ПРОЛОГ

— Ты не можешь умереть! Пожалуйста, не умирай! — шепотом умоляла Бретт Ларсен.

Больница была расположена в Манхеттене, в нескольких кварталах от дома ее матери.

Пока санитарная машина мчалась сквозь августовский ливень, два медика пытались сохранить едва заметные признаки жизни. Бретт стояла на коленях возле носилок, придерживая холодные, уже синеющие ноги матери.

«Теперь все понятно, — думала Бретт, — здесь все замешаны. И не моя мать была тому виной. Почему она никому не рассказала? Все могло бы быть иначе. Но теперь это уже не имело значения. Она должна выжить».

— Мама, я тебя люблю.

Санитарная машина остановилась. Двери словно сами открылись, и, прежде чем носилки опустили на землю, мрачная темнота оживилась от галогенных ламп и шума моторов. Бретт спрыгнула на тротуар и сразу же была атакована репортерами.

— Ваша мать хотела покончить жизнь самоубийством? Есть сообщения, что ваш дед тоже умер сегодня. Можете ли вы подтвердить это? Знаете ли вы причину ссоры между вашей матерью и ее отцом? Дадите ли вы свою фотографию как глава «Ларсен Энтерпрайсиз»?

Бретт, ошалевшая от этих вопросов и сплетен, с помощью окружавших ее охранников устремилась за двойные двери. Ее ввели в пустую комнату и, сказав, что доктор сразу же сообщит ей о каких-либо новостях, оставили одну.

Бретт упала в кожаное кресло, ее одежда была растерзана, а длинные темные волосы растрепанные и мокрые. Она прижала колени к груди и сидела, раскачиваясь взад-вперед; ее зеленые глаза уставились в никуда. Она надеялась, что скоро приедут ее жених и дорогая тетя Лилиан. Бретт никогда бы не пережила ужас прошлой недели без них; она нуждалась в них и теперь — все это Бретт осознавала, борясь с охватывающей паникой.

В сотый раз с тех пор, как она оставила квартиру матери, Бретт взглянула на часы и вдруг поразилась увиденной дате: ирония судьбы. Как все это могло произойти в день ее рождения? Так много случилось в день ее двадцатишестилетия. «Почему-то мать всегда старалась быть высокомерной в день моего рождения», — устало размышляла она, вспоминая торжество, которое устроила мать в день ее десятилетия.

Глава 1

— Я перебросила мяч через сетку больше раз, чем ты, — хихикнула Бретт, забираясь на залитый солнцем солярий. Она бухнулась в белый в голубую полоску шезлонг и покрутила своей косой, как прыгалкой. Раш, двухлетний эрдельтерьер, уселся на холодный пол около нее.

— Ха, но я всегда бегаю быстрее тебя в гору с пляжа, — отпарировала Лизи Пауэл, ее лучшая подруга, вскарабкиваясь на плетеный диванчик и вытягивая шею, чтобы посмотреть на рабочих, поднимавших огромный брезентовый тент над южной лужайкой Кокс Коува.

Большое загородное поместье в Сандс-Пойнт на золотом берегу Лонг Айленда было подарено тете Бретт, Лилиан, ее мужем, господином Нигнлем Коксом.

— Что это за парень в розовой рубашке? — спросила Лизи и чуть не свалилась, наклонясь, чтобы рассмотреть его.

— Это Ян Векефорд. Мама сказала, что он дизайнер, — ответила Бретт, подскочив к окну.

— Он сказочный, — проворковала Лизи.

— Сказочный? Ходить с шарфом на шее в августе! Да он ничтожество!

— Это называется аскотом, — проинструктировала Лизи, отбрасывая светлые локоны. — Я видела это в кино.

— Как бы ты ни называла его, я все равно считаю его странным, — пробормотала Бретт.

— Посмотри на эти грузовики! — сказала Лизи, загипнотизированная караваном машин, растянувшихся от дорожки до служебного входа. Кажется, будет такое торжество… — воскликнула она, ошеломленная всей этой активностью.

— Хм, возможно, но я чувствую себя всегда такой потерянной на маминых праздниках, — тихо ответила Бретт.

— Это не мамин праздник. Это твой день рождения, — возразила Лизи.

Бретт вздохнула. Она не хотела уменьшать энтузиазм своей подруги, но знала свою мать.

Вдруг Раш, виляя хвостом, бросился к двери встретить свою хозяйку. Лилиан Ларсен Кокс. Лилиан была художником — ее владение было для нее и мольбертом, и холстом, и сумкой для красок и кисточек.

— Так, я думаю, вы мечтаете о ленче. Судя по вашей одежде, у вас было бурное утро, — подмигнула она им и улыбнулась.

В свои пятьдесят шесть лет Лилиан была статной женщиной, чистые голубые глаза ее отражали одухотворенность и теплоту. Копна белокурых волос теперь была подернута сединой, и, когда люди описывали ее как величественную особу, она с шуткой замечала, что при пяти футах восьми дюймах ее широкие плечи опираются на более полную, чем когда бы то ни было, фигуру. Лилиан смотрела на жизнь, как на экстраординарный банкет, и с возрастом ей казалось, что она приближается к десерту.

— Ну, кто победил в теннисном турнире? Девочки захихикали.

— Я думаю — мы проиграли, — сообщила Бретт.

— Надеюсь, вы вдвоем победите любую непогоду, — Лилиан, довольная, рассмеялась и повернулась к повару, который накрывал на стол.

— Я так люблю, как она говорит, — прошептала Лизи, восхищаясь смешением акцентов шведского, английского и американского языков, которые никогда не портили ее речь.

Бретт соглашаясь кивнула, ее ярко-зеленые глаза блестели. Дело было не в том, как говорила ее тетя, а в том, что она говорила.

Лилиан понимала больше, чем любой знакомый ей взрослый.

Бретт, Лизи и Лилиан сели за круглый стол, покрытый накрахмаленной белой скатертью, и с тарелками с нарисованными земляничками. Лизи, болтая ногами, скрипела стулом, пока Бретт не стрельнула в нее взглядом. Бретт не была уверена, что это никого не нервировало и что в конце концов она не упадет.

Лизи была маленькой и хрупкой, как дрезденская куколка, девочкой и постоянно заставляла Бретт осознавать свои габариты, поскольку выглядела на голову выше своей лучшей подруги. С другой стороны, Лизи чувствовала себя крошечной по сравнению с ней и, по секрету, мечтала иметь такие же блестящие темные волосы, как у Бретт, и такие же длинные тонкие ноги.

Когда Лилиан принесла салат из авокадо и крабы, украшенные травой, Лизи сказала:

— Все выглядит прекрасно, миссис Кокс. Это так восхитительно. — Она толкнула Бретт, которая разливала лимонад. — Как ты можешь быть такой спокойной? Тебе будет десять лет. Это значит — у тебя уже две цифры!

— Но у тебя три цифры, — поддразнила Бретт, напоминая, к огорчению Лизи, что ей девять с половиной лет.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Ты чувствуешь, что ты уже подросток? — Лизи вздохнула и повернулась к Лилиан, чтобы узнать ее мнение. — Подростки такие невозмутимые. Моему брату Дэвиду восемнадцать, и он учится в колледже в Калифорнии. Он даже умеет водить машину.

— Ты уверена, что он действительно придет? — Бретт старалась не показать своего волнения.

Этим летом Дэвид занимался с Бретт и Лизи математикой — своим «коньком» и единственной проблемой, возникавшей у них в Далтоне, частной школе. Лизи была на стипендии. За эти недели Бретт влюбилась в Дэвида и мечтала иметь такого брата.

— Да, я уверена, — ответила Лизи, надеясь, что в последний раз.

Она никак не могла понять, почему Бретт так понравился ее старший брат. Дэвид — нормальный парень, но не предмет для мечтаний.

Тишину полудня нарушил стук массивной входной двери, сопровождаемый потоком команд, произносимых громким, настойчивым голосом. Слова, сначала непонятные, по мере приближения становились более отчетливыми и, казалось, привнесли с собой неистовую энергию урагана. Бретт напряглась, ожидая появления матери.

— Мне безразлично — делайте так, — огрызнулась Барбара на одного из рабочих, входя в солнечную комнату.

Барбара Ларсен Норт вошла с видом драматической актрисы:

— Устройство праздника всегда доставляет мне жуткую головную боль, — сказала она и приложила руку ко лбу, прикрывая от солнца голубые глаза.

Лицо Барбары, посвежевшее после утреннего массажа, было таким подвижным и экспрессивным — как лицо ребенка. В самом деле, всем верилось с трудом, что ей 32.

— Как хорошо, что я здесь. С таким народом ничего не будет готово к приезду гостей. Добрый день, тетя Лилиан! Бретт, ты и Элизабет — ну просто отвратительны! Что заставило вас подойти к столу в таких платьях! — Она прошла дальше в комнату, расправляя складки платья, которое облегало ее фигуру. Мода говорила, что этот фасон устаревает, но мужчины мечтали о ней, а для женщин ее фигура была предметом зависти. — Почему ты меня не поприветствуешь?

Бретт поднялась со стула и оставила дежурный поцелуй на подставленной щеке, боясь испортить прическу матери. Ее белокурые волосы были уложены не совсем модно, однако и это ее не портило.

Было недостаточным назвать Барбару красивой. Пристальный взгляд, а каждый не преминул бы это сделать, приносил чувство удовлетворения, как будто бы исполнялось что-то сокровенное.

— Хелло, мама, — настороженно сказала Бретт, стараясь уловить настроение матери.

— Девочки все утро играли и выглядят довольно-таки прилично для ленча. Это не чаепитие с королевой… — вступилась за них Лилиан.

— Вы играли все утро? Перед началом твоего праздника у вас будет измученный вид, — сказала Барбара с возмущением.

Лицо Бретт омрачилось. Ее день рождения! Никто и не узнает, что она здесь.

— На празднике мы будем прехорошенькие, миссис Норт, — сказала Лизи. — Мы сейчас поднимемся наверх и немного отдохнем. Пошли, Бретт.

Барбара уселась в кресло напротив Лилиан, положив ногу на ногу, и бросила сумку рядом с собой.

Лилиан закурила сигарету и сказала:

— Я хочу поговорить с тобой об этом празднике, Барбара. Твой Ян Вексфорд много сделал для него, однако я не вижу, чтобы что-то было сделано для детей.

— Почему, тетя Лилиан? — начала сладко Барбара. — Ян Вексфорд устраивает самые лучшие торжества и танцевальные вечера. — Она оторвала лепесток фиалки и нервно теребила его.

— Я прекрасно знаю, как господин Вексфорд может устраивать торжества, Барбара, но я согласилась предоставить Кокс Коув только для того, чтобы отметить десятилетие Бретт, — сказала Лилиан.

— Но десять лет — такая важная дата, и ты должна согласиться, что тема Китая, задуманная Яном, просто восхитительна. Представь, этот праздник будет иметь историческое значение! — Лепесток фиалки, теперь крошечный шарик, выпал из ее пальцев.

— С каких это пор такие предприятия имеют историческое значение? — огрызнулась Лилиан.

— Будет также представление и для детей, — защищаясь, сказала Барбара.

— Сколько ты ожидаешь детей? Барбара растерялась:

— Ээ… около дюжины.

— Двенадцать детей из двухсот гостей! — Лилиан со злостью затушила сигарету.

— Так много ее маленьких друзей летом в отъезде, что дюжину в любом случае можно посчитать за сотню, — подсчитала Барбара.

— Ты не могла подождать хотя бы неделю? Я уверена, что Бретт поняла бы тебя, и тогда много ее друзей пришло бы к ней, — сказала Лилиан.

— Но тогда было бы поздно отмечать праздник «Августовское полнолуние», — настаивала Барбара.

— Меня не волнует этот праздник. Мне интересен день рождения Бретт, который, как мне кажется, занимает последнее место в твоей голове. — Она встала и пошла к двери. — Уже поздно что-либо изменить, но я хочу, чтобы ты знала, что ты не обдурила меня, и я уверена — Бретт тоже.

Оставшись одна, Барбара раздраженно смяла подол платья. Чтобы успокоиться, она закрыла глаза.

Приглашения — красные открытки, надписанные золотом, — прочитала: «27.08.72 г, в шесть часов вечера покорнейше просим присутствовать на торжестве по поводу праздника „Августовское полнолуние“ и десятилетия мисс Бретт Ларсен». Каждому лично они были вручены. Список гостей, рассчитанный на то, чтобы шокировать и успокаивать, включал баронов с Уолл-стрит, кинозвезд, известных общественных деятелей и даже гуру. У Барбары была своя стратегия приглашения гостей, она поддразнивала их лакомым кусочком большого веселья и гостями, уже принявшими ее приглашение. Как ей нравились звонки тех, кто любой ценой хотел попасть на эти вечеринки. Обычно в августе никогда не случалось никаких событий, но Барбара так все организовала, что знала: ее имя обретет огромную популярность.

Открыв глаза, она потянулась к сумочке, достала розовую коробочку для пилюль, вытряхнула две успокоительные таблетки и проглотила их, запивая лимонадом. «Эта вечеринка будет незабываемой!» — поклялась она и вышла из комнаты.

Глава 2

Бретт и Лизи широко раскрытыми глазами уставились на те принадлежности, которые Серж внес в комнату. Поверх черного кожаного саквояжа они увидели: фен, щипцы, склянки с гелями и помадами, а также флакончики с лаком для волос. Еще он принес ящик с парикмахерскими принадлежностями.

— Теперь твоя очередь, новорожденная, — сказал Серж с чуть заметным акцентом. — Только что я сотворил шедевр для твоей мамочки, а сейчас я поколдую над тобой.

— О! Должно быть, вы принесли весь первый этаж Блюмингдейла, — прошептала Лизи с благоговением.

«Будет очень забавно», — подумала Бретт, вспоминая, как красиво выглядела ее мать, выходя от парикмахера. Она подмигнула Лизи и спросила:

— Господин Серж, когда вы покончите со мной, смогли бы вы сделать что-нибудь и с Лизи?

— Конечно, мой ангел. В твой день рождения — все, что ты хочешь.

— Он очень милый, — прошептала Лизи, в то время как Серж сушил волосы Бретт.

— Как это будет выглядеть? — спросила Бретт.

— Это очень сложно объяснить. Я должен сконцентрироваться, — сказал Серж, оглядывая гребешки из слоновой кости гагата и живых цветов, которые должны были быть частью его творения. — Но ты будешь выглядеть как китайская куколка.

«Очень сложно», — подумала она: ей совсем не хотелось, чтобы гости весь вечер засматривались на ее прическу.

— В этом году в школе мы изучали Китай, — сказала Бретт. — Знаете ли вы, что, по традиции, китайские девочки носят волосы распущенными, пока не соберутся выходить замуж? Я думаю, будет дурным тоном, если поднять их вверх.

— Дурной тон? — нервно сказал Серж. Бретт не была твердо уверена в этом, однако, казалось, это очень обескуражило его. — Как ты говоришь они носят волосы?

Серж закрепил веночек из бело-розовых крошечных цветков в челке. Ее черные волосы, слегка подкрученные, ниспадали вниз по спине.

— Ты становишься красоткой — действительно красивой, — уверенно сказал он, доставая склянку с розовым блеском. — Думаю, что немного помады на губах тебе также не повредит.

Лизи уселась на место Бретт, и Серж принялся укладывать ее белокурые локоны в халу.

Бретт посмотрела на себя в небольшое настольное зеркало и не увидела девочку, высокую, нескладную, с тонкими руками и ногами и волосами, которыми можно было управлять, только заплетая их в косы. Она увидела симпатичную девочку, немного загорелую, в глазах которой отражались ум и удивление, и тепло улыбнулась.

Серж бесшумно исчез, бормоча что-то о дурном тоне.

Лизи, довольная своей внешностью, особенно помадой, села на кровать, оглядела комнату и подумала, что никогда бы никуда не ушла, будь у нее такая комната. Ей нравилась комната у себя дома, но квартира ее родителей никогда не сравнится с Кокс Коув или шикарной квартирой на Пятой авеню, где жила Бретт со своей матерью и Захари Ярроу, ее теперешним мужем.

— Что-то не так? — спросила Лизи, заметив серьезное выражение лица Бретт.

— Я только мечтаю, чтобы сегодня все прошло нормально и чтобы мама с Захаром опять не поругались, — ответила Бретт.

— Не переживай так, Бретт. Мы собираемся сегодня принять бой. Пошли, пора одеваться.

Лизи сняла с вешалки свое новое праздничное платье в желтый горошек. Бретт влезла в шелковую изумрудно-зеленую китайскую тунику и прикрепила серебряные аксельбанты на шее и плечах. Вышивка из букетов желтых, розовых и лиловых цветов с жемчужинами в центре была разбросана по всему наряду.

Лизи закрыла рот рукой, чтобы не взвизгнуть:

— Ты выглядишь, как китайская принцесса!

«Может, даже и моя мама будет довольна сегодня моим видом?» — подумала Бретт.

— Перед тем как нам спуститься, я хочу преподнести тебе подарок. — Лизи подошла к своему багажу и возвратилась с подарочной коробкой.

Минутой позже Бретт обрызгала себя духами с нежным освежающим запахом лимона.

— У меня никогда не было еще парфюмерии. Мне это так нравится! Спасибо тебе, Лизи.

В клубах цитрусового облака они важно спустились вниз, где их встретила Лилиан. У библиотеки они услышали голос Барбары:

— Почему ты не наденешь блейзер?

— Ты можешь считать, что обязана покупать мне вещи, но это не значит, что я обязан их носить, — ответил Захари.

— Я специально заказывала этот пиджак для сегодняшнего вечера, — настаивала Барбара.

— Черт возьми, Барбара, это шерсть цвета голубой волны. Знаешь ли ты, какая температура сегодня? — спросил Захари.

— Ты выглядишь нелепо — я умываю руки, — сказала Барбара в тот момент, когда Бретт, Лизи и Лилиан вошли в библиотеку.

Барбара стояла подбоченившись, посреди комнаты, одетая в тунику цвета мандарина — из белого сатина, украшенного золотым кантом. В разрезе юбки видна была ее бархатистая ножка с хрупкой ступней, балансирующей на рискованно высоких золотых сандалиях. Ее прическа была действительно шедевром: созданная накладкой с прекрасным белокурым шиньоном, который Серж уложил в виде цифры восемь, украшенной каскадом хрусталиков и жемчужин, играющих как северные огни. Барбара стремилась к контрастам. Она казалась окутанной в безмятежный молочный цвет, хотя ее глаза сверкали, а щеки горели.

— О, миссис Порт! — сказала Лизи.

— Спасибо, Элизабет. Ты одобряешь? — поинтересовалась Барбара.

— Может, я представлю именинницу уважаемым гостям? — сказала Лилиан, обращая внимание группы гостей на Бретт.

— Бретт! Ты словно вышла из песни о цветах! Роджерс и Хаммерстейн делали лучше, но там вдохновляла сцена! — сказал с энтузиазмом Захари, отрываясь от своего кожаного дивана.

— Спасибо, благородный Зах. — Бретт церемонно поклонилась и добавила:

— Ты тоже хорошо выглядишь.

Захари был в белых коттоновых брюках и пиджаке типа сафари цвета хаки. Он никогда не был красавцем и в свои пятьдесят три был лысым с кромкой из седых волос и небольшим брюшком.

Захари и Барбара поженились два года назад, и Бретт любила его. Он всегда вызывал в ней чувство ее значимости, ведя разговоры о пьесах и других взрослых вещах, как будто она была одним из его закадычных друзей из театра. Он был остроумным, прелестным, а также слыл талантливым продюсером на нью-йоркской сцене, но недавно его проекты лопнули. Бретт казалось, что мать приветствовала его неудачи, — она почти радовалась им, несмотря на то что он тратил ее деньги.

Бретт относилась к Захари больше как к деду, чем как к отцу, хотя она не знала ни того, ни другого. Она думала, что Брайан Норт — телевизионная звезда — был ее отцом, до тех пор пока четыре года назад они с матерью не уехали из Калифорнии в Нью-Йорк. Ей не разрешили больше никогда с ним встречаться. Когда Бретт спрашивала мать, почему они оставили Брайана или о том, кто был действительно ее отцом, ее вопросы наталкивались на каменную стену, как и вопросы о ее бабушке и дедушке: «Я не хочу обсуждать это когда-либо», — отвечала Барбара.

— Этот наряд тебе почти короток. Ты когда-нибудь перестанешь расти? — спросила Барбара. — Что за ужасный запах? Я отослала бы тебя наверх смыть его, но уже нет времени. И я думала, Серж сделает что-нибудь поинтересней с твоими волосами.

Внутренне Бретт вся содрогнулась от такой критики матери, но на ее лице это никак не отразилось. Ужаснувшись бесчувственности Барбары, Лилиан нежно сказала Бретт:

— Я что-то хотела тебе подарить.

— Не может это подождать? — нетерпеливо огрызнулась Барбара.

— Нет, не может, — сказала Лилиан и достала фотоаппарат. — С днем рождения, моя дорогая! — она накинула ремень девочке на шею и поцеловала ее.

— О, тетя Лилиан! Мне так нравится! Как ты узнала, что я хотела фотоаппарат? — воскликнула Бретт, глядя в объектив, чтобы сделать свой первый снимок.

— Фотография помогла мне сделаться лучшим художником. Я наблюдала, как ты делала эскизы на берегу, и подумала, что это поможет и тебе.

— Можем мы теперь уйти? — побито спросила Бретт.

— Минуту, — Лилиан передала Бретт крошечную, из голубого бархата, ювелирную коробочку. — Это от твоего дедушки.

— Почему он упорствует?! — закричала Барбара. — Он никогда ее не увидит, какие бы безделушки он ни присылал!

Бретт положила коробочку обратно в ящик стола. Лучше она возьмет ее попозже. Она знала: в ней лежало что-то приятное. Это будет еще одно украшение-зверюшка, которую ежегодно начиная с шести лет ей присылал дед. Барбара не разрешала носить его браслеты, поэтому Бретт складывала их в бюро.

— Барбара, нет никакого зла в его подарках, — сказала Лилиан.

— Зла? Что ты знаешь о зле? — раздраженно спросила Барбара.

— Я не знаю, что происходит в последнее время между тобой и твоим отцом, но именно его деньги делают твою жизнь столь экстравагантной. — Помолчав, Лилиан продолжала:

— Может, мы пойдем и поприветствуем гостей?

— Хорошо, — сказала Барбара. — Идите. Мы с Бретт скоро будем.

А за окном вечер купался в золотых лучах предзакатного солнца. Вереницы шикарных сверкающих «лимузинов» и «седанов» доставляли гостей ко дворцу — сердцу Кокс Коув.

Приезжающих встречали у огромного бассейна, сверкающего сотнями факелов в виде лилий, освещающих вишневые деревья вокруг большого газона, по которому важно разгуливали павлины, распушив похожие на радугу хвосты. Далее можно было видеть необычайно красивый жасминовый остров. Со всех сторон тента над площадкой свисали золотые шелковые ленты, трепещущие под легким дыханием ветерка в лучах вечернего солнца. Октет музыкантов с традиционными китайскими косичками в красных с черным халатах наигрывали веселые мелодии, встречая каждого почетного гостя.

Наконец Лилиан, Захари и Лизи достигли столов с красными скатертями. В центре каждого стоял большой стеклянный с толстыми вуалехвостыми золотыми рыбками аквариум, увенчанный бледно-розовыми цветами лотоса, которые своим нежным ароматом освежали воздух.

Напряженность, возникшая к половине пятого, так охватила Лизи, что, увидев Дэвида, она не сдержалась и, подбежав, бросилась ему на шею.

— Я так рада, что ты здесь, — сказала она задыхаясь.

— О, гусеничка! Что же такого я сделал, чтобы заслужить такие объятия? — спросил Дэвид, его коричневые глаза весело блестели. — Ой, Дэвид, это было ужасно. Ты бы слышал, что миссис Норт сказала Бретт. И не называй меня гусеницей, — затараторила Лизи.

— Что ужасно? — спросил Дэвид. Но она не успела ответить: прозвучал гонг, и фанфары протрубили марш.

Появились Бретт и Барбара, сидевшие в рикше на подушках ручной вышивки. Восторги вылились в аплодисменты в честь Барбары и сопровождавшей ее Бретт. Барбара махала рукой, в то время как ее ярко-голубые глаза оглядывали вокруг, оценивая внимание публики. Ее радары были безошибочны: она всегда знала, где и когда надо поддать немного жару.

Бретт, подавленная привлеченным к ней вниманием, подняла свою камеру и стала фотографировать.

— Убери ее, — шикнула Барбара, — тебя же не видно!

«Я знаю», — подумала Бретт, аккуратно укладывая камеру в футляр.

Вид Барбары ослабил в Захари прежнюю враждебность. Она сменилась мрачным предчувствием и ревностью, которые часто его охватывали. Барбара была наркотиком, прописанным от приближающейся старости и неудач. А Захари был безнадежным наркоманом. Он был болен этой всепоглощающей молодой женщиной, но знал, что проявление его чувств было бы встречено с презрением.

— В самом деле — волшебство! — Захари снял шляпу, помогая Барбаре выбраться из рикши. — Но тебе не кажется, что твой наряд излишне облегающий?

— Ой, Захари, не будь таким нудным, — ответила Барбара, зная, что упоминание о его возрасте будет держать мужа в страхе весь остаток вечера.

Дэвид увидел Бретт, стоявшую в рикше, брошенную и забытую, и кинулся к ней на помощь. Он легко опустил ее на землю и поцеловал в щеку:

— С днем рождения, Бретт! Извини, что без подарка.

— Все хорошо, — ответила Бретт, стараясь как можно дольше продлить ощущение поцелуя на щеке, — спасибо, что помог мне спуститься.

— Хорошо, что ты меня пригласила. Дэвид был тронут, получив приглашение, но не собирался приезжать, пока не услышал о масштабах торжества. В свои годы Дэвид знал о дворцах с арками, прислуге и «лимузинах» и что все это было повседневным в жизни Бретт, но он никогда с этим не соприкасался. Изумление этим богатством изменило весь ход его мыслей.

— Все так красиво! С чем можно сравнить поездку в рикше? — спросила Лизи.

Бретт села рядом с Лизи. Она хотела забыть происшедшее.

— Это действительно выглядело изящно. И посмотри на моего брата с усами. В последнее время я вижу его в костюме, который подарили ему родители на окончание, — поддразнила Лизи.

Дэвид отрастил усы, чтобы чувствовать себя равным среди одноклассников, которые были на два года старше его. Хотя ему было только восемнадцать, он поступил в Стан-форд, как особо одаренный — для получения знаний в области компьютеров.

Дэвид казался красавцем, его волосы развевались по плечам и были такими же кудрявыми, как у Лизи, только более темными, густыми и блестящими.

— Какая чудесная камера, — сказал Дэвид, не обращая внимания на замечания сестры.

— Мне подарили ее на день рождения, — гордо сказала Бретт. — Можно я тебя сфотографирую? — Она осторожно навела на него камеру.

Глава 3

Войдя в комнату, Барбара увидела Авери Торнтона, общественного редактора «Сегодня» — общества библии. Авери, маленький и толстенький мужчина неопределенного возраста, был наиболее влиятельным человеком в Нью-Йорке. Росписью его пера хозяева жизни поднимались и падали. Он был как ценным союзником, так и сильным противником.

— Авери, дорогой, ну как твои дела? — сладко спросила Барбара, целуя его. — А они говорили, что этого не может случиться, — добавила она с триумфом.

Год назад Авери заявил в «Сегодня», что летом в Нью-Йорке нет никакой общественной жизни, и настаивал на том, что никто не сможет устроить торжества в период с июля по август. Барбара увидела в этом брошенную перчатку и приняла вызов. Она наняла Яна Вексфорда и потратила семь месяцев на устройство праздника в летний сезон. Авери прислал ей ящик вина Шати Лафит Ротшильд и осветил в «Сегодня», что она не вытянет праздник.

На банкете все было спланировано по минутам, включая еду, игры и представления. По китайским традициям каждое девятое блюдо заканчивалось сенсацией: от нежного и сладкого до горячего и острого — все от владельца шикарного ресторана из Манхеттена.

Все было продумано, и Барбара предвидела свою победу. За четвертым блюдом, горя желанием услышать похвалу и комплименты, она принялась вертеться, стараясь быть постоянно на виду. Пока группа акробатов в блестящих костюмах давала свое представление, Захари наблюдал за своей женой. Барбара приблизилась к столу, где происходили шумные дебаты об арестах в Уотергейте. Молодой мужчина отодвинул свой стул и пристально поглядел на нее голубыми глазами с поволокой.

— Миссис Норт, вы сегодня очаровательны!

— Спасибо, мой добрый господин, — ответила Барбара и поклонилась так низко, как позволил ей узкий наряд. Она положила ногу на ногу, демонстрируя соблазнительный разрез на платье.

— Конечно, мне все равно, но я уверена, что такой молодой красавец, как ты, мог бы найти множество интересных дел в субботний вечер, — скромно сказала она в шуме окружавших их разговоров об Уотергейте.

— Я не могу думать о делах, которые должен выполнить. Может быть, только об одном. — Он откинул светлые волосы со лба и улыбнулся с озорством.

— Только об одном? — соблазнительно спросила Барбара, понимая, что игра уже началась.

Худая, мускулистая фигура Карсона была результатом четырехлетней игры в футбол в Гарварде. Он окончил его в мае и ожидал своего часа карьеры, но не был к этому готов. Барбара была его первой женщиной.

— Карсон, ты едва притронулся к тому, что лежит на тарелке, — заметила Барбара.

— Я боюсь, не смогу взять что-либо этими палочками.

Барбара подхватила пальчиками кусочек фаршированной утки и поднесла к губам Карсона.

— Иногда это самый простой способ. Он посмотрел ей прямо в глаза и, приняв предложенный лакомый кусочек, облизал ее пальчики, втянув их себе в рот. Глядя на это, Захари подошел и ревниво положил руки на плечи Барбары. Избегая ссоры, Барбара сказала:

— Дорогой, ты знаком с Карсоном Галахером? Карсон, это мой муж, Захари Ярроу.

— Превосходная вечеринка, сэр, — сказал Карсон, протягивая руку.

Игнорируя ее, Захари жестко сказал:

— Барбара, Стюарты спрашивали тебя.

— Клаудия требует к себе столько внимания, — сказала она поднимаясь, чтобы последовать за Захари. — Ты останешься на фейерверк, Карсон? — спросила она с усмешкой в глазах.

— Я не смогу пропустить его, — ответил он. Подносы с тортами в форме луны, сладкими черными бобами и солеными желтками утиных яиц — яствами Фиесты в честь луны августа — были расставлены на каждом столе. Затем огни потускнели, заиграл оркестр, и четыре официанта внесли необычный искрящийся торт в форме бабочки. Ударили тарелки, и гигантский разноцветный дракон — доброжелательное животное из китайского фольклора — пустился в пляс, позвав гостей спуститься к воде на фейерверк.

Полчаса ночное небо разрывалось кометами, искрящимися обручами и салютом, который можно было видеть за много миль.

Лилиан подошла к Бретт, наблюдавшей спектакль с Лизи и Дэвидом:

— Малышка, тебе самой нравится?

— Это лучший из праздников, — живо откликнулась Бретт.

— Может, пойдем попробуем торты? — предложила Лизи.

— Я останусь здесь подольше, — сказал Дэвид. Заинтригованный именитыми гостями и всем происходящим, он втягивал голову, стараясь разглядеть бассейн, где, как ему казалось, праздник только начинался.

В гостиной после торта с молоком девочки обсуждали события вечера.

Барбара не видела ничего противозаконного в том, что она убедила Карсона прогуляться с ней по лунному берегу. Для нее он был шестифутовым, красивым, сильным, ищущим удовольствия, и Барбара не могла больше сопротивляться этому соблазну и приняла вызов. У лестницы, ведущей к пляжу, Барбара присела.

— Я должна снять эти сандалии. Карсон встал на колени и поднял с песка ее изящные золотые туфельки. Он провел сильной горячей рукой по ее ногам и, дойдя до бедра, коснулся долгим нежным поцелуем открытого места в разрезе платья. Барбара издала низкий гортанный стон.

— Я бы хотел это делать всю ночь, — хрипло сказал он.

Не успела Барбара сказать и слова, как он поднял ее на ноги и с жаром обнимал до тех пор, пока они не слились в одно целое. Они страстно целовались, а его руки в постоянном движении гладили ее плечи, руки, спину. Его все возрастающая настойчивость возбуждала ее, но перед тем, как окончательно уступить своему жгучему желанию, она оттолкнула его. — Пойдем дальше по берегу. Я знаю место. Когда они прошли дюны, у скалы скрывающей свет луны, она остановилась. Карсон стал расстегивать кнопки на ее платье. Барбара закрыла глаза и предоставила ему удовольствие раздеть себя. Она прижала ладони к его бедрам и поглаживала их все ниже и ниже… Карсон сжимал ее груди и наконец добрался до разреза, который так возбуждал его весь вечер.

Лилиан слегка щелкнула Бретт, прерывая ее разговор, и указала на угол голубого бархатного дивана, где уснула Лизи.

Бретт захихикала, шепча:

— Она всегда так. Говорит, говорит и вдруг уже спит.

— Я думаю, надо уложить мисс Пауэл в постель. Почему бы тебе тоже не пойти — я бы уложила вас обеих, — с нежностью сказала Лилиан.

— Можно выйти ненадолго из дома: я хочу снять еще несколько видов?

— Хорошо, только ненадолго, — ответила Лилиан.

Бретт взяла свою камеру, побежала и на террасе врезалась в Захари.

— Можно я возьму твое…

Он прошел мимо нее, словно не заметив, и вышел.

Бретт оделась и отправилась вдоль берега к скале — излюбленному месту размышлений над смыслом жизни. Приближаясь к скале, она услышала прерывистое дыхание и остановилась: потом все смолкло. На момент показалось, что это плеск волн и отзвуки оркестра. Затем она услышала шуршание и стон. Она подошла ближе и, когда открылась затененная часть скалы, увидела спину матери. Сначала из-за того, что Барбара была на коленях, Бретт подумала, что она ранена. Но когда рванулась помочь ей, увидела мужские ноги и поняла, что это не ноги Захари.

Она медленно попятилась назад, но в это время Захари подбежал к жене.

— Как ты смела! — заревел он. Барбара вскочила на ноги, прикрывая одеждой свою наготу.

— Захари, позволь мне объяснить…

— Объяснить что? Что ты за моей спиной спишь с мужиком! Я уже знаю об этом. — Голос Захари перешел в хрип. — Я люблю тебя! Ты мне нужна, и ты знаешь это! Ты заставляешь меня страдать!

— Вы должны успокоиться, — вмешался Карсон.

— Почему? Хорошо, вы оба можете гадить мне на голову и смеяться над бесхребетным евнухом, когда я уйду!

— Захари, послушай… — умоляла Барбара.

— Нет! Вам больше никогда не придется надо мной смеяться! — Захари поднял 32-дюймовое автоматическое ружье, прихваченное из дома. Пять четких, глухих выстрелов разорвали воздух, затем последовала глубокая тишина, которая, казалось, остановила время.

— Нет! — завопила Бретт, и ее голос эхом отозвался в ночном воздухе.

Барбара упала в обморок, а безжизненное тело Карсона с неуклюже вывернутыми ногами лежало на холодном песке.

Захари бросил ружье.

— Я сделаю так с каждым, — тихо сказал он.

Бретт бросилась бежать, спотыкаясь, падая, разрывая платье. Рыдая, она взбежала вверх и врезалась в собравшуюся там толпу. Руки старались схватить ее, голоса звали, но Бретт, видя сквозь слезы только тело Карсона, пробивалась сквозь толпу.

— Бретт! Что случилось? — Дэвид поймал ее.

Она царапалась, кусалась и визжала, пока наконец, не поняла, что это Дэвид. Затем ее тело обмякло, и она заплакала в истерике.

— Все хорошо. Все хорошо, — повторял он, неся ее домой.

У нью-йоркской прессы был знаменательный день: описание трагедии с Бретт, невинной юной свидетельницей, в центре. После случившегося Лилиан спрятала Бретт в своей квартире в Сан-Ремо, но и там Бретт осаждали бесчувственные репортеры и фотографы, а во сне ее мучили картины страшного события. Такое тяжкое состояние продолжалось до ноября; Лилиан добилась приказа, ограждающего Бретт от постоянного посягательства прессы, которая неустрашимо сконцентрировалась на Барбаре, оставшейся в своей квартире на Пятой авеню. Она никого не видела, даже свою дочь. Излучающая красота Барбары была узурпирована изможденной бледностью. Валиум и алкоголь притупили взгляд ее некогда сверкающих глаз, большие темные круги легли вокруг них, как зловещие тени.

Журналисты хронологически, поминутно описывали развитие событий, никогда не забывая заметить, что она была дочерью Свена Ларсена, влиятельнейшего промышленного магната, а также и то, что она была бывшей женой телевизионной звезды Брайана Норта. Барбара получила великое удовольствие в том, сколько неприятностей им эта история доставит.

В мае, после показаний и длинных обсуждений, Захари был осужден за предумышленное убийство, но Барбару все равно не оставляли в покое. Некоторые, наиболее непримиримые, вычеркивали ее из своих телефонных книг. Другие чувствовали жалость, пытаясь поставить себя на ее место.

Барбара просматривала страницы «Сегодня», выискивая хоть какие-нибудь признаки своего значения в текущей жизни, но ее имя перестало там появляться — она была банкротом и забыта.

Дни выливались в недели, затем в месяцы, а она все сидела на своем замшевом диване в гостиной, с рюмкой в руке, с несвежими поседевшими волосами.

— Что ты здесь делаешь? Я ни с кем не встречаюсь! — грубо сказала Барбара, когда ее полуденные размышления о кознях были прерваны неожиданным появлением Лилиан.

— Я не все, я — твоя родственница. И, если ты забыла, хочу напомнить, что я взяла опеку над Бретт с того самого дня, как все это началось. — Лилиан была напугана видом своей племянницы. — Ты не видишься с ней, не звонишь ей и не отзываешься на ее звонки — это непростительно. Вчера был день ее рождения. Барбара! Ты можешь опускаться, но я не позволю тебе ломать жизнь Бретт. Так как ты не пытаешься вытянуть себя из этого болота, я готова подать в суд заявление с просьбой об опекунстве.

Барбара повела плечами.

— Вперед!

Барбаре казалось, что ее только освободят от материнских обязанностей, и ей было предоставлено право беспрепятственного посещения дочери, но она могла видеть Бретт не более одного раза в месяц.

Бретт, обретя любовь и внимание своей тетки, научилась не реагировать на грубые выходки матери. Даже когда во время одной из встреч Барбара попросила Бретт называть ее по имени, Бретт спокойно согласилась.

Она удивлялась, как свободно и счастливо чувствовала себя, не живя больше с Барбарой. Если нормальная жизнь означала лишь, что она больше никого не должна называть ма-пожалуйста.

Бретт закончила среднюю школу, газета Далтона была благодарна за четыре фотографии, которые она ей подарила. Седьмой класс был чудесным, но, как и многие двенадцатилетние, она считала дни до окончания учебы и начала летних каникул.

Она развалилась в одном из своих любимейших уголков, где ей нравилось помечтать и посозерцать в одиночестве: в гостиной под роялем «Стейнвей», хотя в этом огромном доме ей везде было уютно.

Это была с огромным балконом двухэтажная квартира, вмещавшая не только всю коллекцию картин Лилиан, но и ее мастерскую. Высокие окна, задрапированные тяжелыми портьерами, открывали вид на Сентрал-парк. Несмотря на свои большие размеры, квартира сохраняла вид интимности.

— Вот ты где, — Лилиан заглянула под рояль, затем прислонилась к окну и замолчала.

— Что-нибудь случилось, тетя Лилиан? — спросила Бретт, взглянув на тетку.

— Совсем ничего, дорогая, — живо отозвалась Лилиан. — Кстати, в субботу ты сможешь познакомиться с одним человеком, о котором много слышала.

Бретт нахмурила брови, пытаясь представить, кто бы это мог быть.

— Это тот, кого я знаю очень давно, — сказала Лилиан.

Некоторое время Бретт была в замешательстве, потом произнесла:

— Я поняла.

— Подойди ко мне и сядь рядышком. — Лилиан похлопала по дивану. — Ты увидишь своего дедушку, дорогая.

— Но как… — голос Бретт задрожал, она растерялась и не знала, что сказать и что подумать.

— Он приезжает в Нью-Йорк по своим делам. На днях он позвонил и попросил разрешения встретиться с тобой, — сказала Лилиан.

— Он хочет со мной встретиться? — Бретт часто представляла его, но никогда даже мечтать не могла, что дед может думать о ней.

Лилиан кивнула и поцеловала ее.

— Итак, в субботу. А теперь мне надо идти: хочу до ужина помыть свои кисти.

Еще пятилетней девочкой, живя в Висконсине, Лилиан боготворила своего десятилетнего брата, желая везде и во всем быть вместе с ним. Позже он стал чуждаться и отдаляться от нее, и это продолжалось все время, пока они росли, а потом их пути разошлись вовсе.

Она училась рисованию за границей; он занялся фамильным бизнесом семьи Ларсен, превращая богатый концерн железных дорог в транспортный конгломерат с миллиардным доходом.

Бретт знала, что его единственная дочь ненавидела его с такой силой, что ей не позволялось даже упоминать его имя. Интересно, а ее дедушка также ненавидит Барбару? А ее? И что ему от нее надо? Она направилась в спальню, закрыла дверь и набрала номер Лизи.

— Происходит что-то непонятное.

— Что значит непонятное? — спросила Лизи.

— Мой дедушка хочет со мной встретиться. Лизи, что мне делать? А что если он не любит меня? Как мне его называть? — спрашивала Бретт.

— Он твой дедушка — значит, должен любить тебя, — сказала Лизи.

— Но Барбара же его ненавидит, — возразила Бретт.

— Бретт, ты же знаешь, что твоя мама немного с «приветом». Он, наверное, добрый человек. Мои дедушки очень добрые. Дедушка Грандра Пауэл действительно очень старенький. От него пахнет каплями от кашля, и он ничего не слышит, но такой милый, — сказала Лизи.

— Ты их знаешь всю свою жизнь, — возразила Бретт.

— Ну и что? — сказала Лизи. — Он тебя не тревожил, пока не хотел видеть. Но всегда посылал тебе подарки на день рождения и Рождество, и ведь это брат твоей тети, поэтому как же он может быть злым?

— Если Барбара узнает, с ней случится удар, — сказала Бретт.

— А кто собирается рассказывать ей? Ты? Как часто вы с ней видетесь, раз в месяц? Давай, Бретт, вот будет здорово!

— Ты на самом деле так думаешь?

— Хи, подожди-ка.

Бретт услышала приглушенный голос своей подружки, затем она опять взяла трубку.

— Кто-то хочет тебе что-то сказать, — хмыкнула Лизи.

— Что там, Бретт? Каракатица показала некоторые твои фотографии, напечатанные в школьной газете. Они действительно очень неплохие.

Это был брат Лизи, Дэвид.

— Спасибо, Дэвид. А что ты делаешь дома? — пролепетала Бретт, довольная тем, что Дэвид не сможет увидеть ее щек, которые стали пунцовыми.

— Я прилетел сюда по поводу работы. Он получил степень магистра компьютерной технологии в Станфорде.

— Ты собираешься работать в Нью-Йорке? — спросила Бретт.

Уже представляя это, ее фантазии зашли намного вперед. Конечно, у него будет его собственная квартира. Они с Лизи будут часто его навещать, а может, даже иногда будут помогать убирать ее. У Бретт засосало под ложечкой. У нее возникло чувство, словно она летит вниз на американских горках.

— Еще не знаю. Я получил приглашение и в Калифорнию, поэтому надо все продумать.

Вместе с другими фотографиями ее друзей и ее детской у Бретт до сих пор стоял на туалетном столике его снимок, который она сделала два года назад в Кокс Коуве летом. Дэвид не относился к ней как к ребенку, и, когда они с Лизи мечтали о свиданиях, прогулках или о своем первом поцелуе, она всегда представляла Дэвида. Этим она не делилась даже со своей лучшей подругой.

— Не волнуйся, Бретт, — сказала опять Лизи. — Все будет хорошо. До завтра.

Не отрывая глаз от двери, Бретт ждала в уютном небольшом кафе-мороженое отеля «Сент-Морис» в Сентрал-парке. Она разглядывала карнавал чучел львов, кроликов, медведей и других безделиц, установленных на окнах, теребя пальцами ювелирный зверинец на запястье. До сегодняшнего дня она никогда не надевала подарки деда.

— Думаешь, он придет? — волнуясь, спросила Бретт.

— Дорогая, он будет здесь, — старалась успокоить племянницу Лилиан. — Ты не должна так волноваться.

— Да, но ты тоже волнуешься. Все утро ты курила одну сигарету за другой.

Лилиан отняла свою руку от сигаретницы и успокаивающе погладила Бретт.

— Все будет хорошо, Бретт. Вот увидишь. Свен проскользнул через запасной выход отеля. Он появился совсем незаметно, без предупреждения.

— Здравствуй, Лилиан. — Его глаза устремились на Бретт. — Господи, она похожа на Ингрид как две капли воды!

Он не был готов, что его единственная внучка и его жена, которую он так любил и потерял в тот день, когда она родила ему единственного ребенка, так похожи.

Бретт, борясь с мрачным предчувствием и нервозностью, поднялась и осторожно посмотрела на него. Свен выглядел самым высоким и самым широким, кого она когда-либо видела. Он стоял как гора, светло-пепельные волосы были словно слегка припорошены снегом. Его присутствие, подавляющее, магнетическое, вызывало трепет и благоговейный страх, будто она подошла очень близко к перилам высокого балкона.

— Да, Свен, — согласилась Лилиан. С некоторой томностью она обратилась к своей внучатой племяннице.

— Бретт, это твой дедушка.

— Здравствуйте, сэр.

Бретт посмотрела ему прямо в глаза, светло-голубые и поразительно прозрачные. Его взгляд был холодным и пронизывающим. Бретт показалось, что он видит все и, как объектив ее фотоаппарата, схватывает все, что появляется в данный момент.

Она захотела дотронуться до него, чтобы удостовериться, что он реальный, и так и не смогла заставить себя обнять и поцеловать его. Она протянула ему руку, и он медленно слегка сжал ее в своей: удивила холодность его ладони.

Свен кивнул в ответ, сел, продолжая разговор с Лилиан.

— Те фотографии, что ты мне прислала, только намекали на сходство.

Его голос, баритон, был без следа шведского акцента, который ожидала услышать Бретт, и казался ей эхом, раздающимся издалека. Его темно-коричневый костюм-тройка подчеркивал его громоздкость посреди красивого легкомыслия кафе. Золотые часы на цепочке были его единственным украшением.

Галстук в тон костюму был аккуратно завязан под крахмальным воротником рубашки. Бретт не могла знать, что вот уже сорок лет он одевался так каждый день. Только иногда его шляпа и костюм были черного цвета.

Бретт решила удостовериться:

— Я на самом деле похожа на свою бабушку?

Голосом, казавшимся почти сонным, Свен задумчиво сказал:

— Да, ты очень красивая девочка — как моя Ингрид. У тебя ее лицо, ее прекрасные волосы… — Он задумался, вспоминая, как он любил длинные, темные, волнистые волосы Ингрид. — У тебя даже ее глаза. Никогда не думал, что когда-нибудь снова увижу ее лицо.

Голос Свена выдал больше эмоций, чем он ожидал. Он вспомнил, как ярко вспыхивали искорки в зеленых глазах Ингрид. Теперь также блестели глаза ее внучки. Бретт и Свен улыбнулись друг другу, и впервые она почувствовала намек на теплоту в его ледяных голубых глазах.

Слово «красивая» отзывалось в Бретт. Барбара всегда заставляла ее чувствовать себя крупной, неуклюжей, безнадежно отталкивающей. И Бретт не помышляла о своем изяществе, красоте. Но у ее дедушки нет причин обманывать ее: он просто увидел, что она красивая.

И теперь она знала, что похожа на свою бабушку. Бретт всегда считала себя подкидышем в семье голубоглазых блондинов. Она думала, что похожа на своего отца, кто бы он ни был. Она ненавидела мысль о сходстве с кем-либо, у кого не хватало мужества быть рядом с ней, но теперь она освободилась от этой ненависти.

— И у нее тоже были темные волосы? Она тоже была шведкой? — спросила Бретт.

— Да. История гласит, что темноволосые шведы вышли из рода Бернадота, одного из маршалов Наполеона в 1810 году, которого звали крон-принц Карл Джон.

— А у вас есть фотография ее, то есть моей бабушки? — с тревогой спросила Бретт.

— Да. Нарисованный портрет. Я вышлю тебе его, как только вернусь в Росин. — Свен нежно похлопал ее по щеке и, заметив браслет, продолжил:

— Я вижу ты носишь свой браслет. Может, в свой день рождения ты хотела бы получить нечто другое?

Бретт на минуту растерялась.

— Вы строите поезда, не могли бы вы… дедушка… — Это обращение прозвучало странным для них обоих.

— Да, Бретт, и среди всего прочего я также делаю самолеты.

— Я бы хотела поезд. И двигатель с трубой и смешной рогулькой спереди.

Лицо Бретт засветилось восторженностью и счастьем.

Свен, довольный, рассмеялся.

— Это называется поезд со скороотбрасывателем. Мы давно уже не выпускаем поезда с таким приспособлением, но, если хочешь, я готов заказать.

Лилиан заказала торт-мороженое домашнего приготовления.

— А я хотел бы того же, что и молодая леди, — галантно сказал Свен.

Бретт думала заказать землянику по-романовски, но передумала.

— Ванилиновое мороженое, пожалуйста, — решив, что это больше понравится ее деду.

— Бретт, не думаю, что когда-либо говорила тебе, что в свое время твой дедушка был неплохим боксером-любителем. «Швед-Ларсен» — так его называли. — И Лилиан улыбнулась брату: за все последние годы она не видела его таким.

— Честно, боксером?

— И одним из самых выносливых, хочу добавить. — Свен сжал кулаки и помахал ими в воздухе. — Я сажал их правой и кончал слева апперкотом, — сказал он, продолжая показывать свою технику.

Бретт смеялась над дедом. Лизи была права — дедушки добрые. Когда он разжал свои кулаки и положил руки на стол, Бретт замерла. Она с ужасом увидела, что указательный и средний пальцы его левой руки были не длиннее мизинца. Это шокировало и в то же время отталкивало, но она уставилась на его руки и с непосредственностью двенадцатилетней спросила:

— Это случилось в боксе?

Мгновенно выражение лица Свена изменилось. Он убрал руки со стола и холодно ответил:

— Нет.

Ледяная тишина спустилась над их столиком. Появился официант, неся поднос с заказами. Бретт взглянула на деда в надежде увидеть какие-нибудь признаки, что он доволен ее выбором десерта, но его голубые глаза казались непроницаемыми и ничего не выражающими. Обращаясь к сестре, он сказал деловым тоном:

— Лилиан, так как юридически ты являешься опекуном ребенка, мой доверенный свяжется с тобой, чтобы обсудить некоторые детали счета, который я открыл на ее имя. Мне уже пора.

Он еще раз посмотрел на Бретт и Лилиан и пошел к выходу. Двое мужчин в темных костюмах, которых не заметили ни Бретт, ни Лилиан, замкнули за ним шествие.

Лицо Бретт омрачилось. Ее отец, потом Брайан Норт и Захари ушли. Теперь она отвратила от себя и деда.

— Я не хотела его огорчить.

Бретт боролась с собой, сдерживая слезы.

— Ерунда, дитя мое. Ты не сделала ничего предосудительного. Это исключительно его характер, — сказала Лилиан, пытаясь скрыть и свое огорчение.

— Нет, я расстроила его. Все было так хорошо, пока я не спросила его о пальцах, — настаивала Бретт.

— Я видела Свена в перчатках. Думаю, это произошло лет одиннадцать или двенадцать назад.

Когда я его как-то спросила об этом, была та же реакция. Твой дедушка очень сложный человек. За все годы я так и не распознала его, — с грустью сказала Лилиан.

В следующую среду Бретт получила посылку. Она раскрыла ее в своей комнате и нашла две замечательные коробки.

В первой был изысканно обрамленный в пастельных тонах портрет Ингрид, ее бабушки, с датой — 12 апреля 1936 года — в правом верхнем углу. Волосы Ингрид были зачесаны наверх, белое кружевное платье открывало плечи, а вокруг шеи на белой ленте была камея.

Во второй коробке, обшитой коттоном, Бретт нашла камею с надписью: «Моей любимой. Свен».

Бретт подошла к зеркалу и надела камею на шею. Одной рукой она подняла свои темные волосы, другой держала картину. «Может, в самом деле я похожа на бабушку?» — подумала она.

Еще в коробке Бретт нашла записку на бланке фирмы «Ларсен Энтерпрайсиз». Она прочитала: «Как обещал, Свен Ларсен».

Глава 4

— Знаю, знаю, диета с пониженным количеством сладкого, — вопила Бретт, стараясь перекричать шум разрывающихся пистонов. Она прошла мимо зеленого с розовым рождественского дерева, цветущего в окне при входе, и побежала по холлу, заглядываясь на обложки журналов. Ей еще не верилось, что она работает на Малколма Кента, всемирно известного фотографа.

Жизнь Бретт заполнилась до краев, и она преуспевала в ней. В ее последнем учебном году в Далтоне было организовано много школьных конкурсов, и она побеждала в них с десятипроцентным превосходством над одноклассниками. Никто не мог соперничать с ней в фотографии.

За последние два года фотография стала ее любимым занятием. Каждый месяц она проглатывала американские, французские, английские и итальянские журналы, и все остальные, которые попадались ей под руки, делая пометки в наиболее понравившихся.

В октябре ее предпоследнего учебного года, внимательно разглядывая доску объявлений, она прочитала: «Светскому фотографу моделей требуется ассистент. Денег немного, зато не скучно».

Они часами обсуждали с Лизи, чем конкретно она должна заниматься. Как фотограф, она ознакомилась с множеством навыков и секретов. Она узнала искусство создания композиции и света, но не понимала, что же происходит в промежутке между процессом фотографии и выходом готовой рекламы. Что бы ни влекла за собой эта работа, Бретт была убеждена, что ей откроются секреты так называемых «членов клуба».

Итак, она позвонила и после нескольких коротких вопросов голосом непонятно какого пола ей было сказано принести папку с работами в студию на Шестой авеню, 696 и спросить Грацию. Малколм до сих пор дразнит Бретт за тот шок, когда она обнаружила, что сиплый тонкий голос принадлежит Малколму Кенту, одному из ее кумиров.

Сидя на стуле красного дерева в своем кабинете, он медленно и вдумчиво пролистал ее папку. Бретт заметила его ногти темно-фиолетового цвета, в тон шелковому кимоно.

— Дорогая, это очень здорово, — сказал он. Бретт не могла поверить в это. Как многие фотографы-любители, она потратила много времени, выбирая фотографии для этого просмотра. Она никогда и не мечтала, что кто-то, по уровню сравнимый с Малколмом, увидит их.

— Текстуры, свет — просто превосходно. Говоришь, ты из высшей школы?

Малколм был очень эмоциональным человеком. Он увидел прекрасные снимки, он также почувствовал глубину понимания в бриллиантово-зеленых глазах Бретт. Малколм заметил, что она была одета и разговаривала, как девочка из высшего общества, но у нее был исключительный талант.

Ему требовался ассистент три вечера в неделю и иногда в выходные дни, чтобы отвозить и доставлять пленку, проявлять черно-белые снимки, содержать в порядке оборудование, убирать студию, а также выполнять разные поручения. Если она хотела работать в этой области, то занятие было исключительно для нее. Прав он или не прав — покажет время.

Бретт упрашивала и умоляла свою тетку, что ее учеба не пострадает, что честно будет дома в положенное время, и трагически, как все подростки, настаивала, что эта работа — самая важная в ее жизни и у нее больше никогда не появится такой возможности.

Лилиан — опекун Бретт — имела свои представления о работе, однако Лилиан — художник — ценила мастерство ее наставника и в конце концов разрешила Бретт работать с Малколмом Кентом.

Со стаканом содовой в руке Бретт шагала к пристройке в школьной форме, состоявшей из свитера с высоким воротом и голубых джинсов, она казалась выше своих пяти футов и десяти дюймов. Копна темных локонов была заколота на затылке серебряной заколкой, подарком тети Лилиан. Несмотря на попытки стянуть все волосы, они беспорядочно выбивались, скрашивая ее лоб и почти скрывая ее вдовий бугор. Густые широкие брови придавали озорную трогательность изумрудно-зеленым глазам.

Работая в студии, гримеры и парикмахеры, клиенты и модели часто говорили Бретт, что ей надо сбросить лишние десять или пятнадцать фунтов и стать моделью. Бретт унаследовала от матери ее локоны, однако ее движения не были столь медлительными и ленивыми, как у Барбары — они были характерными и резкими. Бретт всегда считала, что ей просто из вежливости делают комплименты и не обращала на них внимания. Кроме того, ей никогда не хотелось быть моделью.

Бретт немного подумала: она не считала себя красоткой и не переживала из-за своей внешности, она решила сама строить для себя заполненную, интересную жизнь. Упреки Барбары в пору, когда она была маленькой девочкой, все еще имели свое воздействие, как только она подходила к зеркалу.

Что бы Бретт ни надевала — свитер или слаксы — она слышала голос Барбары:

— Твои ноги и руки торчат из всего. Кажется, ты растешь, чтобы стать мальчиком.

Всякий раз, когда Бретт заплетала обычную косу, она слышала Барбару:

— Твои волосы — настоящая щетина, они торчат во все стороны.

Маленькая Бретт так боялась ослепительную и очаровательную Барбару, что никогда не задумывалась о справедливости ее оценок. Но Бретт расцвела в дерзкую и нежную молодую женщину, у которой была красота дикого цветка, растущего в солнечной долине. Ее очарование было очевидным, а красота должна была вот-вот появиться: как только она сама ее почувствует.

— Я все еще не могу понять, как ты ее пьешь, — сказала Бретт Малколму, передавая ему стакан с содовой.

Малколм, не глядя, взял стакан.

— Они все равно слишком розовые! — сказал он гримеру о губах блондинки. — Розовато-лиловые. Я хотел бы, чтобы они были розовато-лиловыми. Подай-ка мне вот то. — И Малколм показал на черный блестящий ящик с тридцатью двумя цветами губных помад. — Смешай вот эти два, — объяснил он, сравнивая с оттенком своих ногтей.

Незадачливая гример сделала так, как он сказал, зная, что Малколм обладал непревзойденным чувством цвета.

— Получше, правда, Бретт? — спросил он, показывая этим, что наконец-то доволен.

Не ожидая вопроса, Бретт не ответила сразу. Она радовалась, что не попала под обстрел насмешек Малколма. Вчера после занятий, когда она приехала в мастерскую, Малколм был настроен по-боевому, радуясь пленке, доставленной из лаборатории, и попросил Бретт заняться пленкой. Подавая ему две белые коробки, Бретт напомнила о его собственных поучениях. Он не стал оправдываться и вышел большими шагами.

Затем, позже, внезапно появившись, он попросил Бретт 70-мм объектив. Она была уверена, что он подразумевает объектив 110-мм, но уже раз прогневив его, не решилась возражать, а спросила, что ему все-таки надо. Малколм подпрыгнул до потолка. Он настаивал, что попросил 110-мм объектив и упрекал Бретт за то, что она невнимательно его слушает. Бретт сдерживала слезы, однако в первую же неделю работы в «Кент Студии» она слышала, как Малколм своим упрямством довел до слез парикмахера, и поклялась, что с ней такого никогда не случится.

Были дни, когда она хотела бросить все и провести свое свободное от учебы время по своему желанию — например, делать снимки для школьной газеты или с друзьями обсуждать материалы в номер. «Но ведь я узнаю столько нового», — уговаривала она сама себя.

— Теперь она смотрится великолепно, а я ужасно.

Малколм перевел взгляд с модели на себя. Подчиняясь моде сезона, он носил красные брюки, свободную шелковую рубашку, белые сатиновые тапочки с кисточками, а на шее веточку омелы на красной сатиновой ленте.

— Почему мне никто не сказал, что мои брови ужасны? Никогда не видел картинки хуже этой.

Он вытянул руки и, как хирургическая сестра, подающая скальпель хирургу, хлопнул пару пинцетов ей в ладони.

«Он действительно странный», — подумала Бретт, выщипывая Малколму брови. Он был иногда Грацией, а иногда Малколмом, и в соответствии с этим менялся его гардероб.

Они с Лизи много обсуждали сексуальные наклонности Малколма, и Лизи, считавшая себя знатоком в этих вопросах, заявила:

— Он бисексуальный, со всеми вытекающими последствиями, Бретт.

Но Бретт не интересовала эта сторона его жизни. Главное для нее — он был гениален и в своем искусстве стал уже легендой.

Бретт вышла из гримерной и занялась уборкой. Для начала собрала всю, как ей казалось, ненужную бумагу, затем убрала остатки еды после ленча, полупустые стаканы с содовой, чашки и вычистила пепельницы.

Когда освободилась гримерная, она навела порядок и в ней. Это последнее, что она сделала в старом году, и была рада небольшой передышке.

Мысли о каникулах заставили Бретт выполнить все задания: подтвердила поездки двух моделей и бригады в Козумел в январе, позвонила в «Форд и Элита», сообщив им даты и маршруты, потом позвонила в бюро путешествий и забронировала билеты на самолет. Она и сама хотела бы отправиться вместе с ним, но надо было возвращаться в школу.

За год работы у Малколма Бретт стала для него незаменимой. Она выполняла множество обязанностей делопроизводителя у безнадежно безумного и часто очень сложного Малколма, который в свою очередь рассматривал и критиковал ее фотографии, иногда предлагая конструктивные решения, а иногда разрывал их со словами столь едкими, что она должна была заставлять себя взяться снова за камеру. Когда же Малколм становился совсем невыносимым, она убеждала себя в том, что научится, чего бы ей это ни стоило.

— Бретт, ты мне нужна, — она услышала голос Винни Кэмбрила, ассистента Малколма, как только уселась на телефон, и поспешила из кабинета. — Постой здесь. Я проверю свет.

Винни отдал Бретт экспонометр. Масса огней вспыхнула, и от неожиданности Бретт вскрикнула, заглушая оркестр Джорджа Мародера. Громкая музыка была словно частью мастерской «Кент Студии». Малколм требовал звуков, возбуждающих всех, кроме него. Наконец довольный, что все сбалансировано, Винни обратился к Бретт.

— Я сегодня буду проводить опытную съемку. Ты побудешь? — прошептал он.

— Конечно. Надо только сказать тете, что я задержусь.

Бретт никогда не упускала возможности принять участие в таком мероприятии.

Она вспомнила, как в первый раз Винни попросил ее провести опытную съемку. Она волновалась большую часть вечера и, в конце концов, попросила день на подготовку. Малколм и Винни рассмеялись и сказали, что не собираются ее испытывать. Они разъяснили, что, когда у фотографа появляется новая камера, другая пленка или непривычное освещение, он, естественно, хочет поэкспериментировать, для чего звонит в агентство, и ему присылают модели, которым нужны фотографии для их рекламных альбомов. Модели получают фотографов, а те, в свою очередь, модели; в общем, каждому достается свое.

Бретт не знала заранее о намеченной Винни такой съемке, но почувствовала, что опыт будет ценным.

— Разве ты не собираешься на вечеринку к Малколму? — спросила она его.

— Конечно, но он готовится к ней не раньше полуночи. А мы пока побудем здесь, — сказал Винни.

Студия 54 должна была закрыться для посетителей из-за вечеринки у Малколма. Самые темпераментные, самые., неистовые и самые красивые особы Нью-Йорка должны были съехаться к нему, и эта вечеринка, ожидалось, взорвет мрак. Имя Бретт появилось в списке приглашенных, но она знала, что тетя никогда не отпустит ее туда. «В следующем году», — подумала девушка.

Появилась свита, сопровождаемая Малколмом. Он вел две модели. За ним шествовала Фозби Касвел, редактор журнала, окруженная двумя ассистентами. Размахивая ручкой, как скипетром, она с пафосом благословила моделей.

— Они сказочно выглядят! — Стилист произвел свои последние манипуляции в одежде, поправил волосы и заставил всех встать.

«Могучий» Кент осмотрел лампы, модели, грим, прически, одежду и молча кивнул головой. Винни протянул ему заряженный «Никон», Бретт включила стерео, Малколм сбросил свои сатиновые туфли и чертыхнулся.

— Рискнем!

Девочки прыгали, кружились, танцевали и скакали, как дикари.

— Хорошо! — вопил Малколм, мотор жужжал, и он лег к их ногам.

Не всякие модели могли удовлетворить его требованиям. Некоторые не могли это выдержать физически. Но сегодня он работал с двумя его любимыми моделями, которые знали, что ему надо.

— Пленка! — крикнула Бретт, подсчитывая кадры.

Малколм передал камеру Винни, чтобы тот перезарядил. Бретт разворачивала новую кассету, а стилист, гример и парикмахер склонились над задыхающимися моделями, чтобы подпудрить лицо, подправить прически и одежду.

— Выше прыгай, — ревел Малколм светловолосой модели, прыгающей через коммуникации.

И она послушалась его. Теперь, лежа на животе, Малколм мурлыкал.

— Расстегивайте жакеты.

Они не колебались, и с каждой расстегнутой пуговицей все больше обнажали свою бархатную грудь.

Чувствуя изменение настроения, Бретт перекрутила пленку и включила ураганную песню Марвила Гая.

— Работайте, — стонал Малколм. Блондинка — ее жакет удерживался одной пуговицей на пупке — стояла с руками на поясе, подзадоривая Малколма своим телом. Брюнетка обняла себя так крепко, что ее груди выскочили из жакета, и она с улыбкой коснулась их своими губами. Они чувственно кружились, а Малколм с камерой умело преследовал их, никогда не позволяя вульгарности.

Малколм отснял шесть кассет пленки и с измученным, но довольным видом любовника произнес:

— Я получил сполна.

Фозби Касвел выписала моделям чеки и поцеловала их. Она принимала эксцентричность Малколма, как и все остальные редакторы и директора всего мира, потому что в результате получались живые, естественные фотографии, которые никогда не требовалось переделывать.

Бретт обнаружила расслабившегося Малколма на черном кожаном диване в его кабинете. Сделав последний снимок, он исчезал, никогда не участвовал в уборке студии.

— Сегодня ты был великолепен. Не знаю, как ты всегда добиваешься того, что хочешь, — сказала Бретт почти с благоговением.

— Очень просто: ты должна точно знать, что ты хочешь. — Малколм строго посмотрел на нее, а Бретт вновь обрела свой высокомерный взгляд, но прежде чем она успела задать ему еще вопрос, он продолжил:

— Мне нужны сегодняшние пленки не позднее завтрашнего вечера. С трудом представляю, как я завтра встану.

— Я переложу их бумагой и опущу в почтовый ящик, — ответила Бретт.

Малколм, кивнув, закрыл глаза и повернулся спиной. Бретт бесшумно закрыла дверь.

Через некоторое время Малколм выскочил из кабинета. Длинная шуба из койота была артистически наброшена на плечи. Ему надо успеть приготовиться к устраиваемому им обеду-вечеринке в Студии 54 в Гринвич Виллидж.

— Почему бы тебе не попрыгать немного, а я попытаюсь схватить момент, — жалобно упрашивал Винни.

Рэндл, золотоволосая, шестнадцатилетняя девица, шести футов ростом, стояла таращась на него.

— Я прыгала, как акробат, и если мы сделали всего шесть снимков, то черт меня возьми, — кипела она с алабамским темпераментом.

Бретт установила отражатель им в лицо, чтобы скрыть улыбку. Винни был безнадежен. Он, как клоун, повторял все за Малколмом, но это не срабатывало. Место было то же, музыка была такой же оглушительной, но в Винни не было Божией искры. Бретт посмотрела на Рэндл. Она была профессионалом и легко могла бы стать одной из моделей, получающих по пять тысяч долларов в день.

Так как съемка затягивалась, Бретт все больше и больше увлекалась Рэндл, ее вальяжностью перед камерой — качеством, которое Винни продолжал полностью игнорировать. Она могла поспорить, что Рэндл одними гримасами могла рассказать целую историю.

— Я получил сполна, — воскликнул Винни и в приподнятом настроении покинул мастерскую, чтобы проявить пленку в лаборатории. Он должен был вернуться и сопровождать Рэндл на вечеринку.

Бретт сразу же выключила музыку. Тишина подействовала успокаивающе на нее.

— Спасибо. Эта музыка сводит меня с ума, — сказала Рэндл, когда Бретт вошла в туалетную комнату, где она стояла обнаженная у сушилки, остывая после энергичной аэробики.

— Извини, — сказала Бретт, поспешно отвернувшись.

— Ау, сладкая, все нормально, — сказала Рэндл. — Я даже никогда не задумываюсь над этим. С девчонками ничего страшного, и, в принципе, многие из этих мальчиков — настоящие лентяи в сексе, поэтому я чувствую себя в безопасности.

— Я только хотела привести себя в порядок, — пояснила Бретт.

— А что ты вообще здесь делаешь? — спросила Рэндл.

— Занимаюсь всем понемногу, в том числе и фотографией, — серьезно сказала Бретт.

— Ну-ну, надеюсь, что ты фотографируешь не как Винни. У него нет таланта к этому. Господь дал промашку. Эта съемка была для меня пустой тратой времени, — раздражительно сказала Рэндл, хватая свои замшевые брюки и, к удивлению Бретт, надевая их без нижнего белья.

— О нет! Это не мой стиль, — живо отозвалась Бретт.

— А у тебя какой стиль? — спросила Рэндл, копаясь в сумочке в поисках расчески.

— Ну, как сказать, он более естественный — мягкий, нежный, — пояснила Бретт и неожиданно выпалила:

— Я могу показать.

— Я сегодня уже была растерзана одним крокодилом, — посчиталась Рэндл, энергично расчесывая свои длинные волосы.

— Да нет, ты продолжай делать все то, что ты делала. Кроме того, твой вечер уже потерян — как насчет всего одной кассеты? — игриво уговаривала Бретт.

Рэндл рассмеялась.

— Ты уверена, что я не обожгусь во второй раз?

— Все будет безболезненно. Совсем безболезненно.

Бретт бросилась из туалета. Все должно произойти очень быстро. Винни разозлится, если увидит, что она фотографирует Рэндл. Она зарядила «Никон», подхватила две вольфрамовые лампы, отражатель, экспонометр и вернулась.

Рэндл оставалась сидеть на стойке, одна нога была на спинке стула, а другая упиралась в сиденье. Она все еще была огорчена из-за потерянного времени, ее грудь была прикрыта только волосами цвета пшеницы.

— Ну и что мне делать? — спросила Рэндл.

— Встань здесь. Минуточку, — ответила Бретт.

Она бегала глазами, словно изучая комнату. Потом закрыла дверь и положила коробочки с гримом и кисти на стойку, открытую черную кожаную сумочку Рэндл на стул у ее ноги, а несколько предметов положила так, будто они рассыпались. Затем проверила все в объектив. Довольная композицией, она установила софиты, создавая проекцию золотого цвета и рассеянных теней. Бретт взяла экспонометр, совершенно не обращая внимания на нервное журчание в животе. Взглянув в объектив, Бретт посоветовала:

— Подпудри лоб и нос. Ты немного блестишь.

Рэндл достала кисточку, окунула ее в пудреницу, стоявшую открытой на стойке, и посмотрелась в зеркало. — Хлоп!

— Но… — пролепетала Рэндл.

— Я же говорила, что тебе будет легко, — успокаивающе сказала Бретт.

Рэндл расслабилась и подпудрила лицо:

— Хлоп!

— Ты откуда? — спросила Бретт. Рэндл обернулась, придерживаясь обеими руками за стойку.

— Ниоткуда, — шепотом пробормотала она, взяв себя в руки, поставила локоть на коленку, подперев голову рукой и продолжала. — Можно сказать, ниоткуда. Это несчастный маленький городок с названием Хедленд в Алабаме, рядом с другим таким же крохотным городком с названием Дотан. И, пожалуйста, не будь ко мне несправедлива — очень много известных людей вышли из Алабамы. Элен Кеплер родилась в Таскамбии, а Джо Льюис был из Лафайета, но до сих пор ни одна из знаменитостей не родилась в Хедленде. Я собираюсь отметить его на карте.

Рэндл села. Ее взгляд стал вызывающим. — Хлоп!

Бретт продолжала задавать вопросы мягким, тихим голосом, но ответов она не слышала. В этот момент казалось, что у нее не было ни слуха, ни органов чувств. Только зрение. И она четко воспринимала все только через объектив.

Она видела блеск, мерцающий в уголках глаз Рэндл, слегка наклоненную голову, излом ее бровей, немного изменяющий выражение ее лица. Бретт, казалось, замечала малейшее их движение и тут же нажимала на кнопку.

— Ты поедешь на каникулы домой? — спросила Бретт, меняя угол съемки, чтобы схватить отражение Рэндл в зеркале.

— Я столько времени провела вдали от дома, что теперь собираюсь вернуться, — тихо произнесла Рэндл, глядя в никуда.

Бретт попросила Рэндл продолжать одеваться на вечеринку. Та надела прозрачную черную газовую блузку и стала приводить себя в порядок, словно Бретт не существовало вовсе, а Бретт в это время спокойно и терпеливо ждала нужного момента для съемки.

— У тебя есть телефонная книжка? — спросила Бретт. — Хлоп!

Бретт дала Рэндл свой номер телефона, чтобы забрать полученные снимки.

— Можешь позвонить мне завтра вечером. К этому времени я проявлю пленку, — поспешно сказала она, отрывая камеру от своего лица.

— Уже все? — с удивлением пробормотала Рэндл.

— Да. Я же тебе сказала, что все пройдет безболезненно.

Бретт перевела дыхание впервые за десять минут. Не успела она расслабиться, как услышала, что открывается дверь лифта. Бретт засуетилась. Она спрятала свою камеру в уборной на полке.

Постучав в дверь, Винни спросил:

— Ты готова, Рэндл?

— Минутку, сладкий, — проворковала Рэндл.

— Бретт здесь? — продолжил Винни.

— Я убираюсь, Винни. Уже заканчиваю, — отозвалась Бретт.

Бретт поставила софиты в уборную, рассчитывая, что завтра переставит их на место.

— Винни думает, что я сегодня буду его дамой на вечеринке у Малколма, но я его брошу сразу же, как только миную большие черные двери, — доверительно сказала Рэндл. — Это событие для меня имеет большое значение: мне необходимо встретиться там с нужными людьми, — закончила она, поправляя золотой ремешок вокруг тонкой талии.

Минуту спустя девушки с очаровательными улыбками вышли из комнаты.

— Ребята, вы идите, — я закрою, — предложила Бретт, отсылая Рэндл и Винни.

Оставшись одна, она схватила пальто и камеру, заперла мастерскую и почти бегом помчалась к Дигголу проявлять пленку.

— Малколм! Не ожидала тебя так рано. Бретт нетерпеливо просматривала пленку с Рэндл. Она собрала слайды и положила их в пластиковую коробку.

— Жизнь полна неожиданностей, Бретт, — сказал Малколм.

— Пленка для «Вог» готова, — сказала она, кивая на снимки, аккуратно переложенные в виниловые футляры для слайдов.

— Выглядит великолепно.

Она мужественно положила свою пленку в коробки с неудавшимися снимками решив, что позже их заберет.

Малколм знал, что Винни пользуется его мастерской во внерабочее время для опытных съемок — так делали все ассистенты. Это было одним из приработков к их жалованью. Однако, как помощник ассистента, Бретт еще не была удостоена этой привилегии и не хотела возможных неприятностей из-за этого.

— Как прошел вечер?

— Огромный успех, как обычно, но изнуряющий. На самом деле очень утомительно поддерживать свой имидж, — сказал Малколм с горечью.

— Но ведь ты же сам создал себе такой имидж, — сказала Бретт.

— Знаю, знаю. Я всегда теряю все иллюзии, когда трачу сумму в двадцать тысяч долларов для увеселения людей, половину из которых я не знаю, а другую просто не люблю, — перебил Малколм.

Бретт уставилась на Малколма, не понимая, то ли это его очередной разговор с самим собой, то ли он ждал, что она поддержит разговор.

Сегодня он был настоящим Малколмом. Стоя в жилете поверх водолазки, в вельветовых брюках, резиновых водонепроницаемых ботинках, он был похож на мужа с периферии, которого недавно бросила жена. Его каштановые волосы были зачесаны просто набок, без всякого намека на лак или гель. Даже его ногти были без маникюра.

— Тогда зачем ты делаешь это? — помолчав, спросила Бретт.

— Потому, что я не могу ничего другого. Никогда не переживай за меня, просто жадность выходит наружу. Дай-ка мне посмотреть пленку для «Вог».

Малколм поменялся местами с Бретт и уселся за стол с подсветкой. Двадцать минут он молча разглядывал слайды, потом заявил.

— Это взорвет маскарад Фозби!

— Они на самом деле поразительные, Малколм, особенно последняя кассета, — подтвердила Бретт.

— Знаешь, я бы хотел посмотреть и неудачные снимки.

Сердце Бретт забилось, когда Малколм стал изучать слайды. Он раскрывал каждую коробку и просматривал их все по очереди. Как только он дошел до ее коробки, она затаила дыхание.

— Что это? Почему пленка Винни смешалась с моими? — мрачно спросил Малколм. — Неужели этот хам проявил свои пленки за мой счет у Диггола?

— Это пленка не Винни, — тихо ответила она.

— Хорошо, тогда чья же? И почему она здесь? — спросил Малколм.

— Она моя.

Бретт приготовилась выслушать одно из разглагольствований Малколма.

— Твоя? Я думал, Винни проводил опытные съемки прошлым вечером.

— Да, он был — то есть он проводил, — лепетала Бретт. — Но я фотографировала, пока он относил свою пленку в лабораторию.

Малколм выложил слайды на стол с подсветкой и исследовал их, как он сам говорил, с лупой.

— Итак, вы решили, что сможете это сделать лучше Винни, Мисс Удивительные Линзы.

— Да… нет. Но та девочка была так невероятна, и еще Винни оставил ее одну.

— И Салли Шатербург, дочь фотографа, подумала, что сейчас она выхватит свой «Никон» и спасет эту бедную модель от неумелого Винни, — с сарказмом сказал Малколм.

Бретт посчитала себя уволенной, и поэтому может сказать все, что она чувствовала. Твердым, решительным тоном она ответила:

— Я сфотографировала то, что увидела. Винни копирует все, что делаешь ты: от громкой музыки до прыжков, его снимки получаются плоскими и скучными. У этой девочки была такая одухотворенная красота, когда я застала ее после съемки, что я поняла, что просто должна сделать несколько снимков. Если я была не права — прошу прощения. Это только открыло мне глаза на мое настоящее место в мастерской. — Бретт повернулась, чтобы уйти, но затем добавила:

— Мне нравится моя пленка.

— Ага, значит, ты считаешь себя лучшим фотографом, чем Винни? — спросил Малколм, намек на растерянность появился в его глазах.

— Да! — вызывающе ответила Бретт, готовая к отпору…

— Да, ты права.

Малколм наконец положил лупу и повернулся, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Винни — прекрасный ассистент, который предвидит мои потребности и выполняет их, не теребя меня. У него есть технические навыки хорошего фотографа, но нет души. Он не понимает, что хочет, поэтому и никогда не получит этого. Но ты другая, Бретт.

— Я знаю, чего хотела от Рэндл. Я только не совсем понимала, как можно это довести до ума, поэтому я просто задавала вопросы, вызывая ее на разговор. Даже не помню, что она мне говорила.

— Но ты поняла после, кем ты была, правильно? И когда ты увидела это — поняла, что была нрава? Это то, о чем я говорил. По твоим снимкам это видно. Они захватывающие, — с чувством сказал Малколм.

От похвалы Малколма у Бретт затряслись руки.

— Ты действительно так думаешь?

— А что, Малколм Кент когда-нибудь ошибался в своем деле? Кроме того, ты знаешь — как и я — что у тебя есть талант. Ты только что сама мне об этом заявила.

— Школа дизайна поможет мне раскрыть его, — успокоилась до конца Бретт.

— Что? — скептически спросил Малколм.

— Школа дизайна. Я поступила туда в качестве старшего фотографа. Занятия начинаются в сентябре.

— Я знаю, что это за школа. Как только ты сюда вошла, я понял, что ты из состоятельной семьи, но твои снимки были настолько хороши и ты так хотела работать, что я дал тебе шанс. До меня быстро дошло, после твоего официального устройства на работу, почему твое имя мне так знакомо. Несколько лет подряд я читал о твоей матери в «Сегодня».

При упоминании о матери Бретт побледнела. Она не старалась спрятать ее под землю, но о Барбаре никогда не спрашивали у Малколма.

— Но полная картина у меня сложилась, когда пришло сообщение, что твой дед выкупил авиалинию или что-то в этом роде. Ты бы смогла купить все здания и нанять меня на работу за минимальное жалованье.

— Но это не так. Я не такая, как… они, — заикаясь сказала Бретт.

— Ой, нет? Тогда почему же ты уходишь в школу дизайна? Быть на равных с теми из Броуна, Гарварда и другими, с достойными родословными?

— Мне нет никакого дела до людей с родословными. Меня интересует фотография, — честно настаивала Бретт. — Я только думала, что школа дизайна расширит мои горизонты. — Говоря это, она поняла, как наивно все это прозвучало.

— Я могу рассказать тебе о расширении горизонтов, Бретт. Запомни, немного раньше ты сказала, что я создал свой имидж — то, чем я живу. Так я его создал — и все. Я родился не в Англии, как все полагают. Я из угледобывающего городка в Западной Вирджинии — название неважно. Когда в пятнадцать лет я уехал оттуда, я уже узнал труд шахтера, в моем доме, кроме меня, было еще девять братьев и сестер. Однажды, в пятницу, я не принес жалованье домой. Я купил билет до Нью-Йорка и с тех пор никогда дома не появлялся, хотя деньги отсылал регулярно.

Бретт пыталась спрятать свою растерянность. Но у нее не было никаких мыслей, на это и рассчитывал Малколм. Когда он продолжил, его глаза блестели, словно, рассказывая свою историю, он воскрешал призраки, о которых давно уже забыл.

— Выйдя из автобуса в Нью-Йорке, я огляделся и увидел огромную доску для объявлений на Тайн-сквер. Это была реклама сигарет «Кент». Внизу с краю была маленькая заметка — «рекламное агентство „Малколм и Митчел“. Несколько лет я пользовался этими тремя именами в разных комбинациях, работал везде, где мог. Когда я мыл тарелки и подметал полы, я учился говорить, как говорили люди в кинофильмах. До приезда в Нью-Йорк я никогда не был в кино. В это время мне было девятнадцать лет. Я работал официантом в маленьком ресторанчике в театральном районе. Один из моих постоянных клиентов был фотограф. Когда он предложил мне работу в качестве ассистента, я был уверен, что это был мой счастливый билет. Я принял его предложение, а потом уже понял, что он был за фотограф! Он снимал рабочих девочек. Ты знаешь, что это такое, Бретт?

Она кивнула, полностью поглощенная его рассказом.

— Он работал на несколько женских журналов, которые платили ему сто долларов за фотографию; он платил девочкам по пятнадцать. Он обычно говорил им, что они ничего не должны делать — только снять одежду. Мне он платил по пять долларов за фото. Так я работал на него два года потому, что для меня это были реальные деньги. Я накопил немного, купил собственную камеру и стал предлагать сорок долларов девочкам за позирование мне. У меня появились более симпатичные девочки потому, что моя плата была выше. Со своими снимками я дошел до «Бритим Паблимер». Этим я занимался десять лет, Бретт. Тогда меня звали Кент Митчел.

И мне понравилось заниматься фотографией. Я мог совершать волшебство с помощью моей камеры, но я хотел большего. Издатель предложил мне работу в Англии. Я купил билет до Лондона, взял аванс и поехал в Париж. Там я поменял имя на Малколма Кента и принялся фотографировать девочек в одежде. Через восемь лет вернулся в Нью-Йорк в качестве лица, за которое поднимают тосты в мире моды — неотразимого Малколма Кента.

— Малколм — это потрясающе! — сказала Бретт.

— Я тебе это рассказал не для того, чтобы произвести впечатление. Если бы у меня были все твои преимущества, я бы ими пользовался ежемесячно. Это бы сохранило мне столько времени и оградило бы от многих неудобств. Ты можешь оставаться дома, играть в «блошки», прекрасно понимая, что у тебя есть крыша над головой и ничего тебе не угрожает. Но если ты хочешь фотографировать, тебе не обязательно спрашивать у меня или у какого-либо уважаемого заведения, как это делать. Для этого необходимы выдержка, сила воли, характер, мужество. Выбор за тобой, — закончил Малколм и поднялся, чтобы уйти.

— Малколм, — позвала Бретт, ее голос дрожал.

— да?

Он снова обернулся к ней.

— Какое твое настоящее имя? — застенчиво спросила она.

Стараясь казаться строгим, он скрестил на груди руки и уставился на нее. Она подмигнула и взглянула ему прямо в глаза.

— Ну?

Малколм сбросил с себя суровость, уперся руками в бедра и неожиданно стал Грацией.

— Если ты заикнешься об этом кому-нибудь, — я найду тебя и выцарапаю тебе глаза. И тогда ты никогда не сделаешь больше ни одной фотографии.

Он помедлил с минуту.

— Ерл… Ерл Кули.

Глава 5

— Ты действительно уверена? — спросила Лилиан.

Она попыталась собраться, но на ее лице были написаны все чувства относительно удивительного заявления Вретт.

— Больше, чем когда-либо, тетя Лилиан. Я знаю, что это наиболее правильный выбор для меня, — ответила Бретт; ее зеленые глаза блестели твердой уверенностью.

После разговора с Малколмом прошло пять месяцев и, хотя он никогда не возвращался к этому, она постоянно думала об этом. Она отдохнула в рождественские каникулы, катаясь на лыжах в Сан-Вэлли с тетей Лилиан и Лизи. С наступлением весны друзья Бретт развлекались, думая о нарядах и выпускном вечере, а она все время, остающееся от работы в мастерской, проводила в библиотеке, собирая информацию о Париже. Для усовершенствования своего французского языка она даже стала просматривать французские журналы мод.

До сих пор она никому не рассказывала о разговоре с Малколмом — даже Лизи. Действительно, единственным человеком, кому она выложила все, был практически незнакомец.

Это был приличный молодой человек — бывший воспитанник Гротона, первокурсник Принцентона и сосед в Сан-Ремо, которого она попросила в последнюю минуту сопровождать ее на выпускном вечере. Она мечтала, чтобы это был Дэвид, но Бретт была уверена, что он до сих пор считает ее ребенком.

Она танцевала с этим молодым человеком под луной из папье-маше, представляя, что плывет по Сене под звездным небом, когда вдруг он спросил ее, куда она собирается поступать.

— Я не пойду в колледж. Я хочу поехать в Париж, — сказала она, не раздумывая.

— О, это грандиозно! — ответил он. — Я завидую тебе. Когда я только родился, мои родители решили, что я буду учиться в Принцентоне. Это фамильная традиция.

Его реакция удивила ее, но она знала, что должна выполнить свое решение. «Сейчас, — думала она, — я должна сообщить тете Лилиан. Может, ее реакция меня тоже удивит».

— Я действительно не ожидала этого, — спокойно сказала тетя Лилиан.

— Жизнь полна неожиданностей, тетя Лилиан, — живо отозвалась Бретт, повторяя слова Малколма.

— У меня были свои планы, но я понимаю тебя, дитя мое. Когда я решила поехать в Лондон учиться рисованию, мои родители были шокированы, однако они согласились, и я должна сделать то же самое. — Помолчав, она нерешительно продолжила:

— Я была старше тебя, но, я полагаю, сейчас другие времена.

Бретт обняла Лилиан за шею.

— Я надеялась, что ты поймешь меня. В течение всего разговора эрдельтерьер Раш дремал под столиком для кофе. Услышав восклицание Бретт, он подошел и сел у ее ног.

— Только небо знает, что скажет по этому поводу твой дедушка, — произнесла Лилиан.

Со времени своего первого знакомства — шесть лет назад — Свен виделся со своей внучкой по крайней мере два-три раза в год, когда приезжал по делам в Нью-Йорк.

Когда ей исполнилось пятнадцать лет, Свен стал знакомить ее с владениями Ларсенов. Она провела несколько дней с ним в нью-йоркской штаб-квартире Ларсенов на Парк авеню. Бретт вспоминала, что у нее было чувство дискомфорта, когда взрослые в безупречных костюмах обращались к ней как к мисс Ларсен и появлялись по ее вызову, чтобы выполнить любую просьбу. Железные дороги, авиалинии и кораблестроение были основной империей Ларсенов, а предметом будущего он считал исследование космоса.

«Я бы возненавидела сидеть с ним за одним столом для переговоров и обсуждать дела», — подумала Бретт, наблюдая за Свеном во время своих коротких общений. С ним очень не просто договориться. Не только она, но многие опытные посредники были того же мнения. Бретт всегда слушала с большим вниманием, но никогда не хотела следовать его советам.

— На днях я попытаюсь убедить в этом деда, — пояснила Бретт. — Но сначала я расскажу обо всем Лизи.

— Ты хочешь сказать, что не обсуждала этого даже с Лизи? — спросила Лилиан.

— Я должна была принять свое собственное решение. Надеюсь, что она меня поймет, — ответила Бретт.

— Хорошо, и когда же ты собираешься уехать? — спросила Лилиан.

— Сразу после окончания. Нет никакого смысла прозябать в Нью-Йорке, когда можно провести лето в Париже, — сказала Бретт.

— Это же всего через несколько недель, дитя мое. Как ты смотришь на то, чтобы я поехала вместе с тобой и помогла тебе там устроиться? Я не была в Париже с того лета, что мы провели во Франции, это было четыре года назад.

— Ой, тетя Лилиан, я была бы так рада! Мы прелестно провели бы там время.

— Я не поступаю в сентябре в школу дизайна, — сказала Бретт.

— Что ты не делаешь? — воскликнула Лизи в трубку.

Хотя ее родители не имели ученой степени, они прекрасно обеспечивали своих детей. Но Дэвид внес свои изменения в их планы, а Лизи решила стать второй Пауэл с высшим образованием. Она хотела развить две свои способности: говорить и задавать вопросы, чтобы учиться радиожурналистике в университете в Сиракузе.

— Я не собираюсь идти в школу дизайна. Я собираюсь перебраться в Париж, изучать моду и фотографировать, — объяснила Бретт.

— Но что будет… как можно?.. — лепетала Лизи. — Я думала…

— Я знаю, что это речи сумасшедшего, но я обдумывала это шесть месяцев и пришла к такому решению. В любом случае, Малколм говорит, что это единственный путь реализовать свои потенциальные возможности, — сказала Бретт.

— Шесть месяцев! И ты ни разу не заикнулась мне об этом?

Лизи не была уверена, из-за чего расстроилась больше: что ее подруга уезжала за тысячи миль в чужую страну или что она ни разу не поделилась своими планами.

— И когда ты уезжаешь? — тихо спросила Лизи.

— В следующем месяце. Тетя Лилиан поедет со мной помочь устроиться, — радостно сказала Бретт. — Не могу уже дождаться, когда ты ко мне приедешь в гости!

— В гости в Париж? Бретт, я всего лишь студентка, ты не забыла? — напомнила Лизи.

— Ой, мы что-нибудь придумаем. Представь, Лизи, как интересно будет в Париже среди романтических французов. — Как Бретт и надеялась, возможность новых сердечных романов сделали для Лизи Париж более привлекательным. И она была права.

После полного обсуждения всей парижской кампании, Лизи выпалила:

— Догадайся, какая у меня новость?

— У тебя свидание с Джоном Траволта? — поддразнила Бретт.

— Лучше! — хихикнула Лизи.

— Тебя избрали новой мисс Америка? — пошутила Бретт.

— Нет! Дэвид помолвлен. Он прилетел домой с Кэт и удивил нас. На самом деле она Катрин, но Дэвид называет ее Кэт, — бубнила Лизи, но Бретт ее не слышала. — Они собираются пожениться в августе и, конечно, в Калифорнии. Ой, Бретт, она такая спокойная. Пианистка, играет в классическом стиле. И она настоящая красавица.

Лизи приняла молчание Бретт за увлеченное внимание и продолжала:

— Мы собираемся отдохнуть сегодня на природе. Ты не хочешь присоединиться? Она действительно неотразима, тебе она понравится.

— Я не смогу, Лизи. Очень сожалею, может быть, в другой раз.

— Они улетают первым рейсом завтра утром. Дэвид открыл свою собственную компанию по созданию компьютеров, а у Кэт — концерты. Ты даже не будешь у них на свадьбе? Я знаю, что Дэвид хотел тебя пригласить.

— Нет, не получится. Передай Дэвиду и Кэт мои поздравления, — медленно ответила Бретт. — Мне надо идти.

Лизи никогда всерьез не придавала значения чувствам Бретт к Дэвиду и уже давно забыла о них, поэтому ее очень удивила сдержанность подруги.

А Бретт понимала, что не смогла бы провести вечер с Дэвидом и его невестой, все время стараясь быть веселой и самоуверенной, и восхищаться ими. Она аккуратно положила трубку и легла поперек кровати. «Как она могла быть такой дурочкой? Когда все девочки, кого она знала, мечтали о кинозвездах, рок-певцах или футболистах, она думала только о Дэвиде. Дэвид был добрым, веселым и порядочным, но он на десять лет старше ее. Он начинает свое дело и женится, а она только заканчивает школу. Может, в Париже она найдет человека, которого полюбит», — с тоской подумала она.

На следующей неделе во время их ленча с Барбарой в «Лутесе», Бретт рассказала матери о своих планах.

— Тебе не надо поступать в колледж или работать, ты же знаешь. Но ты прекрасно проведешь время в Париже, — ответила Барбара, вылавливая улиток, плавающих в масле.

В этом была вся она — ни вопросов, ни слов поддержки. Она заказала еще порцию двойного «Манхэттена». Барбаре было всего сорок лет, но годы не жалели ее, как и она сама не жалела себя. В попытке контролировать свой вес, она продолжала принимать амфетамины и депрессанты аппетита, а так как у нее была бессонница, ей требовалось все больше и больше транквилизаторов, которые она запивала «Роздером Кристал» и «Манхэттеном». Свое природное очарование и внутренний блеск она искусно замещала макияжем.

Живя в основном в Нью-Йорке, Барбара проводила сезоны в Бар Харбор и Палм Бич на балах и приемах, но годы шли, и Барбара, дискредитировавшая себя своим безнравственным поведением и неприличными выходками, окончательно выпала из светского календаря.

Бретт очень переживала из-за совсем бессодержательной жизни своей матери, но еще больше утверждалась в том, что свою должна сделать полной и активной. Это подразумевало какую-то деятельность, и для Бретт этой «деятельностью» была фотография.

Бретт держала Лилиан за руку, Альберт; водитель, привез их в аэропорт «Кеннеди», откуда самолетом, только что приобретенным ее дедом, они полетят в Париж. Свен был удивлен принятым решением внучки заняться фотографией. Его единственным замечанием было: «У тебя есть достаточно времени, чтобы создать себя. По возвращении ты как раз будешь к этому готова. Я умею ждать». Бретт была ошеломлена его словами, но очень скоро выбросила их из головы.

«В конце концов у него нет ненависти ко мне», — подумала она и погладила на шее камею бабушки.

Бретт и Лилиан находились в зале отдыха, ожидая своего рейса.

Вдруг в дверях произошло какое-то волнение.

— Мне не нужен билет. Мой отец владелец этой чертовой авиалинии, — услышали они голос Барбары.

Бретт и Лилиан переглянулись: вот уж кого они совершенно не ожидали увидеть. Барбара оттолкнула дежурных и, словно хозяйка этого помещения, большими шагами и нетвердой походкой прошла через зал. Ее наряд был слишком коротким и облегающим, а лицо выглядело так, словно макияж наносили лопатой, она была пьяна.

— Барбара, что ты здесь делаешь? — спросила Лилиан.

— Могу я хотя бы пожелать моей дочери счастливого пути? — грубо спросила она.

Бретт была напугана поведением матери. Ее радостное чувство ожидания новых приключений сменилось на прежнее ощущение тревоги, которое всегда возникало при Барбаре. «Это не честно, — думала Бретт, — она не сможет мне все испортить».

— Может, ты присядешь? — предложила она, стараясь сдержать нарастающее волнение.

— Я ненадолго. Меня ждет машина, — проглатывая слова, ответила Барбара. — Я с друзьями и вдруг вспомнила, что ты сегодня вечером улетаешь. Я пришла, только чтобы попрощаться с тобой. — И она так энергично взмахнула рукой, что не удержалась и упала на свободный стул.

Бретт наклонилась к матери и почувствовала резкий устоявшийся запах алкоголя.

— У тебя все в порядке? — с нетерпением спросила Бретт.

— Конечно. Я просто не удержалась и все, — возразила Барбара.

Она посмотрела на Бретт и впервые в жизни поняла, что ее дочь действительно мила. Она уже давно выросла из возраста «гадкого утенка», однако Барбара не замечала этого. Длинные темные волосы Бретт вились волнами по плечам, а лазурно-голубое трикотажное платье оттеняло изумрудные глаза так, что они казались бирюзовыми. Барбара собралась сделать ей комплимент, как вдруг заметила камею.

— Где ты ее взяла? — завизжала Барбара, указывая на нее. — Это же камея моей матери. Только он мог тебе дать ее! Ты с ним виделась!

— Барбара, успокойся, — вмешалась Лилиан.

— Не лезь, ты организовала встречу с этим ублюдком, я знаю — ты! — кричала Барбара, быстро трезвея, со злостью глядя на дочь и тетку. — Я же запретила. Как ты могла осмелиться? — В бешенстве Барбара обрушилась на Лилиан.

— Барбара, не устраивай сцен, — зло шептала Лилиан.

Служащая оставила свой контрольный пост и подошла к ним.

— Если эта женщина вам мешает, я могу позвонить в службу безопасности, — спокойно предложила она.

— К черту, я не устраиваю никаких сцен. — Барбара повернулась к молодой женщине:

— Служба безопасности не требуется. Я ненавижу его! Я ненавижу его, и вы это знаете! — кричала она на Бретт и Лилиан.

— Ну и что из этого? — сказала Бретт. — Я прожила почти восемнадцать лет с твоей слепой ненавистью к человеку, который на самом деле оказался добрым. Мне запрещалось спрашивать о нем, даже имя его произносить, а ты никогда не объясняла почему — никогда! Ты ничего не рассказывала мне о твоей матери или моем отце. Ты увезла меня от Брайана, и если б не ты, Захари сейчас не был бы в тюрьме. Я ощущала себя сиротой, а ты не придавала этому никакого значения. — Слезы тихой злобы и обиды душили Бретт.

— Пожалуйста, нельзя ли прекратить? Вы беспокоите других пассажиров. — Служащая одернула свой красный форменный пиджак, повела плечами, стараясь казаться более официальной.

Барбара вздрогнула, не ожидая атаки Бретт.

— Ты не знаешь, что ты говоришь! Моя мать умерла, как и твой отец. Он умер еще до того, как ты родилась! — Теперь Барбара вся тряслась от злости. — Захари был дурак! А Брайан — я расскажу тебе о Брайане! Мы были удобной ширмой для него, и все в Голливуде это знали — все, кроме меня. Брайан Норт, секс-символ телевидения, был «голубым»! Однажды он думал, мы уехали на уикэнд, но я решила вернуться раньше. Я нашла его в ванне с тремя юношами. Я доверяла Брайану, а он…

Сотрудник авиалинии кивнул своему сослуживцу за стойкой, чтобы тот позвонил в службу безопасности. Бретт ухватилась за спинку стула, сдерживая дрожь пальцев.

— Ты врешь! Если Брайан был таким ужасным, почему ты носишь его имя? Ты хочешь, чтобы все вокруг «выглядели хуже тебя.

— Потому что он был звездой! И не разговаривай так со своей матерью!

— Барбара, несколько лет назад ты запретила называть тебя матерью, а перестала быть матерью задолго до этого. Ты всю жизнь скрывала моего отца, а теперь говоришь, что он умер! Кто он — или ты сама не знаешь?

Барбара упала в кресло и трагическим голосом сказала:

— Ты не можешь так разговаривать со мной.

Объявили об окончании посадки в самолет до Парижа. Бретт и Лилиан оглянулись и увидели, что зал опустел.

— Барбара, ты хотела уничтожить все, что имело для меня смысл. Я больше не позволю тебе этого. Я уезжаю в Париж и хочу создать что-нибудь в своей жизни, потому что у меня нет намерений закончить ее так же, как ты.

— Тогда лучше перестань встречаться со своим дедом, — ответила Барбара.

— До свидания, Барбара.

И Бретт вместе с Лилиан поспешила из зала ожидания. Бретт трясло, но она не хотела, чтобы мать заметила это. А Барбара, ошеломленная, наблюдала, как они скрылись в самолете. Затем она обернулась и оказалась лицом к липу с охранником в форме.

— Если ты до меня дотронешься, я подам на тебя в суд, — прошипела она и трясущимися руками достала из сумочки маленькую коробочку без этикетки.

Глава 6

Бретт приняла совет Малколма. Более двух лет в Париже она погружалась в свой новый мир и одержимо работала, сделав огромное количество фотографий. Она тайно переправила через континент свой красно-вишневый «пежо», подаренный ей тетей Лилиан на восемнадцатилетие. Встречалась с людьми и запечатлевала свое понимание мира на пленке.

Она снимала не только модели современнейшей моды, но и обветренные лица баскских рыбаков, и лица механиков, ставшими жесткими в условиях Северного моря, и лица изнеженных туристов — все открывалось перед камерой, словно умиротворенное и успокоенное величием ее глубокого взгляда.

Благодаря дружеским зарубежным связям, приобретенным Лилиан во время пребывания за границей, для Бретт были открыты все двери. Она побывала на виноградниках Бургундии, каталась на лыжах в австрийских Альпах с виконтами и герцогинями. Она чувствовала себя как дома на великолепных пляжах Монте-Карло, и в деревне Ноттин-гемшир.

За два года странствований Бретт получила больше знаний, чем ей дали бы четыре года учебы, а к диплому она никогда не стремилась. Теперь, в свои двадцать лет, с высоты своей юности и таланта, она жаждала увидеть свою работу на обложках журналов. С усердием она обходила каждый журнал Парижа, Лондона и Милана, однако ее работу приняли только в каталог по материнству в Мюнхене. Художественные директора, ответственные за оформление, почти по-университетски неистовствовали по поводу ее снимков.

— Дорогая, твои работы сказочны! — восхищались они. — Зайди, когда у тебя будет реклама.

Рекламные листки — страницы из журналов с твоими снимками — ключи, позволяющие всем осознать, что кто-то еще нашел твои работы уникальными, восхитительными и не напрасно оплаченными.

Бретт знала, что могла купить себе путь к карьере. В восемнадцать лет она начала получать доход от счета, открытого дедом на ее имя и, хотя у нее не было разрешения трогать его до двадцати пяти лет, она считалась респектабельной юной особой.

Но не ради денег она трудилась, она жаждала признания своего таланта. Более того, она хотела избежать той жизни, которой жила ее мать: богатой, избалованной и бесполезной. А так как ее отец не захотел дать ей своего имени, она решила сама сделать его себе.

— Расслабься, Кристи. Ты же идешь не на гильотину. — Бретт видела, что облака над Монмартром сгущаются.

«Она не может сейчас заплакать», — подумала Бретт. Кристи, начинающая модель, выглядела потрясающе, очень много снимков было сделано верхом на лошади.

Мартина Галлет, одна из оформителей банка «Лефт Банк», бросившая вызов потомкам главного дома пошива платья на Рю дю Фауборт Сент-Оноре, ссудила Бретт для Кристи матросское платье из тафты с сатиновыми лацканами, плиссированные брюки и белую шелковую рубашку.

Это было моделью Мартины под названием «ле смокинг» — фурор моды конца 1982 года. Мартина любила фотографии Бретт и, так как ей понравились результаты ее прикидочных работ, она решила поместить рекламу Бретт стилей своей новой коллекции.

Бретт знала, что деньги будут незначительные — молодые дизайнеры обычно имели низкий заработок — но престиж, в котором она так нуждалась, появится обязательно, и ее снимки будут принимать издатели журналов и газет всего мира.

Мартина выбрала темноволосую Кристи из коллекции моделей, которую представила ей Бретт. У Кристи был хитрый озорной взгляд, заставляющий одежду играть, но она была крестьянской моделью. Около трех недель назад ее, семнадцатилетнюю, пригласили работать в агентстве «Нью-Йорк эдженси». В Нью-Йорк она приехала с матовой помадой на губах, пастельными неяркими тенями на веках и со стрижкой, как у беспризорника. После нескольких предварительных прикидок они отправили ее в их парикмахерский филиал на шестимесячное совершенствование внешности и создание ей рекламы в надежде, что по возвращении в Нью-Йорк, где делались настоящие деньги, Кристи оправдает начальные инвестиции и прибавит хорошие дивиденды в их сундуки.

Но Кристи была нервозной, неопытной девушкой.

Она понимала, что день проходит плохо — а в голове не было мыслей, каким образом дать Бретт то, о чем она просила.

Бретт убрала наверх волосы с ее лба и подготовила статистов. Она видела нескольких художников, сидящих за деревянными мольбертами и работающих над портретами туристов.

— Подожди здесь, — сказала она Кристи, и большими шагами прошла через площадь — как обычно под прицелом многих глаз.

Со времени своего приезда в Париж стиль одежды Бретт шел от ее школьной формы: джинсов и черного свитера с высоким воротом. Этот стиль предполагал, что она была студенткой американского колледжа, путешествующей по Европе. Сейчас она заправила свитер в блестящие черные кожаные легенсы. Ее свитер, один из тех, что она приобрела в Милане, был закрыт жилетом фотографа со множеством карманов для принадлежностей, которые необходимо всегда держать под рукой.

Бретт подошла к одному из художников, красивому молодому парню с копной светлых волос, отдыхавшему на замшевом директорском стуле, оставляемом для позирующего, а его ноги лежали на складной табуретке.

— Извините, сэр. Сколько…

— Я говорю по-английски лучше, чем по-французски, если это вас интересует, — перебил он.

— Хорошо. Сколько вы берете за портрет? — спросила Бретт, измерив его взглядом.

— Углем — сто франков, но для таких зеленых глаз я бы предложил пастель. Стоимость их не очень отличается. — Он встал и поклонился. — Садитесь.

— Это не для меня. Я бы хотела, чтобы вы рисовали вон ту девушку, а я буду ее фотографировать, — объяснила Бретт. Художник удивленно поднял брови и повторил:

— Вы хотите фотографировать ее, когда я буду рисовать?

— Я понимаю, что это звучит глупо, но я фотограф, а она моя модель, и я стараюсь весь вечер добиться, чтобы она вела себя естественно, но или она не знает, как это сделать, или я напугала ее… — раздраженно сказала Бретт.

Она была в отчаянии: вечерний свет угасал очень быстро.

— Таким образом, я буду декорацией?

— Точно.

— Хорошо звучит. И если она не растеряется, я сделаю ее портрет, а у вас пропадет сегодняшняя головная боль. — Он улыбнулся. — Кстати, фотограф, меня зовут Джо Таит.

— Я сейчас вернусь. Меня зовут Бретт Ларсен.

Кристи сидела натянутая как струна. Джо повернулся к Кристи.

— Мы могли бы сделать простой эскиз, а для вас, я думаю, оплатой будет специальное Суперпутешествие. У вас есть выбор: Эйфелева башня, Триумфальная арка или моя любимая статуя Свободы. — Он достал кипу листов с нарисованными видами. — Я действительно этим живу. Покупаю их, как сумасшедший.

Кристи хихикнула, а Джо продолжил разговор, выбирая из коробки из-под сигарет пастели. Вскоре Кристи свободно болтала, жестикулировала и смеялась.

Бретт кружилась вокруг них, делая снимки, благодарная и уверенная, что ее план удался. «Он действительно, ничего», — подумала она, рассматривая его карие глаза, массивные плечи и руки, втиснутые в рукава оливково-зеленого мешковатого пиджака.

Наконец съемка закончилась. И когда Кристи, переодевшаяся в обычное платье, была на пути к ближайшему метро, Бретт расплатилась с Джо. Он заметил:

— Если бы вы дали мне какой-нибудь из ваших снимков, я бы послал его домой родителям в Форт Вейне. Они любят фотографии их ребенка в качестве художника за работой.

— Ты прошел такой путь из Форта Вейне для того, чтобы рисовать портреты туристов? — спросила Бретт, упаковывая свои вещи.

— В Париже предложений не больше, чем в Форт Вейне. Кроме того, я скульптор, но деньги — это хорошенькая вещь, пока ты не стад Микеланджело или Генри Мо, а это оплачивается лучше, чем прислуживание за столон, — сказал Джо, складывая мольберт.

Бретт сразу понравилась его спокойная, простая манера.

— Хорошо, пиши телефон, я сделаю тебе снимок, — согласилась она.

Джо оторвал уголок от эскиза и нацарапал номер телефона.

— Ты должна будешь оставить записку у моей хозяйки.

Джо помог подтащить ее вещи к машине, легко взвалил на плечи ее сумку в дополнение к своим. Оказалось, у них много общего. Джо оставил университет в Индиане после года учебы, чувствуя себя обкраденным после колледжа. Он путешествовал по Европе, делая эскизы для заработка, изучая искусство самостоятельно. Бретт чувствовала, что он понимает ее страстное желание — стать известным мастером.

— Ты должна выходить каждый день, делать лучшее, что ты можешь, и надеяться, что кто-нибудь поймет, как это хорошо. Бери свои снимки, показывай их, для этого используй любой шанс и будь готова, когда подвернется удобный случай, — сказал он тоном, полным уважения.

Джо громко хлопнул дверцей машины, затем заглянул в открытое окно и поцеловал Бретт в щеку.

— Мой агент позвонит тебе утром, — ухмыльнулся он и большими шагами ушел.

Бретт припарковала свой «пежо» на одну из свободных стоянок на Рю де Сейн, достала сумки с камерой.

Проходя через открытый рынок Бюси, Бретт, поторговавшись, купила малину, груши и бутылку «Чабичо», которые, она надеялась, скрасят сегодняшний вечер.

Наконец она достигла трехэтажной, поросшей плющом виллы на узкой, покрытой булыжником улице Бурбон Ле Шатэ, где арендовала квартиру на верхнем этаже. Бретт открыла входную дверь и с радостью посмотрела на герань, свисавшую из полосатого белого с голубым горшка. Ее упавшие темно-красные лепестки лежали внизу на мраморном полу.

Забрав почту из дугообразного комода в холле и поднимаясь по лестнице, она поняла, что ей очень нравится этот дом так же, как в тот первый раз, когда она увидела его.

Тетя Лилиан стремилась поселить ее в более фешенебельном месте около улицы Риволи или площади Л'Опера, но район этот ей показался неотразимым. В тот момент, когда Бретт ступила на Сен-Жермен-де-Пре, названный именем старейшей церкви в Париже, она поняла, что жить должна именно здесь, где все пульсировало энергией и идеализмом студентов Сорбонны.

Бретт и Лилиан прогуливались по необычно ветреным улицам и свернули на улицу Бурбон Де Шатэ, когда вдруг Бретт заметила вывеску «Сдается квартира». Бретт настояла на этой квартире с тремя террасами, косоугольными, во французском стиле, дверями и двумя спальнями, одна из которых вполне могла бы служить мастерской.

Все оставшееся время, пока Лилиан была с ней, они ходили по антикварным лавкам, комиссионным магазинам и на известный парижский рынок на Пюс де Сен-Кан, чтобы купить все необходимое для жизни в полуобставленной квартире.

Бросив сумки в белой с красным кухне, она налила себе стакан «Бьюджолайса». «Несмотря на ужасное начало, съемка прошла удачно, благодаря Джо Тайту», — подумала Бретт, зажигая бронзовый канделябр на журнальном столике. Она уселась на обитую ситцем софу просмотреть почту: счета лаборатории, которые она должна была оплатить завтра, когда заберет пленку сегодняшней прикидки, и два письма — одно от тети Лилиан, второе от Лизи.

Лилиан понравились свечи, которые ей прислала Бретт на день ее рождения. Их нежный цветочный запах напоминал Лилиан о садах в Кокс Коуве в их полном цветении. Лилиан также упоминала, что Барбара вышла замуж. Бретт не надеялась, что ее мать найдет еще одного глупца, но знала, что Барбара всегда будет среди мужчин. Они были ее карьерой, стимулом для нее, чтобы подняться утром.

Она не слышала о Барбаре с их последней стычки в аэропорту. «Меня действительно не трогает, что она делает с тех пор, как мы не вместе», — подумала Бретт, вставляя письмо в серебряную подставку для почты.

Письмо от Лизи начиналось с рассуждения: «Теперь я действительно узнала, что такое любовь». Бретт громко рассмеялась и постаралась вспомнить, в который раз Лизи узнала смысл любви с тех пор, как она живет в Сиракузе. Бретт сделала глоток вина и удивилась, как можно узнать, что означает любовь, если так трудно, а часто и невозможно определить, что есть сама любовь.

В Европе Бретт познакомилась со многими молодыми людьми. Некоторые были интересные, веселые и талантливые, другие наоборот, но все они могли быть друзьями, а не любовниками — за исключением Паоло.

Бретт приехала в Милан в надежде снять одну башенную коллекцию, однако она была неизвестным фотографом и не имела аккредитации от прессы, и ей не разрешили проводить съемки. На третий день ее тщетных усилий она стояла в стороне от шатра, готовая сдаться и вернуться в Париж, когда молодой человек в сшитом на заказ сером костюме и белой рубашке «поло» подошел к ней.

— Вы хотите попасть внутрь, да? — спросил он на чистом английском.

— Да, я хочу! — ответила Бретт. Он представился: Паоло Бернини, фирма «Бернини Тектайлс», из Турина. Он брал ее на все представления, а по вечерам они вместе ужинали. Паоло был остроумен, очарователен и дьявольски красив. Он также был преданным романтиком.

После этого они два месяца плавали по Средиземному и Эгейскому морям на его яхте с названием «Красивая судьба». Днем они исследовали скалистые острова вулканического происхождения, ночью лежали на палубе под звездным небом, исчезая в объятиях и глазах друг друга. От Паоло она узнала радость познания мужчины. Она думала, что никто не может быть столь прекрасным, пока он не стал планировать ее жизнь. Она приедет в Турин, где у его семьи большая фирма, производящая лучшие в Италии шерстяные ткани, заявил он, когда они слушали Беллини и наблюдали заход солнца. Она возражала, что будет работать в Париже или Милане, но не в Турине. Затем Паоло стал настаивать, что она вообще не должна работать — фотография будет ее хобби. Ее единственной заботой будет оставаться красивой и приносить ему счастье. И Бретт поняла, что это конец.

Она написала Лизи о своих делах с Паоло и провозгласила, что никогда не сможет променять собственные цели и амбиции на обручальное кольцо. И Бретт знала, что человек, который ей нужен, никогда не попросит ее сделать это.

Глава 7

Шикарное, состоящее из металла и стекла здание «Вуаля!», одного из старейших и наиболее престижных журналов мод Парижа, наводило страх, но Бретт была готова ко всему. Она положит свой рекламный альбом в горке других на полукруглую начищенную до блеска стальную стойку и заберет его на следующее утро. Бретт, как делали многие фотографы, между четвертой и пятой страницами положила свою визитную карточку. Если она сдвинется или исчезнет, то сразу будет понятно, что кто-то его просматривал.

Бретт проверила по записной книжке, что пришла в назначенный день, и обратилась к надменной брюнетке.

— Простите, вы не знаете, для чего этот сбор?

— В агентстве мне сказали, что они ищут новые лица. У них всегда одни и те же девушки из номера в номер.

«И еще используют одних и тех же фотографов», — подумала Бретт, а модель конфиденциальным шепотом продолжала:

— Вчера, около половины пятого, мой распорядитель сказал, что кто-то позвонил из «Вуаля!» и попросил посмотреть все модели агентства за исключением тех, кто занят в следующем номере.

Сердце Бретт трепетало. Ошибка швейцара дала ей возможность войти, но что произойдет, когда она действительно встретится с художественным директором. Если бы только она смогла поговорить с ним! Бретт знала, что смогла бы заставить его посмотреть альбом. Это было бы началом! «Что я теряю?» — трезво раздумывала она.

На встречах фотографов все рассказы о «Вуаля!» обычно сводились к художественному директору, чрезмерно самоуверенной вспыльчивой Бретон, острой на язычок. Она была художественной силой журнала еще с 60-х годов, формируя его в своем собственном очень взыскательном вкусе. Безупречно сшитые наряды были надеты на аккуратно причесанные и сильно накрашенные модели, которые чопорно позировали в шикарно обставленных комнатах. «Вуаля!» сохранял еще своего преданного читателя и респектабельное место в истории журналов мод. Но начиная с 70-х время остановилось на его страницах.

Свободная, простоволосая, с минимум макияжа модель в причудливой, но естественной позе была критерием стиля Бретт. Каждая фотография отличалась от другой, однако все создавали впечатление ее авторства: фотографии Кристи оказались удачнее, чем Бретт ожидала. «Если она ищет новые лица, может быть, она готова к новым фотографиям тоже. Все, что она может сделать, обругать меня, выгнать вон», — заключила Бретт, закрыв свой альбом и ожидая своей очереди.

Бретт ждала уже около часа, обдумывая стратегию предстоящей встречи. Когда величавая черная кудрявая модель вышла из кабинета, она поняла, что настала ее очередь. Бретт уверенно вошла в кабинет, стараясь не обращать внимания на свои потные ладони. Мельком она увидела сквозь две застекленные стены прекрасный вид города. Другие стены неожиданно были завешены, казалось бы, редким набором тарелок с видами, цитатами, фотографиями, обложками «Вуаля!» и бейсбольными вымпелами. Повсюду лежали кипы корреспонденции, газет и журналов, даже на разноцветных ящиках картотеки.

Оказавшись в кабинете, она остановилась. Сидевший за потрепанным дубовым столом спиной к двери, погруженный в яростный телефонный разговор был главным редактором «Вуаля!» Лоренс Чапин.

Эмигранта из Америки, яростного холостяка часто фотографировали на открытиях галерей, премьерах и торжественных обедах. Однажды Бретт видела его даже в джаз-клубе. Она сразу узнала его замечательные волосы — густые волны, черные и блестящие, как оникс, с пробивающейся сединой.

— Я уверен, что наш крайний срок — две недели! — упорствовал он. — Делайте что хотите с вашими рекламщиками, но внушите им, что «Вуаля!» будет более захватывающей, чем все предыдущие пятнадцать лет!

Занятый разговором, Лоренс повернулся на стуле и, не взглянув на нее, протянул руку к альбому.

Его слова подстегнули Бретт. Главный редактор никогда не связывался с рутинными делами, такими, как отбор моделей, значит, что-то происходит. «Это мой шанс. Это самый безумный шаг в моей жизни», — думала она, открывая альбом на первой странице. Каждый ее нерв дрожал. Когда Лоренс перевернул вторую страницу, то понял, что что-то не так.

— Это ваша работа! — взорвался он, переворачивая еще две страницы, не глядя на снимки.

Лоренс был настроен по-боевому. Бретт знала, что она должна иметь быструю реакцию, иначе раунд проигран.

— У меня нет времени на это! — закончил Лоренс и положил трубку. Сначала он оглядел ее сверху донизу своим опытным взглядом.

Хотя Бретт знала, что он критически анализирует фотогеничный потенциал ее лица и тела, как сама делала сотни раз с моделями, неожиданно она почувствовала себя незащищенной под его пронизывающим взглядом.

«Она достаточно хороша, — подумал Лоренс. — Правильная высота, прекрасные волосы, кожа и действительно поразительные зеленые глаза». И после парада нарядов, которые Лоренс наблюдал с утра, он был поражен простотой ее одежды. Красная шаль представляла яркий контраст черному свитеру и блестящим, черным, без каблуков ботинкам. «Ей надо сбросить пару фунтов, но даже невзирая на это…» Он опять посмотрел на ее альбом, изучая каждую страницу, затем на Бретт.

— Что все это значит? — враждебно спросил он. — Это ваш альбом?

— Да, это мой альбом. Меня зовут Бретт Ларсен, и я — фотограф.

— Фотографы оставляют свои рекламные альбомы, мисс Ларсен. У меня нет времени и терпения на эти выходки, — раздраженно сказал Лоренс, продолжая рассматривать альбом.

— Я также считаю, мистер Чапин. Это не забава. Наверное, я должна была оставить свой рекламный альбом вместе с другими при выходе, но когда швейцар принял меня за модель, я увидела в этом возможность показать фотографии художественному директору.

Обычно альбомы возвращают непросмотренными. Я не ожидала встретить вас, — согласилась Бретт.

— Вы приносили сюда ваши работы до этого? Это действительно проблема, — пробормотал он.

— Извините? — Бретт не расслышала его слов.

— Ничего. Я разговаривал сам с собой. Они неплохи. Действительно, некоторые из них очень хороши — особенно эти, — сказал он, показывая на снимки Кристи.

— Спасибо, — тревожно сказала Бретт. Она знала, что была не права, но она была здесь и редактор «Вуаля!» делал комплименты ее работе!

— Скажите мне, почему я должен ангажировать вас? — спросил Лоренс. Несмотря на это менее чем благоприятное знакомство, он восхищался мужеством Бретт и ему понравился ее стиль.

— Потому, что я хорошая, — ответила Бретт нагло и без промедления. — Я новая и ничего похожего на мою работу не появлялось на страницах «Вуаля!». Я не могла не подслушать ваш разговор. Вы хотите дать журналу новый взгляд, другое чувство, и я смогу помочь сделать это. — Бретт излучала энтузиазм и уверенность, которые она ощущала в работе. — Когда я работала с Малколмом Кентом…

— Вы работали с Малколмом Кентом? — нетерпение Лоренса сменилось намеком на интерес.

— Два года в Нью-Йорке, и нет лучшего учителя, чем увидеть то, что ты хочешь, и запечатлеть это на пленке.

Лоренс возвратился к ее альбому и молча еще раз изучал фото. Наконец он спросил:

— Вы видели предсказание моды, представленное при входе в издательство?

— Это называется «Предвидение моды», — осведомленно ответила Бретт.

— Не больше. И ряд снимков в охотничьих домиках с восхитительными названиями выставлены там же. Теперь это цветной в три страницы материал под названием «Слишком горячий». Я хочу следующий его номер снять в квартире, вид которой говорит, что в ней действительно проживает кто-то в возрасте не менее девяноста лет. И мне нужно это к следующей среде. Вы сможете это?

— Я бы не была здесь, если бы не смогла.

— Хорошо. Вы мне будете нужны завтра в одиннадцать часов на редакторском совещании. Мы обсудим товары, расположение и модели. А что за модель на этих снимках? — указал Лоренс на Джо Тайта.

— Это не модель. Он художник.

— Мне нравится его вид. Каждая мужская модель, которую я видел, выглядит произведением какой-нибудь первоклассной школы. Я хочу, чтобы вы использовали его в ваших работах. Вы можете уговорить его сделать это? — спросил Лоренс.

— Я постараюсь, — ответила Бретт.

— Сделайте все возможное и дайте мне знать завтра на совещании. И, мисс Ларсен, у меня нет времени на переделку. Если снимки будут удачными, мы напечатаем их и поговорим о следующем номере. Если нет, я пропечатаю их в любом случае, но я никогда вас больше не приглашу.

Бретт ликовала и почти бежала по бульвару.

Она хотела каждому крикнуть, как будто громкие слова заставят ее поверить, что это не сон. «Я сделаю лучшие снимки, какие Лоренс Чапин когда-либо видел», — думала она победоносно.

— Какой красивый мальчик! — шутливо восторгался Джо, рассматривая снимок, который сделала Бретт на площади дю Тертре.

Он был приятно удивлен вчера вечером, найдя дома записку от Бретт. Он не ожидал увидеть ее снова, хотя надеялся. Он сразу почувствовал, что с ней легко разговаривать, словно она была его старым приятелем. Когда Джо позвонил около полуночи, она взволнованно попросила о встрече утром. Он был ошеломлен нетерпеливостью в ее голосе, но был очень рад увидеться. Джо планировал сделать эскизы Пон Неф при свете раннего утра, и они договорились встретиться в семь часов.

— Кое-кто еще тоже думает, что ты красивый мальчик!

Ее зеленые глаза были чистыми и блестящими, несмотря на то, что она спала очень тревожно, часто просыпаясь. Радость, которую она ощущала всякий раз, вспоминая решение Лоренса Чапина принять ее на работу, перерастала в чувство беспокойства и опасения, когда она осознавала, что ей необходимо уговорить Джо Тайта согласиться поработать с ней. Бретт хотела произвести на Лоренса впечатление человека, который сможет выполнить задание. Но она едва знала Джо и не представляла его реакцию. Бретт от волнения была на грани помешательства.

— Правда? И кто же этот «кое-кто»? — Джо облокотился о мольберт, бросив на нее свой самый очаровательный взгляд.

— Лоренс Чапин, редактор журнала мод «Вуаля!», — ответила Бретт.

— Что? — Джо чуть не уронил свой мольберт. — Но я не модель. Я деревенский мальчишка из Индианы. Представляешь, что это значит объявить родителям, что ты решил стать скульптором и уехать в Париж? Они до сих пор хотят, чтобы я учился в высшей школе на учителя рисования. Теперь я должен сообщить им, что я модель? Я не хорошенький мальчик! — Он отвернулся и стал рассматривать Сену.

— Это ведь на один денек, Джо, — уговаривала Бретт. — Кстати, как только я появилась поговорить с тобой об этом, ты сам мне сразу объявил, какой ты красивый. — Бретт посмотрела на Джо таким взглядом, каким Лоренс изучал ее вчера. Она заметила, как его прямые светло-медовые волосы оттеняют глаза и обрамляют сильный подбородок, не бритый утром. В профиль его орлиный нос казался вылепленным талантливым мастером. У Джо было правильное телосложение — его внешний вид был обращен к женщинам, но не угрожал мужчинам.

— Как я в это влез? Четыре дня назад я задумывал собственное дело, хотел бороться за свое существование художника, а теперь ты хочешь, чтобы я любовался собой на страницах журнала мод.

— Джо, это не будет выглядеть нелепым. Подумай об этом как о деловом предложении, которое принесет тебе много хорошего. Ты делаешь те наброски туристов, чтобы заработать деньги, хотя твое назначение — скульптура, так? А теперь ты заработаешь больше того, что получаешь за целый день, рисуя всяких Генри и Эселей напротив Эйфелевой башни.

Несколько мгновений Джо переваривал предложение.

— Я должен быть чертовски глуп, согласившись.

— Но Джо, ты не можешь отказать! — воскликнула Бретт, бросившись ему на шею.

— Давайте считать совещание открытым, — объявил Лоренс, входя большими шагами в комнату для совещаний. Он опоздал на пятнадцать минут, но никто не осмелился заметить ему это.

Вокруг стеклянного курительного стола собрались все участники совещания. Они беспокойно крутили свои ручки и блокноты, как студенты на экзамене. Большинство из них многие годы работали в редакции журнала и осознавали, исходя из событий последних нескольких дней, что их будущее в «Вуаля!» ставилось сейчас на карту.

Более расслабленными, наполненными ожиданием вместо беспокойства, одетыми во все черное и выглядевшими отщепенцами в этой команде были внештатники. Художник по гриму, молодая женщина с платиновой стрижкой-ежик и кольцом в носу; парикмахер, у которого светлые волосы были уложены в стиле Растафар; стилист по моде, ошеломляющий своим бесформенным неояпонским нарядом с одним длинным и одним коротким рукавами, со значком Оксфордского университета. Все они были ветеранами бизнеса. Их интерпретация стиля появлялась регулярно на страницах лидирующих европейских журналов мод, включая этот, но художественный редактор душил их идеи, экспрессии и нововведения. Они с нетерпением ждали, что скажет Лоренс Чапин о новом направлении в «Вуаля!»

Потом была она, Бретт — фотограф, точка приложения их усилий. Она поздоровалась, но они отнеслись к ней с большой осторожностью. Они ничего не знали о ее работах и болезненно сознавали, что при плохой фотографии не имели значения ни задумка этих страниц, ни наикрасивейшие модели, ни самые восхитительные дизайнеры или прекраснейшие заголовки. Но Бретт была слишком взволнованна и полна энтузиазма, чтобы задумываться о провале. Она дала волю своим волнениям предыдущей ночью, и сомнения окончательно пропали, когда Джо согласился. Это был ее шанс, и Бретт была готова за него бороться.

— Доброе утро, мистер Чапин, — сказала она, нарушая тишину.

Никогда не садясь во главе стола, Лоренс кивнул ей, наклонился вперед, положив на стол ладони, и приступил.

— «Вуаля!» в беде, и уже несколько лет. Мы потратили очень много времени и денег, перестраивая наши кабинеты, и они выглядят с лоском и современно, но мы не применили те же принципы к нашим издаваемым страницам. Часть ответственности лежит на художественном редакторе, и я буду замещать ее в этой должности на время издания следующих трех номеров. Три выпуска — это та возможность, которую представил мне издатель, чтобы «Вуаля!» изменил свою политику, иначе он исчезнет.

Лоренс замолчал и посмотрел на каждого. Бретт наклонилась вперед, ловя каждое его слово. Затем он встал и, заложив руки за спину, стал прохаживаться вокруг стола:

— Итак, старые взгляды ушли! Он выхватил текущий номер журнала из рук редактора по одежде и разорвал его на две половины.. Бретт почувствовала запал, вынуждавший ее принять участие в разговоре, а не быть простым слушателем.

— Существует целая группа покупателей таких журналов, которые не хотят иметь «Вуаля!» даже для того, чтобы просто прочитать. Если бы я не была фотографом, я бы никогда не покупала его, — вставила Бретт то, что думала о журнале все последнее время.

Все задержали дыхание. Каждый ждал, как отреагирует Лоренс.

— Точно! Мы угождали только женщинам, обедающим с Криллоном и ужинающим с Миттераном. Женщинам, которые имеют, но не тем, кто хочет сделать сам. Мы должны сделать так, чтобы журнал захватил читательниц. Щекочите ее, волнуйте, заставляйте желать большего! До сих пор наш чертов «Предвидение моды» даже не приводил редакторов к мысли собраться!

Бретт восторженно ответила.

— Но изменение названия «Предвидение моды» на «Очень горячий» и делает его действительно очень горячим, можно наглядно показать читателю изменение со всеми вытекающими последствиями.

— Да! — согласился Лоренс.

Совещание перешло к обсуждению специфики снимков, которые должны быть сняты. После того как редакторы по одежде и аксессуарам показали образцы представляемых изделий, Лоренс спросил Бретт о ее предложениях. Она подробно раскрыла свои идеи, отвечая на все вопросы спокойно и уверенно. Лоренс был ошеломлен тем, как Бретт быстро вошла в курс дела, решительно и просто излагая свое мнение. «Вот то, что мне действительно необходимо», — подумал Лоренс.

Было совсем немного замечаний и еще меньше вопросов. Хотя Лоренс и Бретт доминировали на обсуждении, каждый понял, что требовалось от них во время этих съемок.

Глава 8

— Когда ты прибудешь сюда?

Несколько мгновений потребовалось Бретт, чтобы узнать голос Лоренса Чапина. Утомленная утренней съемкой, она приняла душ и забралась в постель, чтобы немного подремать перед ужином.

— Который час? — сонно спросила Бретт, усаживаясь в своей белой с инкрустацией постели.

— Десять часов, — выразительно ответил Лоренс.

Бретт не могла поверить, что проспала три часа, но более непонятным было, почему он хочет ее видеть сейчас? Что-то не так?

— Я смогу быть через полчаса. Мысли ее метались, пока она спешно одевалась и, схватив сумку и ключи, неслась вниз по лестнице, на ходу приглаживая волосы. Она вела машину по парижским улицам, вспоминая события дня: свет, обстановка были отличными, модели профессиональными, которые сразу дали ей то, что она хотела от них. Джо был естественен.

Когда она вошла в призрачную тишину пустой редакции, Бретт могла слышать биение своего сердца. Она заметила полоску света из-под двери кабинета, где Лоренс склонился над освещенным столом.

— Большего дерьма никогда не встречал! — ревел он. — Я не могу найти что-нибудь напечатанного хуже! — Одним движением он бросил пачку снимков со стола на пол.

«Этого не может быть», — подумала Бретт. Ничто не могло бы сразить ее больше его слов. Она была готова разреветься, щеки вспыхнули.

— Но они не могут быть такими плохими. Я проверяла, — храбро сказала она.

— Твоя съемка была великолепной, но это… это выглядит, как будто снимал ребенок с голубым мячиком. Вот, посмотри сама. — Лоренс поднял два слайда с пола и протянул ей.

Слезы у Бретт мгновенно высохли:

— Подождите! Вы считаете, что вырвали меня из постели, чтобы выразить недовольство чужой работой? Вы напугали меня до смерти тем, что не имеет ко мне никакого отношения!

— Надо что-то делать с тобой. Завтра ты все перефотографируешь. Эти снимки — полная порнография! У меня есть два дня, перед тем как журнал пойдет в тираж.

— Вы получаете какое-то извращенное удовольствие, выводя людей из себя? — Бретт изучала Лоренса немигающим взглядом и увидела в его глубоко посаженных глазах намек на грусть, слабый признак какой-то скрытой боли.

— Я не вижу в этом развращенности, — сказал он, а его глаза теперь светились веселым огоньком. Он помахал двумя слайдами перед ее носом. — Хочешь посмотреть на эти теперь.

Еще какое-то время Бретт смотрела на него сердито, затем смягчилась и взяла снимки.

— Обороняйся, — сказал он.

Следующий час они обменивались своими понятиями по поводу сюжета. Лоренс увлеченно слушал, как Бретт сосредоточивалась на взаимоисключающих друг друга идеях.

«Это безумно, ничего не может быть более восхитительного», — думала Бретт по дороге домой. Работа с Чапиным — это и ураган, и покой, но никто, даже Малколм, так не увлекал ее в работе.

— Не поливай лаком! — предостерегла Бретт парикмахера:

— Женщина не использует лак перед сном.

Была почти полночь. Они снимали уже четыре часа, и это была предпоследняя съемка. Бретт бесцельно пробродила большую часть вечера по дому на аллее Фош, который друзья Лоренса разрешили использовать для съемок, пока они были в Штатах.

Восемь принадлежностей женского белья планировалось снимать в спальне, но Бретт решила не ограничиваться договором. Она уже использовала кухню, библиотеку, ванную комнату и даже винный погребок.

Время от времени Лоренс разговаривал с Бретт, но больше наблюдал. Для него было очевидным, что она четко контролировала себя. Он видел, что те идеи, которые они обсуждали предыдущей ночью, вдруг материализовались. Бретт замечала каждую деталь. В ванной комнате она захотела, чтобы вода действительно бежала в раковину, когда модель бралась за зубную щетку. «Она слишком молода, чтобы быть такой уверенной, — думал он. — Ею управляет что-то большее, чем мода». Он хотел знать, что бы это могло быть.

— Выглядит колоссально, но поставьте рюмки, — инструктировала Бретт. Модель, одетая в сорочку из желто-зеленого шелка на тонких лямках, сидела, откинувшись на спинку, с открытой книгой на коленях. — А теперь читай, — сказала Бретт, нажав на кнопку.

Бретт четко скадрировала последний снимок и сохранила его на конец, так как он должен был быть простым и в то же время драматическим — это будет финалом. Она знала, что Лоренс наблюдает за ее действиями весь вечер. Она не зря провела два года с Малколмом.

Черноволосая модель сбегала по широкой изогнутой лестнице, красный пеньюар из шифона летел за ней. Бретт позвала ее по имени, модель естественно и оживленно оглянулась через плечо, прямо в объектив Бретт.

— Все, — прокричала Бретт, и Лоренс неожиданно для себя зааплодировал ей.

Бретт устала до мозга костей, но была пронизана волнами радости, нахлынувшими на нее. Она попрощалась с бригадой, раздаривая крепкие объятия и благодарность за хорошую работу и сотрудничество. Ее ассистент, долговязый студент, собирал ее сумки и внимательно слушал инструкции по поводу лаборатории. Не так давно это было ее обязанностью, но теперь она должна была снять девять страниц для «Вуаля!»

Она сидела по-турецки на полу в библиотеке, ожидая, когда приведут дом в его обычное состояние. Свеча, зажженная для съемки, все еще горела на мраморной подставке.

— Ты выглядишь так, как будто могла бы выпить чашечку кофе или вина, — сказал Лоренс, подойдя к ней.

— Мне бы хотелось рюмку вина — белого, если можно.

— Можно? Ты же видела винный погреб здесь. Все возможно! — Лоренс исчез и через несколько минут вернулся с запыленной бутылкой «Ле Батард-Монтраше» и рюмками и устроился рядом с ней на полу. — Тот последний снимок должен быть сенсацией! — Он разлил вино и поднял рюмку, чтобы чокнуться. — Ты хорошо работала, малышка, но я хочу сказать тебе, что, когда ты проклинала меня прошлой ночью, твои глаза метали искры. — Лоренс растянулся на ковре, опираясь на локоть.

— Спасибо, мистер Чапин.

— Я не сижу на полу и не пью вино с теми, кто называет меня так.

— Спасибо, Лоренс. — Бретт коснулась своей рюмкой его и отпила глоток. Яркий свет огня превращал густо-золотую жидкость почти в янтарную. Она вздохнула и вытянула на полу свои длинные ноги. — Эта комната действительно красивая. Она напоминает мне Кокс Коув, — задумчиво сказала Бретт.

Высокий потолок, стены с колоннами, полки, полные книг в красивых обложках, потрепанная прочная мебель из красного дерева и лимона навевали ей воспоминания о месте, где она прожила такие счастливые дни.

— Кокс Коув? А где это? — спросил Лоренс, сознавая, что ничего не знает о Бретт Ларсен, кроме того, что, как и он, она была американкой и чертовски хорошим фотографом — лучшим среди всех, кого он встречал, но слишком зеленым, чтобы получить баснословный гонорар. — Я жил в Нью-Йорке недолго, но никогда не слышал о городке с названием Кокс Коув, — сказал Лоренс.

— Нет, Кокс Коув это имение моей тети. Оно расположено в Сендс-Пойнт. Это красивое, действительно сказочное поместье.

Бретт не была уверена, что готова обсуждать подробности своей родословной с человеком, которого она едва знала, к тому же европейцы считали дурным тоном интересоваться, откуда у тебя деньги.

— Итак, ты из Нью-Йорка? — спросила Бретт, поворачиваясь к Лоренсу.

От него не ускользнул тот факт, что она перевела разговор, но он не понял из-за чего. Обычно он тоже делал так.

— Я жил там несколько лет, но родился и вырос в Буффало.

— Там действительно так холодно, как говорят?

— Когда ты подрастаешь, ты уже привыкаешь к этому, но однажды уехав, ты стараешься не приезжать туда зимой. «Хорошо, — подумал Лоренс, — теперь поговорим о погоде».

— Ты часто ездишь домой? — Бретт чувствовала, что разговор переходит в русло вежливых вопросов и ответов и думала о том, как долго он протянется.

— Нет, в последний раз я там был десять лет назад, в январе, на похоронах моего отца. Да, старый простак умер в январе. — Он увидел ужас в глазах Бретт в ответ на его, видимо, не очень почтительное замечание: она недостаточно знала Лоренса, чтобы понять, когда он шутит. — Я его всегда высмеивал. Мой отец считал справедливостью Господней, что я приехал домой в январе. Он с ума сходил по своему городу, с его погодой и всем остальным. Он понял мое решение уехать куда-нибудь, но держу пари, сам бы он никогда не покинул его. Он был его домом. — Лоренс не помнил, как давно он рассказывал о своем отце — или о себе самом; наиболее частыми в его кругу были разговоры о последней коллекции, новой зажигательной девочке, кто откуда уволился или кто кого сместил.

— Это говорит, что он был замечательным человеком. Чем он занимался? — Бретт понравилась гордость в голосе Лоренса, когда он говорил об отце, но она расстраивалась от мысли, что у нее нет отца, которым бы она могла гордиться.

— Он был газетчиком. Издавал «Дейли экспресс», таким образом я вырос, окруженный чернилами и сроками. Сейчас моя сестра пишет очерки.

Почему он рассказывал ей все это? Что это была за девица, которая заставила его открыться? У Бретт была неистощимая энергия с целеустремленностью, которая раздражала его любопытство. Она была вперед смотрящая, а в деле притворства и жеманства — совершеннейшим новичком. Она ему нравилась.

Бретт повернулась на бок, подперев голову рукой и наблюдая за Лоренсом. Она была полностью заинтригована им. Он, казалось, очень отличался от того резкого, непоседливого человека, которого она знала. Бретт была так поражена, что не заметила, как бригада, приведя дом в порядок, ушла.

— Почему ты не пошел по стопам отца, в газетный бизнес? — тихо спросила она.

Ее вопрос был настолько разумным, что он повернулся взглянуть на нее. Она наклонила голову в сторону камина и уставилась на огонь. Настолько серьезным было выражение ее лица, что, казалось, она размышляла о смысле жизни. Второй раз неподдельная естественная красота поразила его. Огонь прибавлял золотые блики к ее зеленым глазам, и вдруг его охватило неожиданное желание освободить ее темные кудри от стягивающего их длинного шнура.

Прополоскав горло вином в попытке овладеть собой, он ответил на ее вопрос.

— Я занимался этим немного. Но война изменила мои взгляды на достоверность новостей. Я понял, что разочарован военной журналистикой.

— Ты, должно быть, был совсем молоденьким, — заметила Бретт.

— Я думаю, да, но юность была моей привилегией и продолжалась потом очень долго.

И снова Бретт заметила печаль в его глазах.

— Это ты получил там, — спросила она, нежно проведя пальцами по шраму, почти скрытому под левой бровью, и отдернула руку, смущенная своим порывом. «Что я делаю? — думала она. — Это же мой заказчик, мой первый заказчик. Как я могла зайти так далеко?» — Извини, — нежно пробормотала она.

— Ничего, — ответил он, ловя ее взгляд. Это прикосновение зажгло в нем сильное желание, которое он до сих пор подавлял: она так молода, и это была работа; он знал, что может накликать на себя беду. Лоренс приблизился к ней и после длинной паузы продолжал:

— Это не так благородно, как рана войны: мне попали по голове хоккейной шайбой. — Улыбка промелькнула в уголках его губ.

Он сидел так близко, что Бретт могла сосчитать крошечные морщинки вокруг его глаз, почувствовать тепло его дыхания.

— Это, должно быть, очень больно. Не успела она закончить, как губы Лоренса отыскали ее губы. Все ее тело ощутило тепло его сильных рук. Его язык устремился в нее, задавая вопрос, ответа на который у нее не было.

— Не так сильно. Я посидел период, а потом вышел на поле для своего победного гола. — Он встал, поднял Бретт на ноги и немного дольше, чем следовало, задержал ее руки в своих.

— Уже поздно, мне надо идти.

Как это случилось? Было достаточно непорядочно, что она получила свой первый шанс из-за ошибки швейцара, принявшего ее за модель. Она боялась дать Лоренсу повод думать, что хотела стать его любимой взамен на будущие предложения.

Они молча собрались и вышли из дома. Тишина была свидетелем их неловкости. Они остановились на мостовой; их машины стояли по разным сторонам арки. Сотни звезд мерцали на полуночном голубом небе, и только шум с площади Де Голля нарушал эту тишину.

— Спокойной ночи, — безучастно сказал Лоренс. — Ты действительно хорошо работала сегодня.

— Спокойной ночи, — ответила Бретт и направилась к своей машине.

Двигатель черного «ситроена» Лоренса ожил, и он нажал на сцепление, вспоминая нежность ее щеки и представляя ее тело.

Бретт положила ногу на акселератор своего «пежо», помня тепло прикосновения Лоренса и стремительность его поцелуя. Она никогда еще не была так смущена.

В конце арки они сошлись и, нерешительно мигнув фарами, разъехались в противоположных направлениях.

Глава 9

Фотографии Бретт в «Слишком горячо» были настолько впечатляющими, что с ней подписали контракт на следующие шесть выпусков, если «Вуаля!» еще будет существовать. Она также отослала сюжет о лыжниках в Лузанне для январского выпуска с уже быстро согласившимся Джо, приглашенным на вторую съемку в журнале. Он решил использовать шутку до конца.

За исключением редакторских совещаний, перед каждой съемкой Бретт практически не видела Лоренса Чапина. Он вернулся к своей обычной грубоватой манере, а от деятельности редактора отошел со словами: «Ты знаешь, что мне надо». И Бретт инстинктивно понимала, что он хотел… в фотографии. Она понимала достаточно хорошо, что не должна ждать присутствия главного редактора во время съемок, но смущало, что он явно избегает ее. Может, он ошибся в ней из-за случившегося? Чувствовал себя виноватым? Она старалась гнать от себя воспоминания о том вечере, предпочитая свалить все на рискованное сочетание вина и усталости. Кроме того, при встрече с Лоренсом она вспоминала и каждое слово их разговора, и как тоска в его глазах обернулась в долгий поцелуй. Она избегала горячих споров с ним, но страстно желала отмены смертного приговора! Бретт необходимо было увериться, что Лоренс пригласил ее еще на шесть номеров не из благодарности…

Бретт знала, что работа была хороша, но трудно было поверить, что слухи в Париже распространялись даже быстрее, чем в Нью-Йорке. Уже поговаривали о больших изменениях в «Вуаля!» и о том, что в журнал пришла новый талантливый фотограф. Таким образом, продолжая снимать свои сюжеты, она находила многие двери, уже открытыми перед ней, и назначала встречи в журналах, где незадолго до этого была неизвестна. Не так давно она была совсем другим фотографом. Бретт Ларсен приветствовали как часть так называемой «революции в журнальной индустрии, которую не видели со времен Дианы Вриланд из „Бог“.

Бретт снимала и для новой коллекции Мартины Галлет. Стилисты и гримеры, которых Бретт до этого никогда не встречала, звонили с предложениями показать свои альбомы, чтобы получить возможность работать с ней, предлагали свои услуги при проведении пробных съемок.

И если в прошлом она должна была упрашивать показать ей альбом с моделями, теперь она получала огромный поток фотографий и даже приглашения на обеды от директоров некоторых агентств, которые всегда стремились подружиться с фотографами, имеющими работу для их моделей.

На одном из таких обедов Габриель Жаррэ, умный, приветливый руководитель агентства «Л'Этуаль», спросил о найденном Бретт «толстом ломте», который будет дебютировать в декабрьском «Вуаля!». Он хотел знать, есть ли у Джо в Париже импресарио, и, когда Бретт ответила отрицательно, он заказал еще порцию вермута и произнес целую речь, почему Джо должен прийти в агентство.

Бретт также начала думать, что Джо нужен импресарио. У него было природное очарование, его забавные, любезные манеры захватывали человека моментально.

Бретт осторожно кралась вниз по шатким ступенькам вниз в ателье Джо. Грубые наброски и более определенные наметки покрывали каменные стены, а в центре грязного пола она увидела Джо, с деревянным молотком и стамеской в руках, рассматривающего большой кусок гранита для будущей работы.

— Вот так начинал Микеланджело! — воскликнула Бретт, оглядывая рабочее место Джо. Она здесь была впервые.

— Иногда я не знаю, ночь сейчас или день, но рента небольшая. Не такая уж это темница, — сказал он смеясь. Было нежарко, но Джо работал в жилете, открывающем его мускулистый торс.

— Не удивляюсь, почему у тебя такая хорошая фигура, — Бретт обхватила двумя руками бицепс его правой руки, но ее пальцы не соединились. — Я не представляла, что работа скульптора такая тяжелая. Признаюсь, я никогда не задумывалась над этим. — Она осмотрела законченную часть работы, которая походила на волнистые песочные дюны. — Это действительно замечательно, Джо, — сказала она, обнимая его за талию.

— Ты думаешь? Но я мог бы действительно делать что-нибудь прекрасное, если бы у меня были лучше материал и инструменты. — Джо положил ей руку на плечо и рассматривал незаконченную скульптуру.

Джо нравилось проводить время с Бретт. За два месяца их знакомства дружба окрепла. По крайней мере раз в неделю они встречались, чтобы поужинать вместе и поболтать. Они честно рассказывали о своих делах, встречах, опасностях и разочарованиях, которые скрывали от всех остальных.

Вначале Джо преследовал далекие от платонических отношений цели. Бретт нежно объяснила, что у нее другие планы, но она ценит его дружбу. Джо неохотно принял ее решение. То, что она ничего не объяснила, можно было понимать по-разному. Джо напоминал ей Дэвида, и она убеждала себя, что нечестно окручивать Джо только потому, что он ей кого-то напоминает.

— Хорошо, что ты заметил это, у меня к тебе есть предложение, — сказала Бретт.

— О, нет! Нелли, закрой дверь этого сарая, надвигается гроза. — Джо ретировался с притворным испугом.

К удивлению Бретт, Джо с радостью принял предложение Габриеля Жаррэ.

— Сначала все, что касалось моделей, для меня казалось странным. Но потом я понял, что это не противозаконно и не аморально и что я могу зарабатывать деньги за действительно короткое время. Мне нравится то, что я делаю в этой темной, грязной конуре, и если я смогу оплачивать свою работу, гримасничая перед объективом, пусть будет так, — сказал Джо. — Не волнуйся. Я согласен.

— Я и не волновалась, — уважительно сказала Бретт.

Она провела с Джо проверку первых страниц его альбома. В течение следующих нескольких недель он побывал на своих первых кутежах. Габриель его тепло приветствовал и прислал Бретт цветы и билеты на балет.

Джо был удивлен той тяжелой работой, которая свалилась на него. Агентство назначало по десять встреч в день с фотографами, редакторами журналов, дизайнерами и другими, и на каждой встрече он должен быть таким же радостным и остроумным. Джо относился к этому философски. Он подсчитал, что вот уже шесть лет занимался скульптурой, и никто до сих пор не обратил внимания на него; ему было нужно потратить немного времени, и вопрос рисования на морозе зимой закроется сам собой. Он был согласен делать грязную работу в надежде, что все окупится.

Джо и Бретт отметили его первый большой контракт в декабре, сразу после того, как появились его снимки в «Вуаля!» «Ом дю Монд» пригласил его для выпуска первого номера. Он проведет первые две недели января на Сейшельских островах, пышном тропическом рае в Индийском океане.

Как только «Вуаля!» попал к читателям, Бретт вышла на орбиту. Заказчики звонили и приглашали ее, освобождая от репетиций (переговоров агентов и менеджеров, от которых зависит подписание контракта и жалованье), в любое удобное для нее время.

Признанием успехов Бретт была присланная из дома поздравительная открытка от Малколма. Она знала, что он посылает пять тысяч таких открыток, а вся операция проводится компьютером. Открыв розовый с красным конверт, она нашла написанную от руки записку: «Видел твой материал в „Вуаля!“ Следующий твой приезд в Нью-Йорк будет за моими заказчиками. Успехов в работе, малышка! Спасибо». Во всем этом безумии Бретт не приходило на ум, что ее работу заметят законодатели мод Нью-Йорка.

Бретт собиралась поехать в Штаты на праздники, но в последнюю минуту отказалась от этого. Как бы сильно она ни желала увидеть Лилиан, она знала, что все время будет занято посещением друзей и присутствием на празднествах. А у нее очень много дел в Париже и необходимо подготовиться к бешеной атаке в январе.

Бретт и Джо решили провести Рождество вместе. Они пригласили несколько друзей, таких же искателей приключений, на обед в квартире Бретт. Джо, увидевший беспомощность Бретт на кухне, приготовил все сам. Лесной букет из веток ели и венков, украшавших двери и камин, смешивался с пикантным ароматом лавро-вишневых свечей, сладким запахом горящих вишневых поленьев в камине, ароматом подогретого вина, исходящего из грузинского серебряного кубка — все было готово для приема гостей. Они пировали с хорошей едой и хорошими пожеланиями и закончили вечер пением, копируя своих любимых исполнителей.

Когда гости разошлись, Бретт с бокалом в руке устроилась в глубоком розовом кресле у камина и подумала: «Какая я счастливая, что у меня есть друзья в Париже. Жаль, что не увижу Лизи, тетю Лилиан и пропустила Рождество в Кокс Коуве, но праздник удался».

К Бретт пришло очень много поздравлений, в том числе из дома, от деда, но не от Барбары. «Как долго она может обижаться, что я встречаюсь с дедом?» — поражалась Бретт. Прошло два с половиной года после той сцены в аэропорту. Бретт старалась прогнать печаль и обиду на пренебрежение матери. Она подложила под себя ноги и уставилась на гипнотизирующее пламя, теребя пальцами камею своей бабушки. Бретт смущало, что мать отказалась говорить об отце. Она сделала глоток коньяка и вспомнила, какими теплыми и оживленными были рассказы Лоренса о его отце в ту ночь на улице Фош.

Она уважала и любила Лоренса. Его поцелуй не обидел ее, но взволновало его дальнейшее поведение.

Сильный ветер распахнул двери на балконе, и она вышла запереть их. Она раздвинула кружевные шторы и восхитилась, увидев снежинки первого снегопада за эту зиму. В Париже не часто шел снег. Карьера Бретт развивалась необычайно бурно, даже лучше, чем она ожидала. Сколько она знала фотографов, которые пробивались многие годы, чтобы кто-нибудь заметил их работы, а некоторые так ничего и не добились. Она опустила шторы.

В постели, уютно устроившись под ватным одеялом, Бретт снова вспомнила поцелуй Лоренса и решила, что работать с ним менее проблематично, чем быть его возлюбленной.

Как и ожидала Бретт, январь оказался бешеным. Она провела сравнительно блаженных три дня, снимая семь страниц для «Вуаля!». Хотя издатель все еще решал вопрос «быть или не быть» выпуску, обновленный журнал получал все новые рецензии, возрастал и читательский и рекламный интерес. Лоренс разъезжал по Европе, создавая рекламу новому выпуску журнала.

Она отсняла свою первую розничную рекламу для «Гелериз Лафайет» и получила престижное приглашение в «Элле». Умберто де Сантис, постоянный фотограф этого журнала, был арестован в день Новогоднего праздника за хранение кокаина. Бретт попала в список лучших фотографов «Элле» и ее отправили на съемки экзотических нарядов в старинный город Маракеш. Жара была гнетущая, и они могли снимать только в утренние и вечерние часы. Но пейзаж и декорации были бесподобными. Она использовала все преимущества этого местечка, снимая на фоне Атласских гор и пьянящих садов дворца султана XIV века. Во время своего путешествия она услышала, что «Элле» собирается штурмовать ворота «Конде Наст» и печататься в США.

Вернувшись домой в начале февраля, Бретт не терпелось встретиться с Джо. Они не виделись месяц, и у обоих было что рассказать друг другу. Они назначили день встречи, но в последнюю минуту Джо сообщил, что из-за работы не сможет с ней встретиться.

С одной стороны, Бретт была очень рада за Джо, но с другой, она расстроилась из-за того, что ее планы нарушились. Не успев решить, чем занять этот вечер, она услышала телефон. Матильда, секретарь Лоренса Чапина, звонила, чтобы пригласить ее на импровизированную вечеринку по поводу успехов «Вуаля!».

Она проехала через весь город под проливным дождем, и когда вошла в редакцию, торжество уже набрало силу. Комната для совещаний была вся заставлена разнообразными бутылками, в воздухе висел густой табачный дым. Ее приветствовали громкими возгласами и аплодисментами. Она не была архитектором, но одним из основных строителей дамбы. Обычно контролирующий свои действия, очень корректный и сдержанный редактор по моде отказался сейчас от своих принципов и приветствовал изумленную Бретт поцелуем.

Бретт легко слилась с компанией своих коллег. Прежде она не представляла, что успех «Вуаля!» так много значил для нее. Вдруг в комнате напротив она заметила Лоренса, стоявшего прислонившись к дверному косяку и, запрокинув голову, смеющегося от всего сердца. Она сразу вспомнила момент, когда он выглядел таким же счастливым, но тогда она была намного ближе к нему.

«Прекрати», — подумала она. Бретт была благодарна Лоренсу Чапину за начало своей карьеры и за первые успехи, но никак не могла погасить те тлеющие угольки желания, которые невольно вспыхивали в его присутствии.

— Мои поздравления, мистер Чапин, — бодрым голосом сказала она.

— Борьба еще не кончилась. — Лоренс пожал и дважды потряс ее руку, собираясь уходить: он знал, что она будет здесь, но решил не думать об их предстоящей встрече. — Все в деловом мире говорят о тех изменениях, которые ты внесла. Некоторые очень обеспокоены этим.

— Но я не собираюсь сдаваться. Лоренс не намеревался говорить так сухо, но ему необходимо было удержать Бретт на расстоянии. Она была такая энергичная, талантливая — с одной стороны, но искренность и отсутствие коварства в ее глазах — с другой стороны, угрожали пробить его обособленность и искушенность в житейских делах. Это вызывало в нем необъятное чувство, которое он считал практически невозможным даже в свои молодые годы, а уж теперь его тяга к Бретт была совершенно алогична.

— Если позволишь, мне нужно удалиться, чтобы сделать еще несколько звонков.

Он исчез в кабинете, закрывая за собой дверь.

«Ну и ладно», — подумала Бретт.

Она должна была выполнять свои обязательства перед «Вуаля!» и будет к нему обращаться только в случае необходимости, и не более. И как она смогла очароваться таким грубияном?

Покрутившись еще немного, Бретт отправилась в подземный гараж к своей машине и, когда выруливала ее к выходу, услышала:

— Дерьмо! — рычал Лоренс, лежа под открытым капотом своего «ситроена». — Я заплатил целое состояние за эту чертову машину, а теперь я под капотом, как подросток с его первой развалюхой.

На сегодня Бретт было достаточно общения с Лоренсом, но все-таки, проезжая мимо него, она обернулась, и он ее увидел.

— Могу я вас куда-нибудь подвезти? — неохотно предложила Бретт.

— Мой гараж закрылся, а такси я сейчас не поймаю. Думаю, вы можете мне помочь, — ответил Лоренс, прислушиваясь к усиливающемуся дождю.

«Он говорит, будто делает мне одолжение», — подумала Бретт.

Некоторое время они ехали молча.

— Куда вам ехать? — спросила Бретт, сообразив, что не знает, куда везти Лоренса.

— Да я собирался спокойно пообедать в «Ле Флор». Вы знаете, где это? — спросил он.

— Конечно, это рядом с моим домом.

«В конце концов это удобно», — подумала она.

— Тогда почему бы вам не присоединиться ко мне? — Лоренс не понял, как у него с языка сорвалось это предложение.

— У меня завтра очень тяжелый день.

— И у меня, но ведь должны же вы поесть, правда? Последний выпуск «Вуаля!» стоит ужина.

— Вы очень любезны, мистер Чапин, — ответила Бретт и подумала, что ужин будет временным и необходимым злом.

Лоренс понял, что «мистер Чапин» будет снова рвом между ними. Он сам создал дистанцию. Это было, как ему казалось, то, чего он хотел и добивался.

Бретт попыталась найти какие-нибудь слова для продолжения разговора, но ей ничего не приходило в голову. Она должна расслабиться, если уж собиралась обедать с ним.

Бретт припарковала машину и достала зонт. Лоренс поднял воротник.

— Подождите, вы не можете так идти, — сказала она.

Они оба спрятались под ее зонтом. Неожиданно резкий ветер вырвал зонт, и он тут же был сплющен проезжавшим мимо автомобилем.

— Бежим, — крикнул Лоренс.

Они рванули через улицу, сначала стараясь обегать лужи, потом напрямик, поняв, что все равно безнадежно промокли. Влетев в «Ле Флор», они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— О, монсеньор Чапин. Или у вас не было зонта, или вы купались в Сене! — приветствовал метрдотель. — Позвольте предложить вам и вашей даме полотенце. Пойду скажу, чтобы накрыли ваш постоянный столик.

Когда Бретт проскользнула на красный кожаный диван, ее лицо обрамлялось короной блестящих кудряшек.

— Ноги промокли. Я прямо чувствую, как мои пальцы слипаются в туфлях!

— Выньте их.

— Свои пальцы? — И оба захихикали, и это было очень естественно.

— Дайте мне ваши туфли. — Лоренс нагнулся под стол и достал оттуда ее мокрые туфли:

— Я позволил себе вольность пораспоряжаться, решив, что вы можете простудиться.

Бретт сделала глоток жидкости цвета топаза и поприветствовала букет крепкого коктейля из коньяка с вином. Она предполагала провести жуткий вечер, но сейчас это уже было неважно.

— Прекрасный выбор. — Она на момент задумалась. — Итак, почему же все-таки вы мне дали шанс тогда, в сентябре?

Это был действительно тот вопрос, ответ на который ей был необходим. Если уж так случилось, что она поймала его «без охраны» — тем лучше.

— Твои снимки были целевыми и неотразимыми, и ты рисковала, а я таких люблю.

— А если бы я оставила свой альбом в кипе с другими, вас бы они привлекли?

— Я не могу ничего сказать, потому что ты не сделала этого. Бретт, твои работы исключительные, и когда я дал тебе тот ангажемент, то сначала удивился, что потерял способность принимать рациональное решение, но жизнь учит, что иногда иррациональные решения бывают единственно верными. И я очень доволен своим выбором.

Его ответ все прояснил.

Они заказали «рагу по-тулузски», блюдо из тушеных бобов, сосисок, баранины и утки, и, захваченные разговором, ели с большим аппетитом.

— Теперь моя очередь спрашивать тебя, — объявил Лоренс. — Что делает тебя такой самоуверенной?

Бретт взглянула на свое отражение в зеркале за его спиной.

— Когда-то кое-кто старался убедить меня, что все, что я делаю, плохо. Когда я поняла, что тот человек не прав, я решила, что бы я ни делала, будет лучше, чем если бы я бездействовала вообще.

Когда они вышли из ресторана, был густой туман.

— Если можно, я провожу тебя, — предложил Лоренс, и они пошли по пустынным улицам.

Бретт была в восторге от старинных кукол в витрине магазина, и ее нос почти сплющился о стекло. Лоренс стоял рядом с ней; его разум снова боролся с его чувствами. Он положил ладони на стекло.

— Тебе не будет противно, если я тебя еще раз поцелую? — прошептал он. Бретт обернулась к нему.

— Нет, — тихо сказала она, — мне не было противно и в первый раз.

Он запрокинул ее голову так, что глаза их встретились. В тот момент все, что было месяцами непонятно, создавало преграды между ними, решилось, и их глаза это выразили, а губы подтвердили — медленно, ласково, нежно. Молча, рука в руке, они подошли к дому Бретт.

— Не хочешь подняться на чашечку кофе? — спросила Бретт.

Лоренс был потрясен уютом ее квартиры.

Из-за несложных, прямых линий ее одежды и современного целеустремленного подхода к работе он ожидал, что ее жилище отражает те же взгляды.

Софа и стулья, обитые ситцем, шторы из кружева и старинные столы и лампы не вызывали отвращения, а наоборот, казались теплыми и приветливыми. Было непонятно: это попытка создать только уют или сохранить свое «я» в быту.

Бретт знала, чего хотела, когда приглашала Лоренса, но сейчас почувствовала смущение и трепет. Она сняла туфли, повесила их пальто и пошла на кухню. Лоренс, устроившись в углу софы, поднялся и последовал за ней.

— Если честно, Бретт, я не хочу кофе.

— И я тоже, — сказала Бретт.

Лоренс притянул ее к себе и впервые их тела слились в объятиях. Их губы больше не спрашивали, они требовали, горячо настаивали. И, не говоря ни слова, Бретт повела его в спальню. Она стала поспешно раздеваться, но Лоренс остановил ее. Он положил ее на пушистое покрывало ручной вышивки, встал рядом на колени и, с благоговением лаская, медленно раздевал. Он чутко понимал, что доставляло ей большее удовольствие. Она была желанной ученицей в его руках.

Бретт никогда не ощущала такой прелестной муки. Она стала поторапливать его, чувствуя, что сходит с ума, и Лоренс прекратил свои ласки и быстро разделся. Он сел рядом с ней и стал любить ее глазами. Это показалось Бретт вечностью. Свет от абажура персикового цвета теплыми бликами лежал на ее губах, теле.

— Что-то не так? — спросила Бретт, вдруг осознав свою беззащитность.

— Нет, я просто не могу налюбоваться на тебя, — ответил возбужденный Лоренс.

Он притянул ее к себе и стал ласкать каждую клеточку ее тела.

Бретт ритмично, настойчиво ласкала бедрами его налитой фаллос, и он пульсировал и трепетал, готовый взорваться. Когда Бретт дотронулась до него рукой, Лоренс закрыл глаза — у него вырвался стон.

— Я больше не могу, — прошептала Бретт.

— Побудь со мной, — уговаривал Лоренс. И она была. Снова и снова он пронзал ее, доводя до верха блаженства. Наконец, они вместе достигли того пика, какого никто из них еще не достигал.

Они заснули в объятиях друг друга, насыщенные и измученные.

Глава 10

— Бретт, у нас высоко профессиональный бизнес, поэтому я должен был всегда помнить, что французская пресса будет пытаться скомпрометировать меня с того момента, как я вступил в Париж. И она не выпустит меня из-под своего прицела. Ты привыкнешь к этому, — объяснил Лоренс.

Они достигли окраины города и свернули на автостраду к Орли, чтобы встретить самолет Лизи. Бретт очень ждала приезда подруги и думала, что ничто не сможет испортить ее приподнятого настроения до тех пор, пока по пути в аэропорт не раскрыла последнего выпуска «Эспьон», пустой бульварной газетенки. Ведущее место занимала статья об открытии ночного выступления Нуриева в парижском театре оперы и балета, где была помещена всего одна-единственная фотография всемирно известного танцора. Остальное — было посвящено иллюстрации «кто есть кто», присутствующих на таком знаменательном событии, включая и самого закоренелого холостяка в мире моды Лоренса Чапина с его последней пассией, молодой очаровательной американкой Бретт Ларсен.

— Но они намекают, будто я соблазнила тебя, чтобы ты печатал мои снимки, — злясь сказала Бретт, сжимая газету в руках.

— Они хищники, только и ждут твоей смерти!

Первые несколько недель Бретт не принимала приглашений Лоренса на большие церемонии, умышленно избегая быть на виду. Они проводили тихие вечера, обычно обедая в соседней пивной, потом возвращались к Бретт домой, много разговаривая и до изнеможения занимались любовью.

После того как Бретт рассказала о своем детстве и семье, Лоренс понял, отчего она была столь яркой натурой.

— Но я боюсь, ты выбрала не ту работу, если хочешь жить в уединении. Очевидно, тебе надо было бы пасти овец, — подтрунивал он над ней.

Лоренс понимал, что Бретт необходима более «толстая кожа», но был убежден, что время все поставит на свои места.

— Кроме того, мы же знаем, что это не так, ну и в чем дело? — Он потянулся и погладил ее. — Ты счастлива?

— Да, но…

— Только не обращай внимания на то, что люди говорят. Им нравится, что их пересуды тебя задевают.

Бретт понимала, что Лоренс прав. Действительно, она была счастливее, чем мечтала.

Сейчас был май, а с зимы карьера стала расти как снежный ком, и ее публикация в «Вуаля!» прибавила значительный блеск к ее репутации.

А в лице Лоренса она нашла того человека, который, казалось, отвечал всем ее мечтаниям. Не в пример Паоло, он уважительно относился к ее работе, и именно он предложил попробовать себя в издательском деле, что только расширило ее горизонты. Лоренс пользовался всемирным доверием, которого не смог бы добиться ни один из молодых людей, с которыми она была знакома. Он не угрожал ее амбициям. Вместо этого Лоренс вел ее тем проторенным путем, по которому когда-то шел сам, интуитивно понимая, где ей требуется его рука! А если она оступится, он просто возьмет ее на руки.

Она доверяла ему. Помимо всего, Лоренс был потрясающим любовником, чувственным, ласковым и искусным.

Бретт для Лоренса была иллюзией, в которую он не мог поверить. Когда он был молодым и смелым, то отмечал каждый шажок своей карьеры с неистощимой энергией, поражая всех остальных. Позже он продал радости поиска за комфортабельную и спокойную жизнь. «Теперь с Бретт, — думал он, — можно будет разделить приключения, ничем не рискуя». Он мог направлять ее, играя роль профессора перед своим легендарным студентом, и она жаждала и стремилась познать его опыт.

— Ты иди потихоньку, а я поставлю пока машину. В это верится с трудом, но вдруг самолет в самом деле прилетел вовремя, — сказал Лоренс, проезжая мимо табло.

— Хорошо, я буду стоять справа от таможни.

Лизи первой прошла через ворота, и Бретт не представляла, как она смогла совершить такой подвиг, имея в виду ту гору чемоданов, которую она сама взвалила на грузовую тележку. Бретт подсчитала — четыре плюс сумка через плечо. Лизи планировала пробыть шесть недель, однако привезла весь свой гардероб.

— Просто не верится, что я в Париже! Я так рада тебя видеть! — говорила Лизи, когда они обнимались, смеялись и визжали. Затем Лизи немного успокоилась.

— Бретт, полет был потрясающим! Это смахивало приблизительно на поход в частный клуб. Сиденья в первом классе — как диваны. — Бретт, ты выглядишь так, будто… ладно, я думаю, ты влюбилась. Да? Где он? — прошептала она, и ее голова вертелась, как взбесившаяся стрелка компаса.

В этот момент Лоренс вынырнул из толпы:

— Вы, должно быть, Лизи? Как долетели?

— Ээ… да. Было великолепно.

— Сюда, разрешите мне взять это. Я жду вас обеих у машины, — сказал Лоренс, направляя тележку сквозь толчею.

— Бретт, он же взрослый! Ему действительно сорок?

— Да, ему сорок один, но я никогда не задумывалась над этим.

— А он ничего, красивый! — сказала Лизи.

— Знаю, — ответила Бретт, довольная тем, что он произвел на Лизи такое впечатление. В машине Лизи нашла смятую «Эспьон». — О! Здорово, ты — знаменитость, Бретт, ты очень хорошо выглядишь. Мне нравится на тебе это платье. Лоренс, а какая марка этой машины? — Лизи болтала, не умолкая на всем пути до Парижа.

Лоренс отозвал Бретт в сторону, пока Лизи распаковывалась в гостиной.

— Эта юная особа когда-нибудь молчит? — спросил он с раздражением.

— Очевидно, да, когда спит, — сказала Бретт.

«Следующие шесть недель будут тянуться бесконечно», — подумал Лоренс. В тот вечер они обедали в «Ла Тур д'аргент». Бретт и Лизи занимались воспоминаниями и время от времени хихикали, как школьницы. Лоренс резко ощутил свой возраст, и ведь повернись жизнь по-другому, у него сейчас были бы дети такого же возраста.

Бретт заметила, что ему не очень нравился этот вечер. Она поняла, что что-то не так, когда он, припарковав машину на улице Сены, проводил их до двери и пожелал спокойной ночи, автоматически чмокнув ее в щеку.

— Я позвоню тебе завтра.

Следующие четыре дня Бретт и Лизи совершали общепринятые экскурсии по Парижу. Лизи два года экономила деньги на эту поездку, а так как авиабилет оказался подарком Бретт, она потратила большую часть накоплений, чтобы расширить свой университетский гардероб. На пятый день, стерев вконец ноги, Бретт остановилась, пытаясь убедить Лизи, что у нее впереди еще полтора месяца для посещения каждого магазина на хорошо выученном ею маршруте.

Как-то Лизи заметила женщину, качавшую в коляске ребенка и сказала:

— Забыла сообщить — я собираюсь стать тетей! В декабре у Дэвида и Кэт родится ребенок. Компания Дэвида «Хэндс Ал» создала свой первый персональный компьютер «Фин-гетипо-1», который на рынке имел успех. Он занят по-сумасшедшему, они поэтому даже не приезжали домой этой зимой на праздники, и на Рождество, когда появится малыш, мы с родителями поедем в Калифорнию.

В первый раз, с тех пор как она себя помнила, Бретт обрадовалась за Дэвида и его жену без скрытой страстной и неуместной зависти, которую всегда питала, думая о них.

«Наверное, я стала совсем взрослой, — размышляла она. — Дэвид заслуживал того счастья, что обрел, и я знаю, что он будет прекрасным отцом».

— Думаю, что это здорово, но тогда я должна буду обращаться к тебе, как к тете Лилиан, — сказала она. — Может быть, в воскресенье поедем на пикник? — предложила Бретт, когда они ехали на метро.

Обычно они с Лоренсом проводили все воскресенья вместе! Они не виделись целую неделю. Она специально распределила работу, подлаживаясь под приезд Лизи, а Лоренс был очень занят делами.

Тем не менее она убедила его, что день, проведенный за городом, в конце концов даст им возможность немного побыть вдвоем.

В субботу Джо, только что вернувшийся из Лондона, позвонил Бретт.

— Ты не поверишь в то, что я тебе скажу, потому что я сам не очень верю в это. Но я думал, что, если скажу громко, это станет реальностью.

— Думаю, у тебя хорошие новости, — сказала Бретт.

— Мне хочется за это выпить.

— Сохрани свою выпивку на завтра, — засмеялась она и пригласила его на загородную прогулку.

Она хотела, чтобы Джо, один из лучших ее парижских друзей, познакомился с Лизи, ее самой близкой подругой.

В воскресенье утром Лоренс встретился с Бретт, Лизи и Джо, и они все вместе поехали в Компьенский лес, официальное место охоты королей, на берегу реки Ойз. По пути они остановились в уютном ресторанчике, чтобы прихватить для пикника корзину с сыром, холодным мясом, фруктами, пироги с корнишоном и вино.

Они отыскали прекрасное затененное место под огромным раскидистым дубом, разложили ярко-красное стеганое одеяло и начали пирушку.

Был обычный майский день, когда щедрое обещание природы вытесняет все ее капризы и причуды. Юное солнце согревало распускавшиеся листочки и ростки трав со всей гаммой зеленого. Густые перистые облака лениво плавали по чистому небу, подпитывая причудливые фантазии и мечты. Из кустов высокой травы на противоположном берегу реки с криком поднялась стая гусей и улетела за горизонт.

Бретт вытянулась у дерева. Лоренс положил голову ей на колени.

— Итак, Джо, что это за новости, в которые ты не очень веришь? — спросила она. Джо лег на живот и воскликнул:

— На той неделе Габриель послал меня узнать, что это за фирма «Клик Клак». Они делают эти смешные пластиковые часы всех цветов со звездочками, в горошек, в цветочек и еще не знаю с чем. Я не задумывался сильно над этим, пока Габриель не сообщил, перед самым отъездом в Лондон, что они хотели бы иметь меня своим представителем, полагаю, в таком же качестве, как и мистер Клак. Они хотят, чтобы я делал им рекламу, а также был коммерческим и общественным представителем во всей Европе и США. Бретт, я не мог поверить в ту сумму денег, о которой они говорили, а Габриель выторговал еще больше.

— Джо, это фантастика! — сказала Бретт.

— Звучит, как хорошенькое дельце. Думаю, что «Вуаля!» снова пригласит тебя перед тем, как твой рейтинг так возрастет, что мы не сможем об этом и подумать, — сказал Лоренс.

— Джо, вот будет здорово. Ты бы смог на досуге пробовать лепить свои ветки дерева, а персональное представительство — легкая работа. Говорят, что это тяжелый труд, а на самом деле, думаю, ты будешь почти все свое время посвящать своему настоящему делу, — заметила Бретт.

Во время этого разговора Лизи вертела головой от одного говорящего к другому; ее кудряшки так и подпрыгивали. Она стянула их шнурком и убрала за ворот прозрачной рубашки крестьянского типа. Она сидела рядом с редактором международного журнала мод, фотографом, которая уже в начале своей карьеры обещает бешеную известность, и моделью с его международным контрактом, а сама она была всего лишь студенткой колледжа.

Лизи почувствовала себя незащищенной среди них, хотя, с другой стороны, должна была найти подход, чтобы присоединиться к общей беседе.

— Да, расслабление — вот основное, что мы должны помнить перед телекамерой, потому что она схватывает то, что не под силу фотокамере. Например, беспокойство, — ты действительно должен быть осторожным со своей мимикой, иначе будешь выглядеть будто управляешь самолетом, — авторитетно заявила Лизи.

— Да, конечно, я вспоминаю, Бретт говорила мне, что ты радиожурналист, — сказал Джо.

— Я веду репортажи об уик-энде в Сира-кузе и заканчиваю учебу в декабре на шесть месяцев раньше. Мне уже предложили работу, но у меня есть очень неплохие рекламные пленки, и думаю, что, прежде чем запирать себя, надо перепробовать все возможности в Латинской Америке или Нью-Йорке.

Бретт, поняв, что Лизи почувствовала себя выпавшей из разговора, добавила:

— Брат Лизи живет в Латинской Америке.

— Да, он действительно перебрался в Санта-Клару. Он начал свое собственное компьютерное дело и довольно удачно.

Лизи предложила тост за успехи брата, подсчитывая, каким он будет богатым.

Джо был просто поражен той скоростью и воодушевленностью, с которой говорила Лизи, а Лоренсу все это надоело и стало раздражать. Эти разговоры о юношеских мечтах и стремлениях заставляли его осознавать, что большая часть его жизни уже прошла.

— Пойду-ка прогуляюсь.

Лоренс поднялся и направился по тропинке, которая вела к зарослям буковых деревьев. Бретт последовала за ним.

Чем больше Лизи разговаривала с мужчиной о любви, тем больше ее это волновало. Когда она обращалась к кому-то, ее беспокойство возрастало вдесятеро и обычно заставляло ее говорить вдвое быстрее. Иногда даже быстрее, чем мог реагировать на сказанное ее собственный мозг.

— Вы с Бретт совершенно разные, — сказал Джо, откусывая яблоко.

— Почему? Потому что я небогата и неизвестна? Когда-нибудь и я буду. Вон Джейн Роули, мой образец радиорепортера, начинала в двадцать лет в передаче «Hay Сноу», она тоже из Индианы.

— Подожди, подожди. Это не то, что я имел в виду. Работы Бретт делают ей известность в некоторых кругах, но, кажется, это ее не изменило и, думаю, не изменит, то же касается и ее богатства, — сказал Джо.

— Изменит ее! Бретт была богата с рождения. Я прилетела сюда по авиалинии ее деда. Он помолчал, вникая в слова Лизи.

— Того Ларсена?

Джо никогда не связывал Бретт с «Ларсен Энтерпрайсиз», название, которое он знал из газет. У него не было причин для этого, и, конечно, он не рассматривал все через призму ее денег. Он уважал Бретт за это.

— Лизи, все, что я подразумевал, — это то, что вы физически с ней такие разные. Бретт высокая, а ты…

— Маленькая! В этом нет ничего плохого. Салли Филд и Сюзан Люсси меньше пяти футов двух дюймов, и не думаю, что Джейн Поили очень высокая.

— Хорошо, Лизи, а как насчет того, что ты блондинка, а она брюнетка? Это не обидно! И не перечисляй мне всех известных блондинок. Я только хотел поддержать разговор. — Джо сидел и смотрел в никуда.

— Ой, — Лизи поняла, в какое глупое положение она попала, и попыталась реабилитировать себя, — не могу дождаться, когда закончу учебу в следующем году. Я считаю, что колледж все-таки необходим, если человек хочет достичь чего-нибудь в этом мире.

— А я бросил на первом курсе и совсем не уверен, что колледж — единственный путь постижения истины. Твоя подруга Бретт, кажется, думает так же.

Лизи не была уверена, что испробовала все свои возможности в общении с Джо.

— Может, пойдем погуляем? — спросил Джо.

Он подумал, что Лизи, наверное, была очаровашкой, если бы когда-нибудь умолкала.

— Конечно!

На самом деле Лизи не была одета для прогулки по лесу. Бретт советовала ей надеть слаксы и теннисные тапочки, но Лизи собралась на пикник во французский лес с мужчиной-моделью, и поэтому она чувствовала, что должна одеться как на праздник, и вместе со своей прозрачной рубашкой и вышитым топом она надела белые кожаные туфли на шпильке без задников.

Большую часть форм в своей работе в качестве скульптора Джо выбирал из природы, поэтому во время их прогулки он останавливался, чтобы посмотреть на поросшие мхом камни, и осторожно изучал упавшее птичье гнездо.

— Кажется, это гнездо дрозда. Они до смешного похожи в этой части Европы, — заметила Лизи и предложила:

— Давай переберемся на другой берег. Может быть, там больше всего того, на что можно посмотреть.

— Это, наверное, не слишком хорошая идея в твоих туфлях? — засомневался Джо.

— О, я-то смогу. — Лизи понадеялась, что ствол дерева широкий. — У меня очень хорошая координация, и я хорошо балансирую. Я же шесть лет занималась гимнастикой. Она сделала еще два шага и в пируэте свалилась в грязь.

Джо пытался сдержаться, чтобы не рассмеяться, но вид Лизи, несчастной, покрытой илом, — это было выше его сил, и он расхохотался от всей души, карабкаясь по стволу, чтобы помочь ей.

— Нет… все в порядке. Я смогу подняться. Она с обидой вылезла из воды и прыгнула на берег.

— Я совершенно не хотел смеяться. Действительно.

Джо старался взять себя в руки, но, взглянув на нее, снова засмеялся. Лизи не стала его упрекать. «Так мне и надо», — подумала она.

— Лизи, ты промокла насквозь и вся грязная. Мне кажется, это очень неприятно. Почему бы тебе не взять мою рубашку?

Джо снял свою матроску и протянул ей.

— Я чувствую себя так нелепо.

— И очень зря, расслабься, — перебил он. Лизи посмотрела ему в глаза, смущенно улыбнулась и направилась с рубашкой за деревья. Через несколько минут она вернулась и оказалась большой модницей в этом несоразмерно большом наряде.

Джо мгновенно подал ей руку.

— Как насчет перемирия?

— Ты заслужил, — согласилась Лизи, и они пожали друг другу руки.

— Что случилось? — спросила Бретт, подходя к Лоренсу.

Лоренс продолжал свой путь, не замечая ее. Бретт поймала его за руку.

— Ты был невозможным всю неделю. Что все это значит?

— Я смотрю на вас с Лизи и не могу не думать, что вы обе могли бы быть моими дочерьми.

— Но ты же знаешь, что это не имеет значения, — и для меня тоже. Мы ведь об этом уже говорили.

— Верно, говорили. Раньше я не думал, что это так важно.

— Тогда почему ты вдруг передумал?

— Потому что я влюбился в тебя… а совсем не собирался, — ответил шепотом Лоренс.

Бретт почувствовала невесомость в этом безвоздушном тихом вакууме между первыми отблесками молнии и последующими за ними разрядами грома. Его слова выпустили такой поток энергии, который угрожал сокрушить ее.

— Что ты сказал?

— Я говорю, что люблю тебя, но все не так просто. Я не могу совладать со своими чувствами, и это волнует меня больше всего.

— Лоренс, я тоже не собиралась… но я люблю тебя.

Они оба дали волю словам; они летали в воздухе, а потом плавно садились вокруг них. Он обнял ее, и, поддерживая друг друга, они стояли покачиваясь.

«Что я делаю?» — подумал Лоренс.

Глава 11

— Как ты понимаешь его слова, что он не собирался в тебя влюбляться? — спросила Лизи.

— Лизи, ты копаешь слишком глубоко. Велика ли важность, собирался или нет, главное, что он любит меня.

Бретт слегка разозлилась на реакцию своей подруги. Она едва могла сдержать себя до ухода Лоренса и Джо, а теперь Лизи ведет себя так скептически, вместо того чтобы разделить с ней ее радость.

Они сидели на веранде над гостиной. После такого дня ночь бесцеремонно упала на Латинский квартал, однако тепло неожиданно ранней весны еще витало в воздухе.

Свеча на белом инкрустированном столе между ними равномерно мерцала, ее пламя было защищено тонким стеклянным колпачком. Отблески лунного света скользили и играли на полу из красной плитки и поросших плющом стенах балкона, скрывая их лица от любопытных глаз.

— Хорошо, если он не собирался в тебя влюбиться, что тогда он задумал?

Принявшая душ и переодетая в пижаму Лизи выдвинула стул вперед так, чтобы положить ноги на спинку.

— Он что, собирался с тобой спать, пока ты его возбуждаешь, а потом переброситься на кого-нибудь другого, в кого он собирался влюбиться? Человек не может вступать в отношения с кем бы то ни было с грандиознейшими планами на будущие его чувства. Они возникают сами собой, они не подчиняются инструкциям и планам. — И Лизи повернулась лицом к своей подруге.

Бретт сидела в тени, откинувшись на ярко-желтые подушки кресла-качалки, упираясь коленями в грудь.

— Что с тобой? Он любит меня, а я люблю его. Неужели это так сложно понять? Даже если ты влюблялась сотни раз, это не дает тебе права быть судьей. Ты была влюблена в… как зовут того, кто был у тебя до Парижа, а теперь ты вся горишь оттого, что Джо тебя пригласил.

— Я не объявляю себя судьей, Бретт, но что ты знаешь о нем? Он выглядит достаточно привлекательным, но почему он ни разу не был женат? Ему сорок один. Или он вообще не планирует жениться?

— Лизи, люди планируют жениться и без любви, а именно сейчас я хочу радоваться тому, что он любит меня. — Бретт сладко потянулась вперед. — Я подумаю над тем, что меня ожидает.

Лизи совсем чуточку завидовала своей лучшей подруге. Она любила Бретт, но у той все всегда было, а теперь вот появился и мужчина, который ее любит. Лизи больше никогда не поднимала вопрос о Лоренсе. Казалось, что разговора на балконе вовсе не существовало.

Когда Бретт нужно было работать, Лизи изучала Париж одна, а иногда с Джо. К своему удивлению, она обнаружила, что ей действительно нравится ходить по галереям и музеям, а в Нью-Йорке она считала это скучным и надоедливым делом.

Ее разочаровало, что портрет Моны Лизы был не гигантским полотнищем, как это ей представлялось, а пирамиды в Лувре посчитала анахроничными. Но понятия и эмоции Джо были более просвещенными, чем лекции любого гида. В нем было что-то, что возбуждало и вместе с тем успокаивало, и Лизи чувствовала себя с ним намного свободней, чем с другими мужчинами. Джо необъяснимо притягивал своей почти бешеной энергией и безграничной любознательностью, и порой это толкало Лизи сначала совершить что-то, а потом подумать.

Джо привлекала в Лизи ее непосредственность, и часто она смешила его этим.

Шесть недель пролетели. Лизи, проверив свой багаж, состоящий из пяти мест вместо четырех, сидела с Бретт на лоджии в аэропорту.

— Джо обещал позвонить мне, как только приедет в Нью-Йорк по делам «Клик Клака». Как ты думаешь, он позвонит? — Лизи старалась говорить нарочито безразличным тоном.

— Он порядочный парень, думаю, что да. «Если Лизи собиралась в кого-то влюбиться, то, конечно, Джо был отличным выбором. Но я знаю Лизи: она найдет еще кого-нибудь, как только покинет аэропорт „Кеннеди“, — подумала Бретт.

— Почему бы тебе не приехать в Нью-Йорк этим летом? Ты ведь уже два года не была дома, — сказала Лизи.

— Именно сейчас я и не могу, Лизи. Июнь и июль самые загруженные месяцы в году.

Бретт объяснила, что хотя весна считается очень важным временем, но не входит ни в какое сравнение с этими месяцами, и основные журналы в это время такие толстые, что походят на телефонные справочники.

— Ой, Бретт, это звучит так бесподобно. Я действительно влюбилась в этот город! Так не хочется уезжать!

И подружки нежно обнялись.

— Вот увидишь, ты еще вернешься сюда, — сказала Бретт.

В журналах рекламные агентства стремились разжечь огонь моды: там было множество объявлений, каждое из которых стремилось к незабываемости и убеждало женщин, что наряды и аксессуары именно их фирмы были им наиболее необходимы.

Бретт уже сделала шесть рекламных страниц для Мартины Галлет, которая выпустила свою первую коллекцию одежды при поддержке одного из консорциумов Бахрейна, жаждущего вложить свои нефтедоллары.

Где бы Бретт ни находилась: в Париже или вне его, она всегда была с фотоаппаратом. По вечерам, проявляя пленку и готовясь к следующему дню, она заметила, как быстро мастерская занимает ее квартиру.

С Лоренсом они едва виделись в течение дня и довольствовались короткими телефонными переговорами и обычным обедом перед сном.

Часто, когда Бретт лежала в постели одна, она размышляла о Лоренсе. Она возвращалась в прекрасные дни, проводимые вдвоем, а иногда осмеливалась мечтать о будущем. Но также удивлялась прошлому и чем больше старалась игнорировать его, тем больше ее тревожили вопросы Лизи.

Лоренс смягчался, рассказывая о своей семье и детстве в Буффало, но, когда она спрашивала о его жизни до их встречи, ответ всегда становился прохладным и сухим.

Бретт сидела на кушетке в загроможденной гостиной у Лоренса. Они обедали перед отъездом Лоренса в Италию и Испанию на следующее утро. Им надо было кое-что упаковать перед тем, как они отправятся к Бретт, где проведут ночь.

Она оглядывала комнату. Красная с серым ткань с бахромой, небрежно наброшенная на софу с круглыми подлокотниками, обитую черным ситцем, скрывала потертые места, здесь была такая же бессистемная обстановка, как и в кабинете в «Вуаля!».

Только окна с видом на величественную Эйфелеву башню охраняли комнату от впечатления ее крохотности. Удлиненная комната, как многие другие парижские квартиры, была выкрашена в кремовый цвет и выглядела обшарпанной. В дальнем конце комнаты — пространство, которое он называл своим «кабинетом», — множество ручек, карандашей, бумаг, самых разнообразных книг и журналов были разбросаны по столу из грубых досок на тонких металлических ножках. Здесь же стояла отцовская печатная машинка фирмы «Ремингтон».

Лоренс вошел в комнату в сопровождении настойчивого мяуканья Монки, его почтенной серой кошки эфиопской породы. Он сел рядом с Бретт, оперся о подлокотник дивана и задел лампу в виде металлической кобры, чье свернутое тело поддерживало матовый стеклянный конус. Кошка отскочила в сторону и тут же потерлась о его ноги, оставив на рыже-коричневых твидовых брюках свой меховой след. Именно из-за Монки Бретт никогда долго не оставалась у Лоренса. Эта кошка по-особенному не взлюбила Бретт и орала почти беспрерывно, когда она была там. Они пытались заставить ее замолчать, выгоняя из спальни, но она скреблась и царапалась в дверь.

— Ты сегодня удивительно молчалива. О чем ты думаешь? — спросил Лоренс.

— О тебе.

— Что обо мне?

— Лоренс, почему ты ни разу не был женат? — спросила она, Он подошел к окну, завернул рукава рубашки, затем его прорвало:

— Почему никогда не был популярностью? Почему никогда не был принцем Уэльским? Полагаю, что ничего не приносится на блюдечке!

— Если не хочешь отвечать, так и скажи, но не надо так выходить из себя, — отпарировала Бретт.

Лоренс сел.

— Извини. Я немного погорячился. Все выбирал время, чтобы рассказать тебе об этом, но все как-то не получалось, и я тоже не могу больше ждать.

Бретт посмотрела на него с насмешкой.

— У меня есть интересные новости: одна хорошая и одна плохая. Хорошая новость — я получил приглашение в Стокгольм на две недели в августе, и мы наняли девочек в Швеции, а также несколько опытных парикмахеров и гримеров согласились работать с нами. Бретт, я хочу, чтобы ты проводила съемку. Это десять страниц для ноябрьского выпуска.

— Швеция! Как замечательно! Ты же знаешь, что я хотела побывать там. Время — не проблема.

Бретт была возбуждена. Она до сих пор ни разу не была на родине своих предков, и в своем воображении представляла мифические сады и каналы Стокгольма.

Заметив, что он замолчал, она поинтересовалась плохой новостью.

— Так, а что за плохая новость? — тревожно спросила она.

— Мне предложили отдохнуть в одном фермерском доме в Турноне д'Агенайз. Бретт, в течение года у меня не было ни одного дня отдыха, и я весь вымотался. Эти две недели будут для меня, наверное, единственной возможностью отдохнуть. Но это те самые две недели, что ты будешь в Швеции.

— Э… — пролепетала она.

Бретт была рада работе в Швеции, но расстроилась, что Лоренс будет отдыхать без нее. Они никогда не обсуждали свой отпуск, но она была уверена, что они проведут его вдали от городской суеты.

— Сначала я хотел пригласить другого фотографа, но подумал, что это было бы эгоистично. Ты — идеальная кандидатура для этой работы, — говорил он, поглаживая ее по спине. — Потом я было почти совсем отказался от предложения с фермой. Там так красиво и тихо, и я на самом деле хотел бы побыть с тобой.

— Не глупи. — Глаза Бретт светились любовью и пониманием:

— Я знаю, что тебе необходимо отдохнуть. Ты должен поехать. Меня искушает сказать, чтобы ты пригласил на съемки кого-нибудь вместо меня, но я понимаю, что все еще учусь профессионализму и поэтому не могу отказаться от этой работы. В жизни всегда будет так, правда ведь?

— Конечно. Может, я смогу облегчить ее сейчас? Почему бы тебе не поехать со мной в Рим на уик-энд?

— Великолепная идея! До пятницы у меня дела, но потом я буду свободна до понедельника, — обрадовалась Бретт.

— Отлично. Надо сказать Матильде, чтобы она изменила заказ и забронировала номер до понедельника.

— У нас будет самый лучший уик-энд! Бретт бросилась на шею Лоренсу. Она так любила этого человека, понимавшего, что ее цели не всегда совпадали с ее желаниями, и предоставлявшего ей возможность совершенствовать свое мастерство. При таком сочетании не было конца ни ее совершенствованию, ни их совместной дороге.

В середине августа Лоренс проводил Бретт и бригаду «Вуаля!» в Стокгольм и обещал звонить при первой возможности.

Он почти не обращал внимания на окружающую природу, небольшие таверны и старинные храмы на пути в Турнон д'Агенайз. Впервые за все годы он ничего не ожидал от этой поездки.

Лоренс остановился у фермерского дома, построенного более четырех веков назад, и достал вещи из багажника. Проходя по каменным ступеням, он услышал пение знакомого хриплого голоса с явно французским акцентом и фамильярно крикнул:

— Монки! Открой дверь — у меня заняты руки.

— Никак не могу понять, почему я все еще откликаюсь на то, как ты меня называешь, — сказала она, распахивая потертую деревянную дверь.

Однако Моник Бачимонт отзывалась на это прозвище все пятнадцать лет.

Моник почувствовала напряженное состояние Лоренса, как только он вошел. Их августовская передышка в Турнон д'Агенайз всегда была бальзамом после всех стрессов и страстей Парижа. Но теперь, когда они бродили по окрестностям, Лоренс был рассеян и далек от нее, и их простые взаимоотношения заменились пространными разговорами.

На пятое утро Моник сказала:

— Эта девочка отличается от всех, правда?

Она методично разламывала на куски свою булку-подковку и крошила в тарелку. Они никогда раньше не говорили о его женщинах — просто не было необходимости. Моник всегда закрывала глаза на легкие увлечения Лоренса. У нее самой был один, а когда и двое мужчин помимо него. Но они были вместе, и до сих пор ничто не угрожало их союзу.

— Моник, я не знаю, что делать. Это пытка для меня. — Лоренс закрыл глаза ладонями. — Ты знаешь, я люблю тебя. Мы всегда так много значили друг для друга, и я не представляю, как бы выжил без тебя. Но она такая… Я не знаю. Не могу этого объяснить. Я хотел бросить ее, но не смог, — с горечью сказал Лоренс.

У него было много приятных увлечений, но, как богатая пустыня, он только слегка соблазнялся ими; все они были достаточно материализованными, чтобы можно было ими увлечься.

Бретт была другая. Чем больше он был с ней, тем она становилась менее требовательной.

Но мог ли он променять устоявшийся ровный комфорт с Моник на восхитительную юную страсть Бретт? Сможет ли он удовлетворить все ее ожидания?

— Даже самый сильный не сможет долго выдержать постоянную тяжесть в двух руках. Ему надо или облегчить нагрузку, или вообще бросить ее, — тихо сказала она.

Моник решила дать ему время до декабря для принятия решения. Она отдала многие годы Лоренсу и чувствовала, что ее ожидание будет оправдано.

У небольшого цинкового завода, которым владел ее отец, она буквально вытащила Лоренса, пьяного, из сточной канавы, и оказалось, что это было местом проживания молодого разочарованного американского журналиста, только вернувшегося из Вьетнама. Она выслушивала его недовольные бормотания и громкие возгласы и терпеливо, шаг за шагом, убедила его вернуться к работе и, поднимаясь по ступенькам, дойти до «Вуаля!».

Моник знала, что была той пристанью, куда Лоренса тянуло от всех условностей и обязательств, и ей это самой нравилось. В своих отношениях с ним она легко отстояла свои права и потребности. Она переделала крошечное бистро, которое отец оставил ей в наследство, в знаменитый джаз-клуб Парижа. У нее был мужчина без предрассудков и обязательств жениться на ней — тот институт отношений, который на примере своих родителей она понимала как договор.

Моник и Лоренс жили и вращались в разных кругах. Она предпочитала быть солнцем в крохотной среде, созданной ею в клубе, а он яркой звездой галактики. И это было удобно для обоих. В этом заключался их особый комфорт, который связывал их раздельные жизни.

Но она не была глупой. За предоставленное ею время он должен был одуматься, и должен был сделать это в ее пользу.

Лоренс, погруженный в собственные мысли, погонял по чашке остатки утреннего чая и вылил их в рот. Единственное, что ему оставалось, — сидеть на обочине своей жизни и ждать Парижа для того, чтобы определиться и так же, как «Вуаля!», раскачиваться на краю обрыва, чтобы встряхнуть себя от праздности. Он должен был ждать и бояться, что выбор между Бретт и Моник принесет ему невосполнимую потерю.

Глава 12

— Ну как я могу закалывать, если ты крутишься, как цыпленок? — спросила Мартина.

— Извини, Мартина, просто голова сейчас забита другим, — сказала Бретт.

Бретт стояла на помосте перед трехстворчатым зеркалом в мастерской Мартины Галлет.

На полках были сложены рулоны тканей, на полу разбросаны обрезки и нитки, а непрерывное жужжание швейных машин вынуждало перекрикивать его. Мартина использовала ярды изумрудно-зеленого и пурпурно-красного сатина, вдохновленная бесподобным материалом, чтобы создать для Бретт уникальное платье.

Узнав, что в октябре она получит на престижном показе мод приз как одна из самых талантливых молодых модельеров, Мартина вызвалась одеть Бретт для галла-торжества.

Приз «Золотая игла» был наиболее престижной наградой в мире моды Франции, и она осознала, что фотографии Бретт помогли сфокусировать внимание на ее линиях. С одной стороны, она хотела отблагодарить фотографа, а с другой — Бретт сама будет прекрасной рекламой ее одежды.

Начав этим заниматься менее месяца назад, Мартина жаждала поскорей закончить свой дизайн. По крайней мере будут еще три примерки, на которых, она надеялась, Бретт не будет такой возбужденной, как сейчас. Состояние Бретт не было связано с Мартиной или ее платьем. Даже когда все хорошо, процесс примерки очень сложное занятие, но все, о чем сейчас могла думать Бретт, — это встреча, которую ей назначил на вечер Джефри Андервуд, главный советник и управляющий «Ларсен Энтерпрайсиз».

Две недели назад она получила письмо, извещавшее ее о его предстоящем приезде в Париж и необходимости встретиться относительно финансовых вопросов. Письмо было настолько официальным, что она не могла представить, что бы это значило. Когда секретарь Джефри Андервуда позвонил ей, чтобы договориться о времени встречи, он также не смог сообщить никаких подробностей.

Бретт приехала в отель «Криллон» на двадцать минут раньше. Она очень волновалась и постоянно смотрела на часы.

За две минуты до назначенного времени Бретт вошла в такой бесшумный лифт, что не была уверена, поднимается ли он.

— Добрый вечер, мисс Ларсен. Мистер Андервуд ожидает вас. Сюда, пожалуйста.

Секретарь Джефри Андервуда, молодой человек в сером костюме, проводил Бретт в обитый плюшем салон. Когда Бретт обернулась поблагодарить его, дверь за ней уже была закрыта, а молодой человек исчез. Джефри Андервуд бесшумно поднялся из-за своего стола, и, когда она повернулась назад, то оказалась прямо перед ним.

Он был намного моложе, чем она его себе представляла. Как главный советник «Ларсен Энтерпрайсиз», он был личным поверенным и советником в делах Свена Ларсена, хотя на вид ему было не больше тридцати пяти.

Она не видела человека более тщательно одетого, чем он. Его руки были холеными, ногти отполированы до яркого блеска, а волосы уложены волосок к волоску. Бретт обратила внимание, что никогда не видела столь придирчивого отношения к деталям, как в его кабинете.

Хотя на ней был новый костюм фирмы «Айсл», соответствующий, как она решила, этой встрече, в присутствии Джефри она неожиданно почувствовала полуобморочное состояние, словно у нее из-под юбки были видны трусики.

— Очень рад, что вы пришли, мисс Ларсен. Вы, должно быть, очень заняты теперь, когда ваша карьера идет так хорошо, — сказал он.

— Очень приятно с вами встретиться, мистер Андервуд. Дедушка очень хорошо отзывался о вас.

Бретт вглядывалась в его прозрачные, цвета аквамарина глаза, чтобы найти ключ к разгадке, но ничего не увидела.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал он и возвратился к столу.

Бретт была изумлена порядком в кабинете. Еженедельник в кожаном переплете с указаниями телефонов, переговоров и заметками лежал перед ним. Справа от него была стопка юридических блокнотов, ряд отточенных карандашей и открытая книга с указаниями назначенных встреч, а слева сформирована стопка из лежащих внахлестку папок.

— Мне бы хотелось сказать, что я совсем не ожидала этой встречи, — начала Бретт. — Я знаю, что вы поверенный моего деда, они с тетей Лилиан всегда сами обо всем договаривались. Я считала, что это будет продолжаться до моего двадцатипятилетия.

Бретт все еще была в неведении, о чем будет разговор, но чувствовала, что ей это не понравится. Она ненавидела бумажную рутину, составление отчетов в собственных делах, и беспорядок в картотеке отражал этот недостаток. Теперь, кажется, ее дед породил новую бумагу, и ей любыми путями хотелось от нее отвертеться.

— Да, они так и будут продолжать отслеживать ваш счет, но этот вопрос они не смогут решить без вашего участия.

Бретт посмотрела на него в замешательстве.

— Понимаете, мисс Ларсен, доход от вашего опекунского счета стал значительным. Вы решили жить достаточно скромно и потратили очень небольшую сумму от той, что вам была разрешена. Таким образом, вся оставшаяся сумма была вложена в дело и доход, отраженный в ежеквартальных отчетах, превосходный. Ваше текущее состояние оценивается где-то между двумя-тремя миллионами долларов, не считая, конечно, вашего профессионального дохода и того, что вы получите в день своего двадцатипятилетия.

— Но у меня нет специалистов, чтобы управлять этими деньгами, мистер Андервуд. Я достаточно успешно делаю свое дело, я имею в виду фотографию, и это отнимает у меня все мое время.

— Да, конечно, и ваш дед очень гордится тем, что вы трудитесь. Мы, конечно, будем управлять вашими капиталовложениями, но требуется решить другие вопросы… которые являются причиной нашей встречи.

Джефри помолчал, постукивая пальцами по столу, четко обдумывая каждое слово.

— Ваш дед очень щепетилен во всех вопросах, и деловых и тех, что касаются его семьи. Так как вы достигли своего совершеннолетия, он повелел, чтобы размещение ваших ценных вкладов в случае… об этом очень деликатно говорить… в случае вашей преждевременной смерти было вручено в соответствии с юрисдикцией. Вы должны составить завещание, мисс Ларсен.

— Завещание? Но мне только двадцать один.

— В вашей сегодняшней ситуации это будет просто предварительным документом. В него с годами несомненно можно будет вносить дополнения, отражающие изменения в вашей личной жизни, появление детей и т.д.

— Это потрясающе, мистер Андервуд.

— На самом деле здесь нет ничего ошеломляющего, — разубеждал ее Джефри. — Не хотите ли чаю или кофе? Мы просмотрим образец завещания, пункт за пунктом и ответим на ваш вопрос.

— Мне действительно сейчас не помешало бы выпить кофе, чтобы ясно разобраться во всем этом. — Бретт была возбуждена. — Извините. Все это так неожиданно.

— Забудьте об этом.

Секретарь налил кофе, и Бретт внимательно слушала, когда Джефри объяснял юридическую сторону завещания.

— Мне все еще не хотелось бы заниматься этим, но ваше разъяснение, конечно, все ставит на свои места, — сказала Бретт. — Я бы хотела, чтобы также эффективно решались все мои проблемы.

— Может, мы смогли бы вам помочь? — предложил Джефри.

— Я приняла некоторые решения в своем деле, которые бы облегчили мою жизнь, но я так ненавижу такой вид деятельности, — сказала Бретт.

— Мисс Ларсен. Вам принадлежит сеть «Ларсен Энтерпрайсиз», и вы можете пользоваться ею, не стесняясь.

— Я понимаю, мистер Андервуд, но то, что я собираюсь сделать, — это найти время и поискать отдельную мастерскую и менеджера, чтобы управлять ею.

Для Бретт было больше невыгодно самой заниматься рутинными вопросами, такими, как пополнение запасов пленки и рассылка накладных клиентам, а ее хозяйка теряла терпение от постоянного парада людей, которые приходили к Бретт, когда она распределяла работу.

— Есть ли у вас какие-либо соображения о расположении мастерских в Париже? — Джефри внимательно выслушал и записал пожелания Бретт. — У Ларсена есть очень крупный департамент по приобретению недвижимости. Они смогут подобрать несколько удобных для вас помещений. А насчет менеджера — у вас, очевидно, есть свои критерии, в которые входят знание фотографии и рекламного дела, но мы могли бы вам помочь в оценке деловых качеств нанимаемого или в защите вас как работодателя.

— Мистер Андервуд, вы не должны этим заниматься. Для вас это лишняя головная боль, чего, я уверена, у вас и без меня хватает.

— Это совсем не сложно, мисс Ларсен. Он положил заметки в одну из папок на столе и добавил ее к стопке справа.

— Я свяжусь с вами, как только получу какую-нибудь информацию из департамента, — сказал он, поднимаясь со своего места.

Следуя ему, Бретт встала и протянула руку.

— Благодарю за терпение, мистер Андервуд.

Она поразилась способности Джефри Андервуда решать проблемы. «Неудивительно, что дела „Ларсен Энтерпрайсиз“ идут так гладко», — подумала она, входя в бесшумный лифт.

Набойки ее черных лаковых туфель цокали по блестящему мраморному полу, когда она проходила по вестибюлю теперь уже менее поспешно. У регистрационной стойки была короткая очередь, и консьерж, предварительно проверив квитанции на багаж, исчез в служебном лифте. Как раз начался коктейль-час, и бизнесмены и дипломаты, работавшие весь день в расположенных неподалеку Британском и Американском посольствах, направились в бар в сопровождении устроителей переговоров. Швейцар вежливо кивнул ей, когда она выходила из отеля.

Она побрела по улице Рояль мимо Египетского обелиска. Был теплый сентябрьский вечер, и открытое кафе на тротуаре было переполнено, но она сразу же заметила Лоренса, машущего ей рукой. Бретт направилась к нему сквозь лабиринт столиков, торопясь рассказать о встрече с Джефри.

— Ты выглядишь шикарно! — сказал он, целуя ее.

— Рада, что ты думаешь так, но что случилось? — спросила она, заметив ведерко с шампанским около него.

— Это годовщина вторжения. В этот день год назад одна очень уверенная брюнетка, имя которой я не называю, ворвалась в мой кабинет и заставила меня принять ее на работу. — Лоренс церемонно налил шипучее вино в их бокалы.

— Ой, Лоренс! Неужели сегодня? — Мысли о завещании и Джефри Андервуде исчезли, быстро промелькнули воспоминания о своем роковом начинании, когда она и не могла мечтать, что все так обернется.

— Да, и это ко всем бедам года!

— Персональным или профессиональным? — поддразнила Бретт, в ее глазах мелькнуло озорство.

— Ты кокетничаешь? — игриво спросил он.

— Конечно.

— Говоря о профессионализме, я хочу выслушать твое мнение. — Он протянул ей блестящую желтую коробочку.

— Здесь, конечно, не очень хорошая освещенность, но я попробую. — Бретт щелкнула, но вместо ожидаемых ею слайдов, увидела сверток из папиросной бумаги. — Что это? — спросила она, глядя на Лоренса.

— Открой его, и ты кое-что найдешь.

— Лоренс, я никогда не видела ничего более красивого! — пробормотала она, развернув бумагу.

Бретт была шокирована до немоты. Лоренс дарил ей подарки и до того — обычно что-нибудь смешное, что заставляло смеяться их обоих, — и когда она была в Стокгольме, он прислал цветы в день ее рождения, но он никогда не преподносил ей что-нибудь столь специальное и столь дорогое.

— Надень их.

Она сняла свои золотые сережки и заменила их яркими жемчужинами в обрамлении сверкающих бриллиантов, вставленных в платину.

Бретт влюбленно посмотрела в глаза Лоренса, потянулась и поцеловала его.

— Спасибо. Я их буду носить не снимая!

— Я не думал, что ты станешь такой важной частью в моей жизни. — В тот момент Лоренс действительно не мог представить свое будущее без Бретт.

Джефри Андервуд позвонил через неделю. У него было три чердачных помещения, которые она должна была посмотреть в удобное для нее время. Их второй остановкой был последний этаж на улице Мезьерес, что было в нескольких минутах ходьбы от ее дома и ближайшего метро.

— Мы можем направить вам архитектора, который сможет разделить это помещение так, как вам нужно, и проконтролировать реконструкцию, — сказал Джефри.

— Это потрясающе! Как скоро я смогу переехать?

— Вы можете подписать аренду завтра, а работа могла бы начаться немного позже. Я считаю, что основные приспособления будут готовы раньше чем через месяц, и если вы хотите, то окончание работ можно завершить уже после того, как вы переедете, — ответил Джефри размеренным тоном.

Бретт рассматривала вывеску «Мастерская Ларсен» на двери и сознавала, что это было началом нового периода ее карьеры. До сих пор она нанимала ассистентов на свободной основе и, таким образом, несла ответственность только за себя, но в этой мастерской ей потребуется по крайней мере один постоянный сотрудник, а возможно, и два. «Надеюсь: я готова к этому», — подумала она.

Когда они спускались в лифте, Джефри сказал:

— Мисс Ларсен, это приглашение несколько запоздало, но если вы свободны сегодня вечером, не могли бы вы пообедать со мной? Ваша компания была бы честью для меня. У Бретт не было никаких планов на этот вечер, и хотя она не была уверена, что они найдут общие темы для разговора, приняла его приглашение.

Они обедали в ресторане отеля «Криллон», и Джефри проявил большой интерес к сложным проблемам моды и фотографии. Бретт не ожидала, что он с таким пылом будет говорить о ее делах, но это была их основная тема за едой. Она нашла его любезным и внимательным даже в те моменты, когда он был ужасно официальным, Зная, что парковка машин около отеля не разрешена, Бретт добиралась до него на такси. Несмотря на все возражения, Джефри настоял на том, чтобы проводить ее до дома, где и пожелал вежливо спокойной ночи.

Поднимаясь по лестнице в квартиру, она заинтересовалась, есть у Джефри жена или любовница. «Даже невозможно представить его по-настоящему расслабившимся. Он, наверное, все свои вещи раскладывает по цветам», — подумала она, хихикая, когда представила, как он составляет цветовую гамму из носков, и сравнила это с беспорядком у Лоренса. У нее обычно довольно быстро создавалось впечатление о людях — это было неотъемлемой частью ее работы, — но с Джефри Андервудом она поняла, что не уйдет дальше каких-то очевидных вещей.

Заднее сиденье «даймлера», управляемого шофером, которого Лоренс нанял на вечер, было великолепным, как объятие. Как только закрылась дверь, Бретт и Лоренс оказались изолированными в собственном коконе роскоши.

— Ты выглядишь так красиво, что замирает дух, — сказал он, когда они ехали по улице Риволи. — Думаю, что весь вечер не спущу с тебя глаз. Ты выглядишь как кинозвезда! Мартина действительно превзошла себя, ты не думаешь?

Бретт все еще отделывалась от комплиментов на свой счет и сегодня вечером почувствовала, что если она на самом деле выглядит такой красоткой, то только из-за наряда Мартины. Облегающее платье без бретелек подчеркивало высокую полную грудь, тонкую талию и круглые бедра Бретт, а богатые тона блестящего сатина оттеняли ее изумрудные глаза. В ушах были сережки, подаренные Лоренсом, а волосы высоко зачесаны и забраны в пучок двумя золотыми заколками в стиле «барокко» с жемчужинами на концах.

— Очень красивый наряд, но у Мартины не хватает средств, чтобы оплатить тебе за рекламу, — сказал Лоренс, поцеловав ее обнаженное плечо.

Бретт вздрогнула от прикосновения его теплых губ и прильнула спиной к его груди, ее голова лежала на его протянутой руке.

Бильярдная у «Максима» была калейдоскопической панорамой. Женщины сменяли свою повседневную одежду черного цвета на пышное великолепие всего спектра цветов и получали комплименты от элегантных мужчин в черных галстуках. Казалось, что все наполнены весельем и радостью за полученные приглашения на торжество такого уровня — билеты были дефицитными и стоимость их очень высокая. Завтра начнется обычная жизнь с разговорами о заморских нарядах, кто унизительно сидел в конце зала, а кто действительно заслуживал внимания.

Швейцар в белом пиджаке проводил Бретт и Лоренса до стола, где собрались остальные редакторы «Вуаля!».

Через несколько минут президент Союза Терри Карбоньер под аплодисменты вышел на подиум, очень коротко поздравил всех присутствующих и объявил программу вечера.

Приз «Золотая игла» вручался отдельно по категориям дневной, вечерней и спортивной одежды; достижений в работе; наиболее талантливым молодым модельерам; и модельерам года. Награждаемые оценивались по слайдам, показывающим их рабочий день, интервью, которые отражали их индивидуальный, философский подход к дизайну. Далее представлялись некоторые номера их коллекции.

Бретт заметалась, когда ее слайды засветились на двойном экране над сценой. Она никогда не видела своих снимков больше, чем в натуральную величину, а теперь они представлены перед исключительной и влиятельной публикой. И Бретт была тронута, когда Мартина в своей речи поблагодарила и ее, в числе других, за помощь и поддержку.

Во время показа моделей эта публика, святая святых французского мира моды, свистела, аплодировала и стучала ногами, как болельщики на хоккее, тем самым выражая свое отношение. И никто не вызывал столько аплодисментов, как Рэндл.

Бретт знала, что Рэндд ходит очень красиво. Ее базой был Нью-Йорк, где ее постоянно требовали для рекламы политических и коммерческих компаний. Были слухи, что она заключила многолетний, эксклюзивный контракт с одной парфюмерной фирмой на сумму, состоящую из семи цифр, — верх карьеры любой модели. Во время показа коллекций Рэндл была всегда в Париже, и Бретт старалась при любой оказии ангажировать ее, но агентство требовало не менее пяти тысяч долларов США в день, а клиентам Бретт это было не по карману. Но она нежно любила Рэндл. Если бы Хэд Малколм не обнаружил фотографии, где она снимала Рэндл, Бретт была бы сейчас на последнем курсе в Школе дизайна.

— Бретт, радость моя, подойди ко мне и дай мне обнять тебя! — воскликнула Рэндл, заметив Бретт за кулисами. — Я услышала, что ты вырвалась в Париж и видела везде твои фотографии. — Она так и не потеряла своего алабамского акцента. В действительности он звучал резче, чем она его помнила.

— А как ты? Ты на всех обложках, а твои клиенты не дают мне ни минуты! — воскликнула Бретт.

Рэндл, с пшеничного цвета волосами по пояс, выглядела так же молодо и красиво, как в день, когда Бретт ее увидела в первый раз. Но теперь на выражение ее детского лица наложился опыт, и она была интригующе противоречива с аурой, которая притягивала внимание к себе. И это было ключом ее успеха.

— Снимай, Бретт, ты же знаешь, я буду работать для тебя, что бы они мне ни говорили. Ты только дай мне знать заранее, и я договорюсь с клиентами.

— Я снимаю материал для «Вуаля!» в эту среду — шесть страниц, одну модель. Ты сможешь помочь мне? — Бретт знала, что более подходящего момента не будет. Она очень хотела поработать с Рэндл еще раз, и хотя у нее была приглашена другая модель, было время, чтобы расторгнуть договор. Лоренс будет в экстазе, и, может быть, речь пойдет об обложке.

Рэндл достала визитки из косметички и нацарапала номер телефона.

— Позвони мне завтра около полудня, и я обо всем позабочусь.

— Куда ты пропала? — спросил Лоренс, когда Бретт вернулась к столу.

— Ты был занят разговором, и я не хотела мешать тебе, но я встретилась со старой подружкой. — Бретт рассказала ему о разговоре с Рэндл.

— Это большая удача, — сказал он, обняв ее за талию, и они направились к ожидающему их автомобилю. — Но у меня есть прессинг-вопрос.

— О съемках? — спросила Бретт.

— Нет.

— А о чем?

Он притянул ее к себе и прошептал:

— Как ты думаешь, как быстро этот парень привезет нас домой? Не знаю, как долго я еще смогу держать себя в руках.

Глава 13

— Черт возьми! Где она? — Бретт мерила шагами мастерскую. — Она уже опаздывает на три часа! Тереза, позвони в агентство еще раз, потом набери ее домашний номер.

Тереза, новый менеджер студии Бретт, вернулась с той же информацией, которую ей выдавали все предыдущие шесть раз: Рэндл сейчас занята и приедет немного позже.

— Немного позже!

— Может, что-то случилось… какой-нибудь несчастный случай? — предположила Тереза.

Как раз в то время, когда Бретт перестала маршировать, размышляя о том, что могло случиться, в студию вплыла Рэндл.

— Всем привет! — сказала она как ни в чем не бывало.

— Рэндл! Где ты, к черту, пропадала? Мы же договорились на девять утра, а сейчас уже час дня! — кипела Бретт.

— Тогда я вовремя, моя радость. Все знают, что я всегда опаздываю. Еще больше, чем сегодня.

— Но ты же заставляешь всех этих людей ждать тебя! — сказала Бретт, показывая на гримерную.

— Ну они выпили на чашечку больше кофе. Что за шум? До шести мы все закончим.

И действительно. Рэндл была профессиональной моделью: от гримера, парикмахера до гардероба и общего вида. Она была деловой, быстрой и творческой. Ассистент Бретт включил музыку Генделя «Музыка любви», и, вдохновленная этой мелодией, Рэндл превращала каждый из шести предметов, которые она надевала, в «моду». Она раскрывала в каждой вещи свою индивидуальность. Когда Бретт работала с ней три года назад, гипнотизм Рэндл перед камерой состоял только в детском выражении ее лица, теперь оно уже повзрослело.

После окончания съемки Бретт нашла Рэндл в уборной.

— Ты была волшебницей, но это не значит, что то, что ты натворила, правильно.

— Это и верно и неверно. Это то, что я делаю. Когда я впервые пришла к старому Пари два года назад, то сразу дала им понять, что действительно проворная. Я должна была выделиться как-то, чтобы они поняли — я мустанг, а не часть стада.

— Рэндл, я могла бы тебя убить утром!

— Девочка, я всегда знаю, что тебе надо расслабиться. Вспомни мой первый приезд сюда. Я чуть было не сошла с ума в попытке понять, что происходит вокруг. Вокруг все выглядело так, будто они приложили пистолет к карте Парижа и поставили мастерские в любой дырке, полученной от пули при выстреле. Я не знала двух слов по-французски, и, когда я обращалась к парижанам на английском языке, они воспринимали это как насмешку, и поэтому я вечно опаздывала и действительно ужасно психовала. Но однажды я подслушала разговор с одним фотографом, который сказал, что он лучше будет работать со мной, вечно опаздывающей, чем с десятью другими, приходящими вовремя. Итак, я выделилась — а они пусть ждут! Я даю им представление каждый раз, как я бываю здесь, и, моя радость, они любят меня! Я — человек не злобный и не тяжелый, как другие девицы, которые ведут себя так, будто ад раскрывается перед ними и постоянно ссорятся с ними. Я таким же образом веду себя с мужчинами.

— О чем ты говоришь? — спросила Бретт, очарованная философскими рассуждениями Рэндл.

— Возьми Марселя. Он мой любовник вот уже год. Он — вице-президент ювелирной компании. Это его фамильный бизнес. Они торгуют бриллиантами. Он нанял меня для рекламы его изделий, и я опоздала, как обычно, ну и потом, как ты думаешь, что он сделал? Пригласил на обед! Бретт, я всегда заставляю ждать этого человека, и ему нравится это. — Разговаривая, Рэндл поднимала вещи одну за другой с пола, где она их оставила, и одевалась.

— Я бы никогда не смогла поступать так. — Бретт потянулась к белой стойке с макияжем.

— Ты что — ребенок? Я синею от злости, если он опаздывает, но это и удерживает их, если ты не относишься к ним серьезно. Как только ты меняешь свое отношение, они тут же начинают думать, что ты обязана им или что-то в этом роде, — сказала Рэндл.

— Нет, если вы на самом деле заботитесь друг о друге. Когда я познакомилась с Лоренсом Чапином…

— Редактором «Вуаля!»? Ты поймала крупную рыбку, радость моя! — Рэндл похлопала ее по спине.

— Это не так. На самом деле мы предприняли все, чтобы не быть вместе. Единственное, чего я добивалась, — поймать клиента. Но он уважает мою работу и тот факт, что мое время очень лимитировано, и я не могу с ним видеться каждый день.

— Уверена, он — хороший парень, но если он не отличается от тех мужчин, которых я встречала, ему, возможно, нравится твоя занятость делом, потому что это дает ему время порезвиться в курятнике. Это я говорю серьезно, я уверена в этом так же твердо, как и в том, что Марсель никогда не женится на мне. Его родители подобрали девчонку из их круга. Этим союзом они предполагают объединить семейный бизнес. В любом случае, он говорит, что, что бы ни случилось, он будет оплачивать мои наряды в «Ритце» и мою квартиру в Нью-Йорке. Это, конечно, лакомый кусочек, но он хорош, пока существует. Когда его не станет, будет что-нибудь другое. И спорю на мешок муки, что я не единственная печенинка, которую он оставляет себе на десерт в полночь, но меня это не интересует. Он уже подарил мне столько украшений, что, если королева Елизавета узнает, она позеленеет. Я смотрю на них и утешаю себя, когда он уходит.

— Но у тебя нет необходимости в его деньгах. Ты сама зарабатываешь очень много, — сказала Бретт.

— И это то, на чем я хочу стоять, — это мои деньги! Я не всегда буду выглядеть таким новым обворожительным ребенком на сцене и планирую иметь определенный счет в банке, чтобы жить с удовольствием, когда моя карьера закончится. Когда-нибудь я, может быть, захочу осесть с хорошим мужчиной. Я подумываю купить ранчо, может быть, в районе Идахо, где небо действительно такое, что хочется думать будто жизнь вечна, но сейчас я должна позаботиться о себе! Моя мама отдала папочке свое сердце, а он бросил ее. Он даже из приличия не сообщил ей о своем решении.

Думаю, что я смогу себя обеспечить.

— Но как ты можешь быть рядом с кем-то, если он тебе действительно безразличен? — недоверчиво спросила Бретт.

— Потому что он веселый и не занимает слишком много времени, и если я не рядом с ним, ты думаешь, он сидит дома и смотрит телевизор? Кроме того, я собираю разные истории, которые буду рассказывать в старости! Они обе рассмеялись. Бретт не могла налюбоваться на Рэндл; ее теплота была заразительной. «Но я никогда не буду такой меркантильной по отношению к мужчинам», — подумала Бретт. Она понимала, что не все мужчины порядочные, и, как у Рэндл, у нее был отец, который бросил ее, но из-за проступков одного мужчины она не будет клясть каждого, кого встретит. Иногда она чувствовала: Лоренс пришел к ней зализать свои раны и избавиться от заброшенности — то, чем она страдала в юности.

— Ты там, Бретт? — позвал Джо Таит.

— Да, в уборной, — ответила Бретт. Джо вошел с большим пакетом на плече, завернутым в коричневую бумагу, который он осторожно поставил на стойку.

— Привет, путешественница! — Он поднял и закружил Бретт по комнате.

— И тебе привет! Когда ты вернулся?

— Два дня назад. Я потратил столько времени, чтобы понять, что это был за город и что это было за время, — ответил он.

— Эй, сладкий! Меня зовут Рэндл. А как тебя зовут, кроме «большой» и «красивый»? — спросила Рэндл, рассматривая его и стараясь определить, есть ли у него деньги.

Джо назвался, и Бретт представила его как модель и скульптора в одном лице. Рэндл одобрительно кивнула.

— Лизи шлет тебе свою любовь, — ответил Джо. — Мы встретились в Нью-Йорке и провели пару дней вместе. Она как шаровая молния. Было здорово!

— Я очень рада. Лизи такая веселая! — Бретт подумала позвонить своей подруге, которая также была рада звонкам Джо, как и она сама.

— Я привез тебе кое-что для мастерской, но ты можешь это вскрыть только после того, как я все осмотрю.

Бретт показала ему еще до сих пор не законченное помещение. Оно было покрашено в кипенно-белый цвет, а двери были полированы и ярко блестели. На всех окнах тонкая ткань искусно закрывала толстые брусы мореного дуба, сообщая пространству эфемерную легкость, а также служившая фильтром света, позволяя и не позволяя проникать лучам света.

— Волнистая стена стеклянных кирпичей отделяла кухню, матово-хромные принадлежности уже были установлены, но красные лакированные шкафы все еще лежали в другом конце студии.

— Я сражен, — одобрительно сказал Джо.

— Я напугана, но это другая история, — ограничилась Бретт.

— Ну, а теперь она может открыть пакет? — спросила Рэндл.

— Я раскрою его только ради вас. — Джо встал на колени перед пакетом и развязал ленту со словами:

— Это тебе будет напоминанием, что в жизни и в природе есть приливы и отливы. Не теряй мужества от кратковременных неудач, потому что они только холмы по сравнению с равниной. — Он развернул свою скульптуру песочных дюн.

Бретт была тронута таким подарком.

— А теперь как я влетел, я так же должен улететь, — объяснил Джо, — обед с клиентом.

— Ты поедешь на такси? — спросила Рэндл.

— Да. По направлению к Ля Хейлз, — ответил он.

— Тогда почему бы мне не разделить с тобой дорогу? Я еду в том же направлении. — Рэндл захотела познакомиться поближе с Джо. — Бретт, прости, если я тебя расстроила, но в следующий раз ты будешь знать, чего ожидать. — Она поцеловала Бретт в щеку. — Давай соберемся и куда-нибудь сходим. Я позвоню тебе.

И Джо с Рэндл, взявшись за руки, вышли из мастерской.

— Давай, Бретт. Сегодня пятница, и ты только что сказала, что у тебя нет никаких планов, — обхаживала ее Рэндл.

— Я не знаю. Я собираюсь поработать в темноте, — возражала Бретт.

— Подумай, я на самом деле хочу познакомить тебя с Марселем, и ты увидишь сама, что он не о двух головах! Я была бы очень рада, если бы мистер «Вуаля!» смог прийти тоже, но если он занят, это не значит, что ты должна проводить время в темной комнате. Ты можешь выйти без него? — спросила Рэндл.

— Не глупи, конечно, могу, — сказала Бретт.

— Тогда пошли с нами. Мы создадим целую ночь из этого вечера — естественно, за счет Марселя.

— Ладно, ладно. Если я не соглашусь, ты же больше не разрешишь мне позвонить. Когда я должна встретиться с вами?

— Ты что, сумасшедшая? Мы заедем за тобой около половины десятого. Нам надо будет прийти в студию?

— Да, я буду здесь.

— Хорошо, мы приедем вовремя, потому что я сказала Марселю, что буду готова в восемь. Он подождет часок, а потом за полчаса мы доедем до тебя!

— Рэндл, ты действительно нечто! Бретт вернулась к пленке, которую она подправляла, когда Рэндл позвонила. Теперь, когда установили душ в мастерской, она могла помыться и сменить одежду, а потом до их приезда продолжать работать. Она сложила последнюю пленку в пластиковый пакет и набрала домашний телефон Лоренса. После гудка автоответчика сказала:

— Хи, это я. Сегодня вечером я гуляю с бешеной Рэндл. Не уверена, где мы закончим, но если я отправлюсь домой не очень поздно, позвоню тебе и, может быть, заеду. Надеюсь, что твоя встреча не была очень ужасной. Я люблю тебя.

Любовь к Лоренсу, казалось, была неотъемлемой частью ее жизни. «Он готов сделать меня счастливой», — думала она.

По дороге в Райт Бэнк Рэндл болтала без передышки, обсуждая все, вплоть до критики Марселя в умении водить машину, и у Бретт была большая возможность исследовать лысину на его голове. Она была так занята, наблюдая за ним, что не заметила названия клуба, в который они наконец вошли, но едкий запах сигаретного дыма шокировал ее сразу. Лампы горели тускло, с зеленым оттенком, как будто проникали сквозь бутылочное стекло, и резкая музыка из музыкальной шкатулки была слышна в приглушенном гуле заполненной людьми комнаты.

— Какого черта мы приехали сюда? — воскликнула Рэндл, не видя прохода к их местам. Она бросилась вперед и, натыкаясь на посетителей и официантов, ворковала:

— Прости, сладкий, — или, — извини, радость моя. — Бретт и Марсель хвостом следовали за ней.

Когда уселись, Бретт вблизи посмотрела на Марселя, пытаясь оценить его привлекательность. Иногда она думала, что он выглядел бы красивым и очаровательным в парике, но единственно, как могла его охарактеризовать Бретт, это — ординарный.

Как только поставили на стол их напитки, прожектор осветил крохотную сцену, и маленькая темноволосая женщина подошла к микрофону.

— Добрый вечер, мои дорогие. Я — Моник. Добро пожаловать в Бачимонт. Сегодня я имею удовольствие представить вам восходящую звезду джаза из Нью-Орлеана, господина Уинтона Марсалиса.

Когда Марсалис начал исполнять свою вторую мелодию, Бретт открыла глаза и нашла Рэндл и Марселя, занятых разговором. Она оглядела людей, слушающих представление. Бретт нравилось наблюдать, и она поняла, что ее лучшая идея для съемки — это простое внимание к поведению людей. Она посмотрела на возвращающихся на свои места музыкантов, которых слушала закрыв глаза.

Затем Бретт взглянула в сторону Моник, стоящей в узком проходе, ведущем к кулисам. Она склонилась к высокому мужчине, находившемуся рядом с ней, и они оба слегка покачивались в такт музыке. Ее руки сплелись у него на груди, а его — комфортно отдыхали на ее талии, и он стоял отвернувшись от публики, поглаживая щекой ее волосы. Моник что-то ему сказала, и он поднял голову, чтобы ответить.

Вдруг в глазах Бретт помутилось, потом потемнело, за исключением головокружительного водоворота розовых точек на ярко-красном и зеленом фоне, и звуков музыки, замирающих в забвении. Она вспыхнула в горячке и затряслась в ознобе, а комната распалась, как карточный домик. Тот мужчина был — Лоренс.

Бретт ухватилась за угол стола. Она хотела кричать, бежать, но не могла ни того, ни другого. Ее глаза горели злыми горькими слезами обиды от предательства. Она пыталась внушить себе, что обозналась, что этот человек был просто очень похож на Лоренса, но Бретт знала это лицо так хорошо, что невозможно было ошибиться.

— Радость моя, все нормально? Ты выглядишь ужасно, — зашептала Рэндл. — Бретт? С тобой все в порядке? — Рэндл нежно положила руку на руку Бретт.

Прикосновение Рэндл было похоже на ожог раскаленным металлом. Она посмотрела на свою руку, пытаясь найти слово, врезавшееся в ее тело и так напугавшее ее.

— Нет… Да… Мне хорошо. Мне надо уйти.

— Радость моя, если ты заболела, мы отвезем тебя домой.

Бретт не слышала Рэндл. Она вскочила из-за стола и бросилась через толпу. Комната вытягивалась перед ней, безжалостно и лабиринтообразно, и выход, казалось, удалялся на мили. Она наткнулась на официанта, балансирующего с подносом бокалов. Звук разбитого стекла был раздражающим на фоне жалобного завывания трубы. Посетители, испуганные неожиданным прерыванием их музыкальных грез, подняли головы и стали искать причину. Среди них был и Лоренс.

Он увидел ее как раз в тот момент, когда она была в дверях. Его бросило в жар, сердце стучало в висках. «Не может быть, что это Бретт», — подумал он, но, увидев боль и гнев в ее лице, понял, что это была она. Несколько секунд он стоял пригвожденный к полу. Этого не могло быть. Он вел двойную жизнь почти год. Теперь они смешались в одну, и удар был ни на что не похож, и он инстинктивно прикрыл лицо от удара.

Моник все поняла. Она увидела его реакцию, когда молодая женщина кинулась из комнаты, и ничего не сказала, когда он бросился за ней. «Теперь он должен решиться», — подумала она.

Лоренс увидел Бретт, останавливающую такси.

— Бретт, подожди! — кричал он. Ей не надо было оглядываться через плечо — звук его голоса, зовущий ее по имени, ворвался в тихую ночь, как сирена, а в ее сердце — как кинжал. Она села в такси и хлопнула дверцей.

Лоренс гнался за машиной вдоль улицы, крича водителю, чтобы тот остановился. Он подскочил к ним, когда машина притормозила на светофоре.

— Мне необходимо поговорить с тобой! — умолял он, задыхаясь и падая на закрытые двери. Бретт отказывалась смотреть в его сторону, тогда он лег на капот машины, блокируя движение на узкой улице с односторонним движением. — Я не уйду, пока ты не поговоришь со мной! — кричал он.

У водителя росло раздражение и нетерпение, Бретт ничего не оставалось делать, как выйти из машины.

— Ты чего-то недоделал? Теперь хочешь разыграть сцену! — шипела Бретт.

Ее всегда шокировали сцены, устраиваемые Барбарой. Сейчас она была на грани подобного, и это усиливало ее гнев.

— Но мне надо поговорить с тобой, объяснить, — сказал он. Они свернули на пустынную улицу. Лоренс с развязанным и развевающимся по ветру галстуком, опущенными плечами и безвольно повисшими руками, смотрел виновато и подавленно. Боль Бретт постепенно стала перерастать в злобу. Ее глаза сверкали негодованием, руки в ярости сжимались в кулаки.

— Тебе надо? А как насчет того, что мне надо? Ты хочешь объяснить мне — так? Почему сейчас, Лоренс? Потому что я увидела? Прежде ты никогда не чувствовал необходимости объяснить мне что-нибудь! Скажи мне, это я была другой женщиной или она?

— Все это не так. Я никогда о тебе так не думал. Я люблю тебя, Бретт, — бессвязно говорил Лоренс.

— Ты негодяй! Это поэтому ты не собирался влюбляться в меня? Значит, я была чем-то вроде «изюминки»?

Бретт ощущала себя избитой чемпионом тяжелого веса, но не упала. Это должно было быть победой в очках, а не нокаутом.

— Я оставлю ее, — трагическим тоном сказал Лоренс.

— Оставишь ее! Она тебе жена.

— Нет, но Монки и я — я имею в виду Моник и я — были вместе очень долго. С тех пор как я впервые приехал в Париж.

— И ты оставишь ее из-за меня? Тогда из-за кого же ты бросишь меня? Как ты смеешь говорить такое? Почти год ты обманывал меня и обманывал ее!

По реакции Лоренса Бретт ощутила, что Моник знала о ней. Но с другой стороны, как она могла не знать? Бретт и Лоренс везде бывали вместе, их фотографии пестрели во всех журналах.

— Хорошо, ты обманывал меня. Или думаешь, что не делал этого потому, что никогда не говорил мне, что у тебя никого нет, а я была такой наивной, чтобы спрашивать об этом? Я тебе скажу кое-что, Лоренс. Может быть, я молода и недостаточно испорчена, и еще не стала скептиком, чтобы играть с большими мальчиками, но я не так глупа и не хочу занимать второе место. Мне не нужно и первое, если я знаю, что есть кто-то еще. Держу пари, ты думаешь, что это очень жестоко.

Представление в Бачимонте закончилось, и улица наполнилась пешеходами. Они проходили мимо Бретт и Лоренса, не замечая их. В конце концов любовные ссоры были в порядке вещей на парижских улицах.

— Бретт, пожалуйста, дай мне шанс. Я очень тебя люблю, — попросил Лоренс.

— Лоренс, если бы ты сказал мне об этом в самом начале, может быть, мы смогли бы что-то предпринять, а может, и нет. Но теперь я чувствую себя испачканной и использованной, и я больше не хочу тебя видеть. Никогда.

В субботу и воскресенье телефон звонил постоянно, но Бретт включила автоответчик. Она не стала даже прослушивать пленку. Она знала, что это Лоренс и что ему нечего сказать. Бретт не думала, что может чувствовать себя такой наивной. Перед глазами стояла та ночь. Она не могла ни есть, ни спать. Она считала, что ключом к обману Лоренса было его решение бросить ее. Его отпуск и ее поездка в Стокгольм не были случайностью, а были хорошо запланированной уловкой. Она затрепетала от своей глупости, когда вспомнила, как необычайно обрадовалась, узнав, что взамен сможет провести с ним уик-энд в Риме. Потом вспомнила ненавистную кошку Лоренса по кличке Монки. Она спрашивала его, почему он назвал одно животное разновидностью другого животного, и он сказал, что это длинная история. Вретт вспомнила свой разговор с Лизи, и как она разозлилась, когда Лизи высказала свое недоверие Лоренсу. Может, Рэндл права, что хранит свое сердце вдали от серьезных отношений: когда оно не чувствует, оно не болит.

В воскресенье ночью Бретт заглянула в записную книжку и поняла, что не подготовилась к понедельнику. Мысль о том, что придется выслушивать пустую бесполезную болтовню моделей, волнующихся о том, набрали ли они лишние два фунта за время уик-энда, было выше того, что она могла вынести в таком состоянии. Бретт никогда не отказывалась от работы, но сейчас она набрала домашний номер телефона Терезы и сказала, что заболела и всю неделю не сможет быть в студии.

Бретт была счастлива иметь такого компетентного менеджера у себя в мастерской. Выбор Джефри Андервуда пал на нескольких кандидатов, но Тереза показала наибольший потенциал, даже невзирая на то, что у нее нет образования в области фотографии. Она училась на продавца для одного из самых известных магазинов одежды, но потом поняла, что жизнь в торговом зале слишком скучна и подконтрольна, и подыскивала маленькое приключение. Она имела огромный опыт работы с моделями и клиентами, и поэтому Бретт решила сыграть на этом. У нее не было беспокойства, она знала, что ее дело в надежных руках.

Во вторник утром Бретт разбудил громкий звонок в дверь. Она выскочила из постели и схватила старый банный халат.

— Радость моя, ты выглядишь будто кошка влетела. Нет, ты выглядишь хуже этого — ты бледная, как полотно! — воскликнула Рэндл.

— Я заболела. Я же сказала тебе в ту ночь в пятницу, — сказала Бретт.

— Ты болеешь из-за того мужчины. Я видела его тогда. Было похоже, что он увидел нечто. Он выбегал оттуда так, будто у него горел хвост, потом я сложила одно с другим и получила третье.

— Рэндл, я не хочу говорить об этом.

— Знаю, что не хочешь, радость моя, но ты будешь, и, когда ты соберешься, позвони мне. Я буду в Нью-Йорке две недели, но потом вернусь. Ты забыла вот это в ту ночь. — Рэндл протянула ей сумочку-кошелек. Она никогда раньше не теряла ее.

— Спасибо, — пробормотала Бретт. Она прижала сумку к груди, и слезы потекли по ее щекам.

Рэндл обняла ее.

— Вот это уже лучше, радость моя. Считай, что это самое худшее. Позвоню тебе, когда вернусь.

Она исчезла на лестнице.

Бретт приняла душ и вымыла голову в первый раз за четыре дня. Она поняла, что должна собраться и выйти на улицу, для начала хотя бы погулять по рынку Буси. Сквозь гул фена она снова услышала стук в дверь. «Кто еще в это время?» — удивилась она, раздосадованная вторжением. Она открыла дверь почтальону в форме, протягивающему ей телеграмму. «Лоренс действительно далеко зашел», — подумала она и бросила нераскрытый конверт на стол в вестибюле. Она оделась и причесалась. Потом, подумав, взяла телеграмму. Телеграмма была из Нью-Йорка. Ее руки тряслись, когда она читала: «Старалась дозвониться. Оставляла несколько записей автоответчику. Миссис Кокс положили в больницу в Нью-Йорке. Я хотела, чтобы ты знала». Телеграмма была подписана Хильдой, служанкой тети Лилиан.

Телеграмма упала на пол, когда Бретт бросилась к телефону. Она позвонила Хильде и узнала, что ее тетю в это утро выписали из больницы и сейчас она отдыхает. Лилиан поставили диагноз — ангина, которая, Бретт знала, могла привести к сердечному приступу. «Она должна бросить курить эти чертовы сигареты», — подумала Бретт, заказывая билет на Конкорд.

Рэндл была не права — были вещи и по хуже.

Глава 14

— Ты не очень похожа на больную! — Бретт кричала, пытаясь переорать выступление Глена Миллера. Она поднялась по спиральной лестнице на балкон и была обрадована и удивлена, застав свою тетю, сидящую за мольбертом и олицетворяющую спокойную жизнь, которую она рисовала.

Лилиан тепло улыбнулась.

— Да, потому что я и не больная. Столько волнений и тревог вокруг несильной боли в груди! Я очень хорошо себя чувствую, хоть у меня и была небольшая температура, когда я приспосабливалась к жизни без сигарет.

Бретт прошла мимо холстов и рабочих столов, старого вельветового дивана, который из-за многолетнего капания и падения на него красок, выглядел экспрессивной абстракцией. — Ну что мне с тобой делать! — засмеялась Бретт, обнимая свою тетю.

— Делать со мной! Ничего. Как видишь, я здорова, как лошадь. Хильда должна была меня разбудить, когда ты звонила. Не было бы причины приезжать, но я очень рада тебя видеть. Прошло два года, с тех пор как ты уехала отсюда. На следующей неделе начну выполнять, как они называют, программу умеренных упражнений. Я называю это прогулкой. Обычно я всегда гуляла, но как-то что-то все стало не так, когда умер Раш, — с тоской сказала Лилиан.

«Она такая ранимая», — подумала Бретт. В ее глазах время остановилось, и взгляд Лилиан не изменился, но сама она вдруг показалась такой постаревшей. Ее волосы были больше седые, чем блондинистые, а руки, всегда такие сильные, теперь выглядели сморщенными и немного меньше.

— А теперь расскажи мне все о себе и своей новой мастерской.

Бретт с живостью в подробностях расписывала свое рабочее место и о проводимой реконструкции. Когда она закончила, Лилиан ушла вздремнуть перед обедом.

До этой паники Бретт никогда не задумывалась, что тети Лилиан когда-нибудь не станет. Когда убили Карсона, Бретт впервые была свидетельницей смерти и с годами страшный вид скалы Тартлбэк стерся из памяти. Пытаясь отвести от себя тот ужас, она выбросила из головы вообще возможность смерти, никогда не задумываясь, что она опять столкнется с этим. Но Джефри Андервуд напомнил ей о ее собственной смертности. Бретт лениво полистала альбом с эскизами и решила, что раз она в Нью-Йорке, то должна позвонить Джефри, чтобы подписать окончательный вариант своего завещания.

Несколько дней Бретт была поглощена восстановлением здоровья Лилиан, сопровождала ее в кардиокабинет больницы для тестирования, заставляла жевать сельдерейные палочки, когда ей хотелось курить. Это отвлекало Бретт от неприятных мыслей. Вскоре после приезда она позвонила Лизи, и они наметили встретиться в конце недели. Ей было необходимо понимающее ухо и освобождение от своего конвоя! Боль и обида, которые она ощутила от предательства Лоренса, все еще не отпускали, и она надеялась, разговор с Лизи расслабит ее.

В пятницу после полуночи зазвонил телефон, Бретт подняла трубку и услышала рыдания.

— Кто это? — спросила она, испуганная плачем.

— Ой, Бретт, это ужасно.

— Лизи, что случилось? Где ты? — Бретт никогда не слышала ее такой расстроенной.

— Она умерла! — С этими словами Лизи залилась слезами.

— Кто?

— Кэт и ее малыш. Только что позвонил Дэвид. Он сказал, что они утонули этим вечером. Бретт, не может быть!

— Лизи, ты где? Бретт срочно приехала к Лизи, чтобы быть с ней. Лизи рассказала, как это случилось. Переехав в Санта-Клару, Дэвид стал настоящим моряком; на своей яхте он и Кэт наслаждались миром и уединением в океане. В пятницу утром они вместе с друзьями отправились из Сан-Франциско на уик-энд в бухту Монтерей, решив, что это будет последнее плавание до рождения ребенка. Неожиданно начался такой шторм, что Кэт смыло за борт, и ее не смогли спасти.

Бретт осталась с Лизи, надеясь, что ее присутствие поможет ей и ее родителям. Она заказала им билеты в Калифорнию, распорядилась, чтобы Альберт доставил их в аэропорт.

«Последние несколько дней были сплошным кошмаром», — подумала Бретт, поеживаясь, когда такси медленно через пробки продвигалось по направлению к Сан-Ремо. Ей казалось все это страшным сном и, стоило только проснуться, снова все будет хорошо. Однако в «Тайме» она прочитала подтверждение этой трагедии, и сердце ее наполнилось глубоким состраданием к Дэвиду. Она не могла представить, как он справится с постигшим его горем.

Результаты тестов тети Лилиан показали, что она на пути к выздоровлению. Бретт поняла, что дальнейшее пребывание в Нью-Йорке просто искусственная оттяжка ее возвращения в Париж.

Так совпало, что Бретт улетала в день похорон Кэт. Дэвид отказался от того, чтобы она присылала цветы, и она внесла бессрочный взнос в фонд музыкальной школы, которую Дэвид основал в память о Кэт.

Во время полета Бретт безуспешно пыталась сохранить свою голову ясной. Ей казалось, что ядовитое облако повисло над ней и она задохнется, если не освободится от него.

Вернувшись в Париж, Бретт стала упорно искать возможные варианты для своей карьеры.

Лоренс Чапин нес ответственность за ее первый провал, но не за успех, пришедший только из-за ее таланта, и ей теперь всю жизнь придется доказывать это.

Во время ее отсутствия Лоренс часто звонил, пытаясь договориться с Бретт о дальнейшей работе, но Тереза, проинструктированная Бретт, отвергала его предложения. Бретт намеревалась разорвать и деловые отношения с Лоренсом, чтобы не иметь с ним никаких точек соприкосновения. Ей нужно было заглушить все сплетни вокруг них. Записка от Софи Лекмерс, редактора «Ля фам премьер», одного из сильнейших конкурентов «Вуаля!», подтвердила, что все уже известно. Софи давно пыталась переманить Бретт.

Никакой журнал не будет пользоваться услугами фотографа, работающего на конкурирующее издание, и их разрыв рассматривался как удачный ход.

Бретт назначила встречу Софи на завтра в полдень, а до этого решила съездить на съемку в Венис. Это было явным признаком того, что Бретт больше не нуждается в Лоренсе как работодателе.

Позже, в этот вечер, Бретт уединилась в своем кабинете, изучая карту Вениса, которую она купила по пути в студию. По интеркому Тереза сообщила, что на проводе Марсель Дуплиси.

«Что ему надо?» — забеспокоилась Бретт, снимая трубку. Она не вспоминала о нем с тех пор, как они виделись в Бачимонте.

После обмена приветствиями Марсель сразу приступил к делу. Он хотел, чтобы она сделала рекламу ювелирных изделий — светящуюся неоновую рекламу в праздничном бизнесе.

— Она мне нужна в конце недели. Ты сможешь сделать?

Бретт заверила его, затем задала ему несколько вопросов, на что он ответил:

— Я знаю бирюльки, ты знаешь фотографию, такой роман обычно окупается, верно? Твои снимки Рэндл неотразимые, поэтому как клиент я бы хотел привлечь тебя.

— Ты пригласишь ее для этого номера? — спросила Бретт, зная, что Рэндл фигурировала во многих рекламах Дуплиси.

— Нет, она на съемках в Австралии. Оставляю выбор модели за тобой, но кого бы ты ни выбрала, Рэндл все равно будет несравненной, или она сделает мою жизнь несчастной.

Она назначила встречу на завтра и попрощалась.

Бретт накручивала на указательный палец телефонный провод, обдумывая новый заказ. Ее взгляд упал на ярко-красный крест, поставленный ею на карту Вениса, помечающий мост Сайз — мост влюбленных.

«Это похоже на заговор», — подумала Бретт, она собралась много работать, чтобы убежать от депрессии, угрожавшей сломить ее, как только у нее возникали мысли о Лоренсе. И сейчас у нее был заказ, который вел ее к месту рождения Казановы.

Бретт осторожно сложила карту и отложила в сторону. Ей необходимо было до утра обдумать свою концепцию для Марселя, и в этот момент профессионализм взял верх над чувствами.

На следующее утро, около одиннадцати, Тереза проводила Марселя в кабинет Бретт.

Он отказался от предложенного кофе и чая и сел за стол совещаний. Когда Бретт стала раскрывать свои идеи съемки, он поднялся и начал расхаживать по кабинету. Все время, пока она говорила, он молчал, разглядывая свои ботинки и периодически потирая длинный нос.

Ее предложение использовать в рекламе мужчину, а не женщину, очень отличалось от стандартного представления, но в этом была своя логика. Она объяснила это с точки зрения рациональности: большую часть ювелирных украшений к Рождеству покупают мужчины, которые в своей массе — «горящие» покупатели; поэтому реклама, показывающая, как мужчина выбирает для любимой женщины подарок, будет более привлекающей. В качестве модели она рекомендовала Джо.

Она знала, что ее подход был неординарным, и достаточно неистовым, чтобы убедить Марселя.

Наконец он поднял голову, и луч света упал на его редкие волосы, освещая лысину. Посмотрев на нее еще несколько секунд, он спросил, когда она сможет приступить к съемке, — без вопросов, без замечаний, без предложений.

Она позвонила в агентство «Ля Этуаль» проверить в Париже ли Джо и ангажировала его на пятницу вечером, в то время, когда Дуплиси закроет магазин.

После ухода Марселя она позвала Терезу в кабинет и описала ей его забавную лысину. Они расхохотались, и Бретт вдруг осознала, что должны были пройти недели, чтобы у нее опять появился юмор и стало немного легче. «Может быть, немного погодя опять будет также нелегко, но я выкарабкаюсь», — подумала она.

— Очень красивые штучки, — прокомментировал Джо, рассматривая серьги с бриллиантами и изумрудами, лежащие на бархате цвета полуночной синевы, постеленном Марселем на позолоченном деревянном столе времен Людовика XIV. Джо собрался взять в руки одну из них, но уголком глаза заметил охранника, стоящего в дверях. Его коричневый в клетку пиджак оттопыривался от пистолета в кобуре. Джо тут же решил, что сможет их рассмотреть не касаясь.

Крохотный салон с его кремовыми с позолотой стенами и роскошным ковром — один из нескольких шоу-салонов, расположенных на верхнем этаже, — был слишком маленьким, чтобы вместить софиты и другое оборудование. Чтобы добраться до своей камеры на треножнике, не сдвигая отражателей, прикрепленных к металлическим стойкам с обеих сторон от Джо, Бретт должна была ползти под столом. Марсель, охранник, ассистент Бретт и гример Масон Пирси с кистью в руках теперь стояли вдоль стен, чтобы не попасть в кадр.

Она уже достала «Поляроид», посмотрела в объектив, и ей понравилось то, что она увидела.

— Ты здорово выглядишь, Джо. Можешь наклониться ниже к столу? — спросила она.

Джо резко потянулся к углу стола, покрытому нежно-желтым дамасским шелком.

— Это прекрасно.

Она оторвала голову от камеры и взглянула прямо в глаза Джо.

— Я хочу, чтобы ты выбрал сережки — те, что, ты думаешь, на самом деле будут украшать твою любимую женщину. Понравятся ли они ей так, как тебе?

Несмотря на стесненные условия, Бретт чувствовала себя как дома. Ее целый день раздражали мушки перед глазами, но, приехав сюда и начав изучать обстановку, они постепенно стали исчезать.

Бретт размышляла: неужели Лоренс рассматривал с такой же любовью серьги, которые он ей подарил.

Почти за полночь афиши с Джо появились на самых видных местах Парижа. На вопрос «Она будет такой же красивой?», который выражало лицо Джо, был ответ, написанный на свободно болтающемся ярлычке: «Несомненно, да, Дуплиси».

Бретт продолжала расходовать всю свою энергию на работу, не оставляя времени страдать от тупой боли в сердце. Она держалась так, чтобы быть всегда на плаву в кругах моды и отгонять все сплетни, связанные с их разрывом.

Утром, когда Бретт должна была лететь в Нью-Йорк, ей передали сигнальные копии январского выпуска «Вуаля!». Рэндл в черном берете, сдвинутом на бок, украшенном бриллиантами, выглядела совершенно неузнаваемо.

Лоренс выбрал пробу обложки, которую она предложила. Бретт была вне себя от радости; обложки всегда являются ярким признаком признания фотографа, а эта была ее первой, но, по-видимому, и последней в этой милой истории.

Манхэттен был весь в огнях, украшенный гирляндами и запорошенный снегом. Разгуливающие налегке и нагруженные покупками, поющие серенады под аккомпанемент тромбонов усердных солдат Армии Спасения; заразительный смех детей, ожидающих своей очереди покататься на льду под гигантской елкой в Рокфеллер-Центре, и всегда неожиданно появляющиеся роскошные кэбы, запряженные лошадьми, трусцой убегающими в страну чудес.

Но и эта величественная обстановка не смогла поднять настроения Бретт. Она чувствовала себя опустошенной и разбитой, прогуливаясь по магазинам, рассматривая прохожих и пытаясь заглушить свои чувства. Ее интересовали только пары не влюбленные, а семейные. Она увидела родителей со своими детьми, смеющихся над мультфильмами у «Лорд Тэйлор». Здесь были горделивые отцы со своими сыновьями и матери, державшие дочек за руку, разговаривающие как близкие друзья. Бретт позавидовала им. Ей сейчас так нужна была чья-то рука.

Для Бретт не составило труда убедить Лилиан пойти на Рождественское представление в «Радио Сити Мюзик Холл». Она ожидала, что пышное зрелище, чудо огромного органа на богато украшенной арене Арт Деко, наряженные в костюмы разные герои сказок, певцы и птицы, взмывающие вверх, помогут подхватить немного благоговейного страха и чуда, как это с ней бывало в детские годы. Но, возвращаясь домой по Пятьдесят второй улице после спектакля, Бретт поняла, что и это не изменило ее настроения.

— Не знаю, тетя Лилиан. Как-то я надеялась, что шоу возвратит меня в детство.

— Из твоих слов я понимаю, что тебе не нравится твое теперешнее настроение, — сказала Лилиан, когда они свернули за угол и пошли по Седьмой авеню.

— Иногда что-то так начинает давить. Может, это происходит из-за того, что становишься взрослой, но это пугает меня. Последние три года я жила самостоятельно, и никогда не задумывалась о себе как индивидууме. Была моя работа и мои друзья в Париже. Был даже мужчина, но с ним ничего не вышло, — сказала Бретт.

— Это часто случается, дитя мое, — сказала тихо Лилиан и решила не настаивать на подробностях.

Их прогулка была преграждена двумя виолончелистами, которые с инструментами в руках прошли им наперерез в «Карнеги Холл».

— Сначала было так хорошо. Мы жили душа в душу, а потом все распалось. Но это не все. Я никогда не думала, что что-то во мне сможет так быстро измениться. Я жила так беззаботно, и тут — бам! Я встречалась с адвокатом дедушки и он уговорил меня составить завещание! Я арендую студию — реконструкция требовала огромного труда. Мы с Лоренсом расстаемся, ты заболеваешь, а жена Дэвида погибает при несчастном случае. Это не то, что я ждала от жизни. Не знаю, может быть, я просто ничего не смыслю в ней?

— На тебя столько свалилось, когда ты была маленькой — и в этом вся сложность. Я всегда удивлялась, как ты все это вынесла. Иногда нам преподносится множество разных уроков в одно и то же время, и от этого становится очень трудно, — печально сказала Лилиан.

— Единственное, к кому и к чему я чувствую привязанность, — это ты и моя работа. Лизи как сестра мне, но сейчас она должна уделять много времени семье. Но невзирая ни на что они вместе. Я просто хотела сказать, что как было бы хорошо, если бы наша семья была похожа на них.

Остальную часть пути они прошли молча, но, подойдя к Сан-Ремо, Бретт поняла, что не готова идти домой.

— Пойду еще немного прогуляюсь, — сказала она.

— Будь осторожна, — крикнула Лилиан, помахав племяннице.

Бретт свернула налево к Сентрал-парк. Она брела по парку, успокаивая себя монотонным скрипом шагов по хрустящему снегу. Сумерки быстро переросли в темноту, зажглись уличные фонари, отбрасывая длинные тени от деревьев, окаймляющих парк. Сильная пурга превратила широкую улицу в ветряной туннель, но морозный воздух действовал оживляюще. Ее длинные волосы развевались за ней, как знамя на ветру, и она ощутила легкое покалывание крошечных кристалликов на лице перед тем, как им растаять.

Прошлым вечером Бретт позвонила деду. Обычно раз в три месяца она разговаривала с ним. Этот разговор был больше похож на официальный отчет о доходах по ее счету, но каждый раз она думала, что его бы огорчило, если бы она общалась с ним только через его сестру.

Как обычно, разговор был сверхофициальным. Поприветствовав друг друга, они замолчали, не зная, что сказать. Свен для нее был больше управляющим в ее делах, чем родственником, и каждый раз он убивал ее попытки сделать разговор более теплым. И она все больше удивлялась, как он был далек.

Следующей была ее мать. И хотя Бретт с годами совсем отдалилась от нее, но ей не хватало материнской любви. Для маленькой Бретт Барбара казалась очень красивой, предметом подражания для многих женщин.

Даже теперь, когда Бретт фотографировала людей, она ловила себя на том, что искала в них то очарование, которое осталось в памяти. Она старалась быть благодарной матери, без какой-либо выгоды, но когда Барбара так легко, без борьбы, отдала ее на попечение Лилиан, Бретт была опустошена. Это было решением матери, и она даже не думала бороться против него.

Позже Бретт поняла, что не заслуживала такого приговора, и в принципе у нее были причины ненавидеть свою мать, но даже и тогда она не отрицала того факта, что иногда ей очень хотелось почувствовать ее любовь и не могла найти себе места из-за ее отсутствия.

Она свернула еще раз налево на Пятую авеню и поймала себя на том, что оказалась стоящей рядом с улицей, где жила Барбара.

Неожиданно Бретт почувствовала, что замерзла и застегнула каракулевый жакет, который все время был нараспашку. За последние одиннадцать лет она постоянно избегала это здание из белого известняка, которое когда-то называла своим домом.

Окна квартиры на десятом этаже были освещены. «Наверно, Барбара в гостиной», — решила Бретт, подняв воротник, укрываясь от холода. Но что она докажет своим приходом? Их последняя встреча была мимолетной, и не было причин для того, чтобы эта будет более любезной. Она еще раз взглянула на окна матери, повернулась и пошла прочь.

— Бретт, это было самым тяжелым, чем я когда-либо занималась, — Лизи поправила вязаный берет и пробежалась пальцами по золотым волосам. По совету одного из своих преподавателей она носила волосы распущенными. Такой стиль прически был модным несколько лет назад.

Лизи и Бретт сели за маленький столик в «Серендипити», ресторане, заполненном разнообразной атрибутикой кухни. Некоторые предметы были предназначены для продажи, другие принадлежали постоянной коллекции. Оживленные посетители с большими коричневыми сумками из «Блюмингейла» сидели вокруг столов, а остальные ожидали своей очереди прямо на улице.

Лизи провела неделю в Калифорнии с родителями и Дэвидом, пытаясь помочь ему в такое тяжелое для него время.

— Детская была полностью приготовлена. Стены были белыми с бордюром из гусей наверху. Кэт заполнила ящики всевозможными детскими вещами — распашонки, ворсистые одеяльца для прогулок…

Голос Лизи срывался, когда она рассказывала. Она отпила воды и продолжала.

— Дэвид отдал свое большое старое опрокидывающееся Хичкоковское кресло-качалку, и она посадила в него своего любимого плюшевого медвежонка, который был у нее с детства, и другого, нового, для малыша. Все это было так грустно. Мы с мамой сложили все вещи и отдали их в детскую больницу вместе с мебелью. Мне надо было уехать. Я не могла больше видеть брата таким несчастным.

— Как Дэвид держится?

— Он ничем не занимается, живет в своем кабинете иногда с шести утра и до полуночи. Он сказал, что какой-то проект находится в критическом положении. Я пыталась поговорить с ним о том, что он собирается делать, но он опускает голову и молчит.

— Дай ему время, Лизи. Есть такие вещи, в которых ты не можешь признаться даже себе, а не то что кому-то.

Бретт понимала, отчего он молчит.

— Все, чем ты можешь быть ему полезной, — быть готовой в тот момент, когда ему будет необходимо высказаться.

— Вы уже поели?

Официант собрал тарелки с мраморного столика, принял заказ Лизи: замороженный горячий шоколад — фирменное блюдо «Серендипити» — и, пританцовывая, прошел между столиками на кухню, по пути слегка толкнув другого официанта.

В глазах Бретт промелькнул огонек.

— У меня идея. Ты ведь уже не ходишь в колледж? У тебя есть какие-нибудь серьезные планы?

— Я должна решить, где мне работать.

Предложение от «СТМ» все еще в силе, но я не уверена, что хочу исполнять кем-то задуманную роль или остаться в Сиракузе.

— Почему бы тебе не поехать со мной в Париж и пожить там немного — проветрить свои мозги. Считай, что это будет моим подарком тебе на окончание.

— Ты серьезно? Это будет вдвойне замечательно!

Она поблагодарила Бретт и стала перечислять, что она должна будет сделать, чтобы подготовиться к отъезду.

— Ой, это будет таким сюрпризом для Джо — провести с ним несколько дней. Недавно он мне очень помог. Мы много говорили с ним, по телефону, и он останавливался в Нью-Йорке по пути в Форт-Вейн за несколько дней до своего отъезда. Мы практически ничего не делали: посмотрели несколько фильмов в кинотеатре. Один или два раза он позволил мне поплакать на его плече. Я действительно стала к нему привыкать.

«Вот этого я вынести не смогу», — подумала Бретт.

Она была первой, кто пел дифирамбы Джо и хотела счастья Лизи, но сегодня ей не хотелось думать об этом. Это только усилит боль от того приговора Лоренсу, который она вынесла. Для поездки в Париж Лизи решила сделать несколько покупок по дороге домой.

— Может, я найду такое, что убьет Джо наповал на празднике Нового года, — сказала она.

Бретт отказалась, ссылаясь на утомительность посещения магазинов, и они расстались по пути к метро.

Бретт продолжила прогулку, чувствуя себя глубоко несчастной. За последние несколько дней она решила подойти к своей собственной жизни так, как она это сделала с работой. Нельзя откладывать то, что волнует, на потом, надо вникать и заниматься этим. Такой вариант деятельности выработался в связи с завещанием. Она подписала его два дня назад.

Бретт завернула за угол и остановилась у «Пьера Отель». Длинная вереница блестящих черных лимузинов начала выстраиваться, а водители в униформе помогали одетым в вечерние платья и смокинги гостям, направляющимся на бал. Она убедила себя в пользе действия и поняла, что должна увидеть Барбару, Сомнение и страх заставили бросить эту попытку в прошлый раз; те же чувства возникли у нее и сейчас, но ей необходимо было сдвинуться с мертвой точки и попытаться помириться с ней или, по крайней мере, получить ответы на свои вопросы. Она глубоко вздохнула и пошла к дому Барбары.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил консьерж в коричневом пальто.

— Я полагаю, вы меня забыли, Джордж. Прошло много времени. Я — Бретт Ларсен, дочь Барбары Норт.

— Боже мой, мисс Бретт! Вы заставляете меня вспомнить о своих годах, — сказал он.

— Да вы совсем не изменились, — ответила Бретт.

— Ваша мать так обрадуется, увидев вас.

Я сообщу ей.

— Я бы хотела сделать ей сюрприз, Джордж.

Во время пожара Бретт предпочитала бы видеть пожарников, чем общаться с ними по интеркому.

— Да, конечно, мисс. Пройдите направо.

Бретт нажала на кнопку вызова лифта и только потом заметила, что лифт стоит на первом этаже. Ее волнение все усиливалось.

«Зачем мне это надо?» — удивлялась она. Бретт понимала, что Барбара не могла измениться. Она была такой же эгоистичной и бесчувственной и не заслуживала еще одного шанса.

Потом она сообразила, что ей было безразлично, изменилась Барбара или нет. Ей только надо было, чтобы ее мать раз и навсегда прочувствовала, насколько жестокой она была и какой несчастной сделала свою дочь. А что если Барбара думала о своих поступках все эти последние три года? Может быть, она действительно обрадуется, узнав, что Бретт решила дать ей шанс как матери?

Бретт отогнала все наплывшие эмоции и поняла, что будет мучиться от неистраченных чувств к Барбаре, пока не прекратит бегать от нее и не повернется к ней лицом.

Она позвонила в дверь. Через несколько секунд она услышала голос Барбары:

— Мальчики, пользуйтесь служебным входом. А пока шампанское холодное, все, что происходит вокруг, — мне безразлично.

Барбара открыла дверь в красном сатиновом топе, обнажавшем большую часть ее теперь уже обвисшей груди, и брюках того же цвета, причем и то и другое было ей узко. Судя по макияжу, создавалось впечатление, что она не умывалась со вчерашнего дня, однако прическа была свежей, словно только что из салона.

— Ты не от Шерри Лехмана, — сказала Барбара, разочарованная, что это не был ее постоянный поставщик винного магазина.

Мгновение она смотрела на Бретт, будто пытаясь определиться во времени.

— Разве я тебя ждала?

— Нет, Барбара, я просто неожиданно свалилась.

Бретт была застигнута врасплох таким приветствием матери.

— Не бери в голову. Заходи, Бретт, — сказала Барбара и исчезла в гостиной.

Бретт закрыла за собой дверь. Все стояло на тех же местах, вот только стало немного поблекшим. Неаккуратный букет засохших роз стоял на потертом подлокотнике замшевой тахты.

— Итак, ты приехала из… Лондона? — спросила Барбара, присаживаясь.

— Я была в Париже и недавно вернулась домой на праздники, чтобы проведать тетю Лилиан. Она болеет.

«Что с ней случилось?» — недоумевала Бретт.

— Не знаю, что тебе надо, но сразу скажу, что денег тебе дать не могу, — сказала Барбара.

— Я пришла к тебе не для этого.

Барбара проигнорировала ответ Бретт и продолжила:

— Этот подонок Джереми стоил мне целого состояния! Ничтожная мелкая слякоть. Он пользовался мной!

Барбара разволновалась.

— Истратил триста тысяч долларов на реконструкцию этого чертового дряхлого магазина, не задумываясь о последствиях. Антиквариат, коллекционные вещи — ха! Как только у него появилось то, что ему хотелось, он бросил меня. Но я показала ему… Закрыла все его счета и развелась с ним. А магазин не продержится и двух месяцев — никто из моих друзей не придет туда. Он вынужден будет закрыть его, и тогда он вернется умолять, чтобы все было по-старому, но будет слишком поздно.

Барбара допила остатки виски.

— Очень сожалею, что твое замужество не состоялось, — тихо сказала Бретт.

Она не знала, что еще надо было говорить. Казалось, что Барбара витает в собственных мыльных пузырях, и Бретт не могла сообразить, как добраться до нее. Она удивилась тому чувству стеснения, которое почувствовала, когда выпивала ее мать.

Барбара потянулась к бару на колесиках и налила еще.

— Он был молод и красив, но всегда был таким холодным со мной. Казалось, что со мной ребенок, а не мужчина.

Бретт почувствовала отвращение от этих слов и отпрянула, словно ее хотели ударить.

— Неужели все было так ужасно!

— Господи! Я рада, что избавилась от него, — сказала Барбара, пропуская мимо ушей вопрос.

Она отпила из бокала, моментально ушла в свои мысли, затем сказала:

— Я не знаю, как у тебя это получается. Я никогда не могла жить в Европе. Каждый казался мне… иностранцем.

— И мне тоже, особенно в Париже. Бретт чувствовала потребность начать разговор:

— Барбара, я хотела поговорить с тобой о нас и о том, что происходило до моего отъезда в Париж. У меня накопилось много вопросов без ответов.

— Я говорила тебе, что не смогу дать тебе денег? — снова спросила Барбара.

— У меня достаточно денег. Это не причина по…

— Он снабжает тебя деньгами, так? Тебя прислал сюда мой отец? — завизжала Барбара. — Это он, да? Лучше держись подальше от него — он жестокий человек. Я знаю — поверь мне, я знаю.

Глаза Барбары стали остекленевшими и сосредоточенными, словно она рассматривала что-то, что могла видеть только она.

— Почему ты думаешь, что он жестокий, Барбара? — умоляла Бретт.

— Оставь меня одну! Уйди и оставь меня одну!

— Я пытаюсь понять тебя, Барбара, хочу найти смысл в твоих словах, а ты не можешь мне помочь.

Горло Бретт горело, когда она старалась сдержать гнев и боль. Она подошла к Барбаре и дотронулась до нее. Барбара вздрогнула и повернулась спиной, как ребенок, верящий в то, что, если он не видит тебя, значит, тебя нет.

Тотчас что-то закрылось внутри Бретт.

Она всегда так стремилась к ней, а Барбара всегда прогоняла ее от себя.

— Хорошо, Барбара, я уйду. Но знай, что я больше никогда не потревожу тебя.

Глава 15

— Это как в кино!

Первое, что Лизи собралась сделать по приезде в Париж, — это увидеть мастерскую Бретт. Строительство уже закончилось, оставались последние штрихи.

На стенах висели увеличенные снимки Бретт.

— Никогда не видела таких интенсивных красок. Они еще не высохли? — спросила Лизи.

— Нет, они полихромные, я увидела их в рекламе. Люблю богатые цвета с блеском, — объяснила Бретт.

Она была рада, что Лизи решила вернуться вместе с ней. После своего неприятного похода к Барбаре она обрадовалась, что находится за пять тысяч километров от семейных передряг.

Они вернулись к тому, что Бретт называла коммерческий придел студии. В комнате-складе с поддерживаемой постоянной температурой были сложены рулоны с пленками и химические препараты, а также сейф, в котором Бретт оставляла дорогостоящее оборудование. Следующей от склада была темная комната, а за ней два кабинета.

Операционный центр Терезы включал картотеку, записи, графики и документы, связанные с деятельностью студии. Бретт освободилась от всего этого с удовольствием.

— Твои снимки, должно быть, действительно впечатляют, — сказала Лизи.

Бретт провела пальцами по немного шероховатой поверхности стола.

— Иногда, — смущенно ответила она. Но на самом деле она гордилась, что все больше и больше клиентов узнают о ней и заинтересованы с ней работать. Она добилась этого, не выставляя напоказ имени своего деда, и доказала, что может позаботиться о себе сама. Было много такого, что она еще должна была узнать в фотографии, но она была благодарна за сегодняшний успех.

— Даже не знаю, будет ли у меня когда-нибудь такое, — отозвалась Лизи.

— Ты что, ребенок? Я уверена, что будешь знаменитым радиожурналистом.

— Это очень непросто. Вы с моим братом захватили все, как ракеты с курсом на победу. В выборе пути у меня нет такой уверенности, как у вас.

— Но прошлым летом ты говорила о своей рекламной катушке с записями и что ты просто проверяешь возможности своего распределения.

— Да, моя катушка интересная в том случае, если я захочу стать «Лизи Пауэл, дерзкий репортер радостных событий». Это то, как меня видят. На станции они считают меня просто проворной, миловидной и привлекательной девушкой. Меня единственную посылают собирать материалы на ярмарки и на общегородские собрания. Обычно я много шучу, улыбаюсь, и поэтому для меня это нетрудно, но я не уверена, что именно на этом я бы хотела построить свою карьеру. Чувствую, что мой первый репортаж будет таким, что он решит все вопросы, за исключением поставленных передо мной. Я боюсь, что все сделаю неверно. Видимо, много воды утечет, пока госпожа Удача заметит меня, — со смешком сказала Лизи и добавила:

— Ладно, хватит ныть. Я приехала в Париж американской девчонкой. В связи с этим не могла бы ты быть любезна, позвонить Джо и сообщить ему, что хочешь заглянуть к нему. Вот мы его удивим!

— Ты считаешь, что сможешь чем-то удивить его? — сказала Бретт.

С октября они с Джо только перезванивались, обмениваясь новостями. Оба были так заняты, что никак не могли найти время побыть вдвоем. Бретт набрала номер его телефона.

— Как ты думаешь, что скажет Джо? — сияя спросила Лизи, когда они шли по узкой, темной площадке, ведшей на пятый этаж и последний лестничный пролет к комнате-мансарде Джо.

— Полагаю, что единственно, кого он сейчас не ожидает увидеть, — это тебя, — прошептала Бретт перед тем, как постучать в дверь.

— Бретт, это ты?

— Да, я! — сияя ответила Бретт, прикрывая собой Лизи, когда он открывал дверь.

— И я! — добавила Лизи, вылезая из-под руки Бретт.

— Лизи! Что ты здесь делаешь? Вот здорово!

— Случайно сюда залетела.

Хотя его материальное положение теперь существенно улучшилось, Джо наотрез отказывался покинуть эту крохотную квартирку. Он объяснял, что плата за нее небольшая и что ему не нужен дом больше этого, а также, что он никогда не найдет мастерской, которая была бы на шесть этажей ниже его дома.

Насест Джо состоял из четырех небольших комнат на последнем этаже здания, рядом с Сорбонной.

— Когда вы приехали? — спросил он.

— Сегодня утром. Бросили вещи, и Бретт повезла меня в свою мастерскую, а теперь — мы здесь!

— Мы подумали, что ты захочешь с нами выйти и где-нибудь пообедать.

— Звучит неплохо. — Джо взял шаткий деревянный стул из-за карточного столика в углу и, перевернув его спинкой, сел.

— Ну, и как тебе нравятся два дня празднования Нового года у Габриеля? — игриво спросила Бретт.

— А, у Габриеля? У меня уже есть дата, я имею в виду планы, — нерешительно ответил Джо.

— Да, но две твои лучшие девочки в городе. — Бретт перебил стук в дверь.

— Наверное, это моя хозяйка. Она такая скандалистка, и держу пари, видела, как вы входили сюда, — сказал он, готовясь к вторжению. И прежде, чем подошел к двери, он услышал:

— Джо, радость моя, ты здесь? Открывай, это твоя «красотка из Алабамы».

Рэндл назвалась прозвищем, которое ей дал Джо.

Джо, открывая дверь, не мог себе представить, что произойдет дальше. Сегодня он уже получил сюрпризов сполна.

— Хм, Рэндл, — сказал он, но сдвинулся с места, чтобы впустить ее в комнату.

— Можно мне войти? — смущенно спросила она.

— Конечно. Здесь Бретт и… Он посторонился и не успел договорить о Лизи, как Рэндл уже была в комнате.

— Бретт, радость моя! Ты выглядишь намного лучше.

Рэндл оглядела ее сверху донизу. Бретт, как и Лизи, была, как обычно, в джинсах и свитере.

— Ты сама великолепна, — сказала Бретт.

— Санта постаралась для меня в этом году! Рэндл покружилась, показывая свой наряд, — белоснежный свитер с высоким воротом и такого же цвета брюки, с пелериной из тибетского каракуля цвета японской хурмы.

— Тебе нравится? — спросила она, показывая свое запястье с золотым ободком, усеянным крупными изумрудами.

— Да, очень красивое, — любезно ответила Бретт, изучая браслет.

— Рэндл, это…

Рэндл проигнорировала Бретт и повернулась к Лизи, не пропускавшую ни жеста, ни слова из этой беседы.

— А кто эта миловидная маленькая штучка? — спросила она. Язвительность звучала в каждом слове.

Лизи рассвирепела, ее перья вздыбились не только от того, что сказала Рэндл, но и от упоминания о ее небольшом росте. Бретт вмешалась, прежде чем Лизи успела взорваться. — Это моя лучшая подруга, Элизабет Пауэл.

Она намеренно назвала полное имя Лизи — Мы с ней вместе выросли.

— Рада познакомиться с вами, Элизабет, — Рэндл насмешливо сделала реверанс.

Она знала, что Джо общался с Лизи, но совершенно не была готова отдать его ей. В отличие от Марселя Джо был молод и красив, и она наслаждалась вниманием, которое они привлекали к себе как очень элегантная пара.

Она и Джо были яркими фигурами на страницах журналов мира моды, и ей это нравилось.

— Я видела ваши снимки. Вы очень красивая, — сказала Лизи.

На самом деле она очень хотела спросить, зачем Рэндл пришла сюда. Очевидно, Рэндл была близко знакома с Джо и могла вваливаться без предупреждения, или она просто была плохо воспитана. Лизи убедилась, что и то, и другое имело место.

— Моя мама обычно говорит: «Надо как можно больше использовать то, что дал тебе Господь!»

Бретт заметила, что Рэндл завелась. Ее акцент стал таким выразительным, что было ясно, тучи сгущаются. И причиной была Лизи. Бретт не знала, что произошло между ней и Джо, но было похоже, что Рэндл сейчас вцепится в Лизи, как в возможную соперницу.

— Конечно, обидно, что красота не живет также долго, как ум, — вставила Лизи, теряя терпение.

Джо стоял у двери, словно готовый скрыться в любой момент, и смотрел то на Рэндл, то на Лизи, то на Бретт, которая намеренно отвела взгляд. А Рэндл бочком подошла к Джо и положила руку ему на грудь.

— Джо, радость моя, ты забрал свой смокинг от портного? — спросила она, играя пуговицей на его рубашке.

Прежде чем ответить, он посмотрел на Лизи.

— Гм… да.

— Я никак не могу дождаться праздника Нового года у Габриеля. В «Ле Палас» собирается одна богема. Я встретила Энди Уархола. Маленький человечек, выполняющий случайную работу. — Все бы хорошо, если бы только он не смотрел на всех, как охотничий пес.

Фарик Эмайер, хозяин торжества и владелец «Ле Палас», под ритмы «диско» превратил свой театр в бастион демократического хаоса. Знаменитости и нет, экзотические и с претензией на это, одетые в лучших ателье и кое-как — все смешалось, создав новое общее варево той ночью.

— Я слышала, что Ивес приедет из Марокко, а ты знаешь, что мало где показывают его коллекции. Только Бог знает, кто появится там еще. В приглашении сказано, надеть или самое новое, как год, или самое старое, как время. Джо отказывается надеть новый смокинг, а я, может быть, буду в костюме Евы. Это должно выглядеть очень соблазняюще, как ты думаешь? Тебе Джо не сказал, что мы приглашены после торжества на завтрак к Габриелю. Это означает, что наш мальчик становится настоящей звездой.

В течение всего этого монолога Джо смотрел в пол.

Лизи, сознавая, что комната становится слишком тесной для нее и Рэндл, встала и, растягивая слова, с насмешкой сказала:

— Джо, успокой свою самодовольную глупышку: мы с Бретт уходим. Вам обоим необходимо много обсудить перед балом.

И не успела Бретт попрощаться, как Лизи уже выскочила из квартиры. Джо ринулся за ними в холл.

— Лизи, это не то, о чем ты подумала, — начал он сбивчиво.

— Зачем, Джо, голубчик, мне вообще о чем-то думать? — спросила Лизи, мстительно высмеивая его.

— Вы не пойдете обедать? — спросил Джо.

— Может быть, в другой раз. Кажется, твоя «красотка» зовет тебя. Пока! — закончила Лизи и стала спускаться по лестнице.

Выйдя на улицу, она кипела:

— Это не из-за того, что он встречается с кем-то еще. Мы никогда не договаривались, что будем единственными друг у друга, но что можно найти в этом мелком, тщеславном, самоуверенном болване? Почему она сразу не разделась и не легла на полу перед ним?

— Не знаю, Лизи.

Бретт не разлюбила Рэндл, но и не могла оправдать ее поведение. Бретт больше беспокоил Джо. Неужели он тоже непорядочный человек?

Лизи надеялась провести Новый год с Джо, и все ее огорчение было теперь у нее на лице. Бретт, в свою очередь, нашла причину не принимать участия в празднике у Габриеля, так как не отвергала возможности увидеть там Лоренса.

— Прекрасное начало Нового года! — саркастически сказала Лизи, оплачивая чеки за стойкой.

Бретт вспомнила о своем решении активнее действовать. Начало получилось неудачным из-за неприятной встречи с матерью, но даже несмотря на стычку, она твердо верила, что действие лучше бездействия.

— Лизи, мы же не собираемся просидеть дома всю завтрашнюю ночь, как двухфунтовые щенки, ожидающие усыновления! Вокруг нас столько всего интересного! И, кроме того, это же Париж. А на самом деле перед нами вся Европа!

После такого хлесткого заявления Вретт предложила:

— Знаю, мы едем в Монте-Карло!

— Ты что, сумасшедшая? Я только что приехала в Париж. А Монте-Карло — это же другая страна.

— Может, это звучит и не совсем нормально, ну и что? Утром мы могли бы долететь до Ниццы, взять напрокат машину и доехать до Монако.

Лизи нашла идею провести Новый год в Средиземноморье выше всяких бешеных фантазий, и, когда они ехали в Одеон, она была твердо убеждена в этом.

Утром следующего дня они приземлились под безоблачно голубыми небесами Ниццы и арендовали «Ягуар».

Ведя осторожно машину вдоль крохотной границы суверенного государства, прижатого морем к подножию Альпийских гор, Бретт почувствовала себя свободной и раскрепощенной. Ей редко приходилось принимать скоропалительные решения, но вчера вечером, когда у них не возникло проблем с заказом билетов, она поняла, что это хорошее предзнаменование. Даже несмотря на 55 градусов по Фаренгейту, Лизи настояла, чтобы они надели шубы. Так как Лизи никогда не была на Ривьере, Бретт запланировала остановиться в живописных маленьких городках на склонах Альп. Они ехали по шикарной трассе, воодушевленные утренним солнцем и морским воздухом. Бретт взглянула на часы и припарковала машину на первой попавшейся стоянке.

— Если мы поспешим, то успеем! — крикнула она Лизи, вылезавшей из машины.

Они уже совсем задыхались, когда подбежали к вершине смотровой площадки, и все-таки успели.

Ровно в 11.55 у главного входа в Королевский дворец XVII столетия собираются жители Монако и туристы, чтобы полюбоваться сменой караула.

Завороженные, Лизи и Бретт наблюдали, как рота карабинеров в черной с золотом зимней униформе идет на дневную смену. Только после церемонии они заметили изумительную картину, открывающуюся перед ними с высоты площадки «Пласа дю Палайс». У ее подножия простирался Монте-Карло с гаванью, которая через несколько месяцев будет переполнена яхтами и катерами, вытянувшимися вдоль берега. Бретт указала на Болдихеру, Италию на северо-востоке и Кап д'Айль на юго-западе, откуда они приехали.

— Это как волшебная сказка, — сказала Лизи, все еще не верившая, что они действительно в Монте-Карло.

— Те же самые слова я сказала в первый свой приезд.

— А это гостиница? — недоверчиво спросила Лизи, когда они подъезжали к величественному «Отель де Парис». — Она похожа на дворец.

Их апартаменты находились в тени голубых елей. Бретт выбрала обычную спальню в стиле французской деревни. Лизи в исступленном восторге устремилась в богато украшенную с позолотой спальню Людовика XIV.

Как только пришла служанка и забрала их вещи, чтобы погладить, Бретт вызвала свою машину, и они поехали на ленч. На морском воздухе у них разыгрался волчий аппетит, и они справились с закусками задолго до того, как принесли спагетти. Перед возвращением в отель они поехали по набережной старой части Монако. Теперь у них просто кружилась голова от восторга. Лизи выбросила из головы мысли о Джо и Рэндл, а Бретт, впервые за несколько недель, не думала о Лоренсе. Они были охвачены легкомысленным настроением, которое окружало их, когда они маленькими девочками играли на пляже Кокс Коува.

— Может, мы и проиграемся, но выглядим здорово, — хихикала Лизи, когда они, прогуливаясь, шли к «Казино де Монте-Карло».

Так как в предыдущий ее приезд Бретт не было двадцати одного года, то в этот раз казино было новым экспериментом для них обеих.

— Я прочитала дважды все брошюры, но не очень уверена, что отличу «Баккара» от «Блек Джека», — сказала Бретт, дрожа от вечернего холода и запахивая поглубже свое белое шифоновое платье.

— Никогда не видела такого количества лимузинов! А ты видела такие бриллианты и меха? — спросила Лизи.

— Они все собираются на бал в «Спортинг-клубе». Когда я регистрировалась, консьерж спросил, не собираемся ли мы заказать машину на сегодняшнее представление. Я сказала, что нет, а он ответил:

— Жаль. Вы и ваша подруга — прелестны, и вы были бы прекрасным украшением праздника.

Под звуки музыки, смеха, звона бокалов Бретт и Лизи вошли в казино. Показав паспорта, удостоверяющие их совершеннолетие, они вступили в отделанный мрамором, окруженный двадцатью восемью колоннами из ионического оникса зал.

— Мы заказали места в кабаре после половины одиннадцатого. Пока мы ждем, давай выпьем по бокалу шампанского, — предложила Бретт.

Им указали на столик в Розовом салоне бара, и они заказали два бокала «Клико».

— Ты видела? — спросила Лизи, глазами показывая на потолок.

Бретт запрокинула голову, потом взглянула на Лизи, и они обе рассмеялись. На потолке были нарисованы обнаженные женщины, курящие сигареты.

— Я никого не узнаю. А ты?

И они снова рассмеялись. Появился официант с подносом и двумя бокалами шампанского.

— Мы это не заказывали, — сказала Бретт.

— Это приветствие одного господина, сидящего в баре, — сказал он, кивая в сторону высокого, хорошо одетого, лет тридцати мужчины, который улыбнулся и кивнул им в ответ.

— Скажите этому господину спасибо, — сказала Бретт и положила двадцатифранковую банкноту на поднос официанту.

— Не поверю, что ты сделала это! А что, если он подойдет, захочет…

— Что захочет? Лизи, он выглядит вполне безвредным, и если бы он что-нибудь захотел, то был бы уже здесь. Кроме того, ты не единственная, кто сказал, что мы великолепно выглядим. Как он мог устоять? — смеясь, парировала Бретт.

Она и Лизи выглядели действительно потрясающе. Лизи была шикарна в своем черном бархатном без бретелек до пола платье и в тон ему жакете-болеро. Она заколола свои волосы роскошной заколкой с бриллиантом. Хрупкие гроздья из агата и хрусталя свисали с ушей. В противоположность ей каблуки поднимали Бретт до шести футов, высоты амазонок. Ее длинные волосы, собранные на одну сторону, создавали ощущение глубоких темных волн и закрывали обнаженные плечи. На ней было белое шифоновое платье с хомутом на жестком корсаже, который переходил в плавные оборки из тонкой жесткой алебастровой ткани, бриллиантово-жемчужные серьги — подарок Лоренса. Они были уверены, что на них обращают внимание, потому что они без сопровождающих, но это их не волновало. Был праздник Нового года, и они были в Монте-Карло!

Девушки направились в игорные салоны. Сначала они побывали в американской комнате, где сразу проиграли дилеру три игры.

— Извините, но кажется, вам сегодня не везет.

Они повернулись и увидели человека, приславшего им шампанское.

— Мое имя Шуйлер Хант. Мои друзья зовут меня Скай. Я из Палм Бич. И не держитесь так настороженно, я вовсе не собираюсь вас «снимать».

К удивлению Бретт, Лизи заговорила первой:

— Я — Элизабет Пауэл. А это — Бретт Ларсен. И вы правы — мы проиграли эту игру.

Она протянула руку.

— А вы были в европейской комнате? Я прихожу сюда несколько раз в год, и мне очень везет там.

— Да, но минимальная ставка — полмиллиона франков, — сказала Бретт. Лизи задохнулась.

— Вы обе будете моими гостями.

— Мы не можем позволить себе этого, — возразила Бретт.

— Не думайте об этом. Считайте, что я не проиграю этих денег! — посмеиваясь сказал он.

Лизи уставилась на него в изумлении: это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, потом решила, что Новый год в Монте-Карло тоже слишком, но ведь правда, и вложила свою руку в руку Шуйлера Ханта.

— Вперед! — сказала она в тон ему. Бретт вслед за Лизи взяла его за другую руку, и в сопровождении Ская они вошли в кафедральную атмосферу комнаты с высокими ставками.

— Чувствую, мне повезет в «баккара», — объявила Лизи. Они все стали играть и проиграли.

Скай увидел своих старых друзей, а Лизи жаждала попытать счастье в другой игре, но Бретт решила не сдаваться и договорилась, что они придут за ней позже.

Лизи вернулась почти перед полуночью с бутылкой вина.

— Где ты ее взяла? — спросила Бретт.

— Не в этом дело! Давай, давай бокалы. Уже почти Новый год, — сказала Лизи и оттащила ее от игры.

Когда пробило полночь, они возбужденно обменялись поцелуями с окружающими и чокались со всеми, смеясь и поздравляя всех вокруг.

Шум стих, и все собрались вокруг рулетки, где один из игроков поставил ставку в пять миллионов франков. Лизи последовала за стихающей толпой, а Бретт возвратилась попытать судьбу за «баккара».

Однажды Лоренс сказал ей, что «баккара» — его любимая игра. Бретт жаждала одолеть эту игру. Ей казалось, что если она выиграет в эту игру, то сможет изгнать его дух раз и навсегда. «У меня в целом восемь», — думала она, изучая свои карты. — Я должна выиграть — никто не получит девяти». Но игрок, сидящий рядом с ней, получил.

— Бис, — сказала она дилеру. Человек, сидевший рядом, повернулся к ней.

— Иногда ситуация побеждает тебя. Ты должен понять, что не сможешь выиграть, оставить все и уйти, — спокойно сказал он.

Слова сжигали мосты, но не так, как хотелось. Она должна была оставить Лоренса или, по крайней мере, быть на пути к этому.

— Извините, — сказала она, поднимаясь из-за стола и направляясь через толпу в комнату для женщин.

Бретт намочила полотенце, которое дала ей служащая, холодной водой и приложила к шее, сзади. Ее серьги сверкнули в зеркале. Когда служащая протянула руку, чтобы забрать полотенце, Бретт положила полотенце на стойку, сняла серьги и положила их на протянутую руку служащей.

— С Новым годом! — звонко сказала она.

— Извините?

— Возьмите их, делайте с ними, что хотите. Они ваши. — Бретт выплыла из комнаты, ощущая себя легкой, как пушинка. Только сейчас она поняла, какой тяжестью для нее были эти серьги.

Она подошла к Лизи, игравшей в рулетку, как раз в то время, когда ее подружка сказала:

— Я ставлю все на то же число — красное двадцать три.

— Лизи, что ты делаешь? — скептически спросила Бретт.

— Шш, — сказала Лизи. — Закрой глаза и держи мою руку. Я думаю, мое сердце остановится, если я посмотрю.

Другие игроки посмотрели с удивлением, как две подруги крепко взялись за руки и зажмурились. Дребезжащий звук маленького шарика казался грохотом выстрела, когда он катился по полированной поверхности колеса.

— Красное двадцать три! Мои поздравления, мадемуазель! — сказал крупье по-французски.

— Что он сказал? — спросила Лизи.

Бретт обняла свою подругу, потом они вместе нашли Ская, чтобы поблагодарить его за любезность и пожелать спокойной ночи. Они практически его не знали, но он принес им радость и, верный своему слову, не пытался их «снять».

После того, как Лизи собрала свои тридцать тысяч франков, они с Бретт решили потанцевать на дискотеке.

Сильный ветер с моря развевал волосы Бретт, и Лизи заметила ее пустые мочки.

— Что случилось с твоими серьгами? — спросила она.

— Наверно, я их потеряла, — сказала Бретт, быстро отбросив свою темную гриву.

Глава 16

Бретт и Лизи в прекрасном настроении вернулись во влажный, серый парижский январь, который казался еще более ветреным по сравнению с солнечной и относительно мягкой погодой Монте-Карло. Лизи, находясь под радостным впечатлением от празднования Нового года, решила простить Джо. Телефон зазвонил, когда они вошли в квартиру, и Бретт ответила до того, как сработал автоответчик.

— Ха, Бретт. Я пытался прозвониться к вам два или три дня, — сказал Джо.

— Мы уезжали, и я разрешаю Лизи рассказать тебе об этом, — сказала Бретт.

— Подожди! Не передавай ей пока трубку. Я хочу поговорить с тобой. Можно мне прийти к тебе утром в мастерскую?

— Звучит неплохо. Около десяти? — предложила Бретт. — Подожди минутку, — сказала она и пошла за Лизи.

— Это Джо, да? — спокойно спросила Лизи, выглядывая из-за чемодана, который она распаковывала. Бретт кивнула, и Лизи медленно пошла в гостиную. Прежде чем заговорить, она несколько секунд подержала трубку в руках.

— С Новым годом, Джо.

— Лизи, я прошу извинения за тот день. Я понимаю, что всем очень неприятно. Но разреши мне все объяснить. Как по поводу обеда в пятницу? Расскажешь о вашем сказочном празднике.

— Мне все очень понравилось, Джо, и нам, я полагаю, надо поговорить, — сказала Лизи.

Она очень нервничала, но ее спокойный тихий голос не передал этого Джо. Она положила трубку счастливая, но настороженная.

— Я чувствую, что должен извиниться, но не знаю за что. Я очень люблю Лизи и никогда не собирался обидеть ее чувства, но ведь я не знал, что она придет.

Джо устроился в углу красного дивана в студии Бретт.

— Ты бы не мог сказать это Лизи? — Бретт села на такой же диван напротив.

— Я скажу, но ты ведь тоже мой друг. Я думал, что должен объяснить тебе, потому что вы очень близки. Полагаю, мне нужно было сказать тебе раньше, что я познакомился с Рэндл, но не знал, что говорить.

— Джо, ты взрослый человек и можешь сам разобраться, кто тебе нравится.

Бретт не хотела стать третейским судьей. Память о предательстве Лоренса была еще очень свежа и, даже зная, что это совсем другое и Джо пытался быть честным, ей было очень сложно остаться объективной.

— Я надеюсь, что ты честен и докажешь это. Ты не можешь притворяться.

— Знаю, что ты права. Останови меня, если не хочешь слушать это, но прежде такого со мной никогда не случалось. Лизи — очаровательна, чувствительна и весела, и я нашел ее очень привлекательной. У нее столько всего, что мне нравится в женщине, в человеке. Я заглядываю вперед, когда мы сможем быть с ней вместе, но она живет в Нью-Йорке. С Рэндл — другое. Она красива и непредсказуема, и выходить с ней — все равно что играть в фильме, только без сценария. Все может случиться! Например, мы идем обедать и в следующий момент я узнаю, что мы сидим в отеле с Син Микаэлс и с этой моделью, его любовницей! Черт, я покупал альбомы Маэлстрома, когда был ребенком. Я играл на гитаре и представлял себя Сином, а теперь он сидит нога на ногу в центре огромной кровати, наигрывает мелодию, которую сочиняет, и спрашивает меня, нравится ли она мне!

Бретт внимательно слушала. Джо говорил как ребенок, который только что впервые побывал в цирке.

— Я действительно не могу разговаривать с Рэндл о чем-то серьезном. Она любит ходить по магазинам, советует, что из вещей мне купить, потом таскает меня по всем своим друзьям.

Джо не мог сказать Бретт, что Рэндл также любит снимать эти вещи и вытворять бешеные штучки целую ночь.

— И я все знаю о Марселе. Но я не собираюсь жениться на ней, и она также не смотрит на меня как на жениха. Я просто хорошо провожу с ней время. Тебе тяжело слушать это? Я не хочу сыпать соль на чьи-либо раны.

— Все нормально. Продолжай, — сказала Бретт, хотя слово «собираюсь» больно ударило ее.

— Да, в принципе, больше нечего сказать. С Рэндл я увидел мир известных людей, где делаются дела. И иногда я получаю большее удовольствие от этого, чем могу объяснить, Бретт. Я не ищу ответа, но для меня очень важно твое мнение. Мне не хочется, чтобы ты думала, что я низко пал и стал ничтожеством.

— Я не думаю, что ты ничтожество… пока еще.

— Это по-человечески. И мне это нравится.

— Я рассчитаюсь, — сказала Лизи, когда официант принес счет.

Бретт позвонила ей из студии, и они договорились встретиться на ленче в «Ла Прокоп», символе Парижа, который считается одним из старейших ресторанов мира. Бретт нравилось ощущение непрерывности жизни, которым она заряжалась, сидя в ярко-красной с золотом гостиной за столом, где Наполеон и Виктор Гюго, может быть, наслаждались тем же крепким ароматом, что окружает ее.

За столом Бретт передала Лизи без особых подробностей, которые могли ее ранить, разговор с Джо.

Бретт не знала почему, но все еще была уверена, что Джо хороший парень, просто временно попавший в рабство мира, о котором он мог только мечтать.

Лизи также понимала, что может случиться, когда людей бросают в такой стиль жизни, к которому они не подготовлены. В такую ситуацию попали несколько ее одноклассников, которые сразу после окончания бросили якорь в столичных гаванях, а потом стали там дрейфовать в море денег, соблазнов и праздности. Она поняла, что произошло с Джо, но от этого не становилось легче.

Вечером, в пятницу, Лизи и Джо молча бродили по набережной. Единственным звуком кроме их шагов был плеск волн Сены.

Во время обеда их разговор был очень любезен и несколько скован. Джо рассказывал Лизи о Рождестве в кругу семьи в Индиане, но чувствовал себя неуютно, упоминая о праздновании Нового года. Лизи рассказала о празднике Нового года в Монако и была очень сдержанной в рассказе об ужасном Рождестве, проведенном с братом. Никто не касался темы, ранящей другого.

Когда Джо наконец заговорил, его голос звучал спокойно и нежно:

— Я много думал, с чего начать этот разговор, и мне все казалось нелепым и банальным. Конечно, плохо, что мы затеваем его сейчас, после того как ты увидела меня с кем-то другим.

— В этом нет твоей вины, Джо. Я не имела права врываться к тебе без предупреждения. Это было нечестным, даже если бы я жила в одном с тобой городе.

Джо остановился, взял Лизи за руку и продолжал:

— Лизи, мне нравится быть с тобой. Я это почувствовал с самого начала, когда мы препирались в Компьенском лесу.

— О, я всегда чувствую себя уверенней с мужчиной после падения перед ним в воду, — сказала Лизи кокетливо, начиная понимать, что он скажет дальше.

Он остановился и искренне посмотрел ей в глаза:

— Я на самом деле очень хотел бы продолжать наши отношения с тобой, но также знаю, что не готов сказать: ты будешь единственной. Поэтому я должен тебя спросить, как ты намерена поступить?

Лизи посмотрела на него и почувствовала что-то более нежное и реальное, чем то, что у нее было с другими мужчинами.

— Мне это подходит, Джо.

— Если что-то у меня изменится, если я встречу кого-то, с кем решу связать свою жизнь, я обещаю, что сразу дам тебе знать.

— И я тоже, Джо.

Джо наклонился, а Лизи в ожидании его объятий поднялась на цыпочки. Они поцеловались очень нежно, как бы закрепляя слова своей клятвы. Пожилой человек в сером пальто и шляпе прошаркал мимо и покачал головой с добрым предостережением.

— Он прав. Тебе надо лучше себя вести, — сказала Лизи. — И пообещай мне еще кое-что.

— Что?

— Что ты не влюбишься в какую-нибудь безмозглую дурочку.

Бретт, только что вернувшись со съемок в Венисе, стояла на коленях на полу перед проигрывателем, решая, что поставить. Она получила у Лилиан хорошую школу джазовой музыки и часто слушала ее: это создавало впечатление, что она дома.

— Ты нашла работу в Париже! — Она перестала листать альбом, как только Лизи сообщила ей эту новость.

В отсутствии Бретт Лизи начала серьезно обдумывать возможности своей карьеры. Неожиданный выигрыш в Монте-Карло дал ей средства, и у нее отпала необходимость срочного решения вопроса о своем трудоустройстве. Она решила сделать выбор с перспективой на будущее, независимо от его сложности.

Дональд Грейс, один из преподавателей Лизи по журналистике, оставил университет в прошлом июне, чтобы принять руководство Международной службой новостей, самой современной кабельной системой телевидения, целью которой было двадцатичетырехчасовое освещение событий в мире. В надежде получить какой-нибудь совет Лизи позвонила ему, и он пригласил ее в штаб-квартиру службы.

Лизи внимательно слушала Грейса, раскрывающего ей все операции работы.

Приверженность сети к своевременной и точной передаче информации требовала ускоренного редактирования видеопленки, что приводило иногда к стилистическим погрешностям. Но на Лизи произвели огромное впечатление преданность и профессионализм, которые она увидела.

Грейс попросил копию ее катушки и некоторые образцы отчетов, после чего пригласил работать в качестве письмоводителя на вакантную ставку самого низкого уровня. Она назначалась на работу в ночные часы и уикэнды. Он чувствовал, что работа ведущего больше подходила ей, чем эта, однако, если она будет достаточно серьезной и сможет работать с крупными новостями, этот эксперимент будет ценен, и он будет рад взять ее в свой центр.

— Я начну через месяц, поэтому мне надо съездить домой, собрать вещи и закончить кое-какие дела, потом приеду, чтобы подобрать квартиру, — сказала Лизи Бретт.

— Это так неожиданно. Ты уверена, что это лучшее для тебя? — спросила Бретт.

— Думаю, что это лучшее из того, что я смогу. Мои пленки сохранятся, и, если повезет, я смогу сама работать корреспондентом этой Службы, что принесет мне огромное состояние, когда вернусь домой. Возможно, что моя работа рядом с Джо будет даже еще более заманчивой.

— Ты знаешь, что можешь жить у меня столько, сколько тебе надо, — сказала Бретт.

Она не хотела быть посвященной в любовные дела Лизи с Джо. Если они разойдутся, она будет их посредником, а если нет, Бретт будет очень рада за них, но она не была готова наблюдать любовь в самом ее расцвете.

— Спасибо, я принимаю твое предложение, но ненадолго. В Службе есть контора с названием «Помощь в переселении», которая помогает подыскивать квартиры, магазины и врача, который говорит по-английски, и все остальное.

— Добро пожаловать в Париж! — сказала Бретт, обнимая Лизи.

Глава 17

Лизи прожила у Бретт только неделю, после чего сняла маленькую квартирку. Она работала с полуночи до восьми утра. Кроме основных обязанностей она нанялась писать для Рэндолфа Пэка, посредника программы «Пресс-конференция: Европа», пользовавшейся большим авторитетом часовой программы, в которой принимали участие европейские лидеры из «горячих мест» и эксперты из оппозиции — все они обсуждали вопросы, касающиеся Соединенных Штатов.

— Рэндолф — самый помпезный осел, каких я когда-либо видела, — сказала Лизи однажды за завтраком, борясь с яйцами и тостами. — Он вышагивает по кабинету, как крон-принц, и независимо от того, занята я или нет, начинает читать мне лекции снисходительным тоном: «Ты не считаешь, что этот абзац можно написать более сжато, но и более красноречиво?» Ты когда-нибудь слышала что-нибудь более нелепое? Я действительно верю, он хочет, чтобы я преклонила пред ним колено, но он может забыть это. Мальчик знает свою работу, но только его мать смогла бы выдержать его больше десяти минут.

Бретт радовало, что Лизи любит свою работу. А среди молодых фотографов Парижа авторитет Бретт продолжал расти, и Лоренс снова встал на ее пути. Элитное общество профессионалов моды было маленьким кланом и избежать встречи с кем-то в нем было невозможно. Любой ошибочный шаг ведет к телефонным обсуждениям в Париже, Милане, Нью-Йорке и Токио.

За последний год Бретт слышала несколько версий об их разрыве. Наиболее восхитительной была та, что она нашла снимки Лоренса в интересных позах с рыжей моделью с лицом ангела и репутацией неразборчивой девицы.

Отказ разговаривать с Лоренсом на публике давал только новую тему для пересудов, поэтому Бретт, вежливо поговорив с ним, быстро уходила. Каждый из этих контактов сопровождался лавиной звонков Лоренса и его сотрудников, на которые она отказывалась отвечать.

Интеллигенция определила для себя, что страницы «Вуаля!» стали плоскими и невдохновляющими после ее ухода и что журнал опять встал на зыбкую почву. Было ли это правдой или преувеличением, но это только возвысило репутацию Бретт как созидательную силу в рекламе.

В июле Бретт посвятила некоторое время съемке рекламных снимков для концерта под названием «Цель жизни» — межатлантического благотворительного концерта в пользу жертв голода в Эфиопии. Когда Боб Гелдоф позвонил, она сразу согласилась и в закулисном хаосе на стадионе Уэмбли в Лондоне сделала несколько очень выразительных снимков Тины Тернер, Мадонны, Элтона Джона и многих других звезд.

Наконец, в августе Бретт последовала традиции ее европейского дома и взяла месяц отпуска, но использовала всего несколько дней для отдыха. Работа на концерте напомнила ей о том, что она купила «Хасельблад», и экспериментировала у себя в студии. Снимки камерой большого формата были четкими и чистыми, как натуральные.

Новые снимки парижан: ее близких друзей, владельцев магазинов и кафе и даже некоторых модельеров, редакторов и стилистов, с которыми она сотрудничала, полнее раскрыли ее природный талант делать снимки естественными.

Находясь в студии Бретт, Софи Леклерк заметила это. Она замолвила слово о новом проявлении таланта Бретт художественному директору «Ля Фам», ответственному за фотографии.

— Портреты — это мое хобби, — возразила Бретт, когда он позвонил ей, но согласилась рассмотреть предложение.

И в сентябре ее любознательность была оправдана возможностью сфотографировать Франка Трюффо, известнейшего директора французского кино. Бретт восхищалась сильным зрительским восприятием его фильмов, их естественностью. Бретт была последней, кому удалось снять Трюффо перед его смертью.

Джо встречался с Лизи всякий раз, когда позволяла ему его загруженность. Так как его контракт с «Клик Клак» заканчивался, Габриель для увеличения прибыли заполнял большую часть его времени съемками, но после года работы исключительно на одного клиента Джо устал от постоянного волнения, от того, как отнесутся клиенты к его внешнему облику. Прелесть жизни в качестве модели стерлась, и часто он чувствовал себя лошадью на выставке, с которой сначала бережно обращаются, а потом прогоняют. Он проводил дни, весь покрытый мраморной пылью, небритый, без маникюра на руках и в несвежей одежде, но продолжал уговаривать себя, что хорошо, когда есть деньги и скоро он сможет бросить заниматься этой работой и посвятить больше времени искусству.

Джо приелась такая жизнь. Он слишком часто бывал на карнавалах и понял, что с постоянными его участниками не о чем говорить. Их основной целью было быть замеченными.

В июле Рэндл приехала в Париж для работы на представлении «Ссуда на предъявителя», необычайно престижном представлении готовой одежды. Ее стиль и выступление, которое «Эспьон» назвал «Обворожительная Рэндл», означали, что все три модельера платили по пять тысяч долларов за каждый клип. Но, невзирая на ее жесткий график, она находила время попорхать с Джо.

В конце первой недели представления в содружестве с прессой и всеми наиболее богатыми владельцами магазинов, чьи «открытые для покупки» доллары были ключами ко всему, Терри Карбоньер преобразовал Лувр в дачную резиденцию с апартаментами для каждого. Все действующие лица были одеты в пьянящие французские модели, и до окончания действия гости порхали, как бабочки.

Рэндл выглядела как тропический освежающий напиток в своем шелковом саронге и топе в виде повязки, крутясь перед Джо и необычайно мрачным джентльменом, коммерческим директором одного из эксклюзивных магазинов Сан-Франциско, одним из ее клиентов.

— Иногда мне приходится раз десять переодеваться, прежде чем решу, что надеть.

Уже в середине вечера Джо сказал:

— Я уже почти оделся, Рэндл, ты готова к выходу?

— Дай мне еще немного покрутиться. Я не хотела бы упустить какой-нибудь мелочи, — ответила Рэндл, сдувая невидимые пылинки с сатинового лацкана его костюма.

В этот момент они заметили неподвижно стоящего со строгим видом парня, с мощной комплекцией и военной выправкой, направлявшегося к ним.

— Все было бы хорошо, если бы оно не было похоже на быка с рогами. Как ты думаешь, что ему надо? — прошептала Бретт.

Не успел Джо что-либо ответить, как этот человек подошел к ним.

— Простите за мое вторжение, мисс, — обратился он к Рэндл сухим официальным тоном. — Его Величество попросил меня доставить эту записку.

— О каком Величестве ты говоришь, милый? — спросила Рэндл, разрывая конверт.

— Он просит вас о любезности ответить ему, — сказал человек.

Развернув записку, она увидела выдавленную эмблему — золотая корона с витиеватой буквой «А». В записке было написано следующее: «Если бы я увидел вас вечером, я был бы согрет вашим блеском. Я был бы польщен, если бы вы согласились сопровождать меня на коктейле, таким образом я мог бы претендовать на привилегию знакомства с вами. Если вы столь благосклонны ко мне, Эдмунд проводит вас к моей машине. Жду вашего ответа». Записка была подписана: «Принц А».

— Что это, Рэндл? — спросил Джо, с нетерпением ожидая, когда наконец они выйдут.

— Джо, радость моя, это приглашение, — сказала она, протягивая ему записку.

Рэндл видела многих очень высокопоставленных людей, но еще никогда не встречалась с членами королевской фамилии. А принц был холостяк, что было интересней вдвойне и привело ее в полный восторг.

— Эдмунд, вы не можете оставить нас на одну минуту?

— Конечно, мисс. — Он отошел и повернулся к ним спиной.

— Джо, ты ведь знаешь, что я считаю тебя самым сладким на земле… — замурлыкала Рэндл. — Не каждый день девушке удается встретиться с принцем. Ты ведь понимаешь, правда, радость моя? Я позвоню тебе. — Она поцеловала его в щеку, одернула рубашку и пошла с Эдмундом.

«Все правильно, — рассмеялся над собой Джо. — Для Рэндл все просто — принц, соответственно богатые подарки». Он решил, что пришло время им с Рэндл пожать руки и расстаться.

Рэндл и ее неистощимая энергия выбили его из графика, и теперь Джо стал посвящать больше времени скульптуре. Он также нашел, что выходки Лизи были уже не такими болезненно проблематичными, как раньше.

Через три недели после ухода Рэндл, в один из выходных Лизи, он приготовил обед у нее дома. Пообедав, они вышли на почти пустые улицы и остановились у кафе попить лимонаду. Жара была такая изнуряющая, что исчезли даже вечно присутствующие мимы и бродяги.

— Они, наверное, пошли в кино. В конце концов там есть кондиционеры! — сказала Лизи.

— Мы тоже это можем сделать или покататься в метро, пока оно еще работает, — поддразнил ее Джо и добавил:

— Парижане недаром уезжают в августе из города.

Лизи обернулась через плечо:

— Почему бы тебе не залезть в фонтан? Ты бы там точно остыл.

— Потому что уверен, что это противозаконно.

— Здесь никого нет, кроме меня, а я тебя не предам. Вперед! — сказала Лизи, — Ты — голова!

— Если пойдешь ты, пойду и я. Я тебя вызываю!

Джо никогда не сопротивлялся вызову. Он поднял палку, за которой охотился доберман, бросил ее и понял, что от судьбы не уйти.

— Давай! — скомандовал он, снимая ботинки.

Через минуту Джо поднялся, весь искрящийся разноцветными каплями и встал в центре фонтана под поток воды.

— Давай, Лизи. Это здорово! Теперь твоя очередь!

— Я передумала! Кроме того, ты уже видел меня мокрой в самый первый раз, когда мы с тобой встретились, — хихикнула она и бросилась бежать с пустынной площади.

Джо, мокрый до нитки, расхохотался, наблюдая, как она удирает.

— Лизи! Ты самая сумасшедшая из всех, кого я встречал! Я люблю тебя!

— Что? — откликнулась Лизи, не веря, что верно его услышала.

— Ты сумасшедшая и я люблю тебя! — повторил он.

Джо догнал Лизи длинными прыжками, схватил ее и стал кружить по площади, до тех пор пока они оба не стали мокрыми и у них не закружилась голова.

В октябре Лизи получила повышение в Службе новостей. Теперь она работала по ночам с воскресенья до среды, оставляя уик-энд свободным.

Джо и Лизи проводили все свободное время вместе, иногда встречались с Бретт, благодарившей судьбу за то, что ее лучшие друзья были счастливы.

У них вошло в привычку завтракать вместе, когда Бретт и Джо начинали свой день, а Лизи свой заканчивала, и их торжественный завтрак требовал небольшой координации. Но в основном Джо и Лизи проводили время, изучая друг друга. Они создали простой ритм. Никто не подчинялся, и никто не командовал, но согласованность их действий была на уровне подсознания, и им казалось, они никогда не расстанутся. После первой близости Джо был удивлен, что Лизи была девственницей. Со всей ее бравадой и дерзким нахальством, он никак не ожидал этого. Он был тронут ее невинностью, о которой даже не мечтал, и решил, что никогда не предаст ту веру, с которой Лизи отдалась ему.

Бретт пригласила Лизи и Джо на обед в День Благодарения. Этот осенний праздник не отмечался во Франции, но это было годовщиной их разрыва с Лоренсом и началом зимы, и Бретт чувствовала ностальгию и была не в духе. К тому же в этом году День Благодарения попал на день рождения Лоренса.

Обед должен был состояться в определенное время, потому что Лизи, невзирая на повышение, не имела достаточного трудового стажа, чтобы иметь гарантированный отдых в праздник, если в этот день она по графику должна была работать.

Бретт тщательно готовила все традиционные блюда и четко следовала всем советам, которые прислала ей Хильда, прислуга тети Лилиан. Все получилось, и Лизи прибыла на Службу вовремя.

— Ты выглядишь грустной, — сказал ее руководитель, усаживаясь поудобней.

— Да нет, ничего. Я только не чувствую себя работоспособной сегодня, — ответила Лизи, отрываясь от бумаги, которую переписывала в третий раз.

Спустя полчаса руководитель пригласил ее в свой кабинет.

— Лизи, у меня есть для тебя тема, в которой надо произвести съемку, — сказал он с важностью.

— Съемку? — спросила Лизи.

— Выслушай меня. Ты можешь не выполнять эту работу.

Он объяснил, что Элиза Изабель, член радикальной экологической группы «Сила жизни», решила исповедаться. Она занимала высокое положение во многих законотворческих учреждениях всего мира. Элиза поставила условие, чтобы до проведения интервью власти не оповещались и чтобы журналистом была женщина. Она дала тридцать минут на раздумье, а ты сегодня на дежурстве единственная женщина, которая имела опыт работы перед камерой. Но я хочу, чтоб ты знала, что свободна в своем выборе и можешь отказаться. Эта работа связана с опасностью, — закончил он.

Немного помедлив, Лизи сказала.

— Я сделаю это. Кто мой оператор и куда мне ехать?

Это был золотой шанс, и Лизи знала, что не упустит его.

Через час она выходила из заброшенного здания двадцатого столетия, расположенного около кладбища. Она взяла микрофон, сделала глубокий вдох и кивнула оператору:

— Это Лизи Пауэл из Службы новостей. Элиза Изабель мертва. Некоторое время назад член «Силы жизни» покаялась в своем участии в страшных репрессивных атаках, к которым Изабель призывала, я цитирую:

«Против фашистов окружающей среды». Но не успела наша бригада покинуть ветхую площадку для интервью, как услышала звук выстрела. Изабель лежала бездыханно с пистолетом в руке.

Через неделю Лизи Пауэл стала официальным корреспондентом Службы новостей. Однако повышение не изменило ее работы, но принесло хорошее повышение жалованья. Как ответственному журналисту ей не определяли работы, но отправляли на все происшествия, возникавшие и в ночное время, даже Рэндлоф Пэк принес ей свои поздравления, как и некоторые другие, которые помогали ей совершенствоваться. Лизи принимала их советы с благодарностью, понимая, несмотря на эти похвалы, что еще очень многому должна научиться.

В середине февраля, сразу после Дня Валентина, покровителя влюбленных, Джо переехал к Лизи. Он сохранил за собой свою квартиру, потому что его хозяйка не согласилась сдавать ему студию в подвале, если он не будет продолжать оплачивать все жилье. Они с легкостью приспособились к совместной жизни, и весной наконец закончили отделку квартиры.

В апреле Джо подписал еще один контракт в качестве модели, теперь с «Монсеньером» фирмой, занимающейся мужской парфюмерией. Эксклюзивный трехгодовой договор заключался в том, что Джо должен был сниматься четыре раза в год для рекламы и участвовать в четырех презентациях в году, где выставлялись изделия фирмы. По окончании он получит годовую шестизначную компенсацию, и все остальное время принадлежало ему, так как параллельно он не имел права работать с другими клиентами. Этот ангажемент его полностью устроил.

Наконец Джо получил все, что хотел: деньги и время заниматься скульптурой. Он закончил несколько работ, которые начал более двух лет назад, и в июне Бретт присутствовала на его первой выставке. Она использовала свои связи в прессе, чтобы поместить оценки о выставке, и критики восторженно писали о «многообещающем молодом таланте». Он даже смог продать три свои работы.

— Мы собирались сказать тебе за обедом, но я не могу ждать, — ликовала Лизи.

Она и Джо, взявшись за руки, устроились на инкрустированном небольшом диванчике на веранде у Бретт, с видом двух котов, поделивших канарейку. Солнце уже опустилось ниже крыш, и на горизонте поднималось оранжевое зарево.

— Что за сенсация? — выжидающе спросила Бретт.

— Лизи предложили место корреспондента в Нью-Йорке. Как говорит руководитель моего бюро, это возможность выдвинуться на боевые рубежи, — гордо произнес Джо.

— Фантастика! Лизи, это приятные новости. Ты хорошо потрудилась. Но полагаю, что Джо разорится, навещая тебя.

— Это еще одна новость, о которой мы хотим сказать тебе.

Лизи посмотрела на Джо глазами, полными любви, не знающей границ, потом с теплотой и преданностью на Бретт:

— Джо и я решили пожениться. Бретт не удивилась. Она знала, что Лизи и Джо подходили друг другу. Лизи была сестрой, благодаря которой Бретт нашла свой путь к женственности, и, глядя на нее сейчас, она не смогла сдержать слез радости.

— Вы… да это лучшие новости! — Бретт обняла Лизи.

— А знаешь, Бретт, что во всем виновата ты, — сказал Джо. — И я не знаю, как тебя за это благодарить! — И обнял обеих.

— Бретт, ты знаешь, что я не смогу выйти замуж без тебя как подруги невесты, — добавила Лизи.

Бретт сквозь слезы улыбнулась.

— Естественно, не можешь! Я не пропущу это событие в твоей жизни ни за что на свете.

Глава 18

— Ты хоть немного нервничаешь? — спросила Бретт Лизи.

— Никогда в жизни не чувствовала себя более спокойной и уверенной. Я вся ликую.

Лизи буквально лучилась. Ее платье, кипенно-белое, с открытой спиной, было украшено нежными розовыми бутонами. А натуральные светлые локоны, обычно подобранные, сейчас обрамляли лицо, волосы на висках были подняты и спрятаны под венок из розовых бутонов, на которых держалась фата, спадавшая до талии.

В вестибюле Триано Рум в «Валдорф Астория» Лизи, Бретт и отец Лизи, нервно поправлявший волосы и бороду, ожидали своей очереди. Брат Джо Грегори посадил миссис Пауэл, даже не пытающуюся сдержать поток тихих слез счастья, когда она прикрепляла двадцать два бутона сзади на платье Лизи:

— Такие же бутоны были на твоем крестильном платьице, — вспоминала она.

Первые месяцы Лизи и Джо в Нью-Йорке прошли в суете урегулирования с работой, снятия квартиры и подготовке к свадьбе, и никому не верилось, что вторая суббота мая действительно наступила.

Лизи поправила лепестки в букете — каскаде чайных роз от нежно-белых до розовых, и потом поднесла его к лицу, чтобы понюхать.

Когда звуки прелюдии Шопена перешли в церковное песнопение, что было сигналом для Бретт подойти к пределу храма, она взяла Лизи за руку, сжала ее и подмигнула. Затем поправила свой хвост из волнистых волос, который скрывался под розовым боа в тон ее платью, и, зажав букет из высокогорного вереска и ирисов, Бретт кивнула распорядителю свадьбы, что готова. Когда двери открылись, все в ожидании повернулись в их сторону, и первые вспышки фотоаппаратов ослепили Бретт.

Это была та часть церемонии, которой она очень боялась.

Бретт обратила внимание на Джо, стоявшего заложив руки за спину. Роскошный в своем смокинге, черном галстуке и кушаке, он без тени волнения ждал свою невесту.

«Эта волшебная сказка, свадьба, о которой Лизи так мечтала, когда мы были девочками», — подумала Бретт, и это казалось действительно сказкой, которая началась в тесной дружной семье и счастливо продолжалась в окружении хороших друзей. Упорная работа, талант и правильный выбор привели ее к многообещающей карьере, а круг замыкался прекрасным мужчиной, разделившим с ней ее жизнь.

Перед Бретт промелькнула ее жизнь. С одной стороны, ее карьера, в которой она успешно поднималась все выше и выше, а с другой — личная жизнь, полная предательства, разочарований и сердечной боли. Даже в детстве ее счастье было эфемерным. Работа заменила ей все. Но когда Лизи и Джо уехали, она почувствовала пустоту и спрашивала себя, сколько сможет протянуть в этом одиночестве?

«Какая же Лизи прелестная!» — подумала Бретт. Она только волновалась, чтобы Лизи прошла до конца придела и не упала в обморок. Бретт заметила, что Джо тоже с тревогой смотрит на Лизи. Когда они с отцом дошли до нужного места и остановились, перед ней предстал Джо, их глаза встретились — страх и паника исчезли.

После бракосочетания гости направились в комнату ожидания, и когда Джо и Лизи вошли в бледно-голубую с позолотой комнату, произошел взрыв аплодисментов и зазвучала музыка. Невеста с женихом стали танцевать вслед за своими родителями, Бретт с Грегори, братом Джо. До окончания музыки официанты стояли по периметру, а затем разнесли на подносах шампанское и закуски.

К столу невесты Бретт сопровождал Грегори, в ком она нашла прекрасного танцора. Он задал Бретт несколько вопросов о фотографии, а Бретт поинтересовалась его женой Хелен, их тремя детьми и наслаждалась рассказами семейных историй. Она поздравила Джо и Лизи, вырвав их из толпы поздравляющих.

Бретт увидела Лилиан полностью выздоровевшей, выглядевшей великолепно в длинном ярко-красном платье.

— В какую-то минуту я подумала, что Лизи там упадет в обморок, — смеялась Лилиан.

— Да, я сама подумала об этом, — сказала Бретт.

— Все комплименты сегодня, конечно, же невесте, но ты выглядишь прелестно, дитя мое.

Лилиан, впервые в этот день поняла, что ее племянница тоже когда-нибудь будет невестой, и ей хотелось знать, кто будет ее избранником.

— Спасибо. Прелесть этой одежды заключается в том, что я смогу надеть ее еще раз!

— Миссис Кокс, как хорошо вы сегодня выглядите, — сердечно сказал Дэвид, подойдя к ним. — Бретт, я с трудом тебя узнал. Мои поздравления, Лизи держала меня в неведении.

— Даже если бы она ничего не говорила мне о своем брате, пресса информировала меня о нем постоянно. Я рада успехам твоей фирмы.

«Мне кажется, что я разговариваю со случайным знакомым», — подумала Бретт. Всю свою жизнь она знала Дэвида, всегда разговаривала с ним как с членом семьи, но сейчас, казалось, он удалился, и она не знала того слова-мостика:

— Какая Лизи красивая невеста! А Джо я люблю как брата — он будет прекрасным дополнением в вашей семье.

Когда у Бретт вылетели эти слова, Дэвид отпрянул. Его глаза заблестели, и она поняла, что он думает о своей погибшей семье. Бретт хотела извиниться за его и ее необдуманное замечание, но поняла, что это было бы не ко времени и не к месту.

Дэвид вернулся к присутствующим и стал объяснять специфику нового компьютера для домашнего применения, который он разрабатывает. Бретт поняла, что для Дэвида его работа была спасением от пережитого.

— Твой бокал пуст. Можно мне его наполнить? — спросил он, подходя.

Бретт сначала хотела согласиться, но ее взволновали этот короткий разговор и напряженные паузы, и она решила уйти, избавив обоих от некоторой неловкости.

— Спасибо, я увидела старого друга. Мы вместе работали на фирме, и я хотела бы его поприветствовать. — Она тепло положила свою руку на его и сказала:

— Увидимся позже, Дэвид.

Бретт ушла, вспоминая о чувствах, которые она питала к Дэвиду. Да, они начались как увлечение школьницы, но она и потом всегда восторгалась им. У Дэвида находились ответы на все вопросы, простые решения любой проблемы, но теперь они оба были взрослыми, вопросы стали сложными, а ответы иллюзорными, если они вообще были.

Лизи и Джо уехали через два дня после свадьбы на две недели их медового месяца в Японию.

— Я благодарю за полученный телекс. — Фозби Касвелл, редактор каталога «Вог», достала кувшин из шкафчика для посуды, налила в бокал мятный чай и протянула Вретт.

За два месяца до свадьбы Бретт решила, что пришло время навести мосты и проверить, что даст ее европейский опыт работы в Нью-Йорке — традиционно жесточайшем рынке, раздающем затрещины каждому фотографу.

Из двадцати адресов, куда Бретт разослала письма с альбомами, в десяти редакторы не увидели ничего нового, но сказали, что она может прислать им свою визитную карточку. У троих из них Бретт могла оставить свой альбом, который они посмотрят при первой возможности. Остальные были в отъезде.

Картер Бенедикт-Хоув, редактор и издатель «Клоз», нового ежеквартального издания, который подхватывает моду «на улице, а не на презентациях», согласился встретиться с Бретт в своей конторе. Бенедикт-Хоув, сын банкира и профессор философии в Принстоне, носил бритые виски, а спереди длинные волосы спадали ему на один глаз. Он нашел работы Бретт для его задач «слишком сфокусированными на грандиозном статусе материализма».

К большому удивлению Бретт, Фозби Касвел тоже получила ее послание. С тех пор как она оставила Малколма, она разговаривала с Фозби только дважды, причем оба раза касались ее коллекций, и ей казалось, что Фозби не понимала ее работ.

— То, что ты делаешь в Европе, — очень здорово, — сказала Фозби размеренным серебряным голосом.

— Да, и спасибо вам. Я интересуюсь… — начала Бретт со своего места, которое было по крайней мере на шесть дюймов ниже стула Фозби.

— Конечно, намного легче получить работу за рубежом, — перебила Фозби. — Там так много маленьких изданий, претендующих на тенденциозность. Я даже представляю, что некоторые думают, что они на острие. Нелепая концепция, не правда ли? — Фозби не дала Бретт возможности ответить. Она откинулась на стуле, положила ногу на ногу и продолжала:

— Я вспоминаю, вы начали со студии Малколма. Я всегда считала, что у вас большой потенциал работать моделью. Я, может быть, сама бы вас ангажировала, но когда я поговорила с Малколмом об этом, он сказал, что вы решили стать фотографом, а не моделью. С этих позиций он был прав.

— Малколм поддержал меня в самом начале. У меня появилась моя первая камера, когда мне было десять лет, и я довольно быстро поняла, что хочу быть за объективом, а не перед ним.

— Милый, эксцентричный Малколм всегда смотрит вперед. Я жду его, чтобы обсудить нашу поездку на Мальвины. — Фозби поднялась со своего трона, обошла вокруг стола, встала напротив и протянула руку. — Спасибо за презентацию ваших работ. Было очень приятно встретиться с вами. Кстати, на вас восхитительный костюм, фирмы Армани? Звоните, когда будете в городе снова.

Бретт пожала протянутую руку, понимая, что встреча закончена. Ей захотелось узнать, почему Фозби понадобилось встретиться с ней, ведь она так и не взглянула на ее работы. Почему она должна позвонить, когда будет снова в городе, ведь они могли бы обсудить все сейчас?

— Извините, — сказала она, почти столкнувшись с мужчиной, выходившим из лифта. — Малколм!

Каштановые волосы Малколма были почти седыми, и он показался ей худее, чем в последний раз. Хотя было тепло, на нем был черный свитер с высоким воротом, черные брюки и черная кожаная куртка.

— Ну, вот сюрприз. Единственно, кого не ожидал увидеть, — это тебя. Я думал, ты уже стала королевой Парижа.

Бретт почувствовала обиду в его голосе.

— Я собиралась позвонить тебе сегодня вечером. Не хочешь ли выпить что-нибудь со мной попозже?

— Извини, малышка. Я занят. Ты давно здесь? — спросил он. Но что он действительно хотел знать:

— Скольких моих клиентов ты видела?

— Почти неделю. Я приехала на свадьбу и решила совместить небольшой бизнес с удовольствием.

Малколм знал, сколько дней она была в Нью-Йорке. Он видел ее послание на столе у секретаря Фозби неделю назад и моментально узнал ее работы.

— Как насчет завтрашнего вечера? — спросил он, зная, что это невозможно.

— Завтра я уезжаю. Но ненадолго. Я планирую приехать домой очень скоро. Наверно, странно прозвучит, но думаю стать мисс Нью-Йорка.

— Извини, Фозби ждет. Позвони мне. — Он поцеловал ее и ушел.

«Еще не время», — подумал Малколм, входя в кабинет Фозби. Он знал, что Бретт необыкновенно талантлива, но не ожидал, что она расцветет так быстро. Малколм был все еще в зените своей славы и не приветствовал конкуренцию с такой одаренностью. Он создал целый сценарий: когда он устанет от этой скачки с препятствиями, Бретт займет его место. Он смог найти и вынянчить ее, потом он уедет снимать развалины древнего города, о котором он читал, будучи маленьким мальчиком, и оставит Бретт своим представителем в мире моды.

— Что эта маленькая сучка делала здесь? — резко спросил он Фозби. — Что ты ей сказала? Предложила работу?

С их первой встречи Малколм никогда больше не садился на стул напротив Фозби. Когда они встречались не в конференц-зале, он всегда садился так, чтобы невозможно было разговаривать, пока Фозби не подходила к нему или кричала на всю комнату. В этот раз он устроился в углу дивана в противоположном конце комнаты.

— Малколм, не трясись. Мы попили чаю и немного поговорили. Ее работы достаточно удачные… — пробормотала Фозби, — но не такие, как твои, — спокойно продолжила она и села рядом.

— Ты доказываешь своему первоклассному ослу, что он не осел.

После стольких лет Фозби привыкла к грубостям Малколма.

— Ты можешь не сомневаться — на свете существует только один Малколм Кент, хотя Бретт и выдала четыре обложки за месяц, — добавила Фозби.

Она любила редкую возможность уколоть Малколма. «Он считает себя примадонной», — думала она. Работы Малколма были все такими же ослепительными, но со временем он стал успокаиваться, свежесть и новизна, что делали каждый снимок неповторимым и восхитительным, потускнели, и сам он стал выглядеть хуже. Фозби была уверена, что это было расплатой за его безумную ночную жизнь и довольно безбедное содержание двух женщин. Но она решила пока оградить себя от конкурентных столкновений между мастерами.

Фотографии Бретт в «Вуаля!» привлекли внимание Фозби сразу, и она постоянно следила за ее карьерой. Фозби была уже пятнадцать лет редактором журнала и понимала, что не может рассчитывать на постоянное вдохновение Малколма. Ей нужен резерв, «ожидающий фотограф», чья гениальность и творческая натура защитят ее собственную неоспоримую позицию лидера в переменчивом мире моды настолько, насколько она того пожелает. И Бретт Ларсен была ее надеждой.

Бретт сидела в такси, пытаясь понять поведение Фозби, которая пригласила ее, а потом избежала разговора о работе. Малколм также вел себя очень странно. «Он выглядит действительно плохо, — подумала она. — Может, с этим все связано». Бретт была удивлена: неужели он был так обижен на то, что она не позвонила?

В состоянии полной подавленности она вышла из машины на Седьмой авеню, решив прогуляться. Неожиданно небо заволокло грозовыми тучами, и теплый воздух поздней весны стал остывать. Она вошла в здание как раз в тот момент, когда упали первые капли дождя.

— Вам надо поспешить, мисс Ларсен, — сказал консьерж.

Бретт кивнула в знак благодарности.

«Как приятно, что он беспокоится из-за того, что я могла промокнуть», — подумала она по пути на шестнадцатый этаж.

Дверь открылась до того, как она вставила ключ в замок. На пороге стояла Хильда, убитая горем.

— Ой, мисс Бретт, мы не знали, где вы были. У миссис Кокс случился сердечный приступ. Она сидела у себя и рисовала.

Хильда указала на балкон.

— А потом я услышала грохот. Я выбежала из кухни, а она вот здесь лежала…

— Где она? — испуганно спросила Бретт. — Она не…

— Нет, мисс. Я позвонила доктору. За ней очень быстро приехали и забрали в больницу. Доктор сказал, что я должна дождаться вас, потому что в любом случае они не позволят мне видеть ее, так как я не член семьи. Слезы бежали ручьями из глаз Хильды. Бретт не помнила, как добралась до больницы и на протяжении двух дней была там, ожидая, когда Лилиан придет в сознание. Правила кардиоблока позволяли Бретт посещение только на десять минут раз в два часа, но она отказывалась покидать палату. Она сидела и дремала, и иногда для поддержания сил под нажимом медсестер, съедала что-нибудь.

Члены семей других пациентов блока вели тихие беседы, но эти разговоры были только тщетной попыткой снять напряжение.

Бретт отыскала своего деда в Сиднее, в Австралии. Выслушав Бретт, он заявил, что не планирует сейчас навестить свою сестру, но обещал справляться о ее здоровье.

На третий день Лилиан стало лучше, и Бретт разрешили побыть» с ней двадцать минут. Она сидела возле своей тетки, ласково перебирая ее пальцы. Лилиан лежала на одной из восьми кроватей, установленных вдоль круглой стены блока.

Тыльные стороны обеих ее кистей были исколоты от внутренних вливаний. Электроды на груди, спине и руках доставляли постоянный поток информации на электрокардиограф, а кислородная маска на лице подавала воздух.

Лилиан была очень слаба, но уже в сознании и отвечала Бретт слабым шевелением пальцев. Бретт с нежностью посмотрела на свою тетку, стремясь взять на себя часть ее боли. Неожиданно она почувствовала руку на плече и обернулась, обнаружив доктора-кардиолога Хатауэя.

— Я хотел бы поговорить с вами, мисс Ларсен.

Бретт последовала за ним на центральную станцию медсестер.

— Ваша тетя хорошо поправляется, но тесты показывают, что ее страдания происходят из-за двух артерий, ведущих к сердцу. Как только она наберется сил, мы планируем сделать ей операцию для создания дополнительного обходного канала.

— Это опасно? — взволнованно спросила Бретт.

— Не так опасна операция, как опасно то состояние, в котором она находится. Если мы не прооперируем, я предвижу новый сердечный приступ, который она может не пережить. Я рассказал ей об этом, но она еще слишком слаба, чтобы дать ответ, хотя и понимает всю сложность и безотлагательность операции.

Доктор разъяснил процедуру операции, что можно ожидать в период выздоровления, и спокойно ответил на все вопросы. Глаза Бретт наполнились слезами. Она отвернулась и выбежала из блока. Ее трясло, и она почувствовала, что может упасть в обморок. В рыдании она открыла пожарную дверь, ведущую на запасную лестницу. Бретт никогда не чувствовала себя такой одинокой и беспомощной. Не имея больше сил плакать, она села на холодные бетонные ступени и принялась молиться.

В эту ночь Бретт пришла домой. Она сидела на кровати, опираясь спиной на подушки. Машинально проглотила бульон, приготовленный для нее Хильдой.

Она попробовала сосчитать розовые полоски на обоях. Это была игра, которую она придумала еще в детстве. Если дойдет до пятидесяти, ни разу не сбившись, — она выигрывала. Только она никогда не получала призов.

Ее комната не изменилась. Лилиан предлагала обновить, но Бретт настояла, чтобы все осталось как было. Она любила эту детскую, устроенную так, чтобы естественно воспитывать у ребенка эстетический вкус.

Эта комната так отличалась от детской у Барбары. Ее мать заполнила ее игрушками и плюшевыми животными от «Шварца», старинными фарфоровыми куклами, а на стены повесила картины с балеринами и волшебницами. Бретт часто не знала, какие игрушки были для игры, какие напоказ.

Бретт подошла к фонографу и проиграла свою любимую мелодию детства.

Позвонил Свен и сказал, что прилетит в Нью-Йорк сразу после операции Лилиан.

«Как похоже на него!» — подумала Бретт и попросила Хильду сообщить Барбаре о состоянии Лилиан. Ее мать на это сказала:

— Какое несчастье!

«И это вся моя семья», — горько усмехнулась Бретт. Конечно, у нее были еще Лизи и Джо, но они далеко, в свадебном путешествии в Японии. Она вдруг вспомнила о Брайане и Захари. Конечно, Захари уже вышел из тюрьмы, а как-то поздней ночью, в Париже, когда не спалось, она увидела Брайана в программе французского телевидения «Частный глаз Голливуда».

Бретт спала очень тревожно, постоянно просыпаясь, и, только когда темнота в ее комнате переросла в розовый рассвет, она на час забылась.

Тереза была первой, кому она сообщила о своем решении.

— Я знаю, что это неожиданно, но я все обдумала и очень хочу, чтобы ты переехала со мной, — сказала Бретт.

Все будущие ангажементы должны быть аннулированы, сделана опись всего оборудования и оплачены все расходы на переезд. Кроме того, Бретт рассчитывала дать Терезе время обдумать переезд в Штаты. Обычно невозмутимая Тереза растерялась, но быстро взяла себя в руки.

— Я подумаю и сообщу тебе. Это все очень непросто, переезжать в Америку.

Бретт сразу подумала о Джефри Андервуде. Если кто-то и мог организовать все это, так — это он.

— Я знаю, кто может позаботиться обо всем, — сказала она Терезе.

Глава 19

— Бретт, болезнь вашей тети очень серьезна, но мне сказали, что доктор Хатауэй — лучший кардиолог. Ваш дед прилетит из Австралии завтра вечером и встретится с вами прямо в больнице.

Разговаривая с Бретт, Джефри Андервуд крутил в руках пеструю ручку. Бретт сидела напротив него за инкрустированным столом для совещаний и кивала головой. Ее веки слипались, поэтому, пытаясь сосредоточиться, она раскачивалась на стуле в мрачном кабинете нью-йоркской штаб-квартиры Свена Ларсена.

Она старалась не смотреть на свое отражение в зеркале, висевшем в позолоченной раме за спиной Джефри: ей не хотелось видеть, насколько ужасно она выглядит.

— Вы можете выбросить из головы все беспокойства, связанные с переездом. Как только вы будете готовы, контора по приобретению недвижимости составит график закупки всего необходимого, а к приезду мисс Диот подберет ей квартиру.

«Он говорит так, словно уже составил контракт», — подумала Бретт, и была благодарна ему за активную помощь и организацию ее переезда.

— Вы даже не представляете, какое для меня облегчение — не заниматься переездом. Из-за завтрашней операции тети у меня остается только сегодняшний вечер, чтобы решить все свои дела. А сейчас мне пора идти. Спасибо вам за то, что нашли время встретиться со мной сегодня. — Бретт накинула на плечо ремень своей сумочки и приготовилась встать.

— Но есть еще одно дело, которое необходимо обсудить.

— Какое? — спросила она. Джефри достал из ящика стола голубую папку и положил перед ней.

— Ваш дед понимает, что для вас сейчас очень беспокойное время, но неожиданная болезнь миссис Кокс заставила его известить вас о планах относительно его имущества. Он понимает, что может возникнуть множество вопросов, однако невзирая на…

— Черт возьми, что бы он ни делал со своими деньгами, — все хорошо. Я не хочу сейчас думать об этом.

«У моего деда нет сердца, у него один расчет, — кипела она. — Его сестра может умереть, а он думает только о своих деньгах».

— Пожалуйста, потерпите меня еще несколько минут. Мы можем поговорить сейчас только в общем, подробно обсудим все в более подходящее время, — предложил Джефри.

Несколько минут Бретт сидела с закрытыми глазами, потом глубоко вздохнула.

Джефри был всегда очень любезным и участливым и не отвечал за то, что многие члены ее семьи были бесчувственными и эгоистичными.

— Могу я сделать что-нибудь для вас, прежде чем мы продолжим? Может, воды или мяты?

Джефри достал из пиджака красную с белым коробочку с мятными таблетками и предложил Бретт. Она выдохнула:

— Спасибо, вы очень любезны. — Положила на язык белую таблетку, которая сразу же стала таять.

— Как вы знаете, из вашего собственного опыта составления завещания означает, что вы должны предвидеть будущее в свете настоящего. — Джефри сложил руки на столе и наклонился к Бретт. — В любом случае ваш дед решил, что в будущем будет правильным и наилучшим оставить все состояние вам. Ваша мать, миссис Норт, получит только часть ценных бумаг. Господин Ларсен и миссис Кокс имеют раннюю договоренность об этом. Эта голубая папка для вас. Здесь подсчеты всего состояния мистера Ларсена, которое на сегодня составляет почти два с половиной миллиарда долларов.

— Что? — спросила ошеломленная Бретт.

— Сумма звучит несколько подавляюще, но все в вашем распоряжении. По этому отчету вы сможете провести подсчет сами. В следующий раз мы смогли бы пройтись конкретно по всем пунктам, — сказал Джефри.

— Джефри, позвольте мне быть с вами откровенной. Со дня нашего последнего разговора в Париже у меня не появилось склонности к большому бизнесу, и я не способна сейчас об этом думать.

— У вас сейчас нет необходимости решать какие-то сложные задачи. На сегодня требуется только, чтобы вы взяли папку. В соответствующее время вся содержащаяся в ней информация будет вам ясна. Вы прекрасно справляетесь со своим собственным делом и, возможно, в будущем вам станут понятны и эти разработки. Ваш дед надеется, что именно вы займете главенствующее положение. Он думает, что управление «Ларсен Энтерпрайсиз» перейдет в способные руки. Но все эти разговоры отложим до лучших времен.

— Хорошо.

У нее пульсировало в голове, словно дьявол стучал изнутри острым металлическим молотком.

— Не забудьте это, — сказал Джефри, подавая ей голубую папку. — Позвольте мне проводить вас до лифта.

Когда Бретт ушла, Джефри прошел вдоль ковровой стены конференц-зала, открыл темную дверь следующего кабинета и включил свет.

— Выключи! — рявкнул Свен Ларсен, все еще втиснутый в кожаное кресло, из которого он через глазок наблюдал за разговором с Бретт. — Она ведет себя так, словно сама сказочно богата, как будто для нее будет слишком большим беспокойством сохранить то, что я ей принес на бархатной подушечке! — кипел он, резко барабаня пальцами по спинке стула.

— Ваша внучка достаточно самостоятельна и обеспеченна, мистер Ларсен. Она хорошо изучила свое дело и занимается им успешно, — сказал Джефри бестелесным голосом из затемненной части комнаты.

— Делать снимки, рисовать картинки — ax! Как ты можешь называть эти вещи профессией! Никому не нужны эти снимки! В создании снимков нет ни силы, ни могущества! — Свен на мгновение задумался, затем продолжал ядовито:

— Кажется, она не такая бесхребетная, хныкающая проститутка, как ее мать, но я не желаю видеть, как все, что я построил своей кровью, взорвется и разрушится, как замок на песке! «Ларсен Энтерпрайсиз» должна остаться в руках Ларсенов. Джефри, я наблюдал за тобой на притяжении десяти лет. Ты приятен внешне, умен, упорен. Ты делаешь невозможное. Ты очень похож на меня.

— Спасибо, мистер Ларсен, — скромно сказал Джефри.

Заговорщическим тоном Свен продолжал:

— Однажды моя внучка станет очень богатой. Симпатичный мужчина должен жениться на такой женщине, чтобы иметь детей. Сыновья от такой женщины будут гарантией его будущего. — Их голубые глаза встретились. — Я ясно все сказал? — заключил Свен.

— Достаточно ясно, мистер Ларсен. Джефри попрощался и вышел из комнаты. Он быстро направился в свой кабинет, резко открыл ящик стола, вынул последнее, без отметок, досье, затем покопался среди скоросшивателей и достал закрытую стальную коробку. Затем перенес папку, коробку и блокнот со стола на черный диван и с торжеством открыл коробку.

Джефри хранил в ней вырезки из газет, — каждая была упакована в пластик.

— Я достану тебя, ублюдок… Я отдам их тебе все, и ты больше не протянешь.

Он взял ручку, поставил дату на желтом листке и принялся писать.

«О чем можно так долго разговаривать?» — подумала Бретт.

Все кроссворды трех выпусков ежедневных газет были решены. Сконцентрировавшись на словах и крошечных квадратиках, она отвлекала себя от представления ужасных картин. Она встала и еще раз обошла здание по кругу. Бретт выучила все заметки на стенах.

Доктор Хатауэй сказал, что операция назначена на семь часов утра и займет четыре-пять часов, если все пройдет без осложнений. Но в четверть первого еще ничего не было известно.

Бретт была в больнице с шести утра, смогла пожать руку Лилиан, когда ее везли в операционную. Лилиан выглядела мертвенно-бледной.

— Я буду с тобой, когда ты проснешься, — сказала Бретт, целуя тетку в лоб.

— Я знаю, дитя мое, — еле слышно проговорила Лилиан.

Дежурные сестры были очень учтивы, но не могли ничего сообщить о том, что происходит в операционной.

Бретт пыталась держать себя в руках, но минуты шли, и ее волнение все возрастало. Через час Бретт выглянула и заметила Джефри Андервуда, входящего в зал ожидания.

— Что вы здесь делаете? Что-то случилось с моим дедом?

Сейчас любая неожиданность наводила Бретт на самые худшие мысли.

— Ничего серьезного. Ваш дед сообщил мне, что его самолет задержался в Токио. Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил он, присаживаясь рядом.

— Только если узнать, что с ней. Операция длится очень долго.

Ей было необходимо выговориться, и Джефри слушал ее с большим вниманием, иногда вставляя необходимые слова сочувствия. Выговорившись, она замолчала, а Джефри так и остался сидеть рядом с ней.

В четверть третьего доктор Хатауэй вышел к посетителям. Бретт сорвалась со своего места. Он положил ей руку на плечо:

— Ваша тетушка — настоящий солдат. Операция прошла ровно, и она сейчас в реанимации. Через два-три часа ее привезут в палату, и мы позволим вам заглянуть к ней.

— А что так задержало? — спросила Бретт.

— Мы получили заменяющие артерии только сегодня утром, и поэтому график операции сдвинулся. Миссис Кокс попала в операционную после десяти утра.

Бретт пыталась проглотить слезы, бегущие по лицу, Джефри протянул ей носовой платок.

— Все хорошо, мисс Ларсен. Почему бы вам не поесть немного? — Доктор Хатауэй пожал ей руку. — Мне надо наверх, мы поговорим с вами завтра.

— Ой, Джефри, вы еще здесь. Я не хотела вас задерживать, — бормотала Бретт, только сейчас начиная воспринимать все происходящее вокруг.

— Это не беда. Кажется, операция прошла успешно и вы должны успокоиться.

— Спасибо. Я благодарна за ваше участие, но сейчас со мной все в порядке. Вам не надо терять со мной время, — сказала Бретт.

— Не хотите ли поесть? — спросил Джефри.

— Нет, я сейчас не могу. Я побуду здесь, — ответила она.

— Если мое присутствие больше не требуется, пожалуйста, позвольте мне просто побыть с вами.

Их глаза встретились. И Джефри остался с ней до позднего вечера. После семи часов ей на короткое время разрешили войти в кардиоблок к Лилиан. У нее было посленаркозное состояние. Она не могла еще говорить, поэтому Бретт взяла ее за руку и погладила по голове. Больничная рубашка Лилиан была оттянута вниз, и Бретт могла видеть яркую линию разреза, который начинался ниже горла. Снаружи он был соединен куском узкой прозрачной пленки.

В девять вечера Лилиан уже сидела на постели в подушках.

— Они хотят, чтобы я прокашлялась, но это дьявольски больно, — сказала она и посмотрела на Бретт. — Мне будет лучше, если ты пойдешь домой, дитя мое.

— Хорошо, я вернусь завтра утром.

— У вас за целый день во рту не было и маковой росинки, Бретт, — сказал Джефри, когда они ожидали лифт. — Позвольте мне пригласить вас пообедать.

— Не сегодня. Единственное, чего я хочу, — это спать… но в другое время мне было бы очень приятно пообедать с вами, — ответила она и поцеловала его в щеку. — Спасибо вам за сегодня.

Через две недели после операции Бретт уезжала в Париж, чтобы закрыть эту часть своей жизни. Тетка не согласилась с ее решением возвратиться в Нью-Йорк. Для Лилиан возвращение Бретт домой было сигналом:

«Ты стареешь!»

— Тебе не надо было возвращаться домой, чтобы заботиться обо мне. Твоя карьера только начинается. Кроме того, у меня есть Хильда и Альберт, — говорила Лилиан.

— Послушай меня, тетя Лилиан. — Бретт взяла руку тетки, которая была все еще слабой и бескровной и обняла ее обеими руками. — Моя карьера там действительно складывается удачно, но я хочу вернуться домой. Ларсены имеют очень плохие показатели в сохранении семейного очага, и когда-нибудь это должно прекратиться. Я люблю тебя, тетя, ты — моя семья. Я всегда завидовала другим, мечтая о любящих родителях или хотя бы о братьях и сестрах. Но здесь я уже ничего не могу изменить. Все, что я могу, — заботиться о семье, которая позаботилась обо мне… а это ты.

Бретт впервые увидела, как ее тетя плачет. Они сидели на веранде и, держась за руки, наблюдали, как солнце пряталось за Гудзон.

Из аэропорта Бретт приехала прямо в студию и обрадовалась, увидев горы коробок с бирками, готовых к отправке. Тереза провела инвентаризацию. Так как оборудование было дорогое, она учла каждую мелочь, как свою собственную. Все перевезут на пароход и после таможенных процедур оставят на хранение до открытия новой студии. Тереза обо всем договорилась с конторой Джефри Андервуда, и один из его подчиненных должен был контролировать доставку в Нью-Йорк.

— Мне тут совсем нечего делать, — печально сказала Бретт.

Когда она проходила по студии, шаги эхом раздавались в почти пустом пространстве.

— Ты со всем здесь справляешься сама. Тогда я поеду домой, очень устала. Тереза, я на самом деле очень рада, что ты решила дать Нью-Йорку шанс.

Такси доставило Бретт до бульвара Сен-Жермен, а остальную часть пути она прошла пешком. Подойдя к улице Бурбон ле Шатеа, она замедлила шаги. Почти шесть лет все это было ее домом, у нее начался легкий приступ меланхолии при мысли, что она должна покинуть его.

Париж раскрыл ей глаза на многое, и Бретт была рада, что приняла совет Малколма. Она узнала намного больше, чем смогла бы получить в Школе дизайна.

Войдя в квартиру, Бретт открыла дверь на балкон и все окна. Позднее утреннее солнце было ярким, и ветер шевелил белые кружевные шторы.

К середине вечера все необходимые звонки были сделаны, а ее календарь заполнился приглашениями на ленч и обед на все время, которое она задержится в Париже. Бретт сбросила свои босоножки и поставила ноги на подушечку рядом со стулом. Друзья и коллеги хотели попрощаться с ней, и многие были приглашены принять участие в прощальной вечеринке у Габриеля в субботу. Бретт была тронута приглашением Габриеля, который славился своими щедрыми и неистовыми сборищами. В это утро он сказал:

— Нет, эта вечеринка состоится у меня дома. Ты — мой настоящий друг, а не дань моде, И я хочу дать тебе прощальный обед.

Бретт задремала с теплым и удовлетворенным чувством, думая о хороших временах, которые провела в Европе. Через полчаса она проснулась в испуге от удушья. Ее сон был слишком реальным. Будто бы пришли сотрудники фирмы перевозки и, не заметив ее, спящую на стуле, стали упаковывать вещи, а заодно и ее грузить в машину. Во сне она проснулась от шума, кричала, но никто ее не услышал. Когда выносили этот огромный деревянный ящик, она услышала, как открывают его крышку. Яркое солнце озарило ее тюрьму и как бы ослепило ее. Когда ее зрение прояснилось, она увидела Джефри Андервуда.

«Какой странный сон!» — подумала Бретт, оглядывая комнату. Все вещи были на месте. Ей не хотелось быть свидетельницей того, как растаскивают по частям ее дом, и так как оставался еще один месяц до окончания аренды, Тереза должна была проследить упаковку и здесь, как она это сделала в студии, но только после отъезда Бретт.

Она босиком направилась на кухню и налила себе стакан минеральной воды. Взглянув на часы, поняла, что должна поторопиться, если не хочет опоздать на обед к Софи Леклерк.

«Джефри Андервуд — мой спаситель, как странно», — размышляла Бретт о своем сне, направляясь за полотенцем.

Неделя пролетела в суете. Все время было расписано: в каком ресторане она должна была быть и с кем.

В среду она вернулась после выпивки с Джорджес, ее любимым гримером, и увидела у двери белую коробку с цветами. В ней было две дюжины желтых роз и записка: «Желаю счастья. Лоренс». Она почти уже засунула их в мусорную корзину, но потом решила, что такие нежные цветы она имеет право любить.

Для вечеринки Бретт выбрала узкое платье без рукавов из весенней коллекции Мартины.

Габриель предложил Бретт приехать на час позже начала вечера, но она настояла на том, что сама хочет приветствовать каждого, кто придет. Бретт заплела косу и, перед тем как выйти, еще раз посмотрелась в зеркало. Сладкий, нежный и ненавязчивый, как мимолетная память, запах исходил от роз, которые она поставила в фарфоровую вазу. Задумчиво она взяла один из нераспустившихся бутонов.

Прошли месяцы после ее разрыва с Лоренсом, и горький вкус предательства перерос в сладкий приятный аромат опыта. Лоренс научил ее многому, в личном и профессиональном плане, и она знала, что, куда бы она ни пришла, что бы ни произошло в будущем, маленькая его часть всегда будет с ней. Она заколола цветок в косу и вышла из квартиры.

Дом на проспекте Марсе был классическим зданием из известняка с большими пилястрами. Бретт была здесь только однажды. Ее удивляло, что частная жизнь Габриеля так отличалась от светской.

Он был наследником одного из известнейших виноделов Франции. Его родители настояли, чтобы он изучил их семейный бизнес, и до их смерти мода была только его хобби. Его предприятие было огромных международных масштабов. Он нанял кого-то управлять им, а сам открыл агентство «Л'Этуаль».

Жизнь Габриеля Жарре не зависела от комиссионных, которые он получал от своих моделей, и его дом был доказательством этого.

Дверь открыл слуга Габриеля и проводил Бретт в холл, который, как и любая комната в доме, служил галереей одной из крупнейших в мире коллекций картин. По пути в сад, где у фонтана ожидал ее Габриель, она прошла мимо полотнищ Пикассо, Утрилло, Мане, Дега.

Он расцеловал ее в обе щеки и предложил бокал шампанского.

— Боюсь, что это не «Жарре», но мы производим только скромное «Бургундское». Без шампанского, каждый знает, ты не можешь сказать до свидания.

Стали съезжаться гости. Бретт принимала их экспромты. Это означало, что они приехали не ради того, чтобы их увидели, и поэтому плата за вход не имела никакого значения. Обед, под аккомпанемент бродячего гитариста, игравшего в классическом стиле, был в виде «шведского стола», и гости ели в саду, и во всех комнатах дома.

Казалось, что бокал Бретт заполнялся сам собой, и, следуя намеку Габриеля, она никому не говорила без него «до свидания». Разговоры были легкими и непринужденными. Это была одна из лучших вечеринок со дня ее приезда в Париж. Когда все ушли, они с Габриелем сели у фонтана и проговорили до глубокой ночи.

— Мне надо идти, — сказала Бретт, поднимаясь с мраморной скамейки. — Все было действительно восхитительно! Спасибо.

— Ты возьмешь Нью-Йорк штурмом! Бретт молча кивнула, чувствуя, что ее голос выдаст слезы, и ушла.

Подъехав к Лефт Бэнк, она увидела раскаленный до бела шпиль Эйфелевой башни. Это было ее решением — приехать сюда, и оно было правильным. Она не всегда поступала верно, но Париж открыл для нее окна, в которые она могла наблюдать, и двери, через которые она смогла пройти, и здесь останутся незабываемые кусочки ее жизни и друзья, которые будут с ней всю жизнь.

«Каждый конец — есть начало чего-то», — подумала она, свернув на бульвар Сен-Жермен, и поняла, что пора возвращаться домой.

Глава 20

Бретт достала толстый белый махровый халат, повесила его на дверь и осторожно встала под поток воды. Ее собственная ванная комната в Сан-Ремо была удобна для принятия душа, но купаться она обычно любила в огромной фарфоровой лохани Лилиан.

Большую часть лета она провела в Кокс Коуве, где выздоравливала ее тетка. Когда Бретт вернулась из Парижа, она нашла Лилиан уже на ногах, разгуливающей каждый день по блокам. Доктора согласились, что тишина Кокс Коува лучше больницы. В их владении для прогулок была почти миля морского побережья, а также четыре акра леса, и это совмещалось с ухаживанием за садом и рисованием, что, конечно, должно было ускорить выздоровление Лилиан.

Довольная тем, что привезла из Парижа сандаловую пену, Бретт скользнула вниз по лохани до тех пор, пока пена не достигла подбородка. Успокаивающее действие ванны было ей необходимо после вечера, проведенного в сомнениях по принятию решения о приобретении дома. Бретт полностью вытянулась и ногой попыталась дотянуться до струи горячей воды. Она увеличила напор воды, и вся комната наполнилась ароматным паром. Она положила голову на подушку на краю лохани. На лбу выступили капельки пота, но ласковая вода была очень приятной. Она закрыла глаза, и вздох облегчения сорвался с губ.

Решение купить пятиэтажный дом было принято без особых раздумий, после того как Джефри пояснил преимущество оплаты налогов на собственность перед оплатой ренты, с одной стороны, и то, что это вложение денег в недвижимость, с другой. Проблемой для нее было привыкнуть к мысли, что она может тратить около двух с половиной миллионов долларов. Несмотря на все сведения о своем состоянии, Бретт никогда не думала о себе как о миллионерше, и тем более что может стать миллиардершей после смерти деда.

Она сжала натуральную морскую губку и крошечные ручейки воды побежали по ее груди, стали разбивать пузырек пены. Тепло воды проникало внутрь ее тела, делая его более податливым и восприимчивым.

Неожиданно Бретт ощутила страстное желание, не охватывающее ее со времени разрыва с Лоренсом. Она была молодой, энергичной, и ее тело желало мужского прикосновения. Чтобы унять возбуждение, Бретт яростно принялась тереть губкой руки и ноги. Ей никак не удавалось заглушить воспоминания о страсти, которую она познала с Лоренсом. «Будет ли еще в моей жизни такое?» — подумала она.

Вся сложность заключалась в том, что рядом с ней не было мужчины, если не считать Джефри Андервуда, но она не думала о нем как о поклоннике, хотя со дня операции Лилиан Джефри стал для нее больше, чем помощником в делах. Он регулярно звонил и справлялся о здоровье Лилиан и ее собственном. Когда Свен наконец приехал из Австралии, Джефри сопровождал его в больницу и вместе с Бретт ожидал, пока тот разговаривал с сестрой. Они втроем обедали в ресторане «Смит и Воленски».

Свен поглощал пищу последовательно, начиная с салата и печеного картофеля, который он, намазывая маслом, съедал по частям, и кончая бифштексом с кровью.

Он разговаривал только по необходимости, и, когда Бретт предложила ему комнату для гостей в Сан-Ремо, сообщил, что, так как Лилиан стало лучше, он этой ночью улетает обратно в Расин. Дед показался Бретт еще менее доступным, чем в телефонных разговорах, и она была рада присутствию Джефри.

С тех пор Бретт и Джефри встречались дважды: на обеде и опере «Манон Леско» в Мэт, и еще один раз во время ленча. Он был любезен и внимателен, но для Бретт все еще оставался неосязаемым. Его правильная речь звучала так, словно он громко зачитывал документ, а одежда и ухаживания были настолько безупречными, что временами Бретт было интересно узнать, расслабляется ли он и снимает ли когда-нибудь галстук. Но, несмотря на его манеру поведения, Джефри, казалось, был заинтересован ею. Очевидно, он разобрался в ее деятельности и теперь, как и в Париже, его помощь и советы были неоценимыми. Бретт не чувствовала давления с его стороны, и уже одно это делало его неплохим компаньоном.

Вода стала остывать, пузырьки исчезли. Бретт пошлепала пальчиками по воде, слегка разбрызгивая ее, решая, что предпринять: то ли освежить ее, то ли закончить свое омовение. Решив последнее, она поднялась и завернулась в огромное черное с белым полотенце. Хильда и Альберт были вместе с Лилиан в Кокс Коуве, поэтому в квартире, кроме нее, никого не было. Прислушиваясь к тишине, она прошла через холл в свою комнату. Собираясь на обед с Джефри, Бретт со всей тщательностью продумывала свою одежду. И вовсе не для того, чтобы сразить его, а просто по сравнению с его всегда безупречным видом чувствовала себя слегка растрепанной и неряшливой. Сегодня вечером они встречались с Лизи и Джо в ресторане «Сохо», и ей хотелось чувствовать себя уютно и расслабленно, а не зажатой, как это обычно бывало в присутствии Джефри.

«Лизи и Джо на самом деле идеальная пара», — подумала Бретт, когда стояла у гардероба с платьями в ожидании вдохновения.

В первый раз после ее возвращения из Парижа они приезжали в Кокс Коув. Они много смеялись и болтали. Освежительные напитки со льдом так подействовали на них всех, что Лизи и Джо остались на ночь. Они были верными друзьями, и тот день прошел в полной гармонии.

Лизи была Лизи. Она была и Лиз Пауэл, репортер с «горячих точек», бесстрашной и очаровательной. Она была серьезной и веселой, а ее, казалось бы, легкомысленные замечания были очень разумны. Бретт было хорошо и надежно со своей подругой.

Джо был ласковым, веселым и влюбленным. С Лизи он был открыть™ и честным, и верил, что она никогда не предаст его веры в нее.

Достав черное газовое платье фирмы «Норма Камали», она вспомнила, что в свое время у Джо к ней была безответная любовь, но сейчас ее это не волновало. Решив, что, если бы тогда у нее не возникло простых дружеских чувств к Джо, теперь это могло бы стоить счастья Лизи. Бретт застегнула широкий черный кожаный пояс с серебряной пряжкой на спине. «Я давно уже должна была бы понять, что для меня нет справедливости там, где существует мужчина», — подумала она, подкрашивая губы и подводя глаза. Она расчесывала волосы до тех пор, пока ее блестящие локоны не оттянулись. Бретт надела ожерелье, но тут же решила, что серебряных с бирюзой серег будет вполне достаточно. Осмотрев себя в зеркало, она развеселилась:

— Ты встретишь высокого, темного красивого странника, — сказала она своему отражению. — А может быть, и нет. Может быть, высокого и светлого, но все равно надо бы присмотреться к нему.

Наверно, сейчас ей следует пройти мимо своих внутренних ощущений и действительно попытаться увидеть в Джефри героя своего романа. В тот момент, когда она надевала серебряные сандалии, зазвонил интерком. Бретт посмотрела на часы.

«Джефри, как обычно, пунктуален», — подумала она и пошла открывать дверь.

— Сегодня вы просто очаровательны, — сказал Джефри.

— Спасибо, проходите.

Она посторонилась, пропуская его, слегка отвернувшись и пряча улыбку. «Это что-то новенькое», — подумала она. Он не только никогда не отмечал ее внешность, но сам — символ официозности — был сегодня без галстука!

Она сказала ему, что вечеринка будет неофициальной, в расчете на то, что он примет к сведению и вместо белой рубашки под костюм наденет голубую. Но такого она никак не ожидала. На нем были твидовые брюки цвета хаки, белая рубашка, темно-синий пиджак и коричневые туфли с желто-серебристыми носками. Без обычно подложенных плечей и жесткого покроя пиджака Джефри оказался более худым. «Он кажется почти хрупким», — промелькнуло у нее.

Джефри достал блестящую коричневую коробку, которую прятал за спиной.

— Это вам, — сказал он. Прежде чем открыть ее, Бретт почувствовала резкий сладкий аромат шоколада.

— Ммм… этот дьявольский запах! — воскликнула она, изучая верхний слой ассорти из шоколадных конфет. — Мне очень хочется попробовать одну, пусть даже перед едой. Один трюфель не повредит. Спасибо. Очень вкусно.

Она улыбнулась и откусила кусочек.

— Не хотите? — предложила она.

— Выберите сами одну для меня, — ответил он, и легкая улыбка тронула его тонкие губы.

— Хм… Вы похожи на мужчину из шоколада с орехами, — сказала она, подавая ему конфету. — Я верно выбрала?

Она посмотрела Джефри в лицо, пытаясь понять, что было спрятано под его сверхлюбезностью, и не смогла. Его брови, светлые, как и волосы, казались белесыми, невыразительными.

Он положил конфету в рот.

— Прелестно, — сказал он.

— Наш Хичкок из Бранденбурга придумал действительно интересные проекты. Можно выехать посмотреть мой дом. Он сказал, что уже к концу сентября закончится ремонт, и я смогу перебраться туда всего через шесть недель, — сказала Бретт, присаживаясь на диван.

— Они являются инновационной архитектурной фирмой, и их работа очень высокого качества. Силами этой фирмы проводится ремонт в конторе Ларсена и в моей квартире, — ответил он.

— А где вы живете, Джефри? — спросила Бретт.

— На углу Шестой и Третьей авеню, очень удобно. Мне нравится ходить на работу пешком. — И он сел перед ней на диван.

— У вас и в Расине дом? — Бретт поняла, как мало она знала о Джефри не как о сотруднике «Ларсен Энтерпрайсиз», а человеке.

Он подвинулся.

— Нет, теперь уже нет. Основное время я провожу здесь, в Нью-Йорке, поэтому когда прилетаю в Расин, то мне достаточно отеля.

— Я полагаю, вы знаете, что я родом оттуда, но я не могу сказать, что была там, так как мы с мамой уехали, когда я была совсем маленькой. Когда-нибудь мне удастся приехать и посмотреть на дом моего деда и на то место, где начинался наш семейный бизнес. А вы откуда родом? — спросила Бретт.

— Уоренс Корнере, Миннесота. Это маленькое местечко, знаменитое цветоводческими хозяйствами. Я не был там уже много лет. Во сколько мы договорились встретиться с вашими друзьями? — спросил он, глядя на часы.

— Джо и Лизи живут на углу Семьдесят пятой и Колумбус, поэтому они пешком могут дойти до нашего дома. А потом мы возьмем такси. Они будут здесь с минуты на минуту, может, нам спуститься?

— Конечно, я думаю было бы лучше их встретить, — рассудил Джефри. — Пойдемте.

Бретт сама собиралась их встретить. Никто из ее друзей не был знаком с Джефри, и ей не терпелось узнать их мнение о нем.

— Это место — обычный салон, не очень большой, чтобы его разглядывать, но кормят здесь действительно вкусно, — сказал Джо, когда такси остановилось на Принц-стрит.

Когда они вошли, все места за стойкой были заняты: люди стояли и сидели локоть к локтю, ведя беседу.

Их проводили к кабинке из темного дерева и Бретт с Джефри сели напротив Лизи и Джо.

— Бретт сказала мне, что вы недавно поженились. Примите мои поздравления и пожелания.

— Спасибо. Мы провели медовый месяц в Японии, и думаю, что Лизи готова туда переселиться, — сказал Джо.

— Совсем нет! — сказала Лизи, шлепнув его по руке. — Он дразнит меня: мне все там по росту, значит, я должна чувствовать себя как дома, так считает Джо.

— По делам фирмы «Ларсен» я бывал в Японии несколько раз. Это живописная страна, — сказал Джефри.

— А где вы изучали право, Джефф? — спросила Лизи.

— Извините, Джефри. Я окончил Иель, — ответил он.

— Ой, а когда? Друг моего брата учился в этой юридической школе, — продолжала Лизи.

— На самом деле это было очень давно. Больше похоже, что я мог бы учиться с отцом друга вашего брата. Но лучшим в этой Школе законов было ее окончание.

Повернувшись к Джо, он спросил:

— Наверное, изучение скульптуры — мучительный процесс?

— Да, действительно. В детстве я пытался высекать фигурки из всех камней, которые мне попадались. Моя мама надеялась, что я перерасту свое увлечение. До сих пор не могу поверить в свое счастье — заниматься тем, что приносит мне такую радость.

Джо описывал свою работу, делая зарисовки на белой бумажной скатерти. Они прервали беседу только после выбора блюд. Бретт попыталась уговорить одного из своих компаньонов заказать сладкое мясо в соусе из сливок с «Кальвадосом», но не нашла желающих.

После еды Бретт и Лизи извинились и направились в женскую комнату.

— Ну и как? — небрежно спросила Бретт.

— Его немного сложно понять. Он очень любезен, внимателен, хотя… Он постоянно наблюдает за тобой, — сказала Лизи.

— В самом деле? Я тоже не знаю, что с ним делать. Он кажется интересуется всем, чем я занимаюсь, и во всем старается помочь мне. Больше того, он прекрасно ухаживает. Мне на сегодня и этого достаточно.

— Ты уже на все готова, — заметила Лизи.

— Да нет, это просто развлечение, — запротестовала Бретт.

— Это только наблюдение. Он единственный, кто прокомментировал свой возраст. Но я больше не скажу тебе ни слова. Я только рада, что ты опять становишься похожей на прежнюю Бретт. — И она слегка провела помадой по верхней губе. — У тебя тоже красная? Слушай, тебя не тошнит?

— Нет. Я как раз подумала о земляничном муссе, который заказала на десерт, — сказала Бретт.

— Наверно, я переела. На станции я так занята, что порой вместо еды жую жвачку. Пошли. Этот мусс действительно соблазнительный.

После ресторана вся компания отправилась побродить по узким песчаным улочкам Сохо. Они остановились на углу Принц и Мерсер у галереи Клайтон, где выставлялась одна из работ Джо.

— Ларсен приобретает огромное количество произведений искусства. Гретхен Полинг, наш художественный консультант, должна посмотреть твою работу, — сказал Джефри.

— Мне это очень нравится. Я уже говорил, что это здоровый бизнес — вкладывать деньги в художественные произведения, — ответил Джо.

Лизи, обнимавшая его за талию, смотрела на него с гордостью, но одновременно и по-хозяйски.

— Ты похожа на гномика, Лизбет. Ты готова примириться с этим хотя бы на денек? — спросил Джо.

— Я подумаю, — ответила Лизи.

— Я бы хотела еще немного прогуляться, Джефри. Как вы смотрите на это? — спросила Бретт.

— Ночь только начинается, — ответил он с улыбкой.

Когда Джо и Лизи ушли, Бретт с Джефри побрели дальше по улице. Остановившись на углу, пропуская проходящий транспорт, Джефри предложил Бретт руку. Она улыбнулась и крепко сжала ее, думая, что он действительно человек из другого времени.

На Мерсере они остановились на площади фотографов, одном из излюбленных мест Бретт со времени ее учебы в школе. Книжные магазины были завалены до краев книгами по любому вопросу в фотографии, и она обрадовалась, увидев их такими же людными, как раньше. Это так захватило ее, что она почти забыла, что не одна. Когда они вышли из магазина, Джефри вручил ей книгу работ французского фотохудожника Генри Картье-Брессона.

— Мне показалось, что это должно вам понравиться, — сказал он.

— Джефри, вам действительно не надо было этого делать, — запротестовала Бретт.

— Пожалуйста, примите ее. Сделайте одолжение, — сопротивлялся Джефри. — Вам даже не придется нести ее до дома, — сказал он, сунув книгу под мышку.

— Спасибо, надеюсь, я не показалась вам неблагодарной.

Бретт взяла его под руку, стараясь не допускать мысли, что ей нравится его внимание.

На Брум-стрит они свернули на восток, решив поискать кафе, где можно было бы пропустить рюмочку. Подойдя к Вустер-стрит, Бретт заметила желтый флажок на мрачном здании, в котором когда-то был завод. Он лениво развевался на легком ветерке. Уже почти пройдя мимо, она заметила имя Захари Ярроу, — Подождите минутку, — сказала она, остановившись, чтобы прочитать вывеску: «Театр „Тяжелое бремя“ дает представление спектакля „Прошли времена для хороших манер“ в постановке Захари Ярроу.

— Кто-то из ваших знакомых? — спросил Джефри.

— По-видимому, так, и я виделась с ним много лет назад.

У Бретт был очень ограниченный круг людей, с кем она могла бы вспомнить свою жизнь. Люди приходили и уходили, как заплаты на пестром одеяле, некоторые большие, некоторые маленькие, некоторые яркие, а некоторые бледные. Ей вдруг захотелось прикоснуться к части ее прошлого — человеку, которого она любила и потеряла, хотя и не по своей вине.

Бретт и Джефри вошли в здание через черную стальную дверь, которая подпиралась огнетушителем, и остановились от удушливой жары. Джефри задержался у входа, а Бретт прошла внутрь. Она спросила женщину, сосредоточенно читавшую программу за складным столом, дома ли Захари. Сняв очки, женщина извинилась и быстро взлетела по лестнице.

Через минуту Бретт услышала шаги, и Захари предстал перед ней. Он был в потертых джинсах и грубой рабочей рубашке, с трубкой в зубах. Он стал еще худее и как-то ниже ростом, но его глаза блестели по-прежнему.

— Я увидела вывеску… — начала она растерянно.

Бретт понимала, что встреча с ней напомнит Захари трагический эпизод в его жизни, и не была уверена, обрадуется ли он ей.

— Бретт… Я часто вспоминал тебя, хотел знать, что с тобой стало, — прошептал он.

Слова с трудом подбирались. Последний раз она видела его в наручниках, после того как суд признал его виновным в непреднамеренном убийстве.

— Ты написал пьесу, — сказала она.

— Эх, я много написал за последние годы. Это счастливая случайность, что я в городе. В основном я работаю в периферийных театрах. Последние два года я жил в Миннеаполисе. Там родились мои «Прошли времена…».Здесь спектакль идет до конца месяца, а я уезжаю послезавтра. Все эти дни в Нью-Йорке я работал как проклятый.

Рассказывая, он не отрывая глаз смотрел на нее.

— Ты уже закончила школу?

— Давно. Шесть лет я прожила в Париже и только недавно вернулась, — сказала она, не зная, что добавить.

— Отлично, малышка. Ты похожа на первый день весны — свежий и многообещающий. Я рад.

Он глубоко затянулся и выпустил дым так медленно, что он повис в воздухе, как туча.

— Очень рад, что ты зашла, Бретт. Ты была очаровательным, особенным ребенком, и похоже, ты осталась такой же. Чтобы начать жизнь заново, я должен был некоторые свои воспоминания запереть в сундук. В основном я держу его закрытым. Даже сейчас я не могу его отпереть и покопаться внутри.

Захари взял ее руки и поцеловал в лоб.

— Оставайся такой всегда… — сказал он, затем повернулся и медленно скрылся.

Джефри, наблюдавший со своего места у двери, появился в тот момент, когда первая слезинка покатилась по ее щеке.

— Вы не хотите пойти домой? — спросил он, беря ее под руку.

— Да, — сказала она слабым голосом. По дороге домой Бретт все время смотрела в окно автомобиля. Она страдала от невыносимой боли одиночества. Ей был нужен кто-нибудь, для кого она не была бы дополнительным багажом, который можно выбросить при случае, если дорога окажется нелегкой, а кто-то, кто смог бы исцелить ее израненную душу.

Подъехав к ее дому, Джефри спросил:

— Вы хотите, чтобы я остался, или вам надо побыть одной?

— Извините, я не так планировала закончить этот вечер, но, наверно, сейчас из меня не получится приятной компании, — сказала она.

— Вам ничего не надо объяснять. Джефри положил ей руку на плечо, быстро поцеловал в губы и смутился.

— Доброй ночи, Бретт.

— Доброй ночи, Джефри. Надеюсь, я не напугала вас. Обычно у меня другое настроение, — сказала она.

— Не беспокойтесь.

Глава 21

«Я не работаю четыре месяца», — подумала она, сознавая, как много прошло мимо нее в организационной неразберихе съемок и как давно она не испытывала чувства удовлетворения от своей работы. Но тетя Лилиан теперь здорова, переезд и ремонт закончились, и она снова готова взяться за свою камеру и снимать. Все будет не так страшно, как грозил Тодд.

На следующий день Бретт сидела напротив Лизи за столиком в ресторане. Измученная с утра и после тридцатого звонка получившая только четыре приглашения показать свой альбом, Бретт очень обрадовалась приглашению Лизи. Они несколько раз договаривались встретиться у Бретт на завтраке, но каждый раз в последний момент Лизи отказывалась. Сегодня она проводила исследование действия пестицидов на продукты питания, предназначенные для продажи, и оказалась недалеко от дома Бретт. Бретт предложила ресторан, удобно расположенный для обеих.

— Вы готовы заказывать? — спросил официант.

Бретт уже хотела сказать «да», но Лизи остановила ее.

— Еще нет. Дайте нам, пожалуйста, несколько минут подумать, — сказала она и, повернувшись к Бретт, воскликнула:

— Отгадай!

— Ты станешь репортером на Луне? — рассмеявшись спросила Бретт.

— Помнишь ту ночь в ресторане, когда мне стало плохо после обеда? И завтраки, от которых я отказывалась? Мне тоже было плохо!

Бретт не сразу поняла, почему ее подруга так радуется, что ей плохо.

— Лизи, ты не…

— Да, у меня будет ребенок! — восторженно заявила она. — Мы с Джо часто об этом говорили, еще когда не были женаты. Мы оба знали, что хотим семью и на самом деле не видели причин ждать.

— Ой, Лизи, не знаю, что сказать. Я так рада за тебя, — сказала Бретт, и слезы брызнули из ее глаз.

Лизи взяла Бретт за руку.

— Не плачь, а то я тоже сейчас разревусь, и нам понадобится швабра, чтобы вытереть лужу! Я плакала, когда меня тошнило. Мой доктор говорит, что это все из-за увлечения гормонами, и все же я счастлива. Мы все с Джо распланировали. В наши дни многие журналисты работают во время беременности, и я тоже смогу остаться на работе почти до родов. Мы с Джо решили, что после рождения малыша я возьму отпуск по материнству, а потом мой график будет гибким — ведь у меня море помощников. Не исключая моей мамы. Этот ребенок для нее действительно много значит, особенно после трагедии с Кэт.

Когда официант появился снова, Бретт заказала салат из крабов, а Лизи попросила суп из раков, домашний салат по-русски и бифштекс с кровью с гарниром.

— Ты же понимаешь, я ем за двоих, — подмигнула она Бретт.

И Бретт вспомнила, как странно казалось думать о Лизи как о тетушке, а теперь ее лучшая подруга готовится стать матерью.

— Лизи и Джо становятся мамой и папой. Как звучит, а? — шутила Бретт.

— Понимаю, что это не сразу доходит. Наша жизнь полностью изменится, наверно, даже больше, чем я представляла. Но Джо продлит свой контракт с «Монсеньером». У них те же требования к нему, а платят даже больше. А все, что касается моей работы, думаю, что настанут лучшие времена. В Службе новостей я стою на твердой почве, моя работа респектабельна, и в основном я работаю в городе.

— Ты будешь прекрасной матерью, Лизи. Ты добрая, спокойная и всегда смотришь в корень. Кроме того, у тебя есть огромное чувство юмора, и, думаю, оно пригодится.

После еды Бретт выпила кофе, а Лизи съела двойную порцию шоколадной ватрушки с молоком.

Был ясный октябрьский день, больше похожий на летний, и, свернув в тень парка, Бретт наконец спаслась от солнцепека. «Я действительно счастлива за нее, за них, — подумала она, но голос внутри монотонно пел:

— У Лизи есть все — великолепная карьера и прекрасный муж. У Лизи есть все».

Новости Лизи были настолько ошеломляющими, что Бретт все забыла. Вместо того чтобы возвратиться к звонкам, Бретт перелистывала накладные, по которым всегда аккуратная Тереза запланировала завтра заплатить. Оказалось, что несколько ее французских клиентов не собирались оплачивать счета теперь, когда она уже не жила в Париже. Ее мысли вертелись вокруг Лизи и Джо. У них реальный брак, а теперь они ждут реального ребенка, и у них будет самая настоящая семья.

Она взяла ключи от парка. Четыре квартала входят в этот парк, являющийся частной территорией, и металлическая ограда не дает доступа непрошеным гостям. Она открыла ворота, закрыла их за собой и побрела к скамейке около кормушки для птиц. Не успела она присесть, как вошла молодая женщина, ведя за руки двух малышей. Бретт решила, что маленькому мальчику было около четырех лет, а его сестричке — года два. Одетые в яркие полосатые свитера и комбинезоны из грубой ткани, они гоняли птиц и белок и бросали в воздух ветки с желтыми и красными листьями. Их мать резвилась вместе с ними.

«Я даже не могу вспомнить, веселилась ли когда-нибудь с мамой», — подумала Бретт. Продолжая наблюдать, она подумала, что Дэвид и Лизи выросли вместе со своими родителями, которые позволяли им быть детьми, и любили и принимали их, потому что они были их плотью и кровью. Очевидно, у Джо было сходное с Джефри воспоминание. А у нее не было таких воспоминаний. Она была благодарна Лилиан, единственной, кто подарил ей то детство, которое у нее было, но это не заменяло ей то, в чем отказала мать.

Теперь Лизи и Джо продолжат ту воспитывающую любовь, которую они видели в своих семьях, а она будет смотреть и удивляться, почему всего этого не может быть у нее.

Бретт тихонько откатила красный с белым мяч, упавший у ее ног, назад к детям, кивнув головой в ответ на слова благодарности матери.

«Если Лизи и Джо будут такими же родителями, как их, означает ли это, что мне предназначено стать такой же матерью, как моя? — эта мысль так испугала ее, что она вздрогнула и вскочила на ноги. — Это невозможно. Я не допущу этого». моя?

Бретт направилась к стоянке такси. Маленький мальчик прокричал: «До свидания» и замахал рукой. Его сестричка помахала ручкой вслед за братом.

— До свидания, — крикнула Бретт.

«Черт возьми, у меня есть моя работа, все остальное будет позже», — подумала она, успокаивая себя.

Заперев ворота на замок, она поспешила через улицу, чтобы успеть пообедать вместе с Лилиан. Бретт звонила своей тетке каждый день, и не реже одного раза в неделю у них были совместные или ленч, или обед. Сегодня Лилиан сама приготовила мясо.

— Ты точно знаешь, что мне нечем тебе помочь? — спросила Бретт, устраиваясь за стол в гостиной.

— Совершенно, мне это доставило огромное удовольствие. Я совсем забыла, как я люблю готовить. Кроме того, Хильда ни разу не брала отдыха со дня моего сердечного приступа.

Лилиан поставила тарелку перед своей племянницей. Во время обеда Бретт сказала Лилиан о неожиданном столкновении с Захари. Она впервые с той ночи говорила об этом, и время помогло представить эту болезненную встречу в ином свете. Она также рассказала, что Джефри Андервуд назначил ей свидание и потом проводил ее до дома в тот вечер.

Лилиан расстроилась, когда Бретт сообщила ей о намеченном отъезде Лизи и Джо и сразу же собралась в поход по ее любимым магазинам игрушек.

— Ты же знаешь, что эта одна из причин, почему я согласилась не переделывать твои комнаты и здесь, и в Кокс Коуве.

— Извини, — сказала Бретт, не поняв связи между ее сообщением и внешним видом ее комнаты.

— Я просто подумала, что, если они останутся прежними, твой малыш полюбит их также.

— Прекрасная мысль, тетя Лилиан, но боюсь, тебе придется немного подождать!

Бретт старалась говорить весело, но она не помнила дня, чтобы ее тетка была столь прозорливой. Она пила кофе в гостиной с Лилиан, когда приехал Джефри, как обычно, вовремя.

— Добрый вечер, миссис Кокс. Рад вас видеть здоровой. Вы выглядите, будто и не болели.

Джефри, согласно этикету, подождал, когда Лилиан подаст ему руку. Он нежно поцеловал Бретт в щеку и сел напротив них.

— Очень рада вас видеть, мистер Андервуд. Я полагаю, что вы тот молодой человек, который предохраняет моего брата от бед. Бретт немного рассказывала о вас.

При этих словах Джефри несколько напрягся, но быстро расслабился, поняв, что Бретт не могла сказать ей больше, чем сама знала о нем.

— Я не так молод, миссис Кокс, и факт, что мистер Ларсен редко попадает в беду, не моя заслуга, а его высочайшее чутье в делах. Кстати, пожалуйста, называйте меня Джефри.

Пока они обсуждали их дела, Лилиан наблюдала за Джефри. В нем было что-то знакомое и вызывающее смутное беспокойство. Его темно-синий костюм, сидевший безукоризненно, белая рубашка и серебристо-голубой галстук выглядели свежими, хотя в этой одежде он провел целый день.

Казалось, его светло-голубые глаза видели все, но не показывали вида. И вдруг ее словно обожгло: несмотря на его довольно хрупкую фигуру, он напомнил ей Свена. Это вызвало у нее замешательство.

«У моего брата потрясающая способность нанимать людей, похожих на него», — подумала она. Но в отличие от Свена Джефри казался общительным и, очевидно, ему нравилась Бретт. И Лилиан попыталась прогнать свои сомнения.

Джефри и Бретт собрались уходить.

— На следующей неделе обедаем у меня, тетя Лилиан. Не могу обещать, что такой же вкусный: я до сих пор еще очень неважный повар, но я постараюсь.

Лилиан была рада, что у Бретт такое приподнятое настроение. «Может быть, этот молодой человек и подходит ей», — подумала она.

— Хочу повторить еще раз, что мне было очень приятно увидеться с вами, миссис Кокс, — с улыбкой сказал Джефри, но Лилиан заметила, что глаза его при этом не улыбались.

Глава 22

В январе Бретт блистательно преодолела недоступную нью-йоркскую крепость моды, воздвигнутую от непрошеных гостей.

Бретт надеялась найти общий язык с Фозби, но, как и весной, та была любезна и дружелюбна, но по-прежнему уклонялась от любого разговора о деле. Несколько раз она пыталась дозвониться до Малколма, но он не отвечал на ее звонки. С тех пор как Бретт видела его в последний раз, она стала задумываться о его здоровье. Но его фотографии появлялись регулярно, а слухи о его нелепых проделках продолжались. Бретт не могла поверить, что он все еще обижался на то, что она не позвонила ему, когда приезжала на свадьбу Лизи, и относила поведение Малколма к странностям его характера.

Ее рекламный альбом с работами проделал круг. Однако она снимала только для журналов «Гламор» и «Селф», но и они поручали ей лишь внутренние стороны обложки. Это привело ее в рекламную межрегиональную компанию Алексы Старр.

Бретт тщетно пыталась доказать Алексе, что ее идея показа моделей на открытой площадке под звездным небом была неудачной для повседневных костюмов. Но у Алексы был уже составлен свой сценарий, поэтому в холодную темную ноябрьскую ночь они приступили к съемкам.

Реальность была далека от представлений Алексы, и это доводило всех до отчаяния. Она сама выбрала модель — стройную, тонкую девушку с копной огненно-рыжих мелких кудрей. Когда модель была уже готова, Алекса воскликнула:

— Ее волосы закрывают большую часть платья. Они так… похожи на проволоку. Можно что-нибудь сделать с этим?

После часового выпрямления волос с помощью горячего утюга бригада разместилась на поле с травой почти по пояс. Бретт было холодно и неуютно в куртке и сапогах и она понимала, что модель, на которой была только шелковая одежда, просто окоченела. Алексу это не волновало. Невзирая ни на что, реклама должна окупить коллекцию.

— Звезд недостаточно. И мне нужно, чтобы над ней горела звезда поярче, — зло сказала Алекса, будто могла приказывать звездам.

Чтобы охватить небо, полное звезд, поле и модель в одну рамку, Бретт использовала длинные линзы.

— Я едва различаю одежду. А она должна быть четкой, вот что я могу сказать! Алекса упорствовала на своем:

— Я точно обрисовала тебе, что я хочу. Почему ты не можешь этого сделать?

«Потому, что это невозможно, глупая ты сука», — вертелось на языке у Бретт, но она прикусила язык и работала до тех пор, пока Алекса не пришла в восторг.

К удивлению Бретт, ее портреты вызвали большой интерес. Бретт фотографировала для новостей и популярных изданий по всей стране разных людей, от астронавтов и евангелистов до зоологов. Это было не тем, в чем она хотела утвердиться, но она должна была влезть в американские журналы мод, чтобы доказать, что ее парижская практика была высокопрофессиональной. И все равно она гордилась своей работой, которая давала ей возможность платить Терезе жалованье. Несколько лет Бретт обеспечивала себя сама и гордилась этим.

Журнал «Нью-Йорк Стиль», претенциозное новое издание, заказал Бретт снять пять предпринимателей для одного из своих разделов под названием «Сладкая справедливость». Это должна была., быть краткая биография людей из Нью-Йорка, показавших уникальное мастерство в частном секторе рынка и увеличивших свой капитал до миллиона долларов. Бретт начала читать их рекламные листы, которые прислал ей редактор, но быстро остановилась, решив, что не должна иметь заранее составленного представления об этих персонажах, чтобы в процессе общения с ними непосредственно естественнее запечатлеть их на пленке.

Бретт всегда старалась найти таких людей, которые ни разу в жизни не фотографировались. Обычно они смотрели в камеру с трепетом, от легкого беспокойства до паники, и она проводила свои портретные съемки в условиях, отличающихся от съемок моделей.

Она поняла, что музыка помогает улучшить настроение, поэтому всегда имела кассеты с записями от классики до блюзов и предлагала клиенту самому выбрать мелодию. Она также предоставляла им возможность проявить свою индивидуальность в одежде и приходить на съемки в том, в чем они себя лучше чувствовали. Для женщин всегда предлагалась помощь парикмахера и гримера, а мужчинам — услуги почистить их костюм. Некоторые обижались на такие предложения, другие воспринимали это как приятный сеанс, как частную консультацию по их внешности.

Несмотря на сильный снегопад, который начался с утра и шел целый день, все пять клиентов оказались исполнительными и в основном менее спесивыми, чем она ожидала.

Наибольшей неожиданностью оказалась Маргарет Биль, президент и управляющий фирмы «Я сделаю это, Инк». Частный бизнес в сфере обслуживания, которым она занялась, чтобы заработать деньги во время летних каникул, процветал, и Биль упивалась своим успехом. Она приехала на полчаса раньше с двумя ассистентами, радиотелефоном, диктофоном и компьютером и превратила приемную в свой кабинет. Даже в гримерной она продолжала работать.

— Если я не буду думать о своем бизнесе, кто-то другой подумает о нем, — сказала она, и, пока Бретт налаживала освещение, диктовала заметки своему управляющему.

Потом Биль сообщила, что ей надо прерваться, чтобы дать пятиминутное интервью радиостанции в Сиэтле, новом отделении ее фирмы. Она принесла с собой телефон и начала оживленно рассказывать об истории ее компании. Бретт, понимая, что может сделать естественный снимок Маргарет Биль, принялась за работу. В течение ее разговора Бретт отсняла две пленки и была уверена, что именно эти фотографии будут самыми лучшими.

— Я рада, что день подходит к концу. Кто следующий? — спросила Бретт Терезу, которая поднялась, чтобы принести ей кофе.

— Ему не назначено время, Дэвид Пауэл, — прочла Тереза в книге записей, — его фирма…

— Дэвид Пауэл? Не может быть! Дай посмотреть его листок. Это он! Это брат Лизи. Она говорила мне, что штаб-квартира «Руки вверх» переезжает в Нью-Йорк, но я не ожидала, что он может оказаться в этом списке.

— Здесь говорится, что фирма открывается в марте. Это для мартовского выпуска журнала, да? Я думаю, очень хорошая реклама, он выглядит очень приятным, — сказала Тереза. — Я спущусь и провожу твоего друга наверх.

Впервые за этот день взглянув в зеркало, Бретт нырнула в гримерную, покрасила губы и завязала черным серебряным шнуром волосы в «конский хвост», поправила аметистовый фланелевый костюм и одернула красный кашемировый джемпер. «Лизи сказала, что он опять стал похож на самого себя», — подумала Бретт с надеждой.

— Дэвид! Я вижу тебя, но все еще не верю, что ты здесь! — Бретт обняла его и взяла его холодные руки в свои.

— Я удивлен, как и ты, но рад видеть тебя, Бретт. Ты прекрасно выглядишь. Это тебя надо фотографировать, а меня в паре с тобой в качестве отвратительного снеговика.

Он стряхнул снег с кожаной куртки, а снежинки на его волосах стали быстро превращаться в блестящие бусинки воды.

— Не переживай, мы позаботимся обо всем, — сказала она. — Когда ты приехал?

— Вчера ночью. Сегодня после полудня я впервые заглянул в карточку, которую дал мой помощник, когда я уезжал из Калифорнии. И там была ты, прямо в моем кармане!

Дэвид казался не таким напряженным, как на свадьбе Лизи, и Бретт подумала, что время делает свое благодатное дело.

— Мне нужно снова привыкать к этой погоде. Калифорния меня испортила.

— В твоей карточке написано, что «Руки вверх» открывается здесь в марте, а тогда все уже будет позади, — сказала Бретт.

— Ха, но я-то буду здесь все время. Поживу со своими стариками, пока не найду собственного жилья.

Бретт представила ему Роки, который должен был привести Дэвида в порядок, и они все болтали, пока Роки сушил ему волосы и припудривал нос и лоб.

— В инструкциях сказано надеть то, в чем ты хорошо себя чувствуешь. Надеюсь, это подойдет.

На Дэвиде были хорошо поношенные джинсы из грубой ткани и голубая рубашка с расстегнутым воротником.

— Это не фирменная одежда для успешного ведения дел, но я надеваю костюм и галстук в случае крайней необходимости, обычно на встречах с банкирами, но теперь, когда «Руки вверх» аккуратно возмещает все инвестиции, их не волнует, как я одет! — шутливо сказал он.

— Ты первый сегодня, кто не выглядит будто открыл Америку. Выбирай, где тебе удобнее.

Дэвид выбрал табуретку, сел, поставив ноги на ступеньку, рассматривая Бретт, устанавливающую освещение и отражатели.

— Я делаю так, чтобы увидеть твои глаза сквозь твои очки.

— Если это упрощает жизнь, я их могу снять. На самом деле они для профилактики. Когда я сбрил усы, вы с Лизи смеялись надо мной, и мне потребовалось что-то, что бы сделало меня старше и более похожим на владельца компании. Я так к ним привык, что по утрам сразу тянусь за ними.

— Отлично, мы сделаем несколько снимков с очками и без них.

Они говорили, а Бретт фотографировала, следя за беседой и давая Дэвиду возможность рассказать о его фирме. Она схватывала его мимику, когда он рассказывал о своих делах, и ловила себя на том, что его ответы помогают ей сделать снимки выразительными.

— Если бы я не знала, то подумала бы, что ты говоришь о какой-то игре или хобби, а не о полупроводниках! — заметила Бретт перед последним кадром.

— Работать администратором — необходимое зло. Мир думает, что это трудная работа, когда на самом деле она делает меня счастливым как ребенка с новой игрушкой.

Дэвид нетерпеливо ерзал на табуретке. Бретт вдруг поразилась, насколько он красив. Причем красив не как модели, с которыми она работала. Она невольно любовалась его характерным подбородком и вьющимися каштановыми волосами, которые, казалось, так и ждали, чтобы их потрепал ветер… или пальцы. Может, это из-за грубых джинсов и рубашки, но его широкие плечи и прямая осанка напомнили Бретт ковбоя в седле.

— В недалеком будущем каждому потребуется компьютер, и я мечтаю, что «Руки вверх» заставят смотреть на это, как на само собой разумеющееся, — сказал Дэвид.

— Конец! — сказала Бретт, делая последний кадр на пленке.

— Что ты сказала? — улыбнувшись спросил Дэвид.

— Извини, привычка. Мы закончили. Давай посмотрим, что там на улице, я умираю от любопытства.

Они подошли к окну. Два этажа под ними снег покрыл пушистым одеялом. Блестящая черная железная изгородь вокруг парка словно плавала в облаках, а снег все падал хлопьями, которые кружились вокруг уличных фонарей, перед тем как тихо приземлиться на мягкую подушку земли.

— Я собирался предложить тебе пообедать, но в такую погоду, наверно, это не самая лучшая идея. Посмотри, нет даже пешеходов, не видно следов! — сказал Дэвид.

— Прекрасная безлюдность. Но я голодная, и мы можем пообедать здесь, наверху.

— Наверху? — спросил Дэвид.

— Да, это мой дом, здесь — студия, а я живу на верхних трех этажах.

— Тогда, я полагаю, твоя работа — легкий ветерок.

— Кто бы говорил. Я наслышана о твоих разрастающихся владениях с теннисным кортом и бассейном.

— Я продал тот дом несколько лет назад.

— Извини.

— Все нормально. Я не терплю людей, вечно действующих с большой осторожностью. Мне было бы легче, если бы я мог говорить о смерти Кэт. Так что с обедом? Если это приглашение, то я его принимаю, но с одним условием: готовить буду я.

— Тебе Лизи рассказывала о моих кулинарных способностях? — рассмеялась Бретт.

Дэвид помог Бретт убрать оборудование в сейф, и они направились наверх в ее апартаменты. В освещенных нишах в блестящих вазах стояли пышные цветы.

— Очень красиво. XIX век, да? — спросил Дэвид, проведя рукой по крышке стола из вишневого дерева. — Не удивляйся, Кэт интересовалась антиквариатом, поэтому и мне пришлось изучать его.

— Да, это ампир или что-то вроде этого, как сказал Клаудио. На самом деле я не очень разбираюсь в стилях. Я знаю, что мне нравится, и мой архитектор предложил одного своего дизайнера, который вместо того, чтобы демонстрировать свои вкусы в моем доме, прислушался к моим.

— Я хотел бы узнать его имя и телефон. Когда я подышу себе квартиру, мне понадобится его помощь, — сказал Дэвид.

— Хорошо. А сейчас, не хочешь ли выпить стаканчик вина перед обедом?

Пока Бретт открывала шкаф-холодильник в японском стиле с бутылками вина, Дэвид опустился на диван и положил ногу на ногу.

— У тебя есть что-нибудь излюбленное? — спросила она.

— Сделай мне сюрприз. Я тебе доверяю, — и добавил:

— Я чувствую себя как дома, а не в центре Манхэттена.

В гостиной висели работы Лилиан, а также картины молодых художников, которые Бретт купила в Париже. Джо и Лилиан были восхищены талантами неизвестных художников. Песочные, розовые и персиковые тона мебели, шелковый ковер из Бессарабии, чаша из лиственных растений и папоротников и небольшое деревце с изящными цветами слегка озонировали воздух. Все это бесконечно повторялось в отражении зеркальных дверей во французском стиле.

— Это то, что я хотела, — оазис. Бретт поставила бокалы на кофейный столик, протянула Дэвиду бутылку «Чердоная» и расположилась в бархатном кресле напротив.

После первых глотков вина Дэвид сказал:

— Это ударяет мне в голову. Ты лучше покажи кухню, прежде чем я забуду, как делается яичница.

— Отлично, я знаю, что яйца у меня есть, но не ручаюсь за все остальное, — сказала она, провожая Дэвида на кухню.

— Я сдаюсь. А где у тебя холодильник? — спросил он.

— Вот здесь!

Бретт открыла дверь шкафа из бледного орехового дерева, выполненного в стиле английских деревенских кухонь. Он пошарил внутри.

— Думаю, мы можем сделать прекрасный омлет и салат, — сказал он, раскладывая на столе яйца, крошечный кусочек сыра, пучок из листьев салата, чеснок, полбанки сметаны и четыре гриба.

— Пойду принесу вина, — сказала Бретт, когда зазвонил телефон.

— Хм, Джефри, — сказала она, поднимая трубку. — Да, все в порядке. Погода прекрасная! Можно я позвоню тебе завтра? У меня гости. Брат Лизи, Дэвид, он только что вернулся из Калифорнии и был моим последним клиентом сегодня и до сих пор у меня… Хорошо, потом поговорим. Пока.

«Не представляю Джефри, готовящего еду», — подумала она, направляясь в гостиную. За все время, пока они встречались с Джефри, он ни разу не был на кухне.

Когда она вернулась, Дэвид хлопотал за небесно-голубым, ресторанного типа столом, вливая свою стряпню в эмалированную кастрюлю с металлической решеткой.

— Пахнет превосходно! — сказала она.

— Скоро узнаем! А теперь расскажи мне о Париже, — попросил Дэвид, когда они уселись за стол с эмалевым покрытием.

— Он мне понравился сразу. У меня там была прекрасная жизнь. Там я начала свою карьеру, и если честно, здесь я ее теряю. — Она облокотилась на стол. — Всегда буду помнить Париж как место, где я стала профессионалом. Там своя жизнь и свой стиль жизни. Некоторые считают французов снобами, думающими только о своем превосходстве, но в действительности они просто очень самоуверенные. Я путешествовала по всей Европе и всякий раз находила для себя что-то новенькое. Париж кажется местом, где люди держатся вместе, чтобы изучать жизнь и себя, — задумчиво сказала Бретт.

Она никому не рассказывала о своей жизни в Париже, но Дэвид расположил ее к этому.

— Мне кажется, тебе не очень понравился Париж, — сказал он, усмехнувшись. — Ты ешь, а то все остынет.

Бретт посмотрела на его почти пустую тарелку.

— Думаю, я увлеклась. — И она с аппетитом доела отварной омлет, а закончив, предложила сделать капуцино. — Не беспокойся, это я умею, — сказала она, указывая на кофеварку и кастрюлю для подогрева молока на пару.

Они взяли кофе в гостиную, беседуя о настоящем и будущем, о ребенке Джо и Лизи. Они слишком любили друг друга, чтобы касаться прошлого. Бретт почувствовала, что он вернулся в ее жизнь, и радовалась этому.

Не помню, когда мне было так хорошо, — сказал Дэвид. — Я не задумывался, как много я упустил, не общаясь со своими друзьями и родителями.

— Я понимаю. Даже при том, что я рассказала тебе о Париже, я рада, что дома.

— Интересно, идет ли еще снег? — Дэвид подошел к окну. — Кажется, кончился. Мне действительно надо уходить, Бретт, уже поздно, и я не высплюсь. Сегодня был чудесный сюрприз. — Он взял ее руки в свои и на мгновение задумался. — Я хотел бы позвонить тебе, увидеться еще раз, если ты не против.

Бретт была обезоружена. Она думала, что будет встречаться с ним от случая к случаю у Лизи, но за его словами и тоном скрывалось что-то большее. «Ничего не понимаю», — подумала она.

— Конечно, я бы тоже этого хотела, Дэвид. Мы, урожденные Ньюйоркцы, можем вместе заново знакомиться с городом.

В фойе, у входной двери, они стояли близко друг к другу, почти касаясь.

— Ты когда-нибудь думала приобрести компьютер для работы? У него очень широкий спектр применения: от расчетов до почты. Есть также компьютерная графика, которая выглядит так натурально, что не отличишь от фотографии. Они, конечно, не совсем те, что ты делаешь с помощью камеры, но все же очень интересны. Я был бы рад показать тебе это.

Мягкий звук его голоса перешел в бестелесное бормотание. Он застегнул куртку и замотал шарф вокруг шеи.

— Тебе тепло? Могу дать свитер или джемпер. У меня есть большие, буквально на быка, — сказала Бретт.

— Нет, спасибо, я не замерзну. Здесь всего один квартал до Третьей авеню. Думаю, поймаю машину.

Дэвид посмотрел в глаза Бретт и медленно протянул ей руку. Она пожала ее нежно, но твердо, на секунду задержав.

— Спокойной ночи, Дэвид.

— Тебе надо войти. Ты не одета, — сказал Дэвид.

— Спокойной ночи, — опять сказала она, затем тихо закрыла дверь и прильнула к ней изнутри. Она смотрела в эту бархатную темноту с радостной улыбкой на лице. Она чувствовала себя невесомой, словно вела машину по извилистой дороге при ярком майском солнце и играла ее любимая музыка, а ветер теребил ее волосы. «Держись», — подумала она, поднимаясь по лестнице. Неожиданно каждая ступенька показалась ей высотой в три фута, и она поняла, что день был очень длинным, и она устала.

Она машинально переоделась в тонкую белую батистовую рубашку, поднялась на две ступеньки к кровати из красного дерева с пологом и, как только ее голова коснулась подушки, моментально уснула.

Бретт показалось, что она проспала несколько часов, когда услышала звонок, который сначала звучал очень отдаленно, затем все ближе и ближе и, наконец, словно внутри нее. Проснувшись окончательно, она поняла, что это звонят в дверь.

— Дэвид, что случилось? — спросила она, впуская его.

Дэвид весь дрожал. Пытаясь унять дрожь в голосе, он сказал:

— Не знаю, как я мог быть таким дураком. Я должен был знать, что поймать машину будет невозможно. Прости меня, Бретт. Я совершенно не хотел будить тебя, но здесь ничего не ходит. Я ждал сорок пять минут и вот вернулся назад.

— Ты же замерз, — сказала Бретт, растирая его красные уши.

— И поделом. Надо сначала думать, а не разгуливать с головой в кармане.

— Не кори так себя. Ты мог обморозиться. Утром я отругаю тебя как следует за то, что так долго не возвращался. А сейчас давай согреваться.

Бретт дала ему синий кашемировый халат, безразмерную рубашку и пару лыжных носков и указала на ванную комнату для гостей.

После того как он позвонил родителям и сказал, чтобы его не ждали, Бретт проводила его в комнату для гостей и заставила лечь в постель, приготовив глинтвейн. Пока он пил согревающий напиток, она поправила ему одеяло, накрыла сверху пледом и села рядом на стуле.

Дэвид подтянул колени к груди и под грудой одеял стал похож на припавшего к земле бедуина.

— Я чувствую себя очень глупо, — сказал он. — Это не тот имидж, который я хотел оставить о себе, но ты спасла меня. Спасибо.

Бретт еще раз поправила одеяла.

— Ты очень желанный, — сказала она, и, выключив свет, вышла из комнаты.

Утром, когда Бретт проснулась, Дэвида уже не было. Она нашла постель убранной, а все вещи сложенными на стуле. Она быстро оделась и собрала пленки, которые надо было отнести в лабораторию. Открыв дверь, Бретт остановилась и расхохоталась: пухлый снеговик с пробкой от вина вместо носа и двумя сморщенными грибами вместо глаз сидел на тротуаре. В одной руке у него была палка с флажком, на котором было написано: «Дэвид говорит тебе „спасибо“.

Глава 23

— Он такой большой, — воскликнула Бретт, рассматривая овал из матового стекла, окантованный пластмассой, который балансировал на двух цилиндрических черных стальных спиралях. Это сооружение представляло собой стол Дэвида — единственную мебель в его огромной частной конторе. — Катушки похожи на гигантских змей.

Пройдя дальше в комнату, она оставила следы на коричневой бумаге, покрывавшей только что устланный черным гранитом пол.

Когда Дэвид позвонил вечером и пригласил пообедать, он объяснил, что все дни проводит в своей новой штаб-квартире, следя за тем, как идет реконструкция.

— А почему бы мне не встретиться с тобой там? Я люблю подглядывать, — сказала Бретт.

— Я обычно в конторе с семи утра, и мне нравится, что окна выходят на восток: раньше светает, — объяснил Дэвид.

— Из того, что я слышала, ты в конторе и поздно вечером, — сказала Бретт.

Она была очарована успехами Дэвида. Его фирма вобрала в себя судьбу пятисот компаний.

— Да, иногда я увлекаюсь. Сижу за терминалом, одна штука влечет за собой другую. Я просто забываю о времени.

Он показал Бретт, где будет установлена его компьютерная станция, и рассказал о некоторых новых системах, запущенных в производство.

Он замолчал, и они, стоя у окна, следили за движением беспрерывного потока транспорта над рекой от острова Манхэттена.

— Я обещаю, что не скажу больше ни слова о компьютерах за весь вечер. На самом деле я думаю о другом. — Он посмотрел на Бретт. — Должен сказать, тебе очень идет эта шляпа.

Когда они вышли из здания, их атаковали порыв ветра и стремительное движение пешеходов.

— Я почти разучился быстро ходить, как Ньюйоркцы. Если не посторонишься, они тебя сметут, — заметил Дэвид, помогая ей сесть в такси. — Мы только заедем в одно место, если ты не возражаешь.

— Охотно, — сказала Бретт.

Водитель медленно пробивался сквозь плотный поток машин и остановился у выставочного зала «Стейнвей и сыновья».

— После смерти Кэт я отдал ее концертный рояль местному обществу, — объяснил Дэвид.

На мгновение его лицо стало каменным, но он быстро справился с собой. — Я нашел себе квартиру и первое, что я хочу купить, это пианино.

— Я и не знала, что ты играешь, — заметила Бретт, входя в салон.

— Я научился, сравнительно недавно. Еще ребенком я хотел брать уроки музыки, но родители и так очень много работали, чтобы обеспечить учебу Лизи. А когда мое дело стало приносить прибыль, я начал брать уроки музыки. Когда я играю, я расслабляюсь полностью и забываю обо всех невзгодах.

Их встретил элегантный служащий, любезно напомнивший, чтобы при выборе пианино они чувствовали себя свободно.

— Какое ты хочешь? — спросил Дэвид.

— Черное, — объявила она.

— Превосходный выбор, — подтвердил Дэвид, подходя к инструменту. Он сбросил пальто на банкетку и пробежался пальцами по клавиатуре. Нежные открытые звуки Лунной сонаты разлились в воздухе. Дэвид играл с закрытыми глазами и, казалось, был загипнотизирован музыкой. Бретт стояла рядом, очарованная.

— Очень красиво, — сказала она, когда смолкла последняя нота.

— Спасибо, — сказал Дэвид, открыв глаза и нахмурившись, будто пытался избавиться от надоевшей головной боли. — Это ничто по сравнению с тем, как играла Кэт. Ее игра была волшебной.

Дэвид поиграл еще на нескольких инструментах, потом объявил:

— Я думаю, ты выбрала лучшее, Бретт. Я его беру. Знаешь, я чувствую себя как в детстве. Мне бы только матрац на пол да пианино, и я был бы счастлив!

Они сели в ожидавшую их машину.

— Ну так, теперь я знаю, что ты умеешь готовить, играть на фортепьяно. Какие еще скрытые таланты у тебя имеются? — спросила Бретт.

— Я могу завязывать морские узлы, кататься на коньках вперед и назад…

— Ты умеешь кататься на коньках?

— В детстве я даже собирался стать конькобежцем.

— Я тоже очень люблю кататься на коньках!

— Как-нибудь мы сходим на каток, — сказал Дэвид.

— Центральный каток Рокфеллера в двух кварталах отсюда. Давай пойдем сейчас, — предложила Бретт.

Февральское солнце уже село, а воздух был свежий, бодрый и совсем не холодный. Лицо Бретт оживилось, а глаза сверкали с озорным восхищением. Она не отдавала себе отчета в том, что толкнуло ее на столь неожиданное предложение, но это было именно то, что ей больше всего хотелось сотворить в эту минуту, и она успокоилась, когда Дэвид охотно согласился.

На катке они обменяли свои пальто на коньки.

— Только не смейся. Я давно не вставал на коньки, — сказал Дэвид.

— Подожди, не бросай меня! — Бретт взвизгнула, схватилась за перила, со смехом съезжая на каток, покачнулась и оказалась сидящей на льду.

— Я думал, ты умеешь кататься, — заметил Дэвид с удивлением. Он обнял ее за талию, и она крепко ухватилась за него.

— Я сказала, что люблю кататься! Что я только не делала, чтобы научиться, но так и не смогла, — робко сказала она.

— Первый урок: попытайся не ходить, а скользить и двигаться вперед.

— Но у меня не получается! — сказала она, глядя под ноги.

— Нет ничего проще. Я помогу, расслабься. — И он заскользил под музыку Лизи Минелли «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

Бретт, поскользнувшись, взвизгнула и чуть не шлепнулась, но Дэвид поймал ее. После нескольких кругов по катку, ее спотыкание стало немного походить на скольжение. Она прижалась к Дэвиду, а его рука крепко держала ее за талию. Случайно она взглянула на толпу зрителей, облокотившихся на перила. Разноцветье их одежды было похоже на конфетти, брошенное в честь ее победы на катке.

— Ну, теперь ты готова ехать одна? — улыбаясь спросил Дэвид.

— Не отъезжай далеко! — попросила Бретт.

Сначала он отпустил ее талию, после нескольких движений — руку, и Бретт заскользила сама. Она засмеялась и замахала руками, наслаждаясь чувством свободы. Затем, как ребенок, делающий свои первые шаги и пугающийся, что пошел сам, она снова шлепнулась на лед. Она падала, весело поднималась и снова устремлялась вперед. Дэвид был рядом и подбадривал ее.

— Наверное, завтра я не смогу пошевелиться, — сказала Бретт, когда наконец они сдали коньки и направились к машине.

— Ты выглядела великолепно, молодец, — подбодрил ее Дэвид.

— Я даже не представляла, что такая мокрая, пока мы не сели в машину, — сказала Бретт, открывая входную дверь своей квартиры. — Налей себе что-нибудь выпить, пока я переодеваюсь.

Она была счастлива. Ее вечер с Дэвидом был легким и непринужденным. В детстве она часто мечтала о таком. Со временем мечты эти стерлись. Теперь они вновь появились, Дэвид снова в ее жизни… «Остановись, у тебя нет оснований думать, что он больше, чем друг», — сказала она себе.

Переодевшись и причесавшись, она заметила горящий сигнал на автоответчике и нажала кнопку воспроизведения записи:

— Бретт, это я. Позвони мне в ту же минуту, как придешь, я жду. У меня для тебя новость! Позвони!

По восторженному голосу Лизи Бретт поняла, что произошло что-то очень значительное. «Может, ее переводят в Катманду», — подумала Бретт, набирая телефон подруги. Лизи схватила трубку на первом звонке.

— Лизи, я только что прослушала твое сообщение и ничего не поняла, — сказала Бретт.

— Так, я не буду тебя мучить и скажу все напрямую. Но надеюсь, ты сидишь? — сказала Лизи.

— Сижу. Что случилось?

— Ты знаешь, что у меня будет ребенок? Отлично, но оказывается у него или у нее будет братик или сестричка!

Для того чтобы переварить услышанное, Бретт потребовалось несколько секунд.

— У тебя будут близнецы? — сказала Бретт. — Вы с Джо хотели семью, и я полагаю, что два малыша — неплохое начало. Это все меняет. Теперь тебе надо будет покупать все вещи по паре. Вы не собираетесь поменять квартиру?

— Для начала ее будет достаточно. Но, когда они подрастут, нам, конечно, придется подыскать побольше.

— Представляю, как твои родители обрадовались, — сказала Бретт.

— Думаю, что они уже обзвонили всех, кого знают, чтобы похвалиться, — сказала гордо Лизи. — Но никто не может найти Дэвида.

— Лизи, я сейчас отправляюсь обедать, позвоню тебе завтра, но можешь подождать секунду? — спросила Бретт и, не дожидаясь ответа, помчалась вниз.

Дэвид сидел в бархатном кресле персикового цвета с бокалом в одной руке, а другой отстукивал такт «Поездки» Дюка Эллингтона, звучащей в наушниках.

Бретт схватила телефон с письменного стола и подала ему.

— Кто-то хочет срочно поговорить с тобой, — загадочно сказала она.

— Со мной? Я не слышал телефонного звонка. Хелло!

— Дэвид! Что ты там делаешь? — спросила Лизи. — Бретт сказала, что собралась пойти пообедать. Это ты ее пригласил? Кто бы мог подумать, после стольких лет?

— Я не уверен, что это твое дело. И не думаю, что только поэтому ты захотела со мной поговорить, — поддразнил ее Дэвид. — У тебя все в порядке? Как дела с малышом?

— С детками — прекрасно, — сказала Лизи.

— Я знаю, что ты моя младшая сестра, но это не то, что я имел в виду, — сказал Дэвид.

— Я тоже не то. У меня будут близнецы, Дэвид! Сегодня я получила сонограмму, и доктор подтвердил ее — двое!

По пути в ресторан Бретт болтала о детях. Она вся сияла. Вдруг она заметила, что Дэвид стал молчаливым, подумала: «Он думает о Кэт и малыше» — и сменила тему разговора.

За поздним ужином в «Порситано» они обсуждали все: начиная с работы Бретт и кончая обустройством квартиры Дэвида. Он проводил ее до дома.

— Могу я предложить тебе чашечку кофе? — спросила она, входя в холл.

Ей хотелось продлить этот вечер. Она чувствовала себя такой счастливой впервые, как вернулась из Парижа и потеряла Лоренса.

— Думаю, что нет, — сказал Дэвид. Он прислонился к дверному косяку, снял очки и положил их в карман пальто. Его взгляд, казалось, гипнотизировал.

— В вас есть что-то необыкновенное, мисс Ларсен. Почему мне так хорошо с вами? — спросил он, скрывая смущение. — Может быть, излишне говорить, что мне было хорошо с тобой, но это на самом деле так, Бретт.

Она придвинулась ближе, крутя его пуговицу.

— Излишне было бы, если бы это было не так. Нет? — спросила Бретт. Ее сердце, казалось, стучало в унисон его нежным поглаживаниям. Какое-то мгновение они простояли в тишине, их лица освещались лунным светом.

— Спокойной ночи, Бретт, — наконец пробормотал он. И тут их губы встретились в поцелуе, чистом и полным надежд, как звуки скрипки. — Я позвоню тебе завтра.

Бретт была так ошарашена поцелуем, что только смогла кивнуть ему в ответ. Губы Дэвида были первыми, которые она когда-то представляла в поцелуе, но та детская фантазия ничего общего не имела с реальностью.

Он вернулся к машине. Тяжело опустившись на заднее сиденье, он прижал ладони к вискам, словно сдерживая рвущиеся мысли. Он открыл окно, чтобы холодный воздух обжигал лицо. «Ты любишь ее. Она заставляет тебя вновь видеть мир в красках. Не сопротивляйся этому», — уговаривал себя Дэвид.

После смерти Кэт он молча носил бремя своего горя. Несмотря на все заверения друзей, которые тогда были с ними и видели, что он сделал все, чтобы спасти ее, он все равно считал себя виновным! Он не должен был разрешать ей даже заходить в лодку; он должен был предвидеть изменение погоды и шторм… Радуясь счастью других, он не допускал для себя возможность полюбить другую женщину.

Когда он узнал, что Бретт будет фотографировать его для рекламы в журнале, подумал, что это так же приятно, как пообедать и поболтать со своими бывшими одноклассниками, которых не видел со дня окончания школы. Он ожидал, что они немного поговорят, вспомнят прошлое, пожмут друг другу руки и расстанутся до следующей случайной встречи. Однако с первого вечера, который он провел с Бретт, Дэвид почувствовал себя бессильным подавить нарастающие эмоции: словно зеленые побеги, они пробивались сквозь землю и пепел после лесного пожара.

«Черт возьми, я же не убивал Кэт, и даже если я отдам свою жизнь, все равно не верну ее». Он не знал, принесут ли ему счастье встречи с Бретт, но он очень этого хотел. Наконец он должен попробовать.

Глава 24

Джефри толкнул латунную ручку на застекленной двери и проводил Бретт в красное с розовым позолоченное богатство чайной комнаты в русском стиле. Бретт не особенно любила роскошные рестораны, но этот был любимым Джефри, и они часто здесь обедали. Метрдотель, как обычно, их тепло приветствовал.

— Очень приятно видеть вас снова, мистер Андервуд. Ваш стол уже накрыт, — сказал он и льстиво принял монету, протянутую Джефри.

Бретт подсчитала, что если хотя бы половина посетителей ресторана были так же щедры, как Джефри, то метрдотель мог иметь от пятисот до тысячи долларов в день только чаевых от тех, кто вознаграждает признание своей элитарности, отделяющее их от тех, кто должен ожидать освободившегося столика. Она также догадывалась, что Джефри нравилась эта дифференциация и что он любил сидеть в слегка шумном, но с хорошим обзором месте напротив входа в ресторан.

Он взял хрустальный графин «Столичной» и, наполнив две стопки, стоящие на серебряном подносе, подал одну из них Бретт.

— Ваше здоровье, — сказал он и выпил одним глотком.

— Ты не швед, — игриво сказала Бретт. — Хотя у тебя все их замашки.

— Это правда, — поспешно сказал Джефри. — Но моя мать наполовину датчанка, и мистер Ларсен за столько лет во многом повлиял на меня, — добавил он.

Бретт знала, что Джефри был намного ближе к ее деду, чем кто бы то ни был. Со времени их первой встречи в Париже прошло два с половиной года, и она пыталась вытянуть из него информацию о загадочном Свене Ларсене. Однако рассказы Джефри не шли дальше того, что она читала о деде в различных деловых журналах.

Бретт получила компьютерный листок с данными о Джефри: вырос в Миннесоте. Его родители погибли в автокатастрофе, когда он учился на втором курсе в Нортвестерне, и он поступил в Иен Ло на частичное государственное обеспечение. Но Бретт все еще чувствовала, что не знает его. Она пришла к заключению, что у Джефри вообще не было привязанностей — ни к кому и ни к чему, — и в свете своих собственных наблюдений от переезда она поняла его осмотрительную реакцию на все окружающее.

Джефри был добр, внимателен и ровен. Хаос ему также был не знаком, как и езда на лошади. Но было что-то, что управляло порядком в его жизни. Казалось, что в действительности он не хочет того, что делает, а считает, что должен это хотеть, например, лучший столик в «Русской чайной».

Бретт много думала о Дэвиде, но в Джефри было что-то успокаивающее и доверительное. Она хотела узнать его лучше. Она не спала ни с тем, ни с другим, и после Ларсена не была готова к этому.

Бретт взяла блин, зачерпнула икру, полила соусом лимона на блестящую черную горку.

— Я действительно рада, что мы сегодня встретились, Джефри. Я так занята сейчас: думала, будет намного проще развернуться в этом городе. У меня есть просьба к тебе.

— Бретт, я с удовольствием ее выполню.

— Я хотела бы купить квартиру — не для себя. Она должна быть подарком, — сказала Бретт, впервые осознавая, что может сделать это.

— Подарок? Тогда возможны некоторые преимущества в оплате. Но зачем тебе надо делать такие роскошные подарки?

— Это для Лизи и Джо. Джефри, у них будет двойня. У меня не было возможности рассказать тебе об этом, но это здорово! Лизи сказала, что владелец, живущий прямо под ними, хочет продать свою квартиру, и Лизи хочет объединить две квартиры. Понимаешь? Это лучший подарок, который я могу сделать им.

— Это очень приятно, и такая покупка не составит проблем. Настоящий владелец, наверно, хочет получить деньги наличными. Если ты дашь мне ее имя и номер дома, считай, что дело сделано. Когда ты хочешь, чтобы об этом узнала Элизабет?

— Как только предложение будет принято. Тогда они с Джо смогут встретиться с архитектором. Я уже говорила Чаку Хичкоку. Он знает этот дом и с радостью согласился разработать проект.

Джефри методично отрезал ножом с вилкой блин и положил в рот.

— У тебя сметана вот здесь, — сказала Бретт, показывая на его верхнюю губу.

Джефри аккуратно вытер место, которое она указала, прежде чем это маленькое пятнышко не заметил кто-нибудь еще.

— Когда Элизабет собирается оставить свою работу в Службе новостей? — спросил он.

— Она будет работать до последнего и возвратится туда через несколько месяцев после рождения малышек. Теперь, так как они не должны беспокоиться о деньгах на большее помещение, они смогут нанять прислугу на «полное время»?

— Ей действительно понадобится помощь, но не думаешь ли ты, что она сама должна быть матерью на «полное время»? Это очень важно. — И он наполнил стопку.

— Джефри, сегодня XX век. Женщины работают и растят детей одновременно!

— Некоторым женщинам приходится работать, но у твоих друзей нет такой проблемы. Доход ее мужа от его так называемой профессии достаточно велик по сравнению с твоим.

— Так называемой? Это что, как модель или как скульптор? Да, Джо зарабатывает достаточно денег, чтобы обеспечить семью, даже если это не то, что ты называешь профессией, но это не то, — сказала Бретт, отодвигая тарелку.

— Это именно то, — сурово сказал Джефри. — Мужчина несет ответственность и должен обеспечить жену и детей.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложила Бретт перед тем, как дать официанту заказ принести зеленые щи, легкий суп со шпинатом и сметаной.

— Это все, что ты будешь? — спросил Джефри и заказал свиную отбивную с яичницей по-русски.

Бретт кивнула Джефри отпустить официанта. Блины перебили аппетит, а жесткое мнение Джефри и совсем отбило его.

— А что ты говорила раньше о том, что этот город со сложностями? — заботливо спросил Джефри.

— Не уверена, что ты сможешь понять. Я не могу никуда попасть, и это удручает. Я знаю, что могла присутствовать на торжествах и играть в игру «ты мне — я тебе», но я не хочу, чтобы мое будущее основывалось на чем-то нечестном.

— В этом нет ничего необычного. Это случается в каждой профессии.

Джефри помолчал, поправляя запонку из лунного камня на манжете.

— Ты знаешь, Ларсен контролирует массу рекламных денег. Мы могли бы все устроить и свести кое с кем счеты.

— Это не то, чего я хочу! Я не хочу, чтобы передо мной раскрылись все двери потому, что я Ларсен. Я чертовски талантливый фотограф, и я буду работать столько, сколько должна; очевидно, тех заслуг, которые были у меня в Париже, недостаточно здесь, — раздраженно ответила Бретт.

— Ты действительно не должна так расстраиваться. У тебя нет необходимости зарабатывать себе на жизнь, — сказал Джефри.

— Ты говоришь, как моя мать, когда я ей сказала, что собираюсь стать фотографом. Это моя карьера. Ты выбрал право, я выбрала что-то другое, но это не делает это что-то менее важным. Это то, что я делаю.

— Ты можешь снимать фотографии в любое время и в любом месте, где захочешь. Но у тебя нет необходимости заниматься этим под эгидой старой девы, которая посвятила свою жизнь моде, или какого-нибудь крикливого обреченного гомосексуалиста, который думает, что он женщина.

— Джефри! Как ты можешь так говорить? Талант и страстное увлечение работой касается только врачей и юристов? Это относится к каждому, кто серьезно и ответственно относится к тому, что он делает.

— Это было только предположением. Ты не должна получать инсульт от того, чего и не подразумеваешь. Твоя работа очень интересная, — сказал он, слегка сдавая позиции.

Бретт посмотрела на свой остывший, загустевший бледно-зеленый суп.

— У меня разболелась голова, Джефри, я хочу домой. Спасибо за обед. Я позвоню тебе завтра относительно квартиры. Спокойной ночи, — сказала она и направилась к гардеробу.

Джефри рассвирепел. С ним никогда и никто так не поступал, и то, что это произошло на глазах у всей публики, заставило его съежиться. Ему захотелось исчезнуть, но он не мог. Единственное, что могло спасти ситуацию и отвлечь внимание любопытных глаз, — это не спеша закончить трапезу. На него уже никто не обращал внимания, но теперь и это его раздражало. Он знал, что не знаменит и не богат, как многие постоянные посетители этого заведения, хотя его стиль жизни внешне говорил о другом. Доходы Джефри позволяли жить на очень высоком уровне. Его шестизначная зарплата давала ему возможность быть членом клуба, иметь машину и шофера. Он вкладывал большие суммы от своих доходов в очень защищенные инвестиции и на счета заморских банков, а кроме того, значительная сумма тратилась на его одежду и плату по закладным его квартиры. Абонементы на балеты, оперы и симфонии, а также ложи на стадионах были под арками в качестве благодарности за предоставленную возможность вести совместную работу с «Ларсен Энтерпрайсиз». В его расходы входила также сумма, обычно около пятнадцати тысяч долларов, которую он платил своему скупому подчиненному. Эти расходы оправдывались прибылями от международных сделок.

Таким образом, с его манерой одеваться, поведением и речью, его регулярным посещением казино, жокейского клуба и других таких заведений Джефри Андервуд свободно мог вращаться в мире богатства и власти.

Он еле дождался, пока ему принесут его темно-серое пальто из шерсти и вигони. Когда он одевался, метрдотель сказал:

— Надеюсь, с вашей дамой все в порядке? Она очень спешила.

— У нее была назначена еще одна встреча на этот вечер, — сказал он.

Пока он пробирался к машине сквозь толпу, выходящую из концертного зала «Карнеги Холл», его пронизывал холодный ветер.

К тому времени, как его шофер повернул на Третью авеню, Бретт приняла две таблетки аспирина и легла в постель, удивляясь, как у нее с Джефри могли быть такие противоположные взгляды.

Джефри понял, что телефонный звонок секретаря Свена, уведомивший, что ему в девять пятнадцать утра следует быть на терминальной станции «Ларсэр», не предвещал ничего хорошего. Свен Ларсен отклонялся от своего графика только в случае огромной важности, а в ближайшие две недели у него не было причин появиться в Нью-Йорке.

Джефри разбудил своего секретаря и отправил его в контору подобрать папки с проектами, требующими незамедлительного обсуждения со Свеном. Он приказал шоферу забрать их и прибыть к его дому четверть девятого, чтобы отвезти его в аэропорт.

Из-за сильного снега с дождем на дороге с двусторонним движением произошло несколько автокатастроф. Туда устремились полицейские и санитарные машины.

— Ты что, не знаешь объезда? Нам надо торопиться, — придирался Джефри к шоферу, не желая, чтобы его опоздание усилило недовольство Свена.

Он приехал вовремя. Помахав своим удостоверением перед офицером охраны, Джефри, не замедляя шага, прошел через турникеты и остановился перед дверью без опознавательных знаков. Это был вход в «Викинг клуб», место отдыха для высокопоставленных лиц «Ларсэр». Он постоял, стер пот с лица, поправил костюм и пригладил волосы, длинными прядями упавшие на лицо, открывая их редкую структуру, обычно скрытую тщательной укладкой.

Как только Джефри вошел в комнату, женщина в малиновой униформе компании «Ларсэр», с золотыми украшениями, провела его через затемненную комнату, к портрету Свена Ларсена, охранявшему это помещение. Он шлепнул по задвижке, спрятанной за позолоченной рамой, и толкнул дверь, скрытую за портретом.

Свен сидел спиной к Джефри. Его руки упирались в колени. Он смотрел в окно на самолеты, медленно двигавшиеся по взлетной полосе. Порывы ветра разбивали маленькие кусочки льда об оконные стекла.

— Мистер Ларсен, ваш визит совершенно неожиданный. Надеюсь, ничего непредвиденного не произошло?

Свен повернулся на своем стуле с каменным лицом.

— Мистер Андервуд, в прошлом вы доказали свои способности в качестве помощника, и у меня не было причин заглядывать вам через плечо, чтобы удостовериться, что работа ведется согласно моим указаниям.

Свен достал из нагрудного кармана серебряный портсигар, взял толстую сигару, откусил кончик и выплюнул на пол. Он пристроил сигару в левую руку между средним и обрубком указательного пальца и продолжал:

— Я приехал вчера и позвонил своей внучке, пригласив ее пообедать со мной. Я предложил ей пригласить гостей по ее выбору. Каково же было мое удивление, когда среди них я не увидел вас. Она пришла с другим мужчиной.

Одетый в черный костюм, Свен был похож на безжалостного судью. Каждый мускул в теле Джефри напрягся в ответ на новость, словно ему вынесли самый страшный приговор.

— Несколько месяцев Бретт была моим частым компаньоном, — начал он тихим голосом.

Он был подавлен и разъярен, но тщательно скрывал свои эмоции.

— Это может быть и неплохо. Но мне кажется, что вопрос заключается в том, являетесь ли вы компаньоном ее выбора.

Свен достал из кармана спичку, щелкнул по ее головке ногтем большого пальца и поджег сигару, затягиваясь до тех пор, пока не замерцал слабый красный огонек и приятный запах не распространился по комнате.

— Женщину надо убедить, что она не может жить без тебя, мистер Андервуд. Советую держать это у себя в голове. — Острые голубые глаза Свена словно проникли внутрь Джефри. — Это все.

Джефри повернулся и вышел из комнаты. Его ярость поглотила все остальные ощущения. Он никогда не видел и не слышал, чтобы его хозяин так разговаривал с ним. Как зомби он ставил одну ногу за другой, идя по терминальной станции. Он подошел к телефонам. Все аппараты были заняты. Джефри метался, как зверь в клетке.

Заметив, что молодая женщина украдкой наблюдает за ним, он отвел глаза и понял, что должен контролировать себя. Джефри остановился и прислонился к стеклянному окну ювелирного киоска. Степень его злобы, казалось, снижалась с нарастанием боли: так сильно он сжал кулак. Когда сержант в зеленой форме с черным дипломатом вышел из кабинки, Джефри поспешил туда и заметил кровь под ногтями.

— Объясни мне, почему я плачу тебе за информацию о Бретт Ларсен и узнаю не от тебя, что вчера вечером она обедала с кем-то! — сказал в ярости Джефри в трубку. — Мне не важно, что ты думаешь. Я хочу знать все! Я хочу знать, не приносит ли ей посылки по два дня один и тот же курьер. Ты слышишь меня? В противном случае ты окажешься там, где твои куриные мозги не могут себе вообразить.

За последние три месяца слухи, что «Вуаля!» открыл американское издание, потрясли всю издательскую индустрию и мир моды. «Вуаля!» собрался предпринять наглую попытку оторвать кусок от аппетитного американского пирога. Бретт услышала множество версий этой истории. Согласно одной, весь штат парижской конторы решил перебраться в Нью-Йорк. Другая свидетельствовала о том, что один из американских журналов решил дублировать полностью страницы французского издания и все статьи будут обращены только к читателям «Вуаля!»

Бретт знала, что одним телефонным звонком сможет узнать все достоверно, но не хотела обращаться с этим к Лоренсу, дабы не создать впечатления, что она хочет работать с ним.

В конце февраля работа все еще шла вяло, и Бретт решила позвонить Натали Корбет, редактору по моде «Вуаля!». После ее первоначально сдержанных высказываний о стиле работы Бретт Натали стала ее союзницей. Бретт была уверена, что она не расскажет о ее звонке Лоренсу.

Когда Бретт в половине седьмого утра спустилась в контору, было еще темно, но в Париже был уже полдень, и она решила позвонить Натали до того, как та пойдет на ленч.

Она набрала код страны и города, затем номер телефона, который все еще хранила в памяти. После удивленных и радостных восклицаний-приветствий Натали вкратце сообщила последние парижские сплетни и сказала, что Бретт своим звонком опередила ее. «Вуаля!» начинает свою деятельность в Нью-Йорке. Натали будет выпускающим директором и уже настояла на том, чтобы Лоренс Чапин не принимал участия в нью-йоркской операции.

Первый выпуск намечается на сентябрь, и она собиралась предложить Бретт снимать пятнадцать страниц и обложку. Еще она хотела, чтобы Бретт сделала все необходимые съемки для вспомогательного материала, а также несколько вариантов обложек для рекламодателей. Она сбросила весь свой груз на плечи Бретт и наметила встречи с ней в первый же день своего приезда в Нью-Йорк.

«Какая ирония судьбы! — подумала Бретт. — „Вуаля!“ второй раз дает мне шанс встать на ноги». Она пометила в календаре встречу с Натали.

На этот раз нет никаких уловок и нет Лоренса. Это было решением редактора, основанным исключительно на ее достоинствах. Нью-Йорк был мал для фотографов такого уровня, и любой из них был бы рад получить ангажемент. Но Натали выбрала ее, и у Бретт возникло чувство давно забытой уверенности в своих силах.

Возбужденная такими хорошими известиями, Бретт взглянула на часы: они с Натали проговорили около часа. Она решила дождаться по крайней мере девяти утра и уже тогда сообщить кому-нибудь о своей радости.

Она просмотрела несколько отпечатков, полученных вчера из лаборатории, затем сварила кофе. С дымящейся чашкой в руке она возвратилась в кабинет и уселась на подоконник.

Свет туманного раннего утра пробивался сквозь темноту, и она увидела нескольких голубей в поисках еды. Ей захотелось, чтобы день был ясным и солнечным — редкость в это время года в Нью-Йорке, ведь только солнце могло растопить серую корку льда, покрывшую весь парк. Посмотрев снова на часы, увидела, что они показывают девять. Вернувшись к столу, она придвинула к себе телефон, автоматически набрала номер Дэвида и тут же положила трубку. В раздумье она взяла лупу и покрутила ее в руках.

Бретт знала, что реакция Дэвида будет искренней, как и их отношения, которые зародились между ними. Их свидания были не частыми и спонтанными, но страстными и многообещающими, и, когда Бретт была рядом с ним, она чувствовала себя беззаботной и ребячливой. Она могла говорить ему все, что приходило в голову, не боясь и не стесняясь его реакции. Казалось, Дэвид ничего не хотел и не ждал от нее. Они просто приятно проводили время. Бретт все еще не была уверена, было ли это старое детское чувство или уже развивалось новое. Наконец, она пришла к заключению, что не имеет никакого значения, ей просто нравится его общество.

«С другой стороны, может, первому надо позвонить Джефри?» — подумала она, положив лупу. На следующий день после их обеда в ресторане Бретт позвонила его секретарю и сообщила все сведения, необходимые для квартиры. Двумя днями позже Джефри удивил ее, прислав цветы. Он позвонил и извинился за свое поведение. Она постоянно ощущала присутствие Джефри около себя. Без его помощи ей пришлось бы потратить месяцы для поиска мастерской в Париже. Он также проявил участие во время болезни Лилиан и, наконец, помог ей без хлопот перебраться в Нью-Йорк.

«И что бы я делала, если бы он не нашел мне Терезу?» — подумала она. Несмотря на его замечания во время обеда, Бретт знала, что Джефри заботится о ней и, очевидно, заботился также и о ее карьере. «Он мне на самом деле нравится, — подумала она. — Он столько хорошего сделал для меня».

Она сидела и смотрела на телефон в нерешительности, взвешивая все «за» и «против». Затем, приняв решение, набрала номер.

— Это Бретт Ларсен. Пожалуйста, попросите Лиз Пауэл.

Глава 25

Бретт бросила жетон, полученный при сдаче пальто, в сумочку-косметичку и…

— Извините, я не понял, — сказал невысокий бородатый мужчина, чей взгляд придавал загадочность его в общем-то ординарной фигуре.

Она оглядела приемную, похожую на серебристо-синюю капсулу. Приемная была настолько необычной, что она вообразила, что попала в XXI век. Не увидев больше никого в комнате, она ответила:

— Я ничего не сказала. Затем звонкий голос повторил:

— Мы очень рады видеть вас сегодня вечером. Я — Лотти, модуль-секретарь приемной «Хендс ал». Простите, как ваше имя?

— Это же робот, — сказала Бретт, указывая на металлический ящик слева от входной двери.

Мужчина посмотрел на Бретт и смутился.

— Что только Дэвид не придумает, — промямлил он и подошел к терминалу. Он поискал на клавиатуре клавишу, с помощью которой смог бы ответить.

— Не пугайтесь. Я реагирую на речь. Пожалуйста, назовите свое имя.

В это время Бретт тоже подошла к компьютеру. Когда Лотти говорила, ее слова проявлялись яркими голубыми буквами на синем экране.

— Профессор Харрисон, надеюсь, ваше путешествие из Сакраменто было приятным, и я поздравляю вас с выходом вашей новой книги. Пожалуйста, проходите.

С пневматическим шипением открылись стеклянные двери, замыкающие окружность стены, и Ричард Харрисон с улыбкой скрылся за ними. «Дэвид не рассказывал мне об этом», — подумала Бретт, но Лотти перебила ее размышления.

— Спасибо за ваше ожидание, — начала она, продолжив приветствие.

Когда Бретт назвала свое имя, Лотти ответила:

— Ваша фотография Дэвида Пауэла в «Нью-Йорк стайл» превосходна. Дэвид предвидел ваше появление. Пожалуйста, входите.

«Только Дэвид мог придумать компьютер, который мне бы действительно понравился», — изумлялась Бретт, последовав за гостями, приглашенными на презентацию нью-йоркской штаб-квартиры фирмы.

Она была поражена, что недавно заброшенное помещение превратилось в контору будущего.

— Бретт, иди сюда, — услышала она и увидела Джо, махавшего ей рукой. — Мы потеряли тебя, — сказал он, целуя ее. — Бретт, я бы хотел представить тебе Энид Уолкер Синклайр. Она — дизайнер-оформитель фирмы. Это она приобрела все картины для этой коллекции.

— Очень приятно познакомиться, Энид, — сказала Бретт, пожав руку высокой худой женщине, чья прическа из синих волос была похожа на колючку каштана. — Я еще не осмотрела всего помещения и поэтому не успела увидеть все работы. Это будет постоянная коллекция?

— Она задумана как сменная экспозиция, с обновлением каждые четыре месяца. Некоторые картины предназначены для продажи, другие просто позаимствованы на время, но я нашла это идеальным для многих художников, — ответила Энид.

— Если это только не касается герцогинь из Граерси парка, — вставил Малколм Кент, консервативно одетый в традиционный смокинг из черной кожи с замшевой отделкой, рубашку в черную полоску и узконосые ковбойские ботинки.

— Вот уж кого не ожидала увидеть здесь, — сказала Бретт, пытаясь не показать волнения.

Она долго искала причину, с чего вдруг Малколм мог дуться на нее, и ее стало раздражать его открытое пренебрежение.

— Я как волк-одиночка. У меня широко распространенная среда обитания, — сказал он.

— На уровне инстинктов, — съязвила Бретт.

Лицо Малколма было цвета подрумяненного хлеба, как следствие его поездки в Рио на карнавал, но Бретт увидела вдруг, что он еще больше похудел. Она с трудом сдерживалась от его словесных нападок на нее.

— Я попросила Малколма сопровождать меня, хотя не была уверена, что смогу выдержать его целый вечер, — заметила Энид. — Мы познакомились давно, когда я стала оформлять его выставки. А как вы узнали друг друга?

— Я спас Бретт от мучительных ощущений ее привилегированности, приняв на работу и дав ей навыки ремесла. Скажи мне, дорогая, ты работаешь под своим именем, с тех пор как вернулась? Что-то мне не встречаются твои работы, — ядовито спросил Малколм.

— Нет, Малколм. Имя то же, но пока его действительно не видно. Надеюсь, ты еще увидишь.

— Это верно. Я слышал, что парижские тряпки приезжают в Нью-Йорк. Это то, что нужно этому городу, — новый магазин, — сказал Малколм.

Бретт чувствовала, что еще одно его слово, и она вопьется ему в лицо, — чего он добивался?

— Джо, как Лизи? — спросила она.

— Несколько минут назад она сидела у окна. Ее родители тоже здесь.

— Энид, было очень приятно с тобой познакомиться. Джо, пойду-ка поищу твою жену… Малколм, — она кивнула ему и, уходя, не сказала ему ни слова.

Живительные звуки электронной арфы были прекрасным аккомпанементом шумной болтовне гостей. Они собрались около дисплея в центре зала, где были представлены все модели компьютеров фирмы «Хендс ал».

«Здесь не меньше двухсот человек, — подумала Бретт. — Дэвид должен быть доволен». Неожиданно она заметила оживление и смех в группе людей, стоящих справа от нее. От группы отделился пятифутовый робот с монитором вместо головы и бочкообразным стальным туловищем на резиновой гусеничной основе. В его руках был поднос с искусно разложенными на нем яствами. Он подъехал к Бретт и остановился: толпа любопытных теперь окружила ее.

— Не хотите ли закусить? У нас имеются пирожки с крабами, овощной паштет и мои любимые пирожки, — учтиво предлагал робот гнусавым голосом.

Бретт выбрала паштет и отошла в сторону, чтобы дать возможность другим отведать закуски. Неожиданно она почувствовала чью-то руку на своей талии.

— Бретт, я так рад, что ты здесь. — В смокинге и галстуке Дэвид выглядел строгим и солидным. Он поцеловал Бретт в щеку и сказал:

— Ты выглядишь просто потрясающе.

Бретт любила то платье, которое сегодня выбрала для вечера, и надеялась, что Дэвиду оно тоже понравится: облегающее шелковое платье цвета нежно-розового турмалина, с глубоким вырезом, юбка-тюльпан с изящными скругленными фалдами заканчивалась выше колен и открывала длинные красивые ноги в кожаных туфлях на высоких каблуках с замшевым бантом сзади. Для завершения ансамбля Бретт надела серьги с бриллиантовыми подвесками, подарок деда.

— Ты, должно быть, на седьмом небе. Это похоже на прием.

— Мне хотелось получить кредиты, и один из моих вице-президентов предложил устроить презентацию в виде приема. Я скучал по тебе, — тихо сказал он, не сводя с нее глаз. — Я не видел тебя две недели, но неужели ты за это время так выросла?

— Это каблуки. Я не знаю, что со мной, но и я тоже скучала по тебе, — ласково добавила она. — Расскажи мне о Лотти. Я понимаю, что не должна ревновать, ведь она тоже не умеет кататься на коньках и играть на пианино. Или нет? — пошутила Бретт.

— Лотти очень долго была моей девушкой. Я расскажу тебе о ней позже… Здесь есть один человек, с которым мне необходимо переговорить. Обещаешь, что не уйдешь? На твоем месте я не стал бы давать Лотти преимущества. — Дэвид сжал ее руку и растворился в толпе.

Бретт отыскала Лизи в другом конце комнаты.

— Ты выглядишь лучезарной, как солнышко. Мне не верится, что у тебя такие длинные волосы, — сказала Бретт, присаживаясь на банкетку рядом с подругой.

— Спасибо, ты сама неотразима. С тех пор как я забеременела, мои волосы растут не по дням, а по часам. Доктор говорит, что это неудивительно.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично, но мне сказали как можно меньше быть на ногах. Поэтому мне хорошо работается на станции. Когда мы в командировках, я не высовываюсь из фургона до последнего. Но у меня нет намерения уйти, более того, я хочу пересидеть многих, — сказала Лизи.

— Я почти завидую твоему оправданию — это не туфли, а мучение. Я не видела твоих родителей. Они еще здесь?

— Здесь, в порядке! Мама никогда не была такой плаксой со дня моей свадьбы, а папа почти оторвал запонки на манжетах.

— Вот вы где, — сказал Джо, присоединяясь к ним. — Бретт, объясни мне твое поведение там? Я никогда не видел тебя такой.

— Малколм Кент всегда был сложным, но сейчас стал просто невозможным. Это длинная история, Джо, давай лучше отложим ее до лучших времен, и, чтобы сменить тему, Бретт сказала:

— Дэвид просто превзошел себя.

— Это действительно нечто, правда? — с нежностью сказала Лизи. — Ты уже составила свой гороскоп?

— Что?

— У него есть компьютер, который предсказывает будущее в зависимости от расположения звезд. Им управляет человек с большим пятном на глазу. Может, он сможет выдать тебе твой гороскоп. На тебя и на Дэвида, — сказала Лизи.

— У меня нет никакого гороскопа, Лизи, а если бы он был, я тебя уверяю, ты бы первая об этом узнала. Но думаю, надо попытаться. Пока.

Бретт поднялась и направилась к электронному астрологу.

— Как много игрушек! Дэвид всегда интересовался забавными штучками, которые он смог бы сделать с помощью компьютера, — сказал профессор Харрисон, заметив Бретт. — Отдайтесь в руки судьбе. Вы знаете, что звезды открыли многие секреты Вселенной?

Бретт набрала 26 августа 1962 года, 7.06 утра, Расин, Висконсин — дату, время и место своего рождения. Очень быстро на экране появилась информация, начинавшаяся с приветствия.

«Привет, Дева».

Неожиданно экран заполнился данными ее астрологического знака и характеристиками, которые предназначались только ей одной. Ее глаза внимательно следили за экраном, пока не остановились на строке, начинавшейся так:

«Вы выбрали нежелательную профессию, но события будущего подтолкнут вас к тому, что вы ищете. Мужчины в вашей жизни разочаровывали вас и причиняли боль. Это изменится, и вы найдете того, кого ищете, но избегайте мужчину с греческим именем. Намеченное путешествие будет проблематичным».

Сначала ее заинтриговало прочитанное, но читая дальше о загадочном греческом имени и поездке, которую она и не планировала, она решила, что это просто еще одна версия балаганного предсказателя судьбы.

Несмотря на это, она нажала клавишу печати и положила в сумку напечатанный текст.

Когда она оглянулась, толпа заметно поредела, и пора было попрощаться с уходящими Лизи и Джо. Дэвид все еще где-то пропадал, она присела на освободившееся место и сняла туфли.

В другом конце комнаты неподвижно стоял робот, как часовой, охраняющий коридор, ведущий к кабинету Дэвида. Выглянув в окно, она увидела самолет в чернильной темноте, идущий на посадку в аэропорт «Ла Гвардия», и подумала, что он вполне может принадлежать линии «Ларсэр», и вспомнила о деде. Дед показался ей возбужденным и расстроенным, когда они с Дэвидом обедали вместе с ним. «Может, он не ожидал, что я приведу мужчину?» Прежде никогда не случалось, чтобы они разговаривали о ее личной жизни. «Наверно, он один из тех, кого не вычислит даже компьютер», — подумала Бретт.

— Даже босая ты великолепна, — сказал Дэвид, подходя к ней.

— Эти туфли убивают меня. Не знаю, смогу ли надеть их.

— Нет причин волноваться. У меня внизу машина, и она довезет тебя прямо до дверей, естественно, под моим надзором. Пошли.

Когда лимузин подъехал к дому, Бретт надела на руки розовые бальные туфельки.

— Я не смогу их надеть сейчас.

— Давай их мне.

— С удовольствием. У тебя есть с собой что-нибудь на низком каблуке. Теннисные тапочки, например, — смеясь сказала она.

Дэвид запихнул туфли в карман пальто, сдернул покрывало с сиденья и бросил на землю.

— Становись на это.

— Теперь нам надо только перепрыгнуть расстояние в двадцать футов.

— Это запросто.

Он подхватил Бретт на руки.

— Не надо, ты сумасшедший, надорвешься!

Он покрепче обхватил ее и направился к двери.

— Нет проблем, мэм. Теперь куда вам надо?

Бретт смеясь отбрыкивалась. Молодая женщина в спортивных туфлях и в деловом костюме с продовольственной сумкой в одной руке и дипломатом в другой с интересом наблюдала за ними. Заметив, что Бретт смотрит на нее, женщина сказала:

— Ловите момент! Мой муж тоже раньше носил меня на руках, но не сейчас!

— Как мне открыть? — спросила Бретт, когда они оказались у двери.

— Своим ключом, моя дорогая, — ответил Дэвид и повернулся так, чтобы Бретт могла вставить ключ в замочную скважину.

— Теперь ты можешь опустить меня, супермен. Я пойду босиком.

— Эти ножки слишком нежны, чтобы выдержать два пролета, — сказал он, продолжая путь.

Бретт включила свет, чтобы осветить лестницу. Дэвид поставил ее на ковер в гостиной.

— Если ты завтра не сможешь подняться, не говори, что я не предупреждала тебя, — сказала Бретт, сбрасывая пальто.

— Чепуха, милая леди. Сегодня я смог бы поднять даже высотное здание и переплыть Ла-Манш.

Дэвид снял пальто и смокинг и бросил их поверх вещей Бретт.

— Что принести? — спросила Бретт.

— Нет вещи, которой бы уже здесь не было, — ответил он, — притягивая ее сесть рядом с собой.

— Твои родители были сегодня такими гордыми за тебя. А твоя сестра просто не могла нарадоваться.

— Это значит, что весь мир передо мной, — сказал Дэвид. Он наклонился вперед, его локти упирались в колени. — Я на самом деле рад, что ты была там.

— А где же я могла быть? Я поняла, что в тебе вся моя жизнь, Дэвид. Ты мне как…

— Не говори о братстве, потому что сейчас у меня к тебе очень мало родственных чувств.

— Очень рада услышать это.

— Я наблюдал за тобой весь вечер и сдерживал себя, чтобы не сказать того, о чем не должен думать. Это не приведет ни к чему хорошему, но это захватывает меня все сильнее и сильнее.

Это был тот момент, о котором Бретт мечтала. Она хотела сказать что-то в ответ, но вместо этого просто посмотрела в его глаза.

Дэвид снял заколку с ее головы, волосы водопадом упали на ее плечи, и он принялся расчесывать их своими пальцами. Бретт закрыла глаза, наслаждаясь трепетом, омывающим ее, как теплый весенний дождь.

Он вздохнул. Неожиданно его охватило страстное желание, которое он подавлял в себе со времени трагедии. Он мгновенно отказался от прошлого и уступил возрождающемуся чувству.

— Я не думаю, что сегодня тебе надо возвращаться домой, — пробормотала Бретт, снимая с него очки.

Он притянул ее к себе, и как только их губы сомкнулись, Бретт уже больше не сдерживалась. Ее руки проскользнули под его рубашку и стали легко ласкать его сильное тело. Поцелуи их становились все более страстными. Он расстегнул молнию у нее на спине, она встала, и платье упало горкой шелка вокруг ее ног.

— Теперь твоя очередь. — И Бретт стянула рубашку с его плеч и бросила ее на свою одежду. Их тела слились, как бы вопреки всем сомнениям, которые, возможно, и возникали у них, уступая одному — исполнению желания. Они оба были охвачены одной страстью — удовлетворить голод, которым страдают при истощении. Несколько секунд они лежали обнаженные на ковре. Дэвид покрывал поцелуями ее тело чувственно и проникновенно. Лоренс показывал ей ее эрогенные зоны, но Дэвид словно проникал в них, и она дрожала в ожидании. Он поднялся над ней и осторожно стал спускаться вдоль ее тела, пока его щека не коснулась ее груди. Он взял в губы розовый возбудившийся сосок. Бретт бедрами ласкала его. Не в состоянии больше сдерживаться, Дэвид вошел в нее. Ее теплая влажность приветствовала его возбужденный пенис, и она встретила его со страстной непринужденностью. Волны, сотрясающие все тело, теперь слились в одну большую штормовую волну, которая все росла и росла с каждым толчком… пока Бретт не сотряслась от какой-то трепетной силы, которая разбивала ее на части. Они опять собрались в одно целое, только когда Дэвид дошел до бездыханной кульминации. Ослабевшие, они лежали рядом с безмолвным интересом к своему новому состоянию.

Время пролетело незаметно. Дэвид посмотрел на часы.

— Я так рад, что завтра суббота. Они поднялись наверх и забрались в постель; тихо лежали, обнимались до тех пор, пока их возбуждение опять не потребовало удовлетворения. На этот раз их движения были менее неистовыми, и, поняв, что им всегда будет всего мало, их прежнее безумие переросло в ласку и изучение и закончилось буйным возбуждением, возникшим еще от первого поцелуя.

На следующее утро Бретт проснулась и увидела, что Дэвид, опершись на локоть, смотрит на нее.

— Ты настоящая соня. Ты улыбалась. Мне было так интересно, что тебе снится.

— Ты, — сонно ответила она.

— Держу пари, ты говоришь это всем мальчикам, — поддразнил ее Дэвид. — Хочешь кофе? Я уже сварил.

«У меня нет никаких мальчиков, — подумала она, — кроме Джефри». Взглянув на щетину Дэвида и его сияющие глаза, она неожиданно поняла, что это то самое лицо, которое она хотела, чтобы будило ее каждое утро и о котором она уже давно мечтала.

Джефри был приятным, и она понимала, что он заинтересован в ее чувствах к нему. Но несмотря на все попытки, у нее никогда не получалось думать о нем как о мужчине, и она даже не представляла, как сможет лечь с ним в постель.

— Ты давно проснулся? — спросила она.

— Пару часов назад. Это привычка. Кроме того, это дало мне возможность рассматривать тебя столько, сколько я хотел. — Он поднялся и с поклоном до пояса сказал:

— Я сейчас вернусь с вашим кофе, мадам.

Утро было пасмурным, и его свет пробивался сквозь шторы, но для Бретт день был замечательным. Она сияла от счастья. Однако был еще один вопрос, который она не задавала Дэвиду и знала, что должна это сделать до его ухода.

Он вошел в комнату, церемонно поставил белый плетеный прикроватный поднос ей на ноги и забрался на постель.

— Кофе подан, — сказал он, наливая дымящийся напиток в изящные чашки, купленные ею в Париже.

— Умм… это замечательно, — сказала Бретт, сделав глоток, и удивилась, почувствовав вкус лимона. — Дэвид, я о чем-то хотела спросить тебя.

— Ну так спроси, — ответил он.

— Я подумала о Лотти, твоей подружке-роботе, а еще у тебя есть кто-нибудь? Ты прости, но мне это очень важно.

Ее зеленые глаза не мигая встретились с его карими.

— Это очень просто. Нет. У меня никого не было со времени… Бретт перебила его:

— Ты сказал все, что мне необходимо было знать. Тебе ничего не надо объяснять. Спасибо, что был откровенен со мной.

Она потянулась и ласково поцеловала его в щеку.

Дэвид был тем, о ком она мечтала. Она любила его, она была влюблена в него и поняла, что приближается время, когда она скажет ему об этом.

— Я действительно люблю тебя, Бретт. Я забыл это приятное чувство влюбленности. Чем бы ты хотела сегодня заняться? Твой выбор — за исключением катка.

Бретт на минуту задумалась. Сегодня она хотела побыть вдвоем с Дэвидом. Она не хотела делить его с семьей или телефоном, прохожими на улицах Нью-Йорка.

— Я очень хочу уехать из города, хотя весна еще не пришла.

— Моя машина в гараже. Я никогда не езжу на ней в городе. Мы могли бы поехать в Коннектикут.

— Прекрасно. Я запрыгну в душ, а по пути мы сможем где-нибудь позавтракать.

Неожиданно застеснявшись своей наготы, она сгребла одежду со стула.

— Это нечестно, — сказал Дэвид.

— Знаю, — подмигнула Бретт и исчезла. Она только достала свое любимое сандаловое мыло, как дверь открылась и вошел Дэвид. Он взял губку из ее рук и стал медленно намыливать ее тело. Начав со спины, он натирал ее ленивыми кругами, затем дошел до ее рук. Повернув ее, он нагнулся к ее икрам и ступням и добрался до ее пальцев и подошв. Затем он положил губку и, намылив руки, нежно погладил ее груди, живот. Когда он покончил с бедрами и проскользнул между ног, Бретт вздохнула и почувствовала слабость в коленках.

Он осторожно приблизил ее к стене, положил ее руки себе на плечи и поднял. Она обняла его ногами за талию. В следующее мгновение он был уже в ней, и под струей воды они продолжали познавать друг друга.

— Вот ключи. Ты можешь сказать Элизабет и Джо, что они должны получить документы в течение месяца.

Джефри потянулся через стол и передал ключи.

— Я так удивлю их сегодня за обедом, — сказала Бретт, принимая маленький белый конверт.

«Как просто», — подумала она. Джефри предложил завести ключи к ней домой, но Бретт предпочла сама прийти. Она считала, что было бы честнее сказать Джефри, что ее отношение с кем-то не случайны, но не знала, с чего начать разговор.

Джефри оперся на угол стола рядом с Бретт, листая свой ежедневник.

— Думаю, мы могли бы вместе провести ленч. У нас предварительный заказ в «Фор Сизенз» на половину второго, и мы можем воспользоваться этим. Да, пока я не забыл, — сказал он, рассматривая ежедневник. — Мне прислали приглашение в Санта-Верде на неделю начиная с субботы. Ты не хочешь присоединиться ко мне?

Ларсен начал добиваться влияния в Центральной Америке после недавних открытий золотых приисков. Маленькая страна стремилась принести цивилизацию на свои пляжи с белоснежным песком и превратить их в места для отдыха. «Ларсэр» увидела в крошечной стране путь к расширению доходных территорий в карибском бассейне.

У Бретт перехватило дыхание. И вдруг она решилась:

— Джефри, я не смогу поехать. Я хочу что-то сказать тебе.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Ты стал мне потрясающим другом с тех пор, как я вернулась из Парижа. Бьюи такие моменты, когда ты оказывал мне неоценимую помощь, и я всегда буду благодарна тебе за это.

— Прими к сведению, что это были приятные моменты в моей жизни, Бретт, — сказал Джефри.

Бретт играла маленькой золотой застежкой на сумке и, заставив себя прервать это занятие, положила руки на колени.

— Джефри, я всегда хотела быть честной, поэтому хочу тебе сказать, что есть человек, который стал мне очень дорог. Мы были знакомы много лет — с детства, и только недавно мы познакомились еще раз.

Бретт заметила испуг в глазах Джефри.

— В любом случае я хотела бы, чтобы мы остались друзьями. Это очень много значило бы для меня.

— Я потрясен, Бретт. Это похоже на шок, — сказал он, повернувшись к ней, с руками за спиной. — Я думал, если ты часто так тепло… я никогда не говорил, что я чувствую, потому что не знал, как открыться, но, наверно, сейчас было бы бесполезно обсуждать это.

Не зная, что предпринять, чтобы сделать разговор менее болезненным, Бретт сидела молча.

— Знай, я всегда буду рядом, и ты можешь позвонить по любой причине — по любой. Это будет неизменным, — сказал он, глядя на нее пронзительными голубыми глазами.

— Спасибо, — сказала Бретт. На момент Джефри задумался, потом произнес:

— Я не очень тебя обижу, если откажусь от ленча с тобой? Я не уверен, что я…

— Понимаю.

Бретт поцеловала его в щеку и вышла из кабинета. «Ты идиот. Ты чертов идиот!» Его медлительные, неуверенные ухаживания были отвергнуты и поставили в неприятную ситуацию, но ему нельзя терять головы. Надо очень многое предпринять. Ему было необходимо остаться в добрых отношениях с Бретт, стать для нее еще более необходимым. Он также должен отслеживать все ее дела. Он отпер ящик картотеки и достал две папки. Отложил папку с информацией о Бретт и открыл другую. Сверху была пожелтевшая вырезка из газеты, сообщавшая о свадьбе Барбары Ларсен с Брайаном Нортом. Пришло время для поиска других возможностей.

Глава 26

— Тридцать шестая и Пятая, — объявил Джефри, закрывая дверцу машины.

Он вздрогнул от слабого запаха чеснока в такси, но брать собственную машину и водителя было сейчас нереальным. Джефри опустил окно, но какофония звуков моторов и клаксонов была такая же неприятная, как и вонючий шофер. Он закрыл окно.

Такси скрипело, резко остановившись у статуи Святого Бартоломея, пропуская пешеходов.

Джефри качнуло вперед, но он не придал этому никакого значения: Барбара Ларсен-Норт наконец согласилась встретиться с ним, и этим забита его голова.

Годы Джефри собирал по кусочкам материал о Ларсенах, и даже Барбара, будучи наиболее ярким членом семьи, была труднодоступна. Можно было только отслеживать тень ее существования.

Хотя донесения о Бретт поступали регулярно и не реже раза в неделю, он разговаривал с ней по телефону, Джефри весь был во власти злобы и бешенства. Сначала он винил в этом Бретт, затем стал корить себя за глупость.

Он столько лет вынашивал план своего реванша, и Свен, основной предмет мести и ненависти Джефри, невольно предоставил ему такую возможность, а он не сумел ее использовать. И вот теперь Барбара стала вторым партнером в его игре.

Барбара не общалась со своей дочерью, и поэтому слишком мала вероятность их встречи по каким-либо делам. Джефри почти ничего не знал о детских годах Барбары, жившей вместе с овдовевшим отцом, а период начиная с того, как Барбара уехала из Расина поступать в Барнард Колледж в Нью-Йорке, и до рождения Бретт будто вообще потерялся. Происшедшие затем инциденты, с которыми Джефри был знаком, его не интересовали.

В личном деле Свена Джефри нашел, что, когда Бретт исполнилось четыре недели, Барбара получила чек на четыре миллиона долларов и стала получать двести пятьдесят тысяч долларов ежегодно. Джефри чувствовал, что в этом скрывалось что-то необычное, тогда как на имя Бретт ничего не приходило, и, казалось, это было связано с началом выпадов Барбары против отца.

Этот раскол не был секретом. У них не было даже попыток примириться. Все старания Джефри узнать, что вызвало их ссору, всегда пресекались, так как Свен упрямо отказывался говорить о дочери.

Через семь месяцев после рождения Бретт Барбара вышла замуж за Брайана Норта. Это было первое прямое представление мужчины в ее жизни: в свидетельстве о рождении Бретт в графе «отец» написано «неизвестен».

Следующие два десятилетия жизни Барбары проследить было просто, так как ее разноцветная жизнь методично и регулярно описывалась в светской хронике. Пять лет назад, когда, по мнению Джефри, вся сумма в четыре миллиона была израсходована, ее имя совсем исчезло из печати.

Джефри использовал Бретт для подтверждения большей части информации, которую он собрал о ее матери. В дополнение он узнал от нее, что Барбара губит себя алкоголем и транквилизаторами. Убежденный, что Барбара будет бороться за то, чтобы вернуть себе прежний образ жизни, к которому привыкла, две недели назад Джефри позвонил ей с предложением — из лучших побуждений — своей помощи: совета, как увеличить ее годовое содержание. В процессе общения он намеревался подлить масла в огонь и составить альтернативный план атаки. Барбара отреагировала на это с яростью. Она завизжала в трубку:

— Тебе и этому подонку лучше бы подальше держаться от меня! — И бросила трубку.

После такой неудачи он попытался связаться с Брайаном Нортом в надежде, что отставной актер мог бы пролить свет на прошлое Барбары и финансовые расчеты с ее отцом. Джефри узнал, что развод был скандальным и для всех неожиданным: слухи о том, что Брайан гомосексуалист — грязные и омерзительные, — подтвердились. Но и здесь Джефри перекрыли кислород: Брайан Норт был при смерти.

Когда утром Барбара позвонила и попросила прийти к ней в шесть, Джефри почувствовал, что окошко снова открывается, и на этот раз он уже не даст ему закрыться. Ошибок больше быть не должно. Он факсом передал в банк о переводе пятидесяти тысяч долларов на ее счет. Затем оплатил баланс по каждому неоплаченному счету на имя Бергдорфа, Сакаса, Бовита, Марты и Тифани. Джефри знал, что ему нужен был благородный жест.

По мере того как такси приближалось к месту назначения, Джефри все более утверждался в мысли, что он должен сделать все возможное, чтобы расположить Барбару.

Экономка проводила Джефри в библиотеку. У него была возможность оглядеться. Он не знал точно, что высматривал, но старался не упустить ни одной детали. Он включил микрокассетный диктофон в нагрудном кармане.

— Я не очень долго заставила вас ждать, мистер Андервуд?

— Нет. Совсем нет.

— Андер… вуд. Это наводит на мысль об огромных дубовых бревнах, которые бедный простолюдин должен складывать одно к другому, Это тяжелое имя, мистер Андервуд? — спросила Барбара в открыто провокационной манере.

Ее голубые глаза, оттененные театральными стрелками, устремились на Джефри. Он произвел на нее впечатление одаренного человека с даже большей, может, чем у ее отца, волей. После своего утреннего звонка Джефри она провела весь день в подготовке к встрече, и его слова постоянно вертелись у нее в голове.

— Я думаю, ваш отец обкрадывал вас. Я могу помочь вам, — сказал он по телефону.

Он мог помочь ей опять сесть на шею своему отцу. Ее обида и злость на Свена годами ничем не подпитывались, так как она жила в полном одиночестве, и у нее оставалось все меньше союзников, чтобы поддерживать вспышки гнева, а в одиночку у нее не было возможности чувствовать это пламя.

— Это имя не тяжелее всех остальных, — ответил Джефри и подумал: «Итак, это та самая Барбара Ларсен-Норт. Она смахивает на трофейную свинью».

Барбара была намного ниже ростом и полнее, чем он ожидал. Ее шелковая одежда из пестрого материала состояла из широкого топа до середины бедер и прямой рубашки. Она была похожа на абстрактное пасхальное яйцо.

Барбара устроилась на стуле напротив Джефри. Он сел и, сложив руки, положил их на стол.

— Миссис Норт, я уверен, что мой телефонный звонок должен был показаться крайне непонятным.

— Непонятным! Слышать такое от человека, работающего на моего отца? Это звучит как речь душевнобольного. Я все еще не уверена, что вам здесь есть место.

— Пятнадцать лет я трудился на «Ларсен Энтерпрайсиз», последние семь лет я был личным советником Свена Ларсена. Позвольте мне быть откровенным с вами, миссис Порт. Я это делаю больше для себя, чем для вас. Человек должен оставаться человеком, а последние несколько лет ведение некоторых финансовых дел мистера Ларсена относительно вас меня глубоко беспокоило.

Во взгляде Джефри было столько искренности, что она поднялась со своего места, торопливо закрыла дверь и сказала:

— У нас нет никаких финансовых дел. Последние двадцать лет я ничего не могла сделать с ним. Он пользуется людьми, потом выбрасывает их, когда они становятся на его пути.

— Да, он может быть беспощадным, — покорно согласился Джефри. — Миссис Норт, я не знаю, известно ли вам, что ваша дочь, Бретт, становится наследницей большей части его состояния — двух с половиной миллиардов долларов.

— Я знала, что она с ним общается, и в этом вина ее. Я пыталась защитить ее и расплачивалась за это вплоть до сегодняшнего дня. Какая неблагодарная маленькая сучка.

Барбара уперла руки в боки и глазами уставилась в одну точку, совершенно забыв о Джефри. Решив копнуть глубже, Джефри спросил:

— Миссис Норт, от чего вы ее защищали?

— Что? — спросила Барбара, вышедшая из транса.

— От чего вы ее спасали?

— Я не могу вам сказать этого, — скороговоркой сказала Барбара. Теперь ее злоба смешалась со страхом. — Как я могу быть уверена, что это не розыгрыш? Какие гарантии, что вы не передадите ему слово в слово то, что я скажу?

Она вплотную придвинулась к двери, словно поджидала подходящего момента, чтобы выскочить из комнаты.

— Подождите, миссис Норт. Я вообще не должен был начинать всего этого. Я ставлю на карту все уже тем, что нахожусь здесь. У меня нет причин обманывать вас.

Барбара остановилась, подчиняясь честнейшему взгляду Джефри.

— Я понимаю ваши сомнения. Свен Ларсен не тот человек, с которым можно шутить. Выслушайте меня, — начал он, открывая свой дипломат. — Проверьте документы, я установил, что в 1962 году вы получили чек на четыре миллиона долларов.

— Ну и что из этого? Он дал мне его, а я все потратила. Было очень несложно найти людей, которые помогли мне в этом. Он хочет забрать его назад? Да? — защищаясь, сказала она.

— Нет, совсем нет. Но в свете его сегодняшнего положения то, что он дал своему единственному ребенку, — это пустяк.

— Вы чертовски правы. Я должна его заставить дать мне больше. Он передо мной в вечном долгу.

Расчет Джефри, что она жадна до денег, был верным.

На это он и нажимал.

— Я не знаю причину вашего разлада с отцом, но не думаете ли вы, что кто-то из вас двоих мог бы добиться полюбовного решения ваших разногласий.

— Нет, я не смогла. Я не хотела его больше видеть. Вы не заставите меня встретиться с ним. Вы этого добиваетесь? — спросила Барбара, почти защищаясь.

— В любом случае, нет.

Джефри замечал опасения в ее голосе всякий раз, когда она упоминала Свена. Чего она боится?

— Миссис Норт, я думаю, что смогу вам помочь, но, во-первых, я хотел бы как-нибудь доказать вам, что со своей стороны я искренен; — И Джефри передал ей пачку квитанций. — Делая предварительные инвестиции на ваш счет, я нашел, что у вас появились некоторые задолженности.

Барбара сделала вид, что возмутилась:

— Как вы осмелились влезать в мои дела? Что дало вам право…

— Пожалуйста, не поймите меня превратно. Я только хотел показать вам, что меня действительно беспокоит ваше бытие. Я оплатил все эти долги наличными, и теперь они все аннулированы. И у вас нет никаких обязательств передо мной.

Ее глаза бегали от Джефри к врученным бумагам, словно не веря в существование того и другого.

— Вы это сделали для меня? Но почему?

— Давайте скажем так, что кто-то однажды кое-что сделал для меня и моей семьи, и это очень сильно изменило мою жизнь. Я хотел бы отыграться. Я знаю, что Свен Ларсен имеет преимущество перед людьми, которые беззащитны, и думаю, у вас такая же ситуация. Я не обманываю вас. Это будет непросто, и для этого потребуется какое-то время. Если вы мне позволите, я смогу помочь вам получить причитающееся вам, но в этом случае вы должны помочь мне, — сказал Джефри.

Барбара склонила набок голову и мяукающим голосом сказала:

— Я не знаю, что сказать. Прошли давно те времена, когда мужчины предлагали мне свою помощь.

Джефри понял намек.

— Я понимаю, что в это сложно поверить.

— Мистер Андервуд, я знаю, что наша встреча деловая, но сейчас время коктейля. Не хотите ли чего-нибудь выпить?

Они прошли в гостиную, и Джефри заметил, как за каких-нибудь полчаса она выпила три бокала виски. «Ее действительно это заинтересовало», — с удовольствием подумал Джефри и понял, что ею можно легко манипулировать и что чувство реальности у нее решительно отсутствует. Он очень быстро найдет путь к нужной ему информации.

— Перед тем как прийти к тете Лилиан, давай остановимся где-нибудь выпить, — предложила Бретт.

Одна из ее девичьих фантазий стала теперь реальностью, и она решила отметить это событие.

— Естественно, — ответил Дэвид.

Пока они стояли на оживленном тротуаре, соображая, где поблизости можно найти такое место, Бретт подумала, что все, что произошло между ней и Дэвидом, было один к одному похоже на то, о чем она мечтала.

Она чувствовала глубокую безмерную радость, окружавшую ее везде, где бы она ни была, что бы она ни делала. Даже ее рабочие дела поворачивались к лучшему, и она уже выполнила три дополнительных заказа для одного рекламного агентства, которое было держателем акций американского отделения «Вуаля!». «Да, я очень хочу отметить это», — сказала она себе.

— «Камера судьи» всего в двух кварталах отсюда. Ты была там?

— Нет.

Через несколько минут они нырнули в обитый панелями бар, где им показали на угловую кабинку, подальше от деловой суеты.

— Давай возьмем шампанского, — сказала Бретт и заказала его, прежде чем Дэвид смог как-то отреагировать на ее предложение.

— Мы что-нибудь отмечаем? А почему я не знаю? — спросил он.

— Отмечаю я, и я подумала, что ты мог бы присоединиться ко мне, — поддразнила его Бретт.

— Понятно, но можно мне узнать, что именно?

— Ты можешь считать это глупостью, но я хочу отпраздновать исполнение своей мечты. Не смейся, я не скажу, потому что ты все равно не поверишь.

— Кто, я? — спросил Дэвид с серьезной миной.

— Когда я была маленькой девочкой, я обычно придумывала разные истории о тебе, а одной из моих самых любимых была та, что ты закончил школу и вернулся назад в Нью-Йорк, и я помогаю оформлять твою квартиру. Сегодняшний поход в мебельный магазин был очень похож на то, что моя мечта сбывается. Я понимаю, что, наверно, эту историю можно перевернуть как угодно, но все равно у тебя не получится. Лизи тоже всегда смеялась над моими мечтами: «Дэвид, — говорила она. — Ты сумасшедшая! Он заумный — ему нужны только койка, компьютер и ключ для открывания консервов».

Дэвид улыбнулся и поднял свой бокал.

— Слишком много для моей проницательной сестры. Надеюсь, я смогу также легко исполнить все остальные твои мечты.

— Дэвид, когда я впервые увидела тебя, я захотела, чтобы ты стал моим братом. Потом, когда я немного подросла, мои чувства переросли во влюбленность. Но ты знал об этом, да?

— Полагаю, что знал, ведь ты была так наполнена этим. Мне было жаль тебя — нет, наверно, это было другое. Думаю, я расстраивался из-за тебя. Твоя жизнь казалась такой одинокой, и ты так усердно старалась всех благодарить. Но все изменилось, когда ты переехала к своей тете. Ты стала совсем другой девочкой.

Искренность Дэвида была всепоглощающей, и Бретт почувствовала себя спасенной. Он не будет смеяться над ней и не сделает ей больно.

— Ты прав. Человек, которого я действительно хотела поблагодарить, была моя мать, но я поняла, что это невозможно: каждая из нас живет своей собственной жизнью. Это до сих пор грустно. Дэвид, я никогда не благодарила тебя за то, что ты в тот вечер убийства был со мной. Я бы тогда не смогла без тебя, а потом ты уехал в Калифорнию. Но я помню, как брыкалась, визжала и царапалась, а ты держал меня так крепко, как только мог.

— Это было единственное, что я мог.

— Спасибо, — тихо сказала Бретт.

Взгляд в никуда заволок ее зеленые глаза, и Дэвид увидел, что слезы были уже близко.

— Ты видишь, я ни разу не рассмеялся.

Когда нас ожидает тетя Лилиан? — спросил он.

— В восемь, у нас еще полно времени.

— Прекрасно, мне кажется, сегодня отличный вечер — можно было бы прогуляться. Как ты думаешь?

— Здорово, — сказала Бретт.

Дэвид положил двадцатидолларовую банкноту в бокал из-под бренди на пианино. Молодой парень, перебиравший клавиши, кивнул в знак благодарности и подмигнул им, когда они выходили. Держась за руки, они выплыли в мягкий апрельский вечер под мелодию Билли Джоэла «Мне нравится, что ты есть ты».

Глава 27

После их первой встречи Джефри прислал Барбаре цветы с запиской, в которой он благодарил ее за отведенное ему время и очаровательную компанию.

Барбара давно не получала от мужчин таких роскошных букетов и была взволнована его жестом. Когда она позвонила, чтобы поблагодарить, Джефри предложил ей в будущем ему не звонить: он сам будет это делать. Он пригласил ее пообедать в ресторане по ее выбору. Манеры и стиль поведения Джефри произвели на нее такое впечатление, что Барбара захотела показать его своим друзьям, поэтому предложила «Ле Кирке». Джефри подходил ее выбор, так как это был не тот ресторан, который он обычно посещал, где бы его могли увидеть в обществе такой женщины.

Восхищение и ожидание настоящего свидания толкнули Барбару на тщательную и мучительную подготовку. Заметив, что стиль Джефри был классическим, она заказала несколько шелковых платьев в «Марте» в счет только что оплаченного векселя и провела день в «Элизабет Арден». Она приехала в восемь и занялась массажем, педикюром, маникюром и прической. После всех этих приготовлений она почувствовала себя помолодевшей на несколько лет.

Потом Джефри звонил каждый день и вытаскивал ее из дома по три-четыре раза в неделю. Барбара наслаждалась его вниманием. Она даже села на жесткую диету.

Сегодня они шли к Мортимеру, любимое место Барбары для обеда. Здесь она обычно предпочитала и ленч — в это время было побольше народу. Но Джефри так редко был свободен днем, что она была благодарна за обед в кафе. Она тщательно оделась. На ней было темно-синее облегающее платье, дополненное длинной ниткой жемчуга. Она посмотрелась в зеркало и осталась довольна: десять фунтов, которые она сбросила, были заметны. Ей очень хотелось понравиться Джефри. «Это человек, который хочет помочь мне», — думала она.

Джефри сделал ей комплимент. Естественно, что это было неискренне. Хотя она и сбросила свою тучность, его раздражала ее бледная желтоватая кожа — результат таблеток. Как такая женщина могла дать жизнь Бретт, такой красивой и трепетной? Правда, Джефри видел фотографии Барбары в молодости, и на них она была довольно красива.

Для Джефри все средства были хороши. Он даже не помнил, когда в последний раз был близок с женщиной. У него, конечно, не было физического влечения к Барбаре или какой-либо другой женщине, и если честно, даже к Бретт. У него никогда не было его, даже тогда, когда он входил в пору созревания, и все ребята военной академии вокруг волочились за женщинами. Даже когда он заканчивал школу, все его время и энергия тратились на страстное желание мести. Наверное, было бы проще переспать с Бретт, чем с этим бесхребетным куском мяса, но он решил, что должен завести роман с Барбарой, если хочет получить побольше сведений о ней.

Миниатюрный диктофон был его постоянным компаньоном на всех встречах с Барбарой, и он понимал, что приближается к раскрытию тайной причины ее ненависти к отцу. Он осторожно подстрекал ее на уничтожение Свена собственными едкими замечаниями о нем. Эти манипуляции давали ему новые сведения, но он чувствовал, что было что-то еще. Прошлой ночью после обеда у Барбары она начала вспоминать о своем детстве под руководством тяжелой руки отца. Она рассказала, как одиноко ей жилось в богатом, но изолированном от мира доме на окраине Расина. Почти все в доме было сделано из темного дерева, выкрашено в коричневый цвет, а тяжелые бархатные шторы открывались только тогда, когда Свена не было дома.

— Он никогда ни слова не говорил мне о моей матери, — рассказывала Барбара. — Только иногда он вдруг останавливал на мне задумчивый взгляд и называл ее именем. Потом он брал себя в руки и спрашивал, вымыла ли я руки перед обедом. Понимаешь, это было единственное время, когда мне разрешалось разговаривать с ним. Он отвозил меня в школу и забирал каждый раз ровно в три, и у меня никогда не было возможности поиграть со своими сверстниками на школьном дворе. Он приезжал на большом черном «паккарде», и дети дразнили меня, говорили, что я должна ездить на катафалке, а мой отец могильщик. Думаю, что они боялись его… многие люди его боялись. Но он запрещал мне разговаривать. Я не могла даже задавать вопросы относительно моих домашних заданий. Он говорил:

«Я думаю о нашем бизнесе. Все остальное может подождать до пяти тридцати». И весь остальной отрезок пути он ехал с каменным лицом. Каждый день мы обедали в пять тридцать.

Она помолчала, заинтересовавшись зрелищем за окном, и несколько минут смотрела на парк. Джефри, испугавшись, что она больше не вернется к этому разговору, налил ей еще виски и, протягивая бокал, нежно погладил по спине.

Сначала Барбара напряглась, ее бросало то в жар, то в холод, потом расслабилась, склонила голову набок и поцеловала его руку. Джефри приготовился было зайти так далеко, как собирался, но успокоился, когда она продолжила воспоминания.

— Я не могла приглашать друзей и сама ходить к ним в гости. Отец говорил, что они отбросы общества. У него был друг, или я думала, что он был другом, у которого был маленький ребенок, но я не могла поиграть даже с ней — или это был он? — не помню, наверное, мне было пять или шесть лет тогда. Я обычно спрашивала Карла, друга отца, о его ребенке, но никогда не видела его.

Барбара последовала за Джефри на диван, и он поцеловал ей руку.

— Это, должно быть, было ужасно. Нельзя девочке расти в такой обстановке, — сказал он, подстрекая ее продолжать.

— Когда я поступила в высшую школу, у меня появилась возможность наблюдать, как мальчики играли в бейсбол, и он не мог запретить мне этого. Только я должна была быть на месте в три часа. Наконец, он перестал приходить за мной. Он злился, но все было бесполезно. Это все было так давно, — наконец сказала она.

— Да, давно, и хотя время проходит, но воспоминания никогда не оставляют нас, — заметил Джефри.

Он понял, что сегодня больше ничего не узнает. Воспоминания постоянно захлестывали ее, возвращая в прошлое, но он ждал другого.

Джефри проник достаточно близко к тому, что было у нее внутри, и надеялся, что уже скоро под верхним слоем сырости и мерзости покажется мертвечина, давно похороненная под ним.

— Мне действительно пора, — сказал он.

— Ты на самом деле должен идти? — спросила Барбара, поглаживая его бедра. — Мы могли бы провести какое-то время, которое оба вспоминали бы с наслаждением.

— Как насчет завтра? У тебя есть какие-нибудь планы? — спросил он, зная, что никаких.

— Никаких, я не буду изменять хорошему человеку. Ты хороший человек, Джефри? — кокетничала она и, провожая его до дверей, приподнялась и поцеловала, пытаясь своим языком раскрыть его губы.

— Наверно, я не самый лучший судья себе, — сказал Джефри, пытаясь сдержаться. — Спокойной ночи, Барбара.

Как только закрылись двери лифта, он достал из кармана пиджака носовой платок и вытер рот. Он положил его назад и выключил диктофон. «Может, я не должен?» — Джефри содрогнулся от своей мысли.

Но теперь, когда они сидели в Мортимере, Барбара под столом заигрывала с ним ногой, и он боялся, что этой ночью ему не открутиться и придется удовлетворить и другие ее аппетиты.

Предчувствие не обмануло его. Как только они вернулись, Барбара обняла его за талию и, прижавшись, потерлась своим телом, как мартовская кошка.

— Джефри, как долго ты будешь заставлять меня ждать? — спросила она. Джефри изобразил улыбку.

— Ни секунды, — сказал он и последовал за ней в спальню.

Комната его поразила. Кровать с пологом, стулья с кружевными оборками и кресло-качалка, салфетки, украшавшие комнату, — все это, казалось, принадлежало пятнадцатилетней девочке из очень привилегированной семьи. Там были куклы и плющевые игрушки, а кипы веселых журналов лежали на прикроватном столике.

Барбара извинилась и удалилась, а Джефри разделся и, аккуратно сложив вещи и направив диктофон на постель, быстро нырнул под одеяло. Когда она тихо выплыла из ванной, на ней была белая с атласным воротником ночная сорочка в стиле девятнадцатого столетия. Она смыла краску с лица и подвязала волосы шелковым шнурком. «А она совсем неплохо сохранилась», — подумал он.

— Пожалуйста, будь со мной терпимей, — сказала она, робко взбираясь на постель в состоянии почти транса.

«Что за отвратительная игра?» — удивился он.

Он слышал о людях, которые придумывали различные сексуальные фантазии, а потом претворяли их в жизнь, но он никогда не принимал участия в таком эксперименте.

— Конечно, — сказал он.

Ему было интересно: привычное ли это ее поведение или он возбудил в ней что-то, что толкало ее на это.

— Я знаю, ты не обидишь меня. Я тебе доверяю.

Ее голос потерял свой обычный сильный грудной тембр, и она поцеловала его на этот раз с нежной, почти девичьей, невинностью. Джефри развязал воротник ее сорочки и расстегнул перламутровые пуговицы. Затем он приступил к выполнению своих обязанностей. Губы, груди, живот — он делал все, что, как полагал, следовало делать в таких случаях, и даже довел Барбару до высшей точки возбуждения, или, по крайней мере, так думал, однако сам он ничего не испытал. Барбара посмотрела на него и сказала:

— Спасибо, это было таким наслаждением, Майкл. — И сразу уснула.

«Какой, к черту, Майкл?» — удивился Джефри, лежа рядом и наблюдая, как ее грудь опускается и поднимается под белым хлопковым покровом ее одежды.

Когда Барбара, проспав двадцать минут, проснулась, она спокойно, почти безмятежно посмотрела на Джефри.

— Я действительно тебя люблю, Джефри, и доверяю тебе. У меня было не слишком много мужчин, но могу сказать, что ты отличаешься от всех них. Ты не хочешь меня, потому что считаешь, что я слишком богата. Но ты же знаешь, что я почти разорена.

Она потянулась и положила свои руки на его.

— Уверен, что многие мужчины хотели бы быть с тобой просто, чтобы заботиться о тебе, ведь ты — красивая женщина, — сказал Джефри.

— Я была ею. И не больше. И… когда-то был человек, который любил меня, но мой отец отнял его у меня.

«Это то! Я должен быть осторожным и не давить на нее слишком сильно», — злорадно подумал Джефри.

— Как же Свен мог отнять кого-то у тебя? — спросил он, изобразив полное недоумение.

— Он убил его. Или, чтобы быть совсем точной, он, должно быть, убил его.

— Это несерьезно, — сказал Джефри. Это было лучшее, что он мог вообразить. Теперь он обладал Свеном Ларсеном, обладал так, как хотел.

— Извини, — сказал он, перегибаясь через нее, чтобы подтянуть к себе пиджак. — Мне кажется, я сейчас чихну.

Он сделал вид, что копается в кармане, доставая носовой платок, хотя на самом деле ему надо было удостовериться, что диктофон включен. Он положил пиджак на стул.

— Очень серьезно. Моего мужа убили.

Барбара лежала тихо. Она была даже более спокойной, чем всегда.

— Это, наверное, слишком тяжело, чтобы носить в себе почти двадцать пять лет, сказал он, думая о грузе, который он сам носил столько же лет.

— Я устала от этого. — Она посмотрела в голубые глаза Джефри. — И я подумала, что ты хочешь помочь мне вынести это.

— Конечно, — искренне сказал Джефри.

Она уставилась на полог, словно вся история была заключена там.

Свен был собственником своей дочери. Он поступал с ней таким образом, как будто она заменяла ему жену, которую он потерял. Барбара получила разрешение уехать, чтобы поступить в колледж, обещая по окончании вернуться домой. Но в первый же год учебы в Бернарде она познакомилась и влюбилась в Майкла Флинна — организатора борьбы за мир. Майкл не был богат, его заработки были скудными, и хотя у Барбары было много денег, он не брал их у нее.

Из-за неуверенности Свена в том, что университетский дом будет достаточно безопасным и удобным для его дочери, он заставил ее переехать из общежития в квартиру на Саттонплас. И там Барбара и Майкл вместе проводили много приятных часов. Барбара сама стирала и готовила — Майкл об этом даже не задумывался. Когда они наконец решили пожениться, она знала, что отец будет вне себя от гнева. Так и было. Он угрожал, что не даст ей ни цента, если она немедленно не вернется домой. Но как бы то ни было, Барбара и Майкл поженились.

Однажды вечером, вернувшись домой, Барбара и Майкл обнаружили, что замки в квартире заменены. Тогда они без сожаления переехали в крохотную квартирку на пятом этаже с проходными комнатами на Сто четырнадцатой улице, недалеко от Бродвея. Их две комнаты с душем на кухне были убогими по сравнению с их прежним шикарным жилищем, и они больше походили на университетское общежитие.

Сразу после Дня Валентина Барбара поняла, что беременна. Она убеждала себя, что внук заставит ее отца смягчиться и стать менее враждебным, и она позвонила ему в Висконсин, чтобы сообщить эту новость.

Свен был непреклонен и сказал, что, так как она замужем за бездельником, она для него не существует. Барбара была в состоянии полного отчаяния. Несмотря ни на что, она любила своего отца. Майкл, понимавший ее, сказал, что уверен в том, что Свен передумает, как только родится малыш.

В конце июля Барбара вернулась домой после еженедельных занятий по керамике, спеша показать Майклу крошечную чашечку, слепленную из хлебной керамики для их будущего ребенка.

Подъем на пятый этаж был для нее изнуряющим. Она была уже на седьмом месяце, но хорошее настроение придавало ей силы. Дверь была не заперта: детская чашка выпала у нее из рук. Майкл лежал в луже крови на кухне, все окружающее напоминало место бойни. На ее крик сбежались соседи, потом она потеряла сознание. Очнулась в соседней квартире, полиция уже прибыла, ей задавали вопросы, но она не смогла сообщить ничего вразумительного.

Официальное расследование также не добавило ничего нового, и она, убитая горем, беременная и разбитая, позвонила отцу. Он послал за ней свой личный самолет и приветствовал дома с распростертыми объятиями. Свен был полон сочувствия, деликатен, даже снисходителен. Он сразу же переоборудовал одну из спален под детскую и сидел вечерами с Барбарой, строя планы на их совместное будущее.

Из-за пережитого стресса она отправилась в роддом на месяц раньше. Когда Бретт привезли из больницы, Свена было не узнать. У него появился второй шанс в семье, и он обожал свою внучку.

Первый раз в жизни его поведение пробудило в Барбаре мысли о матери. Но она боялась, что, если станет расспрашивать отца о ней, он снова вернется в прежнее состояние, и решила сама покопаться в вещах матери и собрать воедино свои воспоминания. В кабинете Свена Барбара нашла старый альбом и там фотографию матери в день свадьбы. Рассматривая фотографии, она забыла о том, что отец может вернуться, пока не услышала, что он разговаривает с кем-то о своих планах относительно «Холмунд Метал Веке», компании, которой владел его друг Карл. По возвращении в Расин она узнала, что все разработки были закрыты, Холмунды покинули город. Не понимая смысла разговора и перестав прислушиваться к нему, она достала шкатулку с драгоценностями и забрала ее к себе в комнату.

Той же ночью, уложив малышку спать, Барбара открыла обтянутую изнутри сатином шкатулку. Камея ее матери, которая была на свадебной фотографии, лежала сверху вместе с нитками жемчуга различной длины. Она открыла отделение, в котором хранились кольца, и надела одно из них — с массивным рубином и бриллиантами.

Свен подарил это кольцо Ингрид, когда она наконец согласилась стать его женой. Свен сказал, что это единственная вещь, которую он смог найти и которая была такой же пламенной, как его невеста.

Первый раз, когда он увидел молодую красивую актрису, он был сражен. Он сопровождал ее на все спектакли в Мидвесте и после выступлений постоянно появлялся в ее уборной с цветами и предложениями выйти за него замуж. Упорная настойчивость молодого человека и абсолютная преданность победили сердце Ингрид, и они поженились против воли ее старого, с консервативными взглядами отца.

Барбара задержала взгляд на горящем камне, затем положила его в коробку и возобновила знакомство с содержимым. На дне лежали браслеты, под золотым ободом с сапфирами и изумрудами она заметила небольшую выпуклость под сатином. Она подняла полинявшую ткань и нашла кольцо с печаткой, которое сразу же узнала. Оно принадлежало Майклу. Она достала пилочку для ногтей, раскрыла серебряную погремушку Бретт и спрятала в нее кольцо. Затем ногтем загладила края, погремела ею и положила в колыбельку Бретт.

В смятении она бросилась в комнату отца, мрачное убежище, в котором никто не бывал, за исключением прислуги. Сначала Свен отрицал ее обвинения, обзывая ее истеричкой и уверяя, что она заблуждается. Он угрожал Барбаре, что отнимет у нее Бретт, а ее отправит в сумасшедший дом. Когда Барбара сказала, что спрятала кольцо и он никогда не найдет его, Свен взбесился. Он носился по дому, переворачивая мебель, выбрасывая содержимое ящиков на пол, даже поднимая паркетные доски в комнате Барбары. Она схватила ребенка, сбежала вниз и забилась в угол гостиной, прижимая к груди плачущую малышку.

Успокоившись, в расстегнутой рубашке и разорванных брюках, Свен угрожающе возник перед ней. Барбара думала, что он убьет ее, но вместо этого он стал уверять и убеждать, что смерть Майкла была несчастным случаем. Предполагалось совершить кражу со взломом, чтобы напугать Барбару и тем самым оторвать ее от Майкла. Но Майкл пришел домой раньше, удивился незваным гостям и был всего лишь ранен при борьбе с ними.

Барбара не поверила и, вспомнив подслушанный ею недавний разговор отца, сказала, что догадывается, что в отношении Карла он совершил что-то нехорошее, и, если он не оставит ее в покое, она сообщит и об этом.

Тогда Свен напомнил ей, что если с ним что-то случится, то некому будет позаботиться о ней и ее ребенке. Осмелев, Барбара ответила ему, что никогда не чувствовала его заботы, за исключением денег, которые он давал. Подавленная и испуганная, она хотела заявить в полицию. Но Барбара верила, что была ребенком, несшим на себе бремя греха — ее рождение стало причиной смерти ее матери, — и наивно рассудила, что ее молчание может быть воздаянием долга перед отцом. Но она не сказала ему об этом. Она попросила у него денег на дальнейшее свое содержание и обещание навсегда уйти из ее жизни и жизни ее ребенка.

Когда она попыталась уйти, Свен резко остановил ее. Его глаза горели яростью, он толкнул ее к стене и вернулся к событиям двадцатиоднолетней давности. Он выпустил наружу весь свой гнев, прижав к стене со всей силы. Он что-то кричал по поводу смерти Ингрид, покинувшей его так рано. Упрекал Барбару, что она бросила его, когда должен был родиться ребенок, и это могло утешить его. Барбара была в ужасе, она пыталась вырваться из его железных объятий. Не зная, как защитить себя, она массивным подсвечником разбила витрину с коллекцией старинных ножей и схватила один из них с перламутровой ручкой. Когда Свен отскочил к двери и попытался ее закрыть за собой, она вонзила ему нож в руку, потом еще раз и еще, до тех пор, пока рука не стала похожа на кусок мяса, а фаланга пальца не упала на деревянную панель.

«Вот что, оказывается, с его пальцами», — подумал Джефри, когда Барбара закончила свою исповедь и повернулась к нему.

— Я сделала это за Майкла и за себя тоже. У меня до сих пор хранится это кольцо. Ты знаешь, Бретт была очень похожа на Майкла. Думаю, она и сейчас похожа, — прибавила она тихо.

«Что мне делать теперь?» — размышлял Джефри. Ему не терпелось уйти, чтобы еще раз прокрутить пленку, которая поможет свалить Ларсена. Он взглянул на Барбару, но с удивлением заметил, что она спит.

Подождав несколько минут, он вылез из постели и, взяв вещи, направился в ванную. Не желая пачкать одежду запахом прелюбодеяния, он тщательно вымылся.

В конце лестницы он надел ботинки и вышел. Теперь у него были свидетельские показания, чтобы прижать Ларсена к ногтю. Но Джефри хотел большего. «Он убил моего отца и лишил меня наследства. Он мне обязан своим богатством и всем», — размышлял он. И пока шел пешком два квартала до своего дома, думал о Бретт.

— Некоторые из них необычайно красивы, а некоторые ординарны, — сказала Натали Корбет Бретт.

— Удивительно, ведь они все из одного агентства, — согласилась с ней Бретт.

Они сидели у Бретт в студии, уставшие после двухдневного отбора моделей. На столе перед ними лежала кипа карточек. За последние два месяца Бретт и Натали встречались много раз, чтобы обсудить съемку Бретт для американского отделения «Вуаля!». Натали решила в первом выпуске журнала поместить только непримелькавшиеся лица моделей, хотя понимала, что было бы надежнее использовать уже известных пламенных девочек и не рисковать, но в новом журнале она хотела видеть и новые лица.

Начинать издательскую деятельность в Нью-Йорке было достаточно сложно, даже при полном портфеле заказов, полученных Натали от французских издателей.

Опыт показал, что лицо журнала определяет художественный вкус редактора, поэтому она хотела побыстрей выйти из стандартных рамок с чем-то особенным, никому не известным. Для внесения свежей струи она не могла положиться только на моду из-за того, что она безнадежно повторяется.

Натали и Бретт наметили потратить три дня на просмотр моделей и очень переживали, что остался один день. Они рассчитывали за это время просмотреть около шестисот девушек.

— Что ты думаешь о Тоне? — спросила Бретт.

— Это которая?

Натали даже и не пыталась запоминать имена, а просто откладывала карточки тех, кто ей понравился.

— Темная девушка из агентства «Ай Моделз». Вот, — сказала Бретт, вынимая карточку из пачки, отложенной Натали.

— А, да, она действительно необычная, словно из сказки. Мы могли бы предложить ей пробу для обложки.

— Мне она тоже кажется довольно необыкновенной.

Этот разговор прервала Тереза, позвавшая Бретт к телефону по срочному делу. Подходя к аппарату, Бретт попыталась успокоиться.

— Говорит Бретт Ларсен. Чем могу быть вам полезной?

— Ты теперь тетушка Бретт, — радостно сообщил Джо. — Родились мальчик и девочка. Представляешь, как здорово!

Глава 28

Наконец-то Бретт погрузилась в такой же водоворот деятельности, каким она была охвачена в Париже. Студия Ларсен вновь кипела бурной деятельностью, привлекая талантливых, творческих новаторов моды. Над первым выпуском «Вуаля!» Бретт работала с еще большим упорством, чем над всеми предыдущими.

Натали Корбет ощущала огромное давление издателя, пытающегося затормозить выход первого номера нового журнала, настаивая на доведении его до совершенства, так как рынок уже заполнен изданиями на любой вкус. Она позвонила Бретт, возбужденная нравоучениями издателя.

Бретт и Натали выбрали модели разных возрастов и национальностей и даже обратили внимание на размеры, не ограничиваясь только восьмым. Их основным критерием была женщина с беспредельными возможностями, которая, как считала Натали, олицетворяла бы американскую женщину. Часы летели, возбуждение нарастало, но Бретт не чувствовала усталости, она была в своей стихии и испытывала огромное удовлетворение.

Она заметила, что и Дэвид был изумлен темпом ее работы и стремлением к успеху.

— У меня нет слов, твоя жизнь стала настолько напряженной и насыщенной, — говорил он. — Это похоже на игру в классики, и каждый день ты начинаешь с первой клетки и не можешь предугадать, что будет потом.

Однажды поздно ночью, когда Бретт задержалась, раскладывая пленки, приехал Дэвид с малиновым мороженым домашнего приготовления и кипой коробок, за которыми ему пришлось дважды спуститься. Он поставил на стол десерт и занялся установкой нового компьютера для Бретт.

— Я знаю, что ты не будешь им пользоваться, — сказал он, — но Тереза, как только научилась двигать курсором, в него влюбилась.

Все свое свободное время Бретт проводила с Лизи, Джо и малышами. С тех пор как привезли Эмму, Бретт и Камерона, создалось впечатление, что они всегда были неотъемлемой частью дома Тайтов.

Ремонт квартиры, которую им подарила Бретт, был еще не завершен, поэтому Эмма и Камерон находились в одной комнате со своими родителями. Бретт с трепетом разглядывала их, лежащих в белых плетеных колыбельках.

— Отойди, ты можешь их разбудить, — уговаривала Лизи.

Долгое время Бретт сдерживалась. Они казались такими маленькими и хрупкими, что она боялась сделать им больно и тем самым навредить кому-нибудь из них. Но после того как Эмма схватилась за ее палец с удивительной для такой малышки силой, она поняла, что дети достаточно крепкие и совсем не такие хрупкие.

С этих пор Бретт ловила всякую возможность подержать их на руках. Она садилась в деревянное кресло-качалку в спальне Лизи и Джо, брала их на руки и покачивалась.

А Дэвид выполнял роль незаменимого дядюшки. Он постоянно приезжал с игрушками и дразнил Джо и свою сестру тем, что дети, когда подрастут, будут получать большее удовольствие от своего дяди Дэвида, чем от родителей.

— Бретт, это к тебе. Тодд Бэнкс, — сказала Тереза по интеркому.

— Что делается, Тодд?

Обычно Бретт не отвечала на его звонки: этот тип был прекрасным источником грязи в их индустрии и достаточно занимательным своей напыщенностью.

— Что бы ни делалось, все к лучшему, но я слышал, ты проделала такую огромную работу для «Вуаля!». Не могу дождаться, чтобы увидеть все это.

Какое-то время разговор шел ни о чем. Тодд рассказывал сплетни и слухи из мира бизнеса, но Бретт знала, что пришел он не за этим, и заметила:

— Ну, так ты прощупал обстановку, а теперь давай, Тодд, вперед. Но учти, работа сама плывет мне в руки, и я все еще не собираюсь воспользоваться твоей помощью.

Тодд понял, что разговор идет к концу и сказал:

— Это уже серьезно. Похоже, мы теряем еще одну звезду в этом бизнесе. Я слышал, что часы Малколма Кента сочтены. Они не ожидали…

— Тодд, нет! — в ужасе воскликнула Бретт. — Да, он долго держал это в тайне. Я слышал, перепробовал все. Он даже ездил в Мехико испытать на себе новое средство медицины. Позавчера он потерял сознание у себя в студии.

До Бретт доходили слухи, что Малколм подцепил СПИД, но время от времени она слышала подобные сплетни почти обо всех сколько-нибудь известных мужчинах, работающих в этой области. Неожиданно ей стало холодно, словно отключился кондиционер. Она открыла дверь в сад и села на складной стул, стоящий между орешником и кленом. Воздух был настолько плотным и влажным, что ее кожа сразу же покрылась влажной пленкой. Белка спрыгнула с ограды на нижнюю ветку клена, нарушив гармонию колокольчиков, свисавших с дерева. Их перезвон напугал и прогнал ее.

Малколм вызывал у Бретт различные чувства: и благодарности, и боли. Когда она на него работала, он мог сделать день таким адским, что она во сне слышала его крики, безжалостные, уничтожающие речи. А потом он приглашал ее в кабинет, закрывал дверь и часами делал разбор ее пленок, давая советы. Это Малколм направил ее в Европу и убедил стать фотографом и поверить в себя.

И поэтому ей было, особенно больно, когда она вернулась в Нью-Йорк, а он отверг ее. При их случайных встречах он также ядовито издевался и метал едкие стрелы. Но сейчас она не могла поверить, что он умирает.

Бретт стояла у палаты Малколма и готовила себя к тому, что сейчас увидит. На двери появился предупреждающий сигнал, написанный красными буквами: инструкция, которая предписывала надевать резиновые перчатки при телесном контакте, применять кислород, запрещала все горючие материалы, обязывала персонал больницы аккуратно пользоваться шприцами и другими медицинскими отходами.

Бретт открыла дверь. Она услышала тяжелое дыхание, переходящее в хрип, а затем почувствовала крепкий и сладкий запах гардений. Малколм никогда не был крупным мужчиной, но сейчас он выглядел крошечным и хрупким подростком. Он спал, и она тихо встала у его постели. Сетка была поднята с обеих сторон, как у детской кровати. Одна рука лежала поверх одеяла, а трубка, приклеенная к середине его предплечья, вела к склянкам с глюкозой и физиологическим раствором, висевшим на металлической подставке. Кто-то привязал пушистую розовую ленту в центре его изголовья, и ее концы спадали на пол.

На его прикроватном столике в хрустальной чаше плавали три гардении.

Разглядывая его, такого тихого и спокойного, Бретт стало не по себе. В воспоминаниях ее Малколм всегда был в движении. Словно прочитав ее мысли, он открыл глаза, долго приходил в себя, затем у него начался дикий приступ кашля. Бретт чувствовала, как ее собственная грудь разрывается от его спазм. Наконец он откинулся на подушки.

— Сластена? — спросил он хриплым голосом.

— Да, Малколм, это я, — сказала Бретт.

— У меня во рту пустыня. Не подашь мне чашку с водой? Только сначала надень перчатки, они в ящике, — поспешно сказал он и закрыл глаза.

Сдерживая слезы, Бретт в перчатках налила в чашку воду и развернула одну из соломинок, стоящих веером в пластмассовой чашке. Бретт поддерживала чашку, пока он не закончил потягивать из нее.

— Иногда я бывал дерьмом.

— Ерунда, Малколм.

— Нет, Бретт… я был злым. — Приступ кашля остановил его, потом он продолжил:

— Злым на весь мир, злым на себя, злым на тебя, за то, что ты такая хорошенькая, талантливая и молодая.

Бретт сняла перчатки и погладила его по волосам.

— Фозби считает тебя талантливой. Сходи к ней. Она даст тебе работу, — сказал он, слабо улыбнувшись.

— Конечно, я скажу ей, что это ты меня послал, — сказала Бретт легкомысленным тоном, на какой только была способна в эту минуту.

— Хорошо. — Он отдохнул немного:

— Бретт… мне же еще не время умирать.

— Я знаю, — единственное, что она смогла сказать. Она дотянулась до его руки и крепко ее сжала.

— Теперь мне надо поспать, — прошептал Малколм, и его глаза медленно закрылись.

— Они нормально себя вели на протяжении всей церемонии, — похвалила Лизи.

— Это потому, что они все время спали, — вычислил Джо.

— Это ничего не значит. Они были тихими, потому что мои крестные дети — самые лучшие дети на свете, — настаивала Бретт, делая коктейль «Кровавая Мэри».

Кланы Таит и Паэул собрались сегодня в гостиной у Бретт.

В это утро Эмма, наряженная в белое батистовое платьице с оборками на лифе, розовыми цветами вокруг шейки и в таком же чепчике, принадлежавшем еще ее матери, и Камерон в белом полосатом, отделанном кружевом костюмчике, принадлежавшем еще его отцу, крестились в церкви, а их крестными родителями стали Бретт и Дэвид.

На торжества все собрались у Бретт, и она выполняла свою первую официальную обязанность крестной матери — переодевание детей из крестильных нарядов в повседневную одежду.

Последние пять дней были головокружительными. Чтобы отпраздновать окончание работы Бретт над двумя выпусками «AVI», прозвище американской «Вуаля!», Дэвид пригласил ее сбежать на четыре дня на виллу на Ямайке. У них не было людей, кто бы прислуживал им, и не было сторожей, кто бы охранял их. Красивая белая веранда, выходившая на море, была местом их ленивых завтраков, а по вечерам они разговаривали, читали или дремали на террасе. Это был прекрасный, идиллический отдых, который окончательно утвердил Бретт в том, что ее любовь к Дэвиду не фантазия.

В воскресенье она была настолько занята с малышами, что не заметила, каким удрученным и тихим был Дэвид все утро. Он сидел за столом и боролся с собой, чтобы поддерживать разговор, но его мысли были где-то далеко.

— Бретт, мне надо позвонить. Ты не будешь против, если я спущусь в твой кабинет? — спросил он, когда она уселась на кушетке с «Кровавой Мэри».

— Конечно, иди. Ты знаешь, где тут что. Дэвид тяжело ступал по ступеням вниз, словно его ноги были из свинца. Он опустился в кресло, стоявшее лицом к окну и сложил руки на коленях.

Он всем сердцем старался поверить, что не был виноват в том несчастье. Но сегодня утром, держа на руках маленького Камерона и слушая, как священник говорит ему о его обязанностях крестного отца, ему хотелось закричать:

— Я не достоин этого.

«Как могли Лизи и Джо доверить мне своих детей. Неужели тяжесть вины в смерти Кэт и ребенка останется навсегда? — он задавал себе эти вопросы сотни раз. — Зачем я взял ее на лодку. Почему не отговорил от этого путешествия. Я не должен был уступить ее желанию. Почему мы не отправились к берегу, когда погода стала меняться?»

У него не было ответов, которые освобождали бы его от бремени вины за случившееся, и потому он считал, что не имеет права радоваться жизни.

Все это время со дня их смерти Дэвид не плакал, сознавая, что такое сочувствие к себе он не заслужил. Но теперь подавляющая его вина вместе с охватившей тоской лишили его сил и выплеснулись в рыдания. Тяжелые, горячие слезы катились по его лицу.

Он попытался взять себя в руки и сидел так, безвольный, с красными от слез глазами. Он подумал о Бретт. Он мог себя контролировать, пока она не вошла в его жизнь. Она дала ему возможность снова почувствовать радость жизни, но он не мог делить ее со своим горем. Понимая, что сейчас он не сможет вернуться и быть со всеми, он взялся за телефон.

— Бретт, это я. Я звоню снизу. Возникли кое-какие проблемы с филиалом в Санниуэйл, и мне необходимо ненадолго заехать в контору. Это срочно. Мама и Лизи переполошатся из-за моего отъезда. Не смогла бы ты за меня им сказать мое «до свидания»? Спасибо.

Бретт сразу почувствовала изменение настроения Дэвида. Когда он заехал к ней на обед два дня спустя, то выглядел очень удрученным. Она поинтересовалась причиной его плохого настроения и услышала, что проблемы в Санниуэйл серьезнее, чем могли показаться на первый взгляд, и ему придется ехать в Калифорнию, чтобы решить все дела на месте. Понимая, что трудности дочерней компании иногда могли поглощать его всего, она постаралась быть ненавязчивой, только спросила, не хочет ли он рассказать ей об этом. Он отказался. Когда она перевела разговор на фотографии, снятые в воскресенье, он сказал, что лучше посмотрит их в другой раз. Бретт поняла, что ему необходимо побыть одному.

В каморке — комнате, где находились стереоаппаратура, телевизор, видеомагнитофон и роскошный кегельбан, — Дэвид без отдыха полтора часа занимался подсоединением кабелей и затем сказал, что ему надо уйти. Он бы ушел даже без прощального поцелуя, если бы Бретт сама не встала между ним и дверью. После легкого поцелуя он удалился. Следующие десять дней он был в Калифорнии, оттуда полетел на неделю в Южную Корею на переговоры о создании совместного предприятия. Бретт вдруг поняла, что звонила только она, и решила подождать, дать ему возможность позвонить ей. Но она не слышала Дэвида, пока он не вернулся в Нью-Йорк. Бретт спросила Лизи, что могло бы беспокоить ее брата, но подруга ничем не смогла ей помочь.

По возвращении Дэвида дела пошли еще хуже. Он оставался по ночам в конторе, иногда даже работал в выходные дни. Бретт предлагала ему принести еду или просто прийти и поддержать компанию, но он всегда отказывался.

Это было похоже на то, что кто-то медленно перекрывал ей кислород, и она начинала задыхаться. Наконец Дэвид позвонил сам:

— Бретт, мне надо поговорить с тобой, — сказал Дэвид.

— Ты можешь прийти сегодня, — ответила она.

— Я буду у тебя около девяти.

— Хорошо, Дэвид, может, пообедаем вместе?

— Нет, — ответил он.

«Что с ним случилось? Почему он так странно себя ведет?» — Бретт задавала себе этот вопрос весь вечер. Она намеренно занималась в темной комнате до половины девятого, а потом поднялась наверх. Но звонок в дверь раздался только в половине одиннадцатого.

— Где ты был? — выпалила Бретт.

— Работал, — сказал Дэвид.

— У тебя под рукой не было телефона?

— У меня не было времени позвонить. Не хотел на тебя тратить время, — сказал Дэвид.

Бретт не могла поверить услышанному. Она включила свет в приемной, не желая ждать, когда они поднимутся наверх.

— Так как сейчас уже поздно, я не буду отрывать у тебя много времени, — сказал он. — Последние несколько месяцев мы виделись очень часто. Для меня это было наслаждением. Но неожиданно чувства мои угасли, и я больше ничего не хочу.

— Угасли? Значит, конец твоим чувствам? Мы месяцами разделяли самые сокровенные часы вместе, а теперь ты стоишь здесь и говоришь мне, что твои чувства угасли!

Бретт была ошеломлена.

Дэвид вздрогнул, тяжело вздохнул и продолжал:

— Ты хочешь, чтобы я постоянно был откровенным с тобой. Я откровенен. И не собираюсь извиняться за чувства, которых уже нет.

— И ты говоришь, что это было приятным для тебя, но сбегаешь — так?

— Называй это как хочешь. Я все сказал, — проговорил Дэвид.

Неуверенность Бретт исчезла, она моментально успокоилась и бесстрастно посмотрела на него:

— Уходи отсюда. Пошел вон. Я не могу больше видеть тебя.

Бретт повернулась и стояла спиной до тех пор, пока не услышала, что дверь захлопнулась.

— Как я могла так ошибиться! Ее голос эхом отозвался в пустом доме. Она сделала несколько кругов по комнате, потом еще и еще — обожженная человеком, которому она так доверяла. «Я не буду плакать! Он не заставит меня плакать!» — уговаривала она себя. Она кинулась в ванную, встала под обжигающую ледяную струю воды. Потом ее начало трясти, но она не плакала.

На следующий день у нее было несколько клиентов, и она вернулась в студию после полудня с четырехдневной работой для Новы Скотий, пригласившей ее работать в «Севентин». Она только собралась рассказать все Терезе, как увидела ее огорченное лицо и замолчала.

— Боюсь, у меня грустные новости для тебя: около часа назад звонил Тодд Бэнкс и сказал, что рано утром умер Малколм.

Бретт прижала папку к груди.

— Ему стало хуже на той неделе, когда я его видела, — сказала она почти про себя. — Он заставил поклясться меня на кипе журналов мод, что я никому не скажу, что его зовут Ел Кули. Малколм был веселым человеком. А потом он стал опускаться и изменился до неузнаваемости. — Слезы одна за другой катились по ее лицу.

Тереза подошла и обняла ее.

— Почему иногда бывает так плохо… и все сразу? Вчера ночью один человек, которого я считала самым преданным, нежным и честным на свете, объявил мне, что его чувства угасли, и ушел. Тереза, я была так счастлива с ним, и вдруг — все кончилось. А сегодня Малколм ушел, — сказала Бретт сквозь слезы.

— Моя мама обычно говорит, что беда никогда не приходит одна, — сказала Тереза, успокаивая ее.

Тереза набрала номер телефона:

— Джефри Андервуда, пожалуйста, — сказала она и стала ждать. — Мистер Андервуд. Прошлой ночью Бретт и человек, с которым она встречалась… Да, Дэвид Пауэл. Они в чем-то не договорились. Они расстались.

Глава 29

Бретт решила не поддаваться депрессии и не уединяться, как тогда, после разрыва с Лоренсом. «Если Дэвид хочет скрыться и быть ничтожеством, пусть», — думала она. Нельзя сказать, что этот непонятный уход не трогал ее, она очень переживала, а безвременная смерть Малколма еще больше усиливала ее страдания. Но она не собиралась купаться в жалости к себе.

Бретт ожидала, что Джефри обидится на то, что она была с Дэвидом, но он удивил ее, став еще более нежным. Он не давил, но дал ей понять, что жил ради нее. Он спокойно рассчитал свое ухаживание, используя каждую возможность. Он звонил ей по два-три раза в день, и Бретт изумлялась, как он узнавал, когда она была свободна и могла поговорить с ним.

— Я просто думал о тебе, поэтому решил позвонить, — говорил он.

И когда летняя жара пошла на убыль, они стали часто проводить время вместе.

Вспоминая, как ее решение поехать в Монте-Карло помогло ей освободиться от затянувшейся депрессии после Лоренса, и то радостное настроение, когда она вела машину, а в волосах играл ветерок и лицо согревало ласковое солнце, Бретт позвонила Джефри с просьбой помочь ей выбрать машину. Она продала свой «пежо», перед тем как уехать из Парижа.

Джефри с у довольствием согласился, и они потратили два дня, прежде чем Бретт остановилась на серебристом «ягуаре» с открывающимся верхом. Она хотела чего-то быстрого и гладкого, как бы ожидая, что плавная езда на большой скорости скорее унесет ее от боли, которая все не исчезала. Джефри согласился с выбором, но объяснил, что «ягуар» не очень практичная машина для ее работы, и Бретт купила еще «ренг ровер».

Каждый уик-энд и иногда в свободные вечера на неделе Бретт выводила машину из гаража и уезжала из города. Часто она забирала с собой Лилиан, и они изучали часть Гудзоновой долины или извилистые дороги на Нью-Джерси. Они останавливались у обочин дороги, чтобы поесть, и возвращались в город, нагруженные свежими яйцами, купленными на фермах.

Когда случалось, что Лизи была свободна, Бретт выводила свой «ровер», и, усадив Эмму и Камерона в автомобильные креслица, они пускались в путешествия.

Лизи сочувствовала Бретт, но не могла ничем ей помочь, так как сама не знала причину поведения брата. Дэвид навещал своих племянников, но всегда, когда Лизи и Джо не было дома, а близнецы были под присмотром няни. Лизи знала только, что он работает по шестнадцать часов в сутки, точно так, как работал после смерти Кэт. Она только однажды попыталась завести разговор с ним о его отношениях с Бретт и столкнулась с неожиданной враждебностью. Около года после несчастного случая они не могли говорить о Кэт, и Лизи очень надеялась, что боль когда-нибудь отпустит его. Ей не очень нравились частые встречи Бретт с Джефри Андервудом, но она слишком часто вмешивалась в личную жизнь подруги, поэтому решила молчать.

— Ты не сможешь этого сделать! Я думала ты меня любишь! — плакала Барбара.

Смесь туши и слез оставляли следы на бледной белой коже, и она становилась похожей на клоуна. Они только что закончили свою любовную прелюдию, расписанную как по нотам, и устроились в белом коконе постели.

— Я же делаю это для тебя, для нас, — сказал Джефри, садясь поверх одеяла. — Я все обдумал. Нашим ответом может быть только Бретт. Она — ключ к деньгам. Конечно, я мог бы увеличить твое содержание и без того, чтобы ставить в известность твоего отца, и даже выдать себя за подставное лицо корпорации, с которой «Ларсен Энтерпрайсиз» имеет дело. Я могу вытянуть большие суммы еще из одной, но это все равно будет не то, что ты заслуживаешь. А Бретт отдаст их все, и ее финансовое состояние будет на нуле. Если я на ней женюсь, то смогу контролировать, какое у нее имущество на данный момент, а также ее наследство. Ее собственный портфель ценных бумаг почти утроился за последние два года, а она даже не знает об этом.

— Но это может продолжаться вечно. Я не думаю, что мой отец когда-нибудь умрет. Он слишком вредный! Даже дьяволу он не нужен. Кроме того, если ты женишься на ней, ты должен будешь… спать с ней. Я не вынесу даже мысли об этом, Джефри, — волновалась Барбара.

Джефри знал, что должен убедить Барбару в том, что это единственный выход. Он использовал ее для получения информации о Свене, и, хотя был уверен в ее глупости, для выполнения плана женитьбы на Бретт ему необходимо было ее сотрудничество, иначе все, что он создал, могло рухнуть. Он взял ее руку в свои и сказал:

— Послушай, Барбара, если мы будем продолжать действовать, как сейчас, нас разоблачат. Я могу схоронить что-то, на что ревизорам потребуются годы, чтобы найти, но в конце концов они найдут. Я сгорю, буду лишен всего, и мы не получим ничего.

— Но мы будем обладать друг другом, — жалостно сказала Барбара.

— Как ты думаешь, как долго мы протянем без денег, Барбара? Нам нужен определенный минимум для проживания, а моя идея и заключается в том, чтобы поднять этот уровень, а не снизить его.

Барбара задумалась на момент, понимая рациональность Джефри.

— Но я тебя люблю. Если ты на ней женишься, мы больше не сможем видеться и… я думаю, что умру.

«Этим ты только развяжешь мне руки», — подумал Джефри.

Он должен жениться на Бретт. Свен четко разъяснил ему, что, как только он станет его зятем, он будет вторым в компании. Свен стар, и в отличие от Барбары Джефри верил в его смертность. Рано или поздно, естественно, Свен умрет, и если у Джефри и Бретт будет сын, это гарантия, что Джефри станет владельцем состояния Ларсена.

— Я тоже тебя люблю, Барбара, — выдавил он. — И то, что я должен войти в любовную связь с твоей дочерью, ранит меня так же, как и тебя, но я должен сделать это. Мужчина должен идти на подвиг ради любимой женщины. Я не хотел говорить тебе об этом. — Он посмотрел на пол, затем на Барбару. — Я надеялся, ты поймешь меня… твой отец умирает, — солгал Джефри. — Это самая большая тайна. Если хотя бы одно слово о его болезни просочится, это коснется не только будущего «Ларсен Энтерпрайсиз» и нашей материальной безопасности, но и всей экономики. Ларсен владеет и сам управляет своей компанией, а большинство из его конкурентов нет. Если эта информация попадет в дурные руки, это может вызвать бешеную активность на основном рынке и нарушить финансовую стабильность всей транспортной индустрии в целом. Доктора дают ему не больше года. Он показывался различным специалистам мира, и прогноз все тот же. Итак, ты видишь, я не буду долго с Бретт. Когда он умрет, я возьму управление в свои руки, тем самым смогу маневрировать связями, которые принесут нам денег намного больше, чем мы смогли бы израсходовать за всю жизнь.

— Он действительно умирает? Справедливость восторжествовала, — сказала она. — Ты обещаешь, что это не займет много времени?

— Обещаю, дорогая.

— У меня был прекрасный день, Джефри. Не смог бы ты зайти ко мне ненадолго? — спросила Бретт.

— У тебя не могло бы быть мысли лучше этой, — сказал Джефри.

Джефри встретился с ней ранним утром у гаража, и они поехали в Пенсильванию. Ярко-янтарный, желто-золотой и другие оттенки красного осеннего пейзажа превратили город в живописную картину.

Расположенный на полпути между Нью-Йорком и Филадельфией забавный маленький городок был населен в основном отдыхающими из обоих городов, пожелавшими убежать от лихорадки городской жизни. На главной улице рядами располагались галереи, сувенирные и свечные лавки, булочные и книжные магазины, и Бретт с Джефри паслись там добрую половину дня.

Бретт увидела лампу из цветного стекла восемнадцатого столетия и поняла, что не сможет без нее жить. И Джефри купил ее. Ему же понравились два белых кресла, которые, как он выразился, прекрасно смотрелись бы у него в вестибюле. И Бретт купила их и оплатила доставку их в Нью-Йорк. На окраине города они съели свиные отбивные с картофельными котлетами и запили сидром. Джефри уговорил владельца продать им две бутылки домой. Хозяин ресторанчика, решив, что они влюбленные, отдал им все, что они попросили.

Они вернулись домой к Бретт. Она разогрела сидр и принесла его в гостиную в высоких оловянных кружках, а Джефри разжег огонь в камине. Они устроились рядом на диване.

— Ты всегда знаешь, что надо делать, Джефри. Откуда тебе все известно обо мне? — спросила она.

— Потому, что я забочусь о тебе, дорогая. И не более того. Я слишком долго ждал, чтобы сказать тебе это. Я люблю тебя, Бретт, и хочу связать свою жизнь с твоей в заботах о тебе.

Это были те слова, которые она хотела услышать. Она мечтала услышать их от Лоренса, затем от Дэвида. Но сейчас они пришли от Джефри, человека, который был постоянно рядом с ней, тихо дожидаясь своей очереди.

«Он должен был это сделать, — подумала Бретт. — Он потратил годы на то, чтобы мы с ним оказались вместе. Я смогла бы научиться его любить. Я знаю — смогла бы».

— Джефри, ты говоришь…

Он потянулся и взял ее за плечи.

— Я говорю, я бы хотел жениться на тебе, Бретт. Ты хочешь стать моей женой?

Бретт не надо было долго себя уговаривать. Джефри хотел ее. Не как Лоренс, который хотел не только ее. Не как Дэвид, который сам не знал, чего хотел. И более того, Бретт хотела быть желанной. В глубине души она страстно хотела, чтобы все узнали, что ее любят. Ее отец бросил ее до ее рождения. Барбара отказалась от нее без борьбы. Лоренс своим притворством надсмеялся над ее любовью, а Дэвид оставил ее, ничего толком не объяснив.

— Да, я согласна выйти за тебя замуж, Джефри.

Они помолчали, не глядя друг на друга. Джефри не мог поверить в то, что она так быстро согласилась. А Бретт, которая была совершенно к этому не подготовлена, удивлена тому, с какой легкостью приняла его предложение.

— Давай все сделаем по закону, — предложил он. — Я знаком с одним судьей, и, если ты не хочешь венчаться в церкви, он сможет поженить нас в адвокатской конторе. Ты все еще собираешься в Париж на следующей неделе, да? Мы бы могли превратить твою поездку в свадебное путешествие.

Совет моды награждал Мартину Галлет званием модельера года, и Бретт обещала присутствовать на этой церемонии.

— Но я поеду только на уик-энд. У меня уже назначены съемки на вторник, для журнала «Конкорд», — сказала Бретт.

— Это не имеет значения. Мы проведем наш первый уик-энд как муж и жена в городе, где мы впервые встретились.

— Как прекрасно и романтично это звучит, Джефри. Ты уверен, что тебе не будет скучно на присуждении?

— С тобой — никогда. — Джефри потянулся и нежно поцеловал ее в губы. — Потом все зачтется.

— Ты не хочешь остаться на ночь? — спросила Бретт.

Они с Джефри никогда прежде не касались этой темы, но сейчас, когда они решили пожениться, казалось естественным провести ночь вместе.

— Да, конечно, — ответил Джефри, — но я лучше подожду. Хочется оставить привилегии первой ночи на время, когда ты будешь по праву принадлежать мне и станешь миссис Андервуд.

Еще раз поцеловавшись, они расстались в приподнятом настроении, которое Бретт приняла с такой готовностью.

На углу Семнадцатой и Парк-авеню Джефри остановился у телефонной будки и набрал номер Терезы:

— Мы собираемся пожениться, и поэтому я больше не нуждаюсь в слежке и информации о ней. Однако держи ухо востро и сообщай о важных моментах, которые я могу не знать.

Не успел он поднять руку, как подкатила машина. «Это действительно моя ночь. Сегодня все в моих руках», — подумал он и сообщил адрес водителю.

Приехав домой, он сделал еще один звонок.

— Она согласилась, сэр. На следующей неделе мы поженимся.

— Хорошо, — ответил Свен Ларсен. Он положил трубку и в качестве свадебного подарка выписал чек на пять миллионов долларов.

«Внучка короля транспорта тайно вышла замуж», — сообщал заголовок. Джефри сказал, что это случится скоро, но, до того как Барбара прочитала это объявление, Бретт и Джефри уже прокатились по Атлантике. Она бросила газету с неприятной новостью на пол, достала из ящика комода пузырек с валиумом и проглотила две таблетки, запив «Кристаллом». Закурила сигарету, потом вторую, третью…

Бракосочетание мистера и миссис Андервудов произошло в Криллоне, где она впервые увидела Джефри. Когда Бретт позвонила домой сообщить об этом, Лилиан показалось странным ее пребывание в отеле в такой момент.

Их первая совместная ночь была, мягко говоря, прохладной, и Бретт отнесла недостаток рвения Джефри к его старомодным понятиям. Он был ласковым и делал все, что она могла ожидать. «Ему не хватает темперамента, — думала она. — Еще немного, и все наладится. Надо только постараться, и моя любовь заставит его быть другим», — уговаривала она себя.

Эта короткая поездка была головокружительной. Мартина была очень рада приезду Бретт. Церемония награждения происходила в воскресенье, как это обычно совершалось многие годы. Менялись только лауреаты.

Терри Карбоньер был таким же надоедливым. Она наблюдала за Лоренсом, который находился здесь же в зале. Он так и не подошел к ней с Джефри. Затем они уехали в «Кастел», где Мартина устраивала вечер. В воскресенье они встретились за ленчем с Габриелем, затем обедали с одним из деловых партнеров Джефри. В понедельник утром перед отъездом, пока Джефри отсутствовал, она сделала несколько телефонных звонков. Он вернулся с кольцом с бриллиантом в четыре карата от «Картье».

— Я хотел, чтобы оно было необычным и появилось у тебя там, где все это началось, — сказал он, надевая кольцо ей на палец.

«В самом деле, он такой милый», — думала Бретт, когда они летели домой.

Глава 30

— Конечно, я оставлю тебя, дорогая, — говорил Джефри.

— Я так все и представляла, — холодно ответила Барбара. — Так тяжело это вынести. Не думала, что мы не сможем больше никуда ходить и будем видеться раз в неделю.

Барбара крутила застежку на своем широком черном с золотом кафтане. Его необъятные размеры скрывали ее фигуру. Она впервые в жизни подстриглась коротко, и теперь легкие волны обрамляли ее лицо. Она стала накладывать меньше косметики на лицо. Ради Джефри пожертвовала почти двадцатью фунтами своего веса. Вместо еды у Барбары появилась другая привычка. Она дотянулась до блестящей позолоченной коробки на кофейном столике, взяла сигарету и стала ждать, чтобы он дал ей прикурить.

— Я понимаю. Для меня тоже сложно, но я смотрю вперед, когда наконец мы сможем быть вместе.

Он взял настольную зажигалку и поднес пламя к сигарете. Оглядывая квартиру, Джефри поймал себя на том, как сильно он ненавидел это мерзкое место и эту неряшливую женщину. Но он не мог рисковать, отвергая ее, пока у них с Бретт не появится ребенок.

Оказалось, что убедить Бретт забеременеть было намного сложнее, чем он ожидал. Он надеялся, что, став крестной матерью, в ней пробудится материнский инстинкт. Однако всякий раз, когда он заговаривал об этом, она отвечала, что еще не готова.

— На этот раз ты сможешь задержаться? — с надеждой спросила Барбара.

— Боюсь, что нет. У нас билеты на симфонический концерт.

— Ты постоянно бываешь с ней в разных местах! — с обидой сказала она.

— Это же дело. Приехал клиент вместе с женой, и было бы крайне неприлично появиться мне на концерте без жены.

— Полагаю, да, — пробормотала Барбара, прикуривая новую сигарету.

— Тебе обязательно это делать? — спросил Джефри жестче, чем намеревался, находя эту пагубную привычку отвратительной. Он вообще ненавидел запах сигаретного дыма, который впитывался в его элегантный, сшитый на заказ, костюм.

— Ты же не хочешь, чтобы я снова стала полной, правда? — ласково спросила она.

— Ты никогда не была такой, милая. Ты просто сейчас стала более женственной, — соврал Джефри, вспоминая, как он увидел ее в первый раз обнаженной. Прозрачная кожа прикрывала ее мясо. Он представил тогда, что очень скоро она превратится в нечто бесформенное. — Тебе это не очень полезно, вот и все. Я беспокоюсь о твоем здоровье, как о своем.

— Как только вес снизится, я брошу. Обещаю тебе.

— Мне действительно надо скоро уходить. Но перед тем, как уйти, хочу тебе что-то сказать. Бретт изменила свое завещание, включив в него детей своей подруги Элизабет, а меня сделала основным правопреемником.

— Ну и что, ей только двадцать пять. Я уже буду в могиле, когда ты сможешь наложить руки на эти деньги. И, кстати, мне очень неприятно, что приходится обращаться к тебе, но ты же понимаешь, что девочке необходимо ее шампанское.

«Она не могла истратить те пятьдесят тысяч, которые я дал ей», — подумал Джефри.

Он понял, что она просто испытывала его. Барбара искала дополнительных доказательств его верности.

— Конечно, завтра в первую очередь. И еще. Естественно, я не смогу рассчитывать на завещание Бретт сейчас, но ты, что — не понимаешь? Это означает, что она доверяет мне, и когда-нибудь она станет наследницей Ларсена, и добиваться, чего я хочу… для нас будет так же легко, как взять погремушку у младенца.

— Ах, понимаю.

Но она ничего не поняла. Все, что она знала — что у нее не было достаточно денег, а любимый ею человек женат на ее дочери.

Перед зеркалом в холле Джефри надел темно-синее пальто с бобровым воротником, наблюдая за Барбарой, сделавшей два добрых глотка виски.

Он шагнул в морозный воздух декабря и глубоко вздохнул, будто впервые за этот час. Решив, что прогулка сможет избавить от тошнотворного запаха сигаретного дыма, Джефри направился вниз по Пятой авеню.

Он перебрался в дом в Грамерси парке, который нравился ему своим изяществом и обилием цветов. Темные комнаты его дома с тяжелыми гобеленами и массивной мебелью служили убежищем, когда надо было в одиночестве помолиться дьяволу мести.

На следующий день после Рождества Бретт и Лилиан сидели за завтраком в солярии в Кокс Коуве. В этом году совсем не было снега, а температура почти не менялась. Снаружи сильный холод очень быстро все заморозил. Солнце светило ослепительно ярко, и возникало ощущение потепления, но все оставалось по-старому. Даже воробей, усевшись на ветку огромного старого дуба над обледеневшим прудом, был похож на чучело. Сад стоял скучным, его земля настолько промерзла, что, казалось, богатое разноцветье весны и лета уже не придет.

А в доме все было наоборот, и разноцветные эмалированные горшки с вечнозелеными лапами елки, обвязанными красными лентами, создавали праздничное настроение.

Джефри вернулся в город до рассвета, сказав, что очень занят бумагами, которые необходимо оставить в связи с тем, что с 1 января входит в силу новое налогообложение.

Они вырвались на празднование Рождества к Лилиан, ежегодно отмечавшей этот праздник, и Кокс Коув превратился в место шуток и веселья с четырех часов до глубокой ночи.

Постоянные жители Северного берега со своими друзьями из города отважно устремились по Лонг Айленд Экспрессвэй — дороге в преисподню — на последний день сезонной распродажи.

Бретт вела себя как хозяйка и пригласила друзей и коллег ее круга, а также друзей и коллег Джефри, и компания получилась даже более колоритной, чем обычно.

Хильда приготовила небольшой традиционный обед на троих. После еды они перешли в гостиную, чтобы отведать гоголь-моголь у камина. Разговор не клеился. Лилиан спросила Джефри о своем брате и его здоровье, и Джефри ответил, что Свен такой же крепкий, как всегда, и работает как заводная машина.

Когда Бретт и Лилиан стали вспоминать прошлые дни Рождества, Джефри погрузился в непонятное молчание. Вместо того чтобы повеселить рассказами о своем детстве и подростковом возрасте, он завел разговор о десятифутовой ели и почти с благоговением указал на шведские орнаменты ручной работы. Затем извинился, сказав, что разболелась голова и ему необходимо лечь. Он так и не вернулся, а Бретт и Лилиан продолжали свою ретроспективу, пока не захотели спать. Лилиан отправилась спать, обеспокоенная поведением Джефри. Он всем своим видом показывал, что любит Бретт, но чувство недоверия, появившееся в день их первой встречи, не покидало ее. Что-то такое было в его глазах: они всегда были напряженными и настороженными, словно долгое время за ним охотились враги, и хотя он не мог определить, кто именно, но не сомневался в их существовании.

— Конечно, я счастлива. Джефри любит меня, — ответила Бретт на вопрос тетки.

— Я вижу, дитя мое. Ты говорила об этом и раньше… но ты сама-то любишь его?

Лилиан наблюдала за своей племянницей после десяти недель, прошедших со свадьбы, и все, казалось, было неплохо, но что-то тревожило ее. Бретт всегда говорила о нем в пышных выражениях:

— Он такой добрый… Он действительно такой милый… И, конечно, он любит меня.

Лилиан понимала, что у Бретт не было перед глазами примеров взаимоотношений любящих мужчины и женщины — мужа и жены. И она страстно желала, чтобы Бретт испытала замужество в полном смысле этого слова.

— Он, конечно, очень необычный человек, — в конце концов призналась Бретт.

У Лилиан был свой ответ. Она показала два кольца, которые все еще носила на левой руке. Она надеялась, что этого не случится. Лилиан видела, как мужественно перенесла Бретт отказ матери от нее и решила посвятить свою жизнь Бретт, дать ей любовь и, по возможности, заменить ей мать. Она была свидетельницей переживаний Бретт, которые та испытала в Париже, а потом здесь, с Дэвидом.

Она не поняла, что произошло между ними — когда то, что было верным, оказалось неверным. Ей хотелось, чтобы Бретт дождалась своей любви, взаимной, всепоглощающей. Но Бретт остановилась на первом, кто сделал ей предложение. После всех разочарований и предательств ей хотелось доказать всему миру, что она достойна чьего-то волеизъявления.

Они закончили кофе в вакууме непроизносимого общепринятого красного знака «не лезь». Потом Бретт поднялась наверх, чтобы приготовиться к отъезду.

Лилиан стояла в дверях; ледяной холод быстро наполнял вестибюль.

— Ты только помни всегда, что я очень тебя люблю, дитя мое, — крикнула она вслед Бретт.

Бретт приехала домой и нашла, что Джефри переселился в комнату на пятом этаже, которую переделал под свой кабинет. Она прошла в студию, забрала кипу европейских журналов, скопившихся за время праздников, и отнесла их в гостиную. Уже темнело, она включила свет и устроилась на софе. Пролистывая журналы, делала пометки на будущее, но мысли о Джефри не оставляли ее: «Мы еще не женаты и трех месяцев. Это время, когда каждый вправе говорить обо всем».

В течение первых двух недель после их возвращения из Парижа Джефри был нежным, любящим и романтичным. Он удивил ее, купив линзы, о которых она вскользь упомянула. Однажды, в первых числах ноября, во время съемок рассыльный привез ей огромный букет тропических цветов. Он вставил в красивые рамы ранние работы тети Лилиан и повесил их на стену ее спальни так, чтобы, просыпаясь каждое утро, она видела знакомые пейзажи. Его ухаживание в постели было нерешительным, почти беспомощным, и она объясняла это тем, что он только пытается изучить, что ей приятно.

Но теперь он стал отдаляться. Она попыталась прозондировать почву, задавать вопросы, показывая, что обеспокоена и хочет знать, что волнует его.

— «Ларсен Энтерпрайсиз» — огромная компания. Ты должна понимать это, так как все в один прекрасный день будет принадлежать тебе. Я забочусь о твоем бизнесе, — отвечал он.

«Я так хочу полюбить тебя. Я действительно этого хочу», — подумала она, когда Джефри большими шагами вошел в гостиную.

— Ты готова? У нас заказ на восемь. Джефри успел принять душ и сменить вельветовые брюки и твидовый пиджак на серый с черным блайзер, черный кашемировый свитер с высоким воротом и фланелевые слаксы.

Они обедали в ресторанах почти каждый вечер. Джефри не умел готовить, и хотя благодаря Дэвиду навыки Бретт на кухне значительно возросли, он заявил, что не любит в доме запахов еды, которые всю ночь потом будут напоминать ему об обеде. Джефри вообще появлялся на кухне крайне редко и только для того, чтобы налить стакан воды.

— Ты прекрасно выглядишь, дорогая, — сказал Джефри и нежно поцеловал ее в щеку, помогая надеть пальто.

Машина с водителем ждала их у входа. Когда они тронулись к «Манхэттен Кафе» на Первой авеню, Бретт подумала: «В этом и заключается богатство». Не потому, что когда-либо бывала без средств: она просто до сих пор не прочувствовала тех преимуществ и привилегий, которые оно дает, хотя и была окружена ими с детства.

Как только Джефри переселился в ее дом, он предложил нанять прислугу. Он настаивал, чтобы уборщица, приходившая дважды в неделю, была постоянной. Они сошлись на экономке, которая будет приходить ежедневно. Однако Джефри постоянно обнаруживал ее недоделки и выражал свое неудовольствие так часто, что женщина уволилась, и пришлось искать другую.

Сидя в центре просторного обитого панелями из красного дерева зале ресторана за столом, накрытым тяжелой накрахмаленной скатертью, Джефри постоянно кивал своим знакомым. Во время еды они добродушно подтрунивали друг над другом.

Вечером в своей гостиной, потягивая коньяк, они обсуждали встреченных на обеде знакомых и однообразие их жизни. После этого они разошлись ко сну. Джефри пользовался ванной для гостей внизу, в холле, объясняя это тем, что ее ванная покрыта розовым кафелем и переполнена парфюмерными запахами, раздражающими его.

Вернувшись в спальню в темно-синей шелковой пижаме, он сел на край постели и взял Бретт за руку.

— Дорогая, я хочу, чтобы ты изменила свое мнение. Подумай, как много радости привнесли дети в семью твоих друзей Джо и Элизабет.

— Джефри, нам обязательно говорить об этом всякий раз, как мы ложимся в постель? — устало спросила Бретт.

Тоненькая лямка ее ночной сорочки соскользнула с плеча, и она поправила ее.

— Дело в том, что я не очень молод, Бретт, а человек хочет оставить что-то на земле после себя.

— Джефри, ты говоришь так, будто одной ногой стоишь уже в могиле. Тебе только сорок один, а мне двадцать пять. Думаю, что мы упустили не слишком много времени. Давай поживем года два. Моя карьера снова пошла в гору, и я не хочу терять это. Нет, только не теперь.

— Но Элизабет родила, и это, кажется не помешало ее карьере. Она просто устроила себе небольшой уик-энд.

— Карьера Лизи — совсем другое дело. Ей не надо лазить по лестницам, носить тяжести, ползать по полу.

— Ты тоже не должна этим заниматься.

— Это начало следующей лекции, первая, та, в которой ты напоминаешь мне, насколько я богата и поэтому не должна работать вовсе. — Голос Бретт становился все громче.

— Да, это правда.

— Мы не можем просто лечь в постель, позаниматься любовью и уснуть в объятиях друг друга? — спросила Бретт. Она улыбнулась, протянула ему руки, подумав: «Ему нужна практика».

— Люди занимаются сексом и имеют от этого детей. Это их цель — воспроизведение!

Джефри поднялся и подошел к подножию кровати.

— Что? — недоверчиво спросила Бретт. Она уставилась на него, забыв закрыть рот.

— Мужчина и женщина совокупляются, чтобы иметь детей. Это необходимо для продолжения рода.

«А ведь это он серьезно», — сказала себе Бретт, изумленная его доводами.

— Я давно поняла, что ты старомоден, Джефри, но это самая сумасшедшая мысль, какую я когда-либо слышала.

Она села на кровати. Ее розовая рубашка соскользнула, обнажая груди.

— Не думаю, что сможешь возбудить меня видом своего голого тела, — сказал Джефри с дрожью в голосе.

— О чем ты говоришь? — Бретт вскипела:

— Ты сотни раз видел мое тело, и это не слишком возбуждало тебя. Чем отличается сегодняшний день от других? Я хочу спать. Об этом мы поговорим в другое время.

Бретт вспомнила их первую размолвку в Русском ресторане и подумала, что ему нужно было сначала остыть, прежде чем он сможет выслушать мнение другой стороны.

— Я пойду спать в другую комнату, — сказал он тихим, спокойным голосом и бесшумно вышел в холл.

«Они обе одинаковые, — думал он, — и она, и ее мать. Все, чего они хотят, это секса. Интересно, как долго она протянет без этого? Она же не разведется со мной. Это слишком явное признание своей безрассудности, а она не захочет повторять ошибки своей матери. В конце концов я заставлю ее поступать по-моему».

Услышав, что дверь комнаты для гостей захлопнулась, Бретт перевернулась на живот, взбив подушку.

«Что можно сделать, как изменить это? — Слезы закапали на подушку. — Я не могу сейчас иметь ребенка — просто не могу. Он должен дать мне время, чтобы научиться любить его. Я знаю, что смогу. Может быть, на следующий год. Надо завтра поговорить с ним».

Слезы все еще текли, и вновь зазвучал внутренний голос: «Что же делать? Куда ты попала?»

Когда на следующее утро она проснулась, Джефри уже ушел к себе в контору, а следующую ночь он снова спал в комнате для гостей. И следующую…

Глава 31

— Две недели назад я ангажировала Рэчел Гибсон на эту работу. Что вы имеете в виду, говоря, что снят заказ на нее? — кричала Бретт в трубку.

Она была уверена, что начинать новый год со съемки для нового клиента — хорошая примета. Ее личная жизнь была в беспорядке, но работа — тут она была на коне. Фирма «Тилер и Хакфорд» из Ист Сайда была известна постановками изысканной одежды для женщин высшего света. В этом роскошном агентстве было занято несколько фотографов, однако Мелисса Тилер и Мерривесер Хакфорд были в восхищении от работ Бретт и ее профессионализма, а кроме того, они, конечно, стремились поддержать еще одну работающую женщину.

Бретт превзошла себя, чтобы доказать, что ее съемка пройдет гладко. Клиенты очень взыскательно отнеслись к моделям, которых она наняла. Они тщательно изучили портфели их заказов и выбрали женщин с классической внешностью и элегантностью.

Когда обязанности были распределены, Бретт, составляя график съемки, позвонила в агентство, чтобы назначить время моделям. Они должны были делать по двенадцать снимков в день, в лучшем случае четыре дня подряд. Она определила места в городе, заплатила налоги и получила разрешение на съемку. Это был жесткий график с минимальным допуском на ошибку, и Бретт знала, что хорошо провела подготовительную работу и все должно пройти гладко.

Но ее первая модель опаздывала на полтора часа. Бретт договорилась с Рэчел, что та приедет в студию в семь часов. Ее прическа и макияж должны были делаться в то время, когда стилист и помощник Бретт будут грузить платья, аксессуары, драгоценности и фотоаппаратуру в фургон, обычно арендуемый фотографами и операторами для работы вне студии. Все было сложено, и они готовы двинуться к Международному торговому центру, их утренней площадке, но модель все еще не появлялась. К восьми тридцати, к открытию агентства «Зум Моделз», Бретт кипела. Наконец она дозвонилась до директора женского отделения «Зум», которая очень разозлилась, что ее утро началось с нервозного звонка фотографа. Она достала карточку Рэчел и сообщила Бретт о снятии заказа.

— Кто позвонил об отказе? — спросила в ужасе Бретт.

— Представилась как менеджер твоей студии Клаудией Сандерс.

— У меня нет менеджера по имени Клаудия. Ты же знаешь! — Бретт почувствовала, как кровь пульсирует у нее в висках.

— Золотко, я же не могу удержать в голове все имена делопроизводителей города!

Бретт понимала, что сейчас наиболее важным было не потерять день, а уж потом разбираться, что произошло.

— Хорошо. Могу я заполучить Рэчел к Международному центру к девяти тридцати? Она может подъехать прямо к фургону.

— Бретт, золотко, Рэчел занята весь день сегодня и завтра, у нее свободно время только после полудня.

Бретт старалась контролировать себя и не поддаться панике. Тилер и Хакфорд очень серьезно относились к моделям и предметам одежды, предназначенным для съемок. Они собирались в десять часов подъехать к фургону, чтобы посмотреть, как продвигается съемка. Что она скажет им об отсутствии моделей?

— Я ангажировала Грейс Бианко сегодня на час. Проверь, с нее не снят заказ?

Бретт нужно было удостовериться, что остальная часть дня не пройдет впустую. Она продумала, как договориться с Рэчел о более позднем времени. В ожидании ответа она соединилась по интеркому с Терезой.

— У тебя в компьютере есть график съемки на эту неделю. Обзвони все агентства, чьи модели ангажированы нами, и проверь, не аннулированы ли договора.

Бретт закусила губу и сидела, раскачиваясь на стуле, в ожидании ответа.

— Извини, золотко, Грей тоже снята. Ты сможешь получить ее только завтра.

— Хорошо, поставь ее на завтра и ничего не меняй до того, как тебе позвоню я или Тереза Диот.

Бретт бросила трубку на аппарат и принялась расхаживать по комнате. «Это нереально, — кричал голос у нее в голове, — этого не может быть. Я должна успокоиться. Ничто не может вывести меня из себя». Она сделала глубокий вдох и пошла к Терезе в надежде, что еще не все потеряно.

К этому часу вся бригада собралась в приемной, разговаривая и потягивая кофе с пирожками, в ожидании инструкций. Бретт вошла, и все засуетились.

— Это невероятно! Все твои девочки были уволены той же самой Клаудией, — голос Терезы дрожал.

— Дерьмо! — воскликнула Бретт, не сдержавшись.

Все глаза устремились на нее, но ее это не волновало. Это был кошмарный сон, только наяву. Казалось, что мозги ее начинали плавиться, и она срочно должна остудить их. Распахнув дверь у себя в кабинете, она вышла в сад. Она прижалась к холодному камню и стояла так, глубоко дыша. Кажется, это был самый неудачный день в ее жизни, но, не имея выхода, она должна была пережить его.

Через минуту она вернулась, сообщила бригаде о появившихся проблемах в графике и о том, что возместит им за потраченное время. Бретт понимала, что, невзирая на то, сделала она или нет хоть один снимок, она должна заплатить всем по полной ставке и все связанные с арендой налоги, а также произвести все выплаты, возникшие с проблемами в графике.

Бретт вернулась в кабинет, чтобы сделать свой самый трудный звонок. Она должна поймать Тилер и Хакфорд до того, как они соберутся выехать на ее съемки. Набирая номер, она думала, кто мог сделать все это и зачем?

Разговор был труднее, чем она ожидала. Они непреклонно требовали выполнения графика и заказа. И хотя они пришли в ужас от той ситуации, в которую попала Бретт, все равно во всем обвинили ее. Бретт заверила их, что они получат каталог, соответствующий их требованиям в наиболее приближенные к графику сроки, даже если придется работать в уик-энд. Она гарантировала, что оплатит все издержки, связанные со срывом графика.

После этого она стала пересматривать график. Она положила перед собой список моделей, площадок для съемок и принялась ломать голову, пытаясь связать концы с концами.

Через два часа телефонных переговоров она вырвала заказ из этой несуразицы. Дом на Ист Сайд, который она ангажировала на третий день съемок, был свободным сегодня после полудня и нашлась модель, не занятая в это время. Бретт дала задание Терезе подтвердить приглашение, на всякий случай, на следующий месяц всех моделей, парикмахеров и гримеров — всех, кто был занят на съемках.

По дороге она сидела с водителем, закрыв глаза и уговаривая себя, что кошмарный сон скоро кончится.

После полудня время прошло без происшествий. Периодически Бретт замечала, что люди шепчутся за ее спиной, но когда она оборачивалась, разговоры смолкали.

«Потрясающе! Завтра об этом будет известно всем», — подумала она. Тем не менее это будет для нее прекрасной рекламой. Она не срывала своих ангажементов, не спала с членом юношеской мотосекции или что-то в этом роде, поэтому знала, что этот эпизод будет под пристальным вниманием.

Когда она вернулась в свой кабинет, Тереза сообщила, что ее тревога была не напрасной: каждая модель, с которой она связывалась, чтобы подтвердить ее ангажемент, была освобождена от него. Ей удалось восстановить все заказы, за исключением двух моделей, которым она нашла замену.

— Спасибо, Тереза. Если бы не ты, я бы не смогла выкрутиться из всего этого.

Она обняла свою помощницу и пошла наверх. Каждая клеточка ее тела дрожала. В квартире было темно, но Бретт не захотелось включать свет. Она направилась прямо в спальню и бросилась на кровать.

Паника и неуверенность переросли теперь в ярость. Кто-то намеренно и подло делал все, чтобы ей навредить. Это выходило за рамки ее понимания. Только она и Тереза могли знать все подробности графика. Тереза хранила их в памяти компьютера, а так как Бретт до сих пор так и не смогла разобраться в управлении компьютером, у нее были только распечатки информации. Бретт никогда не запирала свой кабинет и частенько оставляла бумаги на столе. Видимо, кто-то украл копию графика. Но зачем? Была ли это попытка задушить конкуренцию или это предупреждение? Она почувствовала, что за ней следят, но не могла понять кто и откуда.

Входная дверь открылась и закрылась, но она не знала, сколько она пролежала в темноте, размышляя. Она прислушалась к размеренным шагам Джефри, остановившегося у ее двери. Он тихо постучал.

— Войди, — отозвалась Бретт.

— Я не был уверен, что ты дома, — начал он, включая настольную лампу на туалетном толике. — У тебя все в порядке? — спросил он с тревогой в голосе.

У нее не было желания рассказывать ему, в какое сложное положение она попала. Она ожидала услышать очередную лекцию. К ее удивлению, он сочувственно выслушал ее.

— Это очень серьезно. Очевидно, конкуренция в твоем бизнесе такая же жестокая, как и во всех остальных. Ты не знаешь, кто из фотографов работал с этими людьми до тебя? — спросил он.

— Не думаешь ли ты…

— Я не знаю, что и подумать, но все возможно, — размышлял он. — Может быть, тебе это трудно представить, но есть люди, которые ни перед чем не остановятся, чтобы добиться своего. Тебе бы следовало запирать документы. Понимаю, тебе это трудно вообразить, но в какой степени ты доверяешь Терезе?

— Джефри, ты на самом деле?

— Может быть, я перестраховщик, но за ней надо понаблюдать. Если ты хочешь, я могу нанять на ее место кого-то другого.

— Нет, не думаю, чтобы дошло до этого, — сказала она, снова зарывая лицо в подушку. Джефри молча сидел на кровати и гладил ее плечи.

— Ты бы не хотела составить мне компанию на обед? — спросил он.

Бретт повернулась и посмотрела на своего мужа. Ей давно уже казалось, что в Джефри живут два разных человека. Иногда он был заботливым, душевным и понимающим, то вдруг становился мнительным, холодным и непреклонным. «Я не хочу сдаваться», — решила она.

— Я не очень голодна. Думаю, что мне лучше остаться дома. Зайди, когда вернешься, — ласково сказала Бретт.

«Все получилось так, как сказала Тереза», — подумал он, стоя под струей душа перед тем, как поехать на обед. Еще несколько таких деньков, и Бретт пожалеет, что когда-то взяла в руки камеру.

Возвратившись, Джефри зашел к Бретт. Она готовилась ко сну и, когда он постучал, накинула кимоно. Он побыл с ней дольше обычного, чтобы убедить ее, что в жизни случаются варианты и похуже. Перед уходом он погладил ее по волосам и нежно поцеловал. Бретт попыталась представить, ощущает ли она хоть сколько-нибудь возбуждения и желания, когда он закрыл дверь, но все, в чем она могла себе признаться, — это желание остаться одной.

Несмотря на трагическое начало, Бретт закончила работу, сфотографировав указанные модели на договорных началах, потратив на это лишних два дня. Она представила пленку своим клиентам в день, назначенный к сдаче.

Работа удалась, и в ней не чувствовалось спешки. Обе — Тилер и Хакфорд были очень благодарны и сказали Бретт, что хотели бы и дальше сотрудничать с ней. Но она покидала их контору, не совсем уверенная в том, что у них еще появится желание работать с ней в будущем.

Бретт разослала письма во все основные агентства города по моделям с просьбой принимать заявки на съемку только от нее или Терезы. Она наконец заставила себя изучить компьютер по вводу и выводу информации и поставила замок на двери своего кабинета, уверенная, что тем самым предотвратит все последующие непредвиденные случаи.

Джефри все чаще стал наведываться в свое логово, чтобы в одиночестве снять возрастающее напряжение от его многочисленных интриг и обманов. Он десятилетиями спокойно и размеренно подпитывал себя мыслью о возмездии. Теперь он был так близок к цели, что, как акула, чувствовал запах крови своей жертвы. Он должен был бороться с собой, контролировать свое неистовое ликование, переполнявшее его. Джефри открыл ящик, в котором находилась драгоценная пленка с рассказами Барбары. Лежа на парчовом диване в своей гостиной, он уже в который раз слушал слова Барбары:

— Он убил моего мужа и что-то ужасное сделал Карлу.

«Ты у меня в руках, проклятое, жалкое ничтожество», — злорадствовал он, представляя Свена Ларсена в тюрьме.

Но этого ему было недостаточно. Свен держал его железной хваткой, подвергая унижениям. И Джефри удовлетворится только тогда, когда сможет контролировать все, чем владеет Свен.

Джефри не рассчитывал на такую же помощь Бретт, какую ожидал и получал от Барбары. Однако он устал от роли внимательного и заботливого альтруиста: для них пришло время выполнять его волю.

От мысли о своем недавнем попечительском визите к Барбаре у него мурашки побежали по спине. Когда она не изливалась в своей любви и преданности, не тянулась к его молнии на брюках, она сетовала на то, что все слишком затягивается.

— Он что, даже еще не в больнице? Ты ведь сказал, что он вот-вот умрет, — сказала Барбара.

И Бретт становилась все увереннее и сильнее. Без его помощи она выпуталась из приготовленной им ловушки. Он считал, что, игнорируя постель, скорее вынудит ее родить ребенка, но, изъявив на свадьбе желание работать, она предложила компромисс — отложить это хотя бы на год.

Джефри чувствовал себя в роли жонглера, подбрасывающего вращающиеся тарелки, стоя на канате. Трюк требовал сосредоточенности, и когда он подбрасывал тарелку, остальные падали, угрожая разбиться. В данный момент все тарелки были подброшены, и он не был уверен, сумеет ли их поймать.

А между тем настало время завернуть гайки еще на один оборот.

По совету умирающего Малколма Бретт поддерживала отношения с Фозби Касвел. Последние полгода они встречались каждый месяц. Сначала встречи были чисто дружескими, но когда Фозби позвонила и попросила разрешение приехать в студию, Бретт поняла, что лед тронулся. Фозби приехала со своей свитой, как глава государства, и после часового осмотра мастерской они перешли в кабинет. Тереза принесла чай, и Фозби подошла к теме своего визита. Она описала тенденцию развития современной моды, рассказала о новых тканях.

— Я видела совершенно потрясающие цвета, Бретт: аквамарина, крокса, морской волны — и все такие сочные, почти транспарантные. Не знаю, с каких времен я не видела подобных платьев, просто дух захватывает, — восторженно говорила Фозби. — Какую бы ты предложила концепцию изображения такой одежды?

Бретт поняла, что Фозби испытывает ее. И, не желая показаться растерянной, она сказала первое, что пришло ей в голову:

— Твое описание вызывает в воображении стиль классической и древнегреческой одежды. Я понимаю, что есть платья вне временной элегантности, отражающие линии тела. Они не требуют ни изменения, ни совершенствования, а только прославления. Думаю, лучше снимать модели и статистов в движении на фоне бесхитростного белого полотна, чтобы подчеркнуть насыщенность ткани. — Она продолжала с таким воодушевлением, словно это была уже ее работа.

Когда Бретт замолчала, Фозби еще какое-то время продолжала писать, потом сказала:

— Ты же знаешь, дорогая, что я очень люблю наряды. Когда я была молодая, мама думала, что у меня какие-то отклонения: когда мы заходили в магазин, я старалась буквально изучить каждое платье, блузку, любой предмет туалета. Любая обнова волнует меня. Иногда я покупаю что-нибудь и отправляю в свою уборную на год или на два, прежде чем надеть. И потом я стараюсь скомбинировать с чем-то, что ношу давно, и это дает полное ощущение, что вещь мне давно знакома. Сейчас это был большой обходной маневр, чтобы открыть тебе секрет: то же самое чувство и в отношениях с людьми, которых я подбираю для работы. Я всегда их тщательно проверяю и провожу с ними много времени, чтобы поближе познакомиться, перед тем как мы будем работать вместе. Ты, наверно, решила, что я или одинока, или садистка, когда приглашала тебя так часто, казалось бы, ни для чего, на самом деле это один из видов моего безумия.

Мне понравились твои мысли. Моя ассистентка свяжется с тобой, чтобы назначить совещание редакторов и подходящее время для съемок. Думаю, тебе пора выйти в свет.

Бретт ликовала. Эта работа будет важной вехой в ее карьере.

День съемок выдался мрачным и дождливым, но на площадке царило оживление. Фозби сидела в своем директорском кресле справа от Бретт и ее камеры. Она была совершенно спокойна и не проявляла ни малейшей нервозности при работе с новым фотографом. Ассистент Бретт разорвал черную обертку с только что отснятой моментальной пленки и передал ей. Она тут же взяла лупу и стала внимательно рассматривать снимок. Задержав дыхание, она подошла к Фозби.

— Изумительно! — воскликнула она, и после того, как все остальные произвели последнюю проверку и приготовления, Бретт начала.

Когда снимали вторую кассету, вдруг погас свет. Проигрыватель замолк на полутоне, лопасти вентилятора стали крутиться все медленнее, пока не остановились. И почти в унисон взвизгнула вся группа.

Бретт, сбитая с толку, побежала вниз и на полпути столкнулась с Терезой.

— Что случилось? Все лампы погасли, — крикнула Тереза.

— И наверху тоже. Пойду в подвал, проверю предохранители.

Все пробки были в порядке, но во всем доме электричества не было.

Бретт объяснила ситуацию Фозби, и та предложила прерваться на ранний ленч, чтобы дать Бретт время решить проблему. Пока вся бригада сидела и при свечах поглощала пищу, Бретт и Тереза упорно дозванивались в контору по надзору за электросетями. Наконец они нашли электрика.

— У счетчика обрезаны провода, посмотрите, вот здесь, — сообщил электрик после тщательного осмотра.

— Вы шутите, — недоверчиво произнесла Бретт.

— Посмотрите сами.

Он светил фонариком, а Бретт вглядывалась через его плечо. И она увидела… Мурашки побежали по спине. Кто-то залез в ее дом и сделал так, чтобы свет погас как раз в середине съемки.

— Что будем делать? — спросил он.

— Соедините провода и сделайте так, чтобы зажегся свет, но ничего не нарушайте, — ответила она.

Когда Бретт спросила Терезу, та припомнила, что за день до этого кто-то, назвавшись электриком, заходил и спускался в подвал.

— Ты видела его документы? — спросила Бретт.

— Нет, я никогда не проверяю. Он был в синей униформе и с фонариком. Я впустила его. Мой Бог, он был здесь, чтобы сделать сегодня это!

Тереза заплакала. Бретт успокоила ее и попросила позвонить в полицию, а сама продолжила съемки.

В половине шестого подкатила полицейская машина, и Бретт, извинившись перед всеми, вышла к полицейским. Они записали ее показания, обследовали подвал и сказали, что позже ей позвонит следователь. Никто из бригады не избежал допроса, чтобы по крупицам собрать воедино всю историю происшествия. Все пришли к единому мнению, что кто-то намеренно вредит Бретт Ларсен, и сочувствовали ей. Бригада работала до девяти вечера и все запланированные снимки были сделаны. Подходя к двери, Фозби пожала руку Бретт:

— Будь осторожна, дорогая. Что-то очень нехорошее случилось сегодня. Ты должна разобраться.

— Тереза рассказала, что случилось. Это очень тревожно. Кто-то был в нашем доме, — взволнованно сказал Джефри, встретив ее наверху.

— Джефри, я была здесь и все знаю. Она была очень взволнованна и расстроена, чтобы спокойно обсуждать происшествие. Она принесла из подвала бутылку вина и стала снимать с горлышка обертку.

— Ты так взволнована? — спросил Джефри, подходя к ней.

— Конечно, что бы ты посоветовал сделать? — Бретт хлопнула пробкой.

— Я бы хотел тебя убедить отказаться на время от съемок, — ответил Джефри.

— Черт возьми, у тебя только один ответ на все! Это действительно звучит так, словно ты рад любой возможности сказать мне это! — Бретт пристально посмотрела на него. — Пойду наверх.

Она свернулась клубком в розово-лиловом кресле в углу, ощущая себя одинокой и подавленной. Ей очень хотелось верить, что это происшествие никак не связано с январскими звонками об отказе от моделей. Она пыталась понять, из-за чего все это происходит. И ей так захотелось поговорить с кем-нибудь, кто не будет использовать ее страхи и сомнения против нее. Сегодня, закончив работу, у нее возникли твердые намерения прерваться, по крайней мере до тех пор, пока не разберется в смысле происшедшего, но поняла, что это будет только на руку Джефри, и тогда он не успокоится, пока не добьется своего.

«Как странно думать, что ты воюешь с собственным мужем», — подумала она, услышав стук в дверь.

— Извини, совсем потерял голову. Я так встревожился, когда понял, что ты серьезно отнеслась к этому, — сказал Джефри, заходя в комнату и усаживаясь рядом с ней. — Понимаю, у нас были разногласия в последнее время, но все это из-за того, что ты слишком много значишь для меня.

Бретт стало интересно, чем конкретно она была для него, а он для нее, но и сегодня у нее не нашлось ответа.

— Я почти уверена, что существует кто-то, кому не очень нравятся мои успехи, — сказала Бретт Лизи и Джо.

Она зашла к ним, чтобы навестить своих крестников. Заодно рассказала и о своих злоключениях.

— Что ты предприняла, Бретт? — спросил Джо.

Она рассказала им о полицейских отчетах, следователях, взявших отпечатки пальцев, о походе Терезы в контору по обслуживанию электросети, где она просмотрела все амбарные книги в попытке найти загадочного электрика — все безрезультатно. После второго инцидента Джефри нанял частного детектива, но и он ничего не обнаружил. К этому времени события стали всеобщей известностью, и это возымело результат.

Хотя Бретт закончила работу с Фозби и она напечатала ее снимки, все узнали, что с Бретт Ларсен произошли неприятности, и кто-то, кажется, настроен против нее.

— А что Джефри думает обо всем этом? — спросила Лизи.

Бретт даже Лизи не сказала о своем смятении на свадьбе. Однако Лизи сейчас смотрела на нее теми самыми проницательными глазами, которые всегда без труда заставляли собеседника раскрывать ей все тайны. Джо почувствовал, что двум женщинам надо поговорить наедине, извинился и вышел из комнаты.

— Лизи, я делала все, что могла… — начала Бретт.

Глава 32

— Она так несчастна, Дэвид!

Лизи зашла в контору своего брата по дороге из Службы новостей.

— Я не знал, Лизи. Я даже представить такого не мог. Я считал, что она наконец нашла свое счастье, которого ей так не хватало.

Был уже май, а Лизи не видела Дэвида с Рождества. Он похудел. Морщины на его лбу стали еще глубже. Почти весь январь он провел в Калифорнии, а потом уехал в Корею. Вернувшись, он постоянно звонил и навещал своих крестников, но всегда в отсутствие Лизи и Джо.

Лизи понимала, что Дэвид очень занят на работе, но ей также было ясно, что до разрыва с Вретт он был другим. Дэвид отказался обсуждать причину их разрыва, и вот теперь Лизи решила стоять на своем до конца. Она чувствовала, что он страдает от непонятной тоски и не видела его таким опустошенным и несчастным со времени гибели Кэт. И сегодня она твердо решила, что не даст ему отмахнуться от разговора, мотивируя своей занятостью.

Бретт очень переживала, когда Дэвид перестал встречаться с ней, но ее выздоровление было быстрым — слишком быстрым, по мнению Лизи, — неожиданно Бретт вышла замуж за Джефри Андервуда. Лизи чувствовала, что ее подруга совершила страшную ошибку, но ничего не сказала. Теперь, после признания Бретт в том, что все далеко не ладно в ее браке, Лизи должна была знать, что послужило причиной разрыва, и надеялась, что Дэвид, услышав о бедах Бретт, прольет свет на эту историю. Лизи очень беспокоило, что Бретт пытается свалить всю вину на свою судьбу.

Дэвид обошел то место, где сидела Лизи и уселся в одно из черных кожаных кресел напротив стола.

— Садись сюда. Мне кажется, здесь удобнее, — сказал он, указывая на блестящий диван, обитый черным парашютным шелком.

Сегодняшнее появление Лизи с холодной расчетливостью во взгляде было больше похоже на разговор с телерепортером, а не с вечно спешащей матерью одиннадцатимесячных двойняшек. Ее волосы были гладко зачесаны назад. На ней был роскошный синий шелковый костюм с оранжевым свитером с высоким воротом. Она была похожа на настоящего репортера, ведущего расследование. Применив давно известный психологический прием — предоставляя информацию, ты получаешь все сведения, которые необходимы, — она продолжала:

— И ее брак с Джефри не единственная неприятность: в ее работе тоже полная неразбериха. — Она рассказала ему о двух случаях в студии. — Полиция не может ни за что ухватиться, нет даже отпечатков пальцев, ничего! Она ужасно нервничает и не может понять, кто и почему вредит ей.

— Да, это ужасно, ты права. Мне очень жаль ее, — сказал Дэвид.

— Тебе жаль? И это все, что ты можешь сказать?

Лизи придвинулась ближе к брату и посмотрела ему в лицо.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — тихо спросил он.

— Я хочу понять, как все это произошло. Почему вы расстались?

Лизи поднялась и встала напротив брата.

— Я не знаю, кто вредит Бретт.

— Это не то, что я имею в виду. Я хочу, чтобы ты рассказал, что толкнуло ее в руки этого холодного самоуверенного гада.

Дэвид стал подниматься.

— Нет, сядь, где сидишь, Дэвид Пауэл! Мне совсем не хочется, чтобы ты поднялся и я разговаривала с твоим пупком. Ты мой брат, и я люблю тебя, но я также люблю Бретт, и поэтому ты должен мне все объяснить.

— Я не могу, Лизи, правда, не могу. Лизи встала, сложила руки на груди и заявила:

— Я не уйду отсюда до тех пор, пока ты мне не скажешь!

Дэвид никогда не видел свою сестру такой серьезной и возбужденной. Но он никогда и никому ни словом не обмолвился о своем горе, тоске, своих мыслях о том, что недостоин жизни.

— Не знаю, с чего начать, Лизи. Но было бы проще, если бы ты села.

Она села, снова сложила руки на груди, всем своим видом давая понять, что она не отступится от него.

— Я все еще люблю ее, Лизи… Но… Он помолчал.

— Тогда как объяснить твой поступок? Человек не может поступать так со своей любимой.

— Я сделал это потому, что я люблю ее, а она достойна лучшего человека, чем я.

— Ты в чем-то гениальный, а в чем-то такой глупый. Ты хороший человек, Дэвид. Ты ласковый, порядочный и…

— Пожалуйста, не перечисляй мои достоинства. Да, я знаю, что старик Дэвид неплохой парень. Это прекрасный парень с массой проблем, которые он не может сбросить. Хотя теперь я уже в основном разрешил их. Многие годы я обвинял себя в гибели Кэт. Но потом понял, что проще заставить чувствовать себя виноватым, чем ощущать ту боль, которая жжет и рвется наружу. Я никогда не позволял себе грустить, потому что считал, что не имею права потворствовать своей собственной печали.

— Ты не должен обвинять себя! Это же был несчастный случай. — Лизи потянулась и взяла Дэвида за руку.

— Я должен был заставить ее надеть спасательный жилет. Но в конце концов я осознал, что Кэт была бывалой морячкой и также несла ответственность за свою безопасность, как и я. В это время мы с Бретт… ну ты знаешь… Я думал, что отошел от всего этого. Потом родились Эмма и Камерон, и на крестинах я понял, как сильно ты мне доверяешь, предложив стать их крестным отцом. И неуверенность опять стала моей спутницей. Я люблю Бретт, но я не мог обременять ее этим грузом. Я решил уйти из ее жизни.

— И ты никогда не говорил ей об этом? — спросила Лизи, пораженная его рассказом.

— Нет, а когда я понял, какой я сопляк и ничтожество, что жизнь дала мне второй шанс, было уже поздно: она вышла замуж за Джефри Андервуда. Не знаю как ты, а я бы выпил пивка.

Дэвид встал и подошел к хромированному кубу. Он нажал кнопку, и передняя панель поднялась, открывая небольшой холодильник.

— Никогда не предполагала, — сказала Лизи и улыбнулась первый раз за все время своего визита.

— Я перенял эту идею у Бретт. Ты знаешь, что ее холодильник похож на шкаф? И я спроектировал свою конструкцию… Я действительно рад, что ты заставила меня раскрыться. Мне кажется, что у меня внутри что-то оттаивает.

— Отлично, тогда я тоже очень рада. Но что нам делать с Бретт?

— Делать? Мы не можем ничего сделать с ее замужеством. Это касается только ее и Джефри. — Но может быть, я мог бы помочь решить проблемы с работой?

— Как? — с надеждой спросила Лизи.

— Ее компьютер может дать некоторые ответы, которые она не знает, как отслеживать. Это встроенный модем, связанный напрямую с ее телефонной системой. Может, кто-то ворует информацию.

— Да, например, ее таинственный супруг.

— Не глупи, Лизи. Он же ее муж. То, что происходит между ними, еще не значит, что он хочет навредить ее карьере. Он юрист, а не Джеймс Бонд. Кроме того, ты сама сказала, что он старается помочь и даже нанял детектива.

— Может, я насмотрелась разных фильмов, но он мне не нравится, я никогда не любила его. Но было бы здорово, если бы ты смог что-нибудь предпринять, Дэвид. Вы ведь можете остаться друзьями. Она поймет, я знаю. Она сейчас с бешенством готовится к поездке на Таити. Почему бы тебе не позвонить ей, когда она вернется?

Лизи поднялась и обняла брата.

— А почему бы нам не пойти ко мне домой? Мы бы вместе пообедали. Похоже, что ты голоден, а заодно смог бы поучить своих племянников общаться с тем ненормальным компьютером, который подарил. Может, ты обнаружишь их гениальность в этой области.

— Конечно, Лизи.

Американский «Вуаля!» хватал за сердце американских женщин, как и планировала Натали, начиная со своего первого выпуска. Каждый следующий выпуск новоиспеченного журнала продолжал притягивать все новых читателей.

После восьмичасового перелета из Лос-Анджелеса Натали, Бретт, два ассистента, два парикмахера и гримера, пять моделей и редактор повествовательной части «Вуаля!» Мария Рейнад приземлились в аэропорту в Папести. Там они должны были пересесть на местный самолет и долететь до Бао, в пятнадцати минутах полета от Таити, и остановиться на первом из трех островов. Перед ними раскрылся захватывающий вид волшебных скал. Сам островок был слишком мал для перелетов по воздуху, поэтому они приземлились на берегу кораллового островка. Все были очарованы величественными горами, зелеными из-за густой растительности, и прозрачной водой, населенной рыбами всех цветов радуги.

На следующее утро на рассвете они приступили к работе. Бретт, полная энергии, вместе с двумя моделями начали день на склонах самой высокой скалы острова. Девочки в прозрачной белой пляжной одежде были похожи на лилии на высоких стебельках среди темной и сочной зелени. Ветер дул в нужном направлении и отбрасывал ненавязчивые тени. Бретт измучила ассистентов и модели — утренняя съемка должна была завершиться до того, как солнце станет слишком ослепительным и обжигающим.

Бретт поняла, что это были самые лучшие фотографии, которые она когда-либо делала. Изнуренная съемкой, она оставила всех на балконе отеля. Когда она подошла к стойке, служащий передал ей записку. Звонил Джефри. Рассчитав, что в Нью-Йорке сейчас четыре часа утра, Бретт решила подождать и позвонить ему на следующий день. Дома они не разговаривали, и она не могла представить, что он ей хотел сказать, когда она находилась на другом конце земного шара. На следующее утро у нее снова не нашлось времени для звонка. Вечером, когда они сели ужинать, ее позвали к телефону. Она поняла, что это Джефри, которому так и не собралась позвонить со вчерашнего дня.

— Да, все в порядке, Джефри. Нет, в пути у нас не возникло ни одной проблемы. Я не хотела тебя беспокоить, да и мы были очень заняты. Да, здесь необычайно красиво.

Но когда Джефри предложил ей провести там отпуск, она попыталась представить его, лежащего у моря, и не смогла. «Очевидно, у нас будут отдельные номера в самом романтическом месте мира и машина с водителем, которая будет возить нас на пляж», — подумала она, слушая его.

— Хорошо, до скорого. Пока.

Их отношения не улучшались, и чем больше она старалась не допускать этой мысли, тем больше убеждалась, что замужество ее долго не протянется.

Когда она вернулась за стол, девушки пробовали розовые напитки под названием «Грантинг Вулканус» и очень эмоционально обсуждали свои отпуска.

На следующий день они приземлились в Мараэ. Ее жилищем было бунгало со стенами и крышей из циновок, построенное рядом с лагуной и от которого отходил настил, ведущий прямо в море. Ей так захотелось остаться здесь навсегда. Во время этого путешествия им не хватало времени, чтобы просто порезвиться на солнце. После того, как на второй день они стали свидетелями восхода солнца, они дали обет вернуться сюда вновь.

«Тиаре Отель» был новой гостиницей, жаждущей известности, и персонал гарантировал американской делегации, что будет открыт для них всегда. Отель нанял им трехмачтовую яхту с кондиционером для плавания по Морю Луны, полоске воды между Муреа и большим островом Таити, и показал им самые красивые лагуны в бухтах.

Это были самые прекрасные три дня. Бретт собирала оборудование с чувством огромного удовлетворения и уверенности в себе. Ей казалось, что она создала лучшее в своей жизни, и все прошло без каких-либо неприятностей. Без всяких волнений и беспокойств она села в самолет, готовая решать свои домашние проблемы.

— Должно быть, это ошибка, это невозможно!

Руки Бретт дрожали, когда она держала телефонную трубку, а в глазах все потемнело.

— Лучше сделай что-нибудь.

Она позвонила в лабораторию, чтобы определиться, когда вернут пленки, и узнала, что все сто двадцать одна кассета с полосками и пятнами, словно засвеченные. Повесив телефон на стену, она вошла в приемную и села, уставившись в никуда. «Этого не может быть. Не может быть!» — подумала она.

Но она знала, что Дуггал был очень опытным. Кто-то беспощадно испортил ее пленки. Перед отъездом она выборочно, наугад, брала пленки из каждой пачки, всего тридцать шесть пленок, и делала на них снимки, чтобы удостовериться в свежести и качестве пленки. На контрольном пункте в аэропорту пленки были в ее руках, значит, кто-то поработал с ними позже. Кто мог такое сотворить?

Она принялась расхаживать. Ее лицо и ладони были ледяными и потными.

«Я должна позвонить Натали, — в ужасе подумала она. — Съемка еще раз невозможна… но они не могут потерять пятнадцать издательских страниц. После всех инцидентов — этот был финальным гвоздем в гробу, так старательно вколоченным. Хорошо еще, что меня не убили и я жива, но все это ужасно», — подумала она.

Бретт захотелось позвонить — все равно кому. Ей хотелось поведать о своем страхе и неприятностях, но Джефри уже уехал к себе в контору, да она и не хотела услышать его извечную фразу: «Ты должна бросить свой глупый бизнес». Тереза придет позже.

«Но почему я?» — спрашивала она себя, когда задребезжал звонок в студии.

«Это Дуггал! — подумала Бретт и побежала к нему. — Они ошиблись, и теперь нашли мои пленки». Но когда она открывала дверь, увидела не посыльного, а Дэвида.

— Что тебе здесь надо? — нахмурилась Бретт.

Она почувствовала, словно металлическая лента стянула ее голову и затягивалась все туже и туже. Она сжала дверную ручку с такой силой, что ее рука затряслась. Все репетиции Дэвида перед встречей, казалось, ушли в никуда из-за нахлынувших чувств, когда он увидел ее. В ушах у него зазвенело, и на мгновение он потерял дар речи. Ему захотелось дотронуться до нее, почувствовать тепло и нежность ее тела и услышать ее веселый смех. Наконец, обретя дар речи, он сказал:

— Я хотел поговорить с тобой сейчас и надеюсь, что ты выслушаешь меня.

— Ты появился, и я должна сразу бросить все и выслушивать тебя.

Она стояла прямо в проходе, словно преграждая дорогу налетчику.

— Пожалуйста… это не займет много времени, а тебе очень нужно это.

«У нее есть все основания хлопнуть мне дверью по роже», — подумал он.

— Если честно, то ты выбрал самое худшее время, — сказала она, пытаясь унять дрожь в голосе. В данный момент у меня очень большие неприятности.

— Я знаю, ты только что вернулась с Таити. Там что-то случилось? Лизи мне сказала. Может, разрешишь войти?

Она должна сказать ему «нет». У нее было достаточно проблем, и он не может сказать ничего такого, что бы могло что-то изменить сейчас. Но, не зная почему, она сказала:

— Ладно. Заходи.

И пошла в дом, оставив его на пороге, чтобы он закрыл дверь и последовал за ней.

— Бретт, что случилось?

Ей безумно хотелось рассказать ему все: что ее брак был фикцией, а ее карьера разрушена. Но зачем ей раскрывать ему все свои неприятности. Она повернулась к нему на каблуках.

— Ты пришел сюда, чтобы поговорить со мной, тогда зачем ты спрашиваешь, что у меня случилось?

Дэвид не делал попыток отразить ее колкости. Он отодвинул стул от стола и тяжело сел, положив локти на колени.

— Я совершил ошибку, глупую ошибку — такую, что, очевидно, буду расплачиваться за нее всю жизнь.

Он повесил голову, словно устал выдерживать этот груз. Бретт, борясь с порывом подойти к нему и утешить, осталась на своем месте у камина. Она слушала, не перебивая его.

— Мне действительно жаль, Бретт. Я все сам разрушил, и нет пути назад.

Немного расслабившись, она села рядом с ним.

— Не знаю, что и сказать. Полагаю, ты прав. Это произошло, и все.

Она произнесла эти слова, но в глубине души почувствовала тяжесть, смешанную с грустью, словно губка, пропитываясь брызгами надежды.

— Итак, давай закроем эту тему, — твердо сказал Дэвид. — Ты не хочешь мне сказать, что случилось сегодня утром?

С дрожью в голосе Бретт начала с новостей из лаборатории, а за кофе рассказала о первом инциденте с отказом от моделей. Когда она закончила, Дэвид согласился, что кто-то делает это намеренно.

— Может, я смогу помочь тебе прекратить это, — сказал он. — Давай начнем с компьютера.

Они направились в кабинет Терезы. Сначала он скопировал весь перечень адресов клиентов, коллег, друзей и знакомых на чистую дискету. Когда он работал, Бретт подошла и смотрела из-за его спины на стол. Тонкий аромат сандалового дерева, ее любимого мыла, удивил его и напомнил о том времени, когда они были вместе. Усилием воли он выбросил это из головы.

— Я возьму это с собой и распечатаю у себя в конторе. Наши машины намного быстрей твоей. Затем мы по очереди пройдемся по всем именам, по всем моментам, которые могли бы сделать человека потенциальным врагом, — сказал Дэвид, кладя дискету в карман. — Кто-то может воровать информацию, поэтому я изменю входной код в твоем модеме. Никто, кроме меня, тебя и Терезы, не сможет войти в систему, по крайней мере какое-то время.

— Неужели кто-то действительно мог это сделать? Я имею в виду залезть в мой компьютер?

Они были так поглощены, что не услышали, как вошла Тереза.

— Доброе утро, Бретт. Мистер Пауэл, как неожиданно видеть вас здесь. Прошло столько времени, — вежливо сказала она.

— Как дела, Тереза? Еще немного времени, и мы бы с тобой разминулись, — сказал Дэвид.

— Мы что — уже все закончили? — спросила Бретт.

— На сегодня хватит. Мне надо идти. Ты проводишь меня?

Когда они вышли в холл, он прошептал:

— Было бы лучше, если бы никто не знал, что я делаю. Ты же не знаешь, кто этим занимается. Я собираюсь сделать еще кое-что. У меня есть приятель по университету, который работает программистом на телефонной станции. Он сделает распечатки всех разговоров по твоему телефону, даже международных. Я попрошу его начать с ноября, так как первый случай произошел в январе. Я ему помогал пару раз, и он у меня в долгу. Единственная сложность, что он сейчас в отпуске. Как только вернется, я попрошу его заняться этим. Это займет некоторое время.

— Ты говоришь, как в детективных шпионских фильмах. Позвони мне, пожалуйста, когда подготовишь список. И спасибо тебе, Дэвид. Джефри нанял частного детектива, но он так ничего и не добился. Я действительно очень ценю твою помощь.

Они посмотрели друг на друга, и неожиданно вестибюль показался очень маленьким для них, а их близость — очень нелегкой. Дэвид открыл дверь и кивнул.

— Я скоро позвоню тебе, — сказал он. Бретт закрыла дверь и вернулась к Терезе в кабинет.

— Он, наверное, сумасшедший. Мне кажется, ты должна быть очень осторожной, — сказала Тереза после того, как Бретт рассказала ей, что случилось с пленками.

— Я пойду к себе в кабинет. Мне нужно позвонить Натали. Не рассказывай никому. Я чувствую себя полным дерьмом, Тереза.

— Проклятье! — воскликнула Натали, услышав новости. — Не могу в это поверить! Пересъемка невозможна, Бретт, ты же знаешь.

В душе Натали понимала, что кто-то намеренно вредит Бретт, но это не волнует ее издателей. Она повесила трубку, в страхе подумав, как это воспримут во Франции и как она объяснит ситуацию.

Тереза позвонила Джефри и сообщила, что Бретт встретилась с Дэвидом, но так и не узнала, о чем они говорили.

Джефри метался по своему семнадцатиметровому кабинету в «Ларсен Энтерпрайсиз», как лев в клетке. Его намеченная жертва уже была в его руках и вдруг грозила вырваться.

Он вернулся в спальню своей жены, в конце концов осознав, что не сможет ее заставить забеременеть, если не будет спать с ней. Но это не срабатывало. Она или засыпала до того, как он ложился в постель, или вставала раньше него. Это была его третья попытка повредить ей в ее работе. Но теперь Дэвид Пауэл опять появился, и Джефри еще не понял зачем. Ему необходимо проследить за Бретт. «Зачем Дэвид был в студии?» — задавал он себе вопрос, когда зазвонил интерком.

— Я сказал, не беспокоить меня! — кричал Джефри на секретаря.

— Она настаивает на встрече с вами, мистер Андервуд. Это миссис Норт.

Барбара вплыла в комнату в одном из своих ярких пестрых платьев, которое так ненавидел Джефри.

— Какого черта ты пришла? — набросился он на нее, когда дверь закрылась.

— Мы не виделись три недели. Я не могу даже позвонить тебе домой, поэтому решила прийти сюда. Я теряю тебя, дорогой. Понимаю, что занят, но просто больше не могу. Ты даже не хочешь меня поцеловать?

— Здесь? Конечно, нет. Это мой кабинет. Кругом люди. А что если твой отец узнает, что ты была здесь? — спросил Джефри.

— Но как он узнает? Я не встретила никого, кроме твоего секретаря, а она понятия не имеет, кто я такая.

Барбара уселась, положив ногу на ногу, открыв их больше, чем этого хотелось Джефри.

— Я должна ей сказать, что я твоя теща? — спросила она ехидно.

— Это не смешно, Барбара. Твой приход — очень безрассудный.

— Я устала тебя ждать, Джефри. Это все тянется дольше, чем ты обещал. Мой отец все еще жив, а ты до сих пор женат на Бретт. Ты мне очень нужен, Джефри. Если ты разведешься, ты сможешь отнять половину ее денег? Мои мужья всегда пытались так сделать, и притом ты же юрист. Мы бы смогли жить на них.

— Я же тебе говорил раньше, что этого нам не хватит. Тебе потребуется намного больше. Но мы не должны здесь говорить об этом. Тебе надо уйти… Прямо сейчас!

— Ты не смеешь меня бросать. Ты не осмелишься. Как ты можешь любить свою жену, зная, что спишь с ее матерью? — спросила она.

Он должен был освободиться от нее. Ее настырность страшно раздражала. Барбара больше не была просто темным пятном в его жизни, она стала красным флагом, и ему захотелось обвинить ее в этом.

Стараясь сдержать свою ярость, он сказал как можно спокойнее:

— Завтра я зайду к тебе, и мы поговорим.

— Не расстраивай меня, Джефри, — сказала она и выплыла из комнаты.

Его сердце бешено колотилось, глаза застилала ненависть. Медленно, словно марионетка, он подошел к бару, взял хрустальный бокал и сжал его так, что он хрустнул в руке. Возбужденный видом крови, закапавшей на ковер, Джефри продолжал смотреть в бездну собственной преисподней.

Глава 33

Разговоры о неудачах Бретт Ларсен, постоянно преследующих ее, обошли всю индустрию моды. Она стала известна как человек, которому фатально не везет. В этой сфере, где время каждого расписано по часам и оплачивается по курсу, который мог здорово превышать курс национальных валют, такая репутация была равнозначна смертному приговору. В результате Бретт практически осталась без работы. Она предоставила Терезе оплаченный отпуск на все лето и уговорила ее попутешествовать по Америке. Тереза возражала, но Бретт настояла на своем.

Джефри не выразил удовольствия, когда Бретт рассказала ему, что встречалась с Дэвидом и он предлагал ей свою помощь. Чтобы не создавать Бретт неприятностей, они с Дэвидом работали теперь у него в кабинете и дома. Они прошлись по всему списку адресов и не обнаружили никого, у кого могли бы появиться очевидные мотивы разрушить ее карьеру. Было несколько фотографов, конкурирующих с ней в работе, но их репутация была непогрешимой, и Бретт заверила Дэвида, что их соперничество было творческим и дружеским. Друг Дэвида из телефонной компании предоставил записи всех разговоров. Дэвид попросил Бретт сделать фотокопию своего ежедневника, чтобы его можно было ввести и сравнить с записями телефонной станции и найти нужную информацию.

Утром она решила съездить в Кокс Коув. Лилиан уехала в Англию к друзьям, и у Бретт было время побыть в одиночестве. Неожиданно ее мир стал каким-то незнакомым ей, словно она жила чьей-то чужой жизнью. Чтобы во всем разобраться, она должна побыть одна. Джефри согласился с ее решением, сказав, что и ему будет спокойнее, если она какое-то время побудет в деревне.

…Воздух был плотным и влажным. Вокруг царило полное умиротворение и покой. Бретт открыла в доме все окна, чтобы проветрить его. Подойдя к дощатым ступенькам, ведущим к океану, она увидела бабочку-тигровницу. Она стала наблюдать за ней. Та делала попытки сесть на перила, ее полосатые с черным и желтым крылышки то раскрывались, то закрывались. Бабочка улетела, а Бретт подумала: «Это то, чего так хочется мне». Она бы так же улетела, и тогда все неприятности остались бы позади. Продолжая размышлять, она зарыла ноги в разогретый солнцем песок. Мысли ее вернулись к Джефри. Она уже давно поняла, что совершила огромную ошибку, выйдя за него замуж. Он всегда был рядом с ней, добрый, участливый и любящий. Так ей казалось. Теперь она сомневалась, знает ли Джефри вообще, что такое любовь. Бретт также поняла, что никогда бы не смогла полюбить своего мужа. Она ненавидела те минуты, когда на нее накатывали волны страстного желания.

Бретт приблизилась к Черепашьей скале — любимому месту в Кокс Коуве, к которому много лет после убийства Карсона Галахера не решалась подойти. Дорога поднималась к вершине и была ей с детства знакома. Ее ноги знали каждый уступ, а руки — расщелины. Она села, притянув колени к груди, и легкий ветерок с океана обдувал ее. Она вздрагивала, когда буруны поднимались и бились об утес, и успокаивалась от размеренности приливов и отливов. Бретт заметила одинокую морскую чайку над водой. Неожиданно та нырнула и показалась на поверхности с рыбой в клюве. Потом птица замахала сильными крыльями и скрылась за горизонтом.

«Так же я исчезну за горизонтом, если позволю себе продолжать такое беспомощное существование», — подумала Бретт. Доев персик, она поднялась на ноги и швырнула косточку так далеко в океан, как только смогла.

Наконец она поняла, что должна была сделать. Вечером она приготовила себе бутерброды с окороком и сыром и устроилась на каменной террасе, потягивая лимонад. Утвердившись в своем решении и уверенная, что Джефри согласится с ней, она моментально уснула, впервые за несколько месяцев.

Следующие два дня она плавала, играла в теннис и нежилась на солнце. К концу недели она почувствовала себя возрожденной и готовой к разговору с Джефри. Единственная вещь, которую она так и не смогла решить, — это что будет с ее карьерой. Но прежде чем она подъехала к Манхэттену, решила и этот вопрос.

Когда Джефри вернулся с работы, она уже успела принять ванну и переодеться в белые полосатые слаксы и такого же цвета рубашку.

— Я дома, — крикнула она. Он вошел в гостиную, оставив портфель на откидном столике в холле.

— Я смешал мартини. Хочешь? Джефри удивился яркому румянцу на ее щеках. Ему показалось, что она вспотела и раскраснелась от жары.

— Спасибо.

Он взял холодный запотевший стакан и подсел к ней в бархатное кресло.

— Ты не составишь мне компанию?

— У меня вино, — сказала она, указывая на бокал на кофейном столике, и пересела напротив него на диван. — Нам необходимо поговорить, Джефри. Я хочу развестись. Мне очень жаль — честно, жаль, — но я тебя не люблю. И никогда не любила. Я как-то думала, что сумею тебя полюбить, со временем…

Джефри приложил бокал с мартини к губам и опрокинул его в рот одним глотком. Он продолжал держать его в руке, а другой рукой так сжал подлокотник, что его суставы побелели.

— Ноя…

— Разреши мне закончить. Я была не права и несчастлива. Тогда мы расстались с Дэвидом, и мне очень хотелось, чтобы я кому-то была нужна, чтобы кто-то меня любил. А рядом был ты. Это ужасно, что я натворила. Я знаю, что ты тоже несчастлив. У нас нет даже общих интересов. Семья тебе более важна, чем мне. У тебя должна быть настоящая семья. Я думаю, что ты должен оставить себе наш свадебный подарок моего деда целиком, и если я знаю тебя, а мне кажется, что да, ты, очевидно, вложишь это таким образом, что удвоишь сумму.

Она улыбнулась.

— Мне действительно жаль, Джефри, но это то, что я должна сделать.

— Это похоже на шок, — сказал Джефри.

Пот струился по его позвоночнику. Он ошалел, словно на бегу врезался в кирпичную стену.

— Это из-за Дэвида Пауэла? — спросил он, ставя пустой бокал на стоя.

— Нет, Джефри. Это из-за меня. Дэвид тут ни при чем. Я просто больше не могу так жить. Приятные беседы, приятные обеды и хорошие манеры еще не создают семью.

Мозги Джефри бешено работали.

— И что ты будешь делать? Это плохо скажется на твоей карьере, и похоже, что там ничего не изменится у тебя, по крайней мере в ближайшее время.

Теперь обе руки были свободны, и он сжал ими подлокотники.

— Нет, ничего само собой не изменится, ты прав. Но я сама изменю. Я хочу заняться частной практикой.

— Это то, чем занимаются начинающие фотографы? Для этого у тебя неплохая репутация.

— Я действительно готова начать все с самого начала. И я смогу это. Я собираюсь разведать новые места для съемок, по-настоящему красивые и интересные, затем подобрать бригаду, модели и наряды. Мы отснимем все, и когда у меня будет полностью отработанная пленка, я пошлю ее в журнал. Если там понравятся мои снимки, их купят.

— Хм, это звучит так, словно ты уже все спланировала. Я не смогу убедить тебя изменить решение?

Пот струился по его спине.

— Это лучший вариант.

— Хорошо, когда ты хочешь все это сделать?

В голове у него застучало.

— В самое ближайшее время. И ты можешь это тоже забрать назад.

Она сняла с пальца кольцо с огромным бриллиантом.

— О нет. Я не могу этого сделать. Это мой подарок.

Он отказался от полумиллиона долларов! Джефри почувствовал, что легкие его сжимаются.

— Мы же можем остаться друзьями, правда?

— Я надеялась, что ты скажешь это. Ведь это то, с чего мы начали… и, наверно, должны ими остаться.

— Я бы мог тебе помочь подобрать места для твоих частных съемок.

Перезвон молоточков в голове не прекращался.

— У Ларсена есть кое-какие дела в маленькой стране Центральной Америки в Карибском море под названием Санта-Верде. Это совершенно неизведанная территория, которая наверняка будет приветствовать появление у нее в гостях такого общества.

— Джефри, ты уже и так очень много сделал для меня. Я просто не могу просить тебя о чем-то еще.

— Ты не просила, я сам предложил. Я все же еще работаю на тебя и пока не собираюсь заканчивать. Полагаю, это будет приятным подарком боссу.

Он выдавил улыбку, и ему стало интересно, как скоро Свен узнает об этом.

— Нет проблем. Одним телефонным звонком я смогу позаботиться обо всем, что тебе потребуется и согласовать твою поездку. Когда бы ты хотела поехать?

— Чем скорее, тем лучше. Я дам тебе знать.

— Я сейчас только соберу чемодан и уйду. За всем остальным я пришлю.

Джефри поднялся и направился к лестнице. Он небрежно побросал свои вещи в чемодан и спустился в гостиную. Бретт наполнила свой бокал и села на софу, спокойно положив руки на колени. «А она упрямее, чем я предполагал. Поистине Свен живет в ней».

— Сейчас я уйду. Ты сообщишь обо всем этом своему деду?

Бретт покачала головой. У нее не было желания обсуждать со Свеном свои семейные дела.

— Позвони мне, как только решишь лететь в Санта-Верде.

Он закрыл дверь, пытаясь унять желчь, подступившую к горлу. Джефри подошел к знакомой телефонной будке на углу Семнадцатой и Парк-авеню и трясущимися руками стал бешено искать монету. Не найдя ее, он бросился к двум мужчинам, торгующим яблоками. Он протянул банкноту в двадцать долларов и, получив на сдачу две монеты, снова устремился к телефонной будке, не взяв яблоко.

— Сеньор Сиссаро, мы встречались несколько месяцев назад в консульстве Санта-Верде. Думаю, что мы могли бы немного подзаработать.

— Я должна потратить массу времени, чтобы досчитать до полумиллиона, — крикнула Бретт, двигая верхний ряд гладких четок из слоновой кости слева направо на старинных счетах. Рядом с ними на стене темно-пепельного цвета в квартире Дэвида висели другие разноцветные деревянные счеты с различными отметинами, которые помогали Дэвиду учиться считать.

— Да, и где бы ты ни сбилась, ты все равно в любом случае не дойдешь до полумиллиона, — ответил Дэвид, входя в комнату и протягивая Бретт апельсиновый сок.

Гостиная с черными блестящими стенами и черным полом из эбенового дерева была разделена на основное пространство, где можно было посидеть, и небольшую музыкальную комнату, где основное место занимал рояль.

Бретт села на софу, обитую черным коттоном. На ней лежали разноцветные подушки в форме разнообразных геометрических фигур.

Дэвид сел в дальний угол софы, поставив свой чай со льдом на стеклянную крышку мраморного стола. По форме крышки его можно было принять за кофейный столик.

— Номера телефонов каждого мне известны. Я проработаю все компании, с которыми когда-либо имела дело. В этом ящике все рестораны, которые меня обслуживали, — сказала Бретт и протянула Дэвиду картотечный ящик.

— Отлично, через пару дней я верну его, а телефонный справочник и твоя информация с приглашениями и назначениями должна быть проработана к концу недели. После этого мы посмотрим, есть ли там что-нибудь, что имеет для нас значение, — сказал Дэвид.

— Ты знаешь, я как-то раздвоилась: часть меня хочет получить ответ, другая — просто не желает об этом знать, но я постараюсь их объединить.

— Как ты отдохнула в Кокс Коуве?

— Продуктивно.

— Продуктивно? Я ожидал другого ответа: успокаивающе, воодушевляюще, но никак не продуктивно.

Дэвид откинулся и нажал несколько кнопок на встроенной в стену консоли с лампами за спиной. Яркий свет в комнате превратился в полумрак, а из всех крошечных, но мощных динамиков заструилась нежная мелодия «Голубой рапсодии».

— Я решила несколько очень важных вопросов.

— Например?

— Мне действительно необходимо снова заняться работой. Если потребуется, я начну все сначала.

Бретт рассказала о частной практике и подробно остановилась о своей поездке-разведке в Санта-Верде.

— Молодец. Думаю, это здорово, что у тебя снова появились силы для борьбы, но ты должна быть очень осторожна. Ведь до сих пор ты не знаешь, кто совершал диверсии в твоей работе, — сказал Дэвид.

— Все будет в порядке. У Джефри есть там кое-какие связи на этом новом и перспективном курорте, и он взялся все организовать. — Я приняла еще одно очень важное решение: мы с Джефри разводимся, — сказала она безразличным тоном.

Сказала и удивилась себе: ведь своим замужеством она хотела показать Дэвиду, что все кончено и он ей не нужен. Что есть человек, который любит ее. Но все это было по-детски, и предательский уход Дэвида не стал от этого менее болезненным. Теперь рассказывать Дэвиду, что он был виной всех ее бед, было очень тяжело.

— Мне не надо было выходить замуж за него, это было ошибкой, — грустно призналась она.

Музыка постепенно стихла.

— Мне жаль, что твой брак оказался неудачным.

И хотя Дэвид искренне переживал за Бретт, в душе он надеялся, что она сможет со временем простить его и они снова будут вместе…

Они еще немного поговорили о Кокс Коуве, о проделках Эммы и Камерона, и Бретт ушла.

Дэвид бесцельно бродил по квартире. Он достал несколько технических журналов, полистал их, попытался читать, но ничего не воспринимал. Переодевшись, он направился в тренажерный мини-зал, расположенный за ванной комнатой. Ритмичные движения с большой нагрузкой обычно снимали напряжение, но сегодня и это не помогало…

Он любит Бретт, и это естественно, как дыхание. Он никогда не переставал ее любить, даже после того, как расстался с ней. Теперь он знал, что должен сказать ей об этом.

— Заходи, Дэвид, — ответила Бретт, открывая дверь, одетая в фиолетовый сарафан. Тонкая лямка упала с одного плеча, и она поправила ее.

Дэвид последовал за ней наверх, удивляясь, как сильно он соскучился по этому дому. Бретт распахнула холодильник и достала бутылку белого цифанделя.

— Хочешь?

— Конечно, — сказал Дэвид. — Я принес тебе твою картотеку. С завтрашнего дня я начну изучать ее.

— Отлично.

Бретт налила в бокалы вино. Их пальцы соприкоснулись, но никто из них не признался в той искре, которая пробежала между ними.

— Я только начала обедать. Присоединяйся.

Впервые за многие месяцы Бретт была счастлива. Она поняла, что быть честной по отношению к себе самой более важно, чем все остальное на свете. Ей стало легче оттого, что она узнала причину ухода Дэвида, который раньше считала предательским. Она была рада, что он сумел заглушить свои внутренние чувства вины за гибель Кэт и они снова вместе…

— С удовольствием. Ленч был второй половиной моего завтрака, а после этого прошло не знаю сколько часов. Что у нас в меню? — спросил он, хотя ему было абсолютно все равно.

Единственное, что было важно, — это то, что она предложила ему остаться.

— Сегодня у нас весеннее овощное рагу с деликатесным чесночно-сметанным соусом, — ответила она тоном официанта.

— Не хочешь ли немного помочь шеф-повару? — предложил Дэвид, мгновенно подключившись. Он расстегнул манжеты рубашки и закатал рукава.

Она взглянула на его загорелые руки и попыталась выбросить из головы воспоминания о том, что чувствовала она, когда они обнимали и ласкали ее…

Достав нож, она произнесла самым легкомысленным тоном, на который была способна:

— Вперед!

Они ели с аппетитом, с удовольствием вдыхая запахи приправ, витающих в воздухе. После обеда Бретт приготовила лимонад и предложила спуститься в сад и понаслаждаться божественным дыханием летнего вечера.

— Я покажу тебе самое красивое место, — сказала Бретт и повела его к белой резной беседке.

Весь вечер Дэвид боролся со страстным желанием дотронуться до ее лица и обнять ее.

Но для этого он снова должен завоевать это право.

— Я чувствую себя птицей в полете, — сказала Бретт, поворачиваясь к Дэвиду.

— Бретт, мне надо кое-что тебе сказать. Я не очень уверен, что ты готова выслушать такое, но…

— Я слушаю тебя, — тихо сказала она.

Дэвид взял ее бокал, поставил на низкий деревянный столик.

— Я люблю тебя, Бретт, так сильно, что это чувство напугало меня тогда. У меня нет права ожидать взаимности. Я только хотел бы иметь шанс доказать мою любовь. Ты смогла бы мне дать его?

Бретт была в полуобморочном состоянии от вновь нахлынувших на нее чувств. Она посмотрела на свои руки в его руках, чтобы как-то справиться с волнением, затем в его глаза и прошептала:

— Да.

Дэвид качал ее на руках, как потерянное сокровище, которое он уже не надеялся обрести вновь. Его пальцы с нежностью гладили ее брови, подбородок, словно хотел разгладить все морщинки, которые появились в его отсутствие. Их губы встретились и сказали больше, чем слова.

Дэвид притягивал ее все ближе и ближе, его руки снова гладили ее. Наконец их тела слились, словно в танце под хорошо знакомую им музыку.

Бретт почувствовала, что она вся раскрыта навстречу ему и ее единственное желание, страстная потребность, чтобы он заполнил ее…

— Я так по тебе соскучился, — еле слышно пробормотал Дэвид.

Руки торопливо растегивали пуговицы. Он покрывал ее поцелуями, каждая ласка пробуждала в Бретт страстное желание. Она закрыла глаза и перебирала пальцами его волосы. Он проводил медленные круги вокруг ее грудей, оставляя ее возбужденные покрасневшие соски на потом.

Он припал к ее ногам, животу, наконец, добрался до четкого треугольника вьющихся темных волос… Бретт застонала. Когда волны наслаждения стали угрожать захлестнуть ее полностью, она прошептала.

— Дэвид, я хочу тебя.

Он поднялся, перенес ее на диван, лег и расслабился внутри нее, словно в страхе, что они не выдержат окончательный взрыв экстаза. Их тела пришли к сладкой истоме, Бретт что-то лепетала…

Глава 34

Только неестественный яркий зеленый свет экрана компьютера озарял комнату, когда Дэвид ввел последние данные календаря с пометками Бретт в банк данных и провел серию команд для отслеживания. Очки соскочили на кончик его носа, он пробежал пальцами по уже взлохмаченной голове, повернул стул спинкой и встал на перекладину. Ровный ряд телефонных номеров и дат прокручивался на мониторе. Он обратил свой взор на окно как раз в тот момент, когда дирижабль с пожеланиями удачи проплыл перед ним. Дэвид повернулся к экрану, когда компьютер пошел на второй круг. Закусывая гамбургером, он подумал о Бретт и понял, что на этот раз все будет в порядке. Он наконец освободился от своего самобичевания, а она скоро освободится от Джефри.

Бретт уже подыскала адвоката, жену одного из сотрудников Лизи в Службе новостей, чтобы начать бракоразводный процесс. Джефри согласился с благородным расчетом, который она ему предложила, и теперь все упиралось во время.

При просмотре компьютера в шестой раз Дэвид заметил, что звонки с одним и тем же телефонным номером повторялись по меньшей мере сотни раз, причем в то время, когда Бретт не находилась в студии. Он сравнил этот номер с картотекой Бретт.

— Черт возьми, — громко произнес Дэвид, уставившись на экран.

Он никак не мог понять, почему Джефри звонил так часто. Он ведь такой занятой человек, а Бретт никогда не просила Терезу звонить ему. Неужели у Джефри и Терезы были какие-то общие дела? Джефри не располагал информацией, о чем они говорили, но ему захотелось побольше узнать о Джефри Андервуде. Он перенес информацию на дискету, запер в стенной сейф и стер ее из памяти. На протяжении всего пути домой он размышлял, говорить или нет об этом Бретт.

Чтобы что-то узнать о Джефри, он обратился к Лизи. Лиз Пауэл как профессиональный журналист должна знать о нем больше.

— Подожди минутку, Дэвид, — сказала Лизи, когда он позвонил ей на следующее утро.

Он слышал, как она ругает близнецов за то, что они перевернули свой завтрак.

— Представляешь, если один что-то натворит, другому непременно хочется сделать то же, — жаловалась Лизи, возвращаясь к телефону. — Чем я тебе могу помочь? — живо спросила она.

Дэвид не рассказал ей о своей находке прошлой ночью, он только расспросил ее о Джефри. Она знала только, что ему сорок один год и он окончил «Иел Ло Скул» и работает у деда Бретт. Дэвид поблагодарил и обещал зайти в воскресенье.

В субботу утром Дэвид поехал в Коннектикут. Он припарковал машину недалеко от общежития. Университет был почти пуст, когда Дэвид проходил по библиотечному корпусу. Подойдя к девушке, сидящей за массивной стойкой, он попросил ее помочь ему разыскать журналы курсов. Она спросила, какие конкретно годы его интересуют и направила к полке, где они хранились.

Дэвид не знал, поступал ли Джефри сначала или потом перевелся, поэтому ему пришлось взять журналы с 1965 по 1975 годы. Он просматривал журналы за 1968 год, и вдруг его словно облили грязью. Он только однажды видел его фото на столе у Бретт в ее кабинете. На этом фото он, естественно, был моложе, но его острые черты лица были такими же, и даже волосы уложены так же аккуратно, как и теперь.

Ему не составило труда прочитать, что Джефри не был активистом и не состоял членом какого-либо клуба. Его объективка просто сообщала его имя, годы изучения права и место его рождения.

Три часа в понедельник утром Дэвид пытался поймать секретаря городского управления. Выйдя наконец с ней на связь, Дэвид спросил, есть ли записи, относящиеся к семье Андервуд, и может ли она ему сказать, остался ли в городе кто-нибудь из этой семьи.

— Я не делаю никаких записей, — сообщила она. — Мы занимались этой работой до 1932 года, а до меня — мой отец. Было очень жаль этих Андервудов — такая досада. Мама, папа и маленький мальчик — все погибли в автомобильной катастрофе в начале 1948 года. Я это помню, потому что мы как раз проложили широкую дорогу. Вы знаете, что это был один из проектов, чтобы дать работу нашим мальчикам.

— Вы уверены, что все они погибли? — спросил Дэвид, цепенея.

— Конечно, уверена. Эти похороны были одними из самых грустных, какие я когда-либо видела.

— Вы случайно не помните имени мальчика? Не Джефри? — Дэвид испугался, так как уже знал ответ.

— Да, его так звали. У него были очень красивые карие глазки.

— Спасибо вам за то, что вы потратили на меня время. Вы очень помогли мне.

Если Джефри Андервуд мертв, тогда кто же такой Джефри Андервуд? Дэвид не располагал достаточной информацией, чтобы идти в полицию, и не был убежден, что Джефри совершил что-то противозаконное, но теперь у него появилась уверенность, что Тереза знает больше, чем он.

Он позвонил ей по ее домашнему телефону этим же вечером, но телефон не отвечал. В конце дня он пришел к ее дому и, к счастью, встретил соседку, подметавшую подъезд дома.

— Я прожила здесь сорок лет и хочу, чтобы это место поддерживалось в чистоте, — сказала она.

— Вы занимаетесь очень нужной работой, — сказал он. — Вы не знакомы с Терезой Диот? Я ее друг, приехал из другого города, пробуду несколько дней и давно с ней не виделся.

Женщина посмотрела на него с подозрением, затем, решив, что он не похож на убийцу, сказала:

— Она уехала и будет только на следующей неделе. Просила меня поливать ее растения и сказала, что отправилась в путешествие по США. Она хорошая девушка.

— Спасибо вам. Придется встретиться с ней в следующий раз, — сказал Дэвид.

Он прошел весь город от Челси до Грамерси Парка, пытаясь придумать, как сказать Бретт о том, что он обнаружил.

— Дэвид! Какой приятный сюрприз! Бретт вся сияла. Она была одета в изумрудно-зеленые шорты и такого же цвета размахайку. С волосами, заколотыми на макушке, она была похожа на подростка, какой он запомнил в детстве. Ее улыбка моментально погасла, когда она заметила мрачное выражение его лица.

— Что-нибудь случилось? Ты что-то выяснил? — спрашивала она, когда они поднимались по лестнице.

— Итак, что-то на самом деле не так. — Дэвид плюхнулся на софу.

Бретт откинулась на подлокотник и повернулась лицом к нему. Дэвид был слегка смущен. Его костюм цвета хаки выглядел несвежим, а у рубашки расстегнут ворот.

— Ты выглядишь таким уставшим. Может, тебе дать чего-нибудь?

— Нет, все нормально, я рад, что здесь прохладно.

— Хорошо, тогда что случилось?

— Что ты знаешь о Джефри? — спросил Дэвид.

— Я полагаю — это постоянный сотрудник фирмы. Он работает у моего деда четырнадцать или пятнадцать лет. Он учился в «Иел Ло» на стипендию, при гарантии сохранения его денег. Его родители погибли в автомобильной катастрофе, когда ему было пятнадцать лет. Он из маленького городка Миннесоты, известного выращиванием цветов, или что-то в этом роде.

— И секретарями городского управления с превосходной памятью.

— Ну и что из этого?

— Я звонил туда сегодня, Бретт. В соответствии с записями Джефри Андервуд погиб в автомобильной катастрофе, когда ему было два года.

— Но это невозможно. Это, должно быть, какой-то другой Джефри Андервуд.

— Из города с восемью сотнями жителей? Как хочешь, Бретт, я понимаю, что это очень странно, но я разговаривал сегодня с городским клерком, и она рассказала мне всю историю и каким хорошеньким был маленький Джефри с карими глазками. Надвигается какая-то туча, но я пока еще не знаю какая.

— Как ты обнаружил, где он родился? Что толкнуло тебя на это?

Дэвид рассказал ей о звонках Джефри по его частному телефону в «Ларсен Энтерпрайсиз» из студии и его разговоре с Лизи, которая и навела его на Иел.

— Ты на самом деле считаешь, что у Терезы с Джефри были какие-то дела?

«Это может прояснить сексуальное безразличие Джефри ко мне, — подумала она, — а отнюдь не страстное желание иметь ребенка».

Бретт не стала раскрывать Дэвиду интимные подробности ее неудачного замужества, поэтому оставила при себе эти домыслы.

— Я не знаю. В этом-то все дело. Я пытался встретиться с Терезой сегодня вечером, но она вернется на следующей неделе.

— Я могла бы просто позвонить Джефри и расспросить его. Наверное, всему есть простое объяснение.

Бретт попыталась убедить себя, что это правдоподобно. Знала ли она Джефри, выходя за него замуж, или он был не он?

Все это было слишком невероятно!

— Ты не можешь этого сделать. А что если он замешан во всех твоих неприятностях? Я считаю, что ты должна отложить свою поездку в Санта-Верде до тех пор, пока не прояснится обстановка.

— Дэвид, это же моя карьера. Я не хочу упускать время. Санта-Верде — неизведанный курорт. И только потому, что Джефри имеет какие-то тайны в своем прошлом, неужели ты думаешь, он сможет мне навредить.

— Я считаю, что ты должна отложить поездку хотя бы до того, пока я не переговорю с Терезой.

— Что бы ты мне ответил, если бы я тебе сказала не ехать в Санниуэйл или в Сеул потому, что там может произойти землетрясение или студенческие волнения. Ты бы сказал, что ты должен ехать, потому что это твой бизнес, не так?

— Черт возьми, это же совсем другое дело! Он пытался убедить ее отнестись к этим подозрениям серьезно, но не хотел пугать.

— Очевидно, ты не понимаешь всей важности для меня этой поездки. Ничего не случится. Я еду исключительно, чтобы разведать местность. Еще нет моделей, которым можно отказать, нет оборудования, которое можно испортить. Я буду жить в новом отеле прямо на берегу, возьму напрокат машину, подыщу места для съемок, немного поплаваю и вернусь. «Ларсэр» качает туда огромные деньги. Они собираются сделать там самое фешенебельное место для отдыха, а Бюро по туризму помогает спланировать мой маршрут. Что может случиться?

— Хорошо… но обещай мне быть осторожной, — колеблясь, сказал Дэвид. — Я люблю тебя.

Когда он уходил, плотный влажный воздух все еще висел над Манхэттеном. «Мне очень не нравятся мои предчувствия», — подумал Дэвид.

Глава 35

— Ваша виза на две недели, сеньорита. Служащий иммиграционного отдела был очаровательным и высокопрофессиональным. Он улыбнулся Бретт от всего сердца, ставя печать в паспорте с официальной отметкой Санта-Верде.

— Сейчас я планирую пробыть здесь четыре-пять дней. Но если мне понравится, я вернусь, — улыбнулась Бретт.

Бретт присоединилась к группе туристов, решивших посетить Санта-Верде. Она заметила, что более половины из них больше походили на бизнесменов, жаждущих завязать дела на новом курорте.

Она прошла таможню и вышла на яркое полуденное солнце. «Здесь холоднее, чем внутри», — подумала она, наслаждаясь мягким воздухом.

Щурясь от света, Бретт увидела горы, настоящие, высокие, и возвышающийся пик на юге, должно быть, гора Драдо, потухший вулкан Санта-Верде.

— Мисс Ларсен? — спросил усатый джентльмен в солнечных очках и белом тропическом костюме.

— Да, — ответила Бретт.

— Я Мануэль Сиссаро из Бюро по туризму. Добро пожаловать в нашу смиренную страну. Машина к вашим услугам.

Он показал ей на лимузин марки «мерседес», выделявшийся из всех. Большинство других, казалось, были готовы отправиться на свалку.

Мануэль Сиссаро разглагольствовал о великом будущем страны, особенно теперь, когда они получают такую большую помощь от американских деловых кругов. Бретт сказали, что дорога до отеля должна занять не более пятнадцати минут, и она совмещала приятное с полезным: слушая Сиссаро, она разглядывала ландшафт.

На дороге с двусторонним движением было немного машин, однако их автомобилю пришлось задержаться на несколько минут: небольшое стадо коз неторопливо, с неохотой переходило дорогу. Затем им преградил путь грузовик с деревянными бортами, вставший поперек тротуара, чтобы развернуться и ехать в противоположном направлении. Была еще одна остановка перед низкорослым выводком черных поросят.

Бретт взглянула на часы и поняла, что они едут уже больше получаса, а отеля все не видно.

— Мы сегодня доберемся? — спросила Бретт.

— Есть небольшие изменения в нашем маршруте, но не волнуйтесь, мы скоро будем на месте, — сказал сеньор Сиссаро.

— Какие изменения? Отвезите меня в отель, сейчас же!

Сиссаро толкнул ее на сиденье и закрыл ей рот и нос носовым платком с хлороформом…

«Дэвид был прав», — подумала она, теряя сознание.

Бретт очнулась в темной комнате. В голове у нее стучало, мокрая одежда прилипла к телу, у нее болели скулы, а рот был воспален. Ее мучила жажда. Она поняла, что во рту у нее кляп. Она попыталась перевернуться и встать, но оказалось, что руки и ноги ее привязаны к старой металлической кровати. Поняв все, она попыталась освободиться, но тугие веревки еще сильнее врезались в тело, и хриплый крик вырвался из ее груди.

Открылась дверь, и высокий худой мужчина в набедренной повязке вошел в комнату.

— Итак, ты проснулась. Не пытайся кричать: тебя никто не услышит. Ты хочешь есть?

Он кивнул в сторону старого металлического стола около ее кровати, на котором стояла оловянная миска с горкой риса и манго. Как только он вынул кляп, Бретт закричала. Он потряс ее за плечи, завязал ей снова рот и вышел из комнаты. В тусклом свете она наблюдала, как мухи поглощают ее ужин.

— Что подразумеваешь под «киднап», Джефри?

Свен переоделся в ночную пижаму после обеда, а в восемь часов, когда зазвонил телефон, он уже был в постели.

— Бретт уехала сегодня утром в Санта-Верде на разведку местности для своих съемок. Когда я разговаривал с ней в шесть часов, все было нормально. Она была в своей комнате, готовая отправиться пообедать. Потом, несколько позже, мне позвонил человек с небольшим акцентом, может быть, испанец, и сказал, что забрал Бретт и, если мы не сделаем, что он скажет, она умрет, — возбужденно объяснил Джефри.

— И чего же он хочет? — спросил Свен.

— Денег. Он хочет десять миллионов долларов. У меня есть пять — те деньги, что вы подарили нам на свадьбу.

— Я дам тебе десять миллионов долларов, Джефри. Потрать столько, сколько потребуется. Мы должны ее вернуть, — сказал Свен. Он неистовствовал.

Свен мог бы потерять любого другого любимого человека, но мысль потерять Бретт была невыносимой.

— Спасибо, сэр. Человек проинструктировал меня, как перевести деньги на счет банка Санта-Верде. Он сказал, что у него есть возможность проверить, пришли ли они. Я сам поеду туда завтра после пяти вечера и постараюсь все разузнать в отеле «Лэ Рейна Отель».

— Смотри, сам не попади в беду. А как он сможет подтвердить свою честность? — спросил Свен.

— Я не знаю, но у меня нет другого выхода. Бретт там, и я должен вернуть ее назад.

— Предприми все меры, Джефри, возврати ее назад. Мы должны… — голос Свена сорвался. — Лилиан знает?

— Нет, но я позабочусь об этом. Мы вернем ее, сэр. В глубине души я верю, что мы это сделаем. Я свяжусь с вами утром, если появятся какие-то новости.

— Да, — слабым голосом сказал Свен и положил трубку.

Джефри раскинулся на своей роскошной постели в готическом стиле. Ее спинка из красного дерева с инкрустацией была похожа на панель стены храма.

«Она не оставила мне выбора», — оправдывался он.

Развод вышиб почву из-под ног. Он никогда не сдаст выигранной позиции в качестве зятя миллиардера Свена Ларсена, а следующая финишная операция «Ларсен Энтерпрайсиз». Если бы они с Бретт не были бы женаты, он был уверен, что Свен нашел бы путь унижать его по-прежнему.

Джефри сел, открыл комод из красного дерева, скрытый от посторонних глаз, и достал заветный стальной ящичек. Он покопался в кармане в поисках ключа. Еще раз потрогал пальцами пожелтевшие и помятые вырезки из газет.

«Он унижал моего отца, но никогда не сможет сделать такого со мной, — подумал Джефри. — Я собрал достаточно информации, чтобы свалить Свена Ларсена. И все-таки еще недостаточно. Я должен выжить его. Со смертью Бретт я стану убитым горем вдовцом и спешно приведу свои план в исполнение».

Все это казалось таким ясным. Сиссаро запросил только пять миллионов, Джефри на этом наварит еще свои пять миллионов. Он сложил свои памятки в комод и лег. Завтрашний день будет тяжелым.

— Что ты подразумеваешь под тем, что ее бронь снята? Она там, я знаю. Я сам провожал ее на самолет и видел, как она улетела, — кричал Дэвид в трубку. — Другой отель?

Сколько их там?

Его сердце бешено забилось, когда он набрал пять номеров, которые указал ему служащий, но ни в одном из них Бретт Ларсен не была зарегистрирована. Дэвид понял, что она попала в беду. В одиннадцать часов он приехал к Терезе и обнаружил ту же пожилую женщину при входе, сидящую на крыльце.

— Ой, вы еще в городе. Думаю, она так обрадуется, увидев вас.

«Не похоже», — подумал Дэвид. Он переступил через две ступеньки лестницы и постучал в дверь Терезы.

— Разреши мне войти, Тереза. Это Дэвид Пауэл.

Дверь только приоткрылась, а дальше он сильным рывком распахнул ее сам, сорвав защитную цепочку.

— Монсеньор Пауэл?

— Что вы сделали с Бретт?

Он схватил ее за плечи, и его пальцы вонзились в ее тело.

— О чем вы говорите? — спросила она со страхом.

— Я знаю, что ты и Андервуд спелись. Теперь ты расскажешь мне, где она.

Он бешено тряс ее за плечи.

— Если он что-то сделал с ней, я…

— О, Господи! Что он сделал? — застонала Тереза.

— Ну так вот, теперь я знаю, чем вы вдвоем занимались. Бретт пропала. Она уехала в путешествие сегодня утром, но так и не доехала до места!

— Он с ума сошел. Вы правы, я работала на него, но не больше. Он платил мне, чтобы я следила за его женой.

— И за аннулирование заказов на модели, испорченные пленки — он за это тоже платил?

— Да, это тоже сделала я, но об исчезновении Бретт я ничего не знаю. Меня не было в городе.

Слезы полились из ее глаз, но они еще больше взбесили Дэвида.

— Ты помогала ему? Но почему? Что тебе сделала Бретт?

Тереза объяснила, что делала это ради денег.

— Хорошо, тогда сейчас ты пойдешь со мной.

Он схватил ее за руку и потянул к двери.

— Ты все расскажешь полиции, все, что знаешь.

Капитан полиции закрыл их в своем кабинете и прочитал им целую лекцию об ответственности, которую они берут на себя, выдвигая столь серьезные обвинения.

— Я бы не пришел сюда, если бы не был уверен в этом, — сказал Дэвид.

Офицер позвонил в местную службу ФБР.

— Я получил кое-что, требующее вашего внимания.

Давид повел Терезу в службу ФБР, где они подробно рассказали обо всем, что знали. После того как разбудили секретаря городского управления и получили подтверждение о смерти Джефри Андервуда, агент решил сесть на хвост человеку, назвавшемуся его именем. Он также связался с Интерполом, так как не был уверен, где произошло похищение Бретт — в Соединенных Штатах или на иностранной территории. Терезу задержали для дополнительного выяснения, а Дэвид ушел с заверением, что его будут держать в курсе дела.

Было уже два часа ночи, когда Дэвид направился к Лилиан. Она должна была узнать, что случилось.

В эту ночь сыскной агент был уполномочен перехватывать все домашние и деловые разговоры, а после подтверждения присутствия Джефри в его квартире два агента поджидали его у входа. Он не покидал своего дома до утра. Агенты проследовали за ним до штаб-квартиры Ларсена и подождали, пока лифт не доставил его до рабочего места.

Телефонный надзор не заставил себя ждать. Они перехватили два разговора между Джефри и Свеном Ларсеном. Свен подтвердил, что перевел десять миллионов долларов на счет Джефри в банк Санта-Верде и просил его сделать все возможное, чтобы вернуть Бретт. Это было то самое подтверждение, которое им требовалось. Они также записали разговор с терминальной станцией «Ларсэр» в аэропорту «Кеннеди», где Джефри приказал заправить самолет корпорации и приготовить его к полету в пункт назначения Санта-Верде, затем проверил маршрут полета.

В десять тридцать Джефри вышел из конторы и направился домой. Он появился через сорок пять минут с двумя чемоданами и сел в машину с водителем, которую они проводили до аэропорта «Кеннеди». После этого они позвонили Дэвиду.

— Вы хотите сказать, что вы его не остановили? И собираетесь следить за ним, где он приземлится?.. Его самолет вылетает в час, и вы не сможете улететь раньше запланированного вылета в семь вечера? Вы же потеряете его — и никогда не найдете. А если я дам вам свой собственный самолет? Я перезвоню вам через десять минут.

Он перезвонил через семь минут.

— Встречайте меня у входа в «Вест-Вэй-Эйрлайн». Я лечу.

Он позвонил Лилиан, рассказал о своих планах и обещал позвонить из Санта-Верде. Когда, Дэвид вместе с агентами покинул Нью-Йорк, власти Санта-Верде уже получили факсом фотографии Джефри и Бретт. Они незамедлительно начали изучать примерные места ее местонахождения и запланировали слежку за Джефри по его прибытии.

Агент Волкер, высокий молодой человек возраста Дэвида, спал на выдвижной кровати в кабине самолета. Дэвид направил бинокль на центральный остров: ему не терпелось как можно скорее прибыть на место. Агент Морган пытался втянуть Дэвида в разговор, чтобы снять с него напряжение. Это был коренастый тридцатилетний ветеран службы. Он рассказал Дэвиду, что давно научился не позволять нервам брать верх над собой.

— Я бы ни за что не выжил, если бы не определил для себя, что не могу сделать того, чего не могу.

До рассвета следующего утра Бретт не сомкнула глаз. Уже знакомый мужчина вошел с водой и тряпкой. Он отвязал ее правую руку. Она умыла лицо водой, обрадовавшись ее прохладе, обмыла свои вздувшиеся запястья, и они почему-то заныли еще сильнее. Ей безумно захотелось капнуть немного воды в рот, но она решила, что это может быть небезопасно.

Через десять минут мужчина вернулся и объяснил, что теперь ей надо пересесть на стул. Не вынимая кляпа, он развязал веревки и помог ей подняться. Бретт размахнулась и ударила его по лицу со всей силы, пытаясь добраться до двери. Он заломил ей руку за спину, и она застонала от боли. Прижав ее к стулу, снова связал и ушел, покачав головой.

Она успокоилась и оглядела свою тюрьму. Это была лачуга с крышей из гофрированной стали. В ней стояли только кровать, стол и стул, на котором она сидела, а также большой горшок в углу, служивший туалетом.

Она подумала о Джефри. «Зачем он сделал это. Ведь я отдала ему столько денег! Значит, это не из-за них. Я ничего не сделала, кроме того, что не смогла его полюбить. Здесь что-то другое, о чем я не знаю. Дэвид и тетя Лилиан знают, что я в Санта-Верде, они найдут меня. Они найдут меня», — размышляла Бретт и чуть не задохнулась от ужаса, когда крыса пробежала у ее ног.

Через несколько часов ее тело совсем онемело. Ей хотелось в туалет. Она постучала ногами по полу, чтобы вызвать стражу. С завязанным ртом она кивнула в сторону угла.

— Я развяжу тебе ноги, но не руки. И предупреждаю тебя: не кричи, не пытайся убежать. Ты далеко в горах, в другом конце страны. Это безнадежно.

С этими словами он развязал ее ноги и оставил одну, но вскоре вернулся и снова привязал ее к стулу. После захода солнца он принес ей оловянную миску с рисом и плодами хлебного дерева. Он снял повязку с ее рта. Она не кричала, но и не притронулась к еде.

— Я полковник Монтерра. Мне очень жаль, что именно такие неприятные обстоятельства привели вас в нашу страну. У нас достаточно спокойное место.

Полковник был лет сорока, загорелым и в отличной форме. Его темные волосы, зачесанные назад, блестели от бриолина. Так как в Санта-Верде полиция была на военной службе, он был одет в соответствующую униформу со всеми регалиями.

Они находились в штаб-квартире полиции Санта-Верде, в бетонном бараке, покрашенном в розовый цвет. Кабинет полковника был только что вымыт. Вентилятор на деревянном потолке медленно вращался.

— Вы обнаружили что-нибудь? — нетерпеливо спросил Дэвид. — Вы узнали, где она?

— Давайте делать все последовательно, — перебил агент Волкер. — Я уверен, что полковник расскажет нам все, что ему удалось узнать. Не так ли, господин полковник?

— Мистер Андервуд приехал и остановился в отеле «Ла Рейна Отель», недалеко отсюда. Это необычное место для туриста и находится напротив банка Санта-Верде, куда, как я сказал, переведены деньги. За ним наблюдают. Пока он не совершил ничего, что могло бы привлечь наше внимание. Мы допросили служащих аэропорта и узнали, что интересующая вас молодая женщина действительно вчера прибыла. Ее видели, как она покидала аэропорт в компании Мануэля Сиссаро. Боюсь, что это плохая новость. Он известный торговец оружием, боеприпасами и американскими долларами. У него есть брат, которого подозревают в планировании военного переворота в соседней Аллетии — нашего соседа с юга.

— Итак, из ваших слов следует, что она в еще большей опасности, чем мы предполагали. И мы сидим здесь и рассуждаем! — взорвался Дэвид.

— Если он держит ее там, где мы думаем, то к утру мы сможем окружить это место. Вскоре мы вам его объявим.

— Я полагаю, где-то в горах — почти в недоступном месте. По-моему, вы не понимаете, куда собираетесь: найти их будет проще, чем взять, — размышлял агент Морган, сидя с закрытыми глазами.

— Точно, мы должны все тщательно спланировать, чтобы свести к нулю предполагаемую опасность ранения. К сожалению, ваш отель «Каса Верде» расположен также в этом городе. Он в двух кварталах от «Ла Рейна». Жаль, что вы не увидите наших красот. Мы встретимся в вашем отеле в 7.30. Банк открывается в 8.00, и мы ожидаем, что это будет следующим шагом мистера Андервуда.

Они вышли из полицейского участка и взяли такси до отеля.

— Полковник знает, что делает, — сказал Морган, когда они ехали, подпрыгивая на ухабах, по пыльной дороге.

— Он похож на денди, который не понимает всей глупости своего положения, — ответил Волкер.

Дэвид промолчал и попытался представить, какой ужас испытывает сейчас Бретт.

Они расплатились у входа в гостиницу. Дэвид машинально зарегистрировался, поскольку находился в отрешенном состоянии.

— Будьте готовы к семи, — крикнул Волкер, когда Дэвид направился по широкой лестнице к своему номеру.

Когда он вошел в комнату, в нос ударил спертый воздух, исходящий от влажного постельного белья. Не включая света, Дэвид сбросил с плеча черную сумку и упал лицом на мятое вонючее покрывало неровной двухспальной кровати.

Почти на протяжении четырех часов Дэвид не мог заснуть. Его глаза, казалось, были засыпаны песком, мышцы на шее и на спине были сведены, его раздражал запах собственного пота.

Достав подушку из-под покрывала, он закрыл ею лицо от света. Наконец он заснул глубоким сном, но вскоре проснулся от своего крика. Ему приснилось, будто он падает в глубокую холодную темную яму, он размахивает руками и ногами, чтобы схватиться за грубые стены и удержаться, но это не получается, и его бешеное падение продолжается.

Весь в поту, с болью, стучащей в висках, Дэвид проснулся и побрел в крошечную ванную, включил холодную воду и подставил голову под кран. Через несколько мгновений он закрыл ее, сел на унитаз, обхватив голову руками.

Весь день Дэвида мучило чувство, что он, почти предвидя надвигающуюся опасность, не предотвратил ее. Если бы только Тереза приехала раньше, он бы собрал воедино все необходимые кусочки и уберег бы Бретт от беды.

Вчера в аэропорту она сияла от надежд!

— Я привезу тебе сюрприз, — кокетливо сказала она.

— Ты всегда полна неожиданностей, — ответил он.

Она поцеловала его, растрепала ему волосы и скрылась в самолете. Единственным желанием Дэвида было снова увидеть любимое лицо. Сейчас он должен сконцентрировать всю свою энергию на том, как спасти ее. И, чтобы быть завтра готовым к этому, он сегодня должен отдохнуть. Он снял мокрую рубашку, лег в постель и заставил себя заснуть.

Джефри ненавидел тропики. Жара и духота делали его безвольным и слабым, и у него никогда не хватало полотенец, чтобы быть постоянно сухим и чистым. Он находился в своей комнате, воображая себе муки, которые испытывает Свен за многие мили отсюда, впервые неспособный изменить ситуацию. Он развалился в бархатном кресле с высокой позолоченной спинкой, ноги лежали на кровати. Через несколько часов Свен Ларсен очень пожалеет, что когда-то был знаком с Карлом Холмундом.

«Подонок никогда даже не узнает, что случилось», — подумал Джефри, вздыхая, и закрыл глаза, вспоминая о своем отце.

Свен Ларсен был знаком с Карлом Холмундом с детства. Они оба были детьми трудолюбивых шведских эмигрантов, которые успешно забили колья в Мидвесте. Их семьи были одними из самых богатых в Расине. Каждый в перспективе должен был возглавить компанию своего отца.

Карл был достаточно суров и консервативен. Внутри компании «Холмунд Метал Верке» он открыл рудники, предоставив работу сотне человек. В основном компания занималась производством оборудования для автомобильной промышленности недалеко от Детройта.

Свен же был уверен, что путь к успеху заключается только во вкладывании денег в различные предприятия. Он возглавил свою компанию, известную под названием «Ларсен Рейл Транспор», которая занималась железнодорожными перевозками по обслуживанию портов и руднодобывающей промышленности, и расширил ее сферу деятельности до воздушных грузовых и пассажирских перевозок. Стал поглощать менее крупные компании — часто своих поставщиков. Он выискивал фирмы, у которых были финансовые затруднения, но с большим прибыльным потенциалом. Среди таких оказалась «Мичиган Тул и Дай», предприятие, расположенное в Клименсе, в Мичигане, недалеко от Детройта. Пять лет Ларсен вкладывал деньги в это нездоровое предприятие, но все было безрезультатно.

В начале шестидесятых годов инженеры Холмунда разработали прототип прецизионного измерительного прибора, который, как понимал Карл, будет иметь широкое применение в автомобильной промышленности. Это открывало огромные возможности для расширения дела. Карл вложил весь свой капитал в разработку этого устройства. Он занял деньги под будущую прибыль, которую ожидал от продажи этого прибора, и заложил рудники, считая в тот момент их второстепенными.

Свен был готов уже закрыть «Мичиган Тул», когда пронюхал о работах на «Холмунд Метал». Он тоже увидел потенциальную прибыль в новом устройстве, а также средство вернуть свои инвестиции в Мичигане. Подкупив служащего Холмунда, Свен получил копии чертежей прибора, которые раньше Холмунда запатентовал в Американском патентном бюро.

Карл был потрясен и сломлен. Он понял, что Свен украл информацию, но у него не было доказательств. Не имея патента, он не смог нарастить капитал, чтобы оплатить все ссуды. На его компанию наложили арест, и она была продана с аукциона в счет оплаты долгов.

В то время Ларсу было пятнадцать лет. Он окончил военную школу, в которую поступил в десятилетнем возрасте, и наблюдал, как его отец опускался все ниже и ниже, становясь алкоголиком. В пьяном состоянии Карл плакал и казнил себя зато, что потерял дело, завещанное ему его отцом. Он чувствовал стыд и ответственность перед всеми, кто лишился работы из-за банкротства предприятия. А дальше он проклинал Свена Ларсена за его предательство.

В конце концов Карл пропил все оставшиеся деньги, и они переехали в Миннеаполис, где поселились у родственников. Карл продолжал деградировать.

В ту зиму, когда Ларсу исполнилось семнадцать, его отец ушел из дома и пропадал несколько дней. Ларе обнаружил его мертвого, замерзшего в аллее заброшенного завода с бутылкой джина, зажатой между ног.

— Джефри, какие новости? — спросил Свен. Джефри дождался десяти вечера и позвонил в Расин, предоставляя Свену возможность поволноваться на протяжении всего дня.

— Мне позвонили всего десять минут назад. Завтра утром, как только откроется банк, я буду там и заберу деньги. Здесь, в квартале отсюда, есть церковь, если идти вниз по улице, и этот человек встретит меня и отведет к Бретт.

— Что я могу предпринять, Джефри? — спросил Свен.

— Ничего, только ждать, сэр. Я позвоню вам, как только получу ее.

Дрожащими руками Свен положил трубку. Он провел весь день в ожидании. Впервые за сорок лет он не встал на рассвете, не выпил чашки черного кофе и не поехал в свою контору. Он лежал в постели в темноте и думал.

До этого ему приходилось ждать тех, кого он любил, и это не приводило к положительным результатам.

Он ждал в приемной, прислушиваясь к стонам и крикам Ингрид, когда доктор помогал ее родам. Но она ушла.

Барбара поклялась, что, окончив учебу, вернется, и он ждал, но только благодаря вмешательству она вернулась домой. У него не было намерения убивать кого-то, но в итоге он вернул Барбару и Бретт.

Свен вспомнил, каким был счастливым, когда в первый раз увидел Бретт. Она была похожа на его Ингрид, с блестящими темными волосами и зелеными глазами, но вскоре она ушла из его жизни, он мог любить ее только на расстоянии. И сегодня все, что он мог, это ждать. И он испугался.

Нарастающая тропическая темнота давила на грудь, как камень. У Бретт уже не был завязан рот, но она чувствовала, будто задыхается в этой дикой жаре. Сил кричать у нее уже не было, как она ни старалась.

— Я не должна спать. Я не должна спать, — монотонно, нараспев, тихо говорила она себе.

Охранник изредка заговаривал с ней, не пытаясь причинить ей никакого вреда, но ночь собирала невидимые угрозы. Она слышала крики, которые раздавались где-то далеко и будили ее фантазии и страх. В дополнение ко всему ее донимали москиты и крысы.

«Я не должна спать». У нее замирало сердце, когда насекомые ползали по ее телу, ее ногам и рукам и даже по лицу. «Ничего страшного», — уговаривала она себя. Она лежала и старалась отогнать от себя все мысли. Завтра должно что-то измениться…

Глава 36

В результате бессонной ночи все тело Дэвида болело, когда он встретился с Морганом и Волкером.

Полковник Монтерра ждал их в машине.

— Два человека, специально приставленных к Джефри, будут следовать за ним по пятам.

Джефри в голубых саржевых брюках и белой рубашке вышел из отеля с видом хорошо отдохнувшего человека. С чемоданом в руке он пересек улицу и вошел в банк Санта-Верде в тот момент, когда охрана открыла двери.

При виде Джефри в Дэвиде взыграла такая ненависть, что он с трудом сдержал себя от желания выскочить из машины и избить его тут же на улице.

— Я понимаю ваше желание, — сказал Морган, читая мысли Дэвида. — Но сейчас не время.

Он принялся насвистывать арию «Тореадора».

— Я мог бы подцепить его прямо отсюда, — сказал Волкер, разглядывая дуло пистолета.

— Сейчас в горах собралось много наших людей. Они окружили место, где предположительно держат Бретт. Пока наш бледнолицый друг не совершил никакого криминального поступка в Санта-Верде, мы должны подождать, — сказал полковник Монтерра, Дэвиду казалось, что ожидание продолжалось вечность, когда спустя час Джефри вышел из банка с чемоданом и сел в «джип».

— Это то, что нам нужно, — сказал полковник. — Но мы не будем следовать за ним, пока он не выедет из города. На несколько миль здесь одна дорога. Мои люди дадут нам знать, куда он свернул.

К Бретт волнами подкатывалась тошнота, и она старалась глубже дышать, чтобы как-то успокоить свой желудок. Но сырой и мерзкий запах камеры только усугублял ее состояние.

Она ждала, но никто не приходил. Услышав голоса, Бретт подумала, что у нее начались галлюцинации. Человек разговаривал с ней только в первый день, а потом она никого не видела и не слышала. Она вся напряглась и попыталась успокоить биение своего сердца, услышав, о чем шел разговор. Говорили по-английски.

— ..убить ее.

«Почему?» Она попыталась освободиться. Затем она услышала шум двигателя машины, заглушающий их голоса.

— Он хочет только удостовериться, что мы выполняем все обязательства этой сделки, — сказал голос, который показался ей знакомым.

— Все правильно, — ответил голос, который она сразу узнала.

«Но почему Джефри?» Слезы покатились у нее по щекам. Она стала крутиться и биться, пытаясь освободиться.

Приблизительно на полпути к горе Драдо, в пыли дороги, они увидели следы шин «джипа». Когда полковник понял, что они сменили направление и поехали между кустов виноградника, которые почти скрывали узкую тропу, он сказал:

— Они едут туда, куда мы и предполагали.

Нам повезло.

Достав из бардачка радиотелефон, он дал указания своим людям, которые уже заняли позиции. Дальше их дорога проходила по полю сахарного тростника, по перелеску и зарослям красных деревьев, пока машина неожиданно не уткнулась в ветви лианы, росшей поперек так называемой дороги.

Наконец растительность почти полностью забила дорогу, и им пришлось идти пешком. Полковник Монтерра и агенты Волкер и Морган проверили свои пистолеты. Дэвид был безоружным. Недолго думая, он сломал ветку от упавшего дерева. Они продвигались медленно. Пронзительные крики попугаев подтверждали свое присутствие, хотя их не было видно. Их окружали заросли бамбука, апельсиновые деревья с еще незрелыми плодами и огромные стволы платанов. В нескольких футах от них выскочила дикая свинья и сразу же исчезла под покровом плотных зарослей.

Монтерра шел, оставляя след от своих высоких кожаных ботинок с толстой подошвой. Через пятьдесят ярдов тропинка кончилась. Теперь они продирались сквозь сплошные заросли.

— Это место как раз с другой стороны холма, — сказал полковник Монтерра, а по своему радиотелефону сообщил:

— Я подойду и раскрою себя. Если они войдут со мной в контакт, оставайтесь на своих позициях до моего сигнала. Если же станут сопротивляться, вы знаете, что делать, — проинструктировал он своих людей.

Дэвид смог разглядеть два деревянных строения. Он рванулся вперед, но полковник его остановил, заставив лечь.

Мануэль Сиссаро и другой человек, в котором полковник узнал его брата, сидели на корточках около «джипа» и считали пачки денег. Джефри прислонился к «джипу» и спокойно чистил ногти. Еще один человек, которого они не заметили, стоял у двери хижины и метал нож в цель, вырезанную в тонком стволе кастильского дерева; молочные струи текли из порезов.

С заряженным пистолетом полковник вышел из укрытия и заявил:

— Я полковник Монтерра из военной полиции. Бросайте оружие и…

Не успел он закончить, как Мануэль Сиссаро достал пистолет. И, не успев сделать выстрела, был убит прямым попаданием в голову. За двадцать секунд воздух наполнился визгом пуль, затем смелые птички прервали образовавшуюся глухую тишину. Дэвид бросился вперед с палкой в руке и ворвался в лачугу.

Бретт лежала на кровати, истерично рыдая.

— Это я, Дэвид. Любимая, с тобой все в порядке? — говорил он, бережно развязывая ее. — Мы пришли, чтобы спасти тебя.

Он убрал мокрые волосы с ее лица, нежно поцеловал в лоб и поднял с кровати.

Бретт попыталась встать сама и обнять его за шею, но силы отказали ей.

— Дэвид… — прошептала она, теряя сознание.

— Положите ее в «джип», — сказал полковник. — Назад мы не пойдем пешком. Они все мертвы, за исключением его, да и он тоже плох.

Джефри лежал на голой, выжженной солнцем поляне. Красно-коричневое пятно алело на белоснежной рубашке, как значок. Волкер все еще с автоматическим пистолетом в руке подошел к нему, пощупал пульс на шее и повернулся, чтобы уйти.

— Подождите, вернитесь, — позвал Джефри. Волкер встал над ним, и Джефри сказал:

— Я должен вам сказать, почему я это сделал… Потому что у меня не будет другого времени.

Он вцепился в землю, царапая ее пальцами, словно удерживаясь от боли, разрывавшей его грудь.

— Свен Ларсен… вам надо взять Свена Ларсена. У меня есть пленки…

— Кто вы? — перебив, спросил Волкер.

— Ларе Холмунд… сын Карла Холмунда. Все это было для того… чтобы заставить Свена заплатить за то, что он сделал с моим отцом.

К этому времени подошли Морган и Монтерра и окружили Джефри.

— Были проекты. Он украл проекты… С кашлем и предыханием Джефри рассказал подробности падения Холмунда и своей мести за отца.

— И более того, Барбара, его собственная дочь, рассказала мне, что он убил ее мужа. Это все записано на пленке. Я никогда не хотел убивать Бретт. Она просто встала на моем пути.

Теперь кровь растеклась по всей его рубашке. Он был бледен, но впервые за все время умиротворенность появилась на его лице.

Монтерра с двумя своими людьми перенесли его в машину, и он умер, не доехав до города.

— От всего этого можно с ума сойти. Как он мог так долго дурачить всех?

Голос Бретт был слабым, она выглядела бледной и изможденной. Ее ноги и руки были в бинтах.

— Похоже, Джефри всю жизнь жил для мести, и я не уверен, что кто-нибудь, кроме него самого, поймет его. — Дэвид сидел рядом, его глаза были красными, а густая борода покрывала подбородок. — Я чувствовал, что что-то не так. Я хотел остановить тебя!

— Ты сделал все возможное для этого, Дэвид. В этом нет твоей вины. Я не хотела верить, что Джефри сможет дойти до такого сумасшествия. Его рассказ о моем деде, убившем моего отца, может быть объяснением, почему моя мама так ненавидит его, но все это так гадко. Я не хочу верить в это.

— У тебя будет время, чтобы разобраться. А сейчас тебе надо отдохнуть и набраться сил.

— Извините, сеньора, — доктор в белом халате перебил их. — Я получил результаты вашего анализа. Если исключить небольшой шок, то в целом вы здоровы. По-видимому, вы ощущаете вялость и сонливость, вам необходим отдых. И не волнуйтесь, ваше тяжелое испытание не повлекло за собой физических нарушений. Мы давали вам успокаивающие препараты, но это не причинит вреда вашему ребенку.

— Ребенку? — нерешительно спросила Бретт. — Какому ребенку?

— Вы разве не знали, сеньора? У вас беременность на ранней стадии. Поздравляю вас.

И вас сеньор.

Он пожал руку Дэвида.

— Ночь вы пробудете у нас, а утром сможете уйти.

Бретт вспомнила ту тошноту и поняла, что это было не от воды.

— Я не знала, Дэвид, честно, не знала.

Она опустила глаза.

— Я перестала контролировать после того, как Джефри и я…

— Не надо ничего объяснять. Дэвид потянулся и ласково взял ее за подбородок.

— Ты прошла суровые испытания, но когда я сказал, что люблю тебя, это было от всего сердца. Я хочу быть с тобой всегда.

Взгляд Бретт встретился с его; она увидела столько чувства в его глазах, что слезы радости покатились по ее щекам.

— Может, тебе надо время, чтобы разобраться в своих чувствах, но я хочу, чтобы ты поняла, что ничего не сделает меня счастливее, чем возможность любить тебя и нашего малыша.

Бретт поцеловала его ладонь и прижалась к ней щекой.

— Ты прав, Дэвид, мне действительно нужно время, чтобы разобраться во многих вещах. В одном только я уверена — я тебя люблю.

Все время полета Бретт проспала. Дэвид рассматривал ее, как в ту первую ночь, когда они были вместе. Он никак не мог поверить, что чуть не потерял ее.

Она открыла глаза как раз в тот момент, когда самолет начал снижаться в аэропорту «Кеннеди».

— Я проспала весь полет?

— Не было ничего интересного. В основном летели через Атлантику. Агент Морган решает наши таможенные вопросы прямо в самолете, так как целая армия репортеров ожидает тебя на земле. Тетя Лилиан заберет нас прямо у трапа.

Полковник Монтерра был на седьмом небе от счастья, когда давал интервью о своем участии в спасении похищенной американской наследницы. Он не пропустил ни одной детали из истории Джефри и его обвинений против Свена Ларсена.

Пресса была безжалостной в своих оценках этой истории. В поисках информации один журналист даже пытался подкупить консьержа Лилиан, но передумал, когда тот пригрозил сломать ему нос.

Из Расина приходили сведения, что Свен никого к себе не подпускает и никаких интервью не дает.

Лилиан заплакала от счастья, увидев свою племянницу:

— О, дитя мое, слава Богу, что ты в порядке, — сказала она, прижимая Бретт к груди.

Только тогда Бретт поверила, что все позади и ничего ей не угрожает, когда села на заднее сиденье «Бентлея» и ощутила рядом Лилиан и Дэвида. При виде нью-йоркского неба слезы радости брызнули из ее глаз.

Бретт прошла по квартире, пробежалась пальцами по знакомой мебели и другим предметам, которые создавали уют и покой ее существованию. Лилиан и Дэвид молча наблюдали за ней.

— Я не собираюсь сдаваться, вы понимаете, — сказала она, обернувшись к ним. — Но как хорошо дома!

Хильда приготовила все самые любимые Бретт кушанья. Она сварила овощной суп, потушила куриные грудки с укропным соусом, с особо приготовленной молодой картошкой и много мороженого с ванилью.

Дэвид с удовольствием наблюдал за тем, как Бретт поглощает пищу.

— Я съезжу домой принять душ и переодеться, — сказал он, когда они закончили трапезу. — Потом зайду проведать родителей. Мне кажется, они здорово переволновались.

Перед тем как Дэвиду уйти, ему позвонил агент Морган и сообщил, что они нашли пленки, подтверждающие, что Джефри действительно был близок с Барбарой и получил от нее информацию.

Бретт легла в постель. Дэвид и Лилиан обсудили звонок Моргана и решили, что расскажут об этом Бретт, когда она проснется. Лилиан стояла у окна, глядя в парк, когда Хильда позвала ее к телефону.

— Я звоню издалека, миссис Кокс, — это экономка вашего брата.

Лилиан заглянула в комнату Бретт и увидела, что она проснулась.

— Можно мне войти?

— Конечно, тетя Лилиан. Я как раз думала обо всем, что случилось. Что-нибудь произошло? — спросила Бретт, садясь.

— Твой дедушка. Он только что умер. Полагаю, что уж слишком много на него свалилось. Я не знаю, говорить тебе или нет, но он звонил сегодня утром, сказал, что это, конечно, ничего не изменит, но он очень переживает.

— Дедушка умер? Не знаю, что и сказать. То есть я хочу сказать, что мне очень жаль. Но что если то, что сказал Джефри, — правда, и он убил моего отца? Я понимаю, он твой брат…

— Помолчи, детка.

Лилиан взяла руки Бретт в свои.

— Мой брат был очень жестоким человеком. Пока ты спала, звонил агент Морган. Они нашли пленку.

Лилиан обняла Бретт, и они обе зарыдали.

— Когда ты собираешься туда ехать? — спросила Бретт.

— Несколько лет назад Свен сделал свои собственные распоряжения на этот случай. Чтобы никаких похорон, а он был кремирован. Я поеду на следующей неделе и закрою дом, до того, пока мы не решим, что с ним делать.

Зазвонил телефон. Это была Лизи.

— Бретт, с тобой все в порядке? Мы только что услышали о твоем деде. Ты знаешь?..

— Да, Лизи. Нам позвонили полчаса назад.

— И еще. Твоя мама дала интервью прессе. Я его не видела, но оно будет показано сегодня в шестичасовых новостях. Не знаю, захочется ли тебе смотреть ТВ. История твоего похищения и Джефри, ты понимаешь, они связаны. Бретт, я люблю тебя и очень рада, что ты в безопасности.

— Тетя Лилиан, который час? — спросила Бретт.

— Около шести, а что?

— Лизи сказала, что Барбара сделала заявление прессе и они собираются показать это в новостях.

Лилиан поднялась и включила телевизор.

— В довершение рассказанной истории Барбара Ларсен Норт, мать похищенной наследницы, Бретт Ларсен, и дочь Свена Ларсена, миллиардера, транспортного магната, умершего в своем доме сегодня, очевидно, из-за сердечного приступа, сделала заявление всего несколько часов назад.

Они прокрутили пленку, как Барбара стоит в окружении репортеров у входа в свою квартиру. Глубокие морщины прорезали ее лоб, и темные круги легли под ее глазами. Она нервничала и не делала попыток хоть как-то подготовиться к съемке.

— Мне досадно, что вы допускаете, будто я была в сговоре с Джефри Андервудом. Я любила его и думала, что он любит меня. Он обещал помочь получить мою долю наследства от моего отца.

Барбара посмотрела куда-то в сторону от камеры, затем продолжила:

— Вы, конечно, хотите спросить меня о пленках. Я о них ничего не знаю, и если они есть и в них говорится, что мой отец был повинен в смерти моего первого мужа, то это правда. У меня есть доказательство этому, я должна была сказать об этом много лет назад. — Ее голос дрожал, но она продолжала:

— Я также знаю, что мой отец сделал что-то нехорошее Карлу Холмунду, но ничего не знала конкретно до признания Джефри. И уж, конечно, не знала, что Джефри готовит похищение и… убийство моей дочери. — Слезы текли по ее лицу. — Моя дочь нуждается в этом объяснении. Многие годы она расплачивалась по долгам, которых не заслужила… Мне очень жаль. Она закончила и сразу скрылась в своем доме. Диктор прокомментировал:

— Свен Ларсен сегодня умер. Его долг перед обществом и его семьей останется неоплаченным…

В течение всей передачи Бретт сидела, как завороженная.

— Тетя Лилиан, я должна ее видеть. Я должна поехать к ней.

— Бретт, дитя, ну подожди немного. Ты же не можешь сорваться прямо сейчас.

— Я не могу ждать. Ничего не может быть тяжелее того, что я вынесла за эти последние дни. Я должна поехать.

— Почему бы тебе не дождаться Дэвида? — спросила Лилиан, но Бретт уже выскакивала из квартиры.

— Он не сможет мне помочь в этом, никто не сможет.

Невзирая на начавшийся дождь, она оставила машину у служебного входа. Бретт позвонила в дверь, и пока консьерж отреагировал на ее звонок и открыл дверь, она почти вся промокла. Когда она поднялась, служанка сообщила, что миссис Норт строго приказала ее не беспокоить.

— Черт возьми. Я ее дочь! И мне надо ее видеть!

Она оттолкнула служанку и вбежала в гостиную.

— Где она? — требовательно спросила Бретт.

— Она поднялась наверх пару часов назад, мисс. И с тех пор не спускалась.

Бретт подбежала к спальне и постучала в дверь.

— Барбара, это я, Бретт.

Она постучала снова, на этот раз сильнее, затем осторожно повернула ручку.

Барбара лежала на постели на белом смятом пушистом одеяле.

Сначала Бретт подумала, что она спит, потом заметила пустой пузырек на столике рядом. Она схватила руки матери. Они были холодны. В левой руке было зажато кольцо с печаткой.

— Мама, мама!

Бретт подняла Барбару за плечи и потрясла ее. Она приложила ухо к груди матери и с трудом услышала слабое сердцебиение.

— Помогите, вызовите врача! — закричала она.

ЭПИЛОГ

Дэвид ворвался в приемную, весь мокрый от дождя.

— Что случилось? С тобой все в порядке? Бретт рассказала о своем визите к матери, о мужественных усилиях бригады «скорой помощи» по спасению Барбары.

— И никто мне ничего еще не сказал, Дэвид, я не знаю, что я сделаю, если… Бретт не смогла закончить.

— Из того, что ты мне рассказала, она не должна была выпить таблетки раньше, чем за два часа до твоего приезда. Думаю, ее смогут спасти, — успокоил он ее.

Лилиан приехала немного позже. Спустя некоторое время Дэвид принес из автомата, который находился в нише холла, кофе и соленую воздушную кукурузу. Несколько раз Лилиан подходила к медсестрам в попытке узнать что-нибудь о состоянии Барбары.

Было уже совсем темно, когда появился доктор:

— Она вышла из комы, но будет оставаться в респираторе, по крайней мере двенадцать часов, а возможно, и все двадцать четыре. Она приняла большую дозу снотворного, а до этого достаточно алкоголя, но, похоже, она выкарабкается.

— Слава Богу, — сказала Лилиан.

— Она еще достаточно пьяна. Вы можете войти, но только на несколько минут. Она еще не может разговаривать.

Бретт сжала руку Лилиан, потом Дэвида и последовала за доктором в блок интенсивной терапии.

С минуту она через стекло смотрела на Барбару. Маска закрывала ее нос и рот и соединялась шлангом с прибором искусственного дыхания, стоявшим в изголовье. Ее глаза были закрыты, а руки привязаны к металлическим бортикам кровати.

«У нас до сих пор никогда не было шанса», — подумала Бретт, прислушиваясь к ритмичной работе аппарата. У них еще так много всего, чего они не знали друг о друге, но, может быть, теперь они вместе смогут исцелить свои раны.

Дэвид и Лилиан пытались убедить Бретт пойти домой на несколько часов, но она упрямо отказывалась, и они остались вместе с ней. Через несколько часов Бретт снова вошла в небольшую спальню.

— Мама, — прошептала она.

Веки Барбары дрогнули и открылись. Когда она осознала, что около нее стоит ее дочь, она отвернулась.

— Я не могу смотреть тебе в глаза.

— Ты уже достаточно себя наказала.

— Ты должна меня ненавидеть. — Слезы текли из глаз Барбары.

— Я не ненавижу тебя… и никогда не чувствовала к тебе этого.

Барбара медленно повернула лицо к Бретт.

— Ты так похожа на своего отца, — ты всегда была на него похожа. Он любил тебя, Бретт, даже когда ты еще не родилась. Какое сегодня число? По-моему, сегодня день твоего рождения, так ведь?

Голос Барбары был слабым и хриплым.

— Все было так тяжело.

— Мама, побереги силы. Мы еще поговорим с тобой, только позже.

«Как странно, сколько я себя помню, все серьезные неприятности случались всегда именно в день моего рождения», — подумала Бретт. Ни Лилиан, ни Дэвид, ни она не вспомнили об этом, пока сидели в больнице.

— Мне очень жаль. Я хотела быть хорошей матерью, но каждый раз, как я смотрела на тебя… Мне так жаль.

Бретт вытерла слезы с лица матери.

— Ты выздоровеешь, и все будет хорошо.

Октябрьский день был ярким, и его вечернее солнце разливало такое тепло, какое излучало счастье в Кокс Коуве. Сад был весь в цвету японских ветрениц, бархатцев и ноготков, деревья стояли в красных и желтых листьях. Дом пестрел от разноцветных букетов.

— Я так рада, что не могу сдержаться, — воскликнула Лизи, застегивая кнопки на платье Бретт. — Моя лучшая подруга выходит замуж за моего брата.

— И мы очень скоро сделаем тебя тетушкой, не забудь про это.

Бретт стояла у зеркала в своей комнате, разглядывая свой еще плоский живот. Шелковый шифон, цвета слоновой кости на сатиновых лентах полностью закрывал рукава, делая их похожими на епископские. Сатиновый высокий воротник обрамлял ее плечи, а лиф сужался по талии. Волосы Бретт были зачесаны набок и лежали мягкими волнами.

Лизи поправила жемчужное ожерелье на шее Бретт. Оно принадлежало бабушке Лизи, и его, по традиции, надевали в день свадьбы.

— Ты похожа на принцессу, — сказала восторженно Лизи, отойдя в сторону.

— Ты об этом сказала мне еще много лет назад в этой комнате. Тогда я тебе не поверила и сейчас не очень верю. — Бретт рассмеялась: она была счастлива так, как никогда в жизни.

Завещание деда было представлено для формального оспаривания, и после нескольких совещаний с советниками Ларсена по разделу сфер управления Бретт обнаружила, что структура корпорации была такова, что фактически оставалась незыблемой. Переговорив с Дэвидом и Лилиан, Бретт решила до рождения ребенка изучить деятельность компании и уже принялась за чтение годовых отчетов. Она решила, что подберет президента, который будет представлять ей отчеты о деятельности «Ларсен Энтерпрайсиз».

— Войдите, — ответила Бретт на стук в дверь.

— Ой, радость моя. — При виде своей племянницы слезы брызнули из глаз Лилиан. — Я пришла, чтобы передать тебе это, — сказала она и протянула Бретт требник в сатиновом переплете цвета слоновой кости с крошечным букетиком белых роз.

— Я несла его, когда выходила замуж за Нигеля. Надеюсь, что вы с Дэвидом будете так же счастливы, как мы.

Она нежно поцеловала Бретт и вышла вместе с Лизи.

Только Бретт осталась одна, как услышала, что дверь открывается. На пороге сто яла Барбара.

— Можно войти? — спросила она робко.

— Конечно, мама!

Барбара посмотрела на свою дочь и с горечью поняла, сколько лет она потеряла, отдалившись от нее.

— Ты такая красивая! — восторженно сказала Барбара.

И первый раз в жизни Бретт поверила в это.

— Ты будешь прекрасной женой и матерью… Я люблю тебя. Увидимся внизу.

Она поцеловала Бретт и вышла.

Гостиная была освобождена от лишней мебели, и теперь в ней стояло несколько рядов стульев, на которых сидели родные и друзья.

Когда прозвучали первые аккорды бетховенской Оды радости, Лизи и ее отец, выступавший сейчас в качестве друга Дэвида, заняли свои места у камина.

Дэвид был великолепен в своем темно синем костюме с белой розой в петлице. Светясь от счастья, он ожидал в конце лестницы спускающуюся Бретт. Она взяла его под руку, и они пошли по усыпанной цветами дорожке.

— Мы собрались вместе, чтобы засвидетельствовать союз Бретт Ларсен и Дэвида Пауэла, — начал священник. — Пусть этот брак будет вечным блаженством, самой большой наградой за яркую любовь на всю жизнь.