Чем вы недовольны?

В шкатулке матери хранилась фотография: мать рядом с красивым мужчиной. Георгий догадался, кто перед ним.

Курбский бессмысленно топтался на тротуаре, повернул в сторону гостиницы и снова в ту сторону, куда ушёл Георгий… Затем пошёл в сквер театра. Сел на скамью. Встал. Сел на другую скамью. Размышлял путано, с целью убедить себя, что поступил правильно, – зачем он нужен сыну? Кто он? Бродяга, пусть с миллионом, но всё же бродяга. Нет, он не станет объявлять себя.

Всё же в гостинице расспросил – кто такой Иванов, каков он? Ему ответили: Иванов директор комбината. О-о-о! Побольше бы таких.

Катю Турбину Курбский наконец встретил у почтамта часов в пять дня. Она опустила письмо в ящик. Курбский приподнял шляпу. Катя не удивилась, не выразила восторга, улыбнулась как знакомому.

На его вопрос, где она работает, Катя ответила:

– В городской прокуратуре. Извините, я спешу. Меня ждут. Мы ещё встретимся. – И вошла в трамвай.

Курбский стал у ограды набережной, обмякший, тусклый. В сторону моря шёл красавец теплоход «Вацлав Боровский».

Курбский с какой-то злобой смотрел ему вслед, его раздражало название теплохода, пассажиры, как ему казалось – веселые, беспечные…

Он не знал, что на этом теплоходе в дальнее плавание уходит воспитанный Ивановым инженер-механик Георгий Иванов.

– Стоило тащиться сюда, – пробурчал междугородный авантюрист. – Главное, «мы ещё встретимся». Чего захотела! – Он энергично плюнул в реку.

Ночью он метался по номеру, пил коньяк и клялся: пойдет к Георгию и расскажет ему… Всё расскажет. Что он человек без паспорта, что у него нет трудовой книжки, что он подручный негодяя, мерзавца, человека без совести и чести… Он расскажет, как он мечется по городам, боится каждого милиционера, соседа по купе, гостиничную горничную, боится стука в дверь… Что золотые миллионы, заграбастанные им в течение двадцати лет, в особенности в первое десятилетие после войны, не принесли ему ни грамма счастья. Что ни на кого нельзя положиться, что он готов сдать государству всю миллионную валюту, только бы его не тронули…

А утром… Утром, приняв душ, позавтракав в номере и прогулявшись по набережной, он уже думал иначе:

«Ерунда! Никаких исповедей. Я уже привык быть миллионером».

КТО ЗНАЕТ БОЛЬШЕ МИЛИЦИИ?

В шесть утра Яшу провожали Зося, её мама и сержант Горпинич. Сержант нес плетеную корзинку. В неё Зосина мама утрамбовала жареную курицу, пирожки с мясом и творогом, баночку варенья, домашнюю колбасу, котлеты, яблоки, груши и десяток коржиков, с расчетом, что Яше в Харькове предстоит пересесть на другой самолет и он может проголодаться. У Зоей ещё больше порозовели щечки, мама всплакнула, Горпинич взял под козырёк, и самолет взмыл. Яша на прощанье крикнул:

– Привет гетману!

Через три часа Зося получила, сама приняла, нежную телеграмму из Харькова, а вечером из Сухуми.

Телеграмму читала вся смена. Не одна девушка сетовала на свой характер, не позволивший ей в дождь вручить телеграмму адресату, у памятника Богдану Хмельницкому.

Да, чутким надо быть всем, даже телеграфисткам.

* * *

Ровно в час дня Яша с чемоданом в одной руке и продкорзинкой в другой стоял у памятника Нестеру Лакобе.

Идёт Андрей. Не идёт – бежит.

– Теперь вехами в моей жизни будут монументы, – провозгласил Яша, указывая на памятник.

– Где ты пропадал? – возмутился Андрей.

– Я женился.

– С ума сошёл?!

– Тогда я счастливый сумасшедший. Хочешь есть? Я умираю с голоду.

– Пойдём в кафе.

– Какое кафе, у меня тут на месяц пирожков и котлет.

– Неужели теща?

– При том лучшая на Украине.

Подошёл фотограф артели «Силуэт».

– Сфотографируйте нас.

Яша заставил Андрея взяться одной рукой за корзинку. Так фотограф и запечатлел их.

– Срочный заказ, – сказал Яша фотографу.

– Утром будут готовы.

Утром Яша отправил фотографию авиапочтой. Он и Андрей вцепились в корзинку. Конечно, фотоартели «Силуэт» не удалось полностью запечатлеть восторг Яши и Андрея, обладавших таким сокровищем.

– Это пижонство – жить в гостинице, – сказал Яша, – мы ещё не столь богаты. Мне в самолете дали адресок одной хозяйки. Направляемся прямо к ней. Всё-таки конец сентября, дикие волны учащих и учащихся схлынули, сейчас в Сухуми на частной квартире можно пожить несколько спокойней, чем в цыганском таборе.

Яша и Андрей поселились у хозяйки Аси и Кати.

– Я с шести утра почти ничего не ел, – ужаснулся Яша, раскрывая корзинку.

Хозяйка умилилась:

– Сразу видать, что из порядочного семейства. Мама готовила?

– И жена.

– Сейчас сготовлю вам кофе по-турецки, такой вы ещё никогда не пили.

Хозяйка, потрясая тучными формами, поспешила на кухню.

– Ты в самом деле женился? – недоверчиво спросил Андрей.

– Почти. Мы с Зосей подали заявление в загс. Разыщем Николая Мухина и поедем в Киев на нашу свадьбу. Я уже написал маме.

Андрей померк. Он вспомнил Лялю. Ему не сопутствовало счастье…

– Не горюй, друг, приедем в Киев и обратимся к гетману… Всё может быть.

Друзья уселись за стол. Яша, размахивая руками, так увлекательно рассказывал о Зосе, её маме, сержанте Горпиниче, что Андрей, охваченный волнением, незаметно съел половину содержимого корзинки.

Утром приступили к розыску Николая Мухина. Яша одобрил первый шаг Андрея. Зашли в милицию. И, увы, не вовремя. Сухуми посетило высокое милицейское начальство из Тбилиси. Дежурный учтиво, не перебивая, выслушал Яшу и наконец спросил:

– Какого числа пропал ваш брат? Где он проживает? Представьте его фотокарточку и напишите заявление.

– Я вижу, он всё понял, – шепнул Яша Андрею.

– Зайдём в другой раз, – сказал Яша лейтенанту. Но лейтенант уже не слышал.

– Кто знает больше милиции? – спросил Яша на улице.

– Журналисты. Газетчики, – догадался Андрей.

– О! – Яша многозначительно поднял палец.

В редакции абхазской газеты выслушали Яшу (говорил только он) и вспомнили… Да, в селе Киндли живет русский парень по имени… по имени…

– В Киндли я уже был, – вздохнул Андрей. Назвали ещё двух парней, но к одному приехала мать, к другому сестра и отец.

Яша и Андрей поблагодарили и спустились этажом ниже, в редакцию русской газеты.

Сотрудники любезно сообщили – в селе Киндли живет парень…

– В Киндли мы уже были.

– В Гудаутах живет парень. Но к нему приехала мать. Есть ещё один.

Впрочем, о всех русских, кто живет в абхазских семьях, знает фотокорреспондент газеты, он пишет о них книгу, даже ведет картотеку. Но фотокорреспондент сейчас в Москве, вернется дней через десять. Он приедет и сразу скажет всё о Николае Мухине.

– Всего десять дней.

– Без нашего фотокорреспондента вряд ли вы найдете сына подполковника Мухина.

Газетчики остаются газетчиками, их уже дразнил интересный материал: сын Героя Советского Союза, защищавшего Закавказье от фашистов, воспитан абхазцем, соратником погибшего.

– Нам ничего не остается, как ждать и купаться в Чёрном море, – сказал Яша.

– Я вернусь в Ломоносовск.

– Я не понимаю, кому Борис Иванович поручил?..

– Я тебе кое-что скажу, и ты сегодня же отправишь меня домой.

Андрей рассказал о Панкове и Тернюке. Он лично видел – Тернюк сунул деньги Панкову. Тернюк – малограмотный делец – не может быть просто приятелем начальника управления. В Ломоносовске, надо понимать, готовится какая-то махинация с лесом, и, следует полагать, крупная.

– Все наряды проходят через мои руки, очевидно, я до сих пор хлопал ушами, как последний осел, – продолжал Андрей. – Ты и без меня найдешь Николая Мухина.

– Поезжай. Общественный долг выше семейного, – без тени патетики согласился Яша.

ЦАРИЦА ТАМАРА, ДО СВИДАНЬЯ

Тамара Григорьевна Мухина, завуч поморской средней школы, не предполагала, что ей всего двадцать два года, что она не была дважды замужем и тем более, что она дочь подполковника, Героя Отечественной войны.

А ведь именно с этим сообщением к ней направилась оперативная тройка: Катя, Анатолий и Коста.

Завуча Тамару Григорьевну ценили в роно, возносили в гороно. В её школе никогда ничего особенного не случается. На Тамару Григорьевну можно положиться, у неё настоящий характер, она выжила не только двух мужей, но и двух директоров школы. Сейчас на очереди третий.

Подняв суховато-хрящевидпый палец, завуч произносит:

– Спокойствие! – И оно наступает.

Черные глазки царицы Тамары (так её величают старшеклассники) пронзительны и лишают дара речи будущего изобретателя, летчика, инженера, чемпиона, певицу, врача…

Как-то Иванов, идя на комбинат, поднялся на второй этаж школы с благим намерением – предложить помощь во время очередного ремонта. Царица Тамара бесцеремонно взяла его за рукав и повела к выходу.

– Вы меня знаете? – сказал Иванов.

– Спокойствие! Знаю. У нас школа. И вы посторонний.

– Извините.

Иванов покачал головой. Вечером спросил младшего сына, восьмиклассника:

– Говорят, в вашей школе справедливый завуч?

– «Спокойствие»?! Царица Тамара? Укротитель. Только что хлыстом не действует, инструкции нет.

* * *

Коста нажал пуговку звонка. Дверь открыла завуч.

– Здравствуйте, мы хотели бы видеть Тамару Мухину.

– Почему Тамару? – черные точки на миг уставились на Катю, губы сжались. – Меня зовут Тамарой Григорьевной. Откуда вы знаете, что я дома?

– Мы не знали, – сказал неразговорчивый Анатолий. – Если вы – Тамара Григорьевна Мухина, просим извинения. Тамаре, которую мы хотели видеть, не более двадцати двух лет.

– Больше вам делать нечего, как разыскивать своих подружек?

– О наших делах, я полагаю, вам трудно судить.

– Наверное, фрукты привезли?

– Зачем? Как мы видим, они и в Поморске имеются, – сказал Анатолий.

– Еще грубите! А вы, девушка, подумали бы раньше, чем заводить знакомство с подобными приезжими.

Царица Тамара хлопнула дверью.

– Что поделаешь, первая Тамара оказалась не очень любезной; – улыбнулась Катя.

– Следующая по списку Тамара живет в городе Ломоносовске, работает в драмтеатре костюмершей. Сегодня возвращается из отпуска, – прочитал Анатолий.

– Не сетуйте на меня. Я вас потащила в первую очередь в Поморск, хотела познакомить с Борисом Ивановичем и показать вам комбинат, – огорчилась Катя.

Четыре часа без отдыха втроем осматривали грандиозный комбинат, с его двадцатью четырьмя пилорамами. Такого количества пилорам нет ни на одном лесопильном заводе в мире.

Проследили процесс движения бревен по бассейну, гидролоткам, подъёмникам и на электротележках к пилорамам. Ознакомились с варкой целлюлозы, выпуском высоких сортов бумаги.

Вечером сидели в кафе на втором этаже Дома культуры. Танцевали. Возбуждённые, довольные, что повидали чудесный городок, приветливых северян, Поздно вечером вернулись на дебаркадер.

В Ломоносовск их увозил «Балхаш», старенький пароходик с полосатыми тентами.

С моря дул северный ветерок. Двина пенилась. На гребнях плясали блики прибрежных огоньков, лесозаводов, бирж, бумажных фабрик и тысячи судов.

МЫ ПЛОХО СЕБЯ ВЕДЁМ

Катя тотчас после приезда в Ломоносовск отправила Клавдии Павловне в Ялту пространное письмо авиапочтой.

«Мамочка, родная моя… Уверена, ты не станешь упрекать меня за досрочное возвращение… Я решила помочь найти Тамару Мухину…»

Письмо ушло с пометкой «до востребования» и прибыло на другой день после отъезда Клавдии Павловны из Ялты. Увез её на теплоходе «Абхазия» Шпиль.

Клавдия Павловна и её соседка по комнате шли по утреннему маршруту отдыхающих – на почтамт, спросить, нет ли «до востребования».

У самого тротуара замедлила ход машина, открылась дверца и какой-то гражданин в светлом костюме, раскрыв объятия, ринулся на обеих женщин. Клавдия Павловна в тёмных очках не узнала Бориса Ивановича. Он же, сомкнув объятия, стал целовать её, очки повисли на одной дужке. Приятельница Клавдии Павловны вовремя подхватила их.

– У нас пятьдесят минут до отхода «Абхазии»… Укладывай чемодан!

– Это мой муж, – как бы оправдываясь, объяснила Клавдия Павловна своей спутнице.

– Мы опаздываем…

– Мои туфли у сапожника.

– Вернемся через десять дней и выручим их.

– Я побегу за туфлями, – предложила соседка.

Шпиль метался по комнате, бросал в чемодан Клавдии Павловны вещи её соседки. Пришлось вновь опорожнять чемодан, на дне его Клавдия Павловна обнаружила кофточку приятельницы. Соседка принесла туфли и с ужасом увидела в руках Бориса её купальный костюм. Тут же к нему применили санкции – вытолкали за дверь.

Чемодан уложен, туфли надеты на босу ногу.

– Я бы с удовольствием прокатилась на теплоходе по морю. Давно мечтаю. Но билет… – сказала соседка.

Борис Иванович не дал ей закончить:

– Устрою. Ручаюсь. И у нас ещё нет билетов.

– Как же?!

– А вот так… Укладывайте чемодан.

И начался второй аврал. Платья утрамбовывались, во все углы пихали мыльницу, зубную щетку, зеркальце, бигуди, одеколон, чулки. Купальные туфли соседки Борис Иванович сунул в карман. Хозяйка впопыхах содрала с него за лишних двое суток. Наконец чемоданы, сумки, плащи в машине, сами кое-как уселись – и в порт.

– Капитан – мой напарник. Мы с ним караулили огороды в далеких местах. Сейчас летели вместе до Симферополя. Он из Москвы радировал на «Абхазию» оставить каюту первого класса. Не волнуйтесь, Валентина Михайловна, капитан вас устроит. Чудесный человек! Читал мне лекции по кораблевождению и астрономии, когда мы охраняли картофельное поле.

Капитан уже ждал. Спустился по трапу навстречу гостям.

– Мы плохо себя ведём. Захватили с собой нашу знакомую, – сказала Клавдия Павловна.

– Устроим, – коротко заверил капитан. Валентина Михайловна с ужасом всплеснула руками:

– Во дворе на верёвке остались мои… платочки.

– Не пропадут, – уверенно заявил Борис Иванович.

– Прошу. Через пять минут уходим, – поторопил капитан.

Валентину Михайловну временно поместили в каюте радисток. По просьбе Клавдии Павловны капитан «Абхазии» запрашивал «Адмирала Нахимова»: нет ли на его борту Кати Турбиной? Репродукторы теплохода убедительно просили Катю Турбину зайти в радиорубку. Наконец «Нахимов» сообщил:

«Катя Турбина убыла в Ломоносовск, на борту её подруга Ася Виноградова, она просит не беспокоиться – Катя здорова, всё в полном порядке».

Клавдия Павловна уверяла, что она совершенно не беспокоится, и послала срочную радиограмму в Ломоносовск.

* * *

Анатолий и Коста вошли в театр через служебный ход. Их направили к главному администратору.

– Тесен мир! Сухуми прибыл в Ломоносовск, – сказал главный администратор, высокий седой флегматик Семён Яковлевич Бродовский, переживший на своем театральном веку двадцать три директора драматических театров. – За свой век я выдал сто пятьдесят шесть тысяч контрамарок и создал успех тысячам плохих пьес, – заявил Бродовский.

Коста, весело улыбаясь, пожал руку театральному философу.

Три года назад Ломоносовский драмтеатр совершал гастрольную поездку в Абхазию. Коста старательно привлекал внимание к спектаклям театра по радио и в прессе.

– Если вы приехали к нам за семгой или икрой, даже красной, то её в Ломоносовске нет. Рыбу нам привозят из Москвы. Я очень рад вас видеть, Коста. Но вам увидеть что-либо интересное в нашем театре не придётся. Репертуар не тот. Даже я уже не тот. Десять лет боролся с собесом, не хотел брать пенсионную книжку, теперь, кажется, придётся.

– У вас сегодня премьера? Интересный спектакль?

– Я же ещё в Сухуми говорил: допустим, есть мало-мальски интересная пьеса. Так для неё нужны ещё интересные актеры. Допустим, есть такие актеры. Так нужен ещё интересный постановщик-режиссер. А если нет ни того, ни другого и ни третьего? Приходите, посмотрите.

– Неужели нет хороших пьес?

– Правильных пьес сколько угодно, но интересных пока не видно. Мы и зритель никак не поймем друг друга. Мы ему показываем, как надо жить, а зритель хочет, чтобы ему показывали, как не надо жить. Вы меня поняли?

Анатолий рассмеялся.

– Вот первый человек, который меня понял, – сказал Бродовский.

– А новая пьеса, которой вы открыли сезон?

– Пьеса неплохая.

– А спектакль?

– Тоже неплохой.

– А сборы?

Бродовский показал выразительный кукиш.

– Вы понимаете, когда сам главный режиссер-постановщик пьесы ушёл со второго действия и сказал: «Я подобной дряни ещё не видел».

– Так ваш главный режиссер и сказал? – удивился Анатолий. – Почему же он поставил его?

– На это может ответить только сам постановщик. Коста улучил момент и объяснил причину, побудившую их посетить театр.

– Тамара Мухина? Есть такая. Славная девушка. Действительно она воспитывалась в детском доме. Но если она дочь погибшего Героя, то сперва с ней должен поговорить я. Надо подойти деликатно.

Через четверть часа Бродовский вернулся.

– Ребята, это не та, которую вы разыскиваете, её фамилия Мухина по мужу. Сама из Вологды. У неё есть сестра, старшая. Её девичья фамилия Короткова. Приходите вечером, посмотрите спектакль. Пропуск на два человека или на четыре?

– На три, – улыбнулся Коста.

– Начало в девятнадцать часов.

После спектакля зрители, очень спокойно смотревшие пьесу, весьма взволнованно мчались к трамваю.

* * *

По поручению Джейрана Илона гнала машину в Загорск к духовному лицу. Сзади сидела кривая Мотя.

– Побываешь на богослужении, – сказала ей Илона, усаживаясь в машину.

– На что мне этот цирк. Я попов сроду не терпела. Одне аферисты.

Илона взяла Мотю, чтобы та разузнала, где ей лучше всего повидать духовное лицо. Через час после прибытия в Загорск Мотя, потолкавшись среди богомолок, доложила:

– Не иначе как дома. Живет за оградой, недалеко от их духовного училища.

Духовное лицо приняло Илону в небольшой гостиной с ярко-жёлтым паркетом и дорогой старинной мебелью. Высокий, плечистый, в тонкой тёмно-лиловой рясе. Спросил любезно, но с льдинкой в голосе:

– Чем могу служить?

Илона вручила письмо. Духовное лицо предложило Илоне кресло, а само, стоя, вскрыло письмо. Прочитало. И протянуло ей письмо:

– Не имею чести знать такого…

– Позвольте, вы отец Нифонт?

– Я. Возьмите письмо.

– Но тот, кто вручал его мне, сказал…

– Повторяю, не имею чести знать.

– Я не возьму его, – Илона всхлипнула.

– Как угодно.

Духовное лицо энергично изорвало письмо и обрывки бросило на стол. Затем открыло дверь. Вошла послушница и стала у двери. Илона, пылая, не глянув на духовное лицо, вышла.

Сев в машину, долго нажимала стартер. В таком состоянии ехать нельзя, до аварии один шаг. Мотя понимающе молчала. Так просидели около десяти минут.

…Зачем она мчалась сюда… Еще год назад поклялась – с Джейраном больше никаких дел. Но этот попик, как его окрестил Курбский, способен на любую гнусность. Еще предлагал ей перебраться с ним за границу. Надо было быть безмозглой. Что ей там делать? Здесь она защищена законами, у неё есть имя, жена ученого. Л там? Этот иезуит ограбит её и продаст кому угодно.

Вспомнила Ладогова. Она его видела в Сухуми. И улетела в Москву, в Загорск. И всё из-за Джейрана. Надо узнать, не вернулся ли Ладогов или как скоро вернется в Москву.

Ладогов опять занимал её, как в те дни, когда она очаровывала этого мужлана Прохорова по указанию Джейрана и Курбского. Тогда она встретилась с Ладоговым недалеко от дачи прохвоста Дымченко. Вспомнила – каким тоном Ладогов произнес: м-да!

ПОЗВОНИТ ИЛИ НЕ ПОЗВОНИТ?

В тот день Илона ещё долго слышала «м-да» Ладогова. Высадив из машины Прохорова, Голицына не поехала на Малую Бронную домой, она с досадой гоняла черную «Волгу» по набережной Москвы-реки. Ладогов не выходил из головы. Плевать на его убеждения. Стоит забросить сеть. А вдруг! Курбского, Джейрана и всю эту суету к черту! Кутина в два счета вон. Жена Ладогова – не препятствие. Смазливая мещаночка – и только. Интересно, где он бывает?

На другой день Илона позвонила к Дымченко. Потребовала городской адрес Ладогова… И вообще что он знает о нём.

– Это гранит. А вообще чует каждого за версту.

– Вас не об этом спрашивают.

Разговор велся без упоминаний фамилий, имен.

– Мое дело предупредить.

– Номер его машины? Личный?

– Узнаю.

– Где бывает?

– Не знаю.

– Чем увлекается?

– Как все, футболом.

– А ещё?

– Не знаю.

– А что вы знаете?!

– Позвольте спросить, что случилось? Мы можем: встретиться?

– Никогда.

– Хорошо, узнаю. Позвоню вам.

– Я сама позвоню вам завтра. К концу дня.

Дымченко в равной степени был стяжателем и трусом. Звонок Илоны перепугал Дымченко. Что же случилось? Он встревожился.

Тридцать лет назад Влас Дымченко написал первую ложь в анкете. Не упомянул, что старший брат Афанасий атаманствовал в Винницкой области в бандах петлюровца Шепеля. Самого Власа Дымченко в 1930 году выслали вместе с отцом, крупным хуторским кулаком, в Казахстан. Из Казахстана Влас сбежал в том же 1930 году, работал кочегаром в Тюмени. Окончил плановый институт в Саратове. В паспорте изменил отчество, вместо «Григорьевич» поставил «Тимофеевич», взял отчество родственника-бедняка, которого тоже звали Власом.

Дымченко, несмотря на звонки Джейрана и Тернюка, оттягивал подписание распоряжения на незаконное получение леса. Когда позвонила Илона, он сообщил ей номер «Москвича» Ладогова.

К концу рабочего дня Илона подрулила к стоянке машин на площади Ногина и заметила двухцветный «Москвич» Ладогова. Минут двадцать шестого Ладогов сел в машину и поехал через площадь Дзержинского по Сретенке. Чёрная «Волга» шла следом. Ладогов вел машину по Ярославскому шоссе. Недалеко от поворота в сторону Яузы Илона стала обгонять Ладогова, замедлила ход и застопорила. Ладогову оставалось либо объехать её, либо остановиться. Илона вышла из машины.

– Я узнала ваш «Москвич». Здравствуйте.

Ладогов усмехнулся. Илона протянула руку. Александр Сергеевич пожал её.

– Домой, на дачу?

– Да.

– Торопитесь?

– Как всегда.

– Всё решаю мучительный вопрос – обзаводиться ли дачей?

– Собственная дача требует самоотверженности.

– А всё-таки?

– Мы неудачно стали. Мешаем движению.

– Уделите мне несколько минут.

– Пожалуйста.

Илона проехала около километра и стала у обочины. Надела черные перчатки и торопливо подняла капот «Волги». Ладогов спросил, в чем дело.

– Сама не знаю. Всю дорогу капризничает.

Ладогов предупредил – автомобилист он плохой, однако вывернул свечи… Одну свечу заменил. Илона нажала – всё в порядке.

– Вот видите, без вас я бы, как говорят шофёры, загорала где-нибудь. Вы торопитесь?

– Да. За тестем. В городе ждёт жена. Мы втроем едем в театр.

– Завидую вашей жене. Спасибо за помощь. Нарушив правила, установленные Джейраном, Илона, как бы мимоходом, сказала:

– Позвоните мне, – и назвала номер телефона.

– Хорошо, запомню.

Чёрная «Волга» понеслась дальше. Ладогов свернул влево.

«Позвонит или не позвонит?» – гадала Илона, возвращаясь в город.

Ладогов несколько раз повторил номер телефона приветливой, красивой женщины.

Утром, приехав в управление, Ладогов увидел в приёмной Дымченко с папкой «На подпись». Дымченко поклонился и хотел покинуть приёмную.

– Что у вас? – спросил Ладогов. – Зайдите ко мне.

Дымченко покорно последовал за ним.

– На подпись?

– Нет.

В папке лежало два приготовленных распоряжения – одно на три тысячи кубометров и другое на две тысячи для «Межколхозстроя», который представлял Тернюк.

– Скажите, Влас Тимофеевич, вы знакомы с той дамой, которая куда-то везла Петра Филимоновича?

Дымченко побагровел, слегка забарабанил пальцами по папке.

– Впервые видел её.

– Нет, не впервые. Вы её видели в кабинете Петра Филимоновича. Я припомнил.

– Не обратил внимания.

– На неё нельзя не обратить внимания. Я всё знаю.

– Что вы знаете, Александр Сергеевич… Не пойму вас.

– Скоро поймёте.

– Вы разговариваете со мной в таком тоне, как будто я… Я работаю в управлении двадцать лет.

– Это довод для пенсии. Я знаю, что у вас в папке. Распоряжение на отпуск непланового леса. Покажите папку.

– У меня тут чисто личное.

– Личное я читать не буду. Покажите издали, если на бумагах нет нашего штампа, я принесу извинение.

Дымченко что-то проворчал и быстро вышел из кабинета. В приёмной никого. Дымченко сунул папку под небольшой застекленный шкаф и помчался в уборную.

Ладогов поручил секретарю немедленно принести ему копии бумаг, заготовленных отделом Дымченко вчера и сегодня.

– Я встретила Власа Тимофеевича, – сказала секретарь, – он вылетел из приёмной как ракета.

– С папкой?

– Без папки.

– Тогда поищите, пожалуйста, его папку в приёмной.

Стол заперт. Шкаф также. Под столом ничего нет. Секретарь пошарила линейкой под шкафом. Показалась папка.

Через два часа Прохоров выговаривал Ладогову:

– Недоверие только нервирует аппарат… Ты выслушай. Отпуск леса «Межколхозстрою» согласован со мной. Дымченко заготовил два распоряжения. На две тысячи и на три. Какое я захочу подписать. Ты на него нажал, человек он больной… Животом страдает. Его схватило, он в приёмную, никого… До отдела бежать далеко, сунул папку под шкаф… и в уборную… Я смеялся, когда он рассказывал. Тем более мы ему, старому служаке, недавно вкатили выговор с предупреждением… А что он покровительствует украинцам, землякам, конечно, неправильно. Но понять человека можно.

– Всё это складно, но неладно, – сказал Ладогов и вышел из кабинета Прохорова.

Прохоров подписал распоряжение на две тысячи кубометров третьего сорта. Второе распоряжение подписал Дымченко, точно подделав подпись Прохорова.

Подделывать подписи он давно умел. Дымченко считал, что Прохоров никогда не вернет ему тысячу пятьсот рублей, а в убыток работать не хотел. И кто там станет проверять, сверять подписи? Распоряжение в Ломоносовск поступит к своему человеку, Панкову, начальнику лесотехнического снабжения. И концы в воду.

В сквере на площади Ногина Дымченко вручил Тернюку два распоряжения на пять тысяч кубометров. Взамен получил крупную сумму для себя, Джейрана, Илоны и Курбского.

Илона позвонила Дымченко, её интересовал Ладогов.

– Уехал в командировку. Надолго. За границу.

– Нет бога! – воскликнула Голицына.

* * *

Сегодня Илона гоняла машину по тихим улицам-бульварам в районе «Мосфильма». Она пылала, духовное лицо нанесла ей наглую пощечину. Верно сказала Мотя: «Одне аферисты».

Не успела приехать домой, переодеться, как позвонил Джейран, он уже в Москве. Назначила ему свидание у оперетты. Двуликий Ян ждал её у колонны Концертного зала. Благообразный, с небесными глазами, в толстом добротном пальто, великолепной шляпе, ни дать ни взять – доцент, преподаватель консерватории, или художник-реставратор.

Джейрану не понравилось, что на заднем сиденье торчит остроглазая Мотя с поджатыми губами. Машина покатила в сторону Северного речного вокзала.

– Она зачем? – тихо спросил Джейран.

– Так нужно.

В химкинском парке Илона выбрала укромную скамью, по аллее патрулировала Мотя.

– Что за штучки? – сказал Джейран, кивнув в сторону Моти.

– Сейчас узнаете.

Голицына с обидой передала всю сцену у духовного лица, щеки её густо порозовели. Закончила сообщение неожиданной реляцией:

– Всё. На этом, Ян Петрович, наше знакомство прекращается.

– Бросьте. Дамская истерика. Пройдет.

– Повторять не стану. Я вас больше не знаю.

– Пожалуйста. Но и от меня не ждите ничего доброго.

– А вы когда-нибудь делали добро?! Не угрожайте мне.

– Угрожаю не я, а ваше соучастие, в делах.

– Каких делах? Что мне могут предъявить? Что дурачила разных хлюпиков, самовлюбленных позёров, болтунов, невежд, притворщиков?

– А с какой целью, позвольте вас спросить?

– Я им не ставила условий, не подкупала, ни о чём не просила… Даже им нельзя предъявить серьёзных обвинений, они повинны в одном, что давали общие распоряжения, не ведая, что ими воспользуются такие, как вы. А вот их подчиненные, которые были вашими агентами и наживали миллионы, их будут судить иначе.

– Постараюсь, чтобы вы сидели на скамье рядом с нами.

– Если меня найдут. И даже в этом случае я останусь жива, в отличие от вас. Я расскажу суду, как вы совратили меня, как всегда держали пальцы на моем горле, всегда кружили вокруг меня, как хищники. Во что вы меня превратили? Кто я? Вон та девушка в газетном киоске наверняка счастливее меня… Что мне дали ваши деньги, на что мне бриллианты, меха… Весь этот шик? Мне как-то одна женщина сказала вслед ужасное слово: шкура. Я только сейчас вспомнила об этом. Она была права. Послали меня к этому негодяю в рясе. Как я счастлива, что не послушалась и не покупала у вас валюту, разные камушки…

– Вы поступали, как все женщины, боялись переплатить.