Глава 1

Лондон, ноябрь 1813 года

Он поднялся с прибрежного песка, его обнаженное мускулистое влажное тело сверкало под Карибским солнцем. На фоне искрящегося бирюзового моря он выглядел каким-то языческим божеством. Однако он был не божеством, а просто похитителем, укравшим у нее целомудрие, а затем и сердце.

И сейчас, когда он стоял, слегка расставив ноги, на ослепительно белом песке, от него веяло жаром, жизненной силой, угрозой. Он был здесь владыкой всего. Об этом ясно свидетельствовал его возбудившийся орган, чего она не могла не видеть и отчего у нее перехватило дыхание.

Словно догадавшись об этом, он перевел на нее хмурый взгляд своих темных глаз, и хотя она почти не могла различить черты его лица — мешал слепящий свет солнца, — она остро ощущала силу и притягательность этого человека.

Потом он приблизился к ней. Его намерения она улавливала по уверенной, хищной походке, и он подтвердил ее догадку, когда она спиной почувствовала жар песка, а его требовательные губы впились в ее рот.

Поцелуй был не только яростным, но и сокрушительным, а последовавшие за этим прикосновения непреклонны и решительны. Он позволял себе все.

И поцелуи тоже. Оторвавшись от ее губ, его губы опускались все ниже, одновременно ласковые и настойчивые: шея, грудь, живот… Они обжигали кожу сильнее, чем полуденное солнце.

Она со стоном пошевелилась и, глубоко вздохнув, послушно приняла его восставший орган в свое нежное лоно, испытывая одновременно боль и какое-то странное успокоение.

— Пожалуйста… — взмолилась она, сама не зная о чем.

Поняв по-своему, он глубже вошел в нее, заполнив все ее существо, заставив плакать от исступленного восторга.

Но тут же замер и лежал неподвижно, а ее плоть так жаждала продолжения: благодатного взлета и блаженного расслабления, которые должны последовать.

Открыв глаза, она натолкнулась на острый, колючий взгляд его темных глаз, услышала резкие слова:

— Как можешь ты решиться выйти за него замуж? Даже подумать о том, чтобы отдать ему себя?

Она попыталась отвернуть голову от его осуждающего взора: то, что он говорил, было истинной правдой. В ней росло чувство отчаяния, безнадежности — как перед надвигающимся несчастьем, предотвратить которое уже невозможно.

— Я должна, — чуть слышно ответила она. — У меня нет выхода. Я дала клятву сделать это.

Огонь его глаз прожигал насквозь.

— Твой избранник холоден и бесстрастен, как давно угасший костер. Он не пробудит в тебе те чувства, которые пробуждаю я. Не заставит так биться сердце, как от моих прикосновений.

Она отвела глаза, по-прежнему сознавая: то, что она сейчас слышит, чистая правда. Она хотела бы забыть это, не слышать… Но он — ее похититель — не позволит этого.

Его пальцы вцепились ей в волосы. Зубы обнажились, когда он с яростным напором произнес:

— Ты ведь принадлежишь мне. Только мне. И должна это знать! А я целиком твой! Слышишь?

— Да, — покорно ответила она: его страсть подчиняла ее. И возбуждала.

Его ответом на это признание было новое движение в ее лоне.

— Когда пойдешь к нему… — хрипло проговорил он. — Когда будешь с ним, не переставай думать обо мне. О моих прикосновениях, запахе, о моем члене, глубоко проникшем в тебя. Обо мне, заставляющем тебя испытывать то, что ты испытываешь сейчас, и желать этого еще и еще…

— Да… да… Только о тебе.

Она прижалась к его губам, впитывая их вкус. Он продолжал свои движения, овладевая ею все больше, подчиняя своим желаниям, своему ритму. Его отнюдь нельзя было назвать нежным, но ей и не хотелось нежности. Напротив: нравились его сила и настойчивость. Она выше подняла ноги, чтобы дать больший простор его телодвижениям, сильнее и глубже ощутить его проникновение.

— Еще! — простонал он прямо в ее губы. — Отдай мне всю себя. Сдайся, как захваченная крепость.

Дрожь охватила все ее тело. Сладостный трепет. Она продолжала содрогаться, и его содрогание утонуло в ее дрожи. Дыхание их перемешалось, тела обмякли. Обоюдный голод иссяк — они насытились.

Обессиленная, она чувствовала, как волны морского ветерка овевают разгоряченное тело, охлаждают только что бушевавшую страсть…

Не сразу очнулась Рейвен Кендрик от своих фантазий (или это был такой сон?) и вернулась в реальность: увидела, что находится у себя в спальне, а за окном, пробиваясь сквозь портьеры, чуть брезжит свет раннего утра. Ее тело продолжало хранить ощущение бурного слияния с похитителем. О, как он был необуздан и прекрасен в своей страсти!.. Хотя оказался всего лишь фантомом.

Подавив вздох от неутоленного желания, Рейвен села в постели, прижала подушку к горячей от возбуждения груди. Да, явившийся сейчас мужчина был воплощением всего, что она знала — что могла знать — о подлинной страсти.

Но, увы, существовал он только в воображении. Хотя еще оставалось ощущение, что он был здесь — с ней, на ней — во плоти: об этом напоминали напрягшиеся соски грудей, влажность и томление лона. Однако у него не было ни тела, ни черт лица. Ни прошлого, ни настоящего. Ничего, помимо того, чем она успела его наделить за минуты своего томительного сна, когда он внезапно появился откуда-то ранним солнечным утром на берегу Карибского моря и завладел ее телом и душой…

Она вновь закрыла глаза, вспоминая мгновения близости, ощущая их вновь, хотя в реальной жизни никогда еще не соприкасалась с мужчиной телесно, не знала его прикосновений ни на своей коже, ни в глубине тела.

Однако могла их вообразить. Представить вещи, неведомые, пожалуй, большинству девственниц. И виной тому — редкая эротическая книга с тривиальным названием «Сердечная страсть». Книгу когда-то преподнес ее матери, Элизабет Кендрик, человек, которого она глубоко и безнадежно любила. Жизнь разлучила их. Его прощальным подарком стала эта книга, которую написала француженка. Это была правдивая и трагическая история любви и открытых плотских желаний, описанных как есть, без ложной скромности и умолчаний.

Для юных девушек подобное чтение, конечно же, было запретным, и только исключительный случай способствовал тому, что книга оказалась в руках Рейвен. И если именно этой книге в обрамленном драгоценными камешками переплете она обязана своими ночными видениями, то печальный пример матери, чуть ли не подменившей этими страницами свою потерянную навсегда любовь, и дал ее дочери силы поклясться в том, что никогда… никогда не повторит она материнского поступка. Не позволит никому из мужчин до такой степени завладеть своей душой и сердцем. Так, как это случилось с матерью… Или на страницах книги… Или только что с ней самой… Но ведь то был всего лишь сон. А наяву она ни за что не станет жертвой безнадежной любви и всегда будет хозяйкой собственной судьбы. Да, она должна выйти замуж — это… это необходимость, но любовь… любовь не обязательно сопутствует этому. Она может оставаться в душе… в сновидениях.

Легкий стук в дверь спальни прервал ее мысли. Вошла служанка Нэн с подносом.

— Доброе утро, мисс. — Голос Нэн звучал слегка взволнованно. — Я принесла завтрак. Вам нужно как следует поесть: сколько еще часов до свадьбы!

Сердце у Рейвен екнуло от напоминания и покатилось куда-то вниз. Ведь сегодня день ее бракосочетания!

Она подсунула под спину подушку и поудобнее устроилась на постели, затем позволила Нэн поставить поднос к себе на колени, хотя о еде не хотелось и думать.

Наливая в чашку какао, служанка продолжала возбужденно тараторить:

— Только подумать, мисс Рейвен! Скоро будете герцогиней! Прямо как в сказках! — Она замолчала и продолжила уже немного спокойнее: — Прошу прощения, мисс, что так распустила язык. Но я ведь никогда еще в жизни не видела настоящей герцогини. Страх какой!

Рейвен попыталась улыбнуться, хотя веселости не ощущала.

— Придется нам вместе привыкать, Нэн, — сказала она. — Я ведь тоже боюсь этого.

Служанка повернулась к камину, чтобы перемешать тлеющие угли и подбросить дров. Когда огонь разгорелся, снова обратилась к хозяйке.

— Вода для ванны греется, мисс. Если позволите, я вернусь через полчасика и помогу вам искупаться и одеться.

После ее ухода Рейвен взяла вилку, но тотчас же отложила ее: желудок не желал принимать пищу. В голове билась лишь одна мысль: всего через несколько часов она станет женой человека, которого сама избрала в мужья. Человека, пользующегося уважением, даже известностью в высшем свете. Немало месяцев она с нетерпением думала об этом дне — так почему же ее охватило сейчас чувство ожидания собственной казни?

Наверное, со всеми невестами бывает такое. Ничего особенного. Про это все говорят, и в книгах тоже пишут.

Она тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли. В самом деле, к чему они сейчас, эти нелепые страхи? Почти уже свершилось то, о чем так мечтала ее покойная мать и что определит и укрепит ее собственное будущее. Даст возможность беспрепятственно войти в те слои общества, к которому она принадлежит по рождению, но в котором всегда чувствовала себя посторонней.

Теперь же, через несколько часов, она обретет все права и в качестве герцогини будет признана и принята в самых верхах того общества, которое оттолкнуло ее мать, обрекло несчастную женщину на двадцатилетнее пребывание на островах Вест-Индии, куда ее отправил донельзя разгневанный отец.

Рейвен нехотя поднесла ко рту чашку. Но думать продолжала о том же — об обстоятельствах, сопутствовавших ее вступлению в брак.

Что ж, вполне возможно — она ничего не может сказать против этого, — что ее будущий супруг герцог Холфорд, который более чем в два раза старше ее, — вполне приличный и достойный во всех отношениях человек. Хотя вид у него довольно надменный — впрочем, причиной тому, быть может, больная шея. К тому же он дважды был женат на молодых девицах, и обе погибли при случайных обстоятельствах, подробностей которых Рейвен не знала. Но зато в качестве его супруги ей уже никогда не придется ощущать оторванность от жизни своего круга. И круг и место в нем будут ей обеспечены без всяких усилий с ее стороны. Хотя она никогда не думала об этом, если бы не мать…

Надо признать, ей повезло, что Холфорд изволил обратить на нее внимание, невзирая на некоторые сложности ее биографии.

Будучи подданной британской короны, она родилась в Вест-Индии, на берегу Карибского моря. Все годы, вплоть до прошлой весны, она жила там. В Англии оказалась только после смерти матери, и не по своей воле. Она была вынуждена подчиниться находящимся в Лондоне членам своего разделенного семейства — тяжелобольному деду-виконту и свирепой, как настоящий дракон, двоюродной бабке, которая взяла на себя труд обеспечить ей пребывание в столице и вывести в свет.

Именно во время своих выходов Рейвен поняла со всей отчетливостью, как важно для человека быть причастным к определенному кругу, даже если не питаешь к нему особых симпатий. Быть вне всякого круга гораздо хуже.

К ее удивлению и удовлетворению, первый же ее светский сезон завершился триумфом: появилось несчетное число поклонников. Она получала множество предложений руки и сердца, а также и менее пристойные. Отваживать всех кавалеров, не оскорбляя их при этом, ей помогали природный ум и такт. Впрочем, не всегда это удавалось, что и привело к истории, которую вам предстоит услышать.

Многое было для нее ново, интересно, даже приятно. Однако она не могла не понимать, что, родившись в семье, отягощенной скандальным прошлым — пускай иные и не знают об этом или успели позабыть, — она не может рассчитывать войти на равных в круг избранных, если не примет их правила игры.

Главным ее недостатком — так она считала — было отступление от общепринятых традиций. Ведь родилась она и воспитывалась на острове Монтсеррат в условиях почти полной свободы от всяческих условностей, в том числе и кастовых. Девочка-сорванец, она с ватагой таких же, как сама, мальчишек и девчонок по целым дням не вылезала из моря, играла в пиратов, бегала взапуски по горячему прибрежному песку. Даже имя у нее было необычным — она его получила за иссиня-черный словно вороново крыло цвет волос, а еще в память об одном из испанских предков своего подлинного отца[1].

Но сейчас, в Англии, ей следует забыть о своей привычке к полной свободе, умерить излишнюю резвость, стать более сдержанной, подчиняться правилам этикета, или как это тут называется.

Отдушиной для ее бьющей через край энергии стали утренние верховые прогулки в парке, когда она пускала коня бешеным галопом. Другим средством для выхода бушующей молодой силы сделались фантазии с непременным участием загорелого красавца похитителя-пирата. И хотя он был всего лишь иллюзией, оставляющей после себя ощущение жгучей неудовлетворенности и разочарования, она была уверена, что этот призрачный пират сумеет утолить ее душевный и телесный голод во много раз лучше, нежели вполне реальный муж-герцог…

Рейвен содрогнулась, внезапно ощутив прохладу зимнего утра. Решительно подавив в себе дурные предчувствия, она поднялась с постели, так и не притронувшись к еде. Сейчас бы самое время оседлать коня, но сегодня совсем иное утро — надо плестись к венцу. Боже мой!..

Она уже накинула халат, когда в дверь снова постучали. К ее удивлению, в комнату вплыла сама Кэтрин, леди Далримпл, ее двоюродная бабушка, а проще говоря, тетка. Импозантная особа — высокая, элегантная, с приятными чертами лица и красивыми белыми волосами, придававшими ей величественный вид.

— Что-нибудь случилось? — обеспокоенно спросила Рейвен, потому что никогда еще за все время пребывания в Лондоне тетушка не являлась к ней в столь ранний час.

Леди Кэтрин изобразила на лице улыбку.

— Абсолютно ничего. Просто я принесла тебе свадебный подарок. — Она протянула небольшую коробку. — Это принадлежало твоей матери. Думаю, Элизабет не возражала бы, чтобы она оказалась у тебя.

Рейвен почувствовала укол в сердце при упоминании имени матери. Она открыла коробку и не могла сдержать восхищенного возгласа: там находились ожерелье из чудесного жемчуга и такие же серьги, ярко блестевшие даже в полумраке комнаты. Наверняка все это стоило немалых денег.

Рейвен перевела взгляд на тетушку Кэтрин: с чего она так расщедрилась? Даже улыбается. До этой поры ее отношение к молодой родственнице было весьма прохладным, если не сказать неприязненным.

Леди Далримпл сочла нужным ответить на невысказанный вопрос в глазах Рейвен.

— По правде говоря, — сухо произнесла она, — я до последней минуты сомневалась, что такой день, как сегодняшний, когда-либо наступит в твоей жизни. Но он все же пришел, и я отмечаю его этими драгоценностями, оставленными у меня твоей матерью, когда та вынуждена была покинуть Англию.

В голосе говорившей звучало осуждение, не утратившее своей силы даже за прошедшие двадцать лет.

— Ее поведение тогда было в достаточной степени вызывающим, — продолжала она, — что выразилось и в том, что Элизабет не пожелала ни взять этот жемчуг, ни продать за немалую цену. Зато теперь, в день своей свадьбы, его можешь надеть ты.

— Спасибо, тетя, — бесстрастно ответила Рейвен. — Я надену его.

Леди Далримпл молча повернулась и направилась к двери, но, прежде чем выйти, еще раз взглянула на племянницу и, слегка приподняв изящную правую бровь, произнесла:

— Должна признаться, ты немало удивила меня, Рейвен. Я и представить не могла, что ты заключишь такой выигрышный брак. Чудеса да и только!

— Ну почему же? — простодушно поинтересовалась та. — Считаете, что я залетела слишком высоко, забыв о незаконности своего происхождения?

— Благодарение небесам, — сказала, понизив голос, леди Далримпл, — об этом знают и помнят немногие… Нет, мой дружок, меня поразило другое: то, что из довольно большого числа претендентов на твою руку ты выбрала именно Холфор-да. У меня, признаюсь, было опасение, что твой выбор остановится на ком-нибудь совершенно неподходящем. Исключительно чтобы досадить нам, твоим родственникам. Ведь яблоко от яблони, как известно…

Рейвен не могла не признаться самой себе, что ее малоприятная тетушка как в воду смотрела: было, было у нее такое намерение. Парочка кандидатов, один из которых едва не учинил публичный скандал, вполне соответствовала опасениям леди Кэтрин. Слава Богу, тетка ничего об этом не знает.

— Я никогда не имела умысла причинить вам неприятности, тетя, — чуть покривив душой, сказала Рейвен. — Напрасно вы так обо мне думаете.

— Возможно, — с кисловатой миной согласилась леди Кэтрин. — Но, как бы то ни было, скажу прямо… — Неожиданно открытая улыбка мелькнула у нее на губах. — Скажу по правде, не очень-то вы с Холфордом подходите друг другу. По крайней мере по характеру. Его светлость, извини за откровенность, напыщенное ничтожество. Да простит меня Господь за такие слова.

— Ну, не так уж он плох, — решила вступиться за будущего мужа Рейвен, скрывая безмерное удивление от прямоты и откровенности леди Кэтрин. — Зато, если не ошибаюсь, он хорошо воспитанный, сдержанный человек и, что важнее всего, добрый по натуре.

— Что ж, — заключила родственница, — быть может, ты права. Во всяком случае, я рада, что тобою не владеют дурацкие предрассудки, будто в браке необходима любовь. То, что называется любовью, моя дорогая, отнюдь не служит порукой счастья, в чем имела печальную возможность убедиться твоя собственная мать.

Снова у Рейвен сжалось сердце.

— Это правда, тетя Кэтрин, — сказала она. — Любовь может приносить несчастье. Я хорошо усвоила этот урок.

— Что говорит о том, Рейвен, что у тебя гораздо больше здравого смысла, чем у твоей несчастной матери.

Девушка опустила глаза, потому что в них мелькнул гнев: сколько можно об одном и том же? Она не желала слушать такие слова и вообще обсуждать поведение матери и ее горькую судьбу.

Старая дама почувствовала состояние собеседницы, однако не посчитала нужным отступить от темы и добавила холодным назидательным тоном:

— По крайней мере можно надеяться, что перед тобой открывается будущее, какового и желала для тебя Элизабет. И ты займешь то место в обществе, которого твоя мать лишилась по собственной глупости.

Этого Рейвен уже не могла выдержать. Вздернув подбородок и глядя прямо в лицо тетке, она заявила:

— Не по глупости, миледи, а потому, что ее отвергла собственная семья. И вы это прекрасно знаете.

Леди Кэтрин грозно нахмурилась.

— У нас не было иного выхода, как принудить твою мать немедленно выйти замуж. Иначе ее ожидали бесчестье и полный крах. То, как она себя вела, выходило за все рамки приличия: вступить в связь с женатым мужчиной, позволить ему наградить ее ребенком! Куда уж больше!

Леди Кэтрин говорила в столь презрительном тоне, что Рейвен не выдержала.

— Мой дед и ваш брат не должен был!.. — почти крикнула она. — Зачем он отрекся от своей дочери и отправил ее за океан?!

— Быть может, на Карибы — это слишком далеко, — согласилась Кэтрин. — Но вообще Джервис принял единственно правильное решение. Никто не понял бы его, если бы он примирился с тем, что у его дочери внебрачный ребенок. Какой позор!

— И поэтому он заставил ее выйти замуж за человека, которого она не переносила? И прогнал с глаз долой? Разве это хорошо?

— Уверяю тебя, Рейвен, твоя мать и сама понимала, что замужество — единственный выход. Брак с Кендриком спасал ее от позора, а тебя от клейма незаконнорожденной.

Да, Рейвен давно поняла, какую жертву принесла мать ради нее. Но все равно: ничто не может извинить или обелить тех, кто заставил бедную женщину пойти на эти испытания. И дед Джервис, и тетка Кэтрин показали себя черствыми и бессердечными. Но как видно, до сих пор считают свое тогдашнее поведение единственно верным и достойным.

— Если бы мою мать не обрекли на жизнь среди чужих для нее людей, — сказала она с горечью, — если бы она продолжала находиться в окружении родных и друзей, быть может, она сумела бы преодолеть свою безнадежную любовь. Однако получилось, что она рано растратила жизненные силы, лелея напрасные надежды.

И снова холодный рассудительный голос леди Кэтрин:

— Ей некого винить, кроме себя самой, за свою позорную слабость. Впрочем, она вскоре пришла к той же мысли и осознала свою страшную ошибку. Но было уже поздно.

— Простите, если выражу недоверие, тетя Кэтрин, — со сдержанным раздражением сказала Рейвен, — но откуда вам это известно?

— Потому что Элизабет признавалась в этом в своих письмах.

— Она писала вам?

— Не слишком часто. Может быть, раза два в год, но письма были. И в последних посланиях все чаще давала понять, что постепенно пришла в себя и горько сожалеет о содеянном. О том, что выпала из того круга, к которому принадлежала по рождению и воспитанию, и вынуждена вести совсем иной образ жизни… Она очень сильно желала, чтобы твоя жизнь была не такой, как у нее.

Рейвен должна была признаться самой себе, что не может не верить тому, что сейчас слышит. Ведь иначе мать вряд ли уделяла бы столько времени и сил ее воспитанию в духе традиций и правил поведения, свойственных высшему обществу метрополии и самого Лондона. Более того: будучи на смертном одре, она заставила дочь дать клятву, что та будет искать и найдет себе супруга, непременно принадлежащего к аристократии…

— У вас сохранились письма от мамы? — спросила она, отвлекаясь от воспоминаний.

— Нет, я не оставила их. Но уверена, Элизабет одобрила бы твой теперешний выбор.

— Вернее, почувствовала бы облегчение, — поправила ее Рейвен, — оттого, что никто уже не назовет меня незаконнорожденной. А если кому-то и придет в голову, то на герцогиню Холфорд это произведет куда меньшее впечатление, чем на какую-то мисс Кендрик, не так ли?

Леди Кэтрин не сочла нужным прямо отвечать на этот вопрос, но заметила, что она лично вполне удовлетворена поведением Рейвен и даже испытывает чувство облегчения от того, что она не пошла по стопам матери и не опозорила семью.

Слова вызвали у Рейвен новую волну негодования, и, сжав руки в кулаки, она ледяным тоном сказала:

— Если вы так опасались за мое поведение, тетя Кэтрин, то зачем же предоставили мне жилище и даже субсидировали выходы в свет?

— Отвечу прямо: чтобы соблюсти приличия. И еще потому, что этого хотел твой дед. — Она неодобрительно фыркнула. — По моему мнению, если хочешь знать, он ведет себя не слишком умно и расчетливо, относясь к тебе чуть ли не как к блудной дочери. Полагаю, этим он с запозданием пытается смягчить свое отношение к собственной дочери, которое считает теперь чересчур жестоким. С чем я совершенно не согласна: Элизабет понесла заслуженное наказание.

— Конечно, тетя, — уже не сдерживая язвительности, сказала Рейвен, — вам, как одному из главных третейских судей в высшем обществе, гораздо виднее, как к чему относиться.

Неизвестно, уловила ли леди Кэтрин иронию в словах племянницы, но ни один мускул не дрогнул у нее на лице, когда она спокойно произнесла:

— Однако довольно болтовни. Тебе нужно поторапливаться. Негоже заставлять благородного герцога торчать в одиночестве у алтаря.

— Вы совершенно правы, тетя… Как всегда…

Оставшись одна, Рейвен перевела дух и снова воззрилась на коробку с жемчугом. Его блеск не радовал глаз: от него, казалось, исходило презрение, которое ощущала она все эти месяцы в голосе и выражении лица тетки. Пренеприятная она особа, эта леди Кэтрин…

Про своего деда, лорда Латтрелла, Рейвен такого бы не сказала. Он был намного старше своей сестры Кэтрин и намного мягче по характеру. Даже не верилось, что этот человек мог когда-то поступить так сурово со своей родной дочерью.

Впрочем, насколько знала Рейвен, изменения в его характере произошли уже после кончины ее матери, когда на деда обрушилось несколько сердечных приступов подряд. Тогда он и решил пригласить внучку в Англию, чтобы хоть в какой-то степени загладить свою жестокость по отношению к дочери.

Однако он тоже не мог забыть того, что произошло два десятка лет назад. Подумать только: аристократка без памяти влюбилась в какого-то богача американца без роду без племени, к тому же женатого, да еще и забеременела от него!.. Ну и что оставалось делать, чтобы сохранить приличия? Разумеется, безотлагательно выдать ее замуж, а затем, в наказание и для всеобщего спокойствия, отправить с глаз долой. В мужья удалось подыскать некоего Йена Кендрика, обедневшего младшего сына одного из соседей по поместью. Тот согласился на брак исключительно ради денег, за что всю оставшуюся жизнь презирал себя, свою жену, а также чужую дочь, которой не давал забыть, кто она такая. По брачному контракту он получил в собственное владение небольшую плантацию на одном из карибских островов и скромное ежемесячное денежное содержание в обмен на условие не возвращаться в Англию.

Бедняга так и не свыкся с пребыванием на затерянном в Атлантическом океане острове. Он не погрузился в хозяйственные дела, в жизнь семьи и до самой своей случайной смерти восемь лет назад — его съела акула — продолжал ежечасно проклинать судьбу. А его несчастная жена чахла рядом с ним от неутоленной любви к своему американскому судовладельцу. Их дочь, невольный свидетель всех этих горестей, отличалась, к счастью, отменным здоровьем и крепкой натурой, унаследованными, видимо, от своего подлинного отца…

Рейвен передернула плечами, стараясь прийти в себя и успокоиться после очередного малоприятного разговора с теткой. По правде говоря, ей уже давно стало досаждать сознание незаконности своего происхождения и то, что ее вполне можно назвать неприятно звучащим словом «бастард». Возможно, она так никогда и не узнала бы тайну своего рождения, если бы не злобный отчим, не считавший нужным скрывать от ребенка прегрешения матери.

Возрастающее ощущение своей неполноценности в этом мире, предсмертное напутствие матери толкнули Рейвен на брак с пожилым, неинтересным ей человеком. Хотя — кто знает — быть может, чувства еще придут? В большей степени тревожили обстоятельства ее рождения, о которых будущий супруг не имел ни малейшего представления. А если узнает? Что тогда?

Конечно, такой значительной персоне, как герцог, легче выпутаться из подобного положения. Если вообще нужно выпутываться. Эта мысль тоже способствовала тому, что Холфорду было отдано предпочтение.

В конце концов, уже не в первый раз сказала себе Рейвен, за исключением маленькой неувязки с происхождением по линии отца, герцогу достается вполне стоящая невеста: весьма привлекательная наружность, девственница, из хорошей семьи (по матери), неглупая, довольно уравновешенная. Что еще надо для исполнения роли герцогини? Она даже готова родить герцогу наследников, если он того пожелает.

Ей же нужно взамен чувствовать себя в безопасности — быть равной в обществе, к которому она принадлежит. А уж такой оплошности — или как это назвать? — какую допустила ее мать, она себе никогда не позволит. Лучше находиться в спокойном, хладнокровном согласии — пускай без всякой страсти, — чем разрывать себе сердце на части под грузом того, что носит название «любовь».

И прекрасно, что ей не угрожает опасность по-настоящему влюбиться в этого герцога. Зато она не отвергает мысли, что они смогут стать настоящими друзьями и проникнуться уважением друг к другу. Разве это плохо? В беседах с ним она уже ловила себя на мысли, что временами он ей даже симпатичен — особенно когда по его лицу проскальзывает едва заметная приятная улыбка.

Да, решено: они станут жить в полной гармонии и взаимном приятии, не требуя друг от друга невозможного.

А уж если захочется испытать подлинную страсть со всеми ощущениями, о которых она знает из книг, то к ее услугам богатая фантазия, ведущая к вершинам блаженства, к свершению… И при этом она нисколько не нарушает заповедей и остается верной мужу. А ее любовник, ее смуглый пират… Что ж, он тоже остается… В вбображении.

Мысль о муже, о будущем муже, вернула ее к действительности — нужно торопиться. Жених вскоре прибудет к церкви Святого Георга на Ганновер-сквер вместе с несколькими сотнями своих друзей, родственников и знакомых — сливками высшего общества. Не считая городских зевак. И она должна постараться выглядеть как можно лучше в такой волнующий и знаменательный день.

Двумя часами позже она спускалась по лестнице дома леди Кэтрин. Внизу уже стоял, опираясь на палку, ее дед, а рядом с ним его сестра. Старый виконт во время редких наездов в Лондон останавливался обычно у леди Кэтрин, а не в своем одиноком городском доме. Это был высокого роста старик с белоснежными волосами, как у сестры, но не такими правильными чертами лица. Впрочем, о последнем сейчас уже говорить было трудно: он был очень болен — его разрушала болезнь сердца.

Приблизившись к деду, Рейвен различила слезы у него на глазах, и в душе у нее что-то дрогнуло. Она постаралась весело улыбнуться, когда обратилась к нему.

— Итак, вы не порицаете меня за мой выбор, дедушка? — спросила она.

В эти минуты она почти забыла, кто был причиной многолетних бед ее матери и, возможно, преждевременной смерти.

Старик взял ладонь Рейвен в свою дрожащую руку.

— Я одобряю твое решение, — произнес он. — Ты поступила совершенно правильно. И ты очень красива сегодня…

Рейвен так вовсе не считала. Она была не слишком довольна своим нарядом, казавшимся ей чересчур шикарным: платьем бледно-лимонного цвета, прошитым внизу золотыми нитями. Не особенно радовала ее высокая модная прическа и даже доставшиеся от суровой тетки серьги и жемчужное колье.

И уж совсем не прибавило радости сухое одобрение стоявшей рядом леди Кэтрин, которая произнесла назидательным тоном:

— Она в самом деле выглядит неплохо, но твои чрезмерные любезности, Джервис, могут вскружить ей голову. А ведь она уже далеко не ребенок: в прошлом месяце исполнилось двадцать.

Лорд Латтрелл не обратил никакого внимания на слова сестры и, поглаживая руку Рейвен, продолжал:

— Уверен, мы все будем гордиться тобою. Из тебя получится прелестная герцогиня.

Внучке хотелось возразить ему, но она не позволила себе этого. По ее скромному мнению, если ничто не помешает, получится вообще неплохое существо. Совсем необязательно это существо должно быть герцогиней или графиней. Однако она промолчала, так как не желала уподобляться тетке в том, чтобы всегда оставлять последнее слово за собой. Кроме того, она не могла не признаться самой себе, что ее дед рассуждает с позиций общества, к которому принадлежит и куда рвется она сама — девушка, никогда не знавшая родного отца; девушка, у которой осталось всего два кровных родственника, если не считать какого-то неизвестного ей брата в далекой Америке, законного сына ее таинственного отца…