Она никогда не трепетала, никогда.

И сердце ее никогда не билось так, как сейчас.

И жар, от которого раскраснелось се лицо, был вызван другим жаром — горевшим внизу ее живота.

Причиной, вызвавшей этот жар, был Джонни Кэрр.

Прежде чем посмотреть ей в лицо, он некоторое время разглядывал ее маленькие руки, вцепившиеся в резную спинку стула.

— Позвольте, я поддержу вас? — спросил он, протягивая к ней руку.

Еще ни один мужчина никогда не обращался к ней с такими словами. Ни один мужчина не предлагал ей нежность и поддержку. Как и большинство других женщин, она была просто продана по самой высокой цене, которую за нее предложили, хотя брачные договоренности и облекались в более куртуазные эвфемизмы.

— Я не причиню вам вреда, — тихо проговорил он, подходя и отцепляя ее пальчики от обрамлявших спинку стула резных головок святых.

И она верила ему. Верила, несмотря на то что, когда ее ладонь оказалась в его руке, он не торопился отпускать ее. Он возвышался над ней подобно башне — знаменитый воин Приграничья, флибустьер в башмаках с драгоценными пряжками и изысканном наряде.

— А я и не боюсь, что мне причинят вред, — тихо ответила Элизабет, подняв к нему лицо, чувствуя, как его рука согревает ее ладонь. Ее зеленые глаза улыбнулись ему из-под густых ресниц. — Я боюсь, что меня забудут.

Джонни по-мальчишески задорно улыбнулся в ответ. Растрепанные волосы обрамляли его орлиное лицо. Небрежным жестом он откинул их назад, и Элизабет впервые увидела в мочке его уха маленькую золотую сережку.

— Я никогда не забуду. — Он сказал это обычным тоном, как мальчик, уверяющий маму в том, что он будет хорошо себя вести.

Ей понравилась простота его ответа. Она вселила в Элизабет некоторую уверенность, хотя на какую-то долю секунды в голову ей пришла отнюдь не романтичная мысль о том, как бы она отреагировала на иной ответ при том неудержном желании, которое она в данный момент испытывала.

— Вы очень галантны, — ответила она, прикоснувшись рукой к черному бархату его бровей. — Я давно хотела это сделать, — добавила она с такой же откровенностью и простотой, с какими до этого говорил он сам.

— Это лишь начало, — заметил Джонни, улыбаясь еще шире. На бронзовом лице его белозубая улыбка показалась ей ослепительной. — Что же касается меня, то я давно мечтал увидеть вас лежащей вон на той постели, — продолжал он низким и мягким голосом, еще крепче сжимая ее руку в своей.

Без всякого кокетства и ханжества Элизабет ответила:

— В таком случае вам придется остаться здесь на ночь. — В этом танце она невольно оказалась ведущей.

Сама того не зная, Элизабет Грэм предлагала ему рай, но Джонни не торопился сорваться с поводка. Рывком притянув ее к себе, он наклонился к ее лицу и в тот момент, когда их губы встретились, прошептал:

— С удовольствием…

Губы Элизабет были сладкими на вкус. Как он и предполагал.

А Элизабет подумала, что от его губ исходит аромат наслаждения, двадцати пяти лет и… чуда. От него слегка пахло рейнвейном, и, когда она сказала ему об этом, он предложил налить чуть-чуть и ей. Уже опьяневшая от жгучего желания, она отказалась.

Знаток в подобных вещах, Джонни понял: у нее никогда не было любовников — в этом он мог бы поклясться, и сознание этого довело бушевавшую в нем страсть до точки кипения.

У них не было времени на романтичные поцелуи или традиционные предварительные заигрывания. Наоборот, ему надо было торопиться, поскольку она, изнемогая от страсти, прошептала:

— Я больше не могу ждать.

Джонни тем временем расстегивал ворот ее парчовой, отороченной мехом накидки. На мгновение остановившись, он наклонился и поднял Элизабет.

Пока он нес ее к постели, юная женщина, крепко прижимаясь к нему, покрывала его лицо поцелуями, не задумываясь о том, что он может счесть ее бесстыдной. Ей еще никогда не приходилось ощущать под своими руками силу молодого мускулистого тела, и, чувствуя его мощь, Элизабет впервые и без остатка отдавалась этому пьянящему дурману.

Достигнув кровати в три больших шага, Джонни уложил ее на вышитое покрывало и кружевные подушки, опустился на нее, поскольку она никак не разжимала рук, обвивавших его шею, и, мягко стараясь освободиться от ее объятий, стал нежно целовать ее глаза.

— Я никуда не ухожу, — ласково проговорил он, услышав, как она застонала, не в силах перенести то, что ей казалось потерей. — Я здесь. Я остаюсь… — И в этот момент он снова подумал о том, насколько же она была обездолена за годы своего замужества.

— Помоги мне, — прошептала она, содрогаясь от желания, позабыв о стыде и гордости, измученная страстью к этому мужчине, который забудет о ней уже через неделю. Не в состоянии думать ни о чем другом, она хотела только одного: ощутить его внутри себя.

— Мы поможем друг другу, — выдохнул он. Их лица касались друг друга, и он нежно обводил кончиком пальца контуры ее губ. Джонни отбросил в сторону парчовую накидку и стал осторожно освобождать Элизабет от ее многочисленных одеяний. Когда его пальцы нежно пробежали по ее бедрам, она застонала и кончила.

Плохо! Не так, как хотелось!

Слезы наполнили ее глаза.

— Не плачь, — ласково сказал Джонни. — В следующий раз все будет замечательно…

Услышав его слова, Элизабет распахнула ресницы и посмотрела на него своими зелеными глазами так, словно только что узнала его.

— Да-да, дитя мое, будет еще и следующий раз, — тихо проговорил Джонни, чувствуя себя на целую вечность старше этой женщины, к которой не прикасался еще ни один мужчина и которая не знала ровным счетом ничего. И словно в подтверждение своих слов он нежно провел пальцами вверх по ее бедрам.

— Здесь никого нет — только ты и я. И нет никаких правил.

Его мягкий голос обволакивал и убаюкивал ее, его рука, лежавшая внизу ее живота, заставляла Элизабет забыть все, что обычно воспитательницы внушают юным девочкам о чистоте и распутстве, об искушении и смиренности.

— Для тебя никогда не существовало правил, — пробормотала она. Ее огромные глаза были наполовину прикрыты от желания, которое вновь стало заполнять ее тело. — У меня не очень много опыта в этом.

Будь Джонни чуть менее вежлив, он бы ответил, что у нее вообще нет никакого опыта, но, как ни странно, именно это возбуждало его сильнее, чем это могла бы сделать искушенная в любовных забавах Джанет Аиндсей.

— Ну что же, — тихо сказал он, — в таком случае нам не остается ничего другого, как исправить это положение.

— Не хочу быть послушной ученицей. — В ее голосе прозвучала едва заметная нотка вызова, и Джонни подумал, сколько раз на протяжении ее жизни ей приходилось подчиняться чужой воле.

— Можешь остановить меня в любой момент, когда пожелаешь. Я — не эгоист. — Джонни произнес это с улыбкой. — Если ты не возражаешь, моя дорогая Элизабет, на сей раз мы не будем торопиться и станем продвигаться вперед понемногу.

— Я должна извиниться? — Теперь она тоже шутила, и из се взгляда исчезла вся серьезность.

— Никогда не извиняйся в постели — это правило первое и единственное, которое я признаю. Ну ладно, мы не станем торопиться в следующий раз…

Спустя некоторое время, приподнявшись на локтях, она обрушила на его лицо целый водопад поцелуев, которые сопровождались потоком произносимых задыхающимся шепотом благодарных слов. А он лежал на ней и наслаждался этими поцелуями, тем, как она обнимает его и гладит его спину. Единственное, о чем он думал, — это о том, что, к счастью, до рассвета осталось еще очень много времени.

— А возможно ли такое… Я не знаю… Я не хочу показаться жадной, но… с твоим опытом… ну, ты сам должен понимать… Я имею в виду…

— Я не дам тебе заснуть целую ночь, — с улыбкой ответил он, — если ты пытаешься спросить меня именно об этом.

— Целую ночь? — Ее глаза открылись от изумления и радости. — Целую ночь? — еще раз выдохнула она.

— Да, целую ночь, моя маленькая Битси, — ласково ответил он. Почему-то в этот момент, глядя на нее, он ясно представил себе маленькую девочку в магазине со сладостями. — Если, конечно, ты не считаешь себя слишком старой.

Словно пытаясь продемонстрировать свой юный возраст, Элизабет скорчила рожицу и показала ему язык.

— Ты просто прекрасна, — заверил он ее. — Не слишком молода, не слишком стара и безупречна во всех отношениях. Разве что…

— Разве что? — несколько неуверенно, но с вызовом переспросила она.

— Разве что на тебе слишком много одежды, — заявил Джонни с мужской прямолинейностью.

— О… И это — все? А я-то уж испугалась, что допустила какую-то непростительную в постели ошибку. М-м-м, скажи, может ли женщина попросить кое о чем? Я имею в виду… — Она умолкла, и на ее губах появилась соблазнительная улыбка. — Впрочем, к тебе, я полагаю, они могут обращаться с любыми просьбами, не так ли?

— Я всегда готов учиться, — пошутил он.

— Какая скромность! — фыркнула Элизабет.

— Да, это одно из многих моих достоинств. — И Джонни улыбнулся так радужно, что почти заставил ее поверить в свои неисчислимые добродетели.

— Но не то, в котором я нуждаюсь сейчас. — Улыбка Элизабет была улыбкой опытной искусительницы.

— Распутная женщина… Какая прелесть! — Его синие глаза, полные веселья, встретились с ее взглядом.

— Вот именно. Тебе нравится? — призналась Элизабет. Она слишком долго жила не зная радости и теперь наслаждалась всем, что может подарить ей эта ночь. — А теперь, если ты на минутку отпустишь меня… — она выскользнула из-под него и поднялась с кровати, — …мы поглядим, как ты реагируешь на то, что может предложить женщина…

Лежа в одиночестве на спине, Джонни громко расхохотался. Перевернувшись на бок, он подпер голову рукой и стал с улыбкой наблюдать за тем, как она расстегивает застежки ночной рубашки.

— Я жду не дождусь, когда ты меня чему-нибудь научишь. А что, Хотчейн был хорошим учителем?

— Не твое дело, черт бы тебя побрал, — ласковым голосом ответила Элизабет. — Мужчины все такие собственники?

Вздернув бровь и пожав плечами, Джонни ответил:

— По крайней мере, не я.

— Хорошо. — Она слишком долго находилась под властью своего отца, а затем — мужа и очень остро чувствовала любые попытки контролировать ее, поэтому сразу же хотела заявить о своем месте в жизни.

Окончательно освободившись от ночной рубашки, Элизабет сбросила всю одежду на пол и осталась обнаженной. Ослепительно прекрасная — стройная и длинноногая, — она впервые чувствовала себя абсолютно свободной и, кокетливо поддразнивая Джонни, сказала:

— А теперь на тебе слишком много одежды. Ну-ка, раздевайся.

Он охотно подчинился приказу и с готовностью скинул все, что на нем было. Через считанные секунды он уже лежал на постели совершенно обнаженный — могучий и загорелый, словно языческий бог. Джонни открыл объятия и без труда, на лету, поймал прыгнувшую на него Элизабет. Сначала он подмял ее под себя, а затем они стали кувыркаться на широкой постели, сделанной еще в те времена, когда муж и жена непременно должны были спать вместе. Они дурачились, хихикали и смеялись, он целовал ее, а она извивалась, взвизгивала, как разыгравшийся щенок, и возвращала ему его поцелуи.

В ту ночь она была то игривой, то серьезной и не переставала удивляться тому, как много счастья могут подарить друг другу два человека.

— Можно? — спрашивала она и, видя ободряющую улыбку Джонни, осторожно, как к чему-то опасному, прикасалась пальчиком к самым сокровенным местам его тела. Она экспериментировала, она все время открывала для себя что-то новое. Эта трогательная чувственность умиляла Джонни Кэрра, навевала воспоминания о давно забытом и заставляла вспоминать о том, как он мальчишкой точно так же открывал для себя женщину. Тогда он был еще школьником, жил в Париже, а первой учительницей его стала герцогиня д'Артуа.

— Еще… еще… еще… — игриво требовала Элизабет — сладострастная и веселая, одаривая Джонни поцелуями. А Джонни Кэрр — молодой, плененный ею и горящий от страсти, охотно повиновался.

Джонни был до глубины души тронут ее самозабвенностью и благодарностью, которую она не стыдилась выказывать ему, непритязательным обаянием этой девушки и ее бурными и по-детски искренними проявлениями радости. Гораздо позже, когда полночь давно миновала и Элизабет клубком свернулась в объятиях Джонни, согревая его теплом своего разгоряченного тела, она призналась ему:

— Я никогда не думала, что мне придется испытать такое наслаждение. Оказывается, то, что я раньше принимала за радость, — либо настоящий хлам, либо просто пустяки. Благодарю тебя, Джонни. — И, приподняв голову с подушки, она нежно поцеловала возлюбленного.

Это было сказано с такой неподдельной искренностью, почти детской в своей наивности, что Джонни тут же подумал: чего же стоили все женщины, когда-либо промелькнувшие в его прошлом? Впервые в жизни его сердце затрепетало от глубины чувств, которые испытывал по отношению к нему другой человек.

— Я никогда не знала… — прошептала Элизабет, прежде чем уснуть. С довольной улыбкой, как у девочки, получившей подарок, она прижалась к нему еще ближе, ее душистые волосы густым покровом легли на его руку, а теплое дыхание согревало ему грудь. — А теперь — знаю, — закончила она с умиротворенным вздохом.

Чуть позже, когда Элизабет уже спала, она вдруг протянула руку и дотронулась до его лица.

— Я здесь, — прошептал Джонни, успокаивая любимую, а затем взял ее ладонь и запечатлел на ней полный нежности поцелуй.

Когда Элизабет получила уже все, что мог дать ей Джонни, и крепко спала, улыбаясь во сне, он обнаружил, что не может уснуть. Это было так не похоже на него, который в случае надобности мог прикорнуть даже на конской спине. Но тем не менее сон не шел к нему. Он не знал почему, а точнее — не хотел знать.

После того как встало солнце, он разбудил Элизабет Грэм поцелуем и еще раз подарил ей счастье чувственной любви, а потом ушел, унося в душе горечь и ощущение потери. С Джонни Кэрром такое случилось впервые.

Они простились утром. Потому что политика — дрянная штука, и те, кто враждовал веками, не помирятся оттого, что два человека разделили между собой ночь, полную наслаждений.

Как бы то ни было, их разделяла целая пропасть.

Их разделяли нации.

Их разделяли традиции и устои, их разделяла история.

И они оба понимали это.

— Я хотела бы поблагодарить вас от всего сердца, — сказала она напоследок, когда они церемонно прощались друг с другом — так, как если бы совсем недавно не лежали обнаженные в объятиях друг друга. Как если бы обменивались любезностями на дипломатическом приеме. — Благодарю вас за замечательную ночь.

Джонни Кэрр бросил на Элизабет быстрый взгляд из-под ресниц, оценивая, насколько серьезно та говорит. Никогда прежде его не благодарили за это.

Поймав его взгляд, Элизабет улыбнулась, прижимаясь щекой к его груди.

— Судя по твоему лицу, я — первая, кто поблагодарил тебя за это.

Внезапная улыбка тронула уголки его губ.

— Ты действительно первая. И слава Богу. А если бы границы, разделяющие нас, не были так непреодолимы, я бы сказал тебе: «Приходи ко мне в любую минуту…»

— И вряд ли я устояла бы перед этим искушением, если бы только мой визит не стал причиной какого-нибудь международного инцидента.

Джонни и сам бы поддался тому же искушению, если бы не взял так крепко за горло ее отца.

— Путешествовать втайне не представляет никакой сложности. Мы частенько пересекаем границу. Вот если бы только не…

— Мой отец, вы хотите сказать? — В голосе Элизабет внезапно появился холодок.

— Он и его волкодавы. Они только и ищут повода — еще с прошлого года. Мне вовсе не хочется стать их добычей.

— Шотландия на самом деле будет стремиться к независимости?

Элизабет вспомнилось, что в ноябре, когда собрался первый с 1689 года шотландский парламент, он тут же принял несколько воинственных антианглийских актов. Хотя Англией и Шотландией в течение сотни лет правил единый монарх, и поэтому обретение последней подлинной независимости было довольно сомнительно, европейские дворы, надеясь получить собственную выгоду, снова заинтересовались шотландскими делами, и в руках Шотландии таким образом оказалось весьма действенное средство давления на Лондон.

Джонни вздохнул. Он не мог да и не собирался выдавать секреты постороннему человеку, как бы близки они ни были. В конце концов, Элизабет была дочерью его врага.

— Этого хотят очень многие, — осторожно ответил он.

— А ты?

— Ты хочешь, чтобы я рассказал об этом тебе, англичанке? — пошутил он, легонько касаясь пальцем кончика ее носа. — Даже если она прекраснее, чем сама Цирцея?

— Ты и вправду так думаешь? — Голос Элизабет был полон искреннего любопытства.

— Тебе наверняка говорили об этом и другие мужчины.

Она помолчала, словно пытаясь припомнить, а затем просто сказала:

— Никогда.

Пораженный ответом девушки, чья зеленоглазая и золотоволосая красота была не сравнима ни с чем, Джонни спросил:

— Неужели Хотчейн держал тебя под замком?

— Нет, но я была его собственностью.

— И никто не хотел рискнуть жизнью, сказав тебе комплимент…

— Да, примерно так, — согласилась Элизабет упавшим голосом. Однако через мгновение она задрала подбородок и, сопроводив свои слова воинственным жестом, заявила: — Такого со мной больше никогда не повторится.

— Ты говоришь это с такой убежденностью… — шутливо заметил Джонни.

— В моем распоряжении было целых восемь лет, чтобы убедиться в преимуществах свободы.

— Что ж, в таком случае желаю тебе удачи. — Джонни было известно, насколько иллюзорным в те времена являлось понятие женской свободы, но решил не вступать в дискуссию на эту опасную тему.

— С тем состоянием, которое я получила в наследство, удача мне не нужна.

— Возможно, — уклончиво согласился Джонни. Он не считал себя вправе указывать женщине, как ей жить, после одной проведенной вместе ночи. Однако свободные одинокие женщины становились жертвами принуждения самого различного характера. Ему приходилось видеть, как женщины, владевшие деньгами, использовались своими семьями в качестве пешек, и в основе этого всегда лежала корысть.

— Люди Хотчейна в Ридсдейле являются еще одной гарантией моей независимости.

— Конечно, — откликнулся он, думая о том, что люди эти, однако же, не последуют за Элизабет. Им нужен мужчина, который доказал, что может быть лидером, способный пополнять их кошельки с помощью периодических набегов. Джонни полагал, что несколько членов семейства Хотчейнов уже состязаются за право занять это место. — У тебя есть личная охрана? — поинтересовался Джонни.

— Небольшая.

— Точнее. — Хорошо знакомый с обычаями Приграничья, Джонни подсчитывал в уме, сколько нужно воинов для того, чтобы обеспечить безопасность Элизабет.

— Шестьдесят человек.

Весьма неплохо! Эта девушка явно понимала собственную ценность.

— Им можно доверять?

— Целиком и полностью.

Откинувшись на подушки, сложенные у него за спиной так, чтобы он мог сидеть в постели, Джонни резким, но грациозным движением схватил Элизабет и посадил к себе на руки.

— Похоже, ты абсолютно уверена в них. Но как ты можешь знать, что они и вправду преданы тебе?

Кровожадные родичи Хотчейна, как казалось Джонни, представляли для Элизабет серьезную опасность, а размеры состояния ставили ее в опасное положение.

— Они являлись моими личными телохранителями на протяжении восьми лет. Я верю им безгранично.

Успокоенный уверенностью Элизабет, Джонни подумал: «Шестьдесят головорезов из Ридсдейла — этого должно быть достаточно».

— Ты ведь знаешь, что сыновья Хотчейна сделают все, чтобы заграбастать твои деньги, — предупредил он.

— Списку тех, кто хотел бы освободить меня от моих денег, не видно конца, и первым в нем стоит мой собственный отец. Ты уверен, что в этом списке нет и тебя? — со смехом спросила Элизабет, поудобнее устраиваясь в его руках. Она никогда не чувствовала себя так уютно и надежно, как на коленях своего прекрасного врага.

— Я не беру денег у женщин, — спокойно парировал Джонни. — Не взял бы, даже если бы они мне понадобились, а такого быть не может.

— Богатый шотландец? Это наверняка большая редкость. — Элизабет по-прежнему подтрунивала над возлюбленным, чувствуя себя бесконечно счастливой.

— Да, нас всего несколько, но этим Шотландия обязана англичанам, которые в свое время навязали нам кабальные условия торговли, — сухо ответил Джонни.

— Извини, — спохватилась Элизабет. — Прости мне мою бестактность.

— Прощаю, — ответил он с улыбкой. — А теперь, если ты не возражаешь… Когда я обнимаю красивую женщину, то предпочитаю не вдаваться в политические дискуссии. — Он мягко потерся губами о щеку Элизабет и, согревая ее кожу своим дыханием, прошептал: — В нашем распоряжении еще целых десять минут…

— Как замечательно! — прошептала она в ответ, обвивая руками широкие плечи Джонни и нежно покусывая его нижнюю губу. — Но, честно говоря, меня теперь совершенно не интересует, волнуется ли обо мне мой отец.