Семья Брэг (№2) - Пламенный вихрь

— Сторм!

— Вы не смеете так со мной обращаться! — выкрикнула она, теперь уже швыряя в него всем, что подворачивалось под руку на туалетном столике, у которого она расчесывала волосы. Ручное зеркало, флакон духов, баночка крема, хрупкое фарфоровое блюдо, книга в твердой обложке. Все снаряды попали в цель. Одетая только в голубое неглиже, она представляла собой немыслимо соблазнительное зрелище. Бретт заворчал и шагнул вперед.

Наконец у нее кончились боеприпасы, она дико глянула по сторонам и попятилась. Бретт схватил ее:

— Проклятие! Что с вами творится?

— А вы как думаете? — выкрикнула она и расхохоталась: Бретт источал пронзительный запах розы. Она не могла представить, как он сможет целый день заниматься делами, издавая такой аромат.

Его взгляд опустился с ее лица на полную, роскошную грудь со стремившимися прорвать шелк твердыми сосками. Горячее, яростное желание охватило его. Он ослабил хватку и притянул ее ближе, так что она почти касалась его.

— Этим вы ничего не добьетесь, — хрипло сказал он, глядя в потемневшие синие глаза.

Она негодующе уставилась на него:

— Мне нужна моя одежда, Бретт. Вы не можете держать меня взаперти.

— Бетси поможет вам упаковать вещи, — сказал он, поскорее отпуская ее, чтобы не совершить того, о чем потом мог пожалеть.

— Упаковать вещи?

— Мы едем в Монтеррей. На гасиенду моего отца. Она непонимающе посмотрела на него:

— Вы хотите познакомить меня с ними? Он оторвался от созерцания дерзко расставленных длинных ног в прекрасно их облегавших шелковых чулках.

— Я должен туда поехать, и мне не хочется оставлять вас здесь, — сказал он. — Там была эпидемия — мой брат, сестра и кузен умерли. Они были еще детьми. И мой отец нездоров.

Сначала он не заметил выражения ее лица, потому что его заворожили ее соблазнительные формы и он представлял себе, как мог бы ее соблазнить, совсем забыв о своем намерении оставить ее в покое, пока она сама не придет к нему.

— О, Бретт, — выдохнула она, и он почувствовал на своей руке прикосновение ее ладони.

Он взглянул ей в глаза, полные тепла и сострадания, и поразился до глубины души. Но… ему понравилось, когда она вот так смотрела на него — без злости, негодования или неприязни. Он открыл было рот, но слова не шли с языка.

— Как вы себя чувствуете? — полным сочувствия голосом негромко спросила она. — Мне очень жаль.

Бретт сообразил, в чем дело: она понятия не имела, что он не знал своих родственников. Она не знала истории его семьи. Сама она была близка с членами своей семьи и считала это само собой разумеющимся, и для него прикосновение ее руки, теплое даже сквозь рубашку, должно было служить утешением. Он опустил голову, чтобы она не увидела его глаз.

— Я… Сторм. — Его голос был хриплым, прерывающимся, потому что он до боли желал ее.

Она придвинулась ближе, поглаживая его шею ладонью. Ладонь была теплая и нежная, и на ней почти не чувствовались мозоли. Он закрыл глаза, и ее пальцы как-то сами собой коснулись его щеки. Он ощутил, что его тело напряглось, словно тетива лука, и все дрожит.

— Чем я могу помочь? — прошептала она.

Он неохотно открыл глаза, потому что никогда прежде женщинам не доводилось так его утешать, и заставил себя поднять голову. Боже, ее руки… Он представлял себе, как они блуждают по его груди, плечам, ниже, гладят его плоть, уже сейчас ожившую и пульсирующую.

— Спасибо, что вы понимаете, — прошептал он, стараясь не обращать внимания на возникшее вдруг чувство вины.

В его голове начинал складываться великолепный план.

Глава 15

С двумя экипажами и тремя слугами потребовалось четыре дня, чтобы добраться до гасиенды Лос-Киеррос. Поездка в удобном ландо не была утомительной, тем не менее для Сторм она оказалась беспокойной. Все четыре дня Бретт был рядом с ней: он ехал вместе с ней в карете, а когда она для разнообразия предпочитала проехаться верхом, Бретт ее сопровождал. Ночью он разворачивал свою постель рядом с ее постелью, и, проснувшись в темноте, она обнаруживала, что прижимается к его крепкому телу, а его рука по-хозяйски обхватывает ее,

Она не могла ему не сочувствовать. Его семью постигла ужасная трагедия. Сторм знала, что ее горе, случись что-нибудь с ее братьями или родителями, было бы безгранично, а Бретт держался так стойко, стараясь вести себя словно ничего не случилось. Время от времени, когда он не знал, что она на него смотрит, она замечала мелькнувшее на его лице страдание. Ей хотелось обнять его, утешить, помочь забыть о своей беде. Раз или два Бретт выводил ее из себя, но она мгновенно раскаивалась. Ей казалось, что ссориться с Бреттом, когда он страдает от потери близких, — это все равно, что ударить больное животное.

Когда-то вся долина считалась относившейся к гасиенде Лос-Киеррос, но потом, как рассказал ей Бретт, золотая лихорадка привлекла сюда толпы искателей счастья. Когда неистовство стихло, многие осели на земле, стали скотоводами и фермерами, занимая участки огромных земельных владений, принадлежавших прежде семействам калифорнио. Семья Монтерро получила разрешение на владение землей еще во времена первой испанской экспедиции под предводительством Портолы в 1767 году. Но присоединение Калифорнии к Союзу Штатов в 1850 году послужило смертным приговором для калифорнио, потому что поселенцы, в основном американцы, теперь получили законные права на занимаемые ими земли. Множество старинных семейств калифорнио теряли земли, столетиями принадлежавшие им.

Скотоводство требовало немалых расходов, и большинство семейств не могло позволить себе многолетних судебных тяжб. Даже земли тех, кто приехал сюда только после получения независимости от Испании, суды присуждали новым поселенцам. Все это Бретт рассказывал ей бесстрастно, словно сторонний наблюдатель, а не сын владельца гасиенды.

Сторм смотрела на лежавшую среди величественных холмов великолепную долину, всю в пышной зелени после зимних дождей, в пятнах розовых и желтых полевых цветов, там и здесь усыпанную точками пасшихся коров и лошадей. Гасиенда, с белыми глинобитными стенами и крышами из красной черепицы, расположилась высоко на склоне. Там было множество строений — конюшен и небольших вилл, — но величественная вилла Монтерро, увитая плющом, подавляла их. Сторм она показалась огромной, как средневековый замок. На мгновение ей стало немного страшно. Готова ли она к встрече с семьей Бретта?

Немного позже их маленькая кавалькада въехала во двор, и слуги бросились помочь им выгрузиться. Бретт помог Сторм выйти из экипажа; лицо его было напряженным и мрачным. Сторм видела, что он чувствует себя не в своей тарелке, но решила, что ошибается и что его сдержанность наверняка вызвана горем. Он еще больше напрягся, когда она услышала окликнувший его женский голос, и они повернулись, глядя в сторону виллы. Сторм взяла ладонь Бретта в свою и вся вспыхнула, когда он взглянул на нее, насмешливо приподняв бровь. Смутившись, она попыталась отнять руку, но он не отпустил.

— Саго mio! Милый, милый Бреттон! Como esta usted? Как прошло ваше путешествие?

Сторм увидела очень красивую женщину с иссиня-черными волосами, огромными карими глазами и лицом цвета слоновой кости. Она была одета в траур, и Сторм подумала, не мать ли это Бретта. Она никогда не спрашивала его о его семье, а сам Бретт рассказал очень немного. Он взял протянутую этой красивой женщиной руку и склонился над ней.

— Конечно, тетя Елена, это… очень приятно. — Он поднес ее пальцы к губам, не касаясь ими ее нежной белой кожи.

— Ты выглядишь настоящим джентльменом! А это кто, милый Бреттон?

Сторм вспыхнула, когда поняла, что тетя не воспринимает ее как жену Бретта. Он бросил на нее извиняющийся взгляд, и Сторм потрясенно осознала, что он даже не сообщил семье о их браке. Как он мог! Окончательно смутившись, она почувствовала, что ее лицо запылало еще больше, когда женщина принялась оценивающе ее разглядывать.

— Это моя жена, Сторм. А это моя тетя, тетя Елена. Сторм выдавила из себя улыбку.

— Вы, наверное, устали, — замурлыкала Елена, умело скрывая удивление. — А, вот и остальные.

Сторм испытывала такое унижение, что готова была сбежать куда угодно, лишь бы не встречаться с ними.

— Бретт!

— Дядя Эммануэль, — сказал Бретт, и его лицо осветила искренняя улыбка.

Мужчины стояли глядя друг на друга. Сторм смотрела на дядю Бретта, пытаясь скрыть свое состояние, когда этот добродушный седовласый джентльмен повернулся к ней.

— А это кто, племянник?

— Дядя Эммануэль, это моя дорогая жена, Сторм.

— А, так ты женился. И такая красивая женщина, и такое необычное имя, nina. — Он приветливо улыбнулся ей.

— Бретт!

Сторм посмотрела на подошедшую женщину и сразу пришла в отчаяние. Наверное, это дочь тети Елены, потому что она была точной, но только более молодой копией прекрасной тети Бретта. Женщина была совершенно великолепна, черноволосая и черноглазая, среднего роста, но с роскошными формами и такой тонкой талией, какой Сторм никогда не видела. Ее рубиново-красные губы соблазнительно улыбались мужу Сторм. С лаской в голосе Бретт сказал:

— Ну и ну! Моя кузина София уже совсем взрослая!

— И ты тоже, Бретт, — кокетливо произнесла та, протягивая изящную белую руку.

Сторм взглянула на Бретта и увидела его улыбку, но не заметила насмешливого огонька в глазах. У нее оборвалось сердце от безумной мысли, что в детстве он и эта женщина были неравнодушны друг к другу. Она была так прекрасна, что никакой мужчина не мог бы перед ней устоять. А Бретт смотрел на нее, не сводя глаз, — этот взгляд был ей хорошо знаком.

Но тут он удивил ее. Он шагнул ближе к Сторм и взял ее руку:

— София, это моя жена, Сторм.

Откинув блестящую черноволосую голову, София высокомерно смерила ее взглядом.

— Как мило, — пробормотала она почти с отвращением. — Вы такая… высокая.

— А вы такая… полная, — неожиданно для себя выпалила Сторм, желая выцарапать ей глаза.

София ошеломленно уставилась на нее, потом улыбнулась, выставляя вперед грудь.

— Именно так, — произнесла она, отводя взгляд от Сторм. Она глянула прямо в глаза Бретту, приглашающе надувая губки, потом перевела взгляд на его грудь. Ее взгляд переместился ниже, ласково оглаживая его бедра, что совершенно шокировало Сторм: она никогда не видела, чтобы женщина с такой похотью смотрела на мужчину, на его чресла. Ее охватило неодолимое желание вбить эти выпяченные губки в изящную мордочку Софии.

Бретт усмехнулся, обхватил Сторм рукой за талию и притянул к себе:

— Мы невероятно устали.

— Конечно, — кивнула Елена. — Уже довольно поздно. Я пришлю в ваши комнаты воду для ванны. Может быть, обед вам тоже принести наверх?

— Это было бы замечательно, — сказал Бретт. — Дядя Эммануэль, надеюсь, дела могут подождать до завтра?

— Конечно, Бретт. Твой отец сейчас спит. Для облегчения он принимает лауданум и проспит до утра.

— Насчет вашего внука — мне очень жаль, дядя… тетя, — сказал Бретт. — Мне очень жаль, София.

— Спасибо, — произнесла София, внезапно пораженная горем. — Он был еще такой маленький… Елена обняла дочь:

— К тому же София совсем недавно овдовела. Идем, дочка, поможешь мне получше устроить твоего кузена и его жену.

Сторм была потрясена, когда поняла, что София уже вдова и мать и что она старше, чем она предполагала. Сочувствие к кузине вытеснило первоначальную неприязнь.

У дверей виллы София помедлила, оглядываясь через плечо. Она одарила Бретта великолепной улыбкой, поиграла чернильно-черными ресницами и уплыла, покачивая округлыми бедрами. Одного взгляда на мужа Сторм было достаточно, чтобы убедиться, что он смотрит вслед Софии с напряженным вниманием, и ей показалось, будто ее пронзили в самое сердце. Она вдруг почувствовала себя такой усталой, ей захотелось плакать, и она оперлась на мужа.

— Вы совсем измучены, — пробормотал он, крепче сжимая ее. Сторм заметила тепло в его глазах и совсем растерялась. Она совершенно не понимала мужчины, бывшего ее мужем, ни чуточки.

Их провели в отведенные им комнаты. Бретт прошел в гостиную, чтобы Сторм с помощью Бетси могла искупаться первой. Сторм ужасно устала, была голодна и все еще обижена тем, что Бретт не побеспокоился сообщить семье о их браке. Она не стала нежиться в ванне, а быстро вымылась, вытерлась и надела изумрудную шелковую рубашку и отделанный нежными кремовыми кружевами пеньюар, потом принялась расчесывать волосы, прислушиваясь, как Бетси приглашает Бретта принимать ванну. Бретт отпустил ее, и когда Сторм подняла глаза — он стоял на пороге, наблюдая, как она расчесывает влажные пряди. Она встретилась в зеркале с его взглядом и была глубоко тронута, когда он улыбнулся ей. Он прошел в комнату, на ходу стягивая рубашку.

Сторм на мгновение засмотрелась на его грудь, потом взяла себя в руки.

— Простите, — пробормотала она.

Он расстегнул пояс и принялся за застежку бриджей. У Сторм округлились глаза; она покраснела и выскочила из комнаты. Ей показалось, что он негромко рассмеялся, но она не была в этом уверена.

Ужин уже принесли, но приниматься за еду, не дожидаясь его, было бы невежливо. Сторм опустилась в обитое бархатом кресло и налила себе вина. Огромная гостиная была обставлена роскошно, но изящно. В ней стояли три дивана, кушетка, несколько кресел и секретер. Сосновый пол устилали восточные ковры. Вся мебель была покрыта гобеленовыми и шелковыми чехлами. Занавеси были из бархата. Комната напомнила ей о доме в Техасе — у нее был совершенно европейский вид.

Однако первый этаж выглядел по-испански — от выложенных красной плиткой полов до массивной мебели орехового дерева и сводчатых оштукатуренных потолков.

Внезапно Сторм пришло в голову, что сам Бретт француз, а его семья — испанцы. Даже фамилия у него была французская. От этой мысли она нахмурилась, потом поняла: наверное, его отец — француз, который женился на дочери хозяина гасиенды, испанке, единственной наследнице. Невозможно было не заметить сходство между Бреттом и его кузиной, хотя невысокий, круглощекий Эммануэль по внешности вовсе не годился им в родственники.

— Вы так задумчивы, — услышала она теплый, мягкий голос Бретта.

Возвращенная к реальности, Сторм взглянула на него: на нем был черный шелковый халат с красными отворотами, тело было влажным, и халат облеплял могучую грудь и бедра. Сторм смущенно заерзала.

— Проголодались? — спросил он, усаживаясь рядом с ней и наполняя сначала ее бокал, потом свой.

— Да, просто умираю от голода.

Она посмотрела ему в глаза. Когда он не сердился, они были такие нежные, глубокие, темно-карие с золотистыми крапинками, а вовсе не черные, уголки рта слегка поднимались кверху, — и Сторм почувствовала, как у нее ёкнуло сердце. Он подал ей бокал. Она потянулась к нему, и пеньюар распахнулся, выставляя напоказ глубокий вырез рубашки с кремовыми кружевами по краю. Взгляд Бретта, задержавшийся на столь великолепном зрелище, заметно прояснился. Сторм смутилась и запахнула пеньюар.

— Не пройти ли нам к столу? — спросил он вставая, сверкнув крепким, заросшим черными волосами бедром, и протянул ей руку. Поднимаясь, Сторм взяла ее, и он провел ее к столу, словно они были на званом обеде, выдвинул ей стул, потом уселся сам.

— Разрешите, — улыбнулся он, и наполнил ее тарелку.

Они ели молча. Сторм умирала от голода и не вдруг заметила, что он почти не ест. Она взглянула на него и сразу узнала голодное, нетерпеливое выражение его лица, ощутила пламя его взгляда. Ее всю охватил жар, и что-то внутри нее обмякло. Она опустила глаза и продолжала есть.

— Устали? — спросил Бретт. Он говорил негромко, мягко, но как-то слишком многозначительно.

Сторм подумала о единственной широченной кровати под пологом в соседней комнате, и сердце ее учащенно забилось. Она вспомнила ту ночь, когда он соблазнил ее. Но вместо злости ощутила пульсацию во всем теле, вспоминая немыслимые ощущения, которые он заставил ее пережить, и свою исступленную реакцию.

— Идемте спать, — вставая, сказал Бретт. Тон его было трудно определить, но Сторм не решалась на него взглянуть. Он обещал, что не дотронется до нее. Почему-то она знала, что он говорил искренно, и доверяла ему.

Она нерешительно прошла в спальню первой. Бретт чувствовал ее беспокойство, но теперь он уже не улыбался. Было очень трудно оказаться наедине с ней, полуодетой, и удержаться от того, чтобы не схватить ее, оглаживая все ее тело. Сейчас он не мог думать ни о чем, кроме своего желания, которое сводило его с ума. Она была такая зрелая, такая роскошная, с такой полной грудью с обтянутыми зеленым шелком твердыми сосками, — она просто завораживала его, не позволяя думать ни о чем другом. Он смотрел, как она скинула накидку, не глядя на него, и едва удержался, чтобы с шумом не вдохнуть. Шелк облекал каждый дюйм ее великолепной фигуры, обрисовывая высокую полную грудь, легкий изгиб живота, аппетитно выступающий зад и изящную линию ног. Потом она нырнула под одеяло и закрыла глаза, словно сразу уснула. Ему следовало бы улыбнуться, но он не смог.

Прежде чем пройти к своей стороне кровати, он потушил газовые светильники, чтобы она не смогла заметить его эрекцию и не насторожилась. Он улегся рядом с ней на спину, не касаясь ее. Он остро ощущал ее близость — всего лишь в шести дюймах от него, ощущал ее запах, жар ее тела.

Бретт тяжело вздохнул.

Через минуту он снова вздохнул, на этот раз громче, хотя был уверен, что она наверняка слышала первый вздох.

— Бретт?

Не отвечая, он повернулся на бок спиной к ней и снова вздохнул, словно страдающее, больное животное.

— Бретт? Что с вами? — мягким шепотом спросила она. Он ощутил прикосновение пряди шелковистых волос и понял, что она наклонилась к его спине.

— Все… в порядке, — хрипло ответил он.

Это многозначительное заявление она встретила молчанием. Потом кровать вздрогнула, когда она снова улеглась, и Бретт непроизвольно выругался вслух. Она тут же снова приподнялась на локте:

— Вы… вы хотите поговорить?

Он выждал несколько мгновений, словно ему было трудно говорить.

— Сторм…

Почувствовав на своем плече сначала легкое, потом более уверенное прикосновение ее ладони, он весь напрягся.

— Может, вам дать что-нибудь, чтобы быстрее уснуть? — предложила она, пожимая тугие мышцы его плеча.

— Сторм… эти воспоминания, — выговорил он. Ее рука замерла, потом снова сжала его плечо.

— Я понимаю, — прошептала она.

Он вздохнул и повернулся так, что его колено уперлось в ее прикрытые шелком бедра, а лицо оказалось в нескольких дюймах от ее мягкой груди. Ее рука замерла на его плече.

Набрав в грудь побольше воздуха, Бретт уткнулся лицом в великолепие ее роскошной груди. Боже, подумал он, еле сдерживаясь, чтобы не задрожать от желания.

— Обнимите меня, — прерывисто прошептал он, надеясь, что ему удастся изобразить человека, охваченного горем, а не острым желанием.

Не колеблясь, она крепче прижала его голову к своей груди, перебирая пальцами волнистые волосы. Бретт вздохнул, уткнувшись носом в шелк рубашки, прижавшись закрытыми глазами к обнаженной коже, и как бы случайно скользнул коленом вдоль ее бедра, между ног, сдвигая шелк выше. Она продолжала поглаживать его волосы.

Он повернул лицо, сдвигая шелк рубашки ниже, потом еще ниже одним таким же движением, пока не прижался щекой и губами к нежному, обнаженному полушарию. Было невероятно трудно удержаться и не поцеловать эту пухлую плоть. Он высвободил прижатую между ними ладонь и положил на ее талию, потом сдвинул ее вниз на изгиб бедра. Его расставленные пальцы почти обхватили ее ягодицу.

Последние дни Сторм чувственно воспринимала близость Бретта, хотя и пыталась не обращать на это внимание и старалась только сочувствовать его горю. Сейчас ее сердце бешено колотилось, груди покалывало, и лоно требовательно набухло. Она безотчетно подвинулась, отчего ее сосок, болезненно твердый и почему-то обнаженный, придвинулся ближе ко рту Бретта и уперся в его нос. Ее ягодица тоже сдвинулась, и его ладонь соскользнула по шелку, пока кончики пальцев не оказались в нескольких дюймах от ее треугольника.

Бретт со стоном приник губами к предложенной ему груди. Руки Сторм сразу же крепче сжали его голову, подталкивая ее ближе к тугому бутону. Он крепче обхватил ее ягодицу, то пожимая, то отпуская, и стал целовать нежную кожу под грудью.

— Красавица, моя красавица… — бормотал он.

Прикосновение его губ было пыткой. Сторм снова подвинулась, ища соском его рот, и ее колено задело обнаженную головку его набухшего фаллоса. Она ахнула, но сразу смолкла, когда он ухватил сосок ртом, снова и снова покусывая его, вызывая у нее непроизвольные стоны, а потом принялся сосать.

Его зубы поддразнивающе прикусывали, язык вырывался вперед, чтобы погладить и лизнуть, и снова уступал место острым, покусывающим зубам; она вскрикнула. Рука, сжимавшая ее ягодицу, опустилась ниже, скользнула между бедер, не переставая поглаживать. Он ласкал сзади ее набухшую плоть, потирая пальцем, обводя им нежные складки, потом передвинулся вперед, чтобы подразнить пульсирующий бугорок. Сторм перекинула ногу через его торс, чтобы полнее ощутить его ласки.

— Сторм, — простонал он, — вы нужны мне, chere, очень нужны…

— Да, — задыхалась она. — Да, Бретт.

Он обнажил ее другую грудь, и его рот нашел сосок. Язык то на мгновение высовывался, чтобы лизнуть, уколоть, возбудить, то снова прятался. Жесткий, ищущий рот накрыл сосок, зубы ухватили его, потягивая, не отпуская. Сторм вскрикнула.

Бретт уже стянул мешавшую ему рубашку к ее талии. В таком положении — с перекинутой через его бедра ногой, с согнутым коленом — она была открыта для него, ждала его. Теперь он неторопливо поглаживал ее ягодицы, готовясь взорваться; ласкал и поглаживал, угрожая вторгнуться в это ждущее его влажное святилище, но все еще медля. Сторм отчаянно металась по постели.

— Пожалуйста…

— Да, дорогая, скоро, — прошептал он, все еще лаская ее тугие соски. Он положил руку на ее живот, исследуя нежную плоскость. Она требовательно застонала. Его ладонь пропутешествовала ниже, зарываясь пальцами в мягкие спутанные завитки; один палец проник еще дальше: он скользнул в эту влажную дельту. Сторм ахнула. Почти не дыша, он убрал палец, помедлил, сосредоточиваясь на изысканной пытке, которой собирался ее подвергнуть.

Его палец, нащупывая и дразня, снова плавно скользнул в углубление и принялся нежно потирать его. Сторм извивалась, прижимаясь к нему, подавалась навстречу его руке. Она едва могла дышать. Бретт содрогнулся, когда она громко, пронзительно вскрикнула, приложился губами к ее бедру и резко ввел в нее три пальца, сильно вдавливая их, все еще не убирая с бугорка большой палец, которым действовал так умело, и изумился силе ее судорог: он чувствовал, как весь холмик снова и снова вздрагивает под его рукой.

— О, Сторм, — простонал он, когда она откинулась на спину и затихла, еле переводя дыхание.

Он закрыл глаза, чтобы немного прийти в себя, и потом встал над ней на колени, любуясь ею.

Зеленая рубашка сползла на талию. Глаза были закрыты, волосы беспорядочно рассыпаны по подушкам и груди. Он заметил, что соски все еще твердые, и, не в силах удержаться, прикоснулся к одному губами. Она распахнула глаза, и Бретт улыбнулся, заметив ее затуманенный взор.

Ее длинные ноги были раскинуты в приглашении, влажная, горячая плоть призывала его войти. Бретт обхватил ее бедра и опустил голову. Когда его губы коснулись нежных розовых складок, она охнула. Он сжал ее крепче, целуя нежную кожу вокруг, продвигаясь все ближе и ближе, и на мгновение скользнул языком, проверяя глубину длинной расселинки. Тоненько постанывая, она обхватила его голову.

Когда она приподнялась, открываясь навстречу его ищущему языку, Бретт привстал, проводя головкой фаллоса по ее влажной плоти. Она ахнула, ловя его взгляд широко открытыми глазами. Улыбаясь, он неторопливо продолжал сладкую пытку.

— Я люблю тебя, — выдохнул он, не спеша двигаясь над ней.

Она застонала.

Он склонился к ней.

— Скажи мне, — потребовал он, намеренно чуть входя в нее. — Скажи, как сильно ты хочешь меня. — Только теперь он поцеловал ее, жадно впиваясь в губы. Когда он поднял голову, она с мольбой произнесла его имя.

— Ты любишь меня, Сторм? — задыхаясь, спросил он, скользя по ее плоти. — Тебе нравится, когда я делаю вот так? А так?

У нее вырвался стон.

— Тебе нравится, когда я глубоко? — Он помедлил, у самого входа в нее, не погружаясь, и затем, слегка подталкивая, приставил член к ее входу. — Скажи!

— Да! Да! Да!

— О Боже, как я хочу тебя, — сказал он и вонзился.

Они одновременно достигли яростного оргазма, изо всех сил прижимаясь друг к другу. Бретт вонзался все сильней и сильней, потеряв всякую власть над собой. «Сторм теперь моя», — только эта мысль владела им. Потом она вскрикнула, сжимая его, а он пульсировал в ней. Наконец судорожно обнял ее, извергая в нее свое семя, иссушая себя, со стоном выкрикивая ее имя.

Проснувшись, Сторм обнаружила, что все еще интимно сплетена со своим мужем.

На нее нахлынули воспоминания о прошедшей ночи. Восхитительные воспоминания о его прикосновениях, его губах, его ласкающих ладонях. Жгучие воспоминания об ощущении его теплоты и плоти, прижимавшейся к ней, поглаживающей ее, погружающейся в нее… Он сказал, что любит ее. Насколько искренни были его слова? Сторм отчетливо вспомнила, что именно он делал, произнося эти слова, и вспыхнула. На нее нахлынули воспоминания о том, что было дальше. Что он говорил! Что он вынудил ее говорить в ответ! Как он заставил умолять себя и как она действительно его хотела. Боже праведный! Конечно же, муж не должен вести себя со своей женой будто с обыкновенной шлюхой.

Она высвободилась и села, ощущая дикое биение сердца. Когда он пошевелился, каждая частица ее существа замерла. Она не могла заставить себя взглянуть на него. Она не позволит ему так обращаться с собой. Чувствуя, что его рука скользит по ее бедру, Сторм скинула ноги с кровати и встала одним решительным резким движением.

В следующее мгновение она оказалась лежащей на спине, придавленная Бреттом. Его темные глаза смотрели так настороженно, словно он вообще не спал.

— Сторм!

— Отпустите меня, — вырываясь, выговорила она сквозь зубы.

Он ослабил хватку, но не выпустил ее.

— Вот как ты здороваешься со мной? — Он пронизывал ее взглядом. — Ты сердишься?

— Конечно нет, — с нескрываемым сарказмом сообщила она.

Он искренне ничего не понимал.

— После такой ночи, — пробормотал он, — я ожидал, что ты будешь мурлыкать от удовольствия, а не выпрыгивать из моей постели.

— До чего самоуверенный наглец, — огрызнулась она. Внезапно всякое смущение и обида исчезли: он улыбнулся, глаза засияли.

— Если ты стараешься привлечь мое внимание, — ласково проговорил он, — вовсе ни к чему идти на крайности. — Ухмыляясь, он повернулся, и пульсирующая плоть прижалась к внутренней стороне ее бедра. Сторм ахнула. Бретт так жадно приник губами к ее рту, словно он не овладел ею четырежды за эту ночь. Его язык нетерпеливо ворвался внутрь.

Все тело Сторм обдало жаром. Нет, на этот раз у него ничего не выйдет. Она рывком отвернула лицо.

— О, chere, — выдохнул он, поднимая голову, — как я хочу тебя. — Он потерся о ее бедро: — Вот как сильно я хочу тебя, любовь моя. — Взгляды их скрестились.

Когда он увидел, что она злится, его глаза округлились.

Он обнаружил, что она пытается столкнуть его с себя.

— И что дальше? — спросил он, стараясь, чтобы в голосе звучало раздражение, которого он не чувствовал. Он только что провел самую немыслимую ночь в своей жизни с самой немыслимой на свете женщиной, да к тому же эта женщина целиком принадлежит ему. Его жена. Принадлежит ему одному. Никто не будет обладать ею. Эта мысль опьяняла. Миллион странных, нежных, возвышающих ощущений пронизывали его тело, будоражили его душу. Он обнял ее бедра и улыбнулся, глядя в ее потемневшие глаза. Ничто не могло испортить ему настроение. — И что дальше? — повторил он.

— Прошлой ночью… — начала она и смолкла, пронзив его убийственный взглядом.

Он еще шире ухмыльнулся и ткнулся носом ей в шею.

— Черт побери, прекратите, Бретт! Я говорю серьезно!

— Я тоже, радость моя, — сказал он и одним ловким, неожиданным движением повалил ее на себя. — Ведь у нас медовый месяц, — промурлыкал он.

На глаза Сторм навернулись слезы,

Ему вдруг стало страшно.

— Сторм, в чем дело?

Он был в ужасе оттого, что одно лишь упоминание о медовом месяце могло вызвать у нее слезы. Но как он мог подумать, что одна проведенная с ним ночь могла переменить ее? Он совсем забыл, что она его презирала. Одной ночи недостаточно, чтобы изменить мнение его упрямой жены.

— Мне не нравится, когда со мной обращаются как со шлюхой, Бретт, — гневно заявила она, но при этом хлюпала носом, и он понял, что она очень обижена.

Бретт уселся и утешающе обнял ее:

— Ты это о чем, chere? — Он говорил негромко и ласково. Его палец смахнул катившуюся по ее щеке слезинку.

— Ты такое говорил мне, — прошептала она, словно боясь, что их услышат.

— И что же?

— Никакой мужчина не станет говорить жене такие вещи, которые ты говорил. — Она вспыхнула. Он вдруг понял и еле удержался от смеха.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю, и все.

Он погладил ее по щеке:

— Милая моя, но ведь ночью тебе все это вроде нравилось. — Он не мог сдержать улыбки. Она отвернулась.

— Нет, Сторм, смотри на меня. Все, что мы с тобой делаем вместе, — правильно, если мы оба хотим этого и получаем от этого удовольствие.

Она с сомнением посмотрела на него.

— Я хочу доставлять тебе радость. Я хочу, чтобы ты ощущала такой же подъем, как и я. — Он сжал в ладонях нежную грудь, потирая пальцем сосок. — Мы женаты. Никакая ты не шлюха. Ты — моя жена. Ничего нет плохого в том, чтобы играть в постели, если это увеличивает наслаждение. Поверь мне. — Голос его дошел до шепота.