СВАДЬБА ОТКЛАДЫВАЕТСЯ

В Сухуми не хочется думать. Мешают праздничные улицы, каждая – филиал Ботанического сада; благородные лавры, магнолии, маслины, пальмы, декоративные бананы заняли тротуары и превратили город в парк.

Мешают манящие горы – поближе темно-зеленые, за ними снежные шапки второй гряды; круглосуточно воркующее море, величественная набережная с двухъярусными бордюрами мелколистного лавра, благоухающие клумбы, несмолкаемая медовая музыка с прогулочных теплоходов и из морского ресторана на сваях, шум великолепных фонтанов и… собственное настроение.

В Сухуми никто не спешит. Некуда. На лицах неторопливая беззаботность. Правда, этому способствует завидное отсутствие трамваев, троллейбусов и квартирных телефонов.

Если встречается запыхавшийся человек с гончим блеском в глазах, это курортник с железнодорожным билетом в кармане. Он в панике закупил центнер хурмы, айвы, яблок, мандаринов и не знает, как доставить на вокзал десяток ящиков с просветами (летом поймать такси в Сухуми – лотерейная удача), и сейчас нервно на ходу гадает, что он довезет в раскаленном вагоне до Красноярска – яблочное пюре или мандариновый джем? Думать курортник начинает уже в поезде. После штурмовой погрузки фруктовых ящиков его основательно тревожит, как прокормиться до Иркутска, имея в кармане два рубля сорок две копейки. Две копейки – о, счастье! – он обнаружил в табачной пыли кармана уже на перроне.

В красочный, как в цветном фильме, день, когда в город вторгаются насыщенные морем душные волны и, смешиваясь с ароматами десяти миллионов роз, гладиолусов, георгин, хризантем, дурманят головы, по-настоящему озабочены были два человека: Анатолий Эшба и Коста Джонуа, чьи предки десять тысяч лет назад поселились на этих берегах и назвали свою чудесную страну Апсны – Абхазия.

В черных костюмах, белоснежных рубашках с расстегнутой верхней пуговицей, печальные Эшба и Джонуа бродили по набережной от морского ресторана «Амра» до новой гостиницы, равнодушно минуя четырехэтажную пожарную каланчу. (Её соорудили на месте старинной сухумской крепости, очевидно как памятник крепостной архитектуре.)

Собственно говоря, печалился Анатолий, Коста – как истый горец горевал за компанию.

И вся печаль из-за прадеда Алиаса. Ох, этот прадед, непреклонный приверженец традиций и обычаев. Ох, этот прадед, современник А. С. Пушкина и космонавтов. (Алиас Эшба родился за два года до смерти поэта.)

Попробуй ослушаться прадеда, который ко всему ещё и председатель совета стариков в родном селе Акуа.

Попробуй ослушаться прадеда Алиаса, который неустанно твердит о неслыханных достоинствах праправнука Анатолия в разветвленном роду Эшба.

Во-первых, Анатолий старший лейтенант. К тому же инженер связи… И не какой-нибудь, а особой, именуемой «радиолокация».

На каждом заседании совета стариков Алиас Эшба прежде всего объясняет, что такое радиолокация. При помощи сверкающих глаз и яростных жестов он рьяно втолковывает ровесникам суть технического чуда. Осанистые, крепкие, как эвкалипты, важные, как члены дипломатического корпуса, старики дружно кивают головами и единогласно подтверждают:

– Да, да, Алиас, да… Радиолокация – это большая радость в твоей славной семье.

И, конечно, срочный отъезд Анатолия безусловно обсуждался на совете стариков. Разве без стариков может быть решен вопрос, имеющий морально-этическое значение?

Вчера прадед, высокий, в синей гимнастерке, подпоясанный наборным ремнем, седоусый, с ястребиным носом и взглядом, Алиас Эшба вернулся с заседания сонета стариков (под старым орехом во дворе сельского совета) невиданно официальный.

Прадед пригласил Анатолия на балкон второго этажа и объявил ему:

– Свадьба откладывается до твоего возвращения. Старики говорят, тебе надо спешить. Этого требует обычай.

ПО НОСУ НАС ВИДНО

Свернув с набережной и миновав суетливо-пыльную улицу, ведущую на вокзал, Анатолий и Коста вышли на проспект Ленина, к Ботаническому саду.

Не голубой дуб, не японская камелия, не лузитанский кипарис, не восемьсот невиданных представителей субтропиков, не три тысячи сортов цветов манили их в эти райские кущи.

Четыре дня назад, едва покинув лакированный душный вагон скорого поезда, до того как сесть в автобус и устремиться в родное село Акуа, Анатолий поспешил на сухумское радио и вытащил на улицу Косту Джонуа. Приятели направились в Ботанический сад, чтобы, не откладывая, как этого требует абхазская учтивость, навестить старшую сестру Косты, научного сотрудника дендропарка.

Пройдя через бамбуковый туннель, они у оранжерей увидели фотографа артели «Силуэт», галантно рекомендовавшего двум девушкам запечатлеть себя на фоне кактусовой горки. Одна из девушек была в белом платье в широкую цветную полоску. Девушки рассмеялись и ушли. Минуя Анатолия, девушка в белом чуть приподняла брови. Ей показалось, что она где-то встречала этого молодого человека с внимательно-печальными глазами.

– Чего стал? Девушка в белом – горянка. Отец, наверное, горец, а мать русская. По носу же видно. Вторая – нормальная курортница, – сказал Коста.

Вторично Анатолий Эшба встретил горянку на скачках. На аэродроме. Да, именно на аэродроме.

Три сельских района, давнишние соперники, устроили традиционные конно-спортивные состязания на местном аэродроме. Начальник аэропорта охотно разрешил конные состязания вблизи взлетной дорожки. Во время скачек лошади ноздря в ноздрю мчались рядом с приземляющимся самолетом. Полторы тысячи мальчишек визжали от счастья, если скакун на две секунды обгонял самолет.

Скачки, как гласили афиши, назначены на десять утра. К этому часу всё было готово: расставлены препятствия – заборы, плетни, шлагбаумы, замаскированы рвы с водой, сооружены ворота для конно-травяного хоккея – цхенбурти, возведена трибуна для почетных гостей, установлен микрофон для главного судьи, заготовлены грамоты для будущих победителей, – одним словом, всё, кроме пустяка…

В половине одиннадцатого выяснилось – забыли послать машину за главным судьей. Эта, как выражаются радиорепортёры, радостная весть облетела весь аэродром. Засуетились устроители, организаторы, руководители и исполнители всех степеней ответственности. Спокойными оставались только зрители. Зритель массовых культспортзрелищ стойко переносит неразбериху, путаницу, отсутствие указателей, буфетов и предельное количество барьеров, ограждений, закрытых ворот и дверей.

– Разве всё упомнишь! – суетился взмокший зампред райисполкома в длинном макинтоше и огромной велюровой шляпе, по степени самый ответственный организатор, имеющий право давать руководящие указания.

Он тут же приказал послать за главным судьей, проживающим в сорока километрах от аэродрома. После короткого, но жаркого совещания за судьей умчалась «Волга».

В одиннадцать ноль-ноль главный судья, ветеран-конноармеец, соскочил с попутного грузовика, отчаянно ругаясь. Столь выразительные слова он выкрикивал, когда вёл эскадрон через Сиваш на штурм Перекопа.

Он поднялся на трибуну, крытую туристскими палатками, и согнутым пальцем постучал по микрофону. Микрофон не реагировал.

– Тока нет, движок не заводится, – пояснил помощник главного судьи в кавалерийской фуражке бригады Котовского, которая была всего на двадцать лет моложе своего владельца.

Главный судья оглянулся. Увидев за столиком машинистку, он произнес вполне приличные слова и хрипловато-конноармейским голосом потребовал:

– Представителям команд подойти к судейской трибуне!

– Ещё не все команды прибыли, – снова пояснил помощник судьи.

– Давай, Макарыч, проверим, кто прибыл. Где списки участников?

Списков нет. Их видели, читали, сверяли, а куда девались – никому не ведомо.

Побежали к буфетам искать членов судейской коллегии, – может быть, списки у них. Но у буфетов судей не оказалось. И вообще, два буфета под брезентовыми навесами пустовали. Лишь несколько мальчишек, мучаясь, дули из горлышек ледяной лимонад.

На столах буфетов груды вареной баранины, курятины, утятины, соусники полны острыми абхазскими приправами. Но… нет вина. Красного, чуть терпкого родного абхазского вина, знаменитого букета. Грузовики с вином из колхозных хранилищ ещё не прибыли.

– Пейте пока ситро, – жалостливо просили буфетчицы, тревожась «за план».

– Ситро? Что ты, Маша?! – отворачивались гордые любители скачек.

В самом деле, что скачки без вина?! Упраздните буфеты на ипподромах – и половина «болельщиков» перестанет интересоваться конным спортом. Сидеть и следить за скакунами абсолютно трезвым – смешно! Кто это выдержит?!

Весь личный состав судейской коллегии энергично искал списки участников.

– Наверно, кто-то сунул их в карман и забыл, – осенило кого-то.

Зампред райисполкома приложил палец ко лбу, тут же побежал к своей машине. Верно, он сунул списки в карман макинтоша и запер его в машине.

Зрители тем временем заскучали. Самый опасный зритель – скучающий. Он разозлён и, как правило, несправедлив.

Пока искали списки устроителей и исполнителей, выручили индюки. На лётное поле вышла чинная цепочка индюков во главе с индюком, высокомерным, как директор перворазрядного ресторана. Параллельно с индюками проследовали два петуха со своими курами. Их привлек свежий, ещё не остывший корм. Петухи без судейского сигнала тут же затеяли междоусобную драку. Индюки, надрываясь, открыто выражали свое негодование по поводу скандального поведения петухов на глазах многочисленной публики. Фи, что за невоспитанность!

А публика… Она развеселилась.

В разгар петушиного боя подкатили грузовики с «изабеллой» и «букетом Абхазии». Истые болельщики кинулись к буфетам.

Наконец в саду за трибунами затарахтел движок. Очнувшись, стали покашливать репродукторы.

Главный судья вторично пригласил наездников. Сию минуту ударит колокол, грянет духовой оркестр, взовьется флаг состязаний и… Но где флаг? Флага нет. Его забыли в штабе соревнований в Сухуми.

За флагом зампред послал двух конников не в Сухуми, а через поле в контору аэропорта. Конники доставили пёстрый флаг аэрофлота.

Главный судья конных состязаний уже решил было поднять флаг летчиков, но получил указание: нельзя, неудобно.

В дело вмешалась милиция. Милиции у трибун и вдоль ограждений видимо-невидимо. Вся сухумская милиция, включая резерв и участковых из ближних сел, прибыла на скачки. Не потому, что этого требовала угроза порядку, – нет. Почти все работники милиции Абхазии горцы, потомки наездников. Ну как можно пропустить скачки, – это же не футбол!

Капитан милиции, наглядно вежливый с почетными гостями и непреклонно строгий с остальной публикой, приказал милиционеру на мотоцикле:

– Флаг! Из сельсовета!

Через десять минут красный с голубыми лучами флаг республики уже висел на флагштоке. Инициативные мальчишки прогнали индюков, несмотря на то, что директор-индюк выразил шумное недовольство.

– Всё? – спросил членов коллегии главный судья. – Можно начинать.

Было пять минут первого.

И снова препятствие… у трибуны зашумели двое: статный, в роскошной каракулевой папахе, голубой кавказского кроя рубашке, и толстяк, в добротном синем костюме и отличной фетровой шляпе. Осанкой, сединой толстяк походил на университетского профессора.

Между побагровевшими носами неистово спорящих было немного меньше сантиметра; будь их выразительные носы чуть длиннее и под руками кинжалы – бог весть что произошло бы. Не помогла бы вся сухумская милиция, включая резерв и участковых уполномоченных.

Спорщиков никто не успокаивал. На них не обращали внимания. Главный судья, почетные гости и зрители спокойно ждали, когда они кончат кричать.

Скандальный спор двух горцев походит на сухумскую погоду. Внезапно из-за горного хребта примчится чёрная туча, пронесется шквальный ветер, ливень, а через несколько минут снова солнце и снова всё прекрасно.

Статный, в папахе, конник-спортсмен, чемпион Абхазии и Грузии, и толстяк в фетровой шляпе, долголетний председатель правления богатейшего чайно-виноградного колхоза, ссорились из-за лошадей. Чемпион намерен был выступать на кровном коне против лошади местной породы.

Накричавшись, председатель колхоза, невзирая на громогласный запрет главного судьи, тоже выставил кровную лошадь.

Главный судья смирился: уж слишком именит и знатен предколхоза с лицом университетского профессора.

Итак, буря пронеслась, выглянуло солнце, судья ударил в гонг, грянула музыка, взвился лучистый флаг и опустели буфеты.

И ВСЁ ЭТО НЕПРАВДА

Именно в этот час к приморской гостинице «Абхазия» подкатил черный «шевроле», длинный, приземистый, правда, далеко не последней модели. К машине приблизился импозантный мужчина в отличном зеленовато-сером костюме. Из «шевроле» вышли двое: красивая элегантная сверкающая дама – в ушах крупные алмазные капли, на пальцах бесценные кольца. За дамой, она сидела за рулем (на «шевроле» руль с правой стороны), последовал неимпозантный, лысоватый мужчина. Ну ясно – это её муж, – сказал бы каждый, – настолько уныл был его общий вид, скорбно выражавший извечное: «За что?»

Дама и сопровождающие её мужчины пересекли кипарисо-пальмовый проспект, направились к ресторану «Амра» и стали в конце мола за спинами рыбаков-любителей. На голубом рейде залива белело лишь научно-исследовательское судно «Ингур».

Красивая дама – Илона Сергеевна Голицына; безнадежно унылый – её супруг, Виталий Васильевич Кутин, доцент, импозантный мужчина – их друг, Леон Константинович Курбский, член-корреспондент Академии наук.

И всё сказанное о них – неправда. Ибо так именуют себя они сами. Илона не Голицына, Кутин её номинальный супруг, а Курбский не член-корреспондент и вообще не Курбский.

Стоя за спинами рыболовов, они молча всматривались в далекий горизонт. Говорят, в ясную погоду с сухумской горы видны очертания берегов Турции.

Значительно левее мола и ресторана «Амра» на гальке пляжа в этот час грелись на солнце двое: длинноногий с горским носом, чуть удивленными глазами и рядом с ним молодой человек с профилем лирического героя кинофильма.

– Давно на этих берегах? – спросил длинноногий.

– Двадцать третий день.

– Я – сорок восьмой. Не люблю дополнительных вопросов. Я не научный работник и не педагог. Загораю по собственному желанию после восьмилетнего перерыва. Вопросы будут?

– Нет.

– Жаль. На сей раз. Мне нужно высказаться. Вы способны, не перебивая, слушать минут двадцать?

– Способен.

– Самоотверженный человек. Я наблюдаю за вами третий день – ваш облик заслуживает доверия. Итак, в кармане моих брюк лежит паспорт. Новенький. Скучал по нему восемь лет и два месяца. Есть вопросы?

– Нет.

– Продолжаю. Восемь лет назад в одном аэропорту меня встречали как дорогого гостя. Предупредительно взяли из моих рук чемодан, любезно усадили в машину и предоставили отдельную камеру. Я был, безусловно, дорогим гостем. По квитанции, взятой из моего бумажника, встретившие меня охотно получили мой багаж – несколько ящиков, которые доставил грузовой самолет. Из них без моего разрешения извлекли пятьсот, повторяю – пятьсот, дамских шерстяных джемперов и кофточек. Много дней вашему собеседнику задавали уточняющие вопросы, на которые он не отвечал ввиду дурного настроения. Встретивших меня мучило любопытство – каким образом я, двадцатишестилетний студент, заочник исторического факультета, оказался владельцем полутысячи дамских джемперов.

Моя настойчивая немногословность не обескуражила собеседников – мне популярно объяснили, что в данном случае скромность не самое лучшее качество. Правда, прокурора я любезно осведомил, что бумажник и квитанцию, лежавшую рядом со стодолларовыми купюрами, я нашёл в самолете. Моя фантазия не имела успеха – мне предложили двенадцать лет трудовой деятельности в районе хладных морей. Я принял предложение, оставив паспорт в горсуде.

Два года я ждал, что меня выручат истинные владельцы джемперов и долларов. Но увы! Хищник и рыцарь несовместимы, мои шефы отвернулись от того, кто, толкая вагонетки на руднике, оберегал их покой. Уже в то время я знал закон диалектики – борьба и единство противоположностей. Еще через год, стоя у цинкоплавильных печей, я убедил себя: надо переходить в другое качество. Тоже по закону диалектики.

Мне часто снились буйно-зеленые сады у берегов Каспия и это пленительное теплое море. Последние четыре года я работал на Н-ском заводе точных приборов, в знак особого доверия. Каких приборов, это, надеюсь, вас не интересует?

– Нет.

– Я не ошибся, вы человек тактичный. К концу восьмого года я стал заводским мастером с незаконченным гуманитарным образованием. Как вы поняли, люди, встречавшие меня в аэропорту, несколько задержали сдачу моих экзаменов за четвертый курс.

Получив новый паспорт с извещением, что с меня снята судимость, я вылетел в город К. и навестил центральную сберкассу.

До беседы с прокурором в дни приземления я любил аттракционы. Примерно за месяц до неприятной встречи и прописки в отдельной камере я доверил центральной сберегательной кассе города К. сто тысяч рублей в старых деньгах. Выйдя из сберкассы, я по методу своих шефов порвал сберкнижку и швырнул её в урну. Мой дед, горец, слыл мудрецом, я унаследовал от него свою долю и верил: рано или поздно меня лишат свободы действий, не предусмотренных Конституцией. Поэтому решил: пусть пока государство пользуется своими же деньгами.

Вошёл в сберкассу, предъявил паспорт, написал заявление, и мне вручили всю сумму с процентами. Я обменял её на аккредитивы и облигации. Теперь, я полагаю, мы можем познакомиться: Бур Богдан Алексеевич, по паспорту Ибрагимович. Отец – горец, погиб в горах Кавказа, сражаясь с фашистами в славном кавалерийском полку под командой подполковника Мухина, мать – медсестра больницы. Умерла за несколько месяцев до моего возвращения. Сейчас угадаю: вы инженер?

– Нет.

Бур подумал.

– Впрочем, судя по вашему облику, вы работник искусства?

– Я старший лейтенант милиции, работник уголовного розыска, Воробушкин Евгений Иванович.

Бур хохотал.

– Знаете, я так не смеялся последние восемь лет и два месяца.

– Я тоже, но значительно меньший срок.

– Вы вправе не ответить мне… Меня, товарищ старший лейтенант, устроило бы, если бы вы работали, например, в Москве, Ростове, Ломоносовске…

– Я работаю в Ломоносовске.

– Евгений Иванович, вот аэрофлотский билет до Ломоносовска. К сожалению, на билете не указано, что Богдан Бур решил посетить управление милиции, вернее, ОБХСС города Ломоносовска.

Бур встал на свои длинные ноги, сверху осмотрел Воробушкина, затем опустился на колени и глазами горного орла впился в старшего лейтенанта. – Слушайте, вы легли рядом со мной только по специальному указанию свыше. (Он поднял палец к небу.) Не иначе.

Я – РУССКАЯ

На трибуну для почетных гостей взошёл прадед Анатолия, величественный Алиас Эшба и несколько членов совета из молодых – некоторым только три-четыре года назад перевалило за сто. Вежливый капитан милиции взял под козырёк. Все поднялись.

В Абхазии, уважая возраст вошедшего, встают все: секретари обкома, райкомов, министры, вскакивает с мест Молодёжь.

Алиас и старики заняли места в первом ряду. Сопровождавшие их Анатолий и Коста стали у стены, хотя не все стулья были заняты. Сесть рядом со старшими без приглашения – неприлично.

Началась конная игра – исинди. Состязались две команды, в синих и алых рубашках. Всадник одной команды на всем скаку догоняет противника, скачущего к своим, и мечет в него копье. Легкое, без острия. Если копье попадает в коня – одно очко, в наездника – два очка.

Если всадник на лету поймает пущенное в него копье, он приносит своей команде четыре очка.

На кровном дончаке наездник в синей рубашке настиг всадника в алой рубашке, скакавшего на быстроногом юрком коньке местной породы. Бросок. Копье летит. И под победный крик десяти тысяч зрителей, не считая полутора тысяч мальчишек, чей визг был слышен в Сухуми, наездник в алой рубашке поймал копье. Алиас Эшба вскочил и, потрясая кулаками, кричал что-то победителю, белокурому парню со смеющимися глазами.

До этого Алиас, указывая на Анатолия, сказал соседу, председателю Совета Министров республики:

– Мой правнук – Анатолий… Радиолокацией командует.

А сейчас он вне себя снова пояснял предсовмину:

– Копье поймал тоже мой правнук – Николай.

– Знаю, – улыбнулся глава правительства.

Прадед Алиас обернулся, ищет глазами Анатолия: гляди, каков твой брат, это тебе не радиолокация – поймать на лету копье. Но Анатолия нет. И Косты нет.

Огибая поле со стороны здания аэропорта, шли две девушки, чуть впереди – в платье в широкую полоску. Анатолии и Коста сошли с трибуны и вдоль стены зрителей направились в их сторону.

– Подождём здесь, – сказал Коста, сочувствовавший устремлениям друга.

Очередной всадник метнул копье, оно не долетело.

– Мазила! – по-футбольному упрекнул его Коста.

Стоявшая к ним спиной девушка в красной блузке обернулась и чуть приподняла брови. Анатолий машинально взял под козырёк. Это была девушка-горянка, которую он встретил в дендрарии.

– Вы видели, как всадник поймал копье? – сказал Коста по-абхазски, чтобы начать разговор.

– Я – русская.

Анатолий торжествующе усмехнулся.

– Мой друг Коста уверял меня, что вы горянка.

– Ваш друг не первый, кто ошибается.

– Мой друг Коста Джонуа работает редактором радио, он привык ошибаться. Во всяком случае при составлении программ, которые, по его мнению, должны очаровывать слушателей.

– Любезный у меня товарищ, не правда ли? Лишь его офицерский мундир мешает мне ответить взаимностью… Я только представлю его – Анатолий Эшба.

– Катя Турбина. Моя подруга – Ася Виноградова. Кстати, с берегов Белого моря.

Анатолий и Коста выразили неуемный восторг. О, они бесконечно рады видеть жителей берегов Белого моря на берегу Чёрного моря.

– Копье, между прочим, поймал брат Анатолия Николай, – чтобы не угасла беседа, сообщил Коста.

– Поздравляю. Мне сказали, что это чрезвычайно трудно.

ЛЁНЯ, ОТДАЙ КОЛЕ МОЮ ШАШКУ И ОРДЕНА

По ночам командир горно-егерской дивизии Кристоф Кюблер заставлял духовой оркестр играть «Марш тевтонов». Шесть дней и шесть ночей гитлеровская дивизия пыталась овладеть перевалом и горной дорогой.

Но – какая дерзость! Какой-то советский кавалерийский полк засел на крутизнах, в расщелинах, не уставая строчит из пулеметов, стреляет из минометов по штурмующим егерям генерала Кюблера и не дает им занять перевал, чтобы двинуться по горной дороге к окончательной победе.

– Они, господин генерал, заняли оборону до нашего прибытия, – осведомлял командира дивизии начальник штаба Кофлер.

– Но как кавалеристы затащили туда такое количество тяжёлого оружия?

– Навьючили пулеметы, минометы, снаряды на лошадей местной породы, которых не пугают ни высота, ни близость пропасти, а сами, держась за хвосты, забрались в расщелины и укрепили их. Ночью они тем же способом доставляют в горы продовольствие, воду, мины и вывозят раненых. Командует полком русский, Григорий Мухин, воевавший под командой Фрунзе, бывший драгун царской армии.

Действительно, уроженец Кубани, бывший драгун 12-го стародубовского полка, заставлял генерала Кюблера возмущаться и изобретать.

Днем на кручи, стреляя на ходу, ползли танки, самоходные орудия и ни с чем возвращались обратно. Надо быть справедливым – не все спускались вниз. Многих уже потом стаскивали со склонов работяги-тягачи советского автобатальона.

Чтобы бодрить егерей и убеждать советских кавалеристов, – мол, нам не к спеху, всё равно вышибем вас, – Кюблер приказал оркестру еженощно играть победные марши и, багровея, по радио настоятельно требовал от своего командования авиацию.

Авиация прибыла. Кружилась. Бомбила. Два дня. Отдохнула денек. Еще два дня бомбила. И удрала. Советская Армия подошла к Ростову-на-Дону. Горные егеря на больших скоростях рванули назад, ибо их уже опередили дивизии фюрера, бежавшие из Кисловодска, Пятигорска, Минвод, коим уже не хотелось оставаться на пленительно-целебном Кавказе.

На своей земле остался защищавший её подполковник Григорий Мухин. Тяжело раненного командира полка пытались снести вниз к санитарной машине, но было поздно.

Умирая, Мухин сказал командиру эскадрона Еснату Эшба, раненному в плечо и голову:

– Если выживешь, Леня (Мухин звал Есната Леней), найди моего сына Колю. Поезжай на станцию Котельнич. Сын должен быть там, у бабушки, матери жены… Отдай Коле мою шашку и ордена.

– Твой сын, если буду жив, будет моим сыном. Разрешаешь?

– Прошу тебя. Жена и дочка Тамара погибли, я знаю. Фашисты разбомбили их поезд.

Остатки эскадрона Есната Эшба – русские, абхазцы, осетины, аварцы, лезгины, грузины, горские евреи, эстонцы, жители Закавказья и Дагестана – похоронили командира полка тут же, на гребне горы. Могилу вырыли взрывчаткой.

Еснат снял с кителя Мухина ордена, взял его шашку – награду, врученную командармом Фрунзе, достал из чемодана Мухина два георгиевских креста и увез знаки боевой славы командира и друга с собой – в госпиталь. Выздоровевшего Эшбу демобилизовали. Плохо, совсем плохо действовала правая рука, и до тумана в глазах шумело в голове.

Горное солнце, чистейший воздух, целебный виноград, козье молоко и горная закалка спасли Есната. Не медля он добрался до Котельнича, увез пятилетнего Колю в родное село Акуа и усыновил его.

Вот кто на лету на бешеном карьере поймал пущенное в него копье.

ЗАЧЕМ ТЫ ЗАВЁЗ ДОЧЬ ЕСНАТА В ТАКУЮ ГЛУШЬ?

Абхазская свадьба – шумный слет родственников, хотя бы иные проживали на острове Диксон. Можешь не приехать, но приглашен будешь.

Когда женился брат Есната Эшба, Махты, на свадьбе веселились – это означает: пили вино, красное, терпкое, ароматное; пели хором песни, красивые, мужественные; плясали страстно, неустанно – около тысячи гостей. Да, тысячи. Обширный двор Алиаса Эшба был превращен в шатер. Гости выпили десять тысяч литров вина. С липшим.

Правда, участники абхазской свадьбы по обычаю прибывают, солидно нагрузив личный и общественный транспорт баранами, живой птицей, фруктами, вином и подарками молодоженам. Иная семья притащит новехонькую кровать, другая – постельное белье, одеяла, подушки, третья – посуду, радиолу, ковер, в последнее время больше всего дарят денежные купюры разного достоинства.

В Абхазии тот несчастен, у кого нет родственников и кто почему-либо не может жениться. Зато и разводиться чрезвычайно трудно: родственники вмешиваются. Ох, эти родственники, почитающие неписаные законы гор!

Анатолий получил письмо: «Приезжай на свадьбу Николая. Непременно». Слово «непременно» было начертано от имени строгого прадеда Алиаса. Попробуй ослушаться. Командир части, слава богу, знал силу обычаев на родине старшего лейтенанта Эшба и предоставил ему досрочный отпуск в счёт очередного.

Брат Анатолия, Николай Мухин-Эшба, вернулся с военной службы автомехаником. По личному указанию прадеда стал работать на винодельческом заводе колхоза «Алашара», где Алиас считался главным экспертом. Колхоз «Алашара» владеет чайными и табачными плантациями, обширными виноградниками, имеет свой винный, молочный и шёлкопрядильный заводы, много машин и недостаточно механиков. Прадеда Алиаса слушаются все, даже сам председатель правления колхоза «Алашара» – сорокалетний агроном Нестор Гашба, депутат и Герой Социалистического Труда. Старейший рода Эшба готовил правнуку Николаю особой пышности свадьбу, в честь подполковника Мухина, защищавшего Абхазию от зверей-фашистов.

Сам Алиас тоже не раз защищал родную Алены. Кто только не добивался покорности абхазцев, жому только не хотелось вывозить их табак, вино, чай, фрукты, красавиц горянок и стройных юношей на рынки рабов. Столетиями никак не могли расстаться с Абхазией персидские военачальники, турецкие паши, генуэзские купцы, имевшие на борту кораблей пушки последней модели.

Дед Алиас успел воевать с турками и персами. Он также успел быть лично знакомым с Чеховым, Горьким, Орджоникидзе и Нестором Лакоба. Прадед Алиас – вековая история Абхазии.

Автомеханик Николай Эшба стал женихом молоденькой учительницы Назиа.

Стал женихом?! Это не так просто. Безусловно, не обошлось без консультации с прадедом. Правда, старейший рода Эшба признал поведение Назиа вполне достойным, чтобы быть женой человека из его рода. Всё же, как говорят в райисполкомах, Алиас решил посоветоваться с народом. Форум стариков на неофициальном заседании под старым орехом одобрил кандидатуру Назиа. Без прений. Но не без коллективной характеристики:

– Детей хорошо учит.

– Вежливая.

– Красиво танцует.

– Старших уважает.

– Из честной семьи.

– Любит родной язык.

Передохнув, обсудили жениха:

– Сын Героя, русского подполковника. Защищал наши горы.

– Хорошо работает.

– Отличный наездник.

– Прилично ведет себя на свадьбах, лишнего не пьет.

– Книги читает.

– Кто попросит, радио починит.

В общем, и у жениха качеств не счесть. И обоих нарекли – жених и невеста.

Разветвленный род Эшба начал готовиться к свадьбе.

Еснат сочинил телеграмму в тридцать шесть слов и отправил её в Воронеж однополчанину, бывшему начальнику штаба кавполка подполковнику в отставке Степану Дмитриевичу Дмитриеву, тоже бывшему драгуну 12-го стародубовского полка. Чтобы привести все сокровенные чувства Дмитриева в действие, Еснат закончил телеграмму взрывными словами: «Прошу приехать. Леня Эшба». Слова «Леня Эшба» означали: перевал, орлиные гнезда, жестокие атаки фашистов, могила Мухина.