7

В среду на той же неделе Кэсси посадила Фрэнка в коляску и вышла с ним из дому. Марта не просто так решила переложить часть хлопот на плечи одной из дочерей. Ей приходилось нелегко. С каждым годом все сильнее становилась одышка, на все заботы ее не хватало. От осенней стужи у нее расшалились больные суставы. Держать Кэсси на близкой привязи было так же необходимо, как присматривать за малышом Фрэнком. Иногда Кэсси уходила с ним – тогда Марта отдыхала. Ей нужно было немного побыть одной и собраться с силами, которые ее покидали.

Она грузно опустилась в кресло и прикурила сигарету от огня в камине, но не успела выпустить дым после первой затяжки, как в дверь глухо постучали. Марта сунула дымящуюся сигарету в пепельницу, с трудом поднялась и, опираясь на палку, медленно двинулась к двери. Стучали уже громче.

– Да-да, иду я, иду!

Она отдернула дверной полог и отодвинула засов.

– Мертвого разбудите! – проворчала она и наконец приоткрыла дверь.

И тут же пожалела о своих словах. Перед ней стоял мотоциклист. На нем были высокие сапоги, кожаная коричневая куртка и кожаные перчатки. Глаз и вообще лица Марте не было видно из-за мотоциклетного шлема и очков. Рот его закрывала кожаная маска, свисавшая на ремешках с ушей.

Марта выглянула через его плечо на улицу. Мотоцикл стоял на дороге – не на обочине, что было бы вполне естественно, а прямо посреди проезжей части. На улице – ни звука.

– Не с худыми хоть новостями? – спросила Марта.

Мотоциклист не ответил. Он возился с маской, пытаясь сдернуть ее со рта. Ему не удавалось ухватить хлипкие ремешки пальцами в утепленных перчатках, и он стянул одну с руки. Марта заметила, что рука у него дрожит. Он еще поборолся с маской и наконец отчаянным движением сорвал ее с себя.

Одержав победу, он наклонился к Марте, она почувствовала на своей щеке его слабое дыхание.

– Что? В чем дело? – закричала она.

Мотоциклист только сглотнул – похоже, это было ему больно – и дотронулся до горла. Наконец с большим трудом ему удалось что-то каркнуть, кажется, «Фрэнк». Марта не успела и слова сказать в ответ, а он уже шел по дорожке прочь от дома, снова натягивая кожаную маску. Не оглядываясь, он сел на мотоцикл, брыкнул ногой, машина завелась, и он с ревом умчался.

Марта, прихрамывая, вышла на улицу – не видно ли его? Но незнакомца и след простыл. Она окинула взглядом улицу. Никого, кто мог бы подтвердить то, что она сейчас видела. Вернувшись в дом и плотно задвинув засов, она направилась в гостиную. Оставленная в пепельнице сигарета потухла. В камине краснели угольки. На стене качался маятник часов.

Кэсси вернулась около половины пятого, она пешком прошла до центра города и обратно. На Бродгейте теперь расположилось множество временных лавчонок, и Кэсси была вся под впечатлением Новой моды. За последние пару лет страну с легкой руки Кристиана Диора [4] покорили женские формы, срисованные с песочных часов: бюст, талия, бедра. Кэсси с ума сводили накладные плечи, осиные талии, юбки колоколом. Заместитель министра торговли Гарольд Вильсон [5] в своем выступлении по радио отозвался о Новой моде как безответственной, легкомысленной и расточительной, так как она поглощает тысячи ярдов лишнего материала. Но, как заметила Кэсси, на танцах заместитель министра торговли на фиг никому не нужен.

Однако все менялось, и пусть правительство еще не доросло до Новой моды с ее юбками-воронками, зато оно проявляло больше передового духа в других сферах. Отменили карточки на хлеб. Создали Государственную службу здравоохранения.

– Мам, глянь!

Кэсси получила причитавшийся ей бесплатный апельсиновый сок и рыбий жир для Фрэнка. В послевоенные годы государство старалось обеспечить маленьких детей лучшим пайковым питанием.

Марта бросила взгляд на сок и рыбий жир.

– Вот и хорошо, – сказала она. – Чудненько.

– Мам, ты как себя чувствуешь?

– Кэсси, мы тетю Берту навестить собирались, помнишь? Ну, так тебе с Фрэнком не надо идти.

– А что? Что-то случилось?

– Я сама схожу, а вы дома оставайтесь.

– Мам, я так хотела к ней пойти. Да и Фрэнк может ее так и не увидеть – вдруг она помрет?

– Не спорь со мной, Кэсси. Я устала, мне сейчас не до этого. Не пойдешь, и все тут.

Кэсси не стала спорить.

Бац! – встала на стол бутылка рыбьего жира. Бамс! – последовала за ней бутылка апельсинового сока. Хлоп! – упала на стул сумочка Кэсси. Бум! – хлопнула дверь, и застучали по ступенькам каблучки. Шуму было наделано порядочно, губки надулись – но никаких споров.

Все эти годы двоюродная тетушка Берта была очень добра к Кэсси. Ей было уже под восемьдесят, и недавно она захворала. Она не вставала с постели, никто не знал, что у нее за болезнь, и многие из родни заговорили, что надо бы навестить тетю Берту, а то – мало ли что. И с этим было не поспорить: действительно, никогда ведь не знаешь. Марта тоже была с этим согласна, поэтому и собиралась посетить больную Берту вместе с Кэсси и Фрэнком. Но после того как у Марты сегодня побывал одетый в кожу мотоциклист, все изменилось.

На следующий день, когда Марта надевала пальто, на душе у нее было неспокойно. Она боялась оставить Кэсси на несколько часов с Фрэнком, опасалась, что тетя Берта будет очень плоха, и ей было страшновато ехать к тете Берте в Фоулсхилл через весь город. И, как будто этого было мало, ее тревожило кое-что еще.

Ей нужно было доехать на муниципальном автобусе до центра, а потом пересесть на другой – до Фоулсхилла. В последнее время она все меньше выходила из дому, и, хотя у нее пока не окончательно развилась боязнь открытого пространства, ей всегда было не по себе, если приходилось куда-то ехать. С Кэсси было бы легче, но сегодня ее с собой брать нельзя.

Автобусы снова ходили регулярно. Ей подал руку веселый и любезный кондуктор. По всему городу заново отстраивали дома. В первые послевоенные годы в основном расчищали руины, но теперь всюду шла стройка. Марте особенно интересно было посмотреть, что стало с Бродгейтом. В мае город посетила юная принцесса Елизавета, которая заложила памятный камень в честь первого этапа нового строительства в городском центре. Новый облик Ковентри создавался вдохновением архитектора Дональда Гибсона [6], у которого учился Бернард.

– Это гений, миссис Вайн. Этот человек – гений. Вам обязательно нужно поехать и посмотреть. Ковентри станет городом-Фениксом.

– Мам, это птица, которая восстает из пепла – подсказала Бити.

– Ты ведь это и без нее знала, правда, Марта? – поддразнивая, сказал Том.

После визита принцессы все пришли к Марте на чай. Сестры тоже ходили посмотреть из толпы на особу королевских кровей. Марта не пошла. Нечего ей глазеть на эту семейку – во время войны-то они струсили, а Эдуард – так тот вообще нацистский подпевала [7]. Но девушки пошли все. Заново отстроенный Бродгейт кишел народом, жаждавшим поприветствовать принцессу флажками.

– А я первый раз слышу, – призналась Кэсси. – Фебикс. Вот это здорово!

– Феникс, Кэсси, Феникс, – поправил ее Бернард и снова обратился к Марте: – А Бродгейт спроектирован в виде парка.

– Лавки, – резко вставил Уильям. – Магазины – вот что людям нужно в центре города. А не какая-то лужайка сраная, чтоб в шары играть.

– И магазины нужны. Но и сады тоже, пешеходная и торговая зона. Дональд Гибсон – действительно творческий человек. Когда он все закончит, вы увидите – ничего подобного никогда еще не было.

– А как товар будут к лавкам подвозить, коли транспорт уберут? Что-то не додумал он.

– Уильям дело говорит, – согласился Том. – Точно.

– Проект! – ответил Бернард. – Все предусмотрено проектом. Я знаком с документацией. Товары будут доставлять к черному ходу магазинов, а покупатели смогут спокойно себе разгуливать по пешеходной зоне.

– Не подъехать будет, за место передерутся. Неважно придумано.

– Но вы же не видели проекта, Уильям! А я видел, и вы можете ознакомиться – приходите в Городской совет.

– Ха, в Городской совет.

– Ну, если вам, конечно, захочется.

Лавочник Уильям и потенциальный коммуно-анархо-синдикалист (а может быть, и голубой, учитывая его подозрительную любовь к перемене пеленок и мытью посуды) недолюбливали друг друга. Том, не принимавший ничью сторону, сказал:

– Пару пабов бы новых построил, да и хорош.

– Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э, это бы мм… – возможно, согласился Гордон.

– Он великий человек, – пришла на помощь Бернарду Бити. – О нем сейчас все говорят.

– А что это у него за знак такой диковинный? – полюбопытствовала Кэсси.

– Знак диковинный? – переспросила Марта.

На обратной стороне памятного камня, заложенного принцессой, был начертан странный, может быть, масонский символ – собственная подпись Гибсона. Это был замысловатый знак с анком [8], позаимствованным у египетских фараонов.

– Когда-то это был знак Эхнатона [9], – объяснил Бернард. – В четвертом веке до нашей эры он построил себе новую столицу.

– Этот архитектор, Дональд Гибсон, – подключился Том. – Он что, феску носит?

Все засмеялись, а Бернард и Бити переглянулись, словно два взрослых в детском саду.

…Марта шла по Тринити-стрит в верхнюю часть города и диву давалась – сколько уже успели сделать. Бродгейт очистили от вывороченных булыжников и кусков искореженного металла, ровно замостили, а посередине устроили огромный газон. Это и был центральный сад, о котором говорил Бернард. После тесных, узеньких улочек, нависающих фронтонов и притиснувшихся друг к другу зданий, стоявших здесь до бомбардировок, площадь поражала своим открытым пространством. Марта живо пересекла мощеную зону и направилась к памятному камню.

Она шла, смотрела по сторонам и удивлялась, что столько народу бежит куда-то по своим делам. Всюду сновали женщины, одетые по Новой моде, и почти не было видно людей в военной форме. Сердце города, растерзанное и превращенное в грязное, покрытое лужами поле, теперь оживало. На ее губах невольно мелькнула улыбка – она подумала: как сильны, как изобретательны все-таки люди. Все обновляется.

Вот, оказывается, что суждено увидеть людям, прошедшим через такие страдания! Посмотришь на все это и скоро забудешь, что пережила страшную войну. Она оглянулась на шпили-близнецы Святой Троицы и Святого Михаила и вспомнила строчку, наверное, из Библии: «Он повелевает солнцу восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» [10]. Она совсем не была религиозной, но увиденное произвело на нее глубокое впечатление, и она надеялась, что ее с дочерьми можно причислить к добрым и праведным.

Марта прочла надпись на памятном камне и обошла его, чтобы рассмотреть знак архитектора. Изображение действительно было необычное. Похоже на планету или, может быть, солнце, излучающее семь линий, – но все с одной стороны. И на шестой линии – египетский анк. С чего это архитектор выбрал себе такой чудной знак, удивилась Марта.

Но мысли ее в это время снова занимало другое. Совсем не чудные знаки. Она думала о Фрэнке.

Навестив тетю Берту, Марта автобусом вернулась в город и там пересела на другой автобус – до дома. Она ехала, смотрела в окно, думала о Берте, о своем муже Артуре и дочерях. Ей даже пришлось достать из сумочки носовой платок – вытереть навернувшуюся слезу. Она вышла от Берты расстроенной. Той было очень плохо, но Марта не захотела войти в спальню. Она остановилась в дверях и оттуда поговорила со старушкой – разговор получился печальный. Автобус трясся по дороге, на возрождающийся Ковентри уже опускались лимонно-серые сумерки.

Но больше всего на свете ей не давал покоя Фрэнк. А что, если Кэсси на этот раз была права? Что, если Фрэнк – особенный? Может, хватит этого с Вайнов, подумала Марта. Не довольно ли?

8

– Чума какая-то, – сказал Том. – Чума.

Чума. Фермер Том Тафнолл был из тех сельских жителей, что употребляют слово «чума», имея в виду, что корова не спешит отелиться или что бык свернул себе шею, когда покрывал телку. Оно применялось для обозначения необычных, странных, сложных, опасных, непонятных и редких явлений. Но главным образом это слово произносилось затем, чтобы пресечь все бесполезные попытки объяснить непостижимое. Часто, сказав «чума», он поднимал взгляд к той точке горизонта, где серое небо сходилось с красновато-коричневой землей Уорикшира, какую-то долю секунды прислушивался и возвращался к работе.

На этот раз он снова занялся своим трактором. Отвалилась сцепная ось для прицепа, и он делал новую из огромного стержня и так надоевшего ему металлолома, усеявшего его поля. Кэсси и Юна, в платках и высоких сапогах, стояли во дворе и смотрели на него. Фрэнк то забегал в сенной сарай, то выбегал из него, гоняясь среди стогов за котятами.

– Точно? – спросила Юна.

– Дифтерия, – уверенно сказала Кэсси. – А врач думал, у нее грипп.

– Ветеринар сраный, – ругнулась Юна.

– А теперь и тетя Меган слегла, очень плохая. Хорошо еще, мама к ней близко не подходила – говорит, из-за этого нас с Фрэнком дома оставила. Правда, мне тогда ничего не сказала. Но я-то знаю – к ней в тот день опять в дверь стучались, по лицу ее видно было.

– Тут-тук, – сказал Фрэнк, раскачиваясь на двери сарая.

Вскрытие показало, что двоюродная тетушка Берта действительно умерла от дифтерии – не прошло и дня после того, как Марта, скрепя сердце, навестила ее; и хотя вслух ничего не говорилось, Кэсси и другие дочери поняли, почему в тот день мать не взяла Кэсси и Фрэнка с собой. Они все знали о гостях, время от времени стучавшихся и наведывавшихся к Марте, и с почтением относились к неясным пророчествам и предупреждениям, которые они приносили. Сам факт сестрами не оспаривался.

Том тоже был в курсе. Все мужчины понимали, что, женившись на одной из девиц Вайн, они вступали в какую-то тайнственную игру теней. Вон оно как вышло. Теперь Меган заболела, а Марта, Кэсси и Фрэнк здоровы.

– Чума, – подытожил свои раздумья Том. – Ну-ка, кто-нибудь, подержите тот конец, а я тут молотком долбану.

Юна ухватилась за железяку, Том взмахнул молотом, и от мощного удара металл задрожал, так что Юна выпустила конец стержня из рук. Откуда-то сверху донеслось хихиканье. Все оглянулись. Фрэнк умудрился вскарабкаться на самый верх восемнадцатифутового стога.

– Ё-моё, как ты туда забрался? – крикнул Том.

Кэсси завизжала. Фрэнк снова захихикал.

Только Юна засмеялась и подставила руки, как будто хотела поймать Фрэнка.

Кэсси на ферме нравилось – первое время. Сначала все устроилось очень хорошо – они поселились с Фрэнком в одной комнате над старой маслобойней. Вместе ходили кормить уток и цыплят. Однажды Кэсси подняла Фрэнка среди ночи, чтобы показать, как телится корова. Правда, Кэсси выдержала это зрелище только до той минуты, пока Тому не пришлось вытаскивать теленка веревкой. Они щекотали свиней за ушами и дали имя каждой фризской корове из маленького стада, которое держал Том.

Но вот погода испортилась, дни стали короче, и Кэсси теперь вынуждена была сиднем сидеть в гостиной, которая время от времени наполнялась дымом из камина, если капризный ветер вдруг резко менял направление. После обеда Том, отупевший от долгих дневных трудов, сидел, устремив взор в очаг. Юна вязала или читала книгу. Кэсси ерзала, сучила руками, вертелась на стуле.

– Кэсси, да что это с тобой? – спрашивала Юна. – Не можешь минутку спокойно посидеть?

– Юна, а может, в паб сходим? Ты как-то говорила, тут паб есть. То ли «Красный лев», то ли «Голубая свинья», не помню.

– «Синий колокол». А кто с Фрэнком останется, если мы все в паб уйдем?

– Ой, не подумала. Ну, может, с тобой вдвоем сходим, а, Том? Что скажешь?

– Нет, я не пойду. Наработался, ноги как деревянные.

До «Синего колокола» было две мили, но от Кэсси так просто не отделаешься.

– Тогда пошли с тобой, Юна. А Том посидит, правда, Том?

– Две бабы гуляют! – всплеснула руками Юна. – Да за кого нас примут?!