ПРОЛОГ

Промозглым осенним утром 6509 года совершенно неприметная повозка, резко подскакивая на ухабах, проехала по грязным улочкам большого северного города и остановилась на унылой маленькой площади. Дверь распахнулась, и две женщины — их платья, шляпы, плащи и перчатки были также неприметных цветов, они явно стремились не привлекать к себе внимания — ступили на скользкую булыжную мостовую. Та, что была повыше ростом, уронила несколько блестящих монеток в раскрытую ладонь извозчика, сидевшего на козлах.

— Жди здесь.

У нее был низкий и сильный голос; судя по интонациям, она привыкла командовать. Тонкая черная вуаль, наброшенная поверх широкополой шляпы, скрывала ее лицо и плечи, но не могла скрыть ни благородной осанки, ни грациозных движений. Под подолом скромного платья шуршали шелковые нижние юбки.

Когда кучер запротестовал, что, мол, негоже лошадям простаивать, она жестом прервала его.

— У нас неотложное дело, и, возможно, нам понадобится срочно уехать отсюда.

Резко повернувшись на каблуках, она пошла вдоль ближайшей улочки, пробираясь через небольшую толпу каких-то подозрительных типов, разгружавших телегу с буковыми бочонками. Ее спутница следовала за ней по пятам, нервно оглядываясь по сторонам.

Густой маслянистый туман за ночь опустился на город, и трудно было разобрать написанные от руки объявления в окнах местных лавок. Но когда спутницы миновали покосившийся дорожный столб, та, что поменьше, воскликнула:

— Вал… Но это не та улица! Я так и знала, что здесь какая-то ошибка!

— Тише, Софи. Отсюда еще четверть мили. Если потом возникнут осложнения, то чем меньше кучер будет знать, тем лучше.

Софи зашагала шире, чтобы не отставать.

— Но это же такое захолустье! Неужели кто-нибудь, пусть даже Химена, может оставить ребенка в таком месте?

— Пришлось, ведь у нее не оставалось выбора. Химену загнали в угол, и у нее не было другой возможности сохранить ребенку жизнь.

Улица становилась все уже и уже. И в конце концов превратилась в тесный грязный проулок. Вал исчезла в мутной мгле где-то впереди. Софи показалось, что она услышала позади чьи-то шаги — медленные тяжелые шаги крупного мужчины. Она ощутила приступ панического страха.

Потом в лицо ей ударил порыв легкого ветра, прохладного и свежего, туман рассеялся. Дорога пошла вниз, и проулок вывел их на просторную серую пустошь, где не было ничего, кроме неба, грязи, воды и бесконечной путаницы запруд и мостиков, навесных и наплавных, соединявших бесчисленные ветхие домишки на сваях — целый город, построенный из глины, ила, палок, всевозможных обломков и всяческого мусора, принесенного рекой. Они достигли широкого западного низовья реки Скар, где во время половодья вода часто выходила из берегов.

Женщины спустились по прогнившим деревянным ступенькам и поспешно зашагали по запрудам и мостикам.

Эти развалюхи были тем не менее двух-, а то и трехэтажными; на первых этажах ютились премерзкие лавчонки. Там размещались пивнушки и опиумные притоны, питейные заведения, рекламирующие свой товар коряво нацарапанными вывесками: «За пенни — пьян, за пару — в стельку». Попадались замурзанные харчевни, откуда несло кальмарами и маринованными водорослями. Здесь догнивали остовы самых разных суденышек, а небольшие баржи и рыбачьи лодки, увязшие в иле еще в незапамятные времена, теперь превратились в убогие жилища. Из некоторых труб лениво поднимался дым, но в основном внутри было темно и холодно.

Глазея вокруг с удивлением и отвращением, Софи сделала заключение, которое ее саму потрясло:

— Да это же Город Гоблинов!

— Да, — тихо ответила Вал, пока они переходили по дощатому узкому мостику с одной дамбы на другую, — это Город Гоблинов. Место для города — хуже не придумаешь, зато на сухом месте эти лачуги, случись пожар, превратились бы для своих обитателей в огненные ловушки. А здесь даже самые сухие дрова загораются с трудом, так что эти создания чувствуют себя в безопасности.

Софи посмотрела с моста вниз, где пузырилась мутная жижа.

— Но жить прямо над водой! Как же они могут?..

— До моря отсюда девяносто миль. Эта река, конечно, просто рассадник чумы и прочей заразы, — сказала Вал, — но для гоблинов она не опаснее, чем для людей.

Она неожиданно остановилась перед неопрятной постройкой из щепы и плавучего мусора. Грязное покосившееся окно почти вывалилось из сточенной червями деревянной рамы, на стене были беспорядочно прибиты несколько вывесок. «Лавка старьевщика. Бутылки, кости, ветошь», — гласила одна. «Старое платье. Замечательная одежда для джентльменов, леди, гоблинов и гоблинок. Почти даром», — подхватывала другая. Третья, тоже выгоревшая, но написанная более уверенным почерком, сообщала: «Покупаем и продаем старое железо, книги, диковинные и старинные вещи. Обращаться к хозяину лавки».

— Если я не ошибаюсь, это — здесь.

Ко входу спускались две ступеньки. Дверь громко заскрипела, когда Вал ее толкнула, и где-то в глубине глухо звякнул колокольчик.

Воздух внутри был такой спертый, что Софи закашлялась. По сторонам, куда ни взгляни, лежала пыль и царил полный беспорядок: неровные груды книг и бумаг, кучи изношенной одежды, темной от плесени, в беспорядке навалена сломанная мебель, горками составлены битая посуда, потускневшее серебро, древние чайники.

И повсюду бутылки и пузырьки — из-под лекарств, чернил, благовоний, пыльные винные бутылки, на дне которых сохранился засохший осадок, бутылки из зеленого и синего стекла, всех мыслимых форм и размеров, поблескивали в свете обшарпанного светильника, подвешенного к ржавой железной скобе.

Софи содрогнулась при виде осадка на дне бутылки. Однажды ей пришлось держать в дрожащих ладонях подобный сосуд — тонкую склянку, на дне которой лежала горсть серебристого пепла и клочок пергамента с неаккуратно нацарапанной ужасающей новостью: «Ваша принцесса-чародейка мертва. Оставьте опасный путь, которым вы следуете, пока вы всех нас не погубили».

— Химена погибла. Ее предали и убили наши соплеменники, — зашептала Вал на ухо Софии; та очнулась от страшных воспоминаний. — Нам остается только надеяться, что ей удалось каким-то образом сохранить жизнь ребенку.

В другом конце комнаты зашуршала бумага; судя по звуку, кто-то стремительно удалялся по невидимому проходу. Скелеты, разодетые в пышные лохмотья и подвешенные в ряд к балке в дальней части помещения, начали раскачиваться, как трупы на виселице. Затем с громким скрипом отворилась дверь в глубине комнаты и на свет вышла совершенно гротескная фигура. Софи тихо ахнула.

Это был старый, очень старый гоблин, принадлежавший к народу, представителей которого не часто увидишь, — к горбачам; долговязый, длиннорукий, длинноногий, из-за горба его шея была сильно согнута вперед. Он просто олицетворял собой гоблинскую респектабельность, хотя и сильно потрепанную: просторная, табачного цвета куртка, заношенные коричневые камзол и штаны, серые шерстяные чулки, но на башмаках — серебряные пряжки, а его мелко вьющиеся седые волосы завязаны на затылке черной атласной лентой — все это олицетворяло невероятное превосходство над соседями — скромными олухами и толстопятами.

Увидев посетительниц, он заметно удивился.

— Леди…— начал он, но затем его цепкий взгляд приметил нечто, и старик очень низко поклонился. — Вы пришли за ребенком?

Вал приподняла вуаль, вытащила длинную блестящую шляпную булавку, украшенную жемчужиной, и заколола вуаль так, чтобы та мягкими складками спадала назад.

— Возможно. Сперва нам нужно многое выяснить. Во-первых — как такое дитя попало под твою опеку?

Горбач снова поклонился.

— Девочку оставили на мое попечение вскоре после рождения, мадам. Ее мать произвела ее на свет в комнате наверху, прожила здесь некоторое время, но следующим летом вынуждена была поспешно уехать. Увы, я не могу сказать, что девочка все еще находится под моей опекой. Я заботился о ней, как мог, пока она лежала в колыбели, но она подросла и с годами стала неуправляема.

Вал сделала шаг вперед, и свет упал на ее лицо. Вуаль была ей действительно необходима, и пусть лицо ее не было красивым, случайный прохожий с первого взгляда запомнил бы его — эти гордые темные глаза, характерный нос с горбинкой и яркие алые губы.

— Такие дети зачастую трудно поддаются воспитанию, они чрезвычайно склонны к упрямству и своеволию. Если конечно, не попадут в руки воспитателя, знающего, как привить им послушание. — Вал жестом выразила нетерпение. — Итак, девочка оказалась неуправляемой. И что дальше?

— Она одичала. Большую часть времени живет на улице, хотя в плохую погоду все-таки приходит. Она сейчас здесь. — Опять среди наваленного грудами хлама послышался шорох и мускусный, звериный запах пронзил застойный воздух.

Софи нервно огляделась. Вал не теряла времени. Не обращая внимания на поднявшуюся клубами пыль, на вихрем взвившиеся бумаги, на пощелкивание потревоженных скелетов, она резко наклонилась, ухватила ускользающий лоскут грязной ткани и вытащила на свет оборванного ребенка.

Тот завизжал и стал отбиваться. Но несколько резких слов, сильный подзатыльник — и вот уже ребенок покорно сжался у ее ног.

— Вот видите, правильно я сказала — если не попадут в руки воспитателя, знающего, как привить таким детям послушание.

Софи посмотрела на девочку, скрючившуюся на полу. Какая грязная, дикая, жалкая; совсем маленького роста, лицо измученное, ручки похожи на птичьи лапки — человеческий ребенок такого размера только-только учится ходить, — и все-таки что-то в ее умных настороженных глазах выдавало то, что девочка старше и уже имеет жизненный опыт.

Софи кашлянула.

— Когда он… она… родилась?

— Одиннадцать лет назад, мадам, почти день в день.

Гостьи со значением переглянулись.

— И тем не менее мы должны окончательно убедиться. — Вал перевела взгляд своих ярких темных глаз на Софи. — Ты принесла, что я велела?

Софи порылась в маленькой сумочке, шитой гагатовым бисером, и извлекла белый носовой платок и серебряную бутылочку. А Вал тем временем достала еще одну наводящую ужас шляпную булавку.

— Я подержу ее, а ты коли.

Девочка снова начала отбиваться, словно догадалась, что гостьям от нее надо, но им удалось-таки уколоть ее маленький грязный пальчик; три капли крови упали на белый платок. Софи откупорила бутылочку и вылила содержимое на красное пятно.

— Ах, — выдохнул горбач, когда ткань задымилась там, где морская вода соприкоснулась с кровью.

— Ну, в любом случае это чародейка, — Вал тяжело дышала, стоя на коленях на полу и прижимая ребенка к груди. — Она не олух и не толстопятка — у нее прямая спина и маленькие ступни. И может быть, если ее хорошенько вымыть, она будет похожа на Химену. Кто еще знает о ее существовании?

— Люди, которые часто бывают в Городе Гоблинов, конечно, ее видели, но они не обращают внимания на беспризорных детей, которых в этих местах немало. А помимо них, думаю, все гоблины до единого на пять миль в округе знают, кто она такая, но они ничего не скажут.

— Ты хочешь сказать, что больше никто не задавал ненужных вопросов?

Горбач покачал головой.

— Приходили еще люди — я буду называть их людьми, потому что они сами этого не отрицали. Они настойчиво расспрашивали о ее матери. Я рассказал им все, что знал, — то есть практически ничего, а так как они, по-видимому, не знали о существовании ребенка, я не видел причины развеивать их неведение.

Вал встала, все еще крепко держа девочку за руку.

— Как вы и предлагали в письме, мы заберем ее с собой. Вы, несомненно, будете только рады избавиться от такого утомительного и опасного бремени.

— Скажем так, — поклонился горбач, — я рад передать ее тем, кто способен ее защитить.

Вал направилась к двери, ведя девочку за руку, а Софи последовала за ней с платком и серебряной бутылочкой в руках. Но старый гоблин остановил их и попросил разрешения перемолвиться с Вал словом наедине. Она на мгновение задумалась, потом велела остальным садиться в повозку без нее.

Вал стояла лицом к гоблину, между ними возвышалась груда сломанной мебели. В лавке старьевщика стало вдруг необыкновенно тихо.

— Полагаю, вы ожидаете вознаграждения? — насмешливо улыбнулась Вал.

В тусклом желтом свете светильника горбач выглядел невероятно древним. Вал стало любопытно, сколько ему может быть лет. Его соплеменники жили баснословно долго, даже для гоблинов. Но не может быть, чтобы его жизнь и память простирались на полторы тысячи лет назад, во времена расцвета Империи Чародеев; хотя, возможно, будучи еще совсем юным, он беседовал с теми, кто действительно застал то славное время.

— Вознаграждение? Мадам, вы несправедливы ко мне. Скорее я хотел бы, чтобы вы освободили меня от бремени еще одной ответственности, которая вот уже больше десяти лет тяготит меня.

Он удалился в соседнюю комнату и несколько минут спустя вернулся с небольшим латунным футляром. Аккуратно поставив футляр на стопку книг, он открыл его и вынул ожерелье — двойную нить молочно-белых камней. Они походили на жемчуг, но это были не жемчужины, и Вал знала, что они значительно холоднее и несравненно опаснее. Нити были скреплены посередине кулоном из дымчатого кристалла в форме сердца.

— Вам, вероятно, уже приходилось видеть это? — спросил горбач.

Вал протянула руку и взяла холодные камни в ладони. Холод пронизывал ее пальцы даже сквозь перчатки. Да, ей приходилось видеть это ожерелье раньше. Этот кристалл не был одним из Великих Сокровищ, которые древние чародеи наделили такой чудовищной силой, но эти камни были созданы в то же самое время и из тех же составляющих, что и камни, украшавшие Сокровища. И хотя они и обладали достаточной силой, но задумывались как простая игрушка для принцессы гоблинов, ведь принцесса обладала властью над неизмеримо более ужасными силами. Это ожерелье и для Химены было не более чем игрушка, ведь она использовала его удивительные свойства для того, чтобы привлекать и соблазнять, а бывало — и для того, чтобы мучить своих многочисленных любовников.

Держа ожерелье в руках, Вал испытывала смутное ощущение, что здесь что-то не так. Одно мгновение она как будто действительно видела старого гоблина насквозь: длинный, толстый, волокнистый спинной мозг, мерцающий искристыми переливами астрального света; сложная структуратонких сосудов в основании головного мозга, деловито превращающих красную кровь в чистый и тонкий дух; но яснее всего видны те нежные ветвистые разветвления нервных окончаний, которые она может заставить вибрировать как от доходящего до экстаза наслаждения, так и от боли, если только захочет.

У Вал мороз пробежал по коже, и она отвернулась.

— Как ожерелье попало к вам в руки?

— Его мне прислала ее мать, через несколько месяцев после отъезда. Я понял это так, что оно должно было перейти к дочери.

Вал взглянула на ожерелье с чувством глубокого отвращения. Странный подарок матери невинному новорожденному младенцу.

— Вы не раз могли продать его за эти десять лет.

Горбач поглядел на нее с укором.

— Ожерелье не принадлежало мне, и продать его я не мог. Мадам, я всего лишь скромный лавочник, но я происхожу из выдающейся семьи и принадлежу к благородному народу. Отец мой и дед были философами, учеными…

— Конечно, они были ученые, — прервала его Вал, — иначе ведь и быть не могло.

— Да, конечно, — согласился он, слегка покраснев. — Я же, с другой стороны, как вы изволите видеть… но я честный гоблин. Мне показалось, что рука человека еще не оскверняла эту драгоценность, и я хотел, чтобы так и осталось.

Вал засунула ожерелье за корсет.

— Если вы достаточно мудры, то забудете, что видели когда-то эти камни, этого ребенка и его мать.

В коляске она достала ожерелье и показала Софи. Софи с отвращением отшатнулась, скорчив гримасу.

— Вал, ты прикасалась к этому голой рукой! Я помню, как Химена…

— Да-да, конечно, это развратная игрушка, но вряд ли я заражусь склонностью к извращениям от одного прикосновения, — и тем не менее Вал завернула ожерелье в платок, прежде чем положить обратно его в вырез платья.

— Мы его продадим? — спросила Софи. — Но как? Его опасно продавать, но хранить еще опаснее!

Коляска качнулась и тронулась с места.

— Я еще не решила. Это ведь единственное, что девочке досталось от матери. И кто знает — эта вещица может оказаться полезной. — Вал перевела взгляд на девочку, которая свернулась клубочком под сиденьем и, судя по всему, уснула. — Какое жалкое существо. Не один месяц понадобится, чтобы исправить вред, нанесенный за те годы, что она оставалась без присмотра. И для начала надо сломить ее волю.

Софи задумчиво улыбнулась спутнице. Они выглядели одногодками, но это было обманчивое впечатление. Вал была значительно старше и сыграла важную роль в воспитании Софи.

— Полагаю, ей придется нелегко, если она не будет все схватывать на лету.

— Ей в любом случае придется трудно. Ее будут контролировать, ей придется привыкнуть к дисциплине. Я не позволю девочке повторить ошибок ее матери.

Софи заговорила громче, чтобы скрип колес не заглушал ее голоса.

— А что будет с этим горбачом? Бедняга. Неужели нам придется заставить его замолчать?

Вал довольно долго обдумывала ответ.

— Думаю, не прямо сейчас. Иначе остальные могут догадаться. Может быть, нам вообще не придется этого делать.

Софи была приятно удивлена.

— Да ты способна на сочувствие, Вал? Вот уж не ожидала.

Ее подруга лишь отмахнулась от этого замечания тонкой белой рукой.

— Это честный и верный гоблин, мне кажется, мы можем положиться на его скромность. Кроме того, он, как и ожерелье, может пригодиться.

КНИГА ПЕРВАЯ