Козлами оказались два хмыря белорусского розлива, хотя, судя по качеству их работы, главным козлом был, конечно, тот мудак, который нанял их сделать евроремонт в точно такой, как у меня, квартире. Эти белорусы раздолбали все стенки между гостиной, спальней, кухней и туалетом, сняли полы, ободрали со стен обои и теперь выламывали сантехнику. Спортзал тут будет, что ли? Или боулинг?
      — Эй, мастера гребаные, вы мне свет вырубили! — снова сказал я им.
      — Ладно, мы те счас времянку бросим, — ответил старший и добавил: — Братан, выпить охота. Принеси бутылку, мы те с получки отдадим, а ты выпьешь с нами.
      Я посмотрел в его наглые голубые глаза.
      — Умный ты! — сказал я. — Чистый Лукашенко!
      Вот уж действительно — каждый народ достоин того президента, которого имеет. Или — который имеетих?
       Мой первый визит был, конечно, в муниципальную милицию, в «блядский» отдел. То есть, извините, в полицию нравственности (надо же выдумать такое название!). Правда, там пасут не таких, как Полина, а главным образом Тверскую и Садовое кольцо, зато ребята по-свойски дали мне пару наколок в «Монте-Карло» и в «Титанике». Но было уже около трех утра, в «Монте-Карло» я никого не застал, а в «Титанике» диск-жокей, поглядев на фото, сказал:
       — Такие телки есть только в «Ред старс» или у Бейлиса и Бодулина.
       — Это еще кто такие?
       — "Ред старс" — это модельное агентство, а Бейлис и Бодулин снабжают телками олигархов.
       — А как мне их найти?
       — Попробуй «Липс» у Белорусского вокзала. Это их клуб, они там пасутся...
       «Lips» я нашел не без труда, хотя это действительно рядом с Белорусским — в подворотне на углу 2 й Тверской-Ямской и Александра Невского. В полутемном зале музыка гремела так, что черные стены и черный потолок резонировали, словно мембраны. В воздухе слоился дым от сигарет с привкусом нечистой марихуаны. У бара толпились рослые нимфетки четырнадцати — шестнадцати лет с лилово-темным окрасом век, яркой губной помадой, сигаретами в кроваво наманикюренных пальчиках и с глазами подзаборных лахудр. Вокруг стояли низкие столики, заляпанные пивом и окурками, за этими столиками такие же нимфетки сидели в обществе пятидесятилетних козлов с полузнакомыми лицами не то депутатов Думы, не то персонажей из картотеки МУРа. Впрочем, на первых они смахивали больше, поскольку рядом, на углу 2 й Тверской-Ямской и Лесной, за мощным кирпичным забором стоит гигантский, величиной с квартал, многоэтажный жилой дом депутатов Думы с квартирами улучшенной планировки. Сутенеры и хозяева борделей всегда стараются быть поближе к своей клиентуре.
       Не успел я подойти к бармену насчет Бейлиса и Бодулина, как вся эта публика вдруг подхватилась и ринулась в соседний зал, где, как оказалось, началась демонстрация мод — из какой-то щели в стене на длинный язык нарисованного на черном полу подиума стали одна за другой выходить голые — в одних лифчиках и трусиках — девицы и явно непрофессионально, хотя и под музыку, демонстрировать не столько нижнее белье, сколько самих себя.
       Но публика азартно аплодировала, поглядывая на яйцеголового лысого мужика, стоявшего во главе подиума. Приглядевшись, я вспомнил, где видел его: на экране, когда смотрел кассету скрытой видеосъемки отлета Березовского на его собственном «боинге» из Шереметьево. Тогда, за два дня до назначения Путина премьер-министром, БАБ вдруг примчался в аэропорт, и одновременно сюда же прикатил еще один «мерседес» с четырьмя роскошными девицами и этим яйцеголовым. Проследив, как девицы — действительно первый класс, под стать той Полине, которую я теперь ищу, — поднялись по трапу в самолет, яйцеголовый вернулся в «мерс» и укатил, а минут десять спустя самолет с БАБом и девицами отбыл в Киев.
       Через неделю от одной из этих девиц мы узнали подробности этого вояжа: БАБ слетал в Киев поздравить Кучму с предстоящим назначением на пост российского премьера не Примакова, своего заклятого врага, а Путина; и Кучма, по словам девицы (которая могла и приврать), за эту замечательную новость подарил БАБу не то «бентли», не то «ягуар», выгуливал их на своей загородной даче, играл им там на гармони и пел. Спать с девицами, правда, не стал, уехал, но девицы все равно получили от яйцеголового по штуке за поездку...
       С трудом дождавшись в «Липс» конца этого копеечного шоу, я сунул яйцеголовому под нос свои корочки и увел его в черную щель в стене, за которой оказался душный закуток-каморка. Тут я предъявил ему фото Полины и взял его на арапа:
       — Это твоя телка. Нам нужен ее домашний адрес, срочно!
       — Я американский гражданин, — вдруг сказал он. — Вы не имеете права! Я в наше посольство...
       — Ах ты, сука эмигрантская! — перебил я, разыгрывая бешенство. — Я те счас яйца оторву и пошлю в ваше гребаное посольство! — И для убедительности схватил его за пах. — Адрес, быстрей!
       — Да откуда у меня? — струхнул он. — Я ее уже два года не видел!
       — Не физди! Адрес! Случилось убийство. Не дашь ее адрес, пойдешь по статье. Ты понял? — И я на пол-оборота свернул его мужское достоинство.
       — Да, да, понял... Минутку... Так бы и сказали... — Он достал из кармана пиджака электронную записную книжку с крошечным английским кийбордом, торопливо набрал на этом кийборде «Polina Suhovey» и сказал: — Адреса у меня нет, только телефон. 765 32 17.
       — Мобильный, что ли?
       — Наверное...
      Модные супермаркеты типа «Рамстор» и «Седьмой континент», конечно, не для меня. Там все продукты вдвое дороже, чем в моем продмаге на углу Беговой и Боткинского проезда. Впрочем, и в этом продмаге я могу позволить себе покупать только глазированные сырки, «чудо-творожок» или семирублевый йогурт в бумажной упаковке. Ну, еще соль, сахар, плавленые сырки. А в основном я питаюсь с рынка, который, на мое счастье, совсем недалеко от меня, по ту сторону Ленинградского шоссе, под забором спортклуба «Динамо». Рынок этот вырос самопально из лотков, киосков и торговых будок, сдвинутых мэрией с Ленинградского проспекта — парадного пути в международный аэропорт Шереметьево. «Держит» этот рынок, как ни странно, не азербайджанская мафия, а тверская, и потому здесь почти нет продавцов с кавказскими лицами. И цены, конечно, куда ниже, чем на Ленинградском или Черемушкинском рынках. Правда, и грязь тоже наша, рассейская, — ни павильонов, ни навесов нет, ларьки стоят прямо на земле, зимой тут окоченеешь, пока пройдешь до конца ряда, летом задохнешься от пыли, а сейчас, в марте, приходится месить грязь ботинками — благо у меня еще жива кирза из последней чеченской командировки.
      Что я тут покупаю? Картошку, лук, капусту, подсолнечное масло и — изредка (скажем, на Новый год и 23 февраля), как память о прошлой жизни — небольшой кусок свининки. Этих ингредиентов мне хватает на густой картофельно-овощной суп, который я варю сразу на неделю, а на второе у меня или жареная картошка, или картошка в мундире. Хлеб я беру в нашей булочной в Боткинском проезде...
      Конечно, от всей этой картошки, на которой я практически и живу, живот постоянно пучит, как у лошади от овса или у солдат от перловки. Впрочем, может быть, и не от картошки. Ведь говорят же «старый пердун». Так что меня, наверное, от старости пучит, а не от картошки...
      (Кстати, немцы этих утробных звуков совершенно не стесняются. Но это я так, к слову.)
       Мобильник Полины Суховей был отключен. Пришлось ехать в «Би-Лайн», на улицу 8 го Марта, и пробиваться чуть ли не к президенту «Вымпелкома», чтобы получить доступ к их компьютерной картотеке. В 8.15 утра я все-таки добыл адрес, по которому «Би-Лайн» посылал счета Полине Суховей: Малая Бронная, 32, кв. 16.
       В 9.12 я был уже там. Когда у вас есть деньги, любой частник за пару сотен пролетит с ветерком через центр Москвы даже в часы пик, нужно только выбирать водителей не старше тридцати.
       Из машины я позвонил своему шефу полковнику Палметову и сказал, что беру на сегодня отгул...
       Однако как я ни спешил, а из двадцати трех часов, которые были у меня в запасе, восемь уже корова языком слизала.
       Тридцать второй дом на Малой Бронной оказался семиэтажным зданием с недавним евроремонтом снаружи и внутри. Свежеокрашенный в палево-бежевые тона, оконные стеклопакеты, новенькие балконы с лепными карнизами... Поскольку ни кода от парадной двери, ни номера домофона я не знал, пришлось ждать, когда кто-то выйдет из подъезда. Впрочем, в 9 утра публика теперь только-только отправляется на работу, так что с этим проблем не было, в 9.17 я уже нырнул в подъезд, лифтом поднялся на шестой этаж. Конечно, и сам подъезд, и лифт были тут тоже обновлены, не то что у нас на Беговой. И вообще место хоть куда — Патриаршие пруды, самый центр, интересно: это ее собственная квартира или она ее снимает?
       В 9.19 я нажал на кнопку дверного звонка квартиры номер 16.
       Но за дверью — ни звука. Блин! Впрочем, что же ты хочешь, сказал я себе, девочка на работе, где же ей еще быть в это время?
       Я осмотрел дверь — дубовая, хорошая дверь, два немецких замка и глазок. Под дверью плетеный коврик без всяких следов пыли и грязи. То есть можно предположить, что хозяйка была недавно дома. Впрочем, тут вся площадка лестничной клетки чистая, как вылизана. Так что это скорее уборщица здесь такая старательная, ей, поди, платят по-божески.
       Я спустился вниз, к почтовым ящикам. На мое счастье, они тут были еще старые, советские — зеленые и с дырочками в металлических дверцах. На дверце с номером 16 за дырочками было пусто, и я почти успокоился — если она почту вынимает, значит, рано или поздно появится. Хотя «поздно» меня не устраивает, у меня time-bomb , как говорят англичане. Но и звонить этой Полине я не могу, это ее только спугнет. Нет, нужно набраться терпения и ждать...
       Я вышел из подъезда, остановился. Был теплый и солнечный сентябрьский день, жизнь на Патриарших только начиналась и чем-то очень напоминала Брюссель моего детства: по зеленой воде пруда медленно плыли два белых лебедя; вокруг пруда по аллее бежали спортивного вида мужик с седым «бобриком» и совсем юная, чуть полноватая брюнетка с волосами, перехваченными черной лентой; здесь же на одной скамье — не той ли, где когда-то сидели Берлиоз и Бездомный? — лежал сонный бомж, постелив под голову газету; рядом на соседней скамье курили и пили пиво два подростка школьного возраста, явно прогуливая первые уроки; еще дальше, на углу сквера худощавый мужик в спортивном костюме и полнотелая молодая блондинка открывали свой цветочный ларек, раскладывая на выносной тележке-витрине заспанные гладиолусы и голландские тюльпаны: а по другую сторону пруда, возле медного памятника Крылову и деревянных зверей из его же басен, какая-то тетка кормила булкой наглых гулькающих голубей. Идиллия! И на периферии этой идиллии — реставрация старомосковских и сталинских домов вокруг пруда и в соседних переулках, капитальные стройки с сохранением архитектоники прошлого, но с ультрасовременным внутренним наполнением: подземные гаражи, европланировка квартир, джакузи, зимние сады... Многомиллионные и даже миллиардные зарубежные инвестиции в московскую недвижимость...
       Хотя я постоянно поглядывал на часы, время двигалось возмутительно медленно.
       Если я дождусь эту Полину и привезу ее Кожуну, пока он жив, что я сделаю на десять тысяч? Машину куплю или сделаю евроремонт в квартире? Или продам, так и быть, душу любому олигарху, слуплю с него еще полета или даже сотку тыщ и обменяю свою квартиру на Беговой на квартиру здесь, на Патриарших?
       В конце концов, что такое сто тысяч у.е., когда в городе, только внутри его Садового кольца, крутятся миллионы и даже миллиарды? И почему вся жизнь человека зависит от каких-то сраных ста тысяч? Сто тысяч у.е. — и я могу жить вот в таком элитном районе, любоваться из окна на плавающих лебедей и девушек, бегающих вокруг пруда. Сто тысяч — и я могу купить себе «мерседес» или по крайней мере «хонду». Сто тысяч — и я могу найти себе жену и новую жизнь...
       Так неужели все это не стоит того, чтобы продать Быкову досье на Лебедя, Абрамовичу досье на Потанина, Ходорковскому досье на Авена — или наоборот?
       Черный джип «лексус» подкатил к подъезду, водитель изнутри открыл заднюю дверь, и моя высокорослая красотка выпорхнула из машины на тротуар. Блин, она была в порядке! Даже утром, после ночной смены, она была... — так выглядят голливудские звезды, так смотрится Шарон Стоун в фильме «Основной инстинкт», так в Париже в отеле «Креон» выглядела перед камерами Елена Березовская во время интервью БАБа относительно его конфликта с Примаковым. Впрочем, нет — закованные в свои светские «армани», «версаче» и косметику от Шанель, эти королевы выглядят нарочито холодными и мраморно-неприступными. А Полина... Конечно, с одной стороны, это была инопланетянка — так в детских сказках изображают богов, спустившихся когда-то с неба пожить среди людей и поставить их на путь цивилизации: высоченные красавцы и красавицы с небесными ликами и божественного сложения. Но с другой стороны — при всем ее почти двухметровом росте и светском прикиде была в облике этой Полины какая-то аура простоты, домашности и еще та особая сексапильная перчинка в каждом движении волос, плеч и бедер, которая разом будит в мужчине острый позыв и дикие желания...
       Но я не мог подойти к ней сейчас — я не знал, как будут реагировать на это водитель «лексуса» и второй мордоворот, сидевший возле него, явный охранник того, у которого провела ночь эта Полина Суховей. Поэтому я с индифферентным видом закурил, посмотрел, как эта краля вошла в подъезд, открыв его магнитным ключом. Затем проводил глазами «лексус», машинально сфотографировав взглядом его номерной знак «М447ХМ», достал свой мобильник и позвонил Рыжему.
       — Виктор, это Чернобыльский. Я ее нашел. Пришли за нами машину на Малую Бронную к дому номер 32. Желательно «мерседес»...
       — Почему? — удивился он.
       — Мы на других не ездим, — сказал я и дал отбой. Десять штук были у меня в кармане. А эти суки в моей конторе сказали, что я спекся, выдохся и вообще «пора на заслуженный отдых, Павел Андреевич»...
       Я выждал, пока дверь подъезда снова открылась — из него выскочил еще один утренний спортсмен в беговых кроссовках. Просто не район, а какой-то оздоровительный центр! Попридержав за ним дверь, я шагнул в подъезд. Как я и предполагал, кабина лифта уже стояла наверху, на шестом этаже. Я дождался ее спуска и поднялся к 16 й квартире, нажал кнопку звонка.
       — Кто там? — послышался удивленный голос за дверью.
       — ФСБ. Откройте.
       — Кто-кто?
       — Полина, это ФСБ, откройте! — И я подставил к глазку свое удостоверение.
       С минуту она изучала мое удостоверение через глазок. (Кстати, глазок на нормальной высоте — метр шестьдесят, а не под ее высоченный рост, и, следовательно, это не ее квартира, а съемная...) Потом из-за двери послышалось:
       — А в чем дело?
       Я убрал удостоверение и, зная, что она, все еще вынужденно пригнувшись к глазку, смотрит на меня, улыбнулся как можно душевнее.
       — Не беспокойтесь, Полина, у нас к вам нет никаких претензий. Но нам очень нужна ваша помощь. Очень нужна, ей-богу...
       Люди ужасно любят, когда в их помощи нуждаются органы власти. Особенно силовые.
       Она приоткрыла дверь на цепочке, и ее зеленые глаза оказались надо мной, а расслабленное полусонное тепло ее грудок — почти рядом.
       — Что вы хотите? — спросила она сверху вниз.
       Самое честное было сказать: я хочу тебя, и немедленно. Но я, конечно, этого не сказал.
       — Полина, я не могу через дверь. Возьмите мое удостоверение, посмотрите его еще раз. Я подполковник ФСБ Чернобыльский Павел Андреевич. Вы нас очень обяжете, если разрешите мне войти на минутку...
      Две старушки соседки с нижнего этажа торчали под моей дверью, а жэковский слесарь ковырялся в моем замке.
      — В чем дело? — удивился я, выйдя из лифта и увидев эту компанию.
      — А воду надо выключать, когда из дома уходишь, — сказала одна старушка.
      — Залил нас совсем, — добавила вторая.
      Я похолодел. Неужели я в таком маразме, что не выключил воду, уходя из дома? Но разве я принимал утром душ? Я ведь даже и бриться-то уже дня три как не бреюсь...
      — Минуту! — Я отодвинул слесаря, открыл дверь и вошел в квартиру.
      Старушки с видом пытливых следопытов поспешили за мной, чтобы взять меня с поличным.
      — Вот видишь! — показали они на лужу в прихожей. — И нас залил. Будешь платить за ремонт...
      Я по луже шагнул в ванную, но там все краны были закручены, и на кухне тоже, и в туалете. Я поднял голову — так и есть: с потолка капает, вся стена мокрая.
      — Это белорусы, — сказал я и кивнул слесарю: — Пошли наверх!
      Командой народных мстителей мы поднялись на этаж выше, я без всякого звонка толкнул дверь верхней квартиры.
      Там, прямо от порога, весь пол «стадиона», в который превратилась эта квартира, был залит свежим цементным раствором, и этот цемент обильно орошал резиновый шланг, подсоединенный к водопроводному крану. А хмыри, сидя на двух табуретах в углу «стадиона», то есть на бывшей кухне, где цемента еще не было, заправлялись пивом, огурцами и хлебом.
      Правда, увидев наши решительные лица, они подхватились, и один Лукашенко сказал другому:
      — Ты, блин, опять воду не выключил? Ну, козел!
      Старушки открыли рты, призывая на хмырей все мыслимые и немыслимые напасти. А я сказал слесарю:
      — Саша, с ними нехер разговаривать. Вызывай начальника ЖЭКа, пусть акт составит...
       Ехать к Кожлаеву Полина отказалась наотрез.
       — Но почему? — изумлялся я, кое-как освоившись с нашей разницей в росте. — Это же больница. Там ничего не будет...
       — Нет!
       — Я гарантирую, что с вами ничего не случится...
       — Нет! Уходите!
       — Минуту! Полина, послушайте. Он умирает, ему жить осталось несколько часов. Будьте гуманны...
       — Очень хорошо, пусть подохнет!
       — Знаете что? А давайте я вам заплачу. Хотите пятьсот долларов? Просто съездим туда и обратно. А?
       — Нет, я сказала: я не хочу его видеть!
       — Но вы же берете деньги, Полина... — сказал я как можно мягче.
       — Да, я беру деньги, — ответила она спокойно. — Но к Кожуну я ни за какие бабки не поеду.
       — Почему?
       — Это мое дело. Все, уходите. У меня в три кастинг, я должна выспаться.
       — Хорошо, дайте мне ваш паспорт.
       — Зачем?
       Но я не стал объяснять. Когда девушка выше вас на целую голову, это сначала смущает, а затем раздражает. Окинув взглядом ее уютное, с евроремонтом, однокомнатное гнездышко, я увидел на окне палево-розовые гардины, рядом с окном — софу и телевизор «Самсунг», в алькове — двуспальную кровать, покрытую розовым покрывалом, в пенале кухни — идеальный порядок, все белое — холодильник, плита, кофейник; а по другую сторону комнаты — трельяж и косметический столик. И на стене несколько огромных фотографий хозяйки — не эротических, а из каких-то дорогих женских журналов типа «Элит» или «Космополитэн». И на этих фото Полина была просто отпад — юная фея с картин Боттичелли...
       Но я не стал рассматривать эти фото, а уверенно подошел к трельяжу, открыл косметический столик и тут же увидел то, что мне нужно — два паспорта, внутренний и зарубежный. Под ними лежал фирменный конверт «Эр Франс». Я взял оба паспорта и конверт.
       — Не смейте! — бросилась ко мне Полина.
       — Спокойно! Я из ФСБ. За сопротивление властям есть статья, ты знаешь? — Я открыл ее паспорт, пролистал. — Так, паспорт из Нижнего Новгорода, а московская регистрация кончилась три месяца назад. Ты тут живешь нелегально... — Я открыл конверт «Эр Франс», там был билет в Париж на послезавтра. — И ни в какой Париж ты не полетишь, мы тебе выезд за рубеж вообще закроем. — Я достал свой мобильник, набрал на нем какой-то номер и сказал в мертвую трубку: — Валерий Иванович, добрый день, это Чернобыльский. Пожалуйста, запишите для шереметьевской таможни: Суховей Полина Степановна...
       — Не нужно, — устало сказала Полина. — Хрен с тобой, я поеду.
       Я посмотрел на часы. Сколько отсюда до Склифосовского? По моим подсчетам, «мерседес» Кожлаева уже должен подъезжать к Малой Бронной. Но чтобы не стоять с Полиной на улице, я все-таки набрал номер Рыжего. И услышал:
       — Чернобыльский, можешь расслабиться, он умер.
       Я оторопел:
       — Как умер?
       — Ну, как умирают? — насмешливо произнес голос Рыжего, мне показалось, что я даже вижу его усмешку. — За родину, наверное... Короче, оставь себе аванс и отдыхай. Пока.
       И он дал отбой.
      Они пришли вечером — начальник ЖЭКа и какая-то дама лет тридцати, маленькая и черноглазая, как японка, но в дорогой шубке из темной норки и в черных сапожках из тонкой кожи, плотно облегавших ее кегельные ножки.
      — Вы видите? — сказал ей начальник ЖЭКа. — Вода прошла отсюда по стволу электрического коллектора. Залила весь пол и стены — вот, обои еще сырые и паркет разбух. И просочилась вниз, там весь потолок посыпался...
      — Хорошо, — сказала ему женщина. — Вы составили смету? — И повернулась ко мне: — Сколько, вы думаете, я вам должна?
      Я понял, что это хозяйка верхней квартиры, и промычал:
      — Ну, я не знаю... Нужно посчитать... — И посмотрел на начальника ЖЭКа, который делал мне большие глаза, явно предлагая слупить с этой дамы раза в три больше, чем стоил бы ремонт, и поделиться с ним наваром.
      Но что-то в темных глазах этой дамы говорило мне, что лупить с нее не надо, нельзя.
      — Не знаю... — повторил я.
      — Приезжайте завтра, мы все подсчитаем, — тут же сказал ей начальник ЖЭКа.
      — Завтра я не могу, — ответила ему дама. — У меня муж в больнице, я и сегодня заехала только на две минуты. Послушайте, — вдруг обратилась она ко мне, — вы пенсионер? Полковник ФСБ?
      — Подполковник, — уточнил я.
      — А вы не могли бы присмотреть за этими рабочими наверху? Муж в больнице, и у меня совершенно нет времени следить за их работой. А без присмотра... вы же знаете, как у нас работают. Я вам заплачу, не беспокойтесь.
      — А что я должен делать?
      — Ну, просто следить за ремонтом. А если вы понимаете в строительном деле... — Она посмотрела на часы. — Знаете что? Мне через десять минут нужно быть в больнице, а то врачи разойдутся. Вот моя визитка. — Она открыла маленькую черную сумочку, достала визитку и протянула мне. — Позвоните и приезжайте ко мне на работу, мы там все обсудим. И захватите с собой смету на ущерб, причиненный вашей квартире и квартире нижних соседей. Как вас звать?
      Я посмотрел ей в глаза:
      — А что с вашим мужем?
      — К сожалению, инсульт.
      Российский Промышленно-инвестиционный Банк
      СОЛОВЬЕВА Инна Петровна
      Заместитель председателя правления
      Начальник юридической службы
      Кандидат юридических наук
      Москва, ул. Палиха, 46.
      Тел. (095) 452 12 73. Факс (095) 452 12 79.
      E-Mail: solovyova@rpib.ru
      Здание банка было новенькое, красно-кирпичное, семиэтажное, у входа в два ряда стояли «мерседесы», «БМВ» и импортные внедорожники. На гранитном крыльце дежурили крутоплечие охранники. Хотя на улице было по-прежнему всего плюс шесть или восемь, они были только в костюмах.
      Впрочем, я тоже был не в зимнем пальто и даже не в куртке. Собираясь к Соловьевой, я привел себя в божий вид — побрился, извлек из шкафа свой единственный выходной костюм, надел белую сорочку и галстук. Конечно, в китайском плаще, финском костюме восьмилетней давности и с несвежим галстуком я все равно выглядел скорее милицейским дубарем, чем щеголем из ФСБ, но — I did my best, то есть я, как говорят американцы, сделал все, что мог.
      — Вы к Инне Петровне? Чернобыльский? Идемте, я вас провожу.
      Новенький лифт... ковровая дорожка на полу коридора... маленькая приемная с секретарем... небольшой, но дорого обставленный кабинет с видом на Палиху... телевизор, книжный стеллаж и стол, на котором в рамке с косой черной лентой — портрет сорокалетнего толстяка с залысиной и большими умными глазами.
      Я изумленно посмотрел на Соловьеву. Только теперь я сообразил, почему она вся в черном — платье, лента в волосах и даже чулки.
      — Да, — подтвердила она. — Он умер... вчера. Но вы садитесь. У меня есть четыре минуты, потом я должна ехать в Верховный суд, на процесс. Отменить я его не могу, поэтому я на работе, несмотря на смерть мужа... — Она заглянула в свой настольный календарь. — Павел Андреевич, правильно?
      Я кивнул.
      — Извините, я сразу к делу. Вы принесли смету вашего ущерба?
      Я положил на стол бумагу, составленную и подписанную начальником и главным инженером нашего ЖЭКа. Хотя начальник ЖЭКа уговаривал меня слупить с этой Соловьевой тысячу долларов, я посчитал, что мой мелкий косметический ремонт (который я все равно делать не собираюсь) должен стоить две сотни, а у нижних соседей — от силы полторы.
      Соловьева бегло глянула вниз страницы на «итого» и тут же открыла тумбу письменного стола, достала тонкую пачку новеньких пятидесятидолларовых купюр.
      — Я вижу, вы не рвач, спасибо, — сказала она, отсчитала ровно 350 долларов и подвинула ко мне. — Но это не все. Я хочу попросить вас об одной услуге. Дело в том, что эту квартиру купил мой муж. Вообще-то мы с ним живем... то есть жили, за городом, в Пахре, у нас там дом. Но ему было долго ездить на работу, он был юрисконсультом гостиницы «Аэростар», это рядом. И когда подвернулась эта квартира возле работы, он ее взял так, на всякий случай. И рабочих тоже он нанял. Но теперь... Мне эта квартира не нужна, я буду ее продавать. Поэтому вот вам еще 150 долларов, рассчитайте этих горе-рабочих. Я, честное слово, не знаю, сколько мы им должны. Если не хватит, вы мне позвоните, хорошо? Только не завтра, завтра похороны. Ладно? — И она встала из-за стола, показывая, что спешит.
      — Конечно. — Я тоже встал. — Инна Петровна, примите мои соболезнования.
      — Спасибо, — ответила она.
      На ипподроме шел ремонт трибун, но по мокрым и еще грязным дорожкам уже катили двуколки — жокеи выгуливали коней по первой солнечной погоде, и кони с явным удовольствием бежали по кругу, высоко вскидывая свои тонкие сильные ноги. Был в их красивом грациозном беге даже какой-то завораживающий эффект.
      Честно говоря, живя столько лет рядом с ипподромом, я никогда не увлекался бегами и не заглядывал сюда чуть ли не с детства. Но теперь... Теперь я вот уже третий день прихожу к гостинице «Бега», стою у металлической решетки ограды ипподрома, смотрю на бегущих по кругу лошадей и думаю...
      Нет, я бы не сказал, что я думаю о чем-то определенном. Я пенсионер, о чем могут думать пенсионеры? Наверное, мне полагается думать о внуках, но у меня нет ни внуков, ни даже дочки... Может быть, мне полагается вспоминать прожитые годы и «битвы, где вместе сражались они». Но вспоминать битвы в Чечне — нет, нет, упаси меня Бог от этих воспоминаний! А вспоминать своих бывших женщин — зачем?
      Нет, я ничего не вспоминал, ни о чем не думал, а только стоял и смотрел на бегущих по кругу лошадей. Если нет фарта, то его нет, как ни крути. Десять тысяч долларов уже практически были у меня в кармане — во всяком случае, я их честно заработал, я нашел эту Полину Суховей. И — все обломилось. И даже мелкий заработок — курировать ремонт верхней квартиры, долларов двести можно было на этом получить — тоже лопнул в связи со смертью мужа этой Соловьевой. You are a loser, mister Chernobylsky. Ты неудачник, ты проигрываешь все, что можешь...
      А лошади все бежали по беговой дорожке. Они круто выгибали шеи и хвосты, ритмично стучали копытами, гордо вскидывали головы, и их шоколадные крупы влажно блестели под солнцем. Я любовался ими невольно, и какое-то зыбкое ощущение весеннего тепла, солнечно-знобящего ветерка и позыва к движению, к бегу вдруг стало заполнять мои суставы, расслабленные бездельем и отчаянием старости...
      Какого черта?
      Какого черта я тогда не выяснил, почему Кожлаев перед смертью хотел увидеть эту Полину?
      Какого черта она отказывалась ехать к нему даже за деньги?
      И кто стрелял в Кожлаева?
      И что стало с его казино, строительными фирмами, прочими бизнесами и квартирой на Софийской набережной?
      А что, если...
      Или — да ну его?
      Нет, а в чем дело? Почему бы мне, в самом деле, не попробовать — так, ради любопытства... Ну и ради ее зеленых глаз, конечно. В конце концов, разве я не имею права посидеть на скамейке у Патриарших прудов — просто посидеть, как пенсионер. И случайно встретить ее: «О, Полина! Здравствуйте, как поживаете? Извините, что я тогда так грубо...» Нет, лучше сразу на ты, по-свойски: «О, Полина! Привет, как поживаешь?» Да, именно так, сверху вниз, покровительственно. Ведь с бабами самое главное сразу взять верный тон — то есть быть хоть чуть-чуть, но выше. А если покажешь им, что они чего-то стоят или что ты их, не дай Бог, поставил на пьедестал, — все, пиши пропало. Нет, только на ты, сразу на ты...
      Как назло, именно в эту субботу с ночи вдруг пошел снег. Да, весь март было плюс шесть — восемь, все уже думали, что весна, а оказалось — дудки, ни с того ни с сего минус пять, и утром метель со снегом. Лебеди на Патриарших обиженно уплыли в свой зеленый дощатый домик; цветочница спрятала гладиолусы и тюльпаны в киоск; на поплавке-ресторанчике, что возле памятника Крылову, официант опустил матерчатые грибки и унес под навес стулья из-за столиков; на детской площадке тоже никого; «бегуны от инфаркта», промочив в снегу свои «найки», разбежались по домам; и даже на стройке соседнего жилого дома для новых русских рабочие ушли на перекур.
      Я подмерз вышагивать по дорожке вдоль заснеженных скамеек. Туда-сюда мимо подъезда Полины, туда-сюда... Конечно, были бы деньги, можно было бы зайти в кафе «Маргарита», что рядом с домом Полины, или в бар «Под роялем», или в «Экипаж» — тут эти заведения со всех сторон пруда, воистину как в Брюсселе, Париже или Амстердаме. Но и цены такие же! На мою месячную пенсию в этом районе нельзя даже пообедать.