– Унитаз чугунный, эмалированный, – продолжал он, – другой не выдержал бы так долго, да еще в вагоне. Разумеется, никто не собирался красть этот унитаз, голову даю на отсечение. Этот чугунный унитаз можно отвинтить и при желании расширить отверстие в полу. Потом поставить на место и слегка прикрепить уже одним болтом. И вот вам, пожалуйста, необходимое отверстие. Понимаете? В нужную минуту унитаз сдвигают, в отверстие в полу просовывают дуло автомата и расширяют его настолько, чтобы спустить между рельсов какой-то предмет, скажем ящик с двадцатью миллионами.
Его рассуждения были еще более мрачными, чем мои. Он спокойно, без особого волнения бросил между рельсов двадцать миллионов и в отличие от меня с легкой совестью обвинял в преступных действиях не одного и даже не двух, а всю четверку.
– В окно ничего не выбрасывали, – продолжал он, – За почтовым шло еще несколько вагонов, в первом сидели два железнодорожных охранника. Наверняка один из них что-то заметил бы. К несчастью для преступников, их план сорвал взрыв, который они, видимо, готовили на более позднее время. И ящик с деньгами уже не успел выпасть на рельсы, а сгорел, как солома.
– Да, неплохая мыслишка, – ворчу я.
– Лучшее из того, что могло произойти, – не унимается Карличек. – Только турист в черном все-таки что-то нес. И довольно тяжелое. Правда, поскольку он ждал на 286-м километре, ящик мог выпасть именно там, а не через одиннадцать километров. Что-то здесь не сходится. Жаль, что неизвестно точно, когда убили девушку. До прохода поезда, или позже. Вот почему так важен для нас этот психологический барьер в сознании пассажиров.
Карличеку одно только не пришло в голову, а я ему не открылся. Что, если турист в черном просто делал вид, будто несет тяжесть? Возможно, ему было важно обратить на это внимание.
В три часа дня мы отправились в предместье, в дом, где жил Ярослав Ленк. Одетые в штатское, мы не привлекали ничьего внимания. Карличек по дороге разыгрывал не слишком симпатичного врача, самовлюбленного педанта, который и юмор считает недопустимым для высокообразованного человека.
Наконец мы вошли в старый трехэтажный дом с двухэтажной надстройкой, похожей на только что сколоченный ящик на видавшем виды шкафу.
Ключ от квартиры Ленка я раздобыл легко, все его вещи лежали у нас.
В квартиру мы проникли тихо и незаметно. Нас встретила полутемная прихожая, обставленная, как и комната, старой разномастной мебелью. Меньшая часть прихожей, отделенная деревянной перегородкой и выложенная молочного цвета плиткой, была оборудована под ванную. Сквозь единственное окно, глядевшее во двор, проникал слабый свет. В этом старом доме, насчитывающем наверняка больше восьмидесяти лет, ванна не предусматривалась.
Пройдя прихожую, мы попали в довольно большую, но темноватую комнату, потому что окно, тоже выходившее во двор, было затенено карнизом. Напротив окна в стене была видна дверь, забитая досками. Видимо, некогда квартира занимала большую площадь.
Естественно, никакой звуковой изоляции не было. Карличек, которому не требовалось напоминать, чтобы он говорил тише, прошептал:
– Мы оказались здесь перед той же проблемой, что и тогда, на железной дороге. Знаем, что должны что-то найти, но не знаем, что именно, Значит, надо осмотреться.
Во второй комнате находилась газовая плита, поставленная в том же самом месте, где некогда стояла печка. Остальная обстановка говорила об упорном, но, по-видимому, напрасном усилии придать квартире более современный облик.
Мне было известно, что после войны Ярослав Ленк жил в этой квартире вместе с матерью, умершей два года назад. Он не стал переоборудовать квартиру, а подал заявление о предоставлении ему новой. Ленк намеревался жениться.
На ночном столике стояла фотография улыбающейся Гелены Дворской. Карличек подошел ближе и, нагнувшись, стал рассматривать карточку.
– Необыкновенное лицо! – прошептал он мне прямо в ухо. – Вот что удивительно – думают, что влюбленному достаточно такой застывшей картинки. По-моему, все различие между фотографией и нарисованным портретом заключается в том, что фотография всегда остается лишь игрой светотени и красок, а в портрете проглядывает нечто иное, душа модели или художника. Правда, изображенное здесь лицо вряд ли можно постичь до конца, даже будь это не фотография, а самый искусный портрет.
– Тише, – одернул я его.
– Для холостяцкого жилья здесь слишком образцовый порядок, – констатировал он уже полушепотом. – Наверное, она и поддерживает его.
Этим он как бы подытожил свой анализ Гелены Дворской. Потом он выдвинул нижние ящики гардероба. Белье было уложено заботливой женской рукой.
– Да, уж мне не уложить все обратно так аккуратно, – сказал он.
– Там наверняка ничего нет, просмотрите лучше карманы во всей одежде.
Карличек провел пальцем по поверхности шкафа, а потом задумчиво стал его рассматривать. Палец был чистым.
– Значит, у невесты есть ключ от квартиры, – сказал он уверенно. – За какие-нибудь два дня здесь набралось бы столько пыли! Пыль – наш враг. Всюду проникает. А тут прошлись тряпкой или пылесосом еще вчера, если не сегодня в полдень. На раме форточки найдете отпечатки.
Потом он осмотрел карманы костюмов, заботливо развешанных на деревянных плечиках. Зимнее пальто даже было укрыто в бумажном мешке от моли. И ничего не нашел, кроме забытой кроны.
– Нам нужно проявить побольше смекалки, – сказал он.
Я открыл ящик старого туалетного столика на тонких ножках, с потрескавшейся крышкой. Ящик был заперт, но у меня был ключ, к тому же я заметил, что достаточно слегка приподнять крышку, как язычок замка сдвигается и ящичек легко открыть и без ключа.
Бумаги в ящичке лежали в беспорядке. Здесь уже не чувствовалось ничьей заботливой руки. Кроме школьных аттестатов, обвязанных резинкой, и папок с личными документами Ярослав Ленк, по-видимому, совал сюда любую бумагу, которая не выбрасывалась в корзину. Корзина, к большому сожалению Карличека, была пуста. В ящике лежали счет за ремонт часов, книжки для квартирной платы, старые фотографии с ничего не говорящим текстом, различного сорта подтверждения; удостоверение из давно расформированной организации и прочие подобные бумаги.
В самом дальнем углу ящика лежала сберегательная книжка. Я заглянул в нее. Она была на имя Ярослава Ленка, без права передачи. Один из вкладов значительно превышал другие и относился ко времени, когда у Ленка умерла мать. Общая сумма всех вкладов совсем недавно составляла 52 тысячи крон 72 геллера.
Двадцатого июня, за семь дней до взрыва почтового вагона, с книжки взяли 40 тысяч крон. Следующая и последняя запись в книжке относились к первому июля: вклад 3 тысячи крон. Общая сумма: 15 435,72.
Да, но эти 3 тысячи крон Ярослав Ленк положить не мог, ведь 1 июля он лежал в больнице в глубоком беспамятстве.
– Кто ищет, тот всегда найдет, – заметил Карличек, – Но три тысячи крон не так уж много, когда речь идет о двадцати миллионах… если не принимать во внимание снятых ранее сорока тысяч.
Подозревай мы, что Гелена Дворская что-то припрятывает в квартире, нам легче было бы заподозрить ее и в этом вкладе.
– Поговорим с ней решительно, – сказал я.
– Она получает ежемесячно четыре тысячи пятьсот крон, – заявил Карличек уверенным тоном.
Не успел он договорить, как пронзительно зазвенел звонок.
Карличек быстро заморгал. Такой звонок мог напугать кого угодно. Добрых три секунды звенел звонок, пронзительно и вызывающе.
Мы притихли, замерли. Звонивший, очевидно, не знал, что Ярослав Ленк в больнице. Может, это был просто почтальон или управляющий домом, газовщик или какой-нибудь совсем посторонний человек. И надо же было ему явиться именно сейчас.
Прошла минута. Звонок зазвенел снова.
И снова молчание.
– Теперь наверняка уйдет, – шепнул Карличек.
Но за дверью не уходили и позвонили в третий раз. Теперь уже нетерпеливо, четыре раза подряд. Длинный-короткий, длинный-короткий.
Мы подождали еще минуту, хотя последний звонок звучал сердито, как прощальный. Если бы при этом застучали в дверь или ударили ногой, я бы наверняка счел, что посетитель уходит.
Но через минуту звонок снова прозвучал в том же ритме, четыре раза, и после небольшой паузы – еще короткий, длинный и два коротких. Какая-то бессмыслица.
Карличек нагнулся ко мне.
– Послушайте, – прошептал он. – Этот тип знает, что здесь кто-то есть. Он хочет поймать нас в ловушку!
И сразу звонок затрезвонил снова. Длинный, короткий, длинный, короткий и потом короткий, длинный и два коротких.
И тут я понял, что звонок передает морзянку – буквы «C–L».
6
Всезнающий Карличек на этот раз никак не понимал моих знаков. Но когда звонки повторились снова – тире, точка, тире, точка, точка, тире, точка, точка, – дошло наконец и до него.
– Морзянка! – шепнул он.
Он плохо знал морзянку. Я показал ему, и он отреагировал серией молниеносных подмаргиваний, что означало: ха-ха-ха.
Без сомнения, неизвестный прибег к звонку как к передатчику азбуки Морзе с умыслом.
Раз этот странный посетитель заявлял о себе таким странным способом, значит, он знал, что Ленка нет дома. А если бы речь шла об условленном свидании с кем-то, скажем с Геленой Дворской, он не стремился бы во что бы то ни стало войти. Да, судя по всему, он знает о нашем присутствии. Мы никого не ставили в известность о своем приходе сюда, значит, кто-то за нами тайно следил. Или незаметно наблюдал за квартирой Ленка, охваченный страхом, как бы мы не нашли что-то уличающее его. Ему пришлось покинуть свое укрытие и перейти в наступление. И возможно, за дверью нас ожидали двое или трое.
Мы прокрались в прихожую. Карличек наклонился, снял с газового счетчика ключ и вооружился им. Значит, и у него мелькнула мысль о бандитах за дверью.
Я приблизился к двери, собираясь неожиданно распахнуть ее. Если кто-то рванется в квартиру, я тут же пущу в ход кулаки. На случай, если этот тип навалится всем своим телом на дверь, я предоставлю ему возможность пулей влететь внутрь и перед носом остальных захлопну дверь. С одним-то мы уж как-нибудь справимся. С этой мыслью я распахнул дверь так стремительно, что человек, стоящий на площадке, отскочил в невольном испуге и вытянул руку, защищаясь от Карличека, который стоял рядом со мной с явным намерением размозжить пришедшему голову ключом от газового счетчика. Да, Карличек умел вести себя как настоящий мужчина.
И тут я узнал Будинского из Национального банка.
Интересный факт! Ведь если кто и знал, как и куда отправляют двадцать миллионов, так это именно Будинский.
– Входите, пожалуйста, – сухо сказал я.
Будинский уже оправился от испуга.
– А вы разве не догадались, что именно это я и хочу сделать?
И он вошел, подозрительно косясь на вооруженного ключом Карличека. Впрочем, Карличек отошел от двери и, положив ключ на место, прошел за нами в комнату.
Вот таким-то образом оказались в гостях у Ярослава Ленка три человека, пригласить которых ему и в голову не приходило.
Будинский уже со спокойным и непринужденным видом осматривался, как осматривается человек в незнакомой обстановке.
– Странное дело, – сказал он. – Я звонил вам, но мне сказали, что вы ушли. Перехожу через улицу и вдруг вижу машину Ржержихи. Ржержиха тоже увидел меня.
Я выслушал его молча. Ржержиха, управляющий отделом сейфов, разумеется, тоже знал все подробности посылки денег в Братиславу.
– Да, – объяснял Будинский с улыбкой, на которую я не ответил, – я и сказал ему, что хотел с вами поговорить, но не застал. Ржержиха уезжал на несколько дней из Праги. И не знал, что за это время произошло.
Пожалуй, самое лучшее – дать ему возможность выговориться.
– Он-то и увидел вас, когда проезжал мимо. Вы якобы еще с одним человеком вошли в дом напротив кафе. А он как раз проезжал метрах в ста от вас. Вы исчезли в доме, прежде чем он подъехал. Ржержиха вас сразу узнал, а вы, вероятно, не заметили его за рулем. Ну а я проходил мимо… Постоял, постоял перед этим домом, потом вошел в подъезд и увидел, что здесь живет старший лейтенант Ленк.
– Так какой же у вас неотложный разговор? – спросил я его.
– Сейчас скажу. – Будинский, одетый, как всегда, тщательно и со вкусом, был очень любезен. Вел он себя дружелюбно и приветливо. – Но сначала мне придется объяснить вам некоторые обстоятельства. Думаю, что на старшего лейтенанта Ленка пали некоторые подозрения… – пожалуйста, не утруждайте себя какими-то объяснениями, – и это одна из причин моего появления здесь. Я сужу об этом по вашим расспросам о нем, и теперь я просто понял, что вы хотите осмотреть его квартиру.
– Продолжайте, продолжайте, – поощрял я его.
– У меня есть сын. И я купил ему игрушку – детский телеграф. Но для этой игрушки нужен напарник, и эту роль выполняю я. Вот я невольно и выучил морзянку. Когда я позвонил в дверь, вы не открыли. Я решил, что вы ушли или не желаете, чтобы кто-то знал о вашем присутствии. Извините, – оправдывался он. – Если я вел себя как-то не так, отругайте меня, я покорно приму ваши упреки. Я только хотел быть полезен. По моему мнению дело не терпит отлагательства.
И он вынул из нагрудного кармана бумажник, а оттуда купюру в тысячу крон.
– Серия «C–L», – сказал он, подавая мне деньги.
Это и правда была серия «C–L». Правый нижний угол купюры был коричневатым, словно ее подпалили. В остальном она казалась новехонькой.
– Как вы видите, – продолжал Будинский, – кое-что все-таки попало в оборот.
– Но в оборот могли быть пущены те деньги, которые подобрали находчивые люди, а этих денег не так уж много, отдельные купюры. Практически это не имеет значения.
Я произнес это довольно беззаботным тоном, и оба собеседника посмотрели на меня с удивлением.
– Эта купюра была в ходу уже немало времени, – подчеркнул Будинский.
– Думаю, все же не так уж давно, – упорствовал я. – На вид она совсем новая.
– И все же возможно, что уже несколько раз ею платили за какой-нибудь товар, а нам придется ее списать.
Я пожал плечами.
– Откуда она у вас?
Купюру с серьезным видом уже рассматривал Карличек. Будинский Карличека не узнал, а я не счел нужным его представить. По виду Карличек совсем не походил на моего подчиненного.
– Эти деньги, – продолжал Будинский, мельком взглянув на Карличека, даже не смотревшего на него, – передала, сдавая кассу, заведующая ювелирным магазином. В кассе было две купюры по тысяче крон. Со второй тысячей все в порядке. Заведующую я допросил лично. К сожалению, она круглая дура. Мы не могли добиться от нее ничего вразумительного.
– Как она все же объяснила это?
– Она не могла сказать, от кого получила эти деньги. Припоминает, правда, что одну из этих двух тысяч дала дама за янтарное ожерелье, другую – еще какая-то женщина, которой продали серьги. Как выглядели эти женщины, она не смогла описать, путает их друг с дружкой и только твердит, что обе молодые и очень элегантные.
Я наконец вставил слово:
– Ну, об этом мы расспросим ее сами. Но скажите, как это вы так предусмотрительно прихватили купюру с собой?
– Ведь я шел к вам. Не разыщи я вас здесь, я оставил бы ее у вас в кабинете.
Потом он снова стал излагать мне все те осложнения, которые вызовет появление этих купюр в обороте.
Деньги серии «C–L» банк принимать не имеет права. Но обычные люди ничего не знают об этом. При нашей системе преобладания социалистического сектора можно было бы предположить, что каждая купюра в конце концов попадет в сберкассу или в банк. Но ведь часть денег некоторые держат дома, а часть их попадает на черный рынок. В этих случаях серия «C–L» от нас ускользнет. Значит, эти деньги в нашем товарообороте отсутствуют, и мы должны их постепенно заменять, но, если это перейдет дозволенные границы, нам придется для оздоровления финансовой системы прибегнуть к решительным мерам.
– Что же, картина весьма убедительная, – сказал я. – Я понимаю. Но скажите, а случись самое скверное и появись те двадцать миллионов, это выбило бы денежный оборот из колеи?
– Для этого достаточно даже миллиона или двух.
– Но ведь пока ничего подобного не наблюдается.
– Да, пока что нет. И большая часть купюр серии «C–L» попала к нам в руки. Вот и эту купюру, если она вам больше не нужна, будьте добры вернуть мне, а мы по договоренности с министерством финансов сдадим ее куда следует.
В ответ Карличек, словно это было самым обычным делом, положил тысячу крон в свой бумажник, куда она с трудом поместилась.
– Так что же с той заведующей ювелирным магазином? – спросил я.
– Сначала она думала, что деньги фальшивые, – ответил он, – но мы ей сказали, что они просто ворованные. Вот, собственно, и все, – добавил он, – я не хочу вас больше задерживать. Разумеется, я никому не стану сообщать, что был здесь.
– Я вовсе не настаиваю на вашем молчании.
И я проводил Будинского до порога. На лестнице никого не было, он ушел незамеченным.
Я вернулся к Карличеку.
– Ну вот видите, – сказал он рассудительно. – Всегда что-нибудь да обнаружится. Будинский и Ржержиха крутятся около дома, это факт.
В ответ я только сказал:
– Будем искать дальше, Карличек!
Мы продолжали свои поиски, но так и не нашли ничего стоящего. Единственным объектом, достойным нашего внимания, по-прежнему оставалась сберегательная книжка.
Пробило пять часов, когда мы наконец закончили наши розыски.
– Думаю, Карличек, вы еще застанете заведующую ювелирным магазином, раз уж вы прихватили эту тысячу. Магазины закрываются в шесть, как раз успеете. А я пока поговорю с Геленой Дворской, конечно если застану ее дома.
– Застанете, – заверил он меня. – Я договорился с ней встретиться. Мне еще нужно забежать в больницу, узнать, как себя чувствует ее жених, а потом зайти к ней домой.
– И часто вы это делаете?
– Каждый день, – признался Карличек. – Порой мы встречаемся где-нибудь в другом месте. Я, правда, не всегда успеваю попасть в больницу, тогда что-нибудь придумываю.
Я посоветовал ему не слишком усердствовать. Он стал оправдываться, что, дескать, я сам обещал Гелене Дворской регулярно информировать ее.
– Регулярно, но не каждый день, – сказал я. – Сегодня заменю вас я. Сам зайду в больницу. А вы помните, что изучение удивительного лица Гелены Дворской не главная наша цель.
Мы вышли из квартиры. И на этот раз никто нас не заметил. Правда, мы встретили в подъезде какую-то женщину, но она не обратила на нас никакого внимания.
На улице мы расстались.
Больница находилась довольно далеко. Я взял такси.
Я застал главного врача в больнице. Он, разумеется, был информирован о необходимых мерах предосторожности в отношении Ярослава Ленка и кратко сообщил, что за пациента можно не беспокоиться, но видеть его пока нельзя.
– Знаете, – сказал он, отводя меня в сторону, – любопытная вещь. Как раз сегодня приходил справляться о здоровье Ленка какой-то человек, утверждая, что его послала Гелена Дворская. Сначала он расспрашивал в приемном покое.
– Это и в самом деле любопытно! – сказал я.
– Весьма. Ведь к нам обычно заходит ваш паренек в очках. К тому же в приемном покое старший лейтенант Ленк в списках не значится. Но незнакомец не отставал: дескать, Ярослав Ленк здесь и ему нужно знать, как он себя чувствует. Ему, конечно, никто ничего не сообщил, позвали меня. Я спустился вниз и резко ему объявил, что такого больного у нас здесь нет. Ведь вы сами просили…
– Мы просим поступать так и в дальнейшем, – одобрил я. – Значит, все-таки кто-то у вас проговорился.
– Разумеется, об этом знают многие, – подтвердил главный врач с сожалением. – Врачи, медсестры, обслуживающий персонал… Такого пациента трудно долго скрывать. Наверное, поэтому я выглядел нелепо, и этот тип усмехнулся и попросил передать пациенту от него привет. А потом ушел.
– Жаль, что вы его так просто отпустили.
Врач беспомощно повел плечами.
– Да как его задержишь? Спрашивать о здоровье пациента еще не преступление. Звонить вам или кому-нибудь из ваших не хотели, он сразу понял бы, что здесь дело нечисто. А ему только и нужно было установить, здесь пациент или нет. Вероятно, он сам не был в этом до конца уверен. Как только он ушел, я позвонил вам, но вас не было.
– Хорошо, – сказал я, – пришлю к вам дежурного, который вовремя вмешается, если еще какой-нибудь неизвестный будет справляться, о Ярославе Ленке. Но все-таки как вел себя этот человек?
– Довольно подозрительно, – ответил врач, – даже очень. На мой вопрос, кто он и как его зовут, он сказал, что это не имеет значения. А вообще – среднего роста и, как говорится, в зрелых годах, ничем не примечательный, темноволосый и довольно смуглый…
– А что бы вы сказали о его профессии?
Врач, еще взволнованный этим посещением, на минуту задумался.
– Мне не хотелось бы ошибиться. Но он мог бы быть, скажем, техником. Профессия всегда накладывает отпечаток на весь облик человека, на его манеру одеваться, поведение. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Да-да, – ответил я, – но иногда можно и ошибиться.
В конце концов я все же составил себе представление об этом незнакомце, он вызывал подозрения главным образом потому, что сослался на Гелену Дворскую. Вряд ли она посылала его в больницу.
За интересом незнакомца к здоровью Ленка наверняка скрывалось нечто большее, чем простое любопытство. Но, к сожалению, пока этот след никуда не вел.
Возвращаясь из больницы, я мысленно занялся подсчетом лиц, заслуживающих нашего особого внимания. Кроме Ярослава Ленка и человека, справлявшегося о нем, было еще двое туристов с 286-го километра, женщина, заплатившая в ювелирном магазине тысячекронной купюрой, Будинский и Ржержиха, которые, по мнению Карличека, что-то уж слишком подозрительно крутились около дома Ленка, и, наконец, Гелена Дворская. Правда, посетитель в больнице мог быть одним из этих туристов.
До Гелены Дворской я добрался не так скоро, как думал. Она жила в новеньком, выложенном белой плиткой доме, чванливо взиравшем на своих более старых соседей. Я поднялся на лифте на четвертый этаж и вошел в узкий коридор, вдоль которого тянулась вереница одинаковых дверей. Близился вечер, и в коридоре было темно. Прошло какое-то время, пока я нашел выключатель. Я прочитал фамилий пять на дверных табличках и наконец нашел нужную мне.
Гелена Дворская открыла почти сразу, словно нетерпеливо поджидала кого-то, вероятно Карличека. При свете лампочки, горевшей за ее спиной и бившей прямо мне в глаза, она сразу узнала меня и удивленно подняла брови.
– Я пришел вместо вашего постоянного информатора, – сообщил я, вежливо поздоровавшись.
Последовало приглашение войти.
Налево видна была небольшая кухонька, направо – дверь в залитую желтоватым или, скорее, коричневатым светом комнату. В сравнении с ярким освещением передней здесь была подчеркнуто интимная обстановка.
Тонконогая мебель светлого дерева в современном стиле, удобно и продуманно расставленная, была – как я узнал позже – делом рук отца Дворской, столяра-краснодеревщика, которому пришлось немало поломать голову, пока он сделал все это по эскизам дочери. Гелена Дворская не хотела отстать от времени. Коричневый полусвет, пропущенный через пергамент абажуров, был слишком печален для женщины, живущей в одиночестве.
– Садитесь, пожалуйста, – сказала она. Дома она вела себя совсем иначе, чем у меня в кабинете. Впрочем, и я тоже.
– Может быть, хотите чаю? – спросила она.
Поблагодарив, я отказался. Она, видимо, готова была предложить мне бледный чай, по рецепту Карличека. Значит, Карличек стал здесь своим человеком.
– Вашему жениху день ото дня становится лучше, – сказал я, не погрешив против истины.
Гелена Дворская поблагодарила. Она действительно была красивой женщиной, в особенности когда находилась в привычной для нее обстановке.
– Правда, пока еще вам нельзя навестить его. Да и его теперешний вид вас бы не очень порадовал: специальное устройство поддерживает его подбородок, голова обрита наголо и забинтована, лицо желтое. Вы, возможно, его сразу и не узнали бы. Он выздоравливает, но медленно.
Она спокойно выслушала меня с серьезным, задумчивым лицом.
– Но я, собственно, пришел спросить вас еще кое о чем, – продолжал я. – Вы бываете в квартире вашего жениха?
Она взглянула на меня с нескрываемым удивлением.
– Я изредка заходила туда. Почему вас это интересует?
– У вас есть ключ от его квартиры?
– Нет. И никогда не было.
– А когда вы были там в последний раз?
– Довольно давно. Точно не помню.
– Сейчас, во время его отсутствия, вы не заходили в квартиру?
– А как бы я туда попала?
Она по-прежнему была спокойна, но в ней появилась какая-то настороженность. Я помолчал. Если верить ее словам, это не она убирала квартиру Ленка.
– Товарищ Ленк часто бывал у вас?
– Да, почти каждый день, – ответила она все с тем же спокойным, но настороженным выражением лица.
– Вы знаете, что у него есть сберегательная книжка?
– Разумеется. Ведь это наши общие сбережения.
– Сбережения для будущей совместной жизни?
– Да. Почти пятьдесят тысяч. Правда, часть из них – наследство его матери.
Она явно не понимала смысла моих вопросов. Мне пришлось объяснить.
– Пани Дворская, со сберегательной книжки взято сорок тысяч крон. Было ли это сделано с вашего согласия и известно ли вам об этом?
– Нет, я об этом не знаю, – слегка побледнев, сказала она.
– Значит, их взял ваш жених. Но первого июля кто-то положил на вашу общую книжку три тысячи крон. Ваш жених уже не мог этого сделать, он лежал без сознания в больнице.
Она покачала головой. Голос ее задрожал от сдержанного волнения.
– Ничего не понимаю. Я денег на книжку не клала. Ключи от квартиры у привратницы. Она ухаживала за больной матерью Ленка. Ярка был ею доволен, полностью доверял ей и был очень признателен за те услуги, которые она оказывала матери. Она прекрасно убирает квартиру, это славная и очень добросовестная женщина, но вряд ли она положила бы деньги на его сберкнижку, это было бы уже чересчур.
– Да, – заметил я, – вроде кражи наоборот. Но что вы думаете об этих снятых сорока тысячах?
– Не знаю, что и сказать.
– Возможно, Ленку они были на что-то нужны?
– Не думаю. И сомневаюсь. Он вряд ли мог, не сказав мне, взять их.
– Если все обстоит именно так, придется нам забрать книжку на хранение и подождать объяснений от вашего жениха.
– Думаю, это будет самое лучшее, – сказала она задумчиво.
Мне оставалось задать ей еще один вопрос. Она ответила так, как я и ожидал. Нет, она никого не просила справляться в больнице о Ленке.
Я описал ей как мог этого мнимого посланца. Гелена Дворская не вспомнила никого из своих знакомых, кто походил бы на него.
Выйдя от нее, я поспешил в предместье, в квартиру Ярослава Ленка. Я снова проник туда незаметно. Взял из стола сберегательную книжку, сунул ее в карман и ушел.
На другой день утром я составил акт о конфискации сберегательной книжки, выглядело это довольно странно, но другого выхода не было. И задним числом продиктовал приказ об обыске квартиры Ленка. Без этого тоже не обойтись. Ведь речь шла о деньгах, а при этом должен был быть соблюден порядок. Не оставь Карличек в кармане брюк Ленка найденную им металлическую крону, о ней тоже пришлось бы писать в протоколе.
Мы сразу же обратились в сберкассу. Сберкасса подтвердила правильность всех операций, произведенных в сберкнижке Ленка.
7
В кабинет ко мне явился Карличек и со своей обычной бесцеремонностью заявил:
– Эту бабу из ювелирного так и хочется как следует взгреть. У нее две продавщицы, которые не переставая хихикают и как заведенные нагло твердят вам прямо в глаза: «Это вам безумно идет». Просто немыслимые дуры! Я и сам почувствовал себя там круглым идиотом.
– Узнали что-нибудь важное? – перебил я его.
– Маловато, – вздохнул Карличек. – Янтарное ожерелье стоило тысячу двести. Заведующая вспомнила, что сдавала сдачу с тысячи крон. Значит, покупательница платила двумя купюрами по тысяче крон. И тут же она утверждает, что две тысячи сразу ни от кого не получала, а если даже и так, то в банке ей, дескать, сказали, что только одна тысяча краденая. С серьгами дело получше. Хотя они, как утверждает заведующая, стоили не больше тысячи. Там у них оказались еще одни точно такие же, похожие как две капли воды. Эти серьги я прихватил с собой. Вот они.
Карличек вынул из кармана коробочку довольно грубой работы и выложил на стол две ярко-желтые овальные сережки, прикрепленные позолоченной цепочкой к двум крестикам, похожим на дорожные знаки.
– Страшное дело, правда? И они уверяли меня, что это серьги. Их и гвоздь в стене не удержит, а где уж нежному ушку нынешней женщины. Только прикиньте на вес. Каждая не меньше пяти унций. Отдайте приказ, – решительно заявил он, – и я отправлюсь по следам этих сережек.
– Никакого приказа, – охладил я его пыл. – Садитесь. И я попросил принести мне кофе, а для него жидкий чай.
– И слушайте, – сказал я. – Со вчерашнего дня появились новости.
Карличек стал весь внимание. Выслушав меня, он задумался и сказал, что мы не должны ни во что впутывать старшего лейтенанта Ленка. Но подозрительные факты налицо, в частности наведение справок неизвестным лицом в больнице. Причины могут быть самые разные. Но факт остается фактом: кто-то старается установить, что происходит со старшим лейтенантом Ленком. А что с ним может быть? Одно из двух: или он жив, или нет.
В ответ я сказал:
– Бог их знает, кого это печалит или радует, но старший лейтенант Ленк, скорее всего, останется жив. И значит, им начнут усиленно интересоваться. Правда, теперь уж не в больнице. Там этого посетителя приметили. Значит, где-то в другом месте.
