— В чем наиболее по-детски ведет себя женщина, первой сестрой которой вы хотите стать? — спросила Монаэлле.

Это было уже проще, не так страшно. Илэйн даже улыбнулась, отвечая. Авиенда усмехнулась в ответ, мрачное выражение пропало с ее лица. Снова плетения спрятали ото всех их слова, а затем освободили разом, голоса со звучащим в них смехом.

«Авиенда не позволяет мне научить ее плавать. Я пыталась. Она не боится ничего на свете, но не решается зайти в воду, если там глубже, чем в ванне».

«Илэйн уплетает сладости обеими руками как ребенок, который скрылся с материнских глаз. Если она продолжит в том же духе, то вскоре растолстеет как свинья».

Илэйн подскочила. Уплетает? Уплетает? Она лишь пробовала их на вкус, и сейчас, и раньше. Всегда только пробовала. Растолстеет? И почему это Авиенда на нее уставилась? Отказываться войти в воду глубже, чем по колено, было ребячеством.

Монаэлле закашлялась, прикрыв рот ладонью, но Илэйн показалось, что та скрывает улыбку. Некоторые Хранительницы Мудрости рассмеялись, не таясь. Над глупостью Авиенды? Или над ее… уплетанием?

Монаэлле сумела восстановить самообладание, поправив ниспадающие на пол юбки, но в голосе ее еще слышалось скрываемое веселье:

— В чем более всего вы завидуете женщине, первой сестрой которой хотите стать?

Несмотря на требование говорить правду, Илэйн могла бы уклониться от прямого ответа. Правда выплывала наружу, стоило ей подумать об этом хладнокровно, но ко времени испытания она сумела отыскать нечто меньшее, не такое неприятное для них обеих и вполне подходящее в качестве ответа. Возможно. Но то, что она кокетничает с мужчинами и выставляет напоказ грудь! Ну, может она и кокетничала, но Авиенда-то разгуливала перед не знающими, куда глаза девать, слугами в чем мать родила и, похоже, их вовсе не замечала! А она еще и уплетает сладости, так? Растолстеет как свинья? Она открыла рот, и слова ее канули в ничто, плетения поглотили их, спрятали горькую правду, что в них звучала. В зловещей тишине Илэйн видела, как двигаются губы Авиенды, и когда они обе замолчали, слова их обрели свободу вместе.

«Авиенда побывала в объятиях мужчины, которого я люблю. Я не была никогда, может, никогда и не буду, и от этого мне хочется рыдать!»

«Илэйн принадлежит любовь Ранда ал'Т… Ранда. Сердце мое разрывается от желания, чтобы он полюбил меня, но не знаю, произойдет ли это когда-нибудь».

Илэйн вглядывалась в непроницаемое лицо Авиенды. Так та завидует, что Ранд ее любит? Притом, что этот мужчина избегает ее словно чесоточную? Больше ни о чем подумать она не успела.

— Изо всех сил ударь ее по лицу, — бросила Авиенде Тамела, убирая руки с ее плеч.

Виендре легонько сжала плечи Илэйн:

— Не пытайся защищаться. — Ну, уж этого можно было и не говорить! Конечно. Авиенда не станет…

Моргая, Илэйн попробовала подняться с ледяных плит пола. Осторожно пощупав щеку, она поморщилась от боли. Наверняка след от ладони останется на весь день. Эта женщина не обязана была бить ее с такой силой.

Все ждали, пока она снова встанет на колени, а затем Виендре придвинулась к ней:

— Изо всех сил ударь ее по лицу.

Что ж, она не собирается бить Авиенду по уху. Она не собиралась — ее рука нанесла удар со всей силы, сбив Авиенду с ног; та проехалась на животе по полу почти до Монаэлле. Ладонь у Илэйн болела теперь ничуть не меньше щеки.

Авиенда привстала с пола, помотала головой и, пошатываясь, вернулась на свое место. И Тамела сказала:

— Ударь ее другой рукой.

На этот раз Илэйн проделала путь по полу почти до самых коленей Эмис, голова у нее звенела, обе щеки пылали. И когда она вновь встала на колени напротив Авиенды, когда Виендре велела ей ударить, она вложила в пощечину вес всего тела, так что едва не упала на пол вместе с Авиендой.

— Можете идти теперь, — произнесла Монаэлле. — Мужчины обычно уходят, на этом месте, если не раньше. Многие женщины тоже. Но если любовь ваша еще сильна, и вы готовы продолжить, — тогда обнимитесь.

Илэйн рванулась к Авиенде, и в тот же миг та бросилась к ней; обе чуть не упали вновь. Они уцепились друг за дружку. Илэйн чувствовала, как их глаз ее льются слезы, и понимала: Авиенда тоже плачет.

— Прости меня. Прости, Авиенда, — горячо шептала Илэйн, и в ответ слышала такие же слова.

Фигура Монаэлле над ними, слышится голос: «Не раз еще вы будете испытывать гнев друг на друга, дадите волю жестоким словам, но всегда помните, что ударами вы уже обменялись. И у каждой причина была не лучше, чем у другой. Пусть же пощечины эти станут всеми, что вы захотите дать. У вас тох друг к другу, тох, который не может быть выплачен, и вы не станете пытаться это сделать. Каждая женщина имеет такой долг к своей первой сестре. Ныне вы возродитесь вновь».

Ощущение саидар в комнате менялось, но Илэйн не могла понять как, даже если бы и хотела. Свет меркнул, как будто лампы уносились прочь. Чувство того, что она обнимает Авиенду, уменьшилось. Звуки замирали. Последним, что она услышала, были слова Монаэлле: «Вы возродитесь вновь». Все исчезло. Сама она исчезла. Она перестала существовать.

Какое-то ощущение. Она не осознавала себя, не было мыслей, но она чувствовала. Звук. Плавный звук пронизывал все вокруг. Приглушенное журчание и далекий грохот. И над всем остальным — размеренный стук. Тук-тук. Тук-тук. Она не знала удовольствия, но она была довольна. Тук-тук.

Время. Она не знала о времени, и все же прошли века. Звук был внутри нее, звук был ей самой. Тук-тук. Такой же звук, такой же ритм, как и другой. Тук-тук. И из другого места, ближе. Тук-тук. И снова другой. Тук-тук. Тот же звук, то же биение, что и ее. Вовсе не другой, тот же самый; звуки были одним. Тук-тук.

Минула вечность в этой пульсации, все время, что когда-либо было. Она ощущала другую, которая была ей. Она могла чувствовать ее. Тук-тук. Она пошевелилась, она и та, другая, что была ей. Они скорчились друг против друга, переплелись вместе. Тук-тук. Иногда во тьме был свет, тусклый и недоступный зрению, однако яркий для той, что знала лишь темноту. Тук-тук. Она открыла глаза, чтобы посмотреть в глаза другой, которая была ей, и вновь закрыла их, довольная. Тук-тук.

Изменение, внезапное, потрясающее ту, которая никогда не знала перемен. Сжатие. Тук-тук. Тук-тук. То приятное биение стало быстрее. Конвульсивное сжатие. Снова. И снова. Все сильнее. Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук!

Внезапно, другая, которая была ей, ушла. Она осталась одна. Она не знала страха, но она была напугана и одна. Тук-тук-тук-тук! Сжатие! Сильнее прежнего! Сдавливающее, сокрушающее ее. Она бы закричала, если бы знала, как это делается, если бы знала, что такое крик.

А после был ослепляющий свет, полный кружащих сполохов. Она обрела вес; до этого она никогда не ощущала веса. Режущая боль внутри. Что-то щекотало ногу. Что-то щекотало спину. Сперва она не понимала, что надрывный крик исходил от нее самой. Она слабо дернулась, пошевелила руками, ногами, которые не знали, как им двигаться. Она лежала на чем-то мягком, однако более жестком, чем все, что ощущала прежде, если не считать воспоминаний о другой, которая была ей и которая ушла. Тук-тук. Тук-тук. Звук. Тот же самый звук, то же биение. Неосознанное царило одиночество, но была также и удовлетворенность.

Память возвращалась медленно. Она подняла голову с женской груди и взглянула в глаза Эмис. Да, Эмис. Покрытая испариной и с усталостью в глазах, но улыбающаяся. И она — Илэйн; верно, Илэйн Траканд. Но было теперь и еще что-то. Не похожее на узы Стража и все же чем-то напоминающее их. Менее отчетливое, однако более величественное. Голова закружилась, когда она медленно повернулась, чтобы взглянуть на другую, которая была ей. Взглянуть на Авиенду, голова которой покоилась на другой груди Эмис, Авиенду со слипшимися волосами и блестящим от пота телом. Радостно улыбающуюся. Смеясь и плача одновременно, они сжали друг друга в объятии столь крепком, словно желали не расставаться никогда более.

— Это моя дочь Авиенда, — сказала Эмис, — а это моя дочь Илэйн, родившаяся в тот же день и час. Пусть всегда они защищают друг друга, поддерживают друг друга, любят друг друга. — Она засмеялась мягко, устало, нежно. — Ну а теперь, может кто-нибудь принесет нам одежду, пока мои новые дочери и я не замерзли насмерть?

Но перспектива замерзнуть насмерть Илэйн в тот момент не волновала. Смеясь сквозь слезы, она прижимала к себе Авиенду. Она нашла свою сестру. Свет, она нашла свою сестру!

Тувин Газал пробудилась от звуков тихого спора: что-то негромко говорили ходящие взад-вперед женщины. Лежа на своей жесткой койке, она не без сожаления вздохнула. Ее руки, сжимающиеся на горле Элайды, оказались всего лишь приятным сном. Реальностью же была маленькая комнатка со стенами из грубого полотна. Чувствовала она себя словно истончившейся, опустошенной от постоянного недосыпания. Но сейчас она явно заспалась — на завтрак времени не будет. Неохотно, она откинула одеяла. Это здание раньше было небольшим складом, с толстыми стенами и тяжелыми стропилами, нависающими над головой, но тепла оно не сохраняло. Дыхание ее превращалось в пар, морозный утренний воздух проник сквозь сорочку прежде, чем она спустила ноги на жесткий дощатый пол. Даже если она и подумывала о том, чтобы остаться в постели, имеющихся распоряжений никто не отменял. Грязные узы Логайна делали неповиновение невозможным, не важно как часто не хотела она повиноваться.

Все время она старалась думать о нем просто как об Абларе, или на худой конец как о мастере Абларе, но всегда это был Логайн, который вторгся в ее разум. Печально известное имя. Логайн, Лжедракон, вдребезги разгромивший армии родного Гэалдана. Логайн, проложивший себе дорогу сквозь те немногие силы Алтары и Муранди, которые имели достаточно мужества, чтобы попытаться остановить его, пока он не начал представлять угрозу для самого Лугарда. Логайн, усмиренный, но каким-то образом снова обретший способность направлять и посмевший установить свое омерзительное плетение саидин на Тувин Газал. Какая жалость, что он не приказал ей прекратить думать! Она могла чувствовать его, в дальнем уголке сознания. Он был там всегда.

На секунду она с силой зажмурилась. Свет! Все эти годы изгнания и опалы ферма госпожи Довиль казалась самой Бездной Рока, когда к избавлению вел лишь один немыслимый путь — стать преследуемой всеми отступницей. Но не прошло и недели после поимки, как она поняла, что ошибалась. Бездной Рока было это. И отсюда не спастись. Сердито, она тряхнула головой и пальцами оттерла блеснувшую на щеках влагу. Нет! Как-нибудь, но она сбежит, сбежит хотя бы настолько, чтоб достало времени сомкнуть руки на горле Элайды. Как-нибудь.

Помимо кровати в комнате почти не было мебели, но даже так места для движения оставалось немного. Поясным ножом сколов лед с желтого кувшина на умывальнике, она набрала в таз воды и направила Силу, чтобы согреть ее. Источник она не отпускала до тех пор, пока над водой не начали виться усики пара. Направлять для этой цели было позволено. Для этой — и никакой больше. Действуя механически, она почистила зубы с солью и содой, затем из стоящего около койки деревянного сундучка вынула свежую сорочку и чулки. Доставать свое кольцо, спрятанное в самом низу маленького бархатного мешочка, она не стала. Еще один приказ. Все остальные ее вещи лежали здесь, все кроме бумаг. Какая удача, что они пропали, когда ее схватили. Последней деталью интерьера была вешалка, на которой висели ее платья. Не утруждая себя особенным выбором, она взяла одно, бездумно надела и, вооружившись гребнем и щеткой, занялась прической.

Но когда она разглядела свое отражение в дешевом, искривленном зеркале умывальника, отделанная слоновой костью щетка замерла. Тяжело задышав, она опустила руку — щетка упала рядом с гребнем. Платье, которое она выбрала, было толстым, из прекрасно сотканной шерсти, но темно-красного цвета и без единого украшения, так что казалось почти черным. Черным, как мундиры Аша'манов. Искаженное отражение уставилось на нее, презрительно кривя губы. Она уже сдалась — вот, что означал сделанный ею выбор. Не колеблясь, она схватила серый плащ, отороченный мехом куницы.

Когда она откинула полотнище, загораживающее выход, там уже были сестры — около двадцати в длинном коридоре, тянувшемся вдоль разделенных холщовыми перегородками комнат. Тут и там немногие женщины вели приглушенные разговоры, но большинство избегало смотреть друг на друга, даже если они были из одной Айя. Да, страх имел место, но гораздо сильнее стыд покрывал краской лица. Акоура, крепко сбитая Серая, уставилась на руку, где обычно носила кольцо. Десандре, стройная Желтая, прятала кисть правой руки подмышкой.

При появлении Тувин негромкие разговоры замерли. Кое-кто откровенно уставился на нее. Включая Дженаре и Лемай из ее собственной Айя! Десандре пришла в себя настолько, чтобы холодно повернуться к ней спиной. За два дня одетые в черное монстры схватили пятьдесят одну Айз Седай, и пятьдесят из них винили в этом Тувин Газал, будто Элайда а'Ройхан никакого отношения к постигшей их катастрофе не имела. Если бы не вмешательство Логайна, они бы утолили свою жажду мести в первую же проведенную здесь ночь. Она не испытывала благодарности к нему за то, что он остановил их и заставил Карниель Исцелить рубцы от ремней и синяки, оставленные ударами кулаков и ног. Будь ее воля, она бы скорее позволила им забить себя до смерти, чем быть ему обязанной.

Накинув на плечи плащ, она гордо прошествовала по коридору и вышла навстречу бледному рассвету, подстать ее неясному настроению. Руки дрожали, когда она натягивала шерстяной капюшон, погрузивший лицо в темноту. Ни один человек, посмевший тронуть Тувин Газал, не отделался просто так. Даже госпожа Довиль, которая сломала ее гордость, за несколько лет добившись видимой покорности, узнала об этом, когда подошло к концу время ее ссылки. Она им еще покажет. Покажет им всем!

Дом, который она делила с остальными, находился на самом краю большой деревни, но деревня эта не была обычной. Поселок Аша'манов. Как говорили, в других местах земля была отведена для возведения зданий, которые посрамят своим размером Белую Башню, но большинство жило именно здесь. На таких же широких, как в Тар Валоне, улицах стояли пять каменных казарм, каждая для сотни солдат Аша'манов. Благодарение Свету, они еще не были заполнены до конца, но рядом строились такие же, многие были уже готовы для настила соломенных крыш. Почти дюжина небольших зданий предназначались для Посвященных — в каждом из них могло жить до десяти человек. Продолжали строить и такие дома. А вокруг было беспорядочно разбросано чуть ли не две сотни домиков, подобные которым можно увидеть в любой деревне. Там жили некоторые из женатых мужчин и семьи остальных.

Мужчины, которые могли направлять Силу, не пугали ее. Один раз, когда она позволила себе удариться в панику, не в счет. Однако пять сотен мужчин, способных направлять, были как застрявший между зубами осколок кости. Пять сотен! И они умели Перемещаться, по крайней мере, некоторые из них. Крайне острый осколок. Но не это пугало ее, — пробираясь через лес милю-другую, она вышла к стене.

Нигде не была закончена стена, ни в одном месте не была она выше двенадцати — пятнадцати футов, ни одна башня или бастион не были достроены до конца. В некоторых местах она даже могла бы перелезть через черные каменные блоки, если бы не полученный приказ не пытаться бежать. Хотя стена тянулась на восемь миль, она верила Логайну, сказавшему как-то, что ее начали строить меньше трех месяцев назад. Логайну незачем было бы утаивать правду — отпускать ее он не собирался. Он называл стену пустой тратой времени и сил и, возможно, так оно и было, но один ее вид заставлял Тувин стучать зубами. Всего три месяца. Создана с помощью Силы. Мужской половины Силы. Когда она думала об этой черной стене, то словно видела неумолимую силу, которую не остановить, лавину черного камня, обрушивающуюся вниз, чтобы погрести под собой Белую Башню. Что, конечно, невозможно. Тем не менее, когда она не грезила о смерти Элайды, она думала об этом.

Ночью был сильный снегопад, и снег покрывал тяжелым белым одеялом каждую крышу, но выбирать дорогу на широких улицах не было нужды — они были расчищены учениками еще до восхода солнца. Те использовали Силу во всем — от уборки мусора до чистки одежды! Одетые в черное мужчины спешили по улицам, еще больше выстраивалось в линию перед казармами на перекличку. Мимо проходили тепло одетые против жестоких холодов женщины, спокойно идя с корзинами в кладовые или с ведрами к ближайшему колодцу, хотя как могли они по своей воле оставаться тут, зная, кем являются их мужья, было выше понимания Тувин. Еще невероятнее казалось то, что по улицам тут и там бегали дети, прямо вокруг способных направлять мужчин, крича и смеясь, с гиканьем бросаясь снежками, играя с куклами или собаками. Одним своим видом они еще больше подчеркивали окружающее их зло.

Навстречу ей, вверх по улице двигался конный отряд. За то короткое время, что она провела здесь — неужели действительно короткое? — она не заметила ни одного верхового: повозки и фургоны рабочих не в счет. Никого, подобного тем, кого она видела перед собой сейчас! Пятеро в черной одежде сопровождали дюжину всадников в красных куртках и плащах Гвардейцев Королевы, впереди них ехали две светловолосые женщины. Одна в красно-белом плаще, подбитым черным мехом, но другая… Брови Тувин изумленно взметнулись вверх. Другая была одета в зеленые шаровары, подобные тем, которые носили в Кандоре, и куртку со знаками отличия Капитана-Генерала Гвардии. На красном плаще красовались даже золотые банты! Может быть, она ошиблась? У этой женщины были бы большие неприятности, повстречайся она с настоящими гвардейцами.

Каждый раз, когда всадники равнялись с группой людей в черном, едущий впереди отряда мужчина, кричал: «Аша'маны, шаг вперед!» — и каблуки дружно чеканили по замерзшей земле, тогда как остальные застывали подобно каменным изваяниям.

Глубже натянув капюшон, чтобы скрыть лицо, Тувин отошла к краю улицы, притаившись за углом одного из небольших каменных зданий. Бородатый мужчина средних лет вышел наружу, но, бросив на нее недоуменный взгляд, прошел мимо, не замедлив шага. На его высоком воротнике блеснул значок — серебряный меч.

Осознание того, что она сделала, словно окатило ее ледяной водой, она едва не всхлипнула. Теперь ни один из приезжих ее лица не увидит, даже если среди них и найдется знающий, что оно означает. А если, вопреки всему, одна из этих женщин может направлять, то она пройдет слишком далеко, чтобы почувствовать подобную способность в Тувин. Изо всех сил стараться не подчиниться Логайну, а затем, даже не задумываясь, делать все зависящее, чтобы выполнить его приказания!

С вызовом она остановилась и повернулась к всадникам. Руки бессознательно рванулись к капюшону, будто желая проверить, закрывает ли он лицо, но она заставила их опуститься. Просто смехотворно. Она знала Аша'мана, возглавляющего отряд, по крайней мере, видела его раньше, грузного мужчину средних лет с блестящими черными волосами, вкрадчивой улыбкой и пронзительным взглядом. Однако другие были ей не знакомы. Что же тогда она надеется этим выиграть? Переговорить с кем-нибудь из приезжих ни за что не удастся. Пусть даже эскорт исчезнет, все равно она не сможет подойти достаточно близко для того, чтобы передать сообщение: ведь ей запрещено позволять кому-нибудь из внешнего мира узнать о присутствии здесь Айз Седай!

Предводитель отряда выглядел так, будто то, чем ему приходилось заниматься, вызывало у него непреодолимую скуку. Он едва утруждал себя тем, чтобы рукой в перчатке прикрывать зевки. -… Когда мы закончим здесь, — говорил он, проезжая мимо Тувин, — я покажу вам Мастеровую Башню. Она будет гораздо больше этой. У нас тут есть мастера на все руки — каменщики, плотники, кузнецы и даже менестрели. Так что мы можем сделать все, что нам нужно, Леди Илэйн.

— Кроме репы, — послышался высокий голос одной из женщин, а другая рассмеялась.

Тувин вздрогнула. Она смотрела, как всадники удаляются прочь, сопровождаемые выкриками приказов и стуком каблуков. Леди Илэйн? Илэйн Траканд? Младшая из той пары, насчет которой у нее имелись строгие указания. Элайда не объясняла, почему так страстно жаждет заполучить в свои руки сбежавшую Принятую, пусть даже ту, которая может стать королевой, но каждая сестра, покидавшая Башню, знала, что ей делать при встрече с девчонкой. Будь крайне осторожна, Илэйн Траканд, думала Тувин, Я — не Элайда, которая удовольствуется твоей поимкой.

Размышляя, как бы использовать присутствие здесь этой девушки, она внезапно была захвачена ощущениями, пришедшими из дальнего уголка сознания. Слабое удовлетворение и нарастающая готовность к действию. Логайн закончил свой завтрак. Вскоре он выйдет наружу, и она должна быть там.

Ее ноги пустились в бег, прежде чем она успела это осознать. В результате платье закрутилось вокруг ног, и она тяжело рухнула на землю — дыхание вышибло из груди. Ярость охватила ее, но она вскочила на ноги и, не задерживаясь даже для того, чтобы отряхнуть пыль, облепившую платье выше колен, помчалась дальше, сзади хлопал от ветра плащ. Хриплые оклики мужчин преследовали ее, смеющиеся дети показывали пальцами, когда она пробегала мимо.

Вдруг ее окружила рычащая свора собак, каждая норовила ухватить ее зубами за пятки. Тувин подпрыгнула и завертелась на месте, стараясь ударами ног отогнать их, но те не отставали. Она едва не завопила от переполнявшего ее яростного отчаяния. Собаки всегда были источником беспокойства, а она не может направить ни искорки, чтобы прогнать их. Внезапно серая псина схватила зубами развевающийся край платья и с силой потянула на себя. Паника захлестнула все остальные чувства. Если она упадет снова, стая разорвет ее на куски.

Тяжелая корзина с силой ударила тащившую ее собаку, заставив ту отскочить в сторону и выпустить свою жертву. Корзину держала в руках женщина в коричневом шерстяном платье. С криком она крутанула свое оружие и врезала по ребрам пестрой дворняге — та с визгом умчалась прочь. Тувин в изумлении застыла на месте и тут же была вынуждена отпрыгнуть в сторону, спасаясь от собаки, которая вцепилась ей в левую ногу, разодрав чулок и оторвав лоскут кожи. Со всех сторон ее окружали женщины, молотящие животных тем, что подвернулось под руку.

— Ступай своей дорогой, Айз Седай, — бросила ей худая женщина с проседью в волосах. Она замахнулась прутом на пятнистого пса и добавила:

— Больше они тебя не тронут. Сама я предпочитаю кошек, но они теперь мужа не выносят. Иди же.

Тувин не стала задерживаться, чтобы поблагодарить нежданных спасительниц. Она бросилась бежать дальше, а в голове ее бешено крутились мысли. Та женщина знала. А значит, знали все. Но передавать сообщений они не стали бы, так же как и помогать побегу, — нет, коли они решили остаться здесь сами. Нет, если поймут, чему именно они помогают. А так и случится.

Лишь около самого дома Логайна, одного из немногих в самом низу узкой улочки, она замедлила бег и пошла шагом, на ходу поспешно поправляя платье. Восемь или девять мужчин в черных мундирах ожидали снаружи, некоторые совсем молодые, почти мальчишки, другие — люди в летах, но самого Логайна пока не было видно. Она по-прежнему могла чувствовать его, ощущать его сосредоточенность. Может быть, он читает. Она двинулась вперед неторопливым шагом, с чувством собственного достоинства. Айз Седай — до корней волос, невозмутимая независимо от обстоятельств. Она почти заставила себя забыть о том, как удирала от собак.

Дом, в котором поселился Логайн, не переставал изумлять ее. Меньше его не нашлось бы на всей улице. Обычный деревянный домик в два этажа, дверь, выкрашенная в красный цвет, и даже ставни на окнах выглядят покосившимися. Простые занавески не дают увидеть то, что внутри, но само стекло настолько мутное, что отодвинь их — и все равно ничего не разглядишь. Пожалуй, здесь мог бы жить не слишком преуспевающий хозяин лавки, но уж никак не один из самых известных людей во всем мире.

Мимолетно, она удивилась, почему нет Габрелле — другой сестры, связанной узами с Логайном; та получила такие же инструкции, как и она, и до сих пор всегда оказывалась здесь первой. Габрелле, похоже, с радостью ухватилась за выпавшую возможность изучать Аша'манов, — по-видимому, собиралась написать об этом в какой-нибудь книге. Будь их воля, Коричневые, без сомнения, писали бы обо всем, что видели. Тувин выбросила Габрелле из головы. Хотя, если та все-таки умудрится опоздать, надо будет узнать, как ей это удалось. А ей сейчас и самой есть, что изучать.

Люди, собравшиеся перед красной дверью, взглянули на нее, но никто не произнес ни слова. И никакой враждебности. Они просто ждали. Плащей никто из них не носил, хотя от дыхания перед лицами клубились облачка пара. Все собравшиеся здесь были Посвященными — с серебряными мечами на воротниках.

Так было каждое утро, когда она являлась сюда для доклада, хотя мужчины часто менялись. Некоторых она знала, но редко что-то, кроме имен. Эвин Винчова, смазливый тип, который участвовал в ее поимке, прислонился спиной к стене, вертя в руках обрывок тетивы. Донэло Сандомер — уж не выдуманное ли имя? — с грубым фермерским лицом, но аккуратно подстриженной бородкой, пытался принять скучающий вид, который, как он видно думал, подобает настоящему лорду. Андрол Генхалд, мощного сложения тарабонец, хмурящий в раздумье тяжелые брови, сложил руки за спиной. Хотя он и сбрил усы, но на пальце носил сверкающую золотом печатку, что выдавало в нем неопытного новичка. Мезар Курин, доманиец с сединой в висках, теребил пальцами серьгу в левом ухе — а вот этот как раз может оказаться каким-нибудь мелким лордом. Она составляла в уме четкий список имен и лиц. Рано или поздно, но на этих людей пойдет охота, и тогда пригодится каждая мелочь, которая поможет их найти.

Внезапно, красная дверь распахнулась, и мужчины выпрямились, но наружу вышел отнюдь не Логайн.

В изумлении Тувин заморгала, затем, даже не попытавшись скрыть отвращения, встретила взгляд зеленых глаз Габрелле. Проклятая связь с Логайном не оставляла сомнений в том, чем он занимался этой ночью, — она боялась, что вообще не сможет заснуть! — но даже в самом страшном сне она бы не заподозрила Габрелле. Кое-кто из мужчин выглядел таким же пораженным, как и она. Некоторые пытались скрыть улыбки. Курин открыто ухмыльнулся и большим пальцем пригладил свои тонкие усы.

Смуглокожая женщина даже не сочла приличным принять смущенный вид. Слегка вздернув подбородок, она вызывающе принялась поправлять темно-синее платье, словно специально извещая всех о том, что только что его надела. Накинув на плечи плащ, она завязала тесемки и направилась к Тувин, двигаясь так безмятежно, как будто вернулась в Башню.

Тувин схватила ее за руку и, оттащив подальше от мужчин, яростно прошептала:

— Пусть мы и попали в плен, Габрелле, это еще не причина, чтобы вот так сдаваться. Особенно грязной похоти Аблара! — Никакого впечатления ее слова не произвели — эта женщина и не подумала смутиться! И тут новая мысль пришла Тувин на ум. Ну конечно. — Он что… приказал тебе?

На лице Габрелле промелькнула усмешка, она высвободила руку:

— Тувин, уже через два дня я поняла, почему должна буду «сдаться его грязной похоти», как ты это называешь. И я считаю везением, что всего четыре дня мне потребовалось на то, чтобы соблазнить его. Вы, Красные, можете не знать об этом, но мужчины любят поговорить. Все, что нужно делать, — это просто слушать, хотя бы сделать вид, что слушаешь, — и не успеешь оглянуться, как он расскажет тебе обо всей своей жизни. — Она задумчиво сдвинула брови, лоб пробороздили тонкие морщинки, и усмешка, кривившая губы, пропала:

— Хотела бы я знать, похоже ли это на то, что чувствует обычная женщина?

— Что похоже и на что? — потребовала Тувин. Габрелле что шпионила за ним? Или просто пыталась собрать побольше материала для своей книги? Нет уж, в такое она ни за что не поверит: даже для Коричневых это представлялось немыслимым! — О чем ты?

Казалось, это задумчивое выражение никогда не покидало лица Габрелле:

— Я ощущала себя… беспомощной. О, он был нежен, но раньше я никогда не задумывалась, какие у мужчины сильные руки, а направить я ведь не могла ни на волосок. Он… не принуждал меня, нет. Просто… был сильнее, и я это знала. Странно, но я почувствовала себя… более живой.

При этих словах Тувин вздрогнула. Да Габрелле просто не в своем уме! Она открыла рот, собираясь сообщить ей об этом, но так ничего и не сказала, потому что из дома, наконец, вышел Логайн, захлопнув за собой дверь.

Он был очень высок, выше любого из собравшихся здесь мужчин, с темными волосами, падающими на широкие плечи и обрамляющими лицо, казавшееся Тувин образцом высокомерия. На высоком воротнике был прицеплен серебряный меч и этот нелепый змей с лапами. Пока остальные собирались вокруг него, он поймал взгляд Габрелле и улыбнулся ей. Эта бесстыдница улыбнулась в ответ, и Тувин вновь передернуло. Надо же, более живой. Нет, та и вправду свихнулась!

Как и всякое утро, мужчины начали доклады. Тувин не понимала всего, что они говорили, но запоминала каждое слово.

— Я нашел еще двоих, кто, похоже, заинтересовался тем новым методом, которым Исцелила тебя эта Найнив, — хмуро говорил Генхалд, — но один из них может Исцелять только тем способом, о котором мы знали всегда, а другой хотел знать больше, чем я мог ему рассказать.

— Ты и не мог рассказать больше того, что знаю я сам, — ответил Логайн. — Госпожа Найнив немного мне объясняла из того, что делала, оставалось лишь пытаться связать воедино то, что я слышал из разговоров других сестер. Сделаем, что сможем. Посеем семена и будем ожидать всходов. — Вслед за Генхалдом согласно кивнули несколько мужчин.

Что-то из сказанного привлекло внимание Тувин. Имя, которое назвал Логайн. Найнив ал'Мира. После возвращения в Башню она часто слышала его. Найнив была другой сбежавшей Принятой, и в приказе Элайды во что бы то ни стало схватить ее крылось явно нечто большее, чем просто желание вернуть беглянку.