— Пожалуйста, Флинн, когда я успела так далеко зайти?

— Тебе нужно было оставаться в Хелене. — Жестокая реальность вторглась в самые желанные фантазии.

— Но ведь я здесь.

— Предполагалось, что я с благодарностью приму Джо Аттенборо, разрешив ей делать все, что заблагорассудится, несмотря на последствия?

— Я очень сожалею, правда. — Она говорила мягко, не в состоянии вспомнить какие-либо еще обиды, предубеждения и бессердечность. — Я не должна была приезжать.

Она выглядела такой несчастной, что тоненький голосок в его голове сказал: «К черту реальность». В самой глубине его сердца, где логика не имела силы, где «империя» не заставляла вскипать его кровь, он желал, чтобы она осталась. Еще на некоторое время рациональная его часть удержала волну эмоций, переполнявших его, но желание близости вырвалось вперед. А затем он сдался, или, может быть, он сдался еще когда втащил ее в свой дом?

— Значит, мы покончили с игрой? — слегка поддразнил он — к черту реальность.

Она хмуро кивнула.

— Ты не настолько весел, насколько я тебя запомнила.

Он рассмеялся.

— Тогда я должен извиниться, точно.

— Чертовски должен. — Но ее голос стал тихим и низким. И веки отяжелели.

Он взглянул на парящую кадку, на свою почти уже спящую посетительницу.

— Ты долго еще собираешься бодрствовать, чтобы искупаться?

— Нет. — То был едва слышимый звук.

— Я, должно быть, теряю чувствительность, — весело заметил он.

Но она уже не слышала его, так как глубоко спала. К счастью, его рефлексы были в порядке, потому что требовалась молниеносная реакция, чтобы поймать ее, когда она падала со скамейки. Покачав ее на руках, он восхитился неожиданным приступом радости, наполнившим его от того, что он просто держал ее. Всю жизнь он изучал кэндо[2] — путь меча, существующий внутри воина, вырабатывая дисциплину и неусыпные навыки, которые защищали его свободу и землю. И теперь, в миг нежности, ради женской ласки, он хотел не обращать внимания на военную выдержку. Называя себя последним дураком, он потряс головой, чтобы избавиться от нежных чувств, разбуженных ею. Но внезапно она открыла глаза, улыбнулась ему и обвила руками его шею. До того как он смог ответить на ее улыбку, она опять заснула, и он пошатнулся от потрясения.

Он знал похоть, но здесь ее не было.

И это было так хорошо, что могло бы пригодиться в других обстоятельствах, подумал он иронично.

Он раздел ее и, держа на коленях, сел на один из небольших стульев. Затем, зачерпнув из кадки воды, полил на обоих. Он смыл грязь с их тел и, встав на ноги, понес Джо в ванну. Медленно уложив ее в теплую воду, он держал ее, пока они вместе отмокали, и он опять поддался очарованию спокойствия, охватившего его; насколько важной стала для него эта женщина, которую он едва знал. Луна ярко сияла в небе, резкий и свежий запах древесины, пурпурные тени ночи окружали его. Его сознание было ясным, как будто священная «Ю» очистила его мышление, и на какое-то время он и она были одни в дымке ночи, словно окутанные волшебством, и вдали ото всех врагов.

Но вот вдалеке ухнул филин, как бы предупреждая его обо всем, что ему предстояло. Вынув Джо из ванны, он опять сел на маленький стул и намылил ей голову шампунем, затем смыл его с такой осторожностью, что она, не просыпаясь, лишь шевелилась время от времени.

Возвратившись в ванну в последний раз, он чувствовал спокойную блестящую воду, его мускулы и нервы сбросили напряжение — мирская злоба утихла, как рябь на воде. По крайней мере у них еще ночь впереди, и нет нужды подгонять наступление утра. В эту лунную ночь они испытали такие редкие моменты интимной близости, разделив ванну и, возможно, понимание друг друга.

Если бы ему сказали неделю назад, что он будет купаться с женщиной без какой-либо определенной цели, он бы только посмеялся. Женщины существовали для удовольствия — его удовольствия, — и пока он претендовал на роль примерного и снисходительного любовника, эгоизм был его основным мотивом. Но в нынешнюю ночь все происходило иначе. Звуков не было, влечение и чувственность погрузились в тишину, в наслаждение переполнявшими их чувствами, эфемерными и хрупкими. Редкое ощущение счастья бурлило в нем, и, если бы было возможно, он бы остановил время.

Со вздохом Финн вылез из ванны, обернул Джо в одеяло и понес в постель. Он лежал рядом с ней — безгрешный и безмятежный, может, даже благородный, не желая будить ее, так сладко спящую.

Не находилось объяснений его поведению, в его прошлом не было мерила, с помощью которого можно измерить его теперешнюю благожелательность. Опершись на локоть, он смотрел на спящую Джо, больше не оценивая свое поведение, с удовольствием ощущая восхитительное наслаждение.

Ее сон был беспокойным. Образы Флинна, всегда недоступные, не важно, как долго она взывала к ним, что бы она ни обещала, только бы он остался, его совершенная красота и улыбка, его мужественность и сила притягивали и соблазняли ее в воображении, но когда она подходила слишком близко, он исчезал, и она оставалась ни с чем, огорченная потерей. Ей хотелось чувствовать его тепло рядом с собой, его запах, она хотела его прикосновения, как сейчас.

Ее глаза быстро открылись, и она увидела его руку прямо над собой, его улыбку в точности такую, какую она видела во сне, слабый изгиб его губ очаровывал.

— Я только хотел поправить тебе волосы, — прошептал он, нежно касаясь ее щеки.

— Вот ты где. — И она увидела его, как в тот, первый раз на обеде у Стюарта Уорнера — суровая красота и внутренний сексуальный жар, желание быть лучшим в мире и лучше всех той ночью, способность распознать ее безрассудное побуждение с первого взгляда.

— Ты спала.

— Почему ты не разбудил меня? — Смутное беспокойство овладело ею.

Он потряс головой.

— Ты очень устала.

Приподнявшись на локте, она взглянула на открытое окно.

— Сколько времени?

— Еще есть время. Сейчас темно — «империи» нужен дневной свет, чтобы пробраться через поле.

Его слова смягчили ее беспокойство. Он хотел ее, подумала она с благодарностью, как будто умоляла его, а он мог даровать удовольствие, которого она жаждала.

— Я бы хотела, чтобы мы вообще не беспокоились о времени, — прошептала она, пододвигаясь ближе, желая чувствовать его тепло; его тело притягивало ее словно магнит.

— А мы и не будем. — Он приподнял ее подбородок пальцем и улыбнулся. — Доброй ночи, мисс Атгенборо, — прошептал он с вежливой учтивостью. — Я надеялся, у вас еще не все танцы расписаны.

Она захихикала.

— По правде говоря, все.

— Я раздавлен.

— Не нужно. Я написала твое имя в каждой строке. Его темные брови дрожали от удовольствия.

— Ты маленькая услужливая лиса, не правда ли?

— Я знаю: это то, что тебе нужно. Слухи летят впереди вас, мистер Ито.

— Ты знаешь все, что мне нравится? — спросил он особенно дразнящим тоном.

Она покачала головой.

— Я надеялась, ты покажешь мне.

Дразнящие интонации исчезли из его голоса.

— Ты не слишком устала?

— Что бы ты сделал, если бы я ответила «да»?

— Страдал бы в тишине. — И неожиданно понял, что в первый раз в жизни он так бы и поступил.

— Ты слишком добр, Флинн, — улыбнулась она. — И я у тебя в долгу за то, что ты искупал меня. — Она тронула свои волосы. — И духи — я польщена.

— Если ты действительно не очень устала, думаю, я могу впечатлить тебя и другим способом. — Дразнящие огоньки заиграли в его глазах.

— Этим? — Ее рука скользнула вниз и коснулась его.

— Этим.

— Кажется, мы пришли к полному согласию, — прошептала она, лаская его и с удовольствием слушая его шумное дыхание. — Давай, потанцуй со мной…

— Быстро или медленно? — прошептал он, убирая ее руку, не уверенный, что сможет сдержать себя, если ее ответ не устроит его. Казалось, он потерял ее.

— Глупый вопрос, учитывая то, что я не видела тебя…

— Очень долго.

Она улыбнулась.

— В самом деле и ты, в конце концов, рад меня видеть. — Она снова коснулась объекта своего вожделения.

— Очень рад, — отвел он ее руку. — Но я не могу гарантировать, что не потеряю контроль в самый ответственный момент. — Шокирующее допущение для того, кто гордился своим самоконтролем.

Он любил ее нежно и изящно, их чувства соответствовали друг другу после совместного купания, их тела стали восприимчивы к прикосновению. Она чувствовала его тепло и силу, его нежность, окружавшую ее, ритм его тела, дразнящее удовлетворение, которое он даровал ей.

Она не хотела думать о том, что могла быть не первой, испытавшей такое наслаждение с ним. Не сейчас, когда оставалось так мало времени, когда она хотела испить всю чашу до дна.

И он не осмеливался думать ни о чем другом, потому что утром он должен с ней расстаться. Закрыв глаза, он зарылся в ее волосы, разметавшиеся по подушке, утонул в запахе гардении и улыбнулся — аромат тяжелый, такой непривычный для нее. Но она не жаловалась, даже чувствовала благодарность. И пока все было не важно, он находил ее благородство очаровательным. Как и все в ней.

— Я рад, что ты забралась так далеко, — прошептал он, поднимая голову и улыбаясь.

— Теперь твоя очередь. — Ее улыбка обжигала близостью, ее тело выгибалось под ним.

Они оба по причинам, понятным им одним, подавляли то, что не могло быть подавлено, и в конце концов, успокоившись, лежали в странной неподвижности, мягкие, нежные, и — вместе.

Она заметила с милым удовольствием, что он не осторожничал.

И он это заметил, но в первый раз в жизни для него это было не важно.

Он нежно поцеловал и поблагодарил ее.

Ее глаза, полуприкрытые от утомления, вздрагивали, а губы шептали слова признательности страстным контральто, которое вызвало улыбку на его губах.

Затем он вытер их обоих полотенцем, лег на спину и уставился в потолок, тихо и почти без движения.

Отдавшись своему собственному бурлящему воспоминанию о прошлом, она больше ни о чем не тревожилась.

— Ну вот, — произнес он через некоторое время, садясь лицом к спинке кровати. — Хочешь потанцевать?

Он сидел рядом с ней, обнаженный и прекрасный, и, сбитая с толку его красотой и заданным вопросом, больше все же самим вопросом, она не сразу ответила:

— Танцевать?

— Ты сказала, что хочешь танцевать.

— Неужели?

На самом деле не то что бы он хотел танцевать, просто в ускользающие секунды он ощущал необъяснимую потребность в обычных действиях. И то, что он только сейчас сделал, не могло быть переделано. Как сказали бы идущие путем дзен[3]: иди, потому что смерть следует за жизнью, отставая всего лишь на один шаг. Вместо этого он сказал:

— У нас есть время для одного или двух танцев.

Тогда она поняла. Это было похоже на смерть и бессмертие. Его и их.

— Я обожаю танцевать с тобой, — ответила она, подавая ему руку.

Он взял ее, поднес к своим губам, легким поцелуем коснулся ее пальцев, полный решимости не обращать внимания ни на прошлое, ни на будущее, живя только одним мигом.

— У тебя есть какие-нибудь пожелания? — Отпустив ее руку, он кивнул на стоящий в углу фонограф. — Хотя я и не уверен, что моя музыка подобна той, что ты слышала во Флоренции.

— Ты так современен, — пробормотала она, удивленная присутствием фонографа в спальне такого человека, как Флинн.

— У нас есть все удовольствия, мисс Аттенборо. — Его глаза осветились улыбкой, когда он понял ее удивление.

— Я вижу. — Ее взгляд скользнул вниз к его паху, и когда она подняла глаза, он широко улыбался.

— Кроме этого, — уточнил он, его улыбка стала еще шире.

— Да, конечно, прости мою одержимость.

— Здесь нечего прощать. Я думаю, одержимость витает в воздухе.

Она говорила так же вежливо, как и он, пытаясь справиться с эмоциями культурным, цивилизованным путем. Но вместо этого она сказала:

— Лучше быстренько заведи песенку, а то никто не будет танцевать.

Он усмехнулся, соскользнул с кровати и через мгновение накрыл их обоих роскошными шелковыми халатами, несомненно, японскими и его любимыми. Он помог ей одеться в цвета морской волны халат и подвел к фонографу.

— Думаю, вальс сойдет для первого танца.

Влюбленная или ослепленная желанием, безумно, отчаянно, страстно, она наблюдала, как он выбирал цилиндр, полностью погруженный в свое занятие. Его длинные, тонкие пальцы ловко перебирали коробки. Она ощущала себя как в лихорадке, она бы покинула Хелену только ради этого, и ее восприимчивость его сексуальной необузданности не уменьшилась в его присутствии.

— Вальс Листа? Я как раз в настроении, — довольно сообщил он, как если бы встретил ее на балу и не знал, что ее сердце билось в три раза быстрее. — Ты окажешь мне честь?

Высокий и могучий, с темными волосами, касающимися плеч его серого шелкового халата, украшенного журавлями, он был так красив, что ее сердце затрепетало.

Не в состоянии говорить из-за душивших ее слез она кивнула и скользнула в его объятия. Мелодия кружилась вокруг них, пока они так стояли, — ее щека на шелковом отвороте его халата. Оба едва дышали, их чувства омывались чередующимися волнами эмоций, неожиданными для них самих, зарождающееся чувство обязательства, такое необычное для понимания, и огненно-тяжелое слово ЛЮБОВЬ, огромное и волнующее.

— Я не хочу уходить, — наконец прошептала она.

— Я знаю, — ответил он кратко, но ему нечего было предложить ей, пока его собственная жизнь и его будущее балансировали на грани. — Если бы было возможно, — заявил он честно, даже убежденно, — я бы сказал «оставайся».

Она взглянула на него.

— Но это невозможно?

— Да, — кротко ответил он. — Теперь танцуй со мной, потому что я не хочу думать о твоем уходе или, — он перевел дух, — думать вообще. И мне нравится музыка.

Флинн нежно обнял ее и, мягко напевая мелодию, закружил по комнате.

Он прекрасно танцевал, как прекрасно делал и все остальное, за что ни брался, думала она, капризно и ревниво, и слишком влюбленно, осознавая, что ей недостаточно просто любить Флинна Ито. Он оставался абсолютно одиноким, эгоистичным, невозможно распутным, и все женщины, которых он оставлял, были доказательством его беспутного существования. Ей стыдно, что он мог быть таким чувствительным и привлекательным для нее, а у нее не хватало сил, чтобы противостоять его натиску.

Когда музыка закончилась и последняя нота замерла в тишине, на мгновение показалось, что все кончено.

— Хочешь еще музыки? — прошептал он низким и мягким голосом, тронув рукав ее халата.

Как мотылек к огню, думала она нетерпеливо, не ощущая ничего, кроме своей ненасытной страсти. Распахнув свой халат, она прижалась к нему, чувствуя его нарастающее возбуждение.

Его руки скользнули ей за спину и скинули с нее халат. Прижав ее к себе, он спросил хриплым и низким голосом:

— Не надо больше танцев?

— Да, больше не надо, — сказала она дрожащим голосом.

Он поцеловал ее в щеку.

— Спасибо за танец.

Он поднял ее на руки и понес к кровати, делая все так же, как и тогда, когда женщины смотрели на него таким взглядом, каким сейчас смотрела она. Желая того же, чего и она.

Но теперь он нес ее, ощущая теплоту, не связанную с сексом, нежность и невыразимую благодарность, чувство очарованности и волшебства. Ему опять хотелось танцевать с ней…

Выглянув в окно, едва осознавая, что может принести ему утро, он увидел угасающие в небе звезды.