Глава 6

Бретт приняла совет Малколма. Более двух лет в Париже она погружалась в свой новый мир и одержимо работала, сделав огромное количество фотографий. Она тайно переправила через континент свой красно-вишневый «пежо», подаренный ей тетей Лилиан на восемнадцатилетие. Встречалась с людьми и запечатлевала свое понимание мира на пленке.

Она снимала не только модели современнейшей моды, но и обветренные лица баскских рыбаков, и лица механиков, ставшими жесткими в условиях Северного моря, и лица изнеженных туристов — все открывалось перед камерой, словно умиротворенное и успокоенное величием ее глубокого взгляда.

Благодаря дружеским зарубежным связям, приобретенным Лилиан во время пребывания за границей, для Бретт были открыты все двери. Она побывала на виноградниках Бургундии, каталась на лыжах в австрийских Альпах с виконтами и герцогинями. Она чувствовала себя как дома на великолепных пляжах Монте-Карло, и в деревне Ноттин-гемшир.

За два года странствований Бретт получила больше знаний, чем ей дали бы четыре года учебы, а к диплому она никогда не стремилась. Теперь, в свои двадцать лет, с высоты своей юности и таланта, она жаждала увидеть свою работу на обложках журналов. С усердием она обходила каждый журнал Парижа, Лондона и Милана, однако ее работу приняли только в каталог по материнству в Мюнхене. Художественные директора, ответственные за оформление, почти по-университетски неистовствовали по поводу ее снимков.

— Дорогая, твои работы сказочны! — восхищались они. — Зайди, когда у тебя будет реклама.

Рекламные листки — страницы из журналов с твоими снимками — ключи, позволяющие всем осознать, что кто-то еще нашел твои работы уникальными, восхитительными и не напрасно оплаченными.

Бретт знала, что могла купить себе путь к карьере. В восемнадцать лет она начала получать доход от счета, открытого дедом на ее имя и, хотя у нее не было разрешения трогать его до двадцати пяти лет, она считалась респектабельной юной особой.

Но не ради денег она трудилась, она жаждала признания своего таланта. Более того, она хотела избежать той жизни, которой жила ее мать: богатой, избалованной и бесполезной. А так как ее отец не захотел дать ей своего имени, она решила сама сделать его себе.

— Расслабься, Кристи. Ты же идешь не на гильотину. — Бретт видела, что облака над Монмартром сгущаются.

«Она не может сейчас заплакать», — подумала Бретт. Кристи, начинающая модель, выглядела потрясающе, очень много снимков было сделано верхом на лошади.

Мартина Галлет, одна из оформителей банка «Лефт Банк», бросившая вызов потомкам главного дома пошива платья на Рю дю Фауборт Сент-Оноре, ссудила Бретт для Кристи матросское платье из тафты с сатиновыми лацканами, плиссированные брюки и белую шелковую рубашку.

Это было моделью Мартины под названием «ле смокинг» — фурор моды конца 1982 года. Мартина любила фотографии Бретт и, так как ей понравились результаты ее прикидочных работ, она решила поместить рекламу Бретт стилей своей новой коллекции.

Бретт знала, что деньги будут незначительные — молодые дизайнеры обычно имели низкий заработок — но престиж, в котором она так нуждалась, появится обязательно, и ее снимки будут принимать издатели журналов и газет всего мира.

Мартина выбрала темноволосую Кристи из коллекции моделей, которую представила ей Бретт. У Кристи был хитрый озорной взгляд, заставляющий одежду играть, но она была крестьянской моделью. Около трех недель назад ее, семнадцатилетнюю, пригласили работать в агентстве «Нью-Йорк эдженси». В Нью-Йорк она приехала с матовой помадой на губах, пастельными неяркими тенями на веках и со стрижкой, как у беспризорника. После нескольких предварительных прикидок они отправили ее в их парикмахерский филиал на шестимесячное совершенствование внешности и создание ей рекламы в надежде, что по возвращении в Нью-Йорк, где делались настоящие деньги, Кристи оправдает начальные инвестиции и прибавит хорошие дивиденды в их сундуки.

Но Кристи была нервозной, неопытной девушкой.

Она понимала, что день проходит плохо — а в голове не было мыслей, каким образом дать Бретт то, о чем она просила.

Бретт убрала наверх волосы с ее лба и подготовила статистов. Она видела нескольких художников, сидящих за деревянными мольбертами и работающих над портретами туристов.

— Подожди здесь, — сказала она Кристи, и большими шагами прошла через площадь — как обычно под прицелом многих глаз.

Со времени своего приезда в Париж стиль одежды Бретт шел от ее школьной формы: джинсов и черного свитера с высоким воротом. Этот стиль предполагал, что она была студенткой американского колледжа, путешествующей по Европе. Сейчас она заправила свитер в блестящие черные кожаные легенсы. Ее свитер, один из тех, что она приобрела в Милане, был закрыт жилетом фотографа со множеством карманов для принадлежностей, которые необходимо всегда держать под рукой.

Бретт подошла к одному из художников, красивому молодому парню с копной светлых волос, отдыхавшему на замшевом директорском стуле, оставляемом для позирующего, а его ноги лежали на складной табуретке.

— Извините, сэр. Сколько…

— Я говорю по-английски лучше, чем по-французски, если это вас интересует, — перебил он.

— Хорошо. Сколько вы берете за портрет? — спросила Бретт, измерив его взглядом.

— Углем — сто франков, но для таких зеленых глаз я бы предложил пастель. Стоимость их не очень отличается. — Он встал и поклонился. — Садитесь.

— Это не для меня. Я бы хотела, чтобы вы рисовали вон ту девушку, а я буду ее фотографировать, — объяснила Бретт. Художник удивленно поднял брови и повторил:

— Вы хотите фотографировать ее, когда я буду рисовать?

— Я понимаю, что это звучит глупо, но я фотограф, а она моя модель, и я стараюсь весь вечер добиться, чтобы она вела себя естественно, но или она не знает, как это сделать, или я напугала ее… — раздраженно сказала Бретт.

Она была в отчаянии: вечерний свет угасал очень быстро.

— Таким образом, я буду декорацией?

— Точно.

— Хорошо звучит. И если она не растеряется, я сделаю ее портрет, а у вас пропадет сегодняшняя головная боль. — Он улыбнулся. — Кстати, фотограф, меня зовут Джо Таит.

— Я сейчас вернусь. Меня зовут Бретт Ларсен.

Кристи сидела натянутая как струна. Джо повернулся к Кристи.

— Мы могли бы сделать простой эскиз, а для вас, я думаю, оплатой будет специальное Суперпутешествие. У вас есть выбор: Эйфелева башня, Триумфальная арка или моя любимая статуя Свободы. — Он достал кипу листов с нарисованными видами. — Я действительно этим живу. Покупаю их, как сумасшедший.

Кристи хихикнула, а Джо продолжил разговор, выбирая из коробки из-под сигарет пастели. Вскоре Кристи свободно болтала, жестикулировала и смеялась.

Бретт кружилась вокруг них, делая снимки, благодарная и уверенная, что ее план удался. «Он действительно, ничего», — подумала она, рассматривая его карие глаза, массивные плечи и руки, втиснутые в рукава оливково-зеленого мешковатого пиджака.

Наконец съемка закончилась. И когда Кристи, переодевшаяся в обычное платье, была на пути к ближайшему метро, Бретт расплатилась с Джо. Он заметил:

— Если бы вы дали мне какой-нибудь из ваших снимков, я бы послал его домой родителям в Форт Вейне. Они любят фотографии их ребенка в качестве художника за работой.

— Ты прошел такой путь из Форта Вейне для того, чтобы рисовать портреты туристов? — спросила Бретт, упаковывая свои вещи.

— В Париже предложений не больше, чем в Форт Вейне. Кроме того, я скульптор, но деньги — это хорошенькая вещь, пока ты не стад Микеланджело или Генри Мо, а это оплачивается лучше, чем прислуживание за столон, — сказал Джо, складывая мольберт.

Бретт сразу понравилась его спокойная, простая манера.

— Хорошо, пиши телефон, я сделаю тебе снимок, — согласилась она.

Джо оторвал уголок от эскиза и нацарапал номер телефона.

— Ты должна будешь оставить записку у моей хозяйки.

Джо помог подтащить ее вещи к машине, легко взвалил на плечи ее сумку в дополнение к своим. Оказалось, у них много общего. Джо оставил университет в Индиане после года учебы, чувствуя себя обкраденным после колледжа. Он путешествовал по Европе, делая эскизы для заработка, изучая искусство самостоятельно. Бретт чувствовала, что он понимает ее страстное желание — стать известным мастером.

— Ты должна выходить каждый день, делать лучшее, что ты можешь, и надеяться, что кто-нибудь поймет, как это хорошо. Бери свои снимки, показывай их, для этого используй любой шанс и будь готова, когда подвернется удобный случай, — сказал он тоном, полным уважения.

Джо громко хлопнул дверцей машины, затем заглянул в открытое окно и поцеловал Бретт в щеку.

— Мой агент позвонит тебе утром, — ухмыльнулся он и большими шагами ушел.

Бретт припарковала свой «пежо» на одну из свободных стоянок на Рю де Сейн, достала сумки с камерой.

Проходя через открытый рынок Бюси, Бретт, поторговавшись, купила малину, груши и бутылку «Чабичо», которые, она надеялась, скрасят сегодняшний вечер.

Наконец она достигла трехэтажной, поросшей плющом виллы на узкой, покрытой булыжником улице Бурбон Ле Шатэ, где арендовала квартиру на верхнем этаже. Бретт открыла входную дверь и с радостью посмотрела на герань, свисавшую из полосатого белого с голубым горшка. Ее упавшие темно-красные лепестки лежали внизу на мраморном полу.

Забрав почту из дугообразного комода в холле и поднимаясь по лестнице, она поняла, что ей очень нравится этот дом так же, как в тот первый раз, когда она увидела его.

Тетя Лилиан стремилась поселить ее в более фешенебельном месте около улицы Риволи или площади Л'Опера, но район этот ей показался неотразимым. В тот момент, когда Бретт ступила на Сен-Жермен-де-Пре, названный именем старейшей церкви в Париже, она поняла, что жить должна именно здесь, где все пульсировало энергией и идеализмом студентов Сорбонны.

Бретт и Лилиан прогуливались по необычно ветреным улицам и свернули на улицу Бурбон Де Шатэ, когда вдруг Бретт заметила вывеску «Сдается квартира». Бретт настояла на этой квартире с тремя террасами, косоугольными, во французском стиле, дверями и двумя спальнями, одна из которых вполне могла бы служить мастерской.

Все оставшееся время, пока Лилиан была с ней, они ходили по антикварным лавкам, комиссионным магазинам и на известный парижский рынок на Пюс де Сен-Кан, чтобы купить все необходимое для жизни в полуобставленной квартире.

Бросив сумки в белой с красным кухне, она налила себе стакан «Бьюджолайса». «Несмотря на ужасное начало, съемка прошла удачно, благодаря Джо Тайту», — подумала Бретт, зажигая бронзовый канделябр на журнальном столике. Она уселась на обитую ситцем софу просмотреть почту: счета лаборатории, которые она должна была оплатить завтра, когда заберет пленку сегодняшней прикидки, и два письма — одно от тети Лилиан, второе от Лизи.

Лилиан понравились свечи, которые ей прислала Бретт на день ее рождения. Их нежный цветочный запах напоминал Лилиан о садах в Кокс Коуве в их полном цветении. Лилиан также упоминала, что Барбара вышла замуж. Бретт не надеялась, что ее мать найдет еще одного глупца, но знала, что Барбара всегда будет среди мужчин. Они были ее карьерой, стимулом для нее, чтобы подняться утром.

Она не слышала о Барбаре с их последней стычки в аэропорту. «Меня действительно не трогает, что она делает с тех пор, как мы не вместе», — подумала Бретт, вставляя письмо в серебряную подставку для почты.

Письмо от Лизи начиналось с рассуждения: «Теперь я действительно узнала, что такое любовь». Бретт громко рассмеялась и постаралась вспомнить, в который раз Лизи узнала смысл любви с тех пор, как она живет в Сиракузе. Бретт сделала глоток вина и удивилась, как можно узнать, что означает любовь, если так трудно, а часто и невозможно определить, что есть сама любовь.

В Европе Бретт познакомилась со многими молодыми людьми. Некоторые были интересные, веселые и талантливые, другие наоборот, но все они могли быть друзьями, а не любовниками — за исключением Паоло.

Бретт приехала в Милан в надежде снять одну башенную коллекцию, однако она была неизвестным фотографом и не имела аккредитации от прессы, и ей не разрешили проводить съемки. На третий день ее тщетных усилий она стояла в стороне от шатра, готовая сдаться и вернуться в Париж, когда молодой человек в сшитом на заказ сером костюме и белой рубашке «поло» подошел к ней.

— Вы хотите попасть внутрь, да? — спросил он на чистом английском.

— Да, я хочу! — ответила Бретт. Он представился: Паоло Бернини, фирма «Бернини Тектайлс», из Турина. Он брал ее на все представления, а по вечерам они вместе ужинали. Паоло был остроумен, очарователен и дьявольски красив. Он также был преданным романтиком.

После этого они два месяца плавали по Средиземному и Эгейскому морям на его яхте с названием «Красивая судьба». Днем они исследовали скалистые острова вулканического происхождения, ночью лежали на палубе под звездным небом, исчезая в объятиях и глазах друг друга. От Паоло она узнала радость познания мужчины. Она думала, что никто не может быть столь прекрасным, пока он не стал планировать ее жизнь. Она приедет в Турин, где у его семьи большая фирма, производящая лучшие в Италии шерстяные ткани, заявил он, когда они слушали Беллини и наблюдали заход солнца. Она возражала, что будет работать в Париже или Милане, но не в Турине. Затем Паоло стал настаивать, что она вообще не должна работать — фотография будет ее хобби. Ее единственной заботой будет оставаться красивой и приносить ему счастье. И Бретт поняла, что это конец.

Она написала Лизи о своих делах с Паоло и провозгласила, что никогда не сможет променять собственные цели и амбиции на обручальное кольцо. И Бретт знала, что человек, который ей нужен, никогда не попросит ее сделать это.

Глава 7

Шикарное, состоящее из металла и стекла здание «Вуаля!», одного из старейших и наиболее престижных журналов мод Парижа, наводило страх, но Бретт была готова ко всему. Она положит свой рекламный альбом в горке других на полукруглую начищенную до блеска стальную стойку и заберет его на следующее утро. Бретт, как делали многие фотографы, между четвертой и пятой страницами положила свою визитную карточку. Если она сдвинется или исчезнет, то сразу будет понятно, что кто-то его просматривал.

Бретт проверила по записной книжке, что пришла в назначенный день, и обратилась к надменной брюнетке.

— Простите, вы не знаете, для чего этот сбор?

— В агентстве мне сказали, что они ищут новые лица. У них всегда одни и те же девушки из номера в номер.

«И еще используют одних и тех же фотографов», — подумала Бретт, а модель конфиденциальным шепотом продолжала:

— Вчера, около половины пятого, мой распорядитель сказал, что кто-то позвонил из «Вуаля!» и попросил посмотреть все модели агентства за исключением тех, кто занят в следующем номере.

Сердце Бретт трепетало. Ошибка швейцара дала ей возможность войти, но что произойдет, когда она действительно встретится с художественным директором. Если бы только она смогла поговорить с ним! Бретт знала, что смогла бы заставить его посмотреть альбом. Это было бы началом! «Что я теряю?» — трезво раздумывала она.

На встречах фотографов все рассказы о «Вуаля!» обычно сводились к художественному директору, чрезмерно самоуверенной вспыльчивой Бретон, острой на язычок. Она была художественной силой журнала еще с 60-х годов, формируя его в своем собственном очень взыскательном вкусе. Безупречно сшитые наряды были надеты на аккуратно причесанные и сильно накрашенные модели, которые чопорно позировали в шикарно обставленных комнатах. «Вуаля!» сохранял еще своего преданного читателя и респектабельное место в истории журналов мод. Но начиная с 70-х время остановилось на его страницах.

Свободная, простоволосая, с минимум макияжа модель в причудливой, но естественной позе была критерием стиля Бретт. Каждая фотография отличалась от другой, однако все создавали впечатление ее авторства: фотографии Кристи оказались удачнее, чем Бретт ожидала. «Если она ищет новые лица, может быть, она готова к новым фотографиям тоже. Все, что она может сделать, обругать меня, выгнать вон», — заключила Бретт, закрыв свой альбом и ожидая своей очереди.

Бретт ждала уже около часа, обдумывая стратегию предстоящей встречи. Когда величавая черная кудрявая модель вышла из кабинета, она поняла, что настала ее очередь. Бретт уверенно вошла в кабинет, стараясь не обращать внимания на свои потные ладони. Мельком она увидела сквозь две застекленные стены прекрасный вид города. Другие стены неожиданно были завешены, казалось бы, редким набором тарелок с видами, цитатами, фотографиями, обложками «Вуаля!» и бейсбольными вымпелами. Повсюду лежали кипы корреспонденции, газет и журналов, даже на разноцветных ящиках картотеки.

Оказавшись в кабинете, она остановилась. Сидевший за потрепанным дубовым столом спиной к двери, погруженный в яростный телефонный разговор был главным редактором «Вуаля!» Лоренс Чапин.

Эмигранта из Америки, яростного холостяка часто фотографировали на открытиях галерей, премьерах и торжественных обедах. Однажды Бретт видела его даже в джаз-клубе. Она сразу узнала его замечательные волосы — густые волны, черные и блестящие, как оникс, с пробивающейся сединой.

— Я уверен, что наш крайний срок — две недели! — упорствовал он. — Делайте что хотите с вашими рекламщиками, но внушите им, что «Вуаля!» будет более захватывающей, чем все предыдущие пятнадцать лет!

Занятый разговором, Лоренс повернулся на стуле и, не взглянув на нее, протянул руку к альбому.

Его слова подстегнули Бретт. Главный редактор никогда не связывался с рутинными делами, такими, как отбор моделей, значит, что-то происходит. «Это мой шанс. Это самый безумный шаг в моей жизни», — думала она, открывая альбом на первой странице. Каждый ее нерв дрожал. Когда Лоренс перевернул вторую страницу, то понял, что что-то не так.

— Это ваша работа! — взорвался он, переворачивая еще две страницы, не глядя на снимки.

Лоренс был настроен по-боевому. Бретт знала, что она должна иметь быструю реакцию, иначе раунд проигран.

— У меня нет времени на это! — закончил Лоренс и положил трубку. Сначала он оглядел ее сверху донизу своим опытным взглядом.

Хотя Бретт знала, что он критически анализирует фотогеничный потенциал ее лица и тела, как сама делала сотни раз с моделями, неожиданно она почувствовала себя незащищенной под его пронизывающим взглядом.

«Она достаточно хороша, — подумал Лоренс. — Правильная высота, прекрасные волосы, кожа и действительно поразительные зеленые глаза». И после парада нарядов, которые Лоренс наблюдал с утра, он был поражен простотой ее одежды. Красная шаль представляла яркий контраст черному свитеру и блестящим, черным, без каблуков ботинкам. «Ей надо сбросить пару фунтов, но даже невзирая на это…» Он опять посмотрел на ее альбом, изучая каждую страницу, затем на Бретт.

— Что все это значит? — враждебно спросил он. — Это ваш альбом?

— Да, это мой альбом. Меня зовут Бретт Ларсен, и я — фотограф.

— Фотографы оставляют свои рекламные альбомы, мисс Ларсен. У меня нет времени и терпения на эти выходки, — раздраженно сказал Лоренс, продолжая рассматривать альбом.

— Я также считаю, мистер Чапин. Это не забава. Наверное, я должна была оставить свой рекламный альбом вместе с другими при выходе, но когда швейцар принял меня за модель, я увидела в этом возможность показать фотографии художественному директору.

Обычно альбомы возвращают непросмотренными. Я не ожидала встретить вас, — согласилась Бретт.

— Вы приносили сюда ваши работы до этого? Это действительно проблема, — пробормотал он.

— Извините? — Бретт не расслышала его слов.

— Ничего. Я разговаривал сам с собой. Они неплохи. Действительно, некоторые из них очень хороши — особенно эти, — сказал он, показывая на снимки Кристи.

— Спасибо, — тревожно сказала Бретт. Она знала, что была не права, но она была здесь и редактор «Вуаля!» делал комплименты ее работе!

— Скажите мне, почему я должен ангажировать вас? — спросил Лоренс. Несмотря на это менее чем благоприятное знакомство, он восхищался мужеством Бретт и ему понравился ее стиль.

— Потому, что я хорошая, — ответила Бретт нагло и без промедления. — Я новая и ничего похожего на мою работу не появлялось на страницах «Вуаля!». Я не могла не подслушать ваш разговор. Вы хотите дать журналу новый взгляд, другое чувство, и я смогу помочь сделать это. — Бретт излучала энтузиазм и уверенность, которые она ощущала в работе. — Когда я работала с Малколмом Кентом…

— Вы работали с Малколмом Кентом? — нетерпение Лоренса сменилось намеком на интерес.

— Два года в Нью-Йорке, и нет лучшего учителя, чем увидеть то, что ты хочешь, и запечатлеть это на пленке.

Лоренс возвратился к ее альбому и молча еще раз изучал фото. Наконец он спросил:

— Вы видели предсказание моды, представленное при входе в издательство?

— Это называется «Предвидение моды», — осведомленно ответила Бретт.

— Не больше. И ряд снимков в охотничьих домиках с восхитительными названиями выставлены там же. Теперь это цветной в три страницы материал под названием «Слишком горячий». Я хочу следующий его номер снять в квартире, вид которой говорит, что в ней действительно проживает кто-то в возрасте не менее девяноста лет. И мне нужно это к следующей среде. Вы сможете это?

— Я бы не была здесь, если бы не смогла.

— Хорошо. Вы мне будете нужны завтра в одиннадцать часов на редакторском совещании. Мы обсудим товары, расположение и модели. А что за модель на этих снимках? — указал Лоренс на Джо Тайта.

— Это не модель. Он художник.

— Мне нравится его вид. Каждая мужская модель, которую я видел, выглядит произведением какой-нибудь первоклассной школы. Я хочу, чтобы вы использовали его в ваших работах. Вы можете уговорить его сделать это? — спросил Лоренс.

— Я постараюсь, — ответила Бретт.

— Сделайте все возможное и дайте мне знать завтра на совещании. И, мисс Ларсен, у меня нет времени на переделку. Если снимки будут удачными, мы напечатаем их и поговорим о следующем номере. Если нет, я пропечатаю их в любом случае, но я никогда вас больше не приглашу.

Бретт ликовала и почти бежала по бульвару.

Она хотела каждому крикнуть, как будто громкие слова заставят ее поверить, что это не сон. «Я сделаю лучшие снимки, какие Лоренс Чапин когда-либо видел», — думала она победоносно.