Глава 21

— Бретт, — в восторге воскликнула София, нежно дотрагиваясь до него.

«Нам не следовало приезжать сюда», — вся внутренне сжавшись, думала Сторм, снова представляя себе обнаженную Софию, развратно раскинувшуюся на кровати рядом с Бреттом. Но это именно она хотела, чтобы они вернулись, — Бретт должен разобраться в отношениях со своей семьей. Она настояла на этом и заставила пообещать, что они заедут сюда по пути в Сан-Франциско. Но у Софии, смотревшей сейчас на Бретта, вовсе не был виноватый вид, и она совсем не походила на женщину, которая отказалась от задуманного. Скорее она выглядела невероятно счастливой, оттого что вновь видит своего возлюбленного. Сторм задохнулась от ярости. Пусть только София попробует снова заграбастать Бретта…

София взглянула Бретту в лицо — он просто кипел от злости и даже не пытался скрыть это.

— Впредь не советую приближаться ко мне, — отчетливо произнес он.

У Софии округлились глаза, но она не отступила. Заслышав чьи-то шаги, она взглянула через плечо: это был Эммануэль. Потом, глядя прямо на Сторм, спросила:

— Где мой брат?

Они уже договорились солгать, потому что ни Бретт, ни Сторм не хотели причинять боль Эммануэлю. Бретт ответил сдавленным от гнева голосом:

— Диего мертв.

— Что? — София мертвенно побледнела.

— Он пытался защитить меня от горного льва, — с трудом проговорила Сторм, ненавидевшая ложь. Она не умела лгать, даже если требовалось кого-нибудь выручить.

— Этого не может быть! — ахнула София. Они продолжали глядеть на нее, не отводя взгляда. Она резко повернулась и убежала к себе.

— Вот бы не подумал, что она может любить кого-нибудь, кроме себя, — мрачно сказал Бретт вполголоса, так что только Сторм могла его услышать. — Здравствуйте, дядя.

— Бретт, Сторм, я так рад, что вы вернулись. Вы оба уехали так… ну да ладно. — Он обнял их, весь сияя.

Сторм было очень жаль этого человека, такою доброго, на которою судьба наслала проклятие в лице ядовитой жены и змеенышей-детей. Она сразу прогнала эту мысль: не годится плохо думать о мертвых, особенно когда убийца она сама.

— Дядя, присядьте, пожалуйста. — Бретт взял его за руку,

— В чем дело, Бретт, что случилось?

— К сожалению, у меня плохие новости. Пожалуйста, сэр, сядьте.

Сторм рухнула на кровать. Обратный путь не был утомительным — он не шел ни в какое сравнение с ее бегством из Калифорнии. У ее родителей они оставались еще неделю, и Бретт занимался в основном тем, что старался вытащить Сторм из дома и увести в поля, где набрасывался на нее, как умирающий от голода на пищу. Сторм понимала, что Бретт старается вести себя прилично, пытаясь скрыть, что у него на уме, но по насмешливому виду ее отца, который больше не злился, сомневалась, что ему это удается. Враждебность ее братьев к Бретту тоже исчезла. Сторм понятия не имела, что сказал им Дерек и что сказал Дереку Бретт. В тот вечер они пробыли наедине около часа, но Бретт отказался поведать ей, как он сумел завоевать доверие отца.

Конечно, мать его обожала, потому что никакая женщина не могла устоять перед его обаянием, когда он пускал его ход. И оба они, отец издать, знали о ее чувствах. После приезда Бретта Дерек отвел ее в сторонку. «Радость моя, скажи только, ты его любишь?» — спросил он, и Сторм, зардевшись от смущения, сказала правду. Отца это как будто удовлетворило. Наверное, он рассказал матери, потому что та прочла Сторм лекцию о том, каковы мужчины вообще, — что, несмотря на всю их грубость и браваду, они похожи на маленьких мальчиков, а маленьких мальчиков нечего бояться, и что им требуются любовь и одобрение так же, как любому другому, и что иногда самый самоуверенный с виду мужчина гораздо больше других нуждается во внимании Сторм много размышляла об этом.

Всю эту неделю на ранчо Бретт почти не оставлял ее одну, а в дилижансе вообще не спускал с нее глаз. Не то чтобы Сторм что-то имела против этого. Он был чрезвычайно обаятелен и предугадывал каждое ее желание или просьбу, рассказывал забавные истории, от души смеялся вместе с ней, держал ее руку, а во время ночевок, хотя все спали в общей комнате и об уединении нечего было и мечтать, он несколько раз очень прилично подержанно занимался с ней любовью под одеялом. Сторм заливалась краской при одной лишь мысли о таком бесстыдстве.

Сейчас ее голова просто разламывалась. Головная боль началась с самого утра от одной только мысли, что сегодня они прибудут на гасиенду. Она не представляла, как сможет встретиться лицом к лицу с Софией. Бретт сам все понял. Он обхватил ее подбородок ладонью:

— Еще не поздно передумать, chere.

Ей нравилась его чуткость — эту сторону его характера она имела возможность наблюдать все чаще с тех пор, как они помирились. Но она не желала отступать. Они должны вернуться хотя бы для того, чтобы сообщить Эммануэлю и Елене о смерти Диего.

Чувство вины проходило медленно. Иногда ей казалось, что Бретт может читать ее мысли, потому что он словно всегда чувствовал, когда она вновь переживает муки совести. Тогда, если это случалось на людях, он брал ее руку и ободряюще улыбался ей. Если же они были одни, он находил другие способы прогнать дух Диего… интимные, успокаивающие душу.

— Ты такая задумчивая, — обняв ее, проговорил Бретт, когда они оказались в своей комнате.

С чувством наслаждения Сторм словно растворилась в его крепких теплых объятиях.

— Если бы не лгать…

— Да, — тихо сказал он, вплетая пальцы в ее волосы. — Но я не хочу правдой причинять боль дяде Эммануэлю.

Они обменялись понимающими взглядами, и именно в этот момент дверь в комнату распахнулась. Глаза Сторм широко раскрылись при виде бледной, с покрасневшими глазами, похожей на привидение Софии.

— Что…

София прислонилась к двери:

— Расскажи мне, что произошло, ты, сука. Диего никогда не стал бы рисковать жизнью, защищая тебя или кого угодно другого. Рассказывай!

Сторм не могла вымолвить ни слова. Ей хотелось сказать этой все еще, несмотря на горе, потрясающе красивой стерве, чтобы она убиралась. Она открыла рот, но не проронила ни звука.

Бретт схватил Софию за локоть и стал выталкивать из комнаты.

— Никому не дозволено так разговаривать с моей женой, София. А теперь убирайся.

— Нет! Нет! Нет, ублюдок! Что случилось с моим братом? — Она бешено извивалась, пытаясь вырваться.

— Его убил горный лев, — уверенно произнес Бретт.

— Когда он пытался спасти эту puta? — злобно спросила София. — Никогда. Диего был эгоистом, совершенно… Бретт грубо зажал ей рот:

— Не смей говорить так о моей жене, София, — предупредил он.

София засмеялась:

— О, Бретт, только не говори, что ты простил ей измену с Диего. Вот уж не думала! Бретт встряхнул ее:

— Они не спали вместе. София рассмеялась:

— Диего от нее был вне себя. Он мне сказал, что возьмет ее, как только останется с ней вдвоем, даже если она станет сопротивляться. Он собирался ее проучить. — Она снова засмеялась: — Я знаю Диего, он наверняка овладел ею. И скорее всего она наслаждалась каждым мгновением: Диего был почти такой же большой, как ты, Бретт, а недостаток размера он умел восполнить другими способами.

Бретт уставился на нее, как будто не веря своим ушам.

Она снова засмеялась.

— Неужели тебя не возбуждает мысль о нас, брате и сестре, вместе в постели? — промурлыкала она.

— Боже, — воскликнул Бретт, — я мог бы и сам догадаться. — Он оттолкнул ее: — Убирайся. И больше не смей приближаться к моей жене,

— Что случилось с моим братом? — требовательно спросила София.

Бретт вытолкнул ее из комнаты, повернулся к смертельно побледневшей Сторм и обнял ее:

— Все будет в порядке.

— Бретт, я его убила, и София об этом знает!

— Она не знает, любовь моя. Шш… Ты вынуждена была это сделать. Ты поступила правильно: насильник заслуживает смерти.

— София любила его, — прошептала Сторм, стараясь разобраться в своих мыслях. Он поцеловал ее в висок:

— Наверное, но по-своему, извращенно. Диего был мерзавец, Сторм. Не убей ты его, это непременно сделал бы кто-нибудь другой.

Она испытующе посмотрела на него:

— Ты действительно так думаешь?

— Я в этом уверен. Ты знала, что у Диего три или четыре ублюдка? А известно тебе, откуда они у него взялись? Она покачала головой.

— Он насиловал женщин. Они были пеонами у Монтерро, поэтому он не считал их людьми. Одной женщине было всего тринадцать лет. Ей еще не исполнилось четырнадцати, когда она умерла в родах. Пожалуй, завтра я свезу тебя к ее семье: хочу, чтобы ты услышала их мнение о Диего. Твое чувство вины объяснимо, но в данном случае оно совершенно неоправданно. Женщины во владениях Монтерро убегали при его появлении. И он наслаждался этим.

В дверь постучали.

Бретт посмотрел на Сторм:

— Теперь тебе легче?

— Да, — искренне ответила она. Бретт улыбнулся.

— Войдите, — позвал он. Вошел слуга:

— Дон Фелипе хочет вас видеть, сеньор Бретт.

— Садись, парень.

Бретт поморщился: только его отцу удавалось всего лишь парой слов или одним взглядом заставить его снова почувствовать себя двенадцатилетним.

На этот раз он решил не поддаваться на провокацию, заявив, что дон Фелипе выглядит лучше, чем до его отъезда. Цвет лица у него был более здоровый. Он сидел в своем кресле на колесах, укрытый до пояса одеялом.

— Здравствуйте, отец.

— Я удивлен, что ты вернулся, — без околичностей заявил дон Фелипе.

Бретт присел на стул, изумляясь, что не испытывает никакого смущения.

— Что случилось?

— Простите?

— Не разыгрывай передо мной дурачка, парень. Может, ноги у меня и не действуют, но со слухом и прочим у меня все в порядке. Твоя жена сбежала с Диего. Теперь Диего мертв. Это ты его убил?

Бретт еле сдержался, чтобы не вспылить. Он открыл было рот, чтобы рассказать дону Фелипе про горного льва.

— И нечего рассказывать мне басни про то, как Диего заслонил твою красотку-жену от горного льва. И тебе и мне отлично известно, что Диего был трусом, а вовсе не героем.

Бретт стиснул зубы.

— В данном случае, — проговорил он очень спокойно, довольный своим тоном, — Диего действительно вел себя по-геройски. — Он почти задохнулся от этой лжи.

— Ба! И вообще, с чего бы это она сбежала с ним? Разве ты не можешь достаточно удовлетворить свою жену, чтобы ей не пришлось убегать? — Он насмешливо улыбнулся,

Бретт встал.

— Не смей уходить, — приказал дон Фелипе.

Бретт медленно повернулся к нему.

— Я сам знаю, — продолжал дон Фелипе. — Во всяком случае догадываюсь. Этот мой трусливый племянник попытался взять ее силой, верно? Для него это был единственный способ насладиться женщиной. Да, я знаю. Или ты думаешь, что я не осведомлен о том, что происходит в этом доме? Но твоя жена не просто какая-то женщина. Она стала защищаться. Так?

Бретт не мог выговорить ни слова. Это просто немыслимо. И всегда было так. У старика могучий ум, в этом ему не откажешь. Он всегда все знал.

— Или это ты его убил? Он ее изнасиловал? Если так, то ты правильно сделал.

— Нет, у него ничего не вышло.

— Она убила его?

— Пытаясь защититься.

Дон Фелипе кивнул:

— Подходящий конец для труса, как ты думаешь?

— Я не хочу, чтобы Эммануэль знал правду, — сказал Бретт.

— Я тоже. — Потом он рассмеялся: — Вполне возможно, что Диего вовсе не его отпрыск, но, поскольку он всегда отказывался видеть то, что творилось у него под носом, нет никакого смысла шокировать его теперь.

— Вы очень добры, — сухо произнес Бретт.

— Она беременна?

— Что?

— Когда у меня будет внук? Бретт не находил слов.

— Так зачем же ты вернулся? Чтобы привезти «печальные» новости?

— Да. Но главным образом из-за Сторм. Это она настояла. — Бретт помолчал, глядя на отца. — У нее появилась дурацкая мысль, что мне требуется некоторое время побыть в лоне семьи, поставить все на свои места.

Дон Фелипе усмехнулся:

— Дьявольски умная женщина. Бретт приподнял бровь:

— Но, отец, она ведь не калифорнио.

— Как и твоя мать.

— Я не выбирал себе родителей.

— Верно. Но, как ни странно, ты оказался лучшим из всех.

Бретт ушам своим не верил.

— Может, мне все это чудится?

— Не зазнавайся. Учти, что «все» — это только ты и эти твои извращенные кузены.

Внезапно Бретт рассмеялся:

— Спасибо. Простите меня, я было подумал, что меня похвалили.

— Похвалили? Похвала нужна только слабым и мертвым.

— Да, конечно, как это глупо с моей стороны. — Бретт не сводил взгляда со старика. Впервые в жизни он не испытывал ненависти к отцу. Он ощущал нечто совсем иное, нечто чужеродное и неописуемое. — Вы ошибаетесь, — наконец сказал он.

Дон приподнял бровь.

— Хвалить надо тех, кто это заслужил, и тех, кто в этом нуждается.

Дон Фелипе рассмеялся:

— Что, ты все еще злишься, что я не баловал тебя в детстве? По крайней мере из тебя не вышел слабак.

— Черт побери, — воскликнул Бретт, осознав, что только что получил от старика комплимент, возможно первый и последний в своей жизни, и с удивлением понял, что ему это безразлично.

— Когда ты уезжаешь?

— Как можно скорее, — ответил Бретт, глядя на сморщенного мужчину в кресле, и его охватила жалость. К этому мужчине. К этому старому, иссохшему мужчине, который считал, что воспитать настоящую личность можно только жестоким обращением.

— Тебе надо ехать, — сказал дон Фелипе. — Ты слишком надолго оставил свои дела. Разве может настоящий бизнесмен отсутствовать несколько месяцев? Этак можно вернуться и обнаружить, что тебя начисто обокрали.

Бретт усмехнулся: дон Фелипе навсегда останется верным себе. Он был самоуверенным, властным, немыслимо грубым. Но в данном случае он прав.

— Тебе это кажется забавным? — возмутился дон Фелипе.

— Нет. Нисколько.

— Я хочу увидеть ее до того, как вы уедете, парень, и я хочу, чтобы у меня был внук, которым я мог бы гордиться.

— Разве у меня может быть сын, которым вы станете гордиться? — поддразнил Бретт.

Дон Фелипе посмотрел на него:

— Рассчитываешь, что я стану осыпать тебя дешевыми комплиментами?

— Ни в коем случае, — улыбнулся Бретт. — Я просто не понимаю, как ничтожный ублюдок, сын шлюхи, сможет зачать внука, которым калифорнио с голубой кровью вроде вас мог бы гордиться, не говоря уж о том, чтобы считать его своим родственником.

— Нечего мне дерзить, — сказал дон Фелипе, но не смог сдержать ухмылки. — Подари мне этого внука, больше от тебя ничего не требуется.

И Бретт понял, что это самая большая похвала, на которую только способен его отец.

Закрывая за собой дверь, он обнаружил, что посмеивается. Старик начинает сдавать. Сегодня он дважды расщедрился для него на доброе слово, хоть и намеками и как бы мимоходом. Никогда до этого Бретту не приходилось смеяться после встречи с отцом, но на этот раз он не переставал улыбаться, пока не добрался до своей комнаты.

Где же Бретт?

Это напоминало deja vu, и Сторм это вовсе не нравилось.

Сегодня он был совсем другим. На его лице появилось беззаботное выражение, вся напряженность исчезла, и он даже временами улыбался и посмеивался про себя.