ГЛАВА 5. МАРИЯ

Откинувшись на спинку кресла, Теодор Гилкренски невидящим взглядом смотрел в пространство. После гибели Марии он пытался обрести забвение, раствориться в работе, но память упрямо выталкивала его из спокойного, безопасного убежища на острове туда, в прошлое. Рука Тео легла на гладкую кожу чемоданчика. За девять прошедших с момента взрыва месяцев ценой бессонных ночей и нечеловеческих усилий «Минерва-3000» стала наконец послушной. Тео довел до совершенства схему нового биочипа, способного функционировать без сложнейшей системы поддержки, создал программное обеспечение, которое открывало возможность реализовать фантастические характеристики биочипа и представляло собой последнее слово в мире компьютерных технологий.

Взор Тео переместился на фотографию Марии, а через мгновение заскользил по рядам книг. Почти всю библиотеку собрала она, начиная с учебников по медицине и заканчивая исследованиями по астрологии, толстым томом «И цзин»3 в переводе Ричарда Вильгельма, трудами Колина Уилсона по оккультным наукам, монографией эль-Файки «Египетские пирамиды», трактатами о земном магнетизме и книгой о кельтской магии, которую Мария читала в тот день, когда они впервые встретились…

Произошло это в старой библиотеке университетского колледжа в Корке. Теодор Гилкренски работал тогда в только что созданном центре микроэлектроники, располагавшемся на берегу реки Ли. Как-то раз он заглянул в библиотеку, чтобы полистать сборники корпоративного права для предстоящих диспутов с лордом Ротсэем.

Близилась летняя сессия, в читальном зале яблоку негде было упасть, у каждого аппарата для чтения микрофильмов толпились студенты. Внезапно одна из машин освободилась. Тео устремился к ней, сложил на стуле свои книги и прошел к стеллажам основного фонда.

Когда несколькими минутами позже он вернулся, то увидел, что ему бросили вызов. Его книги аккуратно переместились на пол, а их место заняли статьи по земной энергетике, отчеты об исследованиях следов древних цивилизаций, карта Стонхенджа4, фотография каменного кельтского талисмана и несколько листов кальки. Тео посмотрел по сторонам, но никто не ответил на его возмущенный взгляд.

Он принялся собирать литературу, разложенную дерзким претендентом на его место, как вдруг ощутил в воздухе слабый аромат пачули и услышал голос, полный ехидства:

– Чем, по-вашему, вы тут занимаетесь?

Резко обернувшись, Тео увидел светящиеся от ярости зрачки под золотисто-медной копной волос.

– Я пользуюсь этой машиной. Вот мои книги.

– Как, интересно, вам удается ею пользоваться, копаясь в шкафах?

Одета девушка была очень просто, в белую блузку и джинсовую юбку, на ногах – легкие кожаные сандалии. Заглянув хрупкому созданию в глаза, Тео почувствовал, что решимость оставляет его.

– Я… Мне потребовалось навести кое-какие справки… – Он поднял руку с матово блеснувшими кассетами микрофильмов.

– Как и мне! – выстрелила в ответ незнакомка. – Вам не удастся вышвырнуть меня отсюда!

Вокруг недовольно закивали.

– Но вы-то со мной именно так и поступили, – заметил Тео.

– Естественно. Здесь каждому известно: по вечерам это место принадлежит мне.

Тео ощутил, как почва уходит из-под его ног. Хватаясь за соломинку, он указал на фотографию кельтского талисмана:

– Однако мы находимся в секции естественных наук. Культура и искусство расположены на первом этаже.

– Но там нет мест! А потом, кто вы такой, чтобы указывать, чем я должна здесь заниматься? Все технари одинаковы. Ваше воображение движется по наезженной колее, как поезд по рельсам!

– В отличие, надо полагать, от вашего?

– Совершенно верно! Вам известно, что этот талисман воплощает собой рассчитанную два тысячелетия назад точную геометрию Солнечной системы?

– Да ну! – фыркнул кто-то рядом, – Думаю, будет лучше, если я все же позову библиотекаря.

Сидевшие вокруг согласно закивали.

– Плевать! Заодно можешь вызвать и королевскую гвардию, – бросила рыжеволосая. – Я с места не тронусь.

– Посмотрим! – послышался тонкий девичий голосок. – Все знают, что уж вам-то, Мэри Энн Фоули, здесь совершенно нечего делать! – С этими словами говорившая отправилась за подкреплением.

Сложив руки на груди, Мэри Энн гневно посмотрела ей вслед. Затем, когда девушка скрылась из виду, презрительно пробормотала сквозь зубы:

– Иуды! – Она решительно собрала свои книги. – Видите, что вы наделали! Срок действия моей читательской карточки давно истек, и если библиотекарша, эта старая крыса, застанет меня тут, мне и шагу не дадут ступить по кампусу.

– Давайте я вам помогу, – предложил Тео.

Когда рассерженная студентка вернулась в зал в сопровождении библиотекаря, у аппарата для чтения микрофильмов уже никого не было.

– Теперь вы должны угостить меня по крайней мере чашкой кофе, – неприязненно буркнула Мэри Энн, оказавшись в относительной безопасности университетского дворика.

– Почему должен? – Тео улыбнулся, отдавая себе отчет в том, что готов на все, лишь бы пробыть в ее обществе еще хотя бы полчаса.

– Потому что у меня нет денег. Кроме того, я знаю, кто вы. – Голос Мэри Энн едва заметно смягчился. – Вы тот самый богатенький технарь, что работает над неким суперкомпьютером в Молтингсе. Знаете, я давно хотела поделиться своей теорией именно с технарем.

– Мне выпала честь общаться с…

– Доктором Мэри Энн Фоули. Но друзья зовут меня Марией.

– Теодор Гилкренски. Но друзья зовут меня Тео. Куда бы вы хотели сходить?

– У меня машина.

Усевшись за руль, она погнала старенький, с облупившейся краской и лысыми шинами «мини» в западную часть городка, к пабу, стоявшему на покрытом травой берегу реки Ли, такой в этом месте мелкой, что ее можно было перейти вброд. Пока они мчались по направлению к заходившему солнцу, Тео узнал, что Мэри Энн, получив в Корке медицинское образование, присоединилась к одной из многочисленных ирландских общественных организаций, занимавшихся оказанием помощи странам «третьего мира». Ей захотелось «убежать от рутины». В Африке она не только увидела чудовищную нищету, но и познакомилась с жизнью бушменских племен, напрочь чуждых духу современных материалистических учений.

– Эти люди никогда не обращались к нашим врачам, – пояснила Мария, оставив «мини» на стоянке. Она хотела найти столик поближе к воде. – Они научились жить в полной гармонии с природой, энергетикой Земли и фазами Луны. Они чувствовали себя счастливыми. Беды начались тогда, когда мы навязали им наши собственные ценности, а потом не смогли выполнить своих обещаний. На Европе лежит огромная ответственность. Мы считаем, что лучше всех знаем, как нужно обустраивать жизнь, и пытаемся учить этому весь мир.

Гилкренски окинул взглядом небольшой сад, в котором они сидели, изящные автомобили на стоянке, мягкую, почему-то навевавшую печаль излучину реки. Последние лучи солнца упали на волосы Марии, окружив ее голову медным ореолом.

– Значит, ты решила изменить это?

– Нет. Люди не откажутся от телевизоров, машин и каркасных домиков, как бы я этого ни хотела. Я могу позаботиться лишь о себе самой, могу указать им путь.

– И что же это за путь?

Она поставила на стол чашечку с кофе и подняла на Тео спокойный взгляд зеленых глаз. Внезапно он ощутил себя абсолютно прозрачным, как если бы Мария ясно видела биение его сердца. Такого Гилкренски не испытывал никогда, даже с Джессикой.

– Мне нужно услышать твое мнение, – сказала она. – Как человека, знакомого с техникой. Но сначала я должна увериться, что ты действительно хочешь это знать.

– Хочу.

– Видишь ли, мне уже приходилось ошибаться. Если я поделюсь своими теориями, а ты посмеешься над ними, я не произнесу больше ни слова.

– Смеха не будет, обещаю.

Зеленые глаза блеснули.

– Хорошо. Верю. Итак, ты – технарь.

– Кто?

– Технарь. Ученый. Человек, который верит в законы физики, законы механики. Ты считаешь, что электроны соединяются в атомы, атомы – в молекулы, молекулы образуют протеины, составляющие плоть, а плоть формирует человека. В соответствии с твоими представлениями Земля и все, что на ней есть, являются частью гигантского живого механизма. Я права? С нашей смертью плоть распадается на протеины, молекулы, атомы, и все повторяется.

– По-твоему, есть еще нечто иное?

– Безусловно, – не колеблясь ответила она. – Будучи ученым, ты не можешь не знать этого, только предпочитаешь не замечать, что находится у тебя прямо перед глазами. Что представляет собой атом? Сферу из более мелких частиц, которые квантовая физика называет энергией.

– Так… – протянул Гилкренски, гадая, куда она клонит. – Понимаю.

– В самом деле? Ты действительно понимаешь, что все, из чего состоит вселенная – ты, я, столик, за которым мы сидим, река и прочее, – не более чем энергия?

– Конечно.

– В таком случае что происходит, когда ты умираешь? – В голосе Марии прозвучали торжествующие ноты: она расставила ловушку.

– Мое тело разлагается.

– Твое тело разлагается. Но как быть с твоей личностью, с настоящим Тео Гилкренски, который живет в механическом скоплении атомов? Как быть с ним?

– Ну, если повезет, он отправится на небеса.

– Да. А где находятся эти небеса – в смысле географии?

– Экскурс в религию?

И вновь глаза Марии блеснули.

– Именно! В ней-то весь смысл. Все религии мира говорят о загробной жизни, то есть о реальности, в которую человек попадает после смерти. В Китае она носит название «дао», индуисты обозначают ее словом «брахман», ислам определяет ее как «аль-хаак», а для нас, христиан, она остается старыми добрыми «небесами».

– Я… полагаю, что так.

– В детстве меня буквально пичкали религией, но лишь в последние годы я начала подходить к ней с научной точки зрения. Ты когда-нибудь видел новорожденного? Его личико в тот момент, когда он впервые раскрывает глаза?

– Нет.

– А я однажды видела. В Африке. Я принимала роды, на свет появилась крошечная чернокожая девочка, и когда она раскрыла свои глазки, я поняла, что смотрю в лицо самой мудрости, самой доброты. Человеческая личность вновь возвращалась к жизни! Из мира энергии она возвращалась в наш материальный мир.

– Значит, когда мы умираем, наше истинное «я покидает бренное тело и переливается в энергию?

– Да. Вот в чем суть понятия «небеса». По сути, мы бессмертны. Мы живем вечно, выныривая из океана энергии, чтобы в материальной оболочке провести некоторое время на Земле. Человек вовсе не тело с заключенной в нем душой, человек – это сама душа, сгусток энергии, помещенный в наше тело. – Мария выпрямилась, пристальным взглядом изучая его лицо: не промелькнет ли на нем тень улыбки? – Ну? Что ты об этом думаешь?

– О том, что мы представляем собой сгусток энергии?

– Да. По-моему, этим объясняется все: небеса, Господь Бог, воскрешение Иисуса из мертвых. Вот почему людям временами кажется, что они уже когда-то жили – раньше. Вот почему можно излечить больного прикосновением или просто движением руки.

Тео сознавал, что его ответ чрезвычайно важен для Марии, что он не может разочаровать ее, даже при всех допущенных ею логических неувязках.

– Это… Твои слова звучали так, что в них охотно поверила бы моя мать, – сказал он наконец.

– Почему? – Мария улыбнулась. – Она была философом?

– Нет. Она была цыганкой.

Новая знакомая Тео не успела ответить, как он понял, что совершил серьезную ошибку.

– Выходит, ты все же издевался надо мной! – холодно заметила она. – Я предупреждала: будешь смеяться – слова больше от меня не услышишь!

– Но это правда! Моя мать и в самом деле была цыганкой. Она верила в судьбу, в предсказания будущего, в древние снадобья, в те же теории, что и ты. Я не в состоянии сейчас прокомментировать твои взгляды с помощью научной терминологии, но я верю тебе! Это многое объясняет.

– В таком случае моя мать была королевой Сиама. Оставим это. Я начинаю мерзнуть. Где ты живешь?

– Снимаю номер в отеле.

– В каком?

– Большое здание рядом с колледжем.

– «Джури»?

– Да, – подтвердил Тео почти со стыдом.

– Что ж, спасибо, что заплатил за кофе.

Все его попытки на обратном пути убедить Марию, что она неправильно его поняла, оказались безуспешными. Выпить в знак примирения она тоже отказалась. Вручив Тео книги, Мария сухо попрощалась:

– Спокойной ночи.

Гилкренски смотрел вслед «мини», зная, что должен увидеться с Марией вновь – она задела в нем некие тайные струны. В номере Тео, не раздеваясь, вытянулся на кровати и долго изучал потолок, озадаченный нахлынувшими чувствами, неуверенный в том, каким будет его следующий шаг.

Через некоторое время он раскрыл телефонный справочник, но имени новой знакомой там не значилось. Квартиру, наверное, снимает, подумал Тео и удивился, ощутив укол ревности при мысли, что она может жить не одна. Ревность была для него чувством совершенно новым.

На протяжении следующего рабочего дня в центре микроэлектроники Теодор Гилкренски мысленно постоянно возвращался к Мэри Энн Фоули. Он решил даже провести небольшое расследование, однако, как оказалось, никто ничего не знал о его новой знакомой. Во время перерыва на ленч Тео отправился в один из самых солидных книжных магазинов города, кое-что купил там и исполнился твердого намерения провести вечер у аппарата для чтения микрофильмов.

Но Марии в библиотеке не было. Гилкренски подхватил книги и вышел в университетский двор, то и дело посматривая на прогуливавшихся по кампусу студентов.

Склонившуюся над пачкой бумаг фигурку с копной рыжих волос он увидел в тихом уголке под вишневым деревом. Мэри Энн увлеченно беседовала о чем-то с… молодым человеком.

Чувства Тео смешались. Наиболее острым было ощущение предательства: значит, самым сокровенным она делилась не только с ним. Был и обыкновенный страх: уж не с этим ли парнем она делит кров, возможно, он даже разделяет ее взгляды… любит ее…

И было чувство огромного облегчения: он все-таки нашел ее!

Несколько мгновений Гилкренски следил за раскрасневшимся в споре лицом Мэри Энн, блеском ее глаз, игрой солнечных лучей в медных волосах. Затем, набравшись мужества, он преодолел полтора десятка разделявших их метров.

– Привет! Тебя что, опять выгнали из библиотеки? Мария подняла голову от листа бумаги.

– Нет, – ледяным тоном ответила она. – Просто приятно погреться на солнышке. А потом мне нужно обсудить кое-что с Лайэмом. Ты же прекрасно знаешь, что в читальном зале это невозможно.

– Как дела? – Привстав, молодой человек обменялся с Тео рукопожатием.

– Познакомься с моим другом, – сказала парню Мэри Энн. – Тео называет себя цыганом, но живет почему-то в отеле. Вчера вечером я объясняла ему свою теорию устройства вселенной.

– Рад встрече, – улыбнулся Лайэм. – У тебя не появилось мысли, что она немного не в себе?

– По крайней мере Тео ни разу не расхохотался во время нашей беседы, – строго заметила Мария. – К тому же он – состоятельный цыган. Ему можно было все рассказать.

– В семье от ее бредней приходят в ужас. – Фамильярность, с которой Лайэм произнес эту фразу, болью отозвалась в сердце Гилкренски. – Вернувшись из Африки, Мария помешалась на таинствах магии, первобытных плясках и прочей экзотике. Думаю, мать не захочет пойти с ней вместе к мессе – из страха, что она перепугает святого отца.

– Но это не так. Я всегда с уважением отношусь к тому, во что верят другие.

– А ты ее понимаешь? – поинтересовался Лайэм. – Сдается, людей, способных ее понять, просто не существует.

– Пока не совсем, – признался Тео. – Но вот этот человек Марию бы понял. Похоже, она с ним мыслит одинаково, а я точно знаю, что он уж никак не сумасшедший. – Гилкренски протянул девушке купленную днем книгу Фритхофа Капры. На обложке значилось: «Дао физики».

Мария улыбнулась, и в глазах Тео сверкнула искра надежды.

– Ох, Тео! Так ты не разыгрывал меня. Я с ног сбилась, разыскивая эту книгу!

– Сразу видно человека незаурядного, – протянул Лайэм, вставая. – Не многие решатся пуститься на поиски Мэри Энн после того, как хотя бы раз выслушают ее теорию. О тех же, кто разделяет ее взгляды, я лучше умолчу.

– Но ты-то решился, – со значением заметил Гилкренски. Молодой человек улыбнулся:

– По необходимости. Я ее брат. Уверен, мы еще встретимся.

Он подмигнул обоим.

После этого они виделись каждый день. Часами бродили по берегу реки, заглядывали в букинистические магазины, ходили, болтая обо всем на свете, по паркам. Вечерами сидели в ее квартирке на последнем этаже викторианского особняка, этаком ласточкином гнезде на Ватерлоо-роуд, красным вином запивая обжигающе горячую пиццу. В первую же ночь, в спальне, наполненной ароматом благовонных свечей, они занялись любовью, и Мария вжималась в него с пугающей ненасытностью. Позже, когда порыв неистовой страсти утих, она тихо, почти беззвучно разрыдалась в его объятиях.

А потом Тео лежал и смотрел, как она спит в мягком сиянии свечей, и пытался разгадать загадку этой поразительной, непостижимой женщины. Утром, после того как они вновь любили друг друга, Гилкренски осторожно спросил, чем были вызваны ее слезы. Однако была ли их причиной радость от встречи или же печальное воспоминание, так и осталось для него тайной. В ответ Мария только улыбнулась.

Следующей весной они стали мужем и женой. Бракосочетание вышло бесшабашно-веселым – таким, каким оно и должно быть в глубинке Ирландии. Отец Марии с трудом скрыл облегчение, ее сестрам едва удалось спрятать ревность, а братья собрали из захмелевших гостей компанию смельчаков, готовых искупаться ночью в океане.

Когда корпорация «Гилкрест» освоилась и в Ирландии, Тео превратил дом ее родителей, расположенный в красивейшей долине к югу от Дублина, в свою штаб-квартиру. Мария всерьез занялась альтернативной медициной, открыла в городе собственную практику и не оставалась безучастной ни к одной благотворительной акции.

На протяжении всей их совместной жизни – с ее взлетами, падениями, начавшимися со временем ссорами – Тео продолжал любить жену. В конце концов он нашел женщину, что привела его на ярмарку.

Теодор Гилкренски сидел и смотрел в зеленые-глаза изображенной на фотографии женщины, утратив всякое представление о времени. Затем, выйдя из транса, подался вперед, откинул крышку плоского, обтянутого черной кожей чемоданчика и приступил к работе.

ГЛАВА 6. ЮКИКО

«В Сэкигуси-рю нет места для того, „то не уважает традиции“.

Впитывая в себя эти слова, Юкико проникалась ощущением неотвратимости рока. В стенах Сэкигуси-рю, где на протяжении более пяти столетий учили владеть мечом и другим боевым искусствам, все было построено на исключительном почтении к традициям. Все – начиная с монашеского аскетизма комнаты, где она сейчас находилась, и заканчивая изнурительными занятиями по метанию аркана – уходило корнями в традиции и бусидо, кодекс воина. Сэкигуси-рю считалась в Японии одной из наиболее известных школ боевых искусств. Сотни, тысячи людей годами ожидали дня, когда они удостоятся чести стать ее учениками. Того, кому не хватало стойкости строжайшим образом соблюдать четкие моральные заповеди, ждала одна судьба: отчисление, бесчестье и позор.

Внезапно Юкико ощутила холод пота, впитавшегося с начала вечернего занятия в ее простое черное кимоно.

– Хай, сэнсэй! – подала она голос.

По стенам помещения ходили красноватые блики раннего заката зимнего солнца. Они играли на полированном деревянном полу, на изысканных рисунках птиц и бабочек – их повесил здесь уже ушедший к предкам наставник Окуда, на старинной вазе тонкого фарфора с единственным цветком – так сын наставника чтил память отца. Рев шедшего на посадку в аэропорту Нарита реактивного лайнера за окном напоминал доносившиеся из прошлых столетий раскаты грома.

– Ты хочешь что-то сказать?

– Нет, сэнсэй.

Тайсэн Окуда никак не походил на человека, который в совершенстве владел десятком способов отнять жизнь. Он был невысокого роста, с тонким, худощавым лицом провинциального священника, с рассеянным взглядом – даже в тот момент, когда оценивал стоявшего перед ним противника.

– Расскажи мне о своей встрече с Хасагава.

Юкико тщательно подбирала слова. Хасагава был любимым учеником Окуда, представителем одной из древнейших семей и твердым приверженцем традиционализма. Он слыл признанным мастером стрельбы из лука и арбалета, великолепно владел карате, айкидо и кэн-дзитсу. В последнем, искусстве управляться с мечом, ему не было равных. Многие считали Хасагава идеалом воителя. Однако, как и подавляющее большинство консерваторов, он был к тому же настоящим фанатиком.

«Интересно, – подумала Юкико, – что именно известно Окуда? Что он подозревает?»

– Он преподал мне обычный урок карате, сэнсэй. Я попросила его помочь мне отработать реакцию.

– По словам Хасагава, ты бросила ему вызов.

«Видно, он знает».

– Хай, сэнсэй.

На мгновение Окуда впился в нее взглядом.

– Почему?

– Он унизил меня. Сказал, что полукровкам в Сэкигуси-рю нечего делать. Я занимаюсь здесь уже много лет, ваш отец незадолго до своей смерти присвоил мне третий дан. Вызвать Хасагава на поединок было для меня делом чести.

– Что произошло потом?

Юкико подробно описала схватку. Происходила она на площадке для спарринга в большом доме, как если бы являлась заурядным показательным боем. Соперникам назначили судей. Но нескрываемый интерес учеников школы к предстоявшему поединку говорил о том, что происходит нечто экстраординарное. Хасагава был признанным мастером. Юкико же, единственная в школе представительница слабого пола, неизменно наводила на противников страх своей агрессивностью.

В зале физически ощущалась жажда крови.

Первый раунд продлился не более пяти секунд. Соперники отвесили друг другу церемониальный поклон и приняли боевую стойку. С пронзительным криком Хасагава бросился вперед, стремительными взмахами обеих ладоней рассекая воздух. Юкико сделала лишь одно, едва заметное, движение, и нападавший распростерся на полу.

Судьи развели их по углам, они вновь обменялись поклонами. Хасагава избегал смотреть в глаза Юкико, рассчитанными ударами испытывая ее защиту, прежде чем нанести молниеносный решающий. Ему немного не хватило скорости. Неуловимой для стороннего наблюдателя подсечкой Юкико второй раз отправила противника на пол. Рефери в ее углу поднял над головой правую руку. Поединок завершился.

Несколько секунд Окуда молчал.

– Как же ты его победила? – спросил он наконец.

Юкико мгновенно ощутила крывшуюся в вопросе опасность, ей стало ясно: сэнсэй уже знает ответ. Все дело заключалось во времени.

– Не понимаю, сэнсэй.

– А по-моему, ты все прекрасно понимаешь, Юкико. Теперь я хочу услышать о твоих визитах в Киото.

– Я езжу туда на занятия, сэнсэй.

– И вплоть до сегодняшнего дня тебе не приходило в голову рассказать о них мне или моему отцу. Чему же ты там учишься?

Юкико молчала. Ей было известно, что наставники Сэкигуси-рю, последователи истинного бусидо, крайне негативно относятся к «запретным школам», техникой которых она интересовалась последние два года. По-видимому, Окуда сообщили об этом, и он давно выбирал момент, чтобы разоблачить ее и отчислить. Что ж, теперь у него есть такая возможность.