Глава 4

Времена года теснили друг друга: лето превращалось в осень, пылающие краски сменялись белым покрывалом, зима с ворчанием уступала место весне, а весна превращалась в жаркое лето. Шли годы; незаметно взрослел Гарион. Росли и другие дети – все, кроме бедняги Доруна, которому, казалось, предстояло всю жизнь оставаться тощим коротышкой. Рандориг поднялся, как молодое деревце, и был уже едва ли не выше любого обитателя фермы. Забретт расцвела так, что многие мужчины бросали на нее заинтересованные взгляды.

Ранней осенью, как раз перед четырнадцатилетием Гариона, жизнь его едва не оборвалась. Побуждаемые какими-то странными инстинктами, присущими всем детям, имеющим в своем распоряжении пруд и поленницу дров, они выстроили плот, не очень большой и не очень надежный, вечно уходящий одним углом под воду, если вес распределен неравномерно, и обладающий неприятным свойством разваливаться в самые неподходящие моменты.

Естественно, именно в это утро на плоту оказался Гарион, которому не терпелось показать собственную храбрость, и тут плот неожиданно решил раз и навсегда вернуться в первоначальное состояние. Скрепы развязались, и бревна разошлись в разные стороны.

Только в последний момент, почуяв опасность, Гарион сделал отчаянную попытку добраться до берега, но плот начал разваливаться с удвоенной быстротой, и мальчик очутился на бревне, в панике размахивая руками, чтобы хоть как-то сохранить равновесие, обшаривая умоляющими глазами болотистые берега в поисках помощи. И тут на откосе, за спинами приятелей, вновь появилась знакомая фигура человека на черной лошади, в темном плаще, горящими глазами наблюдавшего за тонущим мальчиком. В этот момент подлое бревно вывернулось из-под ног Гариона, он пошатнулся и плюхнулся в воду. Он умел многое, но, к сожалению, никто не позаботился научить его плавать, и, хотя в пруду было не очень глубоко, вода скрыла мальчика с головой.

Дно пруда оказалось противным, илистым, скользким, со множеством лягушек, черепах и одиноким, отвратительно змееподобным угрем, ускользнувшим прочь, как только Гарион потревожил покой водяных растений, словно камень, брошенный небрежной рукой. Мальчик забарахтался, глотнул воды, вырвался на поверхность, жадно вдыхая воздух. В ушах звенело от криков приятелей. Темная фигура на откосе не двинулась с места, и на секунду каждая деталь этого ясного полдня запечатлелась в мозгу Гариона. Он даже заметил, что, хотя и всадник, и лошадь стояли под палящими лучами осеннего солнца, никто из них не отбрасывал тени.

Как ни странно, в эту минуту он успел удивиться такому невероятному происшествию, но тут же снова ушел в мутную зеленоватую воду. И пока мальчик из последних сил барахтался среди ряски, в голову неожиданно пришла мысль схватиться за бревно и удержаться на плаву, но, к несчастью, он оказался прямо под бревном и сильно ударился макушкой. Из глаз посыпались искры, в ушах стоял непрерывный рев, и он без борьбы опустился на дно опять, к водорослям, протягивающим навстречу извилистые щупальца.

И тут внезапно рядом очутился Дерник. Гарион почувствовал, как его грубо тащат за волосы по направлению к берегу. Кузнец вытянул полуживого мальчика на землю и несколько раз надавил на грудь, чтобы вытеснить из легких воду, так что затрещали ребра.

– Хватит, Дерник, – прохрипел наконец Гарион и приподнялся.

Кровь из широкой раны на лбу тут же залила глаза. Вытерев их, Гарион огляделся, ища темного, не отбрасывающего тени всадника, но тот исчез. Мальчик снова попытался сесть, но внезапно все вокруг завертелось, и он потерял сознание, а когда пришел в себя, оказался в собственной кровати с перевязанной головой. Рядом стояла тетя Пол, уставившись на него горящими яростью глазами.

– Глупый мальчишка! – прошипела она. – Что ты там делал?!

– Катался на плоту, – ответил Гарион, изо всех сил делая вид, будто ничего не произошло.

– На плоту? На плоту?!! Кто тебе позволил?!

– Ну, – нерешительно начал Гарион, – мы только...

– Ты только, что?!!

Мальчик беспомощно уставился на тетку. Она, тихо вскрикнув, неожиданно обняла его и прижала к себе, едва не задушив.

На мгновение у Гариона мелькнула мысль рассказать тете о странном, не имеющем тени всаднике, холодно наблюдавшем, как он тонет, но знакомый сухой голос в дальних глубинах души предупредил, что для исповеди сейчас не время. И мальчик почему-то понял, что отношения между ним и черным человеком касаются только их двоих, но неизбежно наступит время, когда они встретятся лицом к лицу. Сказать сейчас тете о всаднике означало впутать ее в нехорошую историю, а этого Гарион не хотел и, сам не понимая почему, знал, что темный всадник – враг; мысль эта была несколько пугающей, хотя одновременно странно будоражащей.

Гарион не сомневался, что тете Пол ничего не стоит разделаться с пришельцем, но ощущал почему-то, что тогда он потеряет нечто очень личное и по какой-то причине важное. Поэтому он решил промолчать.

– Ничего особенно опасного не было, тетя Пол, – довольно неубедительно утешат он, – я только начал учиться плавать! Просто не повезло – ушиб голову об это бревно!

– Да, но ты сильно ушибся, – строго ответила тетя.

– Ну, не так уж сильно. Через минуту очнулся бы.

– Вряд ли, учитывая обстоятельства, ты имел бы эту минуту! – резко оборвала тетя.

– Ну... – промямлил он, но благоразумно решил дальше не продолжать.

Это происшествие положило конец свободной жизни Гариона. Тетя Пол заперла его на кухне, где пришлось познакомиться с малейшими царапинами и вмятинами на всех чайниках и горшках. Однажды он подсчитал, что каждую посудину приходилось мыть не менее двадцати одного раза в неделю. Почему-то получалось так, что тетя Пол не могла даже вскипятить воду, не запачкав две-три кастрюли, и Гариону приходилось начищать их до блеска. Мальчик до того возненавидел унылый труд, что серьезно подумывал сбежать с фермы.

Осень подходила к концу, погода все ухудшалась, поэтому остальных детей тоже не выпускали на улицу, так что жизнь была не так уж плоха. Рандориг, конечно, постоянно находился в обществе мужчин, и ему давали еще более тяжелую работу.

Гарион, едва удавалось ускользнуть, бежал к Забретт и Доруну, но им теперь наскучило прыгать сверху в сено или прятаться в стойлах и овинах. Взрослые быстро замечали, если детям нечего было делать, и тут же давали какое-нибудь поручение, так что чаще всего приятели находили местечко и просто беседовали – вернее, Гарион и Забретт молча слушали непрерывную трескотню Доруна. Этот маленький проворный мальчишка совершенно не был способен посидеть спокойно хоть минуту и мог часами болтать о пустяках, причем одно слово обгоняло другое.

– Что у тебя за метка на руке, Гарион? – спросила как-то Забретт одним дождливым днем, прерывая назойливое щебетание Доруна.

Гарион в недоумении оглядел абсолютно круглое белое пятно на ладони правой руки.

– Я тоже заметил, – вмешался Дорун, перебивая самого себя на полуслове. – Но Гарион ведь вырос на кухне. Наверное, обжегся, когда был маленьким, ну, знаешь, потянулся за чем-нибудь горячим, прежде чем успели остановить. Клянусь, тетя Пол ужасно рассердилась, потому что ее разозлить ничего не стоит, и она действительно может...

– Она всегда была, – сказал Гарион, проводя пальцем по пятну; раньше ему не приходило в голову присматриваться к метке. Она занимала всю ладонь и при определенном освещении отсвечивала серебром.

– Может, это родимое пятно? – предположила Забретт.

– Бьюсь об заклад, ты права, – тут же вмешался Дорун. – Я как-то видел человека с багровым пятном во всю щеку – один из тех, кто приехал, чтобы увезти с полей репу. Во всяком случае, я сначала подумал, он где-то заработал синяк, наверное, здорово подрался, но потом заметил, что это не синяк, а, как только что сказала Забретт, родимое пятно. Интересно, как они появляются?

Этим же вечером, уже лежа в постели, Гарион спросил тетю, протягивая руку:

– Что означает эта метка, тетя Пол?

Расчесывая длинные темные волосы, она мельком взглянула на руку мальчика.

– Не волнуйся, ничего особенного.

– Я и не волнуюсь. Просто интересно. Забретт и Дорун считают, что это родимое пятно. Они правы?

– В общем-то да.

– У кого-то из моих родителей тоже была такая метка?

– У отца. В его роду у многих такие.

И неожиданно странная мысль пришла в голову Гариону. Сам не зная отчего, он протянул руку и коснулся белого локона на лбу тети Пол.

– Это что-то вроде седой пряди у тебя в волосах?

Он почувствовал, как ладонь будто закололо крохотными иглами, а в мозгу приоткрылось некое окошечко: такое чувство, словно годы развертывались перед глазами бесчисленной чередой, похожей на безбрежное море клубящихся облаков, и вдруг – острее, чем удар ножа, – пришло ощущение бесконечно повторяющейся потери, невыразимой скорби. Потом появилось его собственное лицо, а за ним – много других, старых и молодых, по-королевски гордых и совсем обыкновенных, а еще дальше, в тени, почему-то больше не глупое, как обычно, лицо господина Волка. Но сильнее всего нарастало в мальчике сознание неземного нечеловеческого могущества, силы несгибаемой воли.

Тетя Пол рассеянно наклонила голову.

– Не надо так делать, Гарион, – приказала она, и окошко в мозгу захлопнулось.

– Что это было? – спросил мальчик, сгорая от любопытства и желания снова распахнуть его.

– Простой фокус.

– Покажи, как!

– Не сейчас, Гарион, мальчик мой, еще рано, – прошептала тетя, сжимая ладонями его щеки. – Ты пока не готов. Спи.

– А ты не уйдешь? – спросил он, почему-то испугавшись.

– Я всегда буду с тобой, – пообещала тетя, покрепче укутывая его одеялом.

И снова начала расчесывать длинные густые волосы, мурлыча странную незнакомую мелодию красивым бархатистым голосом; и под это пение мальчик незаметно уснул.

С тех пор даже он не часто видел белое пятно на ладони – приходилось выполнять столько грязной работы, что не только руки, но и лицо, и одежда были вечно черны.

* * *

Самым главным праздником в Сендарии, да и во всех западных королевствах, был Эрастайд. Много веков назад в этот день семь богов соединили руки, чтобы создать мир, произнеся лишь одно слово. Эрастайд праздновали в середине зимы, и поскольку на фермах в это время не много работы, вошло в обычай справлять этот праздник пышно, целых две недели, с играми и подарками и небольшими представлениями, прославляющими богов. Последнее, конечно, было затеей Фолдора.

И хотя этот добрый простой человек вовсе не питал иллюзий относительно благочестия остальных домочадцев, все же обитатели фермы считали своим долгом угодить хорошему хозяину.

Но, к несчастью, этой зимой замужняя дочь Фолдора Анхельда с мужем Эйлбригом решили сделать обязательный ежегодный визит, чтобы, не дай бог, не поссориться с отцом. Анхельде совсем не улыбалось подвергать себя опасности лишения наследства за непочитание родителей. Однако ее приезд был всегда тяжелым испытанием для Фолдора, который взирал на мужа дочери, безвкусно разодетого и высокомерного мелкого служащего в торговом заведении столицы королевства – Сендаре, с плохо скрываемым презрением.

Однако их прибытие совпало с началом празднеств на ферме Фолдора, и, хотя особой любви эти двое ни у кого не вызывали, появление их было встречено с некоторым энтузиазмом.

У Гариона оказалось столько работы на кухне, что он совсем не встречался с приятелями и не смог разделить с ними обычное предпраздничное возбуждение. Да и сам приближающийся праздник потерял почему-то былое очарование. Мальчик тосковал по доброму старому времени и, горестно вздыхая, бесцельно слонялся по кухне, словно тень.

Даже традиционные украшения, развешанные в обеденном зале, где всегда проходило празднование Эрастайда, казались в этом году решительно раздражающими глаз. Еловые лапы, подвешенные к потолку, были не такими зелеными, как всегда, натертые воском яблоки, подвязанные к лапам, – меньше и бледнее, чем обычно.

Гарион все чаще вздыхал, находя тайное горькое удовлетворение в такой неразделенной печали.

Однако на тетю Пол надутое лицо мальчика не производило никакого впечатления: на лице не отражалось даже мимолетного сочувствия. Она только чаще обычного трогала лоб мальчика рукой, проверяя, нет ли у него жара, да пичкала самыми мерзкими на вкус зельями, которые только могла сварить.

Гариону ничего не оставалось, как скрывать от всех свою грусть и вздыхать не так громко.

Знакомый сухой голос в душе объявлял, что он ведет себя просто по-дурацки, но Гарион упорно изгонял малейший признак веселья из собственной жизни.

Праздничным утром у ворот фермы появился мерг с пятью таллами и спросил Фолдора. Гарион, давно понявший, что на мальчишек никто не обращает внимания и можно узнать много интересных вещей, если маячить невдалеке и не лезть на рожон, нашел себе какое-то занятие поблизости от пришельцев.

Мерг, лицо которого покрывали шрамы, совсем как у того, что приезжал в Верхний Гральт, важно восседал на сиденье фургона, кольчуга грозно позвякивала при каждом движении. Поверх был надет черный плащ с капюшоном, из-под которого торчал меч. Глаза находились в постоянном движении, жадно вбирая все происходящее вокруг. Таллы, в грязных войлочных сапогах и тяжелых плащах, с безразличным видом облокотились о фургон, не обращая внимания на свирепый ветер, взметавший снег на полях.

Фолдор, одетый в лучший дублет в честь Эрастайда, подошел к воротам в сопровождении Анхельды и Эйлбрига.

– Доброе утро, друг, – приветствовал он мерга. – С праздником!

– Ты, как я вижу, фермер Фолдор? – проворчал тот с сильным акцентом.

– Совершенно верно, – ответил Фолдор.

– Мне известно, что у тебя много хорошо закопченных окороков.

– Свиньи в этом году неплохие, – скромно ответил Фолдор.

– Я куплю все! – объявил мерг, звеня монетами в кошельке.

– Завтра с утра совершим сделку, – поклонился фермер.

Мерг в недоумении уставился на него.

– Мы люди благочестивые, – пояснил Фолдор, – и не осмелимся оскорбить богов, омрачив праздник.

– Отец! – с негодованием воскликнула Анхельда. – Не глупи! Этот благородный торговец проделал долгий путь!

– В Эрастайд нельзя, – упорствовал Фолдор, покачивая головой.

– В городе Сендаре, – начал Эйлбриг гнусавым голосом, – мы не позволяли подобным предрассудкам мешать важным делам.

– Здесь не город, – твердо ответил Фолдор, – здесь ферма Фолдора, а на ферме Фолдора не работают и не заключают сделок в Эрастайд.

– Отец, – запротестовала Анхельда, – у почтеннейшего торговца много золота. Золота, отец, золота...

– Ничего не желаю слышать, – провозгласил Фолдор и обернулся к мергу:

– Ты и твои слуги будут желанными гостями на празднике. Места для ночлега хватит, а еды наготовлено на сотню человек. Подумай, ты можешь поклониться богам в этот великий день! Ни один человек еще не стал беднее, если он набожен и чтит богов!

– В Ктол Мергосе такого праздника нет, – холодно отрезал человек с покрытым шрамами лицом. – Как говорит благородная дама, я приехал издалека и задерживаться мне недосуг.

– Отец!!! – прорыдала Анхельда.

– Я знаю соседей, – спокойно ответил Фолдор, – и боюсь, сегодня вам не повезет ни в одном доме – все соблюдают праздник!

Мерг на секунду задумался.

– Ну что ж, пусть будет так, как вы сказали, – решил он наконец. – Я принимаю ваше приглашение, но с условием, что мы совершим сделку с утра пораньше.

Фолдор поклонился:

– Завтра я к вашим услугам, как вы того желаете.

– По рукам, – согласился мерг, спрыгнув с сиденья.

В обеденном зале уже накрывали столы. Служанки с помощницами, специально назначенными на этот день, сновали из кухни в зал, подгоняемые тетей Пол, внося блюдо за блюдом.