Она проводила мирные часы за чашкой чаю во владениях госпожи Рейд, выслушивая от домоправительницы бесконечные истории о семье Кэрров. За все это время Элизабет ни разу не пригласили за обеденный стол с самим Джонни или его людьми — так распорядился сам лэйрд. Зная, что ему будет сложно противостоять женским чарам Элизабет, он решил вовсе не встречаться с нею — тем более что, усаживаясь за стол, они с соратниками неизменно пили. Джонни ни секунды не сомневался: после того как кувшин с бренди или кларетом совершит несколько кругов вокруг стола, он уже точно не сможет обуздать свои желания.

И все же как-то вечером они волею случая все же встретились в английском саду. Джонни решил пройти через сад коротким путем, возвращаясь от реки, где встречался с Монро. Они обсуждали высоту купола над оранжереей. Оттуда крытый проход должен был вести к апартаментам Джонни в новом крыле, строительство которого находилось в самом разгаре. Мужчины отошли подальше, чтобы взглянуть на замок с расстояния и решить, не нарушит ли купол пропорций всего сооружения. Переходя с места на место, они совещались и наконец остановились на том, что купол должен быть более плоским, иначе спокойная гармония окрестностей будет безнадежно испорчена.

Джонни Кэрр потратил на это слишком много времени и теперь опаздывал на встречу с Кинмонтом. Им предстояло обсудить новые условия сделки, полученные утром в письме от Годфри. Он торопился и быстрым шагом шел по симметричным дорожкам, перепрыгивая через аккуратные ряды кустов, когда те оказывались на его пути. Дойдя до сверкающего на солнце декоративного бассейна и не желая тратить время на то, чтобы идти в обход, Джонни попросту вошел в воду и широкими шагами направился к другому берегу. Затем он вскочил на невысокий бордюр, что отделял воду от усыпанной гравием дорожки к дому. Стремительно, словно на крыльях, молодой хозяин замка влетел на крыльцо и… столкнулся с Элизабет. Его руки взметнулись вверх, подхватив девушку, а Элизабет с испуганным криком отшатнулась в сторону, рассыпав при этом книги и бумаги, которые держала в руках.

Ее глаза удивленно раскрылись, в них отчетливо читалась растерянность. Чем была она вызвана: его прикосновением или внезапностью, с которой он появился, — Джонни не смог бы сказать, но, как ни странно, растерянное выражение ее глаз каким-то странным образом польстило ему — словно он был охотником, а она его дичью. Вполне понятное чувство для мужчины, с детства привыкшего к охоте.

Однако в данный момент Джонни гораздо больше встревожило то, как отреагировало на это столкновение его собственное тело. Пальцы его сомкнулись на мягкой руке Элизабет повыше локтя. «Интересно, с какой силой надо сжать пальцы, чтобы ей стало больно? — прозвучал безмолвный вопрос в каком-то уголке его сознания. — Ведь заложник не является неприкосновенной персоной». И действительно, история Приграничья знала много случаев, когда женщины подвергались насилию, причем это скорее было правилом, нежели исключением. Знал это и он. И она.

Чувства, охватившие Джонни Кэрра, отразились в его взгляде. Элизабет же подумала, что она, наверное, должна испытывать страх перед этим огромным мужчиной, возвышавшимся над ней подобно колоссу и крепко сжимавшим ее своими железными руками. Тем более что в его горящих синих глазах, бесцеремонно устремленных на нее, читалось вполне откровенное послание. Однако неожиданно для самой себя она произнесла:

— Извините.

Это было сказано так, словно не он, а она налетела на него. В голосе Элизабет не было ни малейшего признака страха — одна только вежливость. Возможно, она извинялась за то внезапное чувство, которое откликнулось в ней в ответ на его откровенный взгляд.

Несколько мгновений Джонни колебался, не зная что делать. Ее фраза, произнесенная тихим голосом, странным образом удивила его. Может, он неверно истолковал ту растерянность, с какой она смотрела на него? Что кроется за сказанным ею словом — простая вежливость или что-то еще? А может, он на самом деле уловил в ее голосе обольстительную чувственность? Однако затем душу Джонни Кэрра больно царапнуло сожаление совсем другого рода. Переговоры об освобождении Робби уже шли полным ходом, скоро его должны были выпустить из тюрьмы Харботтла, и вести себя, руководствуясь одними лишь плотскими позывами, было бы в данный момент величайшей глупостью. Даже если бы этого захотела она сама.

— А вы извините меня, — сказал он, но гораздо более сухим тоном. От напряжения, которое в эти секунды выдержал Джонни, сражаясь с самим собой, у него даже сел голос. — Позвольте помочь вам собрать книги. — С этими словами он выпустил ее руку и, нагнувшись, принялся подбирать книги, разлетевшиеся по усыпанной гравием дорожке.

Пока он собирал книги и укладывал их стопкой, Элизабет стояла в каких-то сантиметрах от его рук. Ее ноги были так близко! А ноздри Джонни щекотал тонкий аромат клеверного мыла госпожи Рейд. Помимо его воли в мозгу Джонни возник ее образ, образ женщины, раскинувшейся в своей ванне с куском мыла в ладони. Он представил себе пар, поднимающийся от ванны, ее груди, наполовину скрытые водой, и руки, лениво касающиеся этих восхитительных холмов…

В это же самое время, поглядев сверху вниз на обтянутые зеленой шерстью плечи согнувшегося рядом с ней Джонни Кэрра, Элизабет была поражена их шириной. Ей еще не приходилось видеть его атлетическое тело так близко. Неужели такое возможно: подобный мужчина — у ее ног! Как завораживает игра его налитых силой мускулов, как он могуч и в то же время грациозен! Внезапно, околдованная неотразимой мужественностью лэйрда Равенсби, она стиснула руки, чтобы не поддаться порыву и не погладить эти мощные плечи.

В тот же момент, прежде чем Элизабет успела утратить контроль над собой, Джонни энергично распрямился.

— Прошу вас, — произнес он, протягивая ей пачку вперемежку сложенных книг и бумаг.

— Спасибо, — выдохнула Элизабет, чувствуя, что находилась на волоске от катастрофы.

Несколько мгновений они стояли друг против друга словно растерянные подростки, не в состоянии осмыслить чувства, обуревающие каждого из них. Обладая большими навыками в искусстве светской беседы, Джонни заговорил первым. Годы, в течение которых он вел охоту на женщин, не прошли бесследно, отточив его манеры.

— Вижу, вы интересуетесь архитектурой, — сказал он, кивком указывая на книги, которые только что передал ей.

— Я собираюсь строить дом, — просто ответила Элизабет.

— Собираетесь жить одна?

Видимо, ему не стоило так недвусмысленно делать ударсние на слове «одна». Надо было лучше маскировать владевшие им чувства.

— Да, — только и сказала она. Вопрос хозяина замка прозвучал откровенно, в нем ощущалась сексуальность, которую можно было попробовать чуть ли не на ощупь. — Я хочу жить одна, — добавила Элизабет, сделав, в свою очередь, ударение на слове «хочу», как если бы хотела загородиться от агрессивной чувственности собеседника.

Это было чересчур для случайной встречи после того, как несколько дней он сознательно избегал этой женщины и неотвязно думал о ней, после дней самоограничения и борьбы с самим собой. Лэйрд Равенсби никогда не был нерешительным человеком. Вся его жизнь прошла в борьбе, но вот выпал чистый случай и словно нарочно предлагает воспользоваться им. Их с Элизабет разделяли считанные сантиметры, и она — пусть даже в сером льняном платье, сшитом на гораздо более крупную женщину, — была умопомрачительна. В этом наряде девушка выглядела еще более хрупкой и тонкой, а ее зеленые глаза на фоне тусклой ткани платья светились еще ярче.

Резко и неожиданно, словно удар хлыста по спине, его сознание резанула мысль: «Беззащитна!» Он мог овладеть ею прямо здесь, на коротко скошенной траве лужайки, или, плюнув на свою гордость, позорно отступить. Он мог поднять се на руки, вне зависимости от того, станет ли она сопротивляться, отнести в свои комнаты, не выпуская оттуда до тех пор, пока не приедут прихвостни Годфри и не привезут Робби. Или, развернувшись, он мог уйти.

Некоторое время Джонни размышлял над этой дилеммой, стоя под теплыми лучами весеннего солнца в цветущем саду, огороженном стеной. Он чувствовал себя загнанным за такой же высокий забор. Лэйрду Равенсби, человеку, привыкшему жить согласно велению своих чувств, удачливому воину, знавшему, что иногда нерешительность может означать выбор между жизнью и смертью, эти несколько секунд показались вечностью. И лишь в последний момент в нем проснулся голос разума, напомнивший: он готов предать Робби.

— Что ж, в таком случае желаю удачи в вашей одинокой жизни, — мягко произнес Джонни.

И снова в его словах прозвучала нескрываемая чувственность, словно он знал, что подсознательно, внутри себя, его хочет каждая женщина. Произнеся эту фразу, Джонни Кэрр отвесил Элизабет изящный глубокий поклон.

После его ухода она подумала о том, что на сей раз победила, однако последние слова лэйрда Равенсби больно царапнули ее душу. Ведь он наверняка знал, как отреагирует на них любая женщина. Впрочем, она тоже знала одну вещь: он сам даровал ей эту победу.

После этого они встретились еще раз — на следующее утро, когда Джонни вошел в кабинет Монро и застал сидевшую там Элизабет. Девушка повернулась на звук открываемой двери, а он застыл на пороге, пораженный ее головокружительной красотой, особенно яркой в этой строгой, лишенной каких-либо украшений комнате. Ее лицо, руки и лимонно-желтое платье являлись единственным источником света в атмосфере, где царили темные, преимущественно коричневые тона. Стены, обшитые деревянными панелями, дощатый пол, мебель, письменный стол Монро и его чертежная доска — все это будто превратилось в оправу для захватывающей дух красоты Элизабет.

— Заходи, Джонни, — приветствовал Монро хозяина замка. — Твое просвещенное мнение будет как нельзя кстати. Мы с леди Грэм беседуем о парковой архитектуре.

— Пожалуй, я зайду попозже — вечером, и мы с тобой сможем обсудить арку между главным зданием и новым крылом.

От женщины, сидевшей возле чертежной доски Монро, исходило сияние. Она словно поглощала свет солнечных лучей, переливавшихся через окно позади архитектора, а затем снова выплескивала их в воздух. И ему казалось, что она также поглощает жар этих лучей. Каждый раз, когда он смотрел на эту девушку, он испытывал болезненное ощущение, будто кто-то ударил его в живот. А ведь обычно не растрачивал на женщин так щедро свои мысли и свои эмоции!

— Погляди-ка сюда, — проговорил Монро, не замечая неудобства, которое испытывал его родственник и работодатель. — Я переделал проект. К тому же зачем откладывать на вечер, коли ты уже находишься здесь! — Говоря это, молодой архитектор рылся в кипе чертежей на своем письменном столе. — Надеюсь, ты согласишься, что я должным образом учел все твои пожелания. Элизабет, например, уже по достоинству оценила проделанный мной труд и одобрила его, — с довольной улыбкой закончил он.

Увидев, какие фамильярные отношения установились между его кузеном и заложницей, уже превратившейся в гостью, Джонни мгновенно насторожился, его взгляд перескочил с одного на другую, оценив, насколько близко они сидят друг от друга. Поддавшись инстинкту собственника, он бросил на молодых людей еще один ревнивый взгляд, пытаясь определить, как крепка завязавшаяся между ними дружба.

— Ну что ж, видимо, ты прав. В таком случае давай, показывай свои проекты, — сказал лэйрд Равенсби и расположился в комнате с решимостью скряги, вынужденного охранять свои сокровища.

Не почувствовав настроения Джонни, мучимого безосновательными подозрениями, Элизабет и Монро разложили на столе целую коллекцию листов и наперебой стали комментировать переработанные архитектором проекты.

— Кстати, вот эти поперечные профили помогала рисовать Элизабет, — сообщил Монро, когда они дошли до эскизов с изображением более мелких деталей отделки.

— Конечно, ведь ты доверил мне только эти несущественные мелочи, — с улыбкой перебила его девушка.

— Никогда не говори, что фундамент — несущественная мелочь, — возразил архитектор.

— Ну, по крайней мере, очень скучная, — весело парировала она. — Ты же не дал мне рисовать все эти чудесные рельефные арабески. Сам сделал. Впрочем, должна признать, они получились просто восхитительными.

Архитектор и Элизабет обменялись улыбками, что было незамедлительно подмечено Джонни Кэрром.

— Но все же завтра, — продолжала Элизабет, — ты просто обязан разрешить мне попробовать свои силы в картушах[11].

И Джонни с ужасом увидел, как она, словно разыгравшийся ребенок, показала Монро язычок.

— Иначе вы надуете губки? — игривым тоном спросил тот.

— Можете в этом не сомневаться.

— В таком случае у меня нет выбора.

— Ну разве я не знаток человеческих душ? — игриво повернулась Элизабет к Джонни, как если бы тот принимал самое активное участие в их шутливой пикировке. — Видите, какой он податливый?

— Да уж…

Два этих слова, произнесенных тихим голосом, словно тряпкой стерли улыбку с ее лица — такой недвусмысленный и скабрезный подтекст был в них заложен.

— Ну, извините меня, Равенсби, — фыркнула Элизабет. — Видимо, за вами числится столько грехов, что вы уже считаете себя вправе отпускать их подобно священнику.

За эти считанные секунды ее лицо изменилось словно по мановению волшебной палочки — из радующейся девушки она превратилась в агрессивную властную женщину с высокомерным выражением во взгляде.

— Джонни, ты переходишь все мыслимые границы, — быстро проговорил Монро. — Извинись!

Эти двое мужчин приходились друг другу двоюродными братьями, росли в одном доме и были друзьями с детства, но, когда в эту минуту Джонни обратил свой взгляд к Монро, в нем не было никаких дружеских чувств.

— Я — лэйрд, — холодно ответил хозяин Равенсби своему кузену, — и для меня не существует границ и запретов.

— Но она не такая, как все твои остальные женщины, Джонни. — Ледяной тон лэйрда нисколько не охладил Монро — на протяжении многих лет, прожитых вместе с братом, Монро и раньше не раз вступал в горячие перепалки со своим кузеном. Поэтому молодой человек упрямо повторил: — Извинись перед леди Грэм!

— А если не извинюсь? — Пока Джонни старался быть таким осмотрительным в своих желаниях, когда он, подобно целомудренному рыцарю, отказывал себе в том, что хотел больше всего, Элизабет Грэм и его кузен наслаждались тут самым бессовестным флиртом!

— Довольно! — резко и с гневом в голосе воскликнула Элизабет, поднимаясь со своего стула. — Вы ошиблись в своих предположениях, лэйрд Грейден, и это, впрочем, неудивительно, если принять во внимание вашу репутацию. Прошу покорно, увольте меня от этой отвратительной дискуссии! Хотчейн швырнул бы вас обоих в холодную реку, чтобы вы поостыли.

— Замучился бы швырять, — мрачно пробурчал Джонни, все еще не остыв от незнакомой доселе ревности.

— Хотчейн прожил семьдесят восемь лет именно потому, что он обеспечивал выполнение своей воли с помощью головорезов из Ридсдейла, милорд.

— Но Хотчейн уже умер, миледи, — парировал Джонни, — а Ридсдейл находится по ту сторону границы.

— Вы угрожаете мне?

— Конечно, нет. — Голос Джонни Кэрра уже обрел привычную невозмутимость.

— Прошу вас не забывать о том, что я — заложница, а в отношении заложников существуют определенные правила.

— А я прошу вас не забывать, что правила тут устанавливаю я.

Запыхавшаяся Элизабет чуть помолчала, чтобы перевести дыхание, а затем с иронией сказала:

— Да уж я вижу. — И, чуть помедлив, добавила: — В таком случае я, конечно же, вынуждена просить вашего позволения на то, чтобы уйти.

— Уйти?

Судя по тону, которым Джонни переспросил последнее слово, он не до конца понял, что имела в виду Элизабет.

— Уйти из этой комнаты.

Он молчал так долго, что это стало граничить с невоспитанностью, — наглядная демонстрация того, что власть в Приграничье принадлежит ему, и никому другому. А затем кивнул, молча позволяя ей выйти.

Не желая ничего говорить, чтобы не признать власть, которую имел над нею в данный момент этот человек, Элизабет развернулась и, шурша шелковыми юбками, покинула комнату.

— Да-а-а, ну и дела! — пробормотал Монро. Он был ошарашен неприятной стычкой, произошедшей между его кузеном и Элизабет Грэм, но зато теперь нашел объяснение его беспричинной, как ему сначала показалось, ревности. — Значит, все это время тебе удавалось сдерживать себя?

— С огромным трудом, — со вздохом признался Джонни. — Прости, если я тебя обидел.

— Тебе следует извиняться перед ней, а не передо мной.

— Все равно скоро ее здесь не будет, — передернул плечами лэйрд.

— Переговоры проходят удачно?

— Мы уже перешли к мелким деталям.

— Ага, понятно. То есть к тому, что труднее всего.

Джонни встретился с кузеном глазами, и в их голубой смеющейся синеве заплясали искорки удовольствия.

— Да, можно сказать и так.

— Неужели воздержание тебе в новинку?

Тяжелым вздохом Джонни подтвердил правильность предположения, сделанного Монро.

— Абсолютно.

— Но неужели ты не чувствуешь внутри себя вдохновения, вызванного этой благородной и новой для тебя умеренностью? Неужели она не наполняет твою душу добродетелью? — продолжал подтрунивать над двоюродным братом Монро.

— Честно говоря, я уже близок к тому, чтобы ударить первого же человека, который со мной заговорит, — хотя бы только для того, чтобы выйти из этого состояния.

— Может быть, тебя все-таки стоит кинуть в холодную реку, как это предлагала леди, чтобы охладить твой пыл?

— Для того чтобы охладить мой пыл, лучше было бы кинуть се в мою постель.

— М-м-м… — многозначительно протянул Монро.

— Вот именно, — пробормотал в ответ Джонни. — Чертовски затруднительное положение для такого безбожного мерзавца, как я.