— Джафар… — пролепетала она, не помня себя.

— Нет, Эхереш. Еще нет.

Эхереш . Непокорная. Он осыпал ее любовными словечками, становившимися с каждым годом все более цветистыми и нежными: гордость моего сердца… солнце моей жизни, обожаемая роза… Но его любимым обращением по-прежнему оставалось «Эхереш». Она, бывало, давала ему причины так называть себя, но теперь такое случалось все реже. Возможно, потому, что Джафар, со своей стороны, не часто давал ей причины противоречить ему. Ни один мужчина не мог быть более внимателен к ее желаниям. Ни один мужчина не мог быть более чудесным мужем, более восхитительным любовником.

Говоря по правде, Алисон и сама изменилась. Стала мягче, возможно, не настолько, чтобы называть мужа «господином», но иногда все же целовала на людях руки Джафара, как это делают берберские женщины, желая выказать уважение мужу.

Она и теперь поцеловала бы его руки, эти волшебные, умелые, сильные руки, но Джафар не позволял ей шевельнуться. Вынужденная лежать спокойно, она могла лишь стонать и беспомощно цепляться за стеганое покрывало, пока Джафар наслаждался своим излюбленным способом пытки, — еще раз убеждаясь, сколькими способами и как сильно может возбудить ее.

Он осыпал Алисон чувственными ласками, наслаждаясь ею, словно старым крепким вином, сходя с ума от пламенных прикосновений, и вскоре она, потеряв голову, выгнулась навстречу его жадным губам. Тихие крики наполнили комнату.

Только тогда Джафар, удовлетворенно улыбнувшись, почти сорвал оставшуюся одежду с Алисон и начал раздеваться сам.

Все еще содрогаясь в последних конвульсиях экстаза, Алисон не сводила затянутых дымкой наслаждения глаз с мужа, восхищаясь скульптурными линиями его тела, способная думать лишь о грядущем блаженстве. Он снова и снова станет брать ее, с неукротимым пылом, а она будет отвечать безумным исступлением, забыв обо всем. Так было всегда между ними: буйство чувств и ощущений, радость жизни и горячая любовь.

И когда наконец Джафар остался обнаженным, во всем своем гордом великолепии, Алисон с готовностью протянула ему руки. И когда он лег на постель, легко, одним толчком, войдя в колыбель ее женственности, Алисон удовлетворенно вздохнула. Обхватив ногами его бедра, она приняла мужа в свое тело еще глубже, впитывая дар мужской силы, стискивая, словно тугими ножнами, напряженный стальной клинок.

— Госпожа моего сердца, — шепнул Джафар, жадно глядя на жену пылающими глазами, начиная сладостный настойчивый ритм, который унесет их в рай для двоих, на радужное облако, куда могут попасть лишь влюбленные.

— Да… — прошептала в ответ Алисон, отдаваясь его ласкам со всей страстью пылко любящей женщины.

— Да! — вскрикнула она мгновение спустя, выражая в крике ослепительное счастье, переполняющее сердце.

Примечания