ОН СПЕШИЛ КО МНЕ

Сверчок шагал на свидание с Зосей Грай. Вчера оба не раз повторяли: в семь вечера у оперного театра. Будут слушать симфонический концерт ленинградского оркестра. Об этом просил Яша.

Четверть восьмого. Зоси нет. Через пятнадцать минут начало. Без четверти восемь – нет Зоси.

– Всё. Не пришла! Утром в консерваторию, и можно лететь в Сухуми. Но в кармане двадцать шесть рублей. Не полетишь. И не доедешь. Как быть?

Яша пустился вниз по бульвару Шевченко. В чёрном выходном костюме, печально-удрученный, брел несчастный Яков, разговаривая сам с собой.

– Оказывается, и киевлянки способны на коварство.

Яша припомнил: прощаясь, Зося как-то странно улыбнулась. Конечно, она шутила. Знала, что не придёт. Она права. В самом деле, кто он? Какой-то проезжий. Нельзя же отправляться на свидание с первым встречным. Просто хорошо воспитанная девушка. Яша оставил подъезд оперного театра в пять минут девятого, уступив билеты молодым людям – ему и ей, очевидно музыкантам.

В семь минут девятого к оперному примчалась Зося. Подвел троллейбус, петлявший не по своему маршруту. На магистральной улице закрыли движение в связи со строительством новых домов и прокладкой всяких труб. Бывает? Да. Слишком часто влюбленных подводит городской транспорт и… строительство новых домов.

Зося шла по улице Ленина, Яша двигался параллельно ей по бульвару Шевченко. На Крещатике разошлись в разные стороны.

На другой день в консерватории Яша узнал, что он может стать её студентом лишь в будущем году. Сейчас прием закончен.

– Очень мило объяснили, – произнес Яша уже на улице.

Куда идти? В кино. Хотя бюджет трещит, но… один билет ещё можно купить. Зашёл сперва в кондитерскую, взял две булочки и стакан кофе. Снова на улицу.

На противоположной стороне Крещатика – кинотеатр «Дружба». К нему ведут многочисленные ступеньки. Ох, слишком много ступенек в Киеве. И пока ни одного уличного эскалатора.

– Сойду с ума, если навсегда потерял её, – терзался Яша. – Кто это?

На другой стороне мимо нарядного киоска прошла Зося!

Она или не она? Ринулся через улицу. Свисток. Другой. Яша не останавливается. К нему спешит орудовец. Зося обернулась. Милиционер настиг Яшу.

– Я не местный! – воскликнул Яша. – Я иду к ней, – и машинально показал в сторону киоска. Орудовец приступил к неторопливому нравоучению: и не местные не имеют права нарушать…

– Он спешил ко мне, – услышал Яша.

– Зося!

Трудно поверить! Милиционер усмехнулся.

– Ну, бажаю… Желаю счастливо погулять, – откашлялся постовой.

Яша пожал руку сержанта. Теперь можно не идти в кино. Яша рассказывал. Зося смеялась. Смех её звенел волшебным колокольчиком. Это была несравненная музыка. Бог с ним, со вчерашним концертом. С голосом Зоей никакая симфония не сравнится!

МНЕ ЭТО УЖЕ ГОВОРИЛИ

Расставшись с Костой, Катя вернулась домой. Место в самолете обещано. Предстоит бурная конференция – убедить Асю путешествовать: Одесса – Киев – Москва – Ломоносовск в компании Лизы, ленинградки, с которой познакомились в Сухуми.

Обстановка для объяснения осложнилась, сапожник заявил, что «шпильку» восстановить немыслимо трудно… И запросил неслыханную (даже на побережье Чёрного моря) цену.

Ася обратилась к другому. Тот цену удвоил. Вернулась к первому – сказал: «Пожалуйста. Будет готово. Через неделю». Ася снова ко второму. Смилостивился – сделает. Через двое суток. Очень много сломанных «шпилек».

В данной ситуации (уже успела выпить кофе по-турецки) Ася узнала о возвращении Кати в Ломоносовск. «Шпильки» и кофе по-турецки вызвали ураган.

– Что за дикий бред?!

Ася окончила индустриальный институт. Следя за модами сезона, она не успевала следить за лексикой. Читала журнал «Экран» и посещала эстрадные концерты, где литературный язык не всегда в почете.

– Еду с Костой и Анатолием, – сообщила Катя.

– Вернее, с Анатолием.

– Хоть бы и так.

– Бред! Прервать отпуск. Из-за чего?!

– Анатолий тоже прервал отпуск.

– Ну кто тебе этот Николай – ни брат, ни сват. Чего ты вздумала… Кому это нужно?

– Человеку.

– Философия.

– Верно, уважаемый товарищ инженер. Без философии человек не человек, а мещанин. А мещанин равен обитателю лесов.

– Значит, я зверь, если еду в Одессу, а не лечу в Ломоносовск искать какую-то Тамару Мухину.

– Ты помочь не можешь.

– А ты?

– Несомненно.

– Я посмотрела бы, как ты полетела б без Анатолия.

– Меня просил не Анатолий, а Коста.

– Ради Анатолия.

– Второй пример благородства – Коста летит ради друга.

– Они же не твои друзья.

– Друзья. С того часа, когда я вошла в их дом. Вдумайся, назначили день свадьбы, оповестили родственников, гостей, а их не меньше тысячи человек. И вдруг свадьбу откладывают… Считают себя не вправе веселиться, если, как старики говорят, у чужих людей младшая сестра Николая, сирота. Весь род Эшба считает Тамару своей родной. И вот… Прерывают отпуск Анатолия, снаряжают его и Косту, ничего не жалеют, лишь бы доставить радость Тамаре Мухиной, дочери погибшего солдата. Если не совершать таких поступков, не брать пример с благородных людей, для чего жить? Представь себе радость всей семьи Эшба, всего Акуа, когда в дом введут сестру Николая. Я постараюсь присутствовать при этом.

– И ты поедешь на свадьбу?

– Если найдём Тамару, обязательно. Отвлечемся от лирики. Я будущий следователь – прокурор, почему бы мне по духу своей профессии не помочь людям?

– Может, и мне возвращаться в Ломоносовск?

– Рекомендовала бы тебе, если бы в этом был смысл. Поезжай в Одессу – Киев – Москву, как вы задумали.

– Ужас! Ты приедешь в Ломоносовск с двумя горцами, и тебя увидят в их обществе. Что подумают? И зачем мы поехали на эти идиотские скачки?

– Чтобы встретиться с Анатолием.

– Что-о-о?

– Мне сказали – скачки национальный праздник. И, как видишь, мы встретились.

– Честное слово, сейчас телеграфирую Клавдии Павловне.

– Дома никого нет.

Несчастная Ася. Её круглые серые глаза искрение удивленно уставились на Катю.

– Знаешь, у тебя характер цыганки. Да, да, цыганки.

Авторство этого определения не принадлежало ей, Асе, она его слышала из уст Натальи Мироновны, бабушки Кати. Бабушка, как известно, тоже ошибалась. Но что-то цыганское в характере Кати наблюдалось – внезапность принимаемых решений, страстность при выполнении их, непреклонность.

– Мне это уже говорили, – ответила Катя.

СЕЙЧАС ТЕБЕ ПОКАЖУТ ЖИЗНЬ

В большом городе Степановске равной популярностью пользовались два лица: премьер оперетты Вячеслав Коркин и замдиректора первоклассной фабрики шерстяных изделий Вячеслав Сумочкин.

Справедливости ради скажем: Сумочкин некоторым образом затмевал Коркина. Пусть о прелестном баритональном теноре шумно вздыхала женская половина города, зато о внимании Сумочкина мечтала подавляющая часть населения. Ну что тенор?! Конечно, он очаровывал, как положено. В особенности в радиоконцертах, исполняя любимые арии. Вячеслав Коркин – сын астраханского рыбака, к тому же славился как любезный человек, без актерского гонора. Его единодушно избирали в разные правления, комиссии и депутатом городского совета.

Сумочкина на фабрике дружно считали передовым. В самом деле, дверь его кабинета всегда оставалась открытой, входи кому необходимо. Без доклада. Со всеми разговорами при всех, громко, откровенно. Никаких секретов.

Кто на первомайской демонстрации веселит колонну и на остановках лихо танцует польку под рабочий оркестр с рядовыми работницами? Сумочкин. Кто заботится о благоустройстве пионерского лагеря, кто чаще всех навещает ребят и беседует с ними у костра? Вячеслав Игнатьевич.

Насчёт жилплощади – к нему. Грузовую машину для личных надобностей надо просить у него. А живет как? Ну, допустим, квартира у Вячеслава Игнатьевича благодатная, отличная. В лучшем доме города, у самого горпарка, окна выходят на реку. Опять-таки Сумочкин ходит пешком. Хотя фабрика в полутора километрах от дома. А вот другие ездят.

На Вячеславе Игнатьевиче скромный костюм, на его статной фигуре всё выглядит привлекательно.

И дома – ничего особенного. Мебель не ах! Никакого украшательства. Главное – много воздуха и света.

Обедает замдиректора в рабочей столовой, пусть в комнате для ИТР, но на людях. И вкус у Вячеслава Игнатьевича отменный. Прямо-таки художественный. И именно вкус играет решающую роль в его популярности. Ибо в ведении Вячеслава Игнатьевича находится экспериментальный цех фабрики шерстяных изделий. Фабрика главным образом изготовляет шерстяные спортивные костюмы, включая купальники, плавки, шапочки. Но отменнейшую продукцию выпускает экспериментальный цех: свитеры, пуловеры, джемперы, кашне и дамские жакеты. Каких цветов! Какой изумительной вязки! О таких изделиях можно мечтать. И действительно – о них мечтали.

К кому обратиться за экспериментальным свитером, дамским костюмом, шерстяным жилетом-безрукавкой? Конечно, к Вячеславу Игнатьевичу. К нему обращаются. Тихо. Полушёпотом. Вячеслав Игнатьевич как бы не слушает, но зато если кивнет головой, то всякий знает – через несколько дней можно заглянуть в небольшой магазин на Тихой улице. Надо войти, попросить директора и молча искательно взглянуть на него. Директор понимающе скажет – пройдите.

В крошечном кабинетике следует сказать: «Я от Вячеслава Игнатьевича».

«Ваша фамилия?» – спросит директор и откроет маленькую книжечку. Не сомневайтесь, раз Вячеслав Игнатьевич кивнул головой, ваша фамилия уже значится в книжечке. Директор осведомляется, что вам желательно, какого цвета, размера, и назначает вам день. Смело приходите и получайте ваш заказ. За полную стоимость, если вы не очень заметный работник, и за половину цены, если вы нужный человек.

Весьма занятым лицам изделия экспериментального цеха доставляются на дом, без их просьбы и без оплаты. По личному указанию Вячеслава Игнатьевича. Ему давно известны размеры и любимые цвета чрезвычайно занятых лиц и членов их семей. В квартире занятого или весьма занятого лица раздается звонок. Открывается дверь, и входит молодой человек с чемоданчиком, учтиво-решительный, знающий свое дело. Это порученец Вячеслава Игнатьевича, его адъютант, правая рука – Руфик Геворкян, преданный ему, как янычар султану.

Руфик числится работником фабрики, но даже зарплату он изволит получать раз в три месяца. Некогда. И вообще она его не очень занимает.

Руфик вручает супруге занятого или весьма занятого лица великолепные новинки, выслушивает пожелания и незамедлительно выполняет их.

Но это ещё не всё, что славит Вячеслава Игнатьевича. Драмтеатру или оперетте требуются дефицитные красители самых стойких и нежных тонов. Стоит позвонить Сумочкину – и театр удовлетворен. Подшефной школе нужны ремонтные материалы. Вячеслав Игнатьевич позвонит куда следует – и школа может не беспокоиться, материалы будут доставлены.

Когда Бур впервые появился в Степановске по поручению Джейрана, в гостиницах не было свободного места. Шло совещание работников сельского хозяйства. Руфик позвонил в лучшую гостиницу, и Буру предоставили отличный номер.

Куда там премьеру Коркину до замдиректора Сумочкина, что стоит его актёрская слава! Уточним – экспериментальный цех занимался не только образцами, новинками. Цех «гнал» в тысячах экземпляров продукцию высшего качества для… Джейрана. Отсюда и отгрузили пятьсот женских джемперов (не впервые), которые не попали к дяде Бура – Пухлому. Он же, Джейран, заботился о красителях, о пряже, о станках для Сумочкина. Распоряжения выманивала Илона, а реализовал их Джейран через подручных.

Когда жуликов, соучастников корпорации, достигла огорчительная весть – Бур за решеткой, вся шайка вздрогнула и притаилась. Крепкая нить протянулась в первую очередь к Сумочкину. Но её торопливо обрезали те, кому Руфик не раз вручал шерстяные новинки на дому. Вячеславу Игнатьевичу объявили выговор за то, что он «доверился своим подчиненным». Не «внушавших доверия подчиненных» Сумочкин изгнал… а друзья его устроили их на других предприятиях… Сумочкин и Руфик во время переброски жуликов и размещения их на других предприятиях отдыхали на курорте.

Однажды подсчитав свои накопления, Сумочкин сказал себе:

– Хватит, Вячеслав Игнатьевич! Хватит средств прожить до конца жизни и кое-что оставить детям.

Вячеслав Сумочкин справедливо считал своими детьми девочку и мальчика. Они с молодой прелестной матерью жили в том же доме, где жил Сумочкин, в том же подъезде, только этажом ниже. Вячеслав Игнатьевич с женой и тёткой на четвертом этаже, восхитительная Елена Аркадьевна, жена покойного младшего брата, на третьем.

Весь дом умилялся, как трогательно заботится о своих племянниках Вячеслав Игнатьевич. А кто не умилялся, а ещё нагло сомневался в его бескорыстных чувствах, тому намекали: попробуй только пикнуть! Сумочкин быстро найдет нужных людей, которые имеют возможность зажать критикану рот и прижать хвост.

В квартире покойного младшего брата, лётчика-испытателя, Вячеслав Игнатьевич освобождался от вечной роли демократа. И наслаждался семейной жизнью. Здесь всё выглядит иначе: дорогостоящая мебель, ковры, богатые люстры, уникальная посуда, у Елены Аркадьевны водятся драгоценности и прекрасные меха.

Этажом выше проживают жена и тётка Вячеслава Игнатьевича, тайные и неистовые богомолки-сектантки. Жена Сумочкина, тщедушная, «болезная» и безразличная ко всему, служит надежной ширмой. В официальной характеристике В. И. Сумочкина значится: «Скромен в быту…» А за быт жены погибшего лётчика-испытателя он не в ответе.

Однако после суда над Буром проницательный и деятельный Сумочкин прикинул – не пора ли расстаться с экспериментальным цехом? Да, как раз время. Весьма занятые люди предложили ему пост директора кондитерской фабрики. Подумав, принял фабрику. Но Руфик не остался без дела. Он стал развозить роскошные торты – высотные здания и башни, засахаренные орехи, конфеты в огромных коробках, шоколадных слонов и прочих зверей… Приумножив капитал в советских и зарубежных деньгах (запастись валютой посоветовал Джейран, он же втридорога снабдил ею Сумочкина), Вячеслав Игнатьевич второй раз прикинул – а не пора ли расстаться с кондитерской?..

Пора. Уж больно присматриваются обновленные оперативные органы. Ему, как и Джейрану, уже тоже снились красные флажки. Помогли друзья медики. Заручившись спасительными справками, Сумочкин попросил назначить его директором вновь построенного стадиона, – ему требуется свежий воздух. Подумали и, конечно, назначили. Не ахти какая зарплата и уже никаких тебе обогащающих доходов. Хотя… некоторую мзду Сумочкину ежемесячно выплачивал директор ресторана стадиона. Но что это за деньги! Какие-то триста рублей. Так себе – для текущих расходов Елены Аркадьевны.

Воробушкин и Бур прибыли в Степановск, как выражаются спортрепортеёры, в день большого футбола. Местная команда встречалась с гостями из Москвы.

Бур издалека обнаружил Сумочкина на трибуне для почетных гостей, он стоял за креслами весьма занятых лиц и, чуть наклонясь, что-то пояснял. А может, осведомлялся о здоровье домочадцев.

Правда, тех лиц, кому Руфик доставлял изделия экспериментального цеха, уже не было в городе. По разным причинам. И даже тех, кто пользовался дарами кондитерской фабрики. Но кое-кто остался и мог сказать о Вячеславе Игнатьевиче лестное слово. При нужде.

Воробушкин рекомендовал Буру навестить Сумочкина в домашней обстановке, не предупреждая его. На следующий день перед обедом Бур позвонил в квартиру Елены Аркадьевны. О её существовании он знал от Руфика, доверившего Буру эту тайну восемь лет назад, когда Сумочкин только перевез её из Воронежа с маленькой дочкой. Сына ещё не было на свете.

Дверь открыла сама Елена Аркадьевна и удивленно смотрела на сверхэлегантного Бура. На нём снова был шикарный костюм, сорочка цвета бычьей крови и умопомрачительные туфли.

– Почему вы решили, что товарищ Сумочкин должен быть здесь? – спросила хранительница его покоя. Её брови изогнулись дугой.

– Скажите Вячеславу Игнатьевичу, что его хочет видеть Бур.

Из комнат слышался теноральный баритон Сумочкина, он пел под звуки гитары: «Я люблю тебя, жизнь…» Не такой силы голос, как у Коркина, но всё же голос, известный многим.

Увидев в прихожей Бура, Сумочкин, всё ещё держа в руках гитару, невольно взял аккорд. Не бодрящий. Далеко нет.

– Заходите, – не очень дружелюбно сказал Сумочкин.

Общим видом Бура директор стадиона остался доволен, – значит, дела его в порядке. Вероятнее всего.

Детей не было дома, Елена Аркадьевна удалилась в спальню.

– Во-первых, почему вы пришли сюда? – неласково спросил Сумочкин. Уселись в креслах у журнального столика под чудесным торшером.

– На стадионе тоже не место для разговоров.

– У меня есть квартира.

Бур многозначительно-весело посмотрел на пижаму Сумочкина, и ты улыбнулся. Правда, кисло… Но всё же.

– Ну, в чем дело? Слушаю вас.

– Я не могу найти Хрусталёва, – сказал Бур (под этой фамилией Сумочкин знал Джейрана).

– И всё?

– Да.

– Честно говоря, уже года два, как о нём ни слуху ни духу. Сколько вы отсутствовали?

– Восемь лет.

– Скажите. Ну вот, друг мой. Многое, очень многое переменилось. Я – директор стадиона. И живу на зарплате, – вздохнул Сумочкин. – Ничем теперь не интересуюсь. Вы в курсе, в чьи руки передали дела? Комитету. М-да. И милиция уже не та, и юстиция то же самое. Конечно, вы благородный человек, правильно вели себя на следствии и на суде… Если нужда, могу помочь. Не поверите, но меня ограбили. Ваш дядя и подлец Хрусталёв, ваш шеф.

– А валюта?

– Ахнула. И говорить не хочу. Могу устроить на работу. И помочь… Рублей триста-четыреста от силы.

– Деньги у меня есть. Откровенно – продал несколько камушков.

– Еще покупают?

– И будут покупать, – весело уверил Бур. Сумочкин позвал Елену Аркадьевну.

– Пригласите нашего гостя пообедать, – сказал он, многозначительно глядя на неё.

Бур отказывался в тоне согласия. Его проводили в ванную – вымыть руки. В это время Сумочкин шепнул Елене: «Звони Руфику. Пусть не спускает с него глаз».

Воробушкин ждал Бура в сквере более трех часов. Увидев Бура, пересекающего улицу, Евгений тут же заметил «хвост». За Буром шёл Руфик. Евгений Иванович моментально скрылся. Не найдя на скамье Воробушкина, Бур пошёл по скверу. Теперь у Руфика оказался хвост, за ним шёл старший лейтенант. На повороте Бур оглянулся, но Воробушкин успел дать знак, высоко подняв руку за спиной Руфика. Бур вошёл в троллейбус, Руфик отстал. Не успел.

Зато в гостинице Руфик узнал, что Бур живет в одном номере с другом, Евгением Ивановичем Воробушкиным, жителем Ломоносовска.

– Ломоносовска? – переспросил Руфика Сумочкин. – Воробушкин?

Что-то неладное. В Ломоносовск тоже отправлялись джемпера и свитеры… Ночью Сумочкин позвонил в Ломоносовск на квартиру одного торгового деятеля. Тот ответил:

– Вы не ошиблись. Жена подсказала, она работает в порту. Ломоносовец из тех…

Сумочкин, повесив трубку, машинально пропел «Я люблю тебя, жизнь» и уже без мелодии добавил: «Сейчас тебе покажут жизнь». Из предосторожности директор стадиона говорил с Ломоносовском с междугородной станции.

Ясно, специально приехали. Ищут Хрусталёва. А его, Сумочкина, возьмут в любую минуту. Может быть, уже ждут его у дома. Пойти ночевать к Руфику? Надо быть дураком. Руфика возьмут одновременно с ним. Вот тебе итог: некуда идти и некому позвонить. Сколько подарено дорогих свитеров и тортов, и всё зря. Вот положение! Его считают праведником, и вдруг всему Степановску объяснят – Сумочкин первейший прохвост.

И начнутся бурные воспоминания. Тут же появятся добровольцы, обличители. Один Бур чего стоит. И Сумочкин рухнет. Да, впереди мрак. В унынии Сумочкин пожалел, что целых два года потратил, посещая университет общественных наук.

Только подумать… Изучал всякую диалектику, исторический материализм. Сидел, слушал, конспектировал, тащился в пионерлагеря, глотал дым у костров, танцевал польку на площадях с бабами-дурами.

Он зашёл в сквер, сел на скамью, на которой Воробушкин ждал Бура. Деньги и иностранная валюта хранятся в трех местах. Можно взять часть и улететь. Куда? Всюду найдут и вряд ли выпустят из города.

В два часа ночи неприкаянный Сумочкин позвонил домой. Слава богу, ответила тётка. Вызвал баптистку. Она проводила его к своей единоверке, где хранилась часть денег, вырученных за уворованные красители, за пряжу, за тысячи готовых изделий, за тонны конфет, варенья, тортов и прочего, что так обильно прилипало к рукам Сумочкина, популярного во всем Степановске даже больше, чем премьер оперетты.

Премьер между тем тоже не спал. Сегодня он прочитал в газете, что ему присвоено звание – заслуженный артист республики. Ну как тут спать?! Расхаживая по комнате и мешая жене уснуть, Вячеслав Коркин негромко пел: «Я люблю тебя, жизнь!»

ЗАЧЕМ ЖЕ ВЫ, ПРОФЕССОР, НАЖИВАЕТЕ КАПИТАЛЫ?

Все горести меркнут перед страхом, тем более когда он нагнетается постепенно. Худо волку, очень худо, когда кругом уже расставлены красные флажки. Джейран, подвижной, многоопытный хищник, чувствовал облаву острее, чем отяжелевший Курбский. Хотя и Курбский не благодушествовал. Джейран видел спасение в одном шаге. Надо переступить черту. И всё. Всего один шаг. Вот эта елочка на советской стороне, а вот та… в четырех шагах от неё уже сфера… эх, капитализма.

Курбского не манила та елочка. Пусть только не трогают его, и он заживет. Еще как! Не раз прикидывал – что ему грозит, мысленно воспроизводил возможную речь прокурора… Ну что? Соучастие. В чем? Он, Курбский, взяток не давал. Ничего не присваивал. Не похищал. Что ему могут предъявить? Содействовал расхитителям миллионных государственных средств. М-да, за это тоже не почетная грамота полагается. Дадут десять лет. Десять? Многовато. Года два – куда ни шло. К тому же если удастся сохранить накопленное… В самом деле, почему он должен получить больше, чем два… Ну ладно, три года!

С момента приезда Джейрана в Сухуми Курбский, расхаживая по номеру или лежа на диване, неистово торговался с прокурором. А вообще, к чёрту Джейрана. Пора бежать от него. Допустим, на Дальний Восток. И переждать… А затем… Но прежде всего тайком от Джейрана съездить в Ломоносовск. Немедленно. Встретиться с «Неизвестной», с Катей Турбиной. Почему не испытать счастье? А вдруг?!

А Джейран не покидал гостиницу. Таился. Бесповоротное решение принято. За рубеж. Без Курбского. И, конечно, без Илоны. В отношении обоих у него непреложный план. Джейран был из породы злых, мстительных, беспощадных, но далеко не умных хищников, хотя обладал редким чутьем и умел оценивать слабые стороны противника.

Когда-то Джейран окончил курсы экономистов. Не очень-то специальное образование, но всё же… И даже работал экономистом на вагоностроительном заводе в те времена, когда в «Правде» печатались сводки, сколько вчера нагружено вагонов. Затем вагонов стало больше, оказалось, что для них не хватает паровозов.

Одно строится слишком быстро, другое слишком медленно. «У „них“ всегда чего-либо будет не хватать», – пришёл к выводу Джейран. Исходя из этого, стал следить, что же на данном этапе является дефицитом? Юг, например, вечно нуждается в строительном лесе. Надо заняться лесом. И он «занимался» лесом, красителями, шерстяными изделиями, ювелирными украшениями (и на них всегда большой спрос), трикотажем, мехами. И всегда валютой, золотыми слитками, камушками.

В душе каждого стяжателя дремлет Гобсек. Его тешит сознание, что в яме, в стене, в надежном месте хранится только ему принадлежащее богатство, оно таит власть и спокойствие завтрашнего дня. А каков этот завтрашний день? Не раз Курбский, под хмелем, донимал шефа:

– Вообще, ваше преосвященство (так он иногда, зловредничая, донимал бывшего церковного певчего Джейрана)… Вообще мы с вами вкупе со многими – кретины чистой воды… Вот я построю великолепный дом, ещё и дачу. Куплю шикарную машину. Допустим. Повешу в гардеробы двадцать модных костюмов, подарю возможной жене бриллианты, меха… А дальше? Что дальше? Пять котлет я за обедом всё равно не съем. Всю бутылку коньяку не выпью.

– Верно, профессор. А вот по ту сторону? Там…

– Что там? Там вас могут превратить в нищего в два счёта. Что вы там будете делать? Жрать устриц и ничего не делать? Или займетесь коммерцией? Вас там слопают, даже не успеете хрюкнуть. Эх вы, попик!