Кричали женщины, дико вопили растоптанные люди, опрокидывались машины заграждения.
      Моему другу повезло, он с группой мужчин втиснулся в сломанную дверь подъезда, а потом, сорвав доски на черном ходу, они ушли в проходной двор.
      Он потерял кепку, шарф, галоши, все пуговицы на пальто, но остался жив.
      Я слышал крики и рев толпы на Трубной, но, к счастью, не попал туда. Мое передвижение было строго ограничено милицейскими и военными постами.
      Я помню, как у Столешникова переулка встретил Петра Львовича Рыжей (одного из известных тогда драматургов братьев Тур). Я был хорошо знаком с этим прелестным человеком по самому модному московскому увеселительному заведению - "Коктейль-холлу". Как всегда доброжелательный и элегантный, он, пожав мне руку, сказал:
      - Тороплюсь на траурное заседание в Театр киноактера. Ждите перемен, юноша, ждите перемен.
      - Каких? - удивился я.
      - Хороших для всех, для вас и для меня в том числе.
      Я тогда не поверил Петру Львовичу, и напрасно. Для меня перемены к лучшему начались уже в конце марта.
      Но пока я еще предпринимал тщетные попытки пробраться поближе к Колонному залу. В Дмитровском переулке мне повезло, в оцеплении стояли ребя та из спортроты МВО, они знали меня и пропустили к Петровке.
      Как раз в это время проходила организованная колонна одного из московских заводов.
      Они двигались по улице в промасленных ватниках и куртках - прямо от станков. Шли молча. Только в фильме "Клятва" о похоронах Ленина я видел такие скорбные лица. Но там были актеры, а по Петровке прошагали люди, которых в официальных докладах именовали главным классом страны. И они скорбели искренне и тяжело. Пожалуй, именно это стало для меня главным в событиях тех непонятных дней.
      Рассказ о том, что на Трубной погибли люди, донес до меня мой товарищ Боря Месхи. Он чудом выбрался из этой давки и дошел до улицы Москвина.
      Когда я вернулся домой, он ждал меня, собрав в коридоре все женское население квартиры.
      Рассказ его был эмоционален и живописен. Со свойственным ему грузинским темпераментом он нарисовал страшную картину, а потом показал растерзанное пальто и пиджак.
      - Это как же, Боря? - поразился я.
      - А так. Блатари, суки, прямо в толпе карманы выворачивали, шапки хорошие сдергивали, сумки у женщин вырывали. Ну, я одного из них прибил, а его подельник меня "пером" задел.
      - А ты?
      - А что я? Толпа поперла, я еле жив остался. Слава богу, успел на машину вскочить.
      - Какую машину?
      - Военную. Ими весь бульвар перегородили. Не было бы машин, никто бы не погиб.
      В 1958 году один из лучших сыщиков страны Игорь Скорин рассказал мне весьма занятную криминальную историю.
      В дни похорон Сталина он был старшим одной из опергрупп. Днем ему позвонил агент и при встрече рассказал, что сретенский вор Витька Четвертаков, по кличке "Четвертак", организовал шайку, которая начала глушить скорбящих граждан.
      А через некоторое время Скорину доложили, что в проходном дворе на Рождественском бульваре нашли нескольких раздетых оглушенных людей.
      Через толпу Скорин с оперативниками с огромным трудом пробрался на бульвар.
      Вычислить место работы урок Четвертака особого труда не составило. Подъезд дома обнаружили быстро. Технология преступного промысла была проста и незатейлива. Когда толпа особенно сильно напирала, дверь подъезда распахивалась и в вестибюль врывалось человек двадцать.
      Их отправляли на черный ход, по пути выдергивали дам в дорогих шубах и хорошо одетых мужчин. Их глушили, грабили и выкидывали в соседний двор через лаз в дощатом заборе.
      Скорин с оперативниками не знали, сколько человек в шайке Четвертака и чем они вооружены.
      Двоих взяли прямо у лаза в щелястом заборе, когда те тащили в соседний двор очередную жертву. Проведя допрос на месте и предварительно набив разбойникам рожи, сыщики выяснили, что у Четвертака осталось пятеро бойцов, но есть два пистолета, добытых у ограбленных. Вещи и сам Четвертак находятся в подвале, который соединялся с соседним домом.
      У выхода из подвала посадили трех патрульных милиционеров, а сами ворвались через черный ход.
      Один из грабителей выстрелил, но его убили на месте, остальные сдались.
      Витьку Четвертакова задержали милиционеры, когда он со здоровенным узлом пытался уйти через запасной ход.
      День похорон Сталина стал воистину самым доходным днем для московских карманников. Каждый скорбел по-своему.
      Отгремел траурный салют. Тело вождя сдали на вечное хранение в Мавзолей. Уехали с улиц военные машины, ушли в казарму солдаты.
      В стране был объявлен десятидневный траур. Не работали кино, театры, была запрещена музыка в ресторанах.
      На Мавзолее появилась вторая надпись: "Сталин".
      Громадная страна еще не знала, что утром проснется в другой эпохе.
      Рано утром, когда на город начал наползать весенний рассвет, я вышел из дома, миновал Пушкинскую, прошел Козицким и очутился на улице Горького.
      Народу по раннему времени было немного. Сосредоточенные дворники сгребали на тротуары огромные груды мусора.
      Оторванные рукава, растоптанные шапки, галоши, резиновые женские боты, обрывки портретов и лозунгов - все это сметали московские дворники в своеобразные мусорные горы.
      Это был мусор ушедшей эпохи. Но тогда я еще об этом не знал.
      Разговор за столиком кафепосле великих похорон
      Звонок телефона был неожиданным и резким, как выстрел.
      Я вскочил. К окнам прилипла темнота, часы показывали шесть утра.
      - Да?
      - Спишь? - спросил меня на том конце провода мой товарищ генерал милиции Витя Пашковский.
      - В некотором роде. А что случилось?
      - Ничего особенного. Просто хочу сообщить, что концерта ко Дню милиции не будет.
      - Ну и что?
      - Думай.
      И хотя думать было нелегко, потому что мы начали отмечать милицейский праздник накануне, я сразу догадался, что наша великая страна осиротела.
      Я вышел на кухню, достал из холодильника бутылку чешского пива, огромный дефицит по тем веселым временам, и включил "Маяк".
      Бодро и радостно диктор сообщил мне о том, что на Челябинском тракторном заводе вступила в строй новая линия, потом мне рассказали, как военнослужащие "ограниченного контингента советских войск в Афганистане" вместе с простыми дехканами посадили первые деревья будущего сада "Дружбы", потом я выяснил все о происках американского империализма в Африке. В заключение я узнал о погоде.
      Все. Более никакой информации.
      По музыке определить политическое состояние державы было нелегко. Так как после новостей бодрый голос певца поведал мне и всем остальным соотечественникам, что "вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди, и Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди".
      Грех говорить, но сообщения о том, что человек навсегда покинул нас, с нетерпением ожидало большинство населения страны, наивно полагая, что со сменой персоналий наша жизнь станет лучше, в то время все пытались угадать имя нового генсека КПСС.
      Кандидатур было три: Юрий Андропов, Виктор Гришин и Григорий Романов.
      Разговоры о них не затихали в течение последнего полугодия.
      Как только заходила речь о бывшем ленинградском вожде Романове, сразу же из достоверных источников появлялась информация о том, что он устроил свадьбу дочери в Зимнем дворце. Сервировал стол царским серебром и сервизами, которые номенклатурные гости, несмотря на их музейную ценность, разбили вдрызг.
      О Гришине говорили как о короле московской торговой мафии, что, кстати, было не далеко от истины, о его темных делах и пристрастию к золотым вещам.
      В "белом венчике из роз...", как писал Александр Блок, перед населением представал секретарь ЦК КПСС, бывший председатель КГБ Юрий Андропов.
      О нем говорили только как о гуманном, умном, высокообразованном человеке, который сможет привести нашу страну, истосковавшуюся по копченой колбасе, к необыкновенному изобилию.
      Через несколько лет я узнал, что Григорий Васильевич Романов никогда не устраивал гульбищ в Зимнем дворце, а потому не бил музейных сервизов.
      Что касается Виктора Васильевича Гришина, первого секретаря МГК КПСС, то в тех кухонных разговорах была большая доля правды.
      А слухи эти через свою агентуру распускали аналитики из КГБ, которые всеми доступными и недоступными путями старались привести на российский престол своего бывшего шефа.
      Но тогда об этом никто ничего не знал и все, как мессию, ждали пришествия Андропова.
      И наконец заиграла печальная музыка по телевизору и стране объявили о тяжелой утрате.
      Приблизительно за восемь месяцев до смерти Леонида Ильича я был в одном доме на развеселой вечерухе. Народу разного набежало видимо-невидимо, благо квартира была огромная.
      В разгар веселья приехала Галя Брежнева с очередным обожателем. Она решительно атаковала спиртное и через полчаса была весела сверх меры.
      Я не слышал весь разговор, только фрагмент, но он стоил остального пьяного трепа.
      - Папа себя неважно чувствует, - сказала дочь генсека, - некоторые радуются, ждут, когда он умрет. Но ничего, положат папу в мавзолей, мы с ними иначе поговорим...
      Конечно, заявление это можно было списать на пьяный треп советской принцессы.
      Но по городу уже ходили упорные слухи, что новый сквер напротив памятника Пушкину делают специально для монумента Брежневу. Чудовищными тиражами издавалась "Малая Земля", "Целина" и еще две книги, названия которых вылетели из памяти.
      Фараоны заранее строили свои гробницы, Брежнев возводил свою пирамиду в народной памяти.
      И вдруг все это случилось. Трагический голос теледиктора объявил о кончине "пятижды" Героя Советского Союза и Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии в области литературы, лауреата Ленинской премии мира, кавалера ордена Победы и еще семидесяти двух отечественных и зарубежных наград, Маршала Советского Союза Леонида Ильича Брежнева.
      Много позже мы поймем, что страсть к наградам и званиям была невинной слабостью по сравнению с тем, чем будут развлекаться пришедшие ему на смену вожди.
      Умер Брежнев, но его эпоха, которую окрестили богатым словом "стагнация", не закончилась, а продолжается в более извращенных формах по нынешний день.
      Но мы тогда надеялись, что смена руководства ЦК КПСС наконец приблизит нас к социализму с человеческим лицом. Ах, эта старинная русская народная игра под названием "Ожидание доброго царя". По сей день мы с властью играем в нее, забывая, что вожди наши всегда сдают нам крап леные карты.
      Ночью в Москву входили дивизия Дзержинского и части Московского военного округа. Из близлежащих областей прибывало на великие похороны милицейское усиление.
      Ритуальное действо готовилось по первому банному разряду.
      К утру город перегородили переносными турникетами; солдаты, милиционеры, курсанты военных училищ заняли свои места в линейных коридорах.
      Центр Москвы был перекрыт и оцеплен, а город продолжал жить своей обычной жизнью. Люди сквозь оцепление пытались пробиться в Елисеевский магазин, так как по столице прополз слух, что по случаю траура на прилавок выкинут дефицитные продукты.
      На пустых улицах уныло стояли солдаты и милиционеры, ожидая, когда толпы соотечественников пойдут на штурм Колонного зала прощаться с ушедшим от нас генсеком.
      Я ходил по пустому центру и сравнивал все происходящее с похоронами Сталина в марте 1953 года.
      На Советской площади у памятника Юрию Долгорукому стояла группа людей, одетых в форму советской номенклатуры. Ондатровые шапки, финские пальто, туфли "саламандра".
      Это были бонзы из ЦК КПСС, им было поручено руководить народным волеизъявлением. Одного из них я знал по веселому ресторану "Архангельское".
      Мы поздоровались, и цековский деятель по имени Саша спросил меня:
      - Видишь, как подготовились?
      - Впечатляет.
      - Мы не допустим повторения эксцессов, которые были на похоронах Сталина.
      - А ты уверен, что сегодня будет столько же людей?
      - Без сомнения. Народ Леню любил.
      Мы попрощались, и я пошел вниз по пустой улице Горького, вспоминая, как двадцать девять лет назад страна хоронила Сталина. Наверно, я никогда не забуду рыдающих людей с ошалелыми от горя глазами, толпы людей, давящих друг друга, опрокидывающих коней с милиционерами, сбивающих грузовики на Трубной.
      Весь город пытался прорваться к Колонному залу. Все хотели проститься с идолом, безраздельно господствовавшим над нашими судьбами.
      Нынешняя власть учла ошибки сталинского аппарата, нагнала войск и милиции. Но никто не торопился проститься с носителем многочисленных Золотых Звезд Героя страны.
      Мерзли на ветру солдаты и милиционеры, а город жил отдельной от большевистского траура жизнью.
      Тогда было принято мудрое решение: к Колонному залу начали организованно привозить трудовые коллективы Москвы и области, за прощание с лидером КПСС давали два выходных дня.
      Об этом мы разговаривали в кафе Дома кино с моим другом - прозаиком и киносценаристом Артуром Макаровым.
      Кафе по дневному времени было пустым. Самое лучшее время общественного одиночества. Мы пили кофе и вспоминали похороны вождей. Нам пришлось жить при Сталине, несколько дней при Маленкове, при Хрущеве и Брежневе.
      В кафе вошел наш старинный знакомец фотограф Феликс Соловьев, как всегда элегантный и деловой. Он взял кофе и бутерброды и сел к нам. Так появился третий собеседник.
      Феликс крутился в кругах партийно-правительственных детей и всегда располагал самой неожиданной информацией.
      Он поведал нам, что новый генсек Андропов распорядился провести изъятие документов на даче и квартире Брежнева и что дача в Завидове с парком машин и дорогими подарками у семьи покойного отобрана, а вдове предоставлен другой загородный дом.
      Мы не успели обсудить эту интересную новость, потому что в кафе появился веселый человек Андрюша Чацкий.
      Кем он был, я не знаю по сей день. Именовал он себя режиссером. Когда я спрашивал о нем у своих коллег, они отвечали неопределенно: вроде да, а вроде и нет.
      Единственное, что я могу сказать точно, - Андрей любил кино самозабвенно. Он крутился в околокиношном мире. Мире просмотров и фестивалей. Мире киноклуба и искрометных идей. Мире легких, веселых и красивых людей.
      Никогда серьезно не занимаясь кинематографом, он видел только его праздничную мишуру, не сталкиваясь с тяжелыми буднями.
      Андрей Чацкий стал некой данностью Дома кино. Бывал он там ежедневно. Стройный, с набриолиненным пробором, с тонкими усиками голливудских негодяев, в темном элегантном костюме, белой рубашке и красивом галстуке. Он появлялся словно в укор кожаным курткам и потертым джинсам режиссеров и операторов.
      Правда, его немного портила страсть к подозрительным "золотым" перстням, браслетам, часам, зажигалкам, но эту маленькую слабость можно было простить веселому, доброму человеку.
      Он был широк и гостеприимен. Хотя финансовые дела его, как я слышал, были не очень хороши, тем не менее последнюю десятку он тратил необыкновенно красиво. Но это была внешняя, буффонадная сторона. Андрей немного напоминал знаменитого персонажа из фильма Михаила Ромма "Мечта" пана Станислава Комаровского.
      Единственное, что я могу сказать точно, Андрей в те годы был как-то связан с видеобизнесом. Ежегодно в Репино, под Ленинградом, в Доме творчества Союза кинематографистов, в октябре проводился семинар кинематографистов, работающих в жанре приключенческого и научно-фантастического кино.
      Я, как председатель совета, занимавшегося развитием именно этого жанра, хорошо знал, каких трудов стоило добыть в Госкино несколько западных фильмов для показа участникам семинара.
      И тут нас выручал Андрей. Он привозил на семинар огромный набор видеокассет с прекрасными французскими, итальянскими и американскими фильмами.
      Каждый вечер люди шли в организованный Андреем "видеозал" и смотрели хорошее кино.
      Тогда видеомагнитофоны стоили дороже автомобиля и не все могли позволить себе приобрести их. Видео только входило в нашу жизнь. Уверен, что эти поздние просмотры помогли мне и моим коллегам узнать, что происходило в мировом кинематографе.
      Не знаю, каким Андрей был режиссером, но организатором он считался первоклассным. У него был весьма необходимый талант находить нужных людей и заводить с ними короткие знакомства.
      В годы горбачевской трезвости, когда участники семинара изнывали от желания опохмелиться, в его номере страждущие в любое время могли найти стопку водки и бутерброд. Баню ему предоставляли без всякой очереди, а в баре для его друзей всегда имелась подпольная выпивка.
      Итак, в кафе появился веселый человек Андрюша Чацкий.
      Он увидел нас, улыбнулся, подошел к столу:
      - Не прогоните?
      - Садись.
      Андрей был верен себе, он раскрыл кейс и вынул из него бутылку коньяка "Енисели" и батон финского сервелата, что по тем временам весьма ценилось.
      - Давайте, ребята, помянем генсека и выпьем за новые, счастливые времена.
      Мы выпили и долго еще сидели, споря о том, что ждет нас впереди. Но, не соглашаясь в деталях, мы были едины в главном: наступает новая оттепель, а за ней, возможно, свобода.
      Это было 14 ноября 1982 года...
      ...Потом немного порулил Андропов, за ним настало безвременье Черненко, началась перестройка, перешедшая в великую колбасную революцию. А там и свобода наступила. Рухнул казавшийся незыблемым отечественный кинематограф. Под его обломками оказались погребенными прежние привычки, дела и увлечения.
      Не было денег не только на семинары, но даже на производство фильмов. Но все же Дом кино остался единственным местом, где потерявшие работу люди могли за столиком кафе хотя бы поделиться своими замыслами с коллегами.
      Последний раз я встретил Андрея Чацкого на кинофестивале в 1995 году, он был все так же элегантен и весел.
      - Помнишь, как мы спорили в ноябре 82-го? - спросил он меня.
      - Помню.
      - Не сложилось что-то, - грустно сказал Андрей.
      ...Его убили первым. Через месяц после нашей встречи я утром смотрел по телевизору "Дорожный патруль".
      Сначала был сюжет о квартирной краже. Тут с кухни донесся запах убегающего кофе. Я бросился туда, а вслед мне комментатор с телеэкрана произнес "...у убитого было найдено удостоверение корреспондента газеты "Криминальная хроника"". Я вбежал обратно в комнату, но на экране полыхал пожар и храбрые бойцы в касках заливали водой квартиру.
      Удостоверение газеты "Криминальная хроника" заинтриговало меня. Издание это в 1991 году создал я и несколько лет руководил им. Вполне естественно, всех корреспондентов знал хорошо.
      Зазвонил телефон.
      - Андрюшу Чацкого убили, - сказал мой товарищ.
      В 91-м году Андрей пришел ко мне в редакцию и предложил услуги в качестве обозревателя криминальных видеофильмов. Получил желаемое удостове рение и исчез, на этом его сотрудничество с газетой закончилось.
      Вечером я посмотрел повтор передачи, увидел знакомую квартиру и его труп со связанными руками на кровати.
      Он был далек от банковского бизнеса, не торговал цветами, металлами и недвижимостью. Все оказалось более прозаичным.
      Сначала гуляли в ресторане Дома кино, потом в каком-то баре, в компании появились девицы и подозрительные молодые люди. Потом взяли выпивку и поехали к Андрею.
      Господа налетчики сочли, что нашли богатую добычу. Режиссер, весь в "золоте" - часы, браслеты, цепочки, перстень. Да и деньги легко тратит. Если бы они знали, что деньги эти последние, а цацки туфтовые!
      Но они не знали. Зато знали, что нынче жизнь человеческая ничего не стоит. И отняли ее. Опоили его клофелином, связали и задушили.
      Вот так закончилась история веселого щедрого человека, севшего за наш стол 14 ноября 1982 года и верившего в новые, счастливые времена.
      А 3 октября 95-го года я увидел на экране труп своего друга, убитого кинжалом. Это был Артур Макаров.
      Мы познакомились в 50-х. В десять лет он остался сиротой, его усыновили родная сестра его матери, наша кинозвезда Тамара Макарова, и ее муж, знаменитый кинорежиссер Сергей Герасимов. Артур приходил к нам в зал тренироваться. Он мог стать хорошим боксером, у него был отличный удар и кураж. Но спорт не очень интересовал Артура, он просто учился драться.
      В те годы мне частенько приходилось выступать третейским судьей в их разборках с Юликом Ляндресом, впоследствии прекрасным писателем Юлианом Семеновым. Кстати, неприязненные отношения у них сохранялись всю жизнь.
      Потом Артур уехал в танковое училище, я отбыл постигать военную науку в город Калининград.
      Встретились мы уже журналистами. Артур закончил Литинститут и работал в АПН. Но скоро журналистика стала тяготить его. Он хотел писать, мечтал о кинематографе.
      Вспоминаю Львов, весенний прекрасный Львов и свое командировочное одиночество. И бегущую с вечерней улицы в стрельчатые окна моего номера в гостинице кинорекламу "Красные пески". И прочитанную на широком экране фамилию автора сценария - Артур Макаров.
      Потом были "Новые приключения неуловимых", "Один шанс из тысячи", "Горячие тропы", "Неожиданное рядом", "Золотая мина" и другие. За фильм "Служу отечеству" он был удостоен звания лауреата Госпремии Узбекской ССР.
      Но кино не было главным в его творчестве. Артур был прекрасным прозаиком.
      Я помню, сколько шума наделала его первая повесть "Дом", опубликованная Александром Твардовским в "Новом мире".
      Ленинский ЦК сразу же осудил и автора, и его сочинение.
      Артур купил дом в глухой деревне Заборовка Калининской области. Он писал прозу, печатался в журналах "Нева", "Звезда", "Сельская молодежь". Свои криминальные сценарии он переделывал в небольшие повести, которые я печатал в ежегоднике "Поединок".
      И, наконец, в 1982 году вышла его первая книга "Много дней без дождя".
      Артур бывал в Москве наездами. Жил в своей Заборовке, охотился как внештатный охотинспектор, гонял браконьеров. И, конечно, писал.
      Его всегда тянуло к людям неординарным, с судьбами опасными и сложными. Он дружил с сыщиками и браконьерами, судьями и уголовниками.
      Он изучал внутренний мир своих будущих героев. Он был талантлив и артистичен. За свою рано оборвавшуюся жизнь он, словно артист на сцене, прожил несколько выдуманных.
      Последние годы перед его смертью мы виделись редко. Артур забросил кино и литературу и занялся бизнесом. Он получил разрешение на табельное оружие, завел шофера-охранника. Он играл кинороль крутого столичного бизнесмена, не зная, что в этом фильме трагический конец.
      В то утро на экране телевизора я увидел связанный труп моего друга, убитого коллекционным кинжалом. Он сам пустил убийц в дом, хотя был крайне осторожен и подозрителен, но этим людям он верил и, видимо, считал их друзьями. Накрыл для них стол...
      Они перерыли весь дом, не тронули крупной суммы долларов и наших денег. Не сняли со стены дорогие картины. Они искали что-то другое...
      Никто из нас, его друзей из прошлой жизни, даже не догадывался, что его фирма "Арт Гемма" занималась огранкой алмазов.
      Когда-то в своих детективных сценариях Артур писал истории о том, сколько горя людям приносят драгоценные камни. Писал, но почему-то сам забыл об этом.
      На Электродной улице, в доме № 2 он открыл гранильный цех. Сырье Макаров получал от небезызвестного Бычкова, начальника Роскомдрагмета.
      Обработанные камни вывозились за рубеж партнерской бельгийской фирмой "Diamond Trust". Хозяином ее был некий Шарль Гольдберг.
      Возможно, это совпадение, но в 60-е годы я знал фарцовщика "розочками" с такой же фамилией, активно спекулировавшего у магазина "Алмаз" в Столешниковом переулке.
      Гольдберг попадет в сферу внимания следствия, когда начнется разработка компании "Голден АДА".
      Но в октябре 95-го об этом еще никто ничего не знал.
      Следствие по делу об убийстве Артура Макарова пока не дало ничего определенного. Сначала его закрыли. Потом посадили за взятку следователя прокуратуры, который вел дело, снова начали искать убийц...
      Возможно, через какое-то время Артуру надоели бы все эти дела и он опять бы уехал в свою деревню, к охоте, собакам и письменному столу. Человек, убивший его, наверняка не думал о том, что поднял руку на талантливого писателя.
      Солнечным октябрьским днем в Доме кино мы прощались с Артуром Макаровым. Прощались с киносценаристом и писателем, а не с "алмазным королем".
      Поминки были в том же кафе, где за угловым столом спорили о новых временах Андрюша Чацкий, Артур, Феликс Соловьев и я.
      А в декабре тремя выстрелами в подъезде дома, где была его мастерская, убили Феликса Соловьева.
      И вновь об этом я узнал из вездесущего "Дорожного патруля".
      Комментарий был скуп и лаконичен: "В Палашевском переулке в подъезде был убит известный фотохудожник и фотокорреспондент газеты "Ди Вельт" Феликс Соловьев". Вот тут мне немножко стало не по себе. Третий мой товарищ из того далекого ноября 1982 года пал от руки киллеров.
      Позднее начальник уголовного розыска района Володя Колокольцев расскажет мне, что киллеров было двое, что стреляли они из "ТТ", потом сели в маши ну, отъехали несколько кварталов и машину подожгли.
      Андрюшу Чацкого убили "крысятники", соблазнившиеся золотыми цацками, Артура Макарова убрали его подельники по бриллиантовому бизнесу. А вот за что застрелили Феликса, мне было непонятно.
      Правда, надо сказать, что он всегда жил на "грани фола", как говорят спортсмены.
      В 1958 году я сидел со своей барышней в кафе и к нашему столу подошел красивый, элегантный молодой человек в английском твидовом костюме.
      Барышня познакомила нас, а потом сказала:
      - Феликс, у тебя чудесный костюм. Достань такой же моему другу.
      - Сделаем, - засмеялся Феликс.
      И через несколько дней позвонил и привез костюм из английского твида. Тогда это была большая редкость, и знакомые ребята с некоторой завистью поглядывали на меня.
      Феликс немного фарцевал. Но делал это аккуратно и с опаской. Имел свою проверенную клиентуру, поэтому особенно не светился. Он достал мне несколько хороших вещей. Потом он начал работать в Управлении делами дипкорпуса, в знаменитом УПДК. Как он туда попал - одному богу известно, работал в посольстве Греции. Мы не были с ним особенно дружны, но встречались достаточно часто. В ресторанах, на каких-то приемах, кинофестивалях. К тому времени Феликс уже стал фотокорреспондентом.
      Феликс всегда был в центре модной тусовки. Знал целую кучу историй о сильных мира сего, и, что самое любопытное, информация его была предельно точна.
      Пять лет назад его выставка "Светская Москва" стала событием.
      Он много и талантливо работал в рекламе. После его смерти знающие люди говорили, что именно это и погубило его. Он решил стать не просто исполнителем, а менеджером. А в бизнесе этом, как известно, законы волчьи.
      Пожалуй, это была наиболее реальная версия о причинах его убийства.
      Но год назад на Патриарших прудах я встретил своего старого знакомого по московскому Бродвею. Мы не виделись несколько лет и немедленно зашли в летний ресторан у пруда.
      Разговор был обычным. О старых знакомых, кто где, кто жив, кого с нами нет.
      Тогда, в далекие 50-е, Борис был связан с московскими уголовниками, отмотал два срока. Нынче он занимал твердое положение в криминальных кругах Москвы.
      В разговоре мы случайно коснулись убийства Феликса Соловьева.
      - Ты думаешь, его погасили за рекламные дела?
      - Конечно.
      - Нет, там другое было. Заигрался мальчонка. Снял не того и не с тем, и захотел за этот негатив двадцать тонн зеленых.
      Вот какую информацию я получил от человека, находящегося в самом центре криминальной Москвы. Пусть эта версия останется на его совести.
      ...Недавно я пришел в Дом кино. Спустился в нижнее кафе. Восемнадцать лет прошло, а столик, за которым мы сидели, по-прежнему стоит в углу.
      Как и в тот день, в кафе было пусто, я взял кофе и сел на то же место, что и тогда.
      Странно устроена жизнь. 14 ноября 1982 года мы сидели здесь и спорили об оттепели и свободе, не очень веря, что все это когда-нибудь придет.
      И вот смотри-ка, пришла эта свобода. А вместе с ней наступило время жестоких. Время крови, беззакония и грязных денег.