Едва лопатки захваченного врасплох Джонни коснулись пола, Элизабет навалилась на него сверху, и ее пальцы безжалостно стиснули его мужское достоинство.

— Вот так, — зловеще проговорила она, в свою очередь, пронзив его жестким взглядом своих глаз, — а теперь ты расскажешь мне все о женщинах на скачках.

Несмотря на крепкую хватку ревнивой супруги, Джонни мог бы одним движением сбросить ее с себя. Однако он хорошо понимал ее чувства, поскольку зачастую сам находился в плену столь же необузданных страстей. К тому же ему было стыдно за то, что он свел с женой счеты столь низким способом.

— Прими мои извинения, — просипел кающийся муж, — я обошелся с тобой крайне грубо и невоспитанно…

— Повторяю, рассказывай о женщинах! — оборвала она его на полуслове. У нее не было ни капли раскаяния за собственную грубость, а также ни малейшего желания мириться с мужем после того, как он осуществил сексуальный акт мщения. Элизабет была вне себя от ярости из-за того, что ему удалось обвести ее вокруг пальца, но особенно потому, что он продолжал увиливать от ответа на ее вопрос о женщинах. — Хватит юлить, Джонни! Мне нужен прямой ответ. Мне нужно знать все о женщинах, с которыми ты виделся сегодня днем на скачках. О тех самых, на которых ты намекал, когда говорил, что убьешь меня, если я стану похожа на одну из них. — Ее пальцы сжались еще крепче, так, что он сморщился от боли.

— А ведь я поддаюсь тебе. Ты знаешь об этом? — натужно прохрипел он. В его голубых глазах зажегся злой огонек.

— Скажите, пожалуйста, какое рыцарство, — саркастически протянула Элизабет, даже не думая ослаблять хватку. — Напоминаю тебе, что все еще жду от тебя ответа.

Он поднял руку, давая ей знак разжать пальцы.

— Эй, полегче. Не так-то легко соображать, когда тебя, того и гляди, задушат.

— Но ты по существу не сказал мне еще ни слова.

Джонни сокрушенно вздохнул.

— Ладно, твоя взяла… Слушай, коли хочешь, — приступил он к повествованию с болезненной гримасой. — Там все друг друга знают. И все напиваются вдрызг, в том числе и женщины. Настроение у всех веселое, особенно теперь, в праздничный сезон. Ну и, конечно, ко мне подходили некоторые, делали предложения. Вот, собственно, и все. — Из отчета о прошедшем дне, естественно, были изъяты самые красочные подробности о том, сколь многочисленными и откровенными были предложения веселых дам. — Знаешь, меня это даже удивило. Я, признаться, совсем забыл, какие свободные нравы царят в этой компании.

— Свободные нравы! — презрительно фыркнула Элизабет. — Это еще мягко сказано.

— Но ведь всем известно, как сильно я тебя люблю. Эти люди совершенно безобидны.

— А что, если им нет никакого дела до того, любишь ты меня или нет?

— Но я же в самом деле люблю тебя! И они знают об этом. — Его голос снова стал спокойным, а голубые глаза чистыми, как у младенца. — Ради Бога, прости меня за дурацкое высказывание о том, что я убью тебя, если ты станешь такой же, как они. Но, право, даже не знаю, как я поступил бы в такой ситуации. Ведь я не просто люблю тебя, — произнес он с прерывистым вздохом, — а люблю всем сердцем, всеми потрохами и уж в последнюю очередь — умом.

В то время как он говорил, ее пальцы постепенно разжимались, а в глазах навернулись слезы.

— Даже не знаю, что произошло со мной, — продолжал Джонни, — но так уж случилось, что я не могу без тебя. Знаешь, ведь весь честной народ до сих пор бражничает у Уота Хардена. И только я уехал — да будет тебе известно — под аккомпанемент издевательств и насмешек по поводу брачных оков. Но главным для меня было то, что ты ждала меня, — прошептал он, поправляя выбившийся белокурый локон возле ее уха, — вот я и приехал… — Притянув жену к себе, Джонни принялся осушать поцелуями слезы на ее щеках.

— Я страшно ревнива, — призналась Элизабет, прильнув к нему всем телом. — И хочу, чтобы ты вечно был со мной, во мне, около меня, — шептала она горячо, исступленно..

— Я знаю, — проговорил он успокаивающим тоном. — И мне хочется того же. Именно поэтому я здесь, рядом с тобой. — Его руки кольцом сомкнулись вокруг нее.

Так, обнявшись, они лежали в пляшущих отсветах огня. Ее тело рядом с ним казалось маленьким даже теперь. А он казался невероятно большим. Такой большой и спокойной бывает бухта, с готовностью дающая приют суденышку, спасающемуся от жестоких бурь.

— Ты — самая большая моя драгоценность, — прошептал он ей в висок. — И я никогда не покину тебя.

В последующие дни, как повелось со дня свадьбы, ничто не вторгалось извне в уединенный уютный мирок их жизни и любви. Муж как только мог баловал жену, подстраиваясь к ее привычкам и наклонностям. Они превратились в старомодную парочку, довольно типичную для шотландского захолустья: сельский сквайр с супругой, которых не интересует ничто, кроме дел и делишек собственного поместья, и которые чувствуют себя достаточно непринужденно только в обществе друг друга.

Им не нужен был никто, кроме них самих.

И в этом сонном уединении их редко посещало желание увидеть новые лица.

Им вполне хватало их любви. Она означала для них все.

После Рождества ребенок стал все более решительно заявлять о своем скором появлении на свет. Округлость живота Элизабет теперь уже невозможно было скрыть. Счастливые супруги строили радужные планы относительно будущего своего дитя. Особенно усердствовал в этом тот, кому предстояло вскоре стать отцом. Счастье мужчины, который ранее даже не помышлял об отцовстве, не поддавалось описанию, и ему иной раз казалось, что он по мановению волшебной палочки перенесся в какую-то сказочную страну, — настолько его нынешняя жизнь отличалась от недавнего прошлого.

Элизабет бездумно нежилась в теплых лучах счастья и довольства. Чуждая философских рассуждений, она считала свое новое положение вполне заслуженным после той постылой жизни, которую вела прежде. А потому у нее даже не возникало мысли о том, насколько благодарной должна она быть судьбе, столь щедро одарившей ее.

— Мне так хорошо… Иногда я не могу избавиться от мысли, что создана специально для того, чтобы рожать детей, — благодушно проворковала Элизабет, лениво потягиваясь в постели, с которой им не хотелось вставать, несмотря на довольно поздний уже час. — С твоей помощью, конечно, — добавила она, поворачиваясь, чтобы покрепче прижаться к теплому боку мужа. Ее слова были вызывающе чувственны.

— Рад был услужить, — медленно прошептал Джонни, обнимая ее и поудобнее пристраивая к себе. — И если мои услуги потребуются снова, — добавил он с озорной улыбкой, — дай только знать…

— Мне все время хочется еще и еще, снова и снова… Не было еще ни одного дня, когда я почувствовала бы себя плохо… И мне нравится то, что я постоянно хочу тебя… Подумай только, скоро мы сможем взять его на руки. Ах, Джонни, — восторженно зашептала она со слезами на глазах, — я так люблю тебя, что мне иногда самой становится страшно.

— Не надо больше слов, — пробормотал он, крепче сжимая ее в объятиях. — Я здесь, навсегда… — Джонни поцеловал жену в нежную, мягкую щеку. — Мы будем вместе… всегда. И не бойся ничего.

— Обещай, что никогда не бросишь меня. — Страх в ее глазах был по-детски всеобъемлющ. Тени прошлого все еще тревожили Элизабет.

— Я никогда не покину тебя, — сказал Джонни с подкупающей простотой.

Ее губы задрожали, и Элизабет осторожно, несмело улыбнулась.

— Прости, — прошептала она. — Я знаю, мужчинам не нравятся женщины, которые слишком… требовательны.

— Не говори мне о других мужчинах, — недовольно заворчал Джонни. Вопреки всякой логике он продолжал ревновать ее к первому мужу, — Для меня невыносимо думать о том, что к тебе прикасался другой.

Элизабет быстро поглядела в окно, словно там крылась причина ее внезапно испортившегося настроения.

— Поговори со мной о чем-нибудь другом, Джонни, — попросила она. — Мне почему-то кажется, что там, на улице, прячется кто-то страшный и злой.

— Прислушайся лучше к себе, моя милая Битси. Не заворочался ли в тебе наш ребеночек? А все исчадия ада пусть останутся на мою долю. Уж как-нибудь я справлюсь с ними… Скажи, он и вправду ворочается? Где же — здесь или здесь?

Джонни принялся за дело, в котором с ним никто не мог сравниться. Этот мужчина хорошо знал, как отвлечь женщину от черных мыслей. И в то январское утро демоны, терзавшие душу Элизабет, потерпели позорное поражение.

А через два дня в Голдихаус прибыл верхом местный судья из Келсо. В контору Монро вошел посыльный с извещением для Джонни Кэрра.

— Я скоро вернусь, дорогая, — сказал Джонни Элизабет, вставая из-за стола, за которым они рассматривали чертежи. — Наверное, это насчет племянника Крофорда. На прошлой неделе на совещании у комиссара возник спор по поводу должности сборщика податей. Как только он уйдет, я сразу же вернусь, а ты и Монро расскажете мне, что ускользнуло от моего внимания.

Все трое целое утро просидели за обсуждением деталей внутреннего убранства. Незадолго до Рождества был составлен дополнительный проект, и рабочие наконец приступили к заключительному этапу затянувшейся внутренней отделки дома.

— Может, он привез вести из Эдинбурга? — подал голос Монро. — Спроси его, не знает ли он, как проходит голосование в палате общин?

— А у тебя есть какие-нибудь сомнения на этот счет? — саркастически спросил Джонни, уже поднявшись из-за стола.

Монро вздохнул.

— Надежда умирает последней.

— Вот потому-то ты и стал архитектором, а не политиком, — произнес Джонни грубовато-наставительно. — Англия хочет поставить Шотландию на колени, угрожая сперва разорить нас, перекрыв пути нашей торговле, а потом и завоевать. И главный вопрос сейчас не в том, сможем ли мы победить в этой схватке, а удастся ли нам сохранить наш парламент.

— Практично рассуждаешь.

— Скорее, реалистично, — возразил Джонни, — если принять во внимание настроения, которые царят нынче в Вестминстере. Не удивлюсь, если они направят свои войска нам на постой. Судя по всему, Ноттингему и Рочестеру вполне удается подливать масла в огонь воинственных настроений англичан.

— Ты думаешь, дело дойдет до войны? — тихо спросила Элизабет. Как явствовало из новостей, поступавших на протяжении последней недели из Лондона, обстановка складывалась явно не в пользу независимости Шотландии.

— Конечно же, нет, — быстро ответил Джонни, не допускавший, чтобы его обожаемой супруги коснулась даже тень беспокойства. — Все это только обычная риторика. Прошу простить меня, мне пора. Пойду посмотрю, какие могут быть у Драммонда ко мне дела.

Несколько минут спустя он поздоровался с Джеком Драммондом, который поджидал его в кабинете, расплывшись в приветливой улыбке.

— Чем обязан вашему визиту? — спросил Джонни молодого судью, которому помог занять эту должность. — должно быть, Крофорд до сих пор хлопочет насчет теплого местечка на таможне для своего племянничка?

— Если бы так, милорд. — Молодой барристер[20] заметно погрустнел. — Боюсь, что привез вам не слишком приятную весть.

— Что ж, выкладывайте. Вся наша страна сейчас только и делает, что ждет дурных вестей.

— Дело касается графини Грейден, милорд.

— Да? — Джонни, хотевший было усесться за письменный стол, остался стоять, неестественно выпрямившись. Его глаза недоуменно смотрели на судью.

— В качестве шерифа Равенсби я получил вчера повестку от Рочестера. — Судорожно сглотнув, Джек Драммонд отер пот, внезапно выступивший на лбу. — Леди Грейден велено предстать перед тамошним судьей, чтобы ответить на обвинения в колдовстве, выдвинутые против нее Грэмами из Ридсдейла. Они обвиняют досточтимую леди в смерти ее первого мужа.

— Я убью их, — с мрачной решимостью произнес Джонни.

Барристер умолк, не зная, что сказать на это.

— Слушания назначены на следующую субботу, — отрывисто проговорил он. — Времени на подготовку защиты остается не так уж много. Но прошу вас, располагайте мною, если я хоть чем-то могу помочь, — Джек Драммонд был обязан лэйрду Равенсби своей карьерой, но горячая готовность прийти на помощь была не только стремлением ответить услугой за услугу. Джонни принимал личное участие в судьбе семейства Драммондов, обеспечивая двух младших братьев судьи средствами для учебы в университете. А потому Джек Драммонд искренне преклонялся перед Джонни Кэрром.

— Я ни за что не дал бы этой повестке ходу, если бы был хоть какой-то способ замять дело, — промямлил он извиняющимся тоном. — Но, с другой стороны, если бы я не поставил вас в известность…

— Я все понимаю, Джек, — произнес лэйрд Равенсби глухим от волнения голосом, погрузившись в глубокие раздумья. — Так сколько же у нас остается времени? — поинтересовался он через несколько секунд, и голос его приобрел уже обычный ровный тон.

— Десять дней, сэр.

— Этого должно хватить.

— Вам следует незамедлительно отправиться в Эдинбург, милорд, чтобы позаботиться об адвокатах. Еще могу порекомендовать вам Холта в Лондоне. На нескольких процессах по делам о ведьмовстве он добился оправдания обвиняемых.

— Адвокаты? Да-да, конечно… — Повернувшись к гостю спиной, Джонни задумчиво смотрел в окно на скованный морозом парк. Его взгляд рассеянно блуждал по ветвям деревьев, покрытым инеем. На несколько минут в комнате повисла тишина. Лэйрд Равенсби застыл на месте. Джек Драммонд тоже молчал, явно сконфуженный. Отойдя от окна, Джонни Кэрр приблизился к письменному столу и, достав из кармана ключ, отпер лаковую дверцу. Он выдвинул два ящика и вынул из них несколько кожаных кошелей, а затем аккуратно разложил их на столе перед Джеком Драммондом.

— Я был бы очень признателен вам, если бы вы доставили это председателю Эдинбургского уголовного суда и попросили его о том, чтобы начало судебных слушаний было отсрочено на две недели. С вами я направлю охранника. Если там председательствует Комин, — добавил Джонни, — то он распорядится об отсрочке и без подношения, поскольку и так обязан мне очень многим.

— Понимаю, милорд, — ответил Джек Драммонд, поднимаясь с кресла, поскольку по тону покровителя угадал, что тот больше его не задерживает. — Могу ли оказать вам какие-либо юридические услуги, сэр?

— Не думаю, Джек, что дело дойдет до этого, — угрюмо ухмыльнулся Джонни Кэрр, — после того как я сам поговорю с Грэмами.

Позже, той же ночью, когда Элизабет уже крепко спала, он пошел в оружейную, где его уже дожидались верные люди. Джонни посвятил их в детали своего плана похода на Грэмов.

— Я хочу, чтобы послезавтра ночью тысяча воинов присоединилась ко мне в Картер-Баре, — начал предводитель, стоя под английским вымпелом, взятым в качестве трофея под Баннокберном одним из его предков. — Добираться туда будете небольшими группами. Встретимся, когда стемнеет. Нам потребуются лестницы и кошки с канатами. — Голос его звучал сухо и бесстрастно, будто им предстояла не кровавая битва, а просто прогулка. — И помните: никому об этом ни слова. Мне вовсе не нужно, чтобы Грэмы заранее проведали о нашей вылазке, и уж тем более об этом не должна узнать моя жена. Будем атаковать их превосходящими силами. Я хочу, чтобы братья Грэмы были убиты. У кого-нибудь есть вопросы?

— А ты наверняка знаешь, что они находятся сейчас в Ридсдейлском лесу?

— К утру узнаю доподлинно.

— Не может ли случиться так, что они засели в своем замке?

— Может. Чтобы выкурить их оттуда, нам могут потребоваться дополнительные силы.

Участники военного совета начали обсуждать техническую сторону дела: как тысяча человек сможет тайно, не вызвав ни малейшего подозрения, преодолеть путь в пятьдесят километров, как доставить к месту сражения штурмовые лестницы, тяжелые ваги и топоры? К тому же потребуются провиант, оружие и боеприпасы, сбруя… У каждого нашлось что сказать по поводу предстоящего похода.

— Чтобы узнать о том, насколько хороша у них оборона, вышлем завтра разведчиков, — объявил Джонни. — Но какой бы сильной она ни была, — жестко добавил он, — мы отправляемся в поход в любом случае. Я не допущу, чтобы Элизабет предстала перед судом.

— Ну и трусы же они, Джонни, коли не погнушались травить женщину.

— Вот мы и поучим их хорошим манерам, — тихо произнес лэйрд Равенсби.

Элизабет он сказал, что ему нужно провести несколько дней в Джедбурге, чтобы помочь двоюродному брату справиться с проблемами имения. Прощаясь с ней, Джонни на секунду задержал руку жены в своей ладони, чтобы получше запомнить ее такой, какой она стояла перед ним в это хмурое утро.

На ней было свободное платье малинового цвета, белокурые локоны завивались тяжелыми кольцами на шее. Элизабет зябко куталась в вышитую шаль, спасаясь от январского холода.

— Вот ты и уезжаешь… Впервые с того дня, как мы поженились. Я буду скучать. — В ее глазах, устремленных на лицо супруга, блестели слезы. — И почему только мне нельзя поехать с тобой?

— Ты же знаешь, милая, что верховая езда сейчас не для тебя. Ребенок… Всякое может случиться.

— Но почему я не могу поехать с тобой в карете? Скажем кучеру, чтобы не слишком погонял…

Джонни горячо сжал обе ее ладони.

— Сейчас холодно, грязь замерзла, а колеи глубокие, и, как бы тихо ты ни ехала, тебя все равно растрясет. А я через пару дней все равно вернусь. Через три — от силы. И каждый день буду писать тебе письма.

— Прости, — горестно вздохнула Элизабет. — Пристала к тебе как репей… — Она виновато улыбнулась. — А все из-за ребенка. Мне кажется, что сейчас, когда он у меня во чреве, я стала намного чувствительнее… И иногда мне так страшно. Ты обещаешь мне беречь себя?

— Не стоит беспокоиться, ведь я еду не за тридевять земель, — уклончиво ответил Джонни. — В Джедбурге мне ничто не грозит. — Он нежно пожал ее пальцы. — А теперь поцелуй меня и иди в дом. Не дай Бог, простудишься, пока стоишь тут со мной.

Невдалеке дюжина безмолвных всадников ждала своего предводителя. Эти люди были полностью вооружены, якобы для того, чтобы охранять его на пути в Джедбург.

— Обними меня, — прошептала Элизабет, и ее глаза, наполненные слезами, показались ему ослепшими от печали.

Джонни заключил ее в объятия и снова, в который уже раз, ощутил, как мала и беззащитна эта женщина рядом с таким великаном, как он. Все в ней — эта шелковая шаль, покрытая затейливой вышивкой, шерстяное платье, мягкость которого ощущала даже рука в перчатке, и печаль в глазах — было настолько родным и близким, что у него защемило сердце.

— Жизнь моя, — только и смог прошептать он, жадно вдыхая непередаваемый аромат ее духов, заставляющий словно наяву увидеть лепестки роз и вспомнить о ночах, проведенных в объятиях друг друга.

— Возьми меня с собой, — в последний раз взмолилась она, прижимаясь к нему и поднимая свои зеленые глаза, в которых читалось отчаяние.

— Не могу.

В его голосе она распознала ту решимость, которая всегда говорила о том, что решение принято окончательно и бесповоротно. А потому ей не оставалось ничего иного, как взять с него обещание:

— Два дня — не больше?

Он кивнул.

— Обещаешь?

— Обещаю, — покорно произнес он, вынужденный ужать сроки своего отсутствия.

— Я не усну без тебя.

— А я — без тебя, — пробормотал мужчина, думавший когда-то, что никому не отдаст своего сердца.

— С тобой действительно ничего не случится? — Ее голос дрожал от тревоги.

Он покачал головой и, склонившись, поцеловал жену в обе щеки, залитые слезами.

— Я буду считать часы до нашей встречи, — прошептал Джонни, напоследок прижимая ее к себе. — Не забывай о нашем ребенке, — добавил он севшим голосом и решительно зашагал прочь.

Уже в седле, перед тем как пустить коня рысью, он помахал Элизабет и позже, когда обернулся, доехав до конца подъездной дороги, увидел маленькую фигурку жены, по-прежнему стоявшую на том же месте. На фоне громады Голдихауса она казалась совсем крохотной.

— Бог даст, вернусь, — горячо прошептал Джонни и поднял руку, прощаясь с женой, своим еще не родившимся ребенком и отчим домом, не одно столетие дававшим кров сменяющим друг друга поколениям Кэрров.

В тот вечер войско Кэрров собралось в Картер-Баре, и он, помня о своем обещании, сел за письмо супруге. Джонни уже проделал немалый путь верхом, ему предстояло провести в седле еще несколько часов, и к тому же неведомо было, какая судьба ожидает его впереди. Но все же, несмотря на тревогу и усталость, он старательно вывел карандашом на клочке бумаги:

«У меня нет времени, чтобы описать все, что я чувствую, думая о тебе. Могу сказать лишь, что люблю тебя больше всего на свете и с нетерпением жду, когда снова смогу обнять. Ты — в моем сердце сейчас, когда я пишу эти строки, и навеки останешься в нем.

Твой любящий муж Джонни».

Отправив это письмо с посыльным, Джонни вместе с остальными Кэррами поскакал дальше в ночь, в направлении Ридсдейлского леса. Достигнув замка Грэм за два часа до рассвета, войско рассредоточилось вокруг цитадели. К стенам из дикого камня, прямо под стражей, ходившей кругами наверху, были неслышно приставлены штурмовые лестницы. До самого последнего момента часовые так и не догадались о том, какая сила скопилась во тьме у них под самым носом. На дороге, по которой ополчение пришло к замку, был оставлен конный отряд, чтобы обеспечить при необходимости путь к отступлению. Все это было быстро и неслышно проделано в предрассветной мгле. И когда настал момент идти на приступ, Джонни Кэрр первым поставил ногу на ступеньку штурмовой лестницы. По сигналу его руки тысяча человек пошли следом.

Лэйрд Равенсби вел своих людей на бой. Темные фигуры его воинов ползли вверх по стенам подобно безмолвному приливу — с мечами в ножнах и кинжалами в руках, готовые биться за жизнь своей леди.

Вначале была снята стража. Часовые повалились с перерезанными глотками, не успев даже вскрикнуть. Хорошо укрепленный замок Грэм, расположенный в самой чаще Ридсдейлского леса, все еще был погружен в мирный сон. Бегавшие внизу собаки, почуявшие запах крови, забеспокоились было, но им тут же бросили заранее припасенную кровавую говядину, и те жадно набросились на еду.

И лишь когда люди клана Кэрр ударили тараном в двери мрачного дворца, поднялась тревога. В замке забили колокола, зовя Грэмов к оружию. После нескольких мощных ударов дверь уже не могла служить преградой, и Джонни первым ворвался в здание. Когда брешь была расширена, следом за ним хлынули остальные. Нанося удары направо-налево, они буквально прорубили себе путь к лестнице, ведущей на второй этаж. В этой ситуации их численный перевес вряд ли мог на деле считаться преимуществом: сгрудившись на крохотном пятачке, нападавшие не могли развернуться, в то время как защитникам был хорошо знаком здесь каждый закуток. Джонни бился ожесточенно, как человек, защищающий нечто самое ценное, что есть у него. Казалось, он хочет размозжить голову всем, кто попадается на его пути. Вождь нападавших сражался словно одержимый, готовый успокоиться только тогда, когда братья Грэм один за другим падут под ударами его меча. Как и многие другие замки Приграничья, это родовое гнездо было построено в расчете на оборону, и Кэррам пришлось сокрушить на своем пути по меньшей мере дюжину мощных дверей, прежде чем они оказались во внутренних покоях, где, по их расчетам, должны были скрываться Грэмы. Однако там, в обширном зале, оказалась лишь толпа жавшихся друг к другу от страха женщин и детей.

Братья Грэм вместе с основными силами, воспользовавшись потайным ходом, выскользнули из замка, ища спасения на болотах к северу от крепостных стен. Там располагалась другая твердыня, путь к которой знали только Грэмы, — Квен-Мосс, где они не раз благополучно спасались на протяжении многих столетий. Трясина там была столь глубока, что, если верить легенде, даже два копья, привязанные друг к другу, не могли достать дна. Забившись в эту нору, Грэмы могли не опасаться никаких врагов, откуда бы те ни пришли — из Англии или Шотландии.

Оставив несколько человек сторожить женщин и детей Грэмов, Джонни бродил по замку, переступая через тела поверженных противников. За ним шел Кинмонт. Оба теперь обозревали кровавый путь, пройденный ими по коридорам и залам, охраняемым теперь воинами клана Кэрр. Так они дошли до неприметных маленьких ворот в северной стене, где их люди поджидали в засаде Грэмов, заранее зная, что те попытаются бежать на свои болота.

За стеной в скупых лучах зимнего солнца, под темными лапами сосен и голыми ветвями буков и боярышника, ежилась кучка плененных Грэмов. По числу убитых и раненых можно было судить, как труден оказался для них путь бегства.

— Четыре брата мертвы, — спокойно доложил Адам, увидев, как Джонни вопросительно мотнул головой в сторону трупов, валявшихся на мерзлой земле.

— Что с пятым? — тут же последовал вопрос.

— Мы упустили Мэттью. Если верить капитану их охранников, он сейчас в Карлайле.

— Чтоб ему пусто было! — выругался в сердцах Джонни.

— Но этот урок, думается, заставит его пересмотреть свой иск.

— Было бы лучше, если бы удалось решить эту проблему наверняка, — процедил сквозь зубы Джонни Кэрр, исполненный решимости до конца биться за жизнь своей жены. В то время, когда за поддержку менее удачливого монарха или ошибочных политических целей дворян без жалости пытали, вешали, бросали на плаху, варили в кипятке и четвертовали, когда жизнь бедняка стоила не больше, чем он мог заработать, а верность легко покупалась и продавалась, когда защита земель и прочей собственности зависела исключительно от того, насколько силен их владелец, Джонни Кэрр был бы доволен больше, если бы братья Грэм все до одного отправились в преисподнюю.

— Нам придется найти его.

— Сейчас?

Отрицательно покачав головой, Джонни с непроницаемым лицом еще раз окинул взглядом сцену бойни.

— Я обещал Элизабет вернуться через два дня. Поэтому первым делом мы вернемся в Голдихаус. Хотя небольшой отряд действительно отправится в Карлайл прямо сейчас. Мэттью Грэм станет в тысячу раз осмотрительнее, едва получит известие о том, что здесь произошло. Может быть, даже попросит у кого-нибудь защиты. Хорошо, хоть из них всех он только один и остался. — Сказав это, Джонни еле заметно улыбнулся.

Через некоторое время Кэрры уже снова оседлали коней. Теперь, когда раны были перевязаны, пора было пускаться в обратный путь. Следовало считать чудом то, что никто из них не погиб. Правда, Грэмы и раньше не славились отвагой, а теперь, когда их вожди открытой битве предпочли бегство, обороняющиеся тем более не смогли оказать достойного сопротивления.

В Картер-Баре войско снова разбилось на небольшие группы, чтобы разными окольными путями добраться до Ра-венсби. Вскоре после наступления темноты Джонни был в Голдихаусе. Неслышно приблизившись к дому с черного хода, он умылся на конюшне, оставив там же свое оружие, чтобы позже очистить от крови. Едва войдя в особняк, Джонни нос к носу столкнулся с сияющим Монро, который уже узнал о его возвращении от Кинмонта. Подняв руку, Джонни дал знак своему кузену молчать.

— Скажи госпоже Рейд, чтобы принесла мне через час что-нибудь поужинать, — велел он Данкейлу Вилли. — А леди Элизабет ничего не говорите. Я к ней сам зайду.

Махнув Монро рукой, чтобы тот следовал за ним в кабинет, Джонни подождал, когда тот зайдет, и плотно закрыл дверь.

— Расскажу тебе обо всем завтра. Сейчас не могу — Элизабет ждет. Кстати, спасибо тебе за то, что ты позаботился тут о ней. Как она себя чувствует?

— Теперь, когда ты вернулся, о ней можно не беспокоиться. Гляди-ка, на тебе нет почти ни одной царапины! — добавил Монро с улыбкой. — И все же тебе не мешало бы перевязать руку.

Опустив глаза, Джонни увидел рассеченный рукав и кровоточащую рану на правой руке.

— Ерунда. Грэмы не стали биться до конца, поскольку братья сбежали. Впрочем, вряд ли стоит этому удивляться. Но ты, наверное, уже слышал, что Мэттью остался в живых. Вот досада-то…

— Кинмонт сказал мне, что он в Карлайле.

— Должно быть, в Карлайле, а может, уже возвращается в Ридсдейлский лес, узнав, что нас там больше нет. Я склоняюсь к мысли о том, что он все же задержится в Карлайле, ведь там стоит английский гарнизон. Наш отряд отправился туда на его поиски. А я обещал Элизабет вернуться через два дня, вот и заехал ненадолго.

— Ты не должен оставлять его в живых. Это ясно как Божий день.

— Не должен… — Джонни до боли стиснул кулаки от ненависти к Мэттью Грэму. Этот человек заслуживал только одного — смерти.

— Но должен ли ты сам ехать туда? Не лучше ли послать кого-нибудь другого?

Искоса взглянув на двоюродного брата, Джонни улыбнулся. Улыбка получилась довольно мрачной — скривившись ненадолго, губы вновь вытянулись в жесткую линию.

— Он мой.

— Не стоит из-за него рисковать своей жизнью.

— А я и не собираюсь, — снова улыбнулся Джонни, на сей раз теплее. — Как бы то ни было, я тронут твоей заботой.

— И когда же ты уезжаешь?

— Как только получу весточку от Адама. Должно быть, дня через три-четыре.

— Что ж, не смею больше утомлять тебя, — проявил великодушие Монро, прекратив расспросы и направившись к двери. — То-то Элизабет обрадуется, когда узнает, что ты вернулся!

— Я преодолел бы любые преграды, чтобы вернуться к ней, — пробормотал Джонни еле слышно.

— Вот и скажи ей об этом, — предложил Монро, обладавший чутким слухом. — А то она извелась вся, только и делает, что плачет.

— Все это из-за ребенка. Капризы и все прочее…

— А может, и из-за дурных предчувствий. Ведь тебя могли убить.

— В таком случае пришлось бы как-то выбираться с того света, чтобы предстать перед ней.

Монро задумчиво глядел на Джонни, не веря своим глазам. Перемены, произошедшие в его двоюродном брате, были поистине поражающими. Кто бы мог подумать, что в этом человеке таятся такие запасы любви?

— Вероятно, ты стал бы единственным человеком, который преодолел бы этот скорбный путь в обратном направлении, — тихо произнес он.

— Ты, как всегда, прав, черт возьми! — добродушно ухмыльнулся Джонни, не утративший, однако, всегдашней самоуверенности. — Впрочем, давай-ка оставим эту мрачную тему. В конце концов я вернулся более или менее целым, и самая прекрасная женщина на свете ждет меня в своей комнате наверху. Не буду терять времени попусту, а то мне нужно еще переодеться. Так что adieu[21], мой друг! — Его темная бровь задорно изогнулась. — Поговорим завтра в полдень.