- Лучше имени ему не придумаешь, - согласился второй кормчий с длинной прямоугольной, как у жителя Ассирии, бородой, которая и дала ему кличку Ассириец.
      35. ГОРЕЧЬ ПРОЩАЛЬНЫХ ДЫМОВ
      В туго натянутых снастях свистел и стонал, набирая силу, северный ветер - любимец всех мореходов.
      Астарт сидел на высоком носу корабля у замысловатой статую патека. Кругом - ни души. Сегодня день прощаний. Все в городе. Новые друзья Астарта - в доме Агенора. Эред там же. Астарту же Альбатрос не позволил сходить на берег. Нет, это не жестокость. Старый кормчий, умудренный опытом, знал, какие опасности поджидают дерзкого тирянина на берегу. Ни один кормчий не забыл побоев, а выздоравливающий Ораз не вспоминал о нем лишь только потому, что тот не попадался ему на глаза. Жрец был уверен, что Альбатрос прогнал тирянина из Левкоса-Лимена.
      У финикийской пристани сгрудились корабли флотилии Альбатроса, радующие глаз свежей краской, добротной оснасткой, собранными на реях яркими разноцветными парусами. Флагман флотилии, высокобортная трирема, покачивалась грузно на крутой волне. Одних только гребцов на ней семьдесят человек. Кроме гребцов триреме положено более двухсот человек экипажа - купцов, солдат, матросов. Но адмирал сильно сократил число людей на борту ради полезного груза: слитков металла, мешков с пшеницей, провизии.
      Корабль Агенора, бирема, занимал второе место в строю. Финикийские мореходы недолюбливали это второе почетное место - место корабля-разведчика, который первым должен причаливать к незнакомым берегам и вступать в переговоры с населением. Экипаж Агенора - сто с небольшим человек - самый малочисленный: бирема не отличалась большими размерами, да и кормчий брал на борт не всякого.
      Третьим судном была военная галера, низкобортная, узкая, длинная, с удачными пропорциями и изящной отделкой. Два ряда весел в шахматном порядке устремились в небо в ожидании гребцов. Волны омывали грозный таран в носовой части корпуса, а на передней площадке кормчего дремала катапульта, затянутая в непромокаемый чехол из бычьих кож. Хотя галера была выкрашена в черный цвет, она совсем не казалась мрачной - так строги, изящны были ее обводы, силуэт. Галерой командовал Ассириец, самый опытный среди кормчих Красного моря, когда дело касалось боевых набегов на порты конкурентов. Сколько судов и суденышек египетских, греческих и даже иудейский, осмелившихся покинуть воды Эцион-Гебера, пробуравил он тараном и отправил на морское дно, трудно было вспомнить даже ему самому.
      Другими судами командовали вечно ухмыляющийся Медуза, уступающий в тщеславии и самомнении разве только богу зла; смуглый Сидонец, никогда не бывший в Сидоне; старый, сварливый Скорпион, прославившийся своим нюхом на шторм; веселый и хитроумный Плут, способный обсчитать любого купца, и, наконец, полулегендарная личность по кличке Шартар-Дубина. Этот кормчий обычно замыкал своим кораблем караваны судов: так он был менее безобиден, ибо во главе флотилии он озабывал обо всем не свете, несся вперед, не разбирая мелей и рифов. Непрошибаемый тугодум, он считал себя очень хитрым. Его знаменитый смех, похожий на ослиный рев, знали во многих гаванях, вплоть до Индии. Во всем остальном Шартар - обыкновенный кормчий, умеющий торговать, командовать, махать кулаками и вымогать подарки у экипажа.
      У египетских пристаней столпились сотни египетских унирем, боевых галер конвоя, арабских парусников и рыбачьих баркасов. Вся эта армада с открытием навигации устремлялась на юг. Многие отсеивались в портах Западной Аравии, где торговали с сабеями, минеями и безвестными дикарями, приходившими из пустыни к берегу моря со всем своим скотом и скарбом. А часть устремлялась на финикийско-арабскую Сокотру. Самые крупные и оснащенные суда под бдительной охраной военных галер, не задерживаясь подолгу в гостеприимных гаванях Аравии, шли под парусами и на веслах дальше, в Пунт - экзотическую страну древних.
      Постепенно пристани заполнила праздничная толпа. Жрецы вскарабкались по сходням и разожгли на кормовых жертвенниках огни, умилостивляющие богов стихии. Куски мяса шипели и брызгали растопленным жиром.
      Едкая струя дыма заставила Астарта переменить место. Он подошел к борту. По легким, гнущимся сходням поднимались матросы, Агенор, Меред. Кто-то запоздало протрубил в сигнальный рог, призывая мореходов, купцов и солдат взойти на свои корабли. К флагману подошел Альбатрос в сопровождении помощников, телохранителей, мореходов. В их числе - Ахтой, он приветствовал Астарта поднятием руки. Все люди Альбатроса были в нарядных белых одеждах, Ораз - лиловом пурпуре, таком ярком, что резало глаза. Чернобородые мореходы не спеша, деловито поднимались по сходням.
      На пристани толпились финикиянки - молодые и старые. И у каждой в руках по дорогому стеклянному флакону, в которые они будут собирать свои слезы - таков старый ханаанский обычай. И когда мореходы вернутся из дальнего плавания, им прежде всего покажут наполненные слезами флаконы как свидетельство женской любви и верности.
      У трапа триремы громко зарыдала женщина в окружении доброй дюжины чумазых детей. Пожилой, крепко сбитый матрос неловко обнимал их всех, потом вспылил, грозно прикрикнул, и женщина замолчала, глотая слезы.
      Чей-то малыш взобрался на палубу галеры и громко звал отца.
      Повар Фага, увешанный корзинами, горшками, свертками из пальмовых и банановых листьев, смело ступил на раскачивающийся трап, но не удержался и с шумом свалился в воду. Брызги окатили стоявших на краю причала. Несмотря на серьезность момента, грянул дружный хохот.
      Фага уцепился за протянутую руку Эреда и перевалил через борт, мокрый, сердитый.
      - Почему не отчаливаем?
      - Твое брюхо ждали, - ответил ему старшина гребцов Рутуб.
      Корабельный повар тотчас исчез: боялся рутубовской зловещей ухмылки.
      Меред была грустна. Ее египетские, как у Исиды, искрящиеся таинственной силой глаза по-очереди останавливались на каждом.
      - Мекал, мальчик, подойди к борту, попрощайся же с ней, - мягко сказала она.
      Юный мореход, робкий и стыдливый, словно юноша из легенды о пареньке с таким же именем, покраснел от смущения, но все же подошел к самому борту. Плачущая черноволосая финикиянка, юная, как и он, через силу улыбнулась ему.
      Басовито прозвучал сигнальный рог.
      - Вот и все, - тихо сказала Меред.
      - Прощай, госпожа, - с чувством произнес бородатый Саркатр и, склонившись, поцеловал край ее шелкового покрывала.
      К Меред подходили все и прощались как с давно знакомым дорогими человеком. У Астарта сжалось сердце. "Как он может оставить ее одну среди чуждых ей хананеев?.." Рутуб, Астарим, Абибал, Мекал... - все поцеловали край ее одежды.
      Меред сама подошла к мрачному тирянину:
      - Я буду молиться за вас обоих...
      На триреме Альбатроса уже убирали сходни. Меред прильнула к груди мужа. Странно было видеть ее плачущей. Мореходы хмурились и отводили взоры.
      - Я буду тебя ждать хоть всю жизнь, - сказал женщина, вглядываясь в его лицо, будто стараясь запомнить, - боги отняли у нас счастье, но лишить нас друг друга...
      - Вот увидишь, судьба и боги будут к нам благосклонны, - мягко произнес Агенор.
      Он сам помог Меред сойти на причал.
      - Отча-аливай! - прозвучало с флагмана.
      Корабли оттолкнулись шестами, гибкие тонкие весла вспороли волну.
      - Что бы ни случилось, буду ждать! - крикнула юная финикиянка.
      - Сагути!
      - Фага, радость моя...
      Корабли подняли паруса.
      У самого края причала долго была видна неподвижная фигурка в белом. Ветер бросал на нее брызги с весел проходивших мимо кораблей.
      - Ей здесь будет не сладко, - произнес Астарт, он стоял за спиной Агенора.
      - Я велел ей перебраться в Навктратис, - не оборачиваясь, - ответил кормчий, - греки Египта не так нетерпимы к чужому цвету кожи и к чужим богам.
      36. КРАСНОЕ МОРЕ
      - Это море похоже на большое корыто, - рассказывал кормчий, - если на юге прилив, то на севере отлив, а здесь, в самом центре, - ни прилива, ни отлива.
      Астарт и Агенор сидели на площадке кормчего, изнывая от духоты. Воздух был неподвижен, и небо подернулось кровавой дымкой. Пустынный берег по правому борту терялся в багровом мареве. Воздух был до того непрозрачен, что близкие горы едва угадывались. Берег был извилист, прибрежные воды богаты отмелями и рифами, поэтому кормчий то и дело командовал:
      - Лево! Еще левей. Теперь круто вправо...
      Двое мускулистых бородачей послушно ворочали громадными рулевыми веслами. Бортовые весла мерно вздымались и опускались, отчего бирема походила на гигантскую сороконожку с тонкими гнущимися лапками. Гребцы обливались потом и шумно, разом, дышали, подчиняясь ритму барабана старшины Рутуба.
      Астарт только что сменился и теперь отдыхал, положив на колени натруженные руки. Он греб в паре с Эредом. Непривычная для обоих работа, которую обычно на купеческих судах предоставляют невольниками, изнуряла своей монотонностью.
      - Вон видишь остов корабля? - Агенор указал на груду досок и кораллового песка среди водной глади. - Пираты наскочили на риф, и все погибли от жажды. Крабы начисто обглодали их тела, и там сейчас сотни две скелетов. Наше море - кладбище мореходов и кораблей. Боги лишили эти берега воды, поэтому здесь царствует смерть. Но люди умудряются жить. Скоро увидишь несколько гаваней с сабейскими парусниками. Сабеи не бросают торговли с нубийским племенами, хотя золото царства Куш давно, говорят, иссякло. Воду жители гаваней привозят с гор и наживаются, продавая мореходам на вес золота.
      Астарт разглядывал тоскливые берега, задавленные зноем, резкие зонтичные акации, багровое марево, обложившее горизонт.
      - Когда фараон начал работы по восстановлению канала царицы Хатшепсут [канал царицы Хатшепсут предвосхищал идею Суэцкого канала, соединял один из рукавов Нила с Красным морем], сабеи продали Египту много тысяч чернокожих невольников. У сабеев не хватало судов перевезти их, и хананеи им здорово помогли. Сейчас сабейские купцы - самые богатые на Красном море, и Аден в их руках... Но с каналом ничего не вышло: оракул объявил фараону, что он строит его для варвара. А фараон Нехо называл варваром вавилонского царя Навуходоносора. Строительство прекратили, хотя к тому времени на работах уже умерло сто двадцать тысяч рабов и египтян, были затрачены огромные средства...
      Они долго молчали, думая об одном и том же: призрак ста двадцати тысяч погибших витал над ними.
      - У меня всегда были рабы, - нарушил молчание Агенор. - Мне и в голову никогда не приходило видеть в них людей. Да и сейчас не могу представить чернокожего раба человеком... Другое дело греки, этруски, латиняне, которых мы захватываем в море. Это люди. У ливийцев даже волосы не волосы, а шерсть, как у овцы... Обыкновенный человек может сбросить рабство и стать свободным, потому что рабство для него - ненормальное положение, исключение. А чернокожий ливиец самим творцом создан для черной доли.
      - Когда-то я тоже думал так же. Но сейчас твои мысли мне чужды. Мы увидим ливийцев, многие их племена, придется с ними торговать. Хананейская спесь принесет нам только беды. Сабеи и египтяне причинили им много зла: не на грядках же выросли тысячи невольников-ливийцев фараона.
      - Да ты пророк! Меня беспокоят не столько чернокожие, сколько сабеи. Думаешь, они так просто позволят нам вторгнуться в их торговые владения на ливийском побережье? Каждый купеческий род Аравии имеет тайные фактории и тайные кратчайшие пути к ним. Арабы нагородят нам столько препятствий, что неизвестно, сможем ли мы преодолеть их. Да поможет нам Мелькарт в столь трудном деле.
      Анад и Мекал удили рыбу, свесившись с борта. Стонущий от жары Фага метался у жаровен с десятками вертел с нанизанными рыбешками. В этих водах среди кораллов водилась любимая всеми матросами рыба-попугай, необыкновенно вкусная в зажаренном виде с острым чесночным соусом и маслинами.
      Несколько крупных серебристых рыб взвилось в воздух из-под весел и, описав длинную кривую, с шумом упало в воду далеко за кормой. Внезапно Анад вцепился в снасть и закричал:
      - На помощь!
      Астарт увидел у самой поверхности светлое брюхо небольшой акулы: она только что заглотила рыбешку на крючке и раздумывала, что делать дальше.
      - Ненавижу этих тварей, - сказал кормчий, - мне всегда кажется, что они улыбаются.
      Курносое рыло акулы и на самом деле словно расплылось в хищной улыбке.
      Анад и Мекал с азартом тянули снасть. Матросы и гребцы оживились, кто подбадривал, кто острил. Но акула перекусила снасть, и оба рыболова врезались в противоположный борт. Гребцы, хохоча, повалились со своих скамей. Рутуб обхватил свой барабан и странно квакал, сотрясаясь при каждом звуке. Веселье перекинулось на трирему Альбатроса, и вскоре гоготала вся эскадра. Когда все успокоились, с последнего корабля запоздало донесся одинокий ослиный крик: то смеялся кормчий Шаркар по прозвищу Дубина.
      Саркатр вполголоса напевал, прислонившись к мачте, полузакрыв глаза.
      - Тоска! - вдруг сказал Саркатр и поднялся на ноги.
      Глухо гремел барабан Рутуба.
      - Спой что-нибудь повеселей, - сказал Агенор.
      Саркатр подошел к площадке кормчего и сел на широкую ступеньку лестницы.
      - Сердце ноет, проклятье берега... И веселье на ум не идет.
      Этот пожилой мужчина с непривычными к работе руками очень интересовал Астарта.
      - Саркатр, - сказал он, - почему ты здесь, ведь труд морехода тебе незнаком?
      - Ты хотел сказать "непосилен"? - Саркатр внимательно посмотрел на Астарта.
      - Я всю свою жизнь провел рядом с большой арфой. - Он старательно отер пот с лица. - Наверное, с самой большой арфой Ханаана. Может, слышал: у правителя Акко был самый крупный оркестр на всем побережье. Нас приезжали послушать ученые люди и ценители прекрасного со всей Палестины. Я сочинял музыку...
      Он замолк, углубившись в воспоминания, и вдруг воскликнул:
      - Как сильные любят чтобы их прославляли! Нам разрешались только хвалебные гимны, но все мы хотели петь и играть совсем другое. Я все бросил и поехал по свету. Побывал в Карфагене, Гиппо-Зарите, Саисе - везде царствует тяжеловесный гимн. Недаром же сейчас в таком ходу песни, прочитанные на древних египетских папирусах и шумерских глиняных табличках. Сегодня человеку не хватает чувства. А древние умели чувствовать. О эти хвалебные гимны! Меня тошнит от них, выворачивает все внутренности, как при качке в море. Я не знал, что делать. Без музыки жить - немыслимо, вернуться ко двору - вдвойне немыслимо. Чем бы все кончилось, не знаю. Но появился адон Агенор. Поэтому я здесь.
      - Слышал я песни из древних папирусов, - Астарт задумчиво смотрел вдаль, - их пела жрица... Они были слаще вина...
      - А как боролся правитель Акко с этими песнями из папирусов! Но песня все равно пробилась. Смотришь, идет какой-нибудь пахарь за сохой и мурлычет древний напев, считая его своим, деревенским. Старинные мелодии Египта и Шумера можно победить, лишь создав нечто лучшее. Это при дворе-то создать?
      - Я рад, что мы на одном корабле.
      Рутуб перевернул большие песочные часы и провозгласил:
      - Сме-на-а!
      Хотя Ораз был здоров, как кашалот в расцвете сил, он то и дело обнаруживал у себя то подозрительный прыщ, то опасные колики под ложечкой, то ужасные знаки на ногтях, предвещающие, как известно, скорую мучительную смерть. Ахтой добавлял: у жреца Мелькарта что-то непонятное творится с печенью и сердце пошаливает. И предупреждал, чтобы Ораз не ел помногу и не высовывал нос на палубу, иначе заросший шрам на боку от меча Астарта неминуемо разойдется. Ахтой боялся за своего друга и старался как можно на больший срок приковать жреца к тюфяку из морской травы.
      - Если ты меня дурачишь, краснокожий, я тебе выпущу кишки, пригрозил жрец, когда на стоянке в первой же сабейской гавани Ахтой запретил ему подниматься на ноги.
      - Еще одно слово, и ищи себе другого лекаря, - сказал Ахтой, собираясь сойти на берег, - пусть тебя лечит Болтун, он как будто умеет дергать зубы домашним животным.
      Ораз промолчал.
      Сабейская гавань, приютившаяся за пустынными островками, была очень мелководной: корабли едва не бороздили дно. По берегу протянулась цепочка глиняных строений с плоскими и с куполообразными крышами. Местные жители отдаленно напоминали египтян медно-красным цветом кожи, правильными чертами удлиненного лица. Толстые губы и вьющиеся волосы роднили их с чернокожими ливийцами. Их женщина носили длинные полотняные рубахи-декольте с неприкрытой правой грудью - такая одежда была обычной для женщин Египта.
      В стороне от них с важностью истинных хозяев стояло несколько более светлых по цвету кожи сабеев с длинными тонкими копьями и короткими мечами. На сабеях были широкие юбки, перехваченные узлами у щиколоток. На головах - медные каски, тюрбаны, цветные платки.
      Альбатрос вступил в переговоры с сабеями на их родном языке. Те согласились продать питьевую воду, если хананеи заплатят дань мукаррибу далекой Сабеи и купить сотню чернокожих рабов. Дань мукаррибу заплатили, от рабов отказались. Сабеяне отказались продать воду.
      - Тогда мы сами возьмем! - сказал Альбатрос.
      - Попробуйте, - ответили сабеи.
      Араб насмешливо разглядывал седоголового адмирала, уперев руки в бока. Он не опасался стычки с хананенями. В случае нужды можно умчаться на конях в горы, и гордецы все же согласятся с условиями сабеев, жажда заставит.
      Альбатрос подал знак скрытно окружившим их мореходам. Вожаков сабеян мгновенно скрутили и утащили на трирему. Хананеи получили воду.
      Поздно ночью Альбатрос собрал кормчих.
      - Ни один сабей не должен знать, что мы идем вокруг Ливии. Они могущественны на всем побережье южнее Пунта, и им ничего не стоит отправить всех нас на дно, как они отправили многие египетские униремы, осмелившиеся добраться до их факторий! Хананеи Адена живы лишь потому, что не посягают на индийские и ливийские торговые владения сабеев. Жаль, что пришлось повздорить с сабеями. Чтобы их гонец не опередил нас, будем грести день и ночь. Египетский флот отстал. Помощи ждать неоткуда. Поэтому в сабейских портах быть осторожными в словах и делах. Передайте всем: кто нарушит мой приказ - поплатится головой.
      Этой же ночью финикийская флотилия покинула гавань.
      37. ПУНТ
      Давно позади Счастливая Аравия, Красное море, Блаженный остров. Да, именно в те времена Аравию стали называть Счастливой. Аден держал в кулаке всю торговлю с Индией. Знаменитая Дорога благовоний начиналась в Адене и тянулась через весь Аравийский полуостров, через Палестину, Сирию, снабжая все Средиземноморье ароматическими продуктами и пряностями тропиков. Ливийские рабы, золото, носорожья и слоновая кость, жемчуг с Бахрейнских островов, хлопок-сырец, ткани, корица, перец, чай, драгоценные камни из Индии и Цейлона - вот что сделало Аравию землей купеческого счастья. Но кроме товаров экзотических далей Южная Аравия имела и свои знаменитые на весь мир товары: ладан, мирру, алоэ.
      Итак, оживленный мир позади. Позади бурунный мыс Гвардафуй, мыс Пряностей древних. На третий месяц пути финикияне вошли в удобную гавань с небольшой африканской деревушкой на пологом берегу. Волею египетских купцов деревушка стала столицей Пунта.
      Пунт! Таинственная страна, воплощение богатства и экзотики, как она представлялась жителям Средиземноморья. Страна, в которую фараоны не желали пускать ни финикиян, ни греков, ни арабов.
      Пунт давал египтянам драгоценную кость, золото, красное и черное дерево, рабов, но самым желанным для египтян товаром была мирра, небольшие невзрачные деревца, в обилии встречающиеся в глубине страны.
      Фараон запретил Альбатросу вести с пунтийцами какую бы то ни было торговлю (Пунт - для египтян!). Поэтому хананеи, не обращая внимания на толпу чернокожих торговцев, тащивших из деревни слоновые бивни, корзины с плодами, прирученных обезьян и гепардов, занялись хозяйственными делами: ремонтом кораблей, заменой износившегося такелажа. Кормчие выделили самых искусных стрелков для заготовки свежего мяса. С ними двинулись в глубь побережья знатоки древесных пород: предстояло делать много новых весел взамен обломавшихся и для запаса, ведь по рассказам сабеев из Ливии все берега на юг от Пунта усеяны непроходимыми рифами.
      Астарт и еще несколько человек соскребали ножами плотный слой водорослей и ракушек с днища корабля. Эред и Фага варили в котлах на кострах месиво из китового жира, чтобы обмазать подводную часть корабля лучшее средство против древесного червя. Кормчие во главе с Альбатросом столпились под самой тенистой пальмой. Ожидался выход местного царя.
      Под гром туземных барабанов и пронзительный свист тростниковых флейт из селения вышла нестройная толпа пунтийцев. Царь Пунта Кукумахох Двадцать Девятый, сутулый, обрюзгший негр, весь в браслетах и ожерельях, привычно восседал на спине любимого министра и улыбался в ожидании подарков. Причем зубы его были выкрашены в ярко-красный цвет, поэтому монарх поразительно напоминал базарного пророка-хананея, потерявшего в битвах за истину и зубы и разум. Царственную голову украшал квадратный парик, вышедший из моды в Египте четыре столетия назад. Царя окружала компания престарелых министров, а также тучных женщин с вымазанными желтой охрой ногами, что указывало на их принадлежность к гарему. В хвосте процессии задыхались от пыли и усердия десятка два музыкантов, они же личная гвардия царя и еще что-то, тоже очень личное.
      Матрос по прозвищу Болтун знал с десяток слов на местном языке, поэтому Альбатрос послал его с подарками навстречу царю. Не успел Болтун и слова сказать в качестве приветствия, как царь, министры и гарем набросились на него. Завязалась драка. Довольно помятый матрос выбрался из свалки и присел в тени под пальмой. В воздухе мелькали травяные юбки и барабаны.
      Наконец тяжелодышащая элита расползлась в разные стороны. Кукумахох Двадцать Девятый, очень довольный, взобрался на любимого министра и удалился в свой дворец, похожий на перевернутую корзину для овощей. Царю досталась нитка стеклянных бус взамен дюжины оплеух и полуоторванного уха.
      К вечеру вернулись охотники, увешанные тушками цесарок. Мекал подстрелил небольшую антилопу, а матросы триремы - рослого красавца жирафа.
      - Анад исчез! - объявил Мекал своему кормчему.
      Астарт и Мекал отправились на розыски охотника. Заодно Агенор попросил их присмотреть глыбу для якоря. Прежний был легок для океанской прибойной волны.
      Лес Пунта - это совсем не то, что рисует воображение при мысли о тропиках. Здесь преобладали низкорослые искривленные деревья, опутанные сохнущими лианами, да целые массивы невзрачного колючего кустарника. И еще повсюду во множестве голые молочаи, истинные владыки скалистого рельефа. Их мясистые отростки-ветви тянулись к небу десятками канделябров с увесистыми "свечами".
      Один только вид древесных молочаев внушал мореходам мысль о необычности этой земли. Пронзительно стрекотали кузнечики. Где-то мелодично ворковало сразу несколько горлиц.
      Неожиданно Мекал натянул тетиву лука. Стрела чиркнула по камню, выбив искру и подняв облако пыли. Астарт разглядел толстого варана, удирающего с шипением под скалу.
      - Грелся на солнце, - сказал юноша, накладывая на тетиву новую стрелу.
      - Отыщем Анада, вернемся сюда и вытащим его за хвост. - Астарт взобрался на скалу и установил на ее верхушке круглый камень для отметки. - Фага рассказывал: такие блюда он делал из варанов, что все, кто отведал и не умер от обжорства, лучшими его друзьями стали.
      Мекал походил на девушку тонким станом и нежным лицом. "Совсем как юноша из легенды", - подумал Астарт.
      - Твою невесту случайно не Шане зовут? - спросил он.
      Мекал заулыбался.
      - Шане. Но другие ее зовут совсем по-другому.
      - Ты и в матросы пошел, как тот Мекал из сказки, чтобы стать пиратом?
      - Астарт, ты провидец.
      Астарт улыбнулся.
      - Пират Мекал, владыка морей, защитник обиженных и судья для всех неправых.
      - И еще мститель.
      - Но что тебе сделал мир в твои-то годы? Кому мстить?
      - Астарт, правда, что ты убил жреца в Тире?
      - Правда. Но пока все считают, что того Астарта покарали боги, кары людей будут дремать. Понятно?
      Мекал с восхищением смотрел на товарища.
      - Но почему ты не пират?
      - Такие пираты, как Мекал из легенды, всего лишь легенда. Невозможно быть пиратом и человеком одновременно. Даже святой отшельник на пиратском корабле начинает мечтать о власти и богатстве. Мстить своим обидчикам надо. Древний закон Ханаана, гласит: "Умирая, убей того, кто тебя убил". Но связать жизнь с разбоем - значит погубить эту жизнь.
      - Я так мечтал...
      - Как ты попал к адону Агенору?
      - Отец утонул в шторм. Его кормчий, Медуза, продал в рабство за долги всю нашу семью. Мать умерла: наступила на ядовитую рыбу, когда собирала для хозяина моллюсков. Сестра осталась наложницей-рабыней у Медузы в доме. А меня выкупил адон Агенор и дал вольную. Он хотел и сестру выкупить, Медуза не согласился, даже госпожа Меред его уговаривала.
      - У матери кто был хозяином?
      - Альбатрос.
      Обогнув стороной непроходимые заросли низкорослых пальм, Астарт и Мекал остановились на краю каменистого обрыва, на дне которого блестело чистое зеркало небольшого водоема, несколько быстроногих антилоп испуганно шарахнулись прочь, хананеи не успели даже разглядеть их.
      - Вот примерно здесь Анад отстал от нас.
      Они несколько раз крикнули в надежде, что исчезнувший отзовется. В ответ - лишь стрекот саранчи да шорох ящериц в камнях.
      И тут они увидели трех финикийцев, с треском продирающихся из зарослей низкорослых пальм. Один из них и был горе-охотник. На лице Анада - ни кровинки, это было заметно, несмотря на красноморский плотный загар.
      - Вот саданул кто-то, - он показал Мекалу, затем Астарту большую шишку на голове. - Потом затащили в заросли. А там термитов!..
      - Ну и шутники у Агенора! - расхохотался кормчий Скорпион. - Хвали богов, парень, что мы оказались рядом и небо снабдило наши уши чуткостью. Слышим, кто-то ворочается, ну, думаем, зверюга вроде носорога...
      - И не ворочался я.
      - ...а подошли - Анад-охотник! Вот потеха! Правда, Нос?
      - Правда, - сказал мореход из экипажа Скорпиона и вымученно рассмеялся.
      Все было подозрительно: бегающие глазки старого брюзги Скорпиона, натянутая веселость его спутника.
      - Били камнем, завернутым в толстую ткань, - произнес Астарт, разглядывая шишку, - иначе бы череп треснул до самой шеи.
      Нос и Скорпион украдкой переглянулись.
      - Эй, парень, проводи дружка к лагерю, - в тоне Скорпиона не было просьбы, то были слова кормчего, привыкшего повелевать.
      - Я сам могу дойти! - возмутился Анад. Однако видно было, чувствует себя неважно: был бледен и шагал неуверенно.
      - А вдруг тебя опять кто-нибудь в кустиках пощекочет? - И Нос взорвался бурным клокочущим смехом.
      Мекал повел Анада к лагерю, а Скорпион попросил Астарта помочь им перетащить к кораблям тушу убитой антилопы. Хотя Астарту было не по себе, отказать он им не мог: иначе его бы заподозрили в трусости.
      Шли довольно долго. Наконец остановились. Со всех сторон надвинулись несуразные уродливые лапы молочаев. Засохшее дерево распростерло к небу мертвые ветви.
      - Вот, - сказал Скорпион, и Астарт увидел невдалеке полуразложившиеся останки животного и с десяток голошеих грифов, восседающих вокруг на камнях.
      Тирянин не успел отпрыгнуть. Нос распластался, обхватив его ноги, и Скорпион сильным ударом в живот лишил его способности передвигаться.
      Когда Астарт опомнился от боли, Нос сдирал с него одежду, а Скорпион рвал ее в клочья и брезгливо вталкивал мечом в растерзанную груду полусъеденного хищниками трупа.
      Астарта крепко, до боли в конечностях привязали к засохшему дереву.
      Нос нагрузился останками трупа с налипшими клочьями материи. Скорпион старательно заткнул кляпом рот Астарту. Шаги их и шорох кустов постепенно стихли.
      Заходящее солнце отбрасывало длинные четкие тени. Канделябры молочаев тянулись в синеву. Огромный геккон с остекленевшими глазами смотрел с вершины бесформенного валуна на связанного, беспомощного человека. Ящерицы помельче легкомысленно сновали по отвесной стороне камня. Несколько сереньких с коричневым оттенком горлиц перепорхнули поближе к засохшему дереву, и Астарт разглядел их нежные дымчатые шейки. Приятное воркование и идиллическая картина ухаживающих друг за другом горлиц действовали успокаивающе.
      "Кому понадобилось освободиться от меня? Кормчим? Жрецу? Но этим людям было проще убить меня. Что их заставило поступить именно так?"
      Астарт ни на миг не сомневался, что освободится от пут. На друзей он не надеялся: Скорпион убедит всех, что останки трупа, которые Нос потащил к кораблям, - его, Астарта. Ахтой не поверит, может заподозрить и даже разгадать заговор, но, как знать, может, его уже нет в живых.
      Внезапно совсем рядом послышалось странное ворчание и хрюкание. Горлицы улетели. Астарт скосил глаза и увидел павианов, ближе всех рослого самца с пышной серой гривой, делавшей его похожим на льва. Зверь обнаружил человека и от неожиданности свирепо мяукнул. Несколько самок с детенышами встревоженно затявкали. Мясо-красная морда самца ощерилась чудовищными клыками.
      Видя, что человек неподвижен, обезьяны постепенно успокоились. Но на их крики уже отовсюду спешили павианы. Астарт пришел в ужас при виде столь огромного стада хрюкающих, мяукающих, зевающих и чешущихся зверей. Они разглядывали человека, хватали за одежду, дергали за волосы. Но человек был неподвижен, и они занялись своими делами: копались в шерсти друг друга или, быстрым скачком настигнув расшалившегося малыша, награждали его оплеухой. Крупный, старый самец, видимо, вожак, блаженно щурился, подставляя подруге то один бок, то другой, а та, несказанно счастливая, шустро перебирала в густой шубе тонкими пальчиками. Вдруг Астарт увидел прямо перед собой близко посаженные злобно-бессмысленные глаза, синие надутые мешки щек в ореоле стоявшей дыбом шерсти. Павиан ткнул пальцем Астарту в глаз и с удовольствием обнаружил, что тот закрылся. Тут же, забыв о глазе, выхватил кляп изо рта финикийца и запихал в свою клыкастую пасть. Потом ему захотелось затолкнуть ее обратно. Астарт стиснул зубы. Павиан зарычал, но вскоре увлекся чем-то другим и повернулся к человеку красным мозолистым задом.