Но Яша не был бы Яшей, если не спросил бы:

– Вы их знакомый?

– Да. Они гостили у нас.

– Откуда девушки?

– Из Ломоносовска. Катя и Ася.

– Катя Турбина?!

– Да, Катя Турбина. Вы знакомы?

– Я из Ломоносовска. Хорошо знаком с Клавдией Павловной, её мамой. Зовут меня Яков Сверчок.

– Николай Эшба. – Увидев пытливые глаза Яши, добавил: – И ещё Мухин.

– Что?! А ну-ка повторите.

Николай улыбнулся, точно так, как улыбалась Катя.

– Николай Мухин-Эшба. Я воспитанник абхазской семьи.

– Сын подполковника Мухина? Из Краснодара?

– Всё верно.

Яша обошёл вокруг Николая, как тигр, кошачьим шагом.

– Садись, Коля, – приказал Яша. Оба сели.

– Слушай, Коля. Не сказать я не имею права. Но и сказать не могу. Ты об этом никому не скажешь, даже отцу…

– Отцу скажу.

– Эх! Тогда слушай. Катя Турбина – не Катя Турбина. А Тамара Мухина. Твоя родная сестра.

– Что вы…

– Я двенадцать дней ищу тебя, сидя на этой скамье. Кроме шуток. Специально приехал.

Яша рассказал Николаю всё, что знал.

– Можешь не сомневаться, всё проверено. Твоему покойному отцу, Григорию Ивановичу Мухину, недавно присвоено звание Героя Советского Союза. Посмертно.

Николай невольно встал. И Яша встал. Оба безмолвно смотрели на солнечное море, словно молчаньем отдавали честь Герою.

– А я и не знал, – тихо сказал Николай. – Едем, Яша, к нам. Расскажем отцу. Между прочим в Ломоносовск поехали мой брат Анатолий и его друг, Коста Джонуа. Они разыскивают сестру.

– Они сейчас в Ломоносовске?!

– Да. На днях получили телеграмму.

– Едем на междугородную. Скорей. Я позвоню Андрею. Он их разыщет и сообщит им.

– Отец в городе, сперва скажем ему. Он ждёт меня в обкоме.

Гуляющие курортники ровно ничего не понимали, но улыбались, наблюдая, как какой-то пожилой абхазец сжимал в объятиях невысокого молодого человека. Сперва с криком прижал его к груди, затем поднял на воздух и понес к машине.

– Я чувствовал, что Катя моя дочь!! – кричал, размахивая руками, Еснат. – Теперь у меня полноценная семья. Яша, тебя будут благодарить двести восемьдесят шесть родственников. И сам Алиас Эшба. Коля, гони домой, как ветер. Будут свистеть – заплачу штраф.

Теплоход «Абхазия» экскурсионным рейсом доставил Клавдию Павловну и Бориса Ивановича в Сухуми, в девять утра. В одиннадцать пассажиры отправились осматривать город.

На углу проспекта Ленина и улицы Лакобы Бориса Ивановича привлек красивый киоск с газированной водой. Над батареей сиропниц жужжали пчелы… Борис Иванович, наслаждаясь, пил воду с сиропом «Свежее сено».

– Прелесть какая вода, – поманил он Клавдию Павловну.

Борис Иванович уже через силу допивал второй стакан. Клавдия Павловна ждала его у фруктового магазина. К перекрестку подкатил тёмно-красный «Москвич», его остановил светофор. Клавдия Павловна услышала, как её окликнули. К ней бежал…

– Яшенька! – удивилась Клавдия Павловна.

Яша сжал протянутые руки Клавдии Павловны и целовал их попеременно. Борис Иванович не допил воду.

– Не устраивайте сцен, эти руки я целовал до вас, – сказал ему Яша. – Идёмте. Я вам представлю Николая Мухина-Эшба, вашего взрослого сына. – Яша рукой поманил Николая и Есната.

Клавдия Павловна пошла навстречу Коле. Обняла его, не успев даже разглядеть.

– Родной мой… – и заплакала. – Какой ты славный…

Еснат всё понял. Дожидаясь, пока освободится Клавдия Павловна, тряс руку Бориса Ивановича.

– Вы мой родственник? – первым делом осведомился Еснат у Шпиля.

– Да, – на всякий случай согласился Борис Иванович.

Подошёл милиционер-регулировщик:

– Пожалуйста, пройдите на тротуар. Смотрите, сколько машин ожидает. Они, наверное, торопятся.

Сухумцы не торопились. Они беззаботно-весело наблюдали, как красивая женщина обнимает статного парня в комбинезоне и говорит ему: «Коленька, какой ты славный». Наблюдателям всё было ясно, без комментариев.

– Вы… вы отец Коли? – опомнилась Клавдия Павловна и трогательно взглянула на Есната.

Старый конник не растерялся и трижды расцеловал Клавдию.

– Спасибо! Вы воспитали мою дочь Тамару! – воскликнул Еснат.

– Как это, – вашу дочь?!

– Конечно, Катя-Тамара теперь Эшба, как её старший брат. Наша семья будет гордиться такой дочерью.

Клавдия Павловна насторожилась.

– Не возражай, – шепнул ей Шпиль.

Еснат что-то сказал Коле и Яше. Оба стали метаться по улице, высматривая такси. Борис Иванович понял их рвение.

– Мы с теплохода, едем в Батуми, – сказал он Еснату.

– Мы все сейчас едем домой, в Акуа. Нас ждут двести восемьдесят шесть родственников. И сам Алиас Эшба, – тоном приказа сообщил Еснат.

– Что делать? – беспомощно спросила Шпиля Клавдия Павловна.

К счастью, Коля и Яша ещё не поймали такси, а на «Москвиче» всем не уехать. Добрый Еснат понял – нельзя лишать людей отдыха.

– Хорошо. Ваш теплоход когда уходит?

– Через четыре часа.

– В «Амра»! – крикнул он Коле. – Пойдёмте. Посидим. Как одна семья. Меня зовут Еснат Эшба.

– Клавдия Павловна, – Шпиль представил жену и себя.

– Яша, идём, – уже командовал Еснат.

Есната знал весь Сухуми. Директор ресторана лично проводил гостей в маленький зал за эстрадой. Еснат попросил свидания с шеф-поваром. После восторженных восклицаний наступила деловая часть. Шеф-повар, кавказец, добродушный и грузный, с радушным взглядом, развел руками, что означало: проси, друг, чего пожелаешь. Всё сделаю.

Однако Еснат решил разъяснить ему:

– Я нашёл свою дочь… Её воспитала… Идём познакомлю. Самая красивая и самая сердечная женщина России.

– Сейчас приду.

Седоватый шеф поспешил к умывальнику, освежил лицо, снял белую куртку и, как посол великой державы при вручении верительных грамот, проследовал к гостям.

Минуты три шеф говорил в адрес Клавдии Павловны самые любезные слова, пожал руку Борису Ивановичу и наконец спросил:

– Шашлык по-карски?! Цыплята табака?! – сложил щепотью пальцы и так вкусно причмокнул, что гостям захотелось есть.

Минуты две Еснат с шефом шепотом вели переговоры о марках вина. Вина принесли столько, что у Клавдии Павловны испуганно расширились глаза.

Колю Клавдия Павловна посадила рядом с собой.

После закуски Еснат налил себе три бокала красного вина, торжественно встал и взял в руки первый бокал.

– Отец будет произносить тост по обычаю, – тоном извинения сказал Клавдии Павловне Коля. – Двадцать пять минут, не меньше.

Еснат заговорил с какой-то строгостью в голосе:

– В счастливый день солнце светит человеку гораздо ласковей, чем всегда. Я это чувствовал сегодня, когда встречал восход. Но я не знал, что сегодня солнце придёт с Севера. Оно вошло в наш город, и я увидел его на улице… Нас задержал светофор. Люди ругают постовых милиционеров, когда они задерживают их на перекрестках. Не всегда люди правы. Светофор, остановив их, нередко дает им возможность встретить счастье. Спасибо постовому, который остановил нас. «Не спеши, – сказал он. – Вот на тротуаре стоит счастье твоей семьи». Я посмотрел. На душе стало ещё светлей – вся улица радовалась северному солнцу. Вы, Клавдия Павловна, осветили наш любимый город, мы гордимся им, мы – горцы, увидевшие свет, который пришёл к нам с Севера.

Когда я вот этой рукой держал в последний раз ещё теплую руку командира полка Григория Мухина, я не знал, что жива его дочь Тамара. И вы, лучшая из лучших русских женщин, вырастили сироту погибшего солдата. Клавдия Павловна, наш дом – ваш дом. Катя Турбина была в моем доме, мы не знали, что Катя – сестра Николая и моя дочь. Я подымаю тост за женщину, воспитавшую Катю-Тамару, Мухину-Турбину-Эшба. Я подымаю тост за северное солнце, которое ласково согрело мое сердце, за вас, родная наша Клавдия…

Коля тихо сказал:

– Говорил всего семнадцать минут.

Говорил Яша. Увлекся и подробно изложил основные качества Зоси и как он благодаря Николаю Мухину нашёл свое счастье в Киеве у памятника Богдану Хмельницкому. Яша разошёлся и веселил всех. Хохотали до той минуты, когда, взглянув на часы, убедились – до отхода «Абхазии» ровно двадцать минут. Клавдия Павловна поцеловала Колю, когда уже убирали трап.

В Еснат Эшба необыкновенно важный шёл по молу. Справа Коля, слева Яша. Сейчас он вернется в Акуа и расскажет всем, каких замечательных родственников приобрел. Взглянув на солнце, сказал ему:

– Я чувствовал, сегодня будет очень счастливый день.

Утром двое моряков со шведского лесовоза знакомились с центральным рынком Ломоносовска. Смеясь, демонстрируя любопытство, купили три бутылки кваса и шумно прошлись по мясному ряду. Один из них взглянул на плечистого рубщика мяса, снова рассмеялся. Ах, как весело. Даже вслух произнес: «Квас».

Вечером Гаркушин зашёл в гостиницу «Интурист» к приятелю, служащему камеры хранения. Просто покалякать о том о сем. Те же шведы, покинув ресторан, надевали плащи у гардероба.

Шведы, чуть покачиваясь, шли по проспекту к морю. По другой стороне улицы шёл Гаркушин. Шведы отлично видели его. Один из них, плотный, высокий, свернул в переулок и зашёл в недостроенный одноэтажный дом. Дом этот когда-то начала строить сестра Гаркушина и затем почему-то прекратила. За шведом последовал Гаркушин. Оба спустились в подвал.

Рубщик знал шведа. Хорошо знал. Не раз встречались. Эльмар Трот – доверенное лицо фирмы «Отто Олхастен», его мясистые руки не раз отсчитывали Гаркушину иностранные марки, кроны, доллары в обмен на советские деньги или царские монеты. И всегда Трот презентовал своему клиенту Гаркушину сардины и бутылку коньяку. От вещей Гаркушин отказывался – лишняя морока, носить их не станешь, а продавать не с руки.

Швед Эльмар Трот сообщил – пришёл лесовоз и может взять Маврикия Ка-ширина. Лесовоз уйдет через шесть дней. Завтра в этом же подвале он вручит Гаркушину плащ-пальто и форменную фуражку.

Маврикий Каширин пройдет на корабль вместе с другими, по документам шведского моряка. Тот, кому принадлежат документы, останется на берегу и потом заявит, что в ресторане его обчистили карманники… Пропал бумажник с документами.

Эльмар Трот протянул рубщику мясистую руку и сотворил деловую улыбку.

– А вы не желайте в Швецию?

– Нет.

– Хорошо. Можно жить и на родине. До свидания.

Гаркушин окончательно успокоился, санитарка больницы уведомила его: – Грузин не сегодня-завтра помрёт. Славный парень, так жаль его… У него никакой родни, один на свете… Две операции ему сделали… Даже следователя к нему не пускают, до того плох. А Федосеева судить будут и, наверное, лишат жизни за такое дело, тем более он ворюга, пропащий человек…

Пожилая санитарка вдохновенно сыграла роль простушки по указанию Воробушкина, она тоже очень уважала «нашего лейтенанта» за вежливость и обходительность.

Между тем Бур выздоравливал. Медицина совершила очередное чудо.

В Ломоносовск Джейран и Курбский прибыли в одном поезде, в пути не общались. Сегодня вечером в половине двенадцатого Джейран уйдет на лесовоз в компании шведских моряков. Курбскому сказал, что теплоход уходит завтра вечером.

Оба, по совету Джейрана, остановились в интуристской гостинице.

Джейрану нужно было пробыть в гостинице всего день и вечер. Брать с собой Курбского в Швецию он, конечно, не собирался. А Филимон Гаркушин вообще не помышляет о загранице. Он задумал – после отплытия лесовоза с Джейраном тут же уехать на Дальний Восток. Навсегда. Купит там дом и даже женится.

Наступил вечер. Шёл дождь со снегом. Джейран в номере «люкс» смотрел из окна с удовлетворением. Отличная непогода. На портовых улицах темно, безлюдно, на пирсе тоже. Легче будет пройти на лесовоз, который с рассветом уйдет в Швецию.

Джейран ещё и ещё раз прослеживал свой план по звеньям. Ограбить такого, как Курбский, не так-то просто. Сейчас восемь вечера. В половине двенадцатого он уйдет со шведами. Только бы не «погореть» на пирсе. Курбский знает, что судно уходит не сегодня, а завтра вечером. Так что с ним надо покончить сегодня. Не позднее десяти часов. Курбский ушёл в «Гастроном» купить лимоны. Коньяк на столе.

Вернулся Курбский. Джейран, чтобы укрепить веру компаньона в то, что именно завтра их увезут в Швецию, протянул ему заморский плащ и форменную фуражку шведского торгового флота.

– Вот. В нём вы пойдете завтра в одиннадцать вечера. Где ваш чемодан?

– В камере хранения.

– Надо избавиться от него.

– Завтра. Всё будет на мне.

– Выпьем, – предложил Джейран.

– Выпьем.

– Завтра некогда будет. Да и нельзя. Голова должна быть ясной. Очень симпатичный человек, сын моего друга.

– Как его фамилия? – осмелился спросить Курбский.

– Отто Олхастен.

– Фамилия главы фирмы?

– Да.

Выпили. В коньячную рюмку Джейран всыпал кристаллики, крепкое снотворное, давно припасенное. Всыпал в свою рюмку и проследил – растворилось. Затем переставил рюмки. Курбский в это время открывал бутылку боржоми у маленького столика.

– Ну, за нашу многолетнюю дружбу и дальнейшие успехи, – провозгласил Джейран и обнял компаньона за плечи.

Выпили.

– Пойду к себе прилягу, – сказал Курбский минут через десять. – Что-то сердце сдает.

– Не сердце, а нервы. Прилягте здесь. Я вам дам капли.

Курбский прилег на диване. Джейран накапал капли и для верности добавил ещё снотворного. – Фу, какие противные, – поморщился «академик».

Через десять минут он заснул. Подождав с четверть часа, Джейран с трудом перетащил его в спальню, уложил на кровать и, торопясь, раздел. Шеф Курбского расправил на столе его пиджак и распорол швы. Ничего нет? Ни одного доллара. Взялся за пальто. Изрезал его острым ножом. Ни черта?! Раскромсал туфли, снял с Курбского белье. Голо. Ни тайного пояса, ни замшевых мешочков с алмазами. Неужели все его ценности в чемодане? Заглянул в бумажник, нашёл квитанцию камеры хранения.

Чемодан надо взять сейчас. С ним на судно не пройдешь. Можно успеть сделать пояс, пачки крупных купюр рассовать по карманам.

Да, он возьмет его чемодан. Скажет, что Леону Константиновичу нездоровится. «Меня знают – поверят. Тем более я чемодан понесу наверх, а не на улицу».

Джейран лихорадочно освежил холодной водой лицо, голову, причесался, спустился вниз. Подошёл к камере хранения, небрежно предъявил квитанцию.

– Не могу. Приказано только лично им вручить.

– Леону Константиновичу нездоровится. Что за чушь?

– Никакая не чушь.

– Вы меня знаете?

– Знаю. Но не имею права. Пускай гражданин Курбский позвонит мне.

Джейран с ненавистью смотрел на кладовщика.

– Вы идиот!

Кладовщик, пожилой человек с небольшой рыжеватой бородкой, зашумел:

– Это кто же идиот?! Чужой чемодан требует и ещё оскорбляет. Харитон Павлович, позови-ка дежурного постового.

Джейран понял – дело плохо и метнулся к администратору.

– Ангелина Ивановна… что за отношение?!

И был момент, когда Джейран, как ему казалось, мог спастись. Был. Ангелина Ивановна уже гневно спросила кладовщика:

– В чем дело? Чего грубите?

Но… с глубокого кожаного кресла, стоявшего в углу вестибюля, поднялся читавший газету Воробушкин. С другого кресла поднялся сержант в штатском.

– Позвольте, Ангелина Ивановна, сейчас разберемся.

Воробушкин взял в руки квитанцию. Джейран с возмущённым видом направился к лестнице, уже чувствуя, как страх – холодный комочек – сосет под ложечкой.

– Погодите, гражданин. Побудьте здесь, – тихо сказал Воробушкин.

Евгений Иванович многозначительно взглянул на штатского – смотри в оба. Затем снял кепку, поправил шевелюру, снова надел её и, ступая мягко со ступеньки на ступеньку, пошёл на второй этаж. Подошёл к дежурной:

– Восьмой номер у себя?

– Нет, – ответила дежурная. – Он в четвертом. И ключ у него.

Воробушкин постучал в четвертый. Никто не отвечал.

– Позвоните, пожалуйста, в четвертый номер, – попросил Евгений Иванович дежурную.

Дежурная позвонила. Никто не отвечал. Воробушкин спустился вниз, внимательно посмотрел на руководителя, получил одобрение, затем показал – ведите задержанного наверх. У дверей «люкса» Воробушкин сказал Джейрану:

– Откройте дверь.

– У меня нет ключа! – выкрикнул он и добавил глупейшую фразу: – Вы мне за это ответите!

– Откройте дверь! – ещё раз спокойно потребовал Воробушкин.

Дежурная хотела было спросить ключ у Джейрана, но, увидев его лицо, испуганно открыла дверь своим ключом. Евгений Иванович вошёл в номер, за ним Джейран и сержант.

В номере всё в порядке. На столике рядом с графином бутылка коньяку. Недопитая. На блюдце нарезанный лимон. Рядом карманный нож. Две рюмки. Да, две.

– Где вы взяли квитанцию? – спросил Воробушкин.

– Я уже сказал. Пойдёмте в отделение, там всё узнаете. Здесь я говорить не намерен. Здесь гостиница.

Дежурная (просто так, цело ли имущество) заглянула в спальню и вскрикнула. На кровати ничком лежало голое тело. Джейран рванулся к двери и побежал по коридору. Но его сжал в объятиях шедший навстречу Анатолий.

– Извините, что я вас немного задержал, – сказал Анатолий Джейрану.

Коста и Анатолий жили на том же этаже, и в этот вечер Анатолий действовал по заданию Воробушкина.

Затем Анатолий, уже на правах человека, содействующего милиции, вошёл вслед за сержантом в номер.

Воробушкин зажег свет и перевернул Курбского.

– Ага! – произнес старший лейтенант. Проверил пульс. Поднял руку «академика», отпустил её… Курбский был мертв.

Принесли его чемодан. Под вторым дном Евгений Иванович нашёл пачки долларов в крупных купюрах, царские золотые монеты, английские фунты и шесть тысяч советских рублей.

– Позвольте позвонить? – сказал Анатолий Воробушкину.

– Кому?

– Следователю прокуратуры Екатерине Турбиной. Кое-что может пояснить.

– Звоните.

Через пятнадцать минут в «люкс» вошла следователь Турбина. Увидела Джейрана, сидевшего в кресле в пижаме. Воробушкин тщательно прощупывал его костюм и тихонько подпарывал швы, извлекая оттуда крупные купюры. Пояс с алмазами редкой величины уже лежал на столе.

Напрасно Джейран несколько лет вынашивал, обмозговывал, корректировал план бегства. Напрасно конспирировал, хитроумничал, вел осторожный образ жизни. Ах как напрасно! Даже не вмешайся Евгений Воробушкин, Маврикий Каширин всё равно не ступил бы ногой на шведское судно. Нет.

И вчера и сегодня на пирсе (где стоял шведский лесовоз) за штабелями досок его терпеливо ждали трое сотрудников из специальной оперативной группы. И быстроходные катера пограничников ждали. Ждали все, кому положено. Коллеги тех, кто в студеную ночь мерз за штабелями, находились рядом, в гостинице.

Врач и Катя констатировали – Курбский отравлен.

Взяв с собой сержанта, Анатолия и трех дружинников, Евгений Иванович на машине помчался к дому Гаркушина. Машину остановили на перекрестке. К дому подошли тихо.

Гаркушин, как было условлено, ждал Джейрана у окна, не зажигая света… Во двор вошли Воробушкин и сержант. Анатолий и дружинники по указанию Воробушкина следили за окнами, выходящими на улицу. Евгений тихонько дернул дверь в прихожую. Закрыта. Постучал в окно Гаркушина. Молчание.

Рубщик мяса в эту минуту через люк в кухне уже пробирался на чердак. Оттуда ему ничего не стоит перемахнуть на соседнюю крышу. Этот ход был давно продуман.

Евгений прислушался, стукнула приставленная к люку лесенка.

– Не отходи от двери, – приказал Евгений сержанту и оглядел двор.

Понял – крыша примыкает к соседнему дому. Скорей на улицу и в соседний двор. Между крышами просвет не более полуметра. Оба дома разделяет забор. Едва Воробушкин взобрался на забор – раздался выстрел. Пуля попала в правое плечо Евгения Ивановича.

– Ребята! – крикнул Воробушкин. Прибежал Анатолий.

– Возьми пистолет. Беги, – он на соседней крыше! Анатолий побежал в соседний двор. Гаркушин успел прыгнуть с крыши на штабель колотых дров, но не удержался, упал. Его слабо освещал оконный свет соседнего дома.

– Бросай оружие! – крикнул Анатолий из-за угла дома, не выпуская Гаркушина из глаз.

Гаркушин лежал недвижимо. Подоспел раненый Евгений Иванович.

– Филимон, бросай пистолет! – крикнул старший лейтенант. – Всё равно не уйдешь!

Анатолий, сильно пригнувшись, быстро пробежал мимо штабелей дров и скрылся за углом сарая. В нём заговорила страсть горца-охотника. Гаркушин не двигался. Анатолий подобрал большой камень, швырнул его в Гаркушина. И попал ему в голову.

Гаркушин повредил ногу. До удара камнем он несколько секунд соображал, как ему одним рывком переброситься через забор, не помешает ли нога. После удара отбросил пистолет. Понял – через забор ему теперь не перемахнуть. Его стащили со штабеля.

Машина первым делом отвезла Евгения Ивановича в больницу. Гаркушина связали. Сержант вызвал вторую машину. С решетками. При обыске в квартире Гаркушина обнаружили портфель Джейрана с документами, за ним должен был прийти шеф.

К утру Гаркушин признался – ему прочитали показания Бура. Он узнал, что Бур выздоравливает и им предстоит очная ставка. Собственно говоря, Гаркушину некуда было деваться, он считал, что его погубил портфель Джейрана.

Анатолий вернулся в гостиницу в двадцать два тридцать. Позвонил в больницу.

– Как здоровье товарища Воробушкина?

– Кто говорит?

– Его товарищ. Мы с ним вместе задержали бандита.

– Ничего страшного. Недели через две будет здоров. Счастливо отделался.

– Раз счастливо, пойдём поужинаем, Коста, – обрадовался Анатолий. – Да, как ты думаешь, можно позвонить Кате, не слишком ли позднее время?

– Тебе всё можно, – сказал Коста.

Анатолий набрал номер телефона. Конечно, Катя ждала звонка.

– Толенька, телеграмма от мамы, утром вылетают из Москвы.

– Очень хорошо. Через неделю кончается мой отпуск.

– Но ты же будешь рядом… Да?

– Я и сейчас рядом с тобой.

– Поцелуй Косту за меня, – сказала Катя.

– Стану я ещё разбазаривать твои чувства. Пожму руку, с него хватит.

Анатолий аккуратно положил трубку, подошёл к Косте и торжественно протянул руку:

– Вместо поцелуя от Кати.

– Зачем, я надеюсь получить награду лично.

Раздался телефонный звонок.

– Коста? Привет! Это я – Алексей Сватов, из радио. Говорю из вестибюля. Я нашёл её!

– Кого?

– Тамару Мухину. Точно. Вернее – её разыскали комсомольцы Солатолки. Зовут Катей, фамилия Турбина. О, это целая история. Иду к вам, сейчас расскажу подробно.

Алексея Сватова встретили шумно, как первооткрывателя. Хлопали по спине, ласково глядели ему в глаза, чтобы не погасить его восторг. Нельзя же разочаровывать парня с золотым характером.

– Идём, Алеша, вместе поужинаем, – пригласил его Коста.

– Здесь, в «Интуристе», среди франтов? Лучше в «Северном».

– Согласны.

Снова зазвенел телефон.

– Добрый вечер. Извините… Это говорит Андрей Полонский, брат Бориса Ивановича Шпиля.

– Мы не знакомы, но слышали о вас… Катя Турбина обещала…

– Речь идёт как раз о Кате Турбиной. Мне позвонил из Сухуми мой друг, Яков Сверчок, он был у ваших в Акуа. Просил передать – Катя Турбина и есть Тамара Мухина.

– Позвольте, я назову вас просто – Андрей… Ваше сообщение – самая большая радость в нашей семье Эшба. Я и мой друг, Коста Джонуа, очень просим вас как нашего родственника. Сейчас трудно вам объяснить, каким образом мы с вами являемся даже близкими родственниками. Мы вас ждём у входа в ресторан «Северный»… Вы далеко от нас?

– Могу прибыть минут через десять – двенадцать.

– Ждём, дорогой Андрей, очень ждём. Анатолий положил трубку.

– Идём! – торопил Коста.

– Подождём три минуты. Может быть, ещё кто-нибудь позвонит насчёт Тамары Мухиной, – сказал Анатолий по-абхазски.

В коридоре гостиницы тихо. Никто из проживающих не догадывался, что произошло в «люксе» номер четыре два часа назад. Только дежурная по этажу зябко куталась в шерстяной платок.

Утром в гостиницу вошла Прасковья Тимофеевна и постучала в номер Анатолия и Косты. Они уже в который раз перечитывали телеграмму из Акуа:

«Тамара Мухина проживает Ломоносовск, проспект Виноградова, 214, квартира 26, фамилия Турбина. Это проверено. Ждите нас Ломоносовске привет Кате. Купальный костюм Коля получил. Привет Еснат».

– «Ждите нас». Неужели прилетят не менее восьмидесяти шести близких родственников?

– Человек десять прилетит, не сомневайся. Интересно, какой купальный костюм? – недоумевал Коста.

– Гримасы телеграфа. Позвонили на квартиру Турбиной.

– Катя будет дома после работы, – с душой, тепло ответила Наталья Мироновна.

Если бы трубка была из железа, она обязательно расплавилась бы от материнской теплоты. Пластмасса же менее чувствительна. Это известно.

Катя вернулась домой и обняла бабушку.

– Они ужинают у нас! Я очень рада.

– Какой из них?

– Бабушка?!

– Не крути. Не маленькая.

Что поделаешь с бабушкой, которая всё видит?

– С чуть печальными глазами.

– Анатолий. Я так и думала. Очень славный. Давай обедать.

– Не могу.

– Обедать, я кому говорю. Думаешь, если следователь, то я на тебя управу не найду.

Катя что-то ела, не вникая. Дважды рвалась к телефону.

– Погоди. Сядь. Я кое-что скажу тебе. Слушай, доченька. Двадцать лет мы молчали… Но наступил час. Твой отец и есть подполковник Мухин, Григорий Иванович, Герой Советского Союза. Так что Николай Мухин твой родной брат, сердечная ты моя.

После пятиминутных, самых теплых на свете слез и таких же взаимных объятий Катя наконец спросила:

– Бабушка… Как же так?

– Да, доченька. Клавдия – тебе не родная мать. Мы тебя из детского дома взяли.

Катя соединила ладони, опустила голову и медленно вышла из столовой. Упав на кровать, разрыдалась.

– Мама знает, что Коля мой брат? – спросила Катя, прижимаясь к Наталье Мироновне.

– Знает. Я сегодня вынула авиаписьмо из ящика. Они его видели в Сухуми.

– Всё равно, я ваша, ваша… дочь.

– Самая законная, мы тебя вырастили. Мы!

– Вспоминаю, я ещё маленькая была, ходила в детский сад, ко мне подошла женщина в белом платке и сказала: «А Клавдия Павловна тебе не родная мать, она тебя взяла из детского дома». Я тут же забыла об этом. Но иногда вспоминала. Расскажи мне всё, всё. Если бы ты видела Колю, какой парень. И какие великолепные люди его воспитали.

Сперва рассказывала Наталья Мироновна, потом Катя…

– Войдите, пожалуйста, – сказал Анатолий, не выпуская телеграмму из рук.

Увидев Прасковью Тимофеевну, улыбнулся:

– Я вижу, у вас приятные новости?

– Все узнали. Сто человек опросили комсомольцы. Нашли няню, она вместе с новой бабушкой Тамары отвозила её на проспект Виноградова, двести четырнадцать, квартира двадцать шесть. Её, Тамару, сейчас зовут Катя Турбина. Всё точно. Проверяли. Следователем работает.

Анатолий и Коста, по-рыцарски, не хотели огорчать душевную Прасковью Тимофеевну. Они искренне жали её руку, благодарили.

Коста молниеносно сбегал в универмаг и купил хрустальный графин для вина и такие же бокалы. Прасковья Тимофеевна испуганно замахала руками.

– Наш прадед Алиас Эшба, ему сто двадцать семь лет, зарежет нас древним кинжалом, если узнает, что мы не оставили вам подарок от нашей семьи, – сказал Анатолий.

– Будете в радостные для вас дни пить вино и вспоминать двух абхазцев, Анатолия и Косту, которых вы осчастливили. Приезжайте в Сухуми, отдохнете у нас. Вот адрес.

Зазвонил телефон. Анатолий сорвал трубку, – чуяла его душа, кто звонит.

– Толенька, родной… Беги к памятнику Петру Первому, знаешь где? Жду тебя. Одного.

– Бегу! Коста, отвези Прасковью Тимофеевну домой на такси, – приказал Анатолий.

На радостях Анатолий обнял Прасковью Тимофеевну, надел форменную фуражку, набросил на плечи плащ-палатку и вышел из номера.

И опять пошёл дождь. Два патрульных милиционера, шагая вдоль набережной, заинтересовались: у памятника Петру Первому под дождём взад и вперед расхаживает офицер. То повернет в одну сторону, то в другую.

Их обогнала Катя в прозрачном плаще, капюшон упал на спину, она с шага перешла на бег и устремилась к офицеру. Офицер распростер руки… Милиционеры дружно взяли под козырёк.

– Всё ясно, – сказал патрульный милиционер, рядовой.

– Мне жарко, – прошептала Катя.

Анатолий моментально укрыл её плечи своим плащом.

– Чтобы не озябла, – заметил рядовой милиционер.

– Не по уставу, но в данном случае, что поделаешь, – разъяснил рядовому младший сержант.

В таком виде Катя и Анатолий пошли по бульвару, осеннему, оголенному. По влажному гравию. Под ногами шуршала листва. На реке, друг другу навстречу, шли суда. Их гудки словно приветствовали… Кого?! Всё ясно, как сказал патрульный милиционер.