Жадно глотая воздух, испытывая сильнейшее головокружение и все же ликуя, Алеша изо всех сил стал тянуть леску. Теперь он уже не сомневался, что Педро будет спасен.
И — Педро появился над водою. Он был почти в обмороке. Алеша подхватил его, стал смывать с лица тину и вонючую грязь. Педро благодарно кивнул и, шатаясь, самостоятельно побрел к берегу. Приливная волна повалила его, пронесла несколько метров, а когда отхлынула, он остался на песке, стоя на корточках и выплевывая воду.
Теперь нужно было вызволить из трубы Агостино. Как ни напрягался Алеша, леска не поддавалась. Сообразив наконец, что он зря теряет время, Алеша набрал в легкие воздух и полез в трубу, ориентируясь по леске. Вот и нога бедного Агостино. Леска, зацепленная за ногу, так развернула тело, что оно не проходило в трубу. Не раздумывая, Алеша нащупал вторую ногу и рванул на себя, еще и еще раз и наконец вместе с безжизненным Агостино выбрался на поверхность.
Изнемогший, он еще судорожно глотал воздух, но уже заметил неподалеку охранника, стоявшего спиною к морю. Куда было бежать и что было делать? В пору было завыть от отчаяния.
Алеша перевел взгляд на Педро. Педро все стоял на корточках, но опасность увидел и он — показывал рукою то на охранника, то на пальмовую рощу, с правой стороны почти вплотную подступавшую к океану.
Будь Агостино в сознании, Алеша так бы и поступил — немедля бросился бы в рощу или укрылся бы за прибрежными скалами, торчавшими из песка по линии наибольшего прилива. Но Агостино не подавал даже признаков жизни. Крупное продолговатое его лицо было серым, глаза — закрыты.
Нечего было и думать делать ему искусственное дыхание на воде. Внезапно решившись, Алеша ухватил чернокожего гаитянца за руки и поволок к берегу, к скалам.
Педро понял его замысел и тоже подобрался к скалам. Когда Алеша подтащил Агостино, оба принялись удалять воду из его легких, а потом стали делать искусственное дыхание.
Агостино не дышал и не шевелился.
— Он должен жить, — повторял Педро. — Если мы не вернем его к жизни, я назову несправедливым все мироздание.
И все же усилия ребят не пропали даром: всхлипнув, Агостино открыл глаза и завалился на бок, его стало рвать мерзкой зеленой тиной. Он корчился от судорог и громко стонал. Хорошо еще, что волны прилива заглушали его стоны.
— Ожил, — обрадовался Алеша. — Смотри, Педро, смотри теперь в оба, как бы нам не попасть в лапы охраннику.
Между тем Агостино совершенно пришел в себя.
— Спасли меня от смерти, спасибо, — тихо сказал он. — Подыхать дерьмом в трубе для дерьма — хуже этого я не знал ничего…
Передохнув, он выглянул из-за камня.
— Сматываться надо отсюда, и поскорее. Если нас еще не хватились, то хватятся в самое ближайшее время.
Буквально через минуту раздался тревожный вой сирены. Словно удар хлыста, он погнал беглецов в сторону пальмовой рощи. Согнувшись, они побежали к ней, а добежав, тотчас попрятались за деревьями.
Задняя часть резиденции Босса и примыкавшая к ней тюрьма были видны отсюда как на ладони.
Из тюремного здания выскочило несколько охранников. Один из них тотчас побежал к тому месту, где оканчивалась труба. Правда, прилив уже сделал свое дело, и охраннику пришлось забраться в воду по самые плечи, с трудом удерживаясь, когда накатывалась очередная волна. Другие охранники, столпившись на берегу, что-то кричали ему.
— Они думают, что мы в трубе, — засмеялся Агостино. — Как бы там ни было, мы сделали смелое дело. Посмотрим, кто из них сумеет повторить его.
— Повторить намного легче, — отозвался Педро. — Можно надеть акваланг и взять фонарик. Все пустяки, если можно подстраховаться…
Алешу раздражали разговоры. Видимо, у него наступил нервный спад. Он в изнеможении опустился на землю и лежал, безразличный ко всему, что происходит. Свистки и крики доносились до него, заработал мотор, на лебедке стали опускать в море сторожевой катер…
Временами наступала тишина — только море шумело, и тогда Алеше казалось, что где-то рядом звенит ручей. Это так его поразило и так захватило, что все иные звуки уже ничего не значили. Он сказал себе, что если не увидит сейчас ручья, если не напьется из него, то жить на свете не имеет никакого смысла.
Он сел и осмотрелся — в двух шагах от него, за зеленым кустом, звенел прозрачный ручей.
— Вода! — закричал он. — Настоящая вода!
— Тише, не кричи, — Агостино улыбался счастливо. — Не трепыхайся, как бабочка в полете… Пей сколько хочешь. Какая удача!
И сам припал устами к воде.
Они пили прозрачную, чистую воду, чувствуя, как она возвращает силы и вместе с ними надежду. Алеше хотелось смеяться, хотя беда была совсем рядом, все туже стягивала петлю.
— Товарищи, — сказал Агостино, — как я понимаю, всю зону оцепили и теперь прочешут густым гребнем. Бежать не имеет смысла.
— Ждать, когда схватят, на месте? — возразил Педро.
— Отнюдь нет. Но теперь было бы глупо прорываться в глубину острова. Как рассуждают охранники? Они считают, что беглецы будут искать наиболее безопасное для себя место. Я предлагаю: немедленно подняться пальмовой рощей и тут, вблизи этого зловещего дома и тюрьмы, поискать укромное местечко, где мы могли бы передохнуть хотя бы пару часов. День близится к концу, ночью будет несколько проще.
— А не лучше ли разбежаться в разные стороны? — спросил Педро.
— Дон Педро, ты такой мудрый, а тут предлагаешь самое неподходящее. Но я понимаю, это от голода, — сказал Алеша.
— Черт возьми, — Агостино хлопнул себя ладонью по лбу. — Совсем забыл. Будет вам, ребята, сейчас кое-что на зубок…
С этими словами он извлек из кармана своей рубашки небольшой мешочек из пластика, крепко перехваченный бинтом.
— Вот, здесь два куска тюремного хлеба. Прихватил на всякий случай… упакованы как надо… Жизнь того, кто ищет правду, всегда состоит из случаев. К ним надо готовиться. — И потом, когда ребята жевали дрянной тюремный хлеб, добавил: — Если хочешь быть настоящим человеком, научись управлять собою. Любое преувеличение своего желания, своего интереса, своего значения — начало беды, путь к беде, к забвению совести, к предательству людей…
Агостино разговаривал спокойно, но в то же время бдительно следил за тем, как разворачиваются события. Поднятые по тревоге стражники еще, конечно, не знали, погибли узники, ускользнули или затаились где-то поблизости.
Но вот когда к трубе подошел катер, когда стало ясно, что кто-то проделывает тот же путь по канализационной трубе, чтобы убедиться, что узники бежали, Агостино скомандовал:
— За мной!
БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Следуя за Агостино, подростки углубились в пальмовую рощу, потом повернули и вышли к высокой стене, окружавшей тюрьму. Пройдя вдоль стены, попали во двор какого-то строения, крытого красной черепицей. Во дворе стояли чаны для мусора, велосипед, прислоненный к стене, и несколько железных бочек.
— Это караулка, помещение для охраны, — подсказал Агостино.
— Откуда это известно? — удивился Педро.
— Первое правило того, кто сидит в тюрьме, — все запоминать, все сопоставлять, все просчитывать, все иметь в виду… Сейчас разошлись, пожалуй, все стражники, за исключением дежурного. Если он один, значит, нам снова повезло… Ждите моего сигнала…
Агостино прокрался к входу в караульную, послушал, юркнул внутрь и выскользнул почти тотчас, покружил по дворику, попытался перевернуть бочку, но, видимо, в бочке было что-то тяжелое, сил завалить ее не хватило.
В это время на крыльцо вышел охранник.
— Кто тут? — позвал он. — Энрико? Это ты, Энрико?
Видимо, тишина показалась ему подозрительной, он прошел по двору, заглядывая во все закоулки. Приблизился к бочке. Казалось, вот сейчас, сию минуту он обнаружит Агостино. Но Агостино, видимо, бывал во всяких переделках: не теряя присутствия духа, он буквально в метре от охранника затаился за бочкой. Казалось, охранник должен был услыхать дыхание, почувствовать, наконец, тепло и запах чужого тела, но охранник ничего подозрительного не обнаружил и ушел в караулку.
Агостино тотчас выскочил из-за бочки, в руке у него был какой-то железный прут. Он подбежал к двери слева от крыльца, поковырялся немного, открыл ее, вынес длинную лестницу, прислонил к черепичной крыше и махнул ребятам рукой.
— Он что, спятил? — проворчал Педро. — Прятаться под самым носом у этих негодяев? Да мы окочуримся от вонючего дыма их сигарет.
— В этих делах Агостино понимает намного лучше тебя и меня вместе взятых, — сказал Алеша, толкая Педро в спину. — Быстрей, быстрей!
Ребята добежали до караульного помещения и взобрались по лестнице на крышу. Вслед за ними проворно поднялся Агостино и осторожно втащил лестницу за собой.
Надо сказать, что караульное помещение — постройка, несомненно, давняя, старинная — завершалось со стороны двора небольшой башенкой. В то время как оба ската крыши хорошо просматривались, тыльная сторона башни была закрыта от наблюдения. Вот там и спрятались беглецы.
И вовремя!
Со стороны моря к караулке подошли два вооруженных охранника.
— Орландо! — сердито позвал один из них.
Выглянул дежурный.
— Что у тебя случилось? Почему ты молчишь?
— Энрико, — сказал дежурный, — исчезла моя рация. Я, грешным делом, подумал, что это ты захватил ее по ошибке.
— Не видел я никакой рации… И вообще, беглецов надо ловить не при помощи рации, а при помощи самых обыкновенных собак. Была бы у нас пара овчарок, мы бы давно настигли беглецов.
— Босс не выносит запаха собак.
— Босс не выносит и запаха людей, — раздраженно сказал тот, которого звали Энрико. — С некоторых пор здесь стали твориться необъяснимые вещи, и виноваты, конечно, мы, простые служаки. Чего доброго, Босс и в самом деле исполнит свою угрозу, не выплатит премии, тогда наш заработок будет гораздо ниже, чем у парней, которые работают в других районах.
— Ты привереда, — сказал дежурный. — Люди рискуют там башкой, а ты, чем рискуешь здесь ты?
— Кошельком! — заорал Энрико. — Я не боюсь никакого риска, и если меня нанимают, пусть платят по полному прейскуранту!
— Уймись, приятель, — сказал дежурный. — Неужели ты всерьез принимаешь угрозы Босса? Рассчитается с нами по полной, никуда не денется. Если, конечно, мы будем держаться сообща, а не лизать поодиночке… Да и куда, скажи, могут деться эти пацаны и чернокожий?
Энрико сплюнул, чиркнул зажигалкой, закурил.
— На остров пристало четыре кубинца и один русский. Итого — пять. Нас здесь, не считая Босса, повара, врача и радиста, двенадцать человек. И вот нас осталось всего семь…
— Как это так?
— Да вот так, как слышишь. Мигель убит. Судьба Бенито неизвестна. Антонио, говорят, перешел на их сторону. Еще двое взяты в плен. У них четыре автомата, это не четыре курительные трубки.
— Теперь понятно, отчего беснуется Босс. Но он может попросить помощи.
— Ты что, спятил? Кто даст помощь? Если узнают всю правду, ему несдобровать: как пить дать он потеряет свое местечко… Ты сам понимаешь, чем это обернется, если просочится хотя бы чепуховое известие.
— Их нужно всех перебить, этих кубинцев и прочих. Это они подняли тут целую бучу!
Голоса стихли — охранники ушли в здание.
Между тем спустилась ночь. И пошел дождь — шумно застучал по крыше.
— Свобода, — блаженно повторял Агостино. — Как прекрасно — свобода.
— До свободы еще далеко, — сказал Педро.
— Теперь, когда для нас прояснились многие детали положения, у нас гораздо больше шансов отстоять свободу, чем было час или два назад… Да и рация этого прохвоста Орландо сослужит нам службу.
С этими словами Агостино надел наушники и включил портативную рацию, которую прятал до того за пазухой.
Он слушал некоторое время переговоры между стражниками, потом выключил рацию и сказал:
— Положение у нас все равно пока очень дрянное. Но их положение не намного лучше. Их слишком мало, чтобы блокировать все пути. Дождь будет затяжной. Проще всего было бы теперь ускользнуть отсюда… Но я понимаю так: обмануть тюремщиков и вырваться на свободу — только одна сторона дела, может, даже не главная, потому что они будут продолжать мучить неповинных людей. Главное теперь — разоблачить истязателей перед всем миром. Мы имеем на это полное право.
— Конечно, имеем право, — согласился Педро. — Но все мы в таком состоянии, когда лучше уже не рисковать. Нужно хотя бы чуть-чуть окрепнуть. Вот уже более недели мы на голодном пайке.
— А что ты скажешь, компаньеро?
Алеша вздохнул.
— Сколько нам придется пролежать здесь, на этой крыше?
— Не знаю, — сказал Агостино. — Судя по разговорам охранников, завтра должна прийти какая-то важная «партия», потому что позднее ожидаются уже штормы. Надо разведать, что это такое.
— А если не придет? Если мы ничего не узнаем? Сколько еще мы выдержим?
— Ладно, я понял, — подвел итог Агостино. — Что ж, вы правы. Пришел мой черед рисковать. Если я не вернусь часа через два, уходите сами. И знайте, я вас не выдам.
Сказав так, Агостино спустил лестницу и исчез в пелене дождя. Алеша проводил его взглядом с тяжелым чувством. Препятствие вставало за препятствием, и жизнь оказывалась не чем-то счастливым вот за этим или за тем рубежом, а постоянной, изматывающей борьбою, за исход которой нельзя было поручиться.
Усталость брала свое. Свернувшись калачиком, оба мальчика пытались согреться, но дождь безжалостно отнимал тепло. Педро дремал, Алеша думал о том, сумеют ли они отыскать дорогу к дядюшке Хосе и выбраться из логова врагов, если не вернется Агостино.
А то вдруг начинало казаться, что лестницу обнаружат охранники и заберутся на крышу…
Как ни пытался Алеша удержаться ото сна, все же это ему не удалось.
Была еще ночь, когда его разбудил Агостино.
— Ну, компаньеро, — сказал он, — нам так повезло, что теперь уже просто нельзя рассчитывать на удачу: это будет великой наглостью и великой неблагодарностью.
Агостино принес жареного цыпленка.
Растолкали Педро. Ни слова не говоря, он принялся за еду, тщательно обсасывая каждую косточку.
Утром беглецы стали свидетелями необыкновенной активности охраны. Что замышлялось, выяснить было невозможно. Молчала и рация: видимо, ею пользовались только при общих действиях.
К утру дождь прекратился, а к полудню солнце стало припекать немилосердно. Скрыться от него было невозможно. От черепицы исходил жар — мучила жажда. Собрать воды во время дождя никто не догадался.
Хуже всех чувствовал себя Агостино, у которого за время тюремного заточения развилось какое-то легочное заболевание. Он дышал тяжело, с хрипами.
Вдруг все услыхали шум вертолета. «Теперь пропали», — подумал Алеша. Но тяжелая машина прошла, к счастью, в стороне. Ее вела, несомненно, опытная рука. Вертолет приземлился неподалеку от резиденции Босса на специальной бетонной площадке.
Педро, наблюдавший с крыши, тихонько комментировал события.
— Босс пожимает руки каким-то типам…
— Во что одет Босс?
— Неужели это так важно?.. Ах, если важно, пожалуйста: на нем белый костюм, широкополая шляпа и темные очки… Босса сопровождают четыре человека. Выгружают ящики и коробки.
— Вот где можно было бы поживиться, ребята, — мечтательно сказал Агостино, потирая руки. — Во всем мире воры и насильники лишают человека его доли — разве справедливо?
— Смотрите-ка, — сказал Педро. — Там люди… Выводят людей. У каждого руки связаны за спиной, на глазах темные повязки.
— Это очень важно. Все подробности, Педро, пожалуйста, — попросил Агостино.
— Все люди в одинаковых полосатых куртках и полосатых штанах… Шесть человек. Из них двое темнокожих… Ведут сюда… Сопровождает охрана. Оружие держат наготове…
— Вот это и есть «партия», — задумчиво сказал Агостино. — Я и прежде слыхал о специальных тюрьмах, которые содержатся в разных укромных уголках Нового света… Наша — одна из них… Месяц назад в соседней камере на допросе был замучен колумбийский патриот. Он был похищен из своего дома головорезами из «эскадронов смерти». Он перестукивался со мной…
Педро показалось, что вертолет оставили совершенно без присмотра. Это обстоятельство тотчас породило самый невероятный план — захватить вертолет и завладеть всеми запасами провианта.
Но вскоре план рухнул: вертолет улетел.
Беглецы приуныли, тем более что в караулку то и дело заходили охранники, так что невозможно было даже перекинуться словом.
Лишь к вечеру опустела караулка. Последним ее покинул Энрико, аккуратно заперев двери на ключ.
Чтобы ребята не пали духом, Агостино принялся рассказывать о разных случаях, когда люди проявляли бесконечно много мужества и терпения, но вспоминалось все малоубедительное, так что сам Агостино ненадолго воодушевлялся, замолкал и клевал носом.
— А помните, — продолжал он, зевая, — как в Колумбии ожили вулканы? Года два или три назад? Молчали пятьсот лет и вдруг ожили: потоки раскаленной лавы вызвали таяние льдов, получился внезапный сель — он погубил более 20 тысяч человек. Был такой городок Армеро, там было больше всего жертв. Все подступы к городу, дороги, мосты, все было разрушено. Раненые умирали без воды и пищи… Когда прибыл первый отряд спасателей, в одном доме под обломками услыхали голос 13-летней девочки. Забыл, как ее звали, о ней писали потом газеты. Так вот она стояла по подбородок в воде и грязи. Под ногами у нее были тела погибших родителей, матери и отца. Борясь за жизнь, она простояла в холодной жиже целые сутки. Ей предстояло простоять без сна и отдыха еще два дня. Спасатели передавали ей пищу, но вытащить ее не могли, потому что девочку зажало между двумя бетонными плитами. Для того чтобы приподнять плиты, требовался подъемный кран. Но крана не было, и тогда решили откачать воду и грязь, чтобы облегчить положение несчастной. На вертолете доставили из ближайшего города насос. Но насос все время ломался. Люди постоянно чинили его и работали не покладая рук. Видя это, девочка сказала: «Отдохните, а я еще потерплю». Когда спасатели вернулись, девочки уже не было. Потеряв сознание от переутомления, она захлебнулась. Она держалась до последнего…
Когда Агостино закончил рассказ, Педро внезапно открыл глаза и сказал:
— Я читал об этой девочке. Ее звали Омайра Санчес. Она погибла потому, что не захотела больше жить.
— Она держалась до последнего, — повторил Агостино упрямо и даже привстал от возмущения.
— Да что вы, товарищи, — сказал Алеша. — Омайра Санчес вызывает восхищение, но разве вы сами испытали меньше? Особенно там, в канализационной трубе?..
— Там держались, а тут подохнем, — сказал Педро…
Небо вновь затянули тучи, пошел дождь, и все стало так уныло, что никто уже не проронил больше ни слова.
Едва настала ночь, беглецы спустились с крыши и попытались проникнуть в глубь острова, но вскоре сбились с пути.
— Куда дальше идти, мы не знаем, — сказал Алеша. — Давайте переждем тут до рассвета. Где-то рядом должно быть озеро с крокодилами. Антонио говорил, что это настоящие людоеды. Не хотелось бы в этом убедиться.
Расположились под деревом. Агостино в темноте набрел на какие-то кусты. Обрывал листья и жевал их, говоря, что это укрепляет организм, что он хорошо знает растение, только забыл, как оно называется.
Ребята последовали его совету, и Алеша нашел, что вкус листьев напоминает вкус смородины.
— Мой дед партизанил, — сказал он. — Сражался против германских захватчиков. Знал свойства каждого растения, каждого дерева. Окажись мы сейчас где-либо в белорусском лесу, мы бы не пропали с голоду. Это уж точно. Такое несметное богатство: ягоды, орехи, грибы, дикие груши и яблоки, а сколько полезных трав! Зверобой, чистотел, девясил, мята…
— Я, конечно, не твой славный дед, — сказал Агостино, — но с детства наведывался в природную лавку. В нашей стране тысячи несчастных гаитянцев до сих пор питаются кореньями. Живут почти как первобытные люди. И как же жить иначе, если половина трудоспособных лишена работы? На 6 миллионов человек 12 больниц, в которых всего 600 коек… Империализм не дает нам подняться, сосет все соки, зная, что нищим нелегко прорваться к знаниям, стало быть, к разумной социальной организации, которая гарантировала бы свободу… Мои тетки живут в столице неподалеку от президентского дворца. Они промышляют тем, что ходят по жаре за водой. Покупают ведро воды по 10 песет, а продают по 11. Пять ходок за день — двенадцать километров по сорокоградусной жаре, чтобы выручить пять песет — дневной бюджет их многодетных семей… Видели бы вы, как живут эти дети. Целыми днями они роются в вонючих свалках, ходят вместе со свиньями и собаками по лужам, которые образуют сточные канавы… Гаитянцы постоянно страдают от истощения, в среднем они живут 40 лет, тогда как в европейских северных странах почти вдвое больше… Такова моя родина… Говорят, гаитянцы бездельники, для них главное выпить пива и потанцевать на улице под бамбуковый рожок, стук барабана и лязг консервных банок. Но они не бездельники, нет — подобно миллионам людей в других странах, они порабощены своей бедностью и своим невежеством. Они верят в «зомби», умерших, но затем воскресших и ставших невидимками людей. По вечерам я не раз приходил на Марсово поле перед президентским дворцом, чтобы поговорить с молодыми людьми… Они отравлены массовой американской культурой, не знают, где искать правду, они разочаровались в жизни. Алкоголь, секс и наркотики — их удел. Таков удел всех рабов грядущего века. Как-то подошел, спрашиваю: «О чем разговор?» Они меня знали и потому не отмолчались: «О разном. Например, о кубинской революции». — «Разве кто-нибудь из вас был на Кубе?» — «Нет, никто не был». — «Кто-нибудь что-нибудь читал?» — «Я, знаете, покупал сувениры для богатого туриста, он дал мне журнал, там была статья о Кубе». Я рассмеялся: «Одни утаивают правду, чтобы господствовать, другие думают, что ложь не помешает им обрести свободу…»
Голос Агостино выдавал его боль о родной стране, о родном народе.
— Горько слышать все это, — сказал Алеша, — кто же виноват, что народ терзает такое горе?
— Если я скажу: Дювалье, диктатор, ограбивший страну на миллиарды долларов, я мало что скажу. Если я скажу, что виновата вся правящая камарилья, объединенная «тонтон-макутами», тайной полицией, а по сути политической мафией, я тоже всего не скажу. Гаити, как и весь латиноамериканский мир, как весь мир в целом, грабит международный империалистический капитал. Новая хунта, пришедшая на смену смещенному диктатору, вообще распахнула двери перед американскими товарами — они окончательно задавят зачатки национальной экономики. Гаити скупают, как и другие страны. Оболваненные пропагандой, ослабленные нуждой, люди просто не хотят знать страшной правды: что их судьбами движет не всевышняя справедливость, а земное тотальное зло.
— Я читал о хунте, — откликнулся Педро. — Она сворачивает государственный сектор экономики, отменила все преграды на пути частного предпринимательства. Ничего хорошего народ не получит, еще сильнее пойдет разделение общества на богатых и бедных, а иностранный капитал подомнет под себя тех и других.
— Ты вундеркинд, Педро, — похвалил Агостино. — Из тебя выйдет настоящий человек: ты интересуешься не только устройством собственного желудка, но и функционированием всего мирового организма. К сожалению, в моей стране очень мало таких ребят.
— Это заслуга социалистической Кубы, — сказал Педро. — Мы еще не богаты, но учимся мыслить. Кто не мыслит, никогда не будет свободным… Скажи, Алеша, можно стать человеком, не представляя себе в деталях, как складывается политика, кто движет или стремится двигать политикой?
Алеша неожиданно для самого себя ответил стихами. С ходу перевел их на испанский язык. Сказал, что это стихи известного поэта, но это были его собственные стихи.
Кто равнодушен к правде дела,
того ничем не пробудить,
тот будет в жизни очумело
лишь небо ясное коптить.
Кого поля, леса и реки
не потрясают красотой,
тот не увидит в человеке
его всечудности святой.
Как нищий, он протянет время
средь пустоты и суеты,
неся чугунной скуки бремя…
Спроси себя: иной ли ты?..
— Когда наши гаитянские ребята, пусть даже десять процентов из них, станут рассуждать, как ты, Педро, или как Алеша, на Гаити наступит великое время социального обновления… Но пока нам не дают подняться… Вот и меня схватили для того, чтобы получить еще одного предателя, который бы тащил народ по пути, нужном и выгодном для них.
— Это для кого? — спросил Алеша, не остыв еще от своего экспромта.
— Для все тех же монополий, — подсказал Педро, польщенный, конечно, похвалой Агостино…
С первым лучом света поднялись на ноги. Оказалось, что блудили рядом с площадкой для посадки вертолетов, то есть практически совсем не отошли от резиденции господина Гудмэна.
В этом было свое преимущество: по крайней мере знали, куда теперь идти.
Включенная рация молчала, и потому беглецы чувствовали себя почти спокойно. Первый попавшийся ручей напоил их, а огороды, которые возделывали охранники, подкрепили бренные силы.
Более всего беглецам хотелось прилечь и отдохнуть, но это было опасно, нужно было поскорее попасть на мыс, увидеть своих товарищей.
ЗАСАДА
Никто из них не учел, что имеет дело с опытным противником, который болтовне предпочитает энергичные действия.
Почти на всех дорогах в западную часть острова, куда, по расчетам, должны были направиться беглецы, расположилась засада. Для отлично вооруженных людей Босса они не представляли никакой угрозы.
Едва отважная тройка миновала сосновый лес и стала подниматься на скалы, раздался грозный окрик:
— Стоять на месте! Кто побежит, смерть!
Сразу заработала молчавшая до этого рация. Беглецы тотчас же укрылись за камнями. Агостино, слушая переговоры между охранниками, определил, что их всего трое: двое движутся с разных сторон побережья, и пройдет не менее получаса, пока они соединятся.
Застучала автоматная очередь: пули веером легли впереди беглецов.
— Сдавайтесь, вы окружены и безоружны!
— Ребята, — сказал Агостино, — мы можем прорваться, если разделимся. Охранник один, и, как я понял, стрелять в нас разрешено лишь в крайнем случае. Подкрепление к нему явится не скоро. Надо его отвлечь.
— Я поведу переговоры, — вызвался Педро.
— Переговоры поведу я, — твердо сказал Алеша. — Я чуть покрепче, так что ты пойдешь с Агостино.
— Пожалуй, это правильно, — поддержал Агостино. — Давай задержи охранника переговорами, а минут через пятнадцать отходи назад и пробирайся к побережью. Мы отвлечем на себя всех людей Босса, которые устроили засаду. В решающий момент я включусь в переговоры по рации и спутаю им карты.
Агостино и Педро тотчас поползли обратно.
Охранник выдал себя слишком рано, и хотя он замаскировался где-то вверху, скалистый холм внизу, заросший сосной, мешал ему полностью обозревать действия беглецов.
— Эй, ты, — закричал Алеша, — мы согласны сдаться, только ставим предварительные условия.
Охранник, видимо, опешил:
— Какие?
— Мы отпустим взятых в плен ваших людей, если вы дадите слово, что поможете нам возвратиться на родину.
— Условия ставим мы, а не вы, — последовал ответ после продолжительной паузы, которую охранник, по всей видимости, использовал для совета со старшим командиром, а возможно, и с самим Боссом. — Вы должны сдаться на нашу милость, тогда мы поступим милостиво.
— Но заключенный не вернется в тюрьму.
— Он вернется в тюрьму, потому что он преступник и приговорен к длительному сроку.
— За что же он приговорен? — Алеша тянул время, и стражник, видимо, еще не догадывался об этом.
Он вновь посовещался со своими.
— Человек, который назвал себя Агостино, уличен в убийстве и торговле наркотиками.
Алеша едва не расхохотался. Но задача его была другой — не спорить и не разоблачать, а тянуть разговор.
— Если это будет доказано, Агостино останется в тюрьме.
— Выходите все, — сказал охранник. — Вы будете хорошо накормлены и размещены по первому классу. Все будет решено путем переговоров… Две минуты на размышление.
— Пять минут!..
Прячась за высоким камнем, Алеша стал медленно отползать назад, стараясь обнаружить своего противника, но, впрочем, безуспешно.
И вдруг вдали послышались автоматные очереди. Почти тотчас начал стрелять и охранник впереди: в метре от Алеши почву вспороли пули.
«Агостино и Педро наткнулись на другого охранника. Попали в засаду или отвлекают?..» Разбираться не было никакого времени: кубарем скатившись с холма, Алеша поднялся на ноги и что есть духу припустил к сосновому лесу.
— Стой! Застрелю! — летели вдогонку слова.
Обернувшись на миг, Алеша увидел своего преследователя. Он был метрах в шестидесяти и спускался со скал быстро, прыгая с камня на камень, как горный козел. «Догонит», — решил Алеша. Снова обернулся, чтобы прикинуть расстояние, и — будто поразил преследователя взглядом: тот внезапно споткнулся и упал. Поднявшись, побежал, припадая на одну ногу.
Алеша понимал, что ему все равно не уйти: лесок оказался редким и сразу кончился, впереди чернело болото, образовавшееся от дождей. Он побежал берегом, возле самой воды, оставляя следы, а потом перешел болото, выбрался на камни и затаился в молодом сосняке.
Вскоре, топоча тяжелыми ботинками, появился преследователь. Он бежал размеренно и напористо, и было ясно, что, несмотря на пораненную ногу, он еще свеж и ни за что не уступит. Он то глядел вдаль, отыскивая глазами свою жертву, то шарил взглядом под ногами.
Напав на следы, он уже не сворачивал и лишь на миг приостановился, не сразу сообразив, отчего вдруг они оборвались.
