Глава 13

Она потерпела неудачу. Эта мрачная, неопровержимая правда преследовала Алисон все нескончаемые дни медленного выздоровления.

Сознание собственного провала изнуряло сильнее любой лихорадки. Она постоянно плакала и все время хотела пить. Тело ныло от долгого пребывания в постели, но дух был угнетен куда больше. Сознание вины и страх убивали Алисон. Эрве погибнет из-за нее. Дядя Оноре, конечно, отправится на поиски, и берберская пуля поразит его храброе сердце или арабская сабля пронзит насквозь.

Не в силах посмотреть в глаза истине, девушка словно погрузилась в оцепенение. Дни перетекали в ночи, снова наступал рассвет, но Алисон не могла стряхнуть с себя ощущение ужасной пустоты, лишавшее желания жить. Все, что произошло в последние дни, начиная с попытки побега и появления Джафара, казалось нереальным, фантастичным, словно произошло во сне.

Девушка знала, что Джафар заботится о ней, требовал, чтобы она ела, сам кормил отборными кусочками, заставлял пить фруктовый сок и обмывал горящее тело прохладной водой, а когда Алисон была слишком слаба, чтобы шевельнуться, одевал ее и раздевал нежно, как ребенка.

Полная зависимость от Джафара и беспомощность лишь усиливали отчаяние. Ее жизнь спасена человеком, которого она поклялась ненавидеть!

Она не обращала внимания на гостей, приходивших навестить больную. Тагар просиживала с ней по нескольку часов каждый день, старалась развлечь, но все попытки доброй женщины завязать беседу были напрасны — Алисон почти не отвечала. Злосчастный Сафул точно выразил собственные мысли Алисон, когда пришел повидать ее. Она не слишком сильно ударила его по голове в тот вечер — пострадали лишь его гордость и честь, поскольку Джафар освободил его от обязанностей стража и назначил трех других воинов на его место. Слишком горько было Сафулу сознавать, что он не оправдал доверия повелителя.

— Моя душа темна и мрачна, — сказал он ей по-берберски, дожидаясь, пока Махмуд старательно переведет его слова.

Алисон устало опустила ресницы, слишком измученная и несчастная, чтобы беспокоиться о чьей-то душе, даже своей собственной. Особенно собственной.

Только Махмуд, надо отдать ему должное, пытался развеселить девушку. Он даже принес ручную ящерицу, всю в черных полосках, которую называл «песчаной рыбой».

— Смотрите, госпожа, я заставлю ее танцевать! — Ящерица действительно танцевала, за что и была вознаграждена жирной мухой. В других обстоятельствах Алисон уговорила бы мальчика освободить несчастное создание, поскольку считала, что грешно держать в заточении живое существо. Но Махмуд, очевидно, нежно любил уродливую рептилию, вероятно, потому, что она в отличие от других людей не замечала изуродованного шрамом лица и хромоты. Однако даже сейчас Алисон не могла разделить боль мальчика — ее собственная была слишком велика, безнадежность слишком ошеломляюща.

Ее состояние больше всего тревожило Джафара. Алисон медленно выздоравливала, но блеск в глазах исчез, огонь в душе погас. Алисон проявила нечто, похожее на прежнее страстное непокорство, которым обладала раньше в столь большой степени, лишь единственный раз, в то утро, когда он впервые мыл ее после того, как она пришла в сознание. Девушка выглядела невыносимо трогательной, когда пыталась прикрыть руками наготу и приказала Джафару выйти из комнаты. Но не прошло и минуты, как ее силы окончательно истощились. Он выиграл поединок, но победа не давала удовлетворения.

Однако Джафар не думал отказываться от своих обязанностей — регулярно менял повязку на ране, старательно массировал укушенное бедро, чтобы сохранить упругость мышц, продолжал собственноручно кормить Алисон, хотя она могла держать ложку. Но она не съела бы ни кусочка по своей воле, если бы Джафар не заставлял ее насильно. И он по-прежнему мыл ее.

Через четыре дня после того, как лихорадка спала, Алисон лежала неподвижная и ко всему равнодушная, пока Джафар снимал с нее одежду. На какой-то короткий момент, когда он снимал повязку с раны, девушка попыталась сдвинуть ноги, но Джафар угрожающе нахмурился. В глазах сверкало что-то покровительственное и свирепо-властное.

Смирившись, Алисон отвела глаза, оставив все попытки сопротивляться.

— Кожа уже не такая распухшая и красная, — заметил он, осторожно промывая рану.

Алисон равнодушно, едва заметно пожала плечами.

— Ты сказал, что в пустыне раны заживают быстро. «Физические раны, да, — подумал Джафар, — но не отчаяние, пожирающее ее». Ему хотелось хорошенько встряхнуть Алисон, вдохнуть в нее жизнь, стереть клеймо неудачи с души. Хотелось видеть, как возвращается мужество, тот неукротимый дух, которые так притягивали его к этой девушке, хотелось возродить страсть, бывшую неотъемлемой частью ее характера, снова ощутить жар и медовую сладость между этих нежных бедер.

Он намеренно расчетливым жестом прижал влажную тряпку к треугольнику густых каштановых волос, но Алисон лишь бросила на Джафара короткий испуганный взгляд и снова устало закрыла глаза, не заботясь о том, что он с ней делает.

Подавив нарастающее нетерпение, Джафар медленно провел тряпкой по шелковистой коже ее живота и, когда девушка не откликнулась, накрыл рукой маленькую упругую грудь.

Каким хрупким казался сосок, упиравшийся ему в ладонь!

Джафар внезапно ощутил напряжение, не имевшее ничего общего с чувственным желанием, — нежность, потребность заботиться и защищать, находившиеся в таком противоречии с инстинктами воина, заполонили его. Что такое в этой пичужке возбуждает в нем столь странные чувства? Джафар никогда не был особенно добр с женщинами, однако обнаружил, что желает… нет, жаждет, утешить и ободрить Алисон, влить в нее свою силу.

Джафар нехотя отнял руку, больше не желая ни к чему принуждать девушку, надеясь, что вскоре безразличие ко всему окружающему исчезнет и она станет прежней.

На следующий день Джафару удалось добиться гораздо большего. Когда он поднял длинную сорочку, обнажив худенькое тело, Алисон вышла из оцепенения настолько, что нашла в себе силы запротестовать. Правда, это ни к чему не привело. Джафар, не обращая внимания на поток проклятий, продолжал обтирать ее прохладной водой. Алисон неожиданно все поняла, и пальцы ее невольно сжались в кулаки.

— Я сама могу это сделать, — сухо сообщила она.

— Не можешь. Ты слаба, как новорожденный ягненок.

— Но это просто неприлично — мужчина не должен ухаживать за больной.

Легкая усмешка промелькнула на лице Джафара.

— Аллах, сохрани меня от притворной стыдливости женщин! Я уже видел тебя без одежды, cherie! Мои губы испробовали сладость каждого кусочка кожи. Тебе нечего скрывать от меня.

Слабый румянец, окрасивший щеки, был первым настоящим признаком того, что к Алисон постепенно возвращается жизнь. Джафар молча смотрел на девушку, чувствуя, как не изведанные доселе странные ощущения теплоты и счастья захлестывают его приливными волнами.

— Я рад помочь тебе, Эхереш.

— Просто тебе нравится меня дразнить.

— И это тоже, — весело рассмеялся Джафар. — А ты, в свою очередь, находишь удовольствие в том, чтобы на каждом шагу противиться мне. Клянусь, ты упряма, как отродье косоглазой козы.

Его добродушные шутки возымели желаемое действие. Алисон уставилась на него с чем-то вроде былого задора. Однако теперь, добившись отклика, он не собирался отступать. Закончив обтирать девушку, Джафар небрежно объявил, что сейчас вымоет ей голову.

Алисон надулась, но под конец была вынуждена покориться. К ее полному смятению, оказалось, что простая процедура мытья и расчесывания волос была куда более чувственной и интимной, чем прикосновения его рук к обнаженному телу. Алисон закрыла глаза. Усталость и равнодушие медленно отступали. Как может этот холодный, безжалостный человек, каким она его считала, выказывать столь бесконечную, безграничную нежность?

Успокоенная и почти уснувшая, Алисон, не протестуя, позволила Джафару надеть на себя широкое платье из белого мягкого полотна и встрепенулась лишь когда Джафар неожиданно подхватил ее на руки.

— Куда ты несешь меня? — охнула она, упираясь кулачками ему в грудь.

— Подышать воздухом, горлинка моя. Ты слишком долго лежала в душном шатре.

Добравшись до выхода, он осторожно опустил Алисон на ковер и рассыпал по ее плечам влажные пряди, чтобы они скорее подсохли, а сам сел рядом и привлек Алисон к себе. Несмотря на то, что было уже начало ноября, солнце по-прежнему посылало на землю теплые, приветливые лучи. Алисон не находила в себе сил противиться Джафару. Его руки согревали ее, присутствие успокаивало. На какое-то мгновение близость Джафара, казалось, изгнала из души ледяной холод. Она почти забыла ужасную правду, разделяющую их.

Внезапно ослабев, Алисон молча смотрела вдаль, на расстилавшиеся до самого горизонта песчаные пространства. Даже после встречи со смертью, бесплодные равнины по-прежнему манили девушку. Это удивляло Алисон. После всего, что случилось с ней, следовало бы бояться пустыни, однако она чувствовала себя так, словно здесь ее родина… в этой суровой земле… рядом с диким берберским воином, силой привезшим ее сюда. Сама эта мысль была, конечно, абсурдной. Так же, как обволакивающая Алисон апатия, странное состояние покоя и довольства. Однако Алисон не позволяла себе задумываться над этим, как и над непонятным стремлением прислониться головой к груди этого человека. Не сейчас, не в эту минуту.

Однако не обращать внимания на Джафара было невозможно. Его большой палец рассеянно гладил внутреннюю сторону ее запястья, но Алисон чутко прислушивалась к каждой ласке, к каждому новому ощущению. Как бы она ни старалась, все равно не сможет остаться равнодушной к его прикосновению.

Девушка вздрогнула.

— Тебе холодно?

Почему при звуках этого низкого голоса сильнее бьется сердце?

— Нет, — поспешно ответила Алисон. Его руки чуть сильнее сжали запястья ее рук. Она почувствовала тепло его дыхания на щеке, что отнюдь не придало ей самообладания.

— Откуда ты знала, что нужно накладывать жгут при ядовитых укусах?

Девушка расстроено вздохнула. Если Джафар намерен втянуть ее в разговор, по-видимому, лучше ответить ему. Он будет расспрашивать и уговаривать, пока не возьмет измором. Она еще никогда не встречала такого настойчивого человека.

— Мой дядя Седрик — лондонский врач. Я иногда приезжала к нему в больницу.

— Этот дядя… он знаком с последствиями укуса скорпиона?

— Нет, но однажды у него был пациент, ужаленный ядовитой змеей. Дяде удалось спасти его жизнь, несмотря на то, что это было нелегко. Ты и представить не можешь, в каком состоянии находятся лондонские больницы… грязь, неряшливые, пьяные женщины, которые ухаживают за больными…

— Не понимаю, почему богатая наследница вдруг воспылала желанием увидеть столь низменные стороны жизни?

Алисон слегка пожала плечами. Она старалась оказаться полезной своему дяде, чтобы он имел причины относиться к племяннице по-родственному.

— Дядя Седрик считал, что чистота — лучший способ предотвратить болезни, но так и не смог убедить попечителей применять его методы. И тогда я дала ему деньги на строительство собственной больницы.

— Благородный поступок.

— Скорее эгоистичный, — покачала головой Алисон. — У меня денег больше, чем можно истратить за всю жизнь, а он готов найти им лучшее применение. Но главное, мне очень хотелось, чтобы он осуществил свою мечту. Последние семь лет дядя провел в поисках лекарства от холеры. Понимаешь, мои родители умерли от холеры…

И неожиданно она вскинула глаза на Джафара, вглядываясь в его лицо. Странное ощущение поразило ее… словно она уже рассказывала ему эту историю раньше. Конечно, это невозможно, но все же…

Неужели встреча с Джафаром в Англии просто приснилась ей? Но сходство между бербером и светловолосым англичанином из ее снов было поразительным, особенно сейчас, когда заходящее солнце бросало розовые лучи на землю, высвечивая золото волос Джафара и зажигая глаза янтарным огнем.

— Ты был когда-нибудь в Англии? — спросила она, затаив дыхание. Он ответил не сразу, хотя и не отвернулся.

— Да. Четыре года назад мой султан отправил послов к вашей королеве Виктории, чтобы получить поддержку в нашей борьбе против французов и заставить англичан признать независимость нашей страны. Я был членом этой делегации.

Алисон удивленно подняла брови.

— Никогда не слышала, что английское правительство собиралось признать вас.

Настала очередь Джафара пожать плечами.

— Наши усилия оказались бесплодными. Мы даже не смогли добиться аудиенции. Ваша королева была куда больше заинтересована в том, чтобы поддерживать добрые отношения с французскими шакалами, чем отстаивать справедливость.

Алисон не нашлась, что ответить на это. Да и не стала бы поднимать брошенную перчатку, даже будь у нее чуть побольше энергии.

— Именно тогда, — поинтересовалась она на своем родном языке, — ты и выучил английский?

Она была уверена, что Джафар понял, но почему-то ответил по-французски:

— Нет, я знал его до этого.

— Тогда почему притворялся, что не знаешь?

— Просто недостаточно хорошо говорю. Так же, как и ты с трудом объяснялась бы на берберском или арабском.

Алисон не слишком ему поверила, но все же снова припала головой к его груди, обдумывая только что сказанное. Джафар был рад ее молчанию. Он не хотел без лишней необходимости лгать девушке, однако не мог допустить, чтобы она узнала его и открыла правду французскому правительству. Это означало бы жестокое наказание и гибель всего племени.

Устроившись поудобнее, он оперся подбородком о макушку Алисон, задумчиво глядя на пустыню, прислушиваясь к знакомым звукам отходившего ко сну лагеря. Это было лучшим временем дня, когда спадает палящая жара, а солнце раскрашивает горизонт золотыми и багровыми полосами. Его мать тоже больше всего любила эти тихие часы.

Воспоминания воскресили в памяти картины детства: ежегодные путешествия в Алжир, ощущение покоя и безмятежности, его благородный отец, сидящий перед шатром, красавица мать, взирающая на мужа с любовью и обожанием. Какие прекрасные мечты посещали его тогда…

Джафар тихо вздохнул. Теперь он так редко мечтает. Грезам нет места в стране, раздираемой войной, в сердце, сжигаемом жаждой мести.

Алисон, должно быть, думала о том же, поскольку, отрешившись от мрачных мыслей, задумчиво заметила:

— Если твой султан послал тебя в Англию, значит, ты один из тех, кому он доверяет.

— Мой долг служить ему.

— И сражаться за него против французов?

Джафар кивнул.

— Война против христиан — религиозная обязанность каждого мусульманина.

— По-моему, бессмысленно убивать людей во имя религии. Достаточно плохо уже и то, что приходится умирать за нее.

— Но мусульмане считают смерть началом новой жизни, — мягко пояснил Джафар. — А в Берберии религия — орудие политиков, успешно применяемое для того, чтобы объединить народ. И Абдель Кадер — воплощение этой религиозной идеи. Все его методы правления, принципы, планы реформ служат одной великой цели — независимости и объединению арабских народов под эгидой Аллаха.

Алисон медленно покачала головой.

— Неужели он искренне считает, что Бог поможет вам изгнать французов?

— Абдель Кадер верит, что Аллах на его стороне.

— А ты? Во что веришь ты?

— Султан ведет священную войну, — немного помолчав, ответил Джафар. — Я сражаюсь с иностранными угнетателями. Французские завоеватели подобны самуму — свирепому пустынному ветру, уничтожающему все живое. И им нужно сопротивляться до последней капли крови, до последнего дыхания.

Алисон снова смолкла, пытаясь понять только что сказанное. Означает ли это, что религиозные верования Джафара отступают на второе место перед его ненавистью к французам? Но ведь он и раньше говорил, что ищет смерти Эрве только ради удовлетворения жажды мести.

Однако впервые с тех пор, как девушка узнала о планах Джафара, в ее сердце загорелся крохотный огонек надежды. Джафар вовсе не так безжалостен и бессердечен, каким она когда-то его считала. Он не отходил от ее постели во время почти смертельной болезни, вернул к жизни, и в глазах его светилась неизменная доброта и даже… нежность? Ну а теперь они впервые спокойно обсуждали беспощадную войну, уносившую жизни стольких людей. Возможно, если логично, рассудительно поговорить с Джафаром об Эрве, то она сможет убедить его отказаться от кровавых замыслов.

— Но Эрве не угнетатель, — тихо, настойчиво возразила Алисон. — Он не причинил тебе зла.

— Позволь не согласиться с тобой, красавица моя. Полковник — олицетворение французской тирании. Он не только командир высокого ранга, но и глава Бюро, которое по самой природе своей предназначено для уничтожения нашего народа.

Алисон прикусила губу, пытаясь сообразить, как лучше убедить Джафара. Она знала, что Эрве не унаследовал жестокости своих предшественников, не поддерживает чересчур резких мер французского правительства по отношению к туземному населению, таких, как конфискация арабских земель за малейшие нарушения законов завоевателей. В беседах с Алисон Эрве не раз осуждал политику «выжженной земли», поджоги урожаев и домов тех, кого подозревали в поддержке Абдель Кадера. Девушка могла лишь восхищаться твердой решимостью Эрве улучшить участь покоренных арабов и берберов.

— По-моему, ты несправедливо осуждаешь его. С самого своего приезда Эрве делал все возможное, чтобы помочь твоему народу. Он постоянно спорит с чиновниками и добивается, чтобы поселенцам запретили изгонять мусульман с принадлежащих им земель.

Она спиной ощутила, как напряглись мышцы на руках Джафара, явно пытавшегося сдержаться.

— Даже если это и правда, ничего не изменится. У меня личные счеты с полковником.

— Не с ним, а с его отцом, но тот умер! Кроме того, сомневаюсь, чтобы он был доволен сейчас своим сыном. Эрве — полная ему противоположность как по характеру, так и по моральным принципам.

Джафар ничего не ответил. Алисон обернулась, чтобы взглянуть на него.

— Ты говорил о своей религии. Ну а моя учит, что любовь и прощение стоят выше ненависти и мести. То, что сделал его отец, — ужасно, но, убив Эрве, ты не воскресишь родителей. Неужели не можешь похоронить прошлое?

Джафар мрачно покачал головой, глядя в широко открытые, беззащитные глаза Алисон.

— Значит, ты так сильно его любишь? — невольно вырвалось у него.

В глубине серых озер мелькнуло удивление, но Джафар молча, с каким-то странным трепетом ждал ее ответа, не желая признать, как это важно для него.

— Это так важно для тебя? — почти шепотом спросила она?

«Да, да, именно!» — хотелось крикнуть Джафару. При мысли об этой женщине, отдавшей любовь его заклятому врагу, змея ревности и отчаяния ужалила его в самое сердце. Она не имеет права любить другого так глубоко. Она принадлежит ему!

Неистовая сила собственнического инстинкта потрясла Джафара. Никогда еще он не встречал женщину, которой хотел бы так сильно завладеть. Последние семь лет он посвятил борьбе за освобождение своего народа и редко имел возможность удовлетворять свои чувственные порывы, да к тому же не думал о необходимости иметь сыновей, которые могли бы пойти по его стопам и стать вождями племени. Вопреки традиции он не завел гарема, не имел ни жен, ни наложниц и развлекался лишь со знойными куртизанками из соседнего племени Бен Аммер или арабскими красотками бедуинов-кочевников, никогда не задерживаясь надолго, не позволяя им наскучить ему или преследовать ревностью и хитрыми уловками, рассчитанными на то, чтобы привлечь внимание щедрого берберского вождя.

Алисон Викери оказалась единственной, которой Джафар хотел обладать. Но не так, как принято среди соотечественников. Хотя берберы позволяют куда больше свободы своим женам, чем арабы, однако в восточной культуре женщина рассматривается лишь как предмет наслаждения и годится, кроме этого, лишь на то, чтобы рожать детей. Но Алисон значила для него так много! Он чувствовал, ощущал, что она может коснуться потаенных сторон его души, понять, может быть, утешить, дать столько наслаждения, как ни одна женщина в мире.

Джафар дотянулся до локона, спадавшего на плечи, осторожно погладил. Волосы почти высохли и сладко пахли травами, которые Джафар добавлял в воду.

Он ощутил новый прилив желания. Стоило лишь взглянуть на Алисон, и Джафар изнывал от нетерпения поскорее припасть к этим губам, овладеть этим нежным телом. Она будет любить его безудержно, неистово, как гордая соколица, если придет по собственной воле. По собственной. И он хотел этого больше всего на свете, если не считать жажды мести, хотел видеть на лице девушки ту же любовь и преданность, с которой смотрела его мать на отца, хотел глядеть в затуманенные страстью глаза, день за днем наблюдать, как ее живот набухает его младенцем…

Грудь Джафара неожиданно сдавило свинцовой лентой, перед глазами стояло ослепительное видение. Его ребенок. Сыновья, которые унаследуют от матери неукротимое мужество. Дочери, которые будут обладать таким же страстным и независимым характером…

Но на этом мечты Джафара рассеялись, словно утренний туман, с ошеломившей его быстротой. Не будет у них детей. Он должен исполнить обет мести, убить ее жениха, полковника. И этим уничтожит всякую надежду на то, что Алисон отдастся ему сама, свободно, без принуждения.