Глава 16

Господь все же смилостивился над Татьяной, никогда не нарушавшей его заповедей и не грешившей, если не считать грехом слишком сильную любовь. Своей милостью, а может, в наказание за черные деяния князя Господь сделал так, что князь Шуйский на обратном пути скончался от ран.

Однако княгиня встретила известие о смерти мужа с безмолвным безразличием. Все пришло слишком поздно. Ее жизнь кончилась.

После получения сообщения Сигизмунда о происшедшей бойне многие дни дворня Татьяны опасалась за ее здоровье. Она не спала, почти не ела, не различала дня и ночи. Едва замечала свою дочь. Ее возлюбленный умер, и она обезумела от горя. Когда дни превратились в недели, душевные муки прорвались слезами, она часами плакала, пока не превратилась в бледный изможденный призрак. Выплакав все слезы, она беспрерывно смотрела в окно, словно в ожидании того, кто, как всем было известно, никогда уже не придет.

В день рождения Зоя впервые выговорила слово «мама». Вырываясь из материнских рук, малышка улыбалась Татьяне и с детским восторгом повторяла впервые получившееся слово.

Княгиня отвернулась от окна и в первый раз после отъезда гонца Сигизмунда заговорила нормальным тоном.

— Умненькая моя девочка, — произнесла она, беря дочку на руки и улыбаясь при виде розовощекого личика. — Моя сладкая умненькая крошка.

Это было чудесное возвращение к жизни, и все дворовые крестились и возносили хвалу Господу. Они почувствовали облегчение и стали наконец разговаривать в полный голос, а не шепотом.

— Какой сегодня день? — спросила Татьяна, и когда ей сообщили, задала следующий вопрос: — А месяц? — Ее глаза широко открылись, когда ей сказали.

Это стало поворотным пунктом, словно двери внезапно распахнулись, открыв доступ свету и теплу в ее помраченный рассудок. Она в тот же день сходила на могилу Тимофея, где, преклонив колени, долго разговаривала с ним, как с живым.

В языческом мире говорить с душами усопших было обычным делом, и дворовые лишь кивали головами в знак согласия, радуясь выздоровлению хозяйки. Жизнь вернулась в нормальное русло, хотя улыбка еще редко появлялась на лице княгини. Но она снова погрузилась в каждодневные заботы по имению и, как никогда прежде, лихорадочно заставляла всех работать. Однако никто не жаловался, все понимали, как необходимо ей быть постоянно занятой. Это средство, чтобы удерживать демонов на расстоянии.

И вот в один теплый апрельский день княгиня произвела на свет сына — прелестного светловолосого и зеленоглазого малыша, который по древнему русскому обычаю стал наследником умершего мужа Татьяны, князя Шуйского.

Она дала ему имя отца, пренебрегая тем, что могут подумать люди. И полностью посвятив себя детям, нашла утешение и радость в материнстве.

Но она никогда не переставала горевать по великой любви всей своей жизни. Правда, старалась оплакивать ее в одиночестве, сознавая, как трудно для ее челяди видеть ее горе. Она хотела также уберечь от этого своих детей. Однако по ночам, в тиши опочивальни, оплакивала все свои утраты — великую любовь, короткое счастье и ожидающую ее пустоту в будущем.

Был конец лета, когда птицы сбиваются в стаи для перелета в южные страны. Однажды вечером, на закате солнца, вдалеке появился одинокий всадник.

Татьяна с детьми были на крыльце, наслаждаясь теплом уходящего дня. Вздрогнув от крика няньки, Татьяна подняла голову, и у нее перехватило дыхание. Светлые волосы седока блестели в лучах заходящего солнца, очертания плеч всколыхнули воспоминания. Очевидно, это разум играет с ней такие шутки. Это, верно, видение, мираж. Но тут няня указала пальцем — ясно, что она тоже увидела наездника, и Татьяна поняла, что человек был реальным. Сердце у нее бешено забилось, она передала малыша няне, наклонилась, чтобы поцеловать его, обернулась и сломя голову бросилась вниз по дороге.

На бегу она выкрикивала его имя, слезы струились по ее лицу, а испуганные воробьи беспорядочно взлетали с деревьев.

Он ответил ей, правда, едва слышным голосом, остановил коня и осторожно спешился. Она почти физически ощутила, как ему было больно, когда он спускался с седла на землю.

Она бежала к нему, и ей было все равно, что он заметно хромал, главное — он был жив!

Ставр остановился, прежде чем она добралась до него, раскрыл свои объятия, и мгновение спустя она повисла у него на шее. Он едва не задохнулся от толчка, его лицо сразу посерело, но руки сомкнулись вокруг нее, и так они стояли в золотых лучах заходящего солнца, плача и смеясь одновременно, шепча слова любви, испытывая головокружение и восторг, ощущая себя снова как единое целое.

— Я дома, — вымолвил он наконец, оторвавшись от ее губ, и его слова бальзамом пролились на ее душу.

Она не спрашивала, где он был или как он оказался здесь, хотя борьба со смертью оставила след на его лице. Она промолвила только тихо и яростно:

— Обещай мне, что теперь ты дома… навсегда. Скажи мне это, Ставр! Скажи немедленно!

Его лицо осветила сияющая улыбка.

— Навсегда. Насовсем!

Она ликующе засмеялась, ее голос напомнил ему тот миг, когда он впервые услыхал ее смех, две весны назад.

И тогда она взяла его за руку и с гордостью произнесла:

— Иди посмотри на своего сына!

Встретились зеленые очи отца с такими же глазенками сына, и улыбки осветили их родственные лица. Когда Ставр нагнулся, чтобы поцеловать малыша — своего тезку, тот приветствовал его сладким гуканьем. Он взял сына на руки, и тут Зоя, которая редко обращала внимание на все, что не касалось ее лично, произнесла с проницательностью двухлетнего ребенка:

— Ты ему нлавишься.

— Как ты сказала? — спросил Ставр, присев на корточки поближе к Зое. — Ты что, понимаешь, что означает его гуканье?

Зоя просияла.

— Он говолит, что ты ему нлавишься. И мне тоже. Посмотли на меня, плавда, у меня класивые тапочки?

Ставр немедленно передал малыша на руки Татьяне.

— Я смотрю очень внимательно, крошка моя, — сказал он, широко улыбаясь. — У тебя прелестные розовые тапочки. Спорим, что ты очень быстро бегаешь в них.

— Быстлее тебя. — Она показала на его ноги. — Ты же не можешь быстло ходить.

Он рассмеялся:

— Я скоро смогу. Скажи мне, чем ты занималась, когда я был в отъезде?

Зоя тотчас же принялась подробно описывать все свои дела, продолжая перечисление, даже когда, по настоянию Татьяны, они перебрались в дом. Ставр чудовищно исхудал, и она приказала подать ему ужин.

Очень довольная столь внимательным слушателем, Зоя уселась рядом, и пока он ел, продолжала непрерывно болтать. А когда Ставр, несмотря на настояния Татьяны, больше не мог проглотить ни куска, Зоя потребовала, чтобы он пошел посмотреть ее игрушки. Она отвела Ставра в детскую, усадила его на пол и с эгоцентричной уверенностью детства, когда само собой разумеется, что любому должны быть интересны твои занятия, принялась раскладывать перед ним своих любимых кукол, объясняя, что может делать каждая из них, как их зовут, почему какая-то ей особенно нравится. Наконец Ставр познакомился со всей ее коллекцией игрушек. Тогда она побежала к Татьяне, сидевшей с младенцем на руках, погладила его по головке и произнесла, улыбаясь:

— А это мой малыш. — Повернувшись с радостной улыбкой к Ставру, она указала на него пальцем. — А ты… папа — тоже мой?

— Да, — не колеблясь ответил Ставр. — Я твой папа.

— Я и сама знаю, — заявила Зоя, её детская убежденность отмела в сторону остатки сдержанности, которая могла еще оставаться у Татьяны в этом отношении. — Оля сказала мне.

В очередной раз Татьяна удивленно вскинула брови. У Ольги, ее служанки, по-видимому, давно не оставалось сомнений на этот счет.

Ставр подмигнул Зое.

— Оля — очень догадливая девушка.

Зоя энергично закивала головой, а ее кудряшки запрыгали в знак согласия.

— Она знает, — девочка прикрыла губы ладошкой и прошептала, — эту тайну.

Ставр рассмеялся, и даже Татьяна не смогла сдержать улыбки, когда вспомнила, что в детстве ее самыми близкими друзьями были слуги.

— Иногда трудно хранить секреты, верно? — озорно спросил Ставр.

Зоя сжала губы и лишь кивнула в ответ.

— А вот я расскажу тебе то, что уже не секрет. Завтра мы поедем ко мне домой, и ты сможешь посмотреть моих пони. Тебе ведь хочется покататься на крошечной лошадке?

Зоя тут же забросала его вопросами о новом доме и о маленьких пони. Какого они цвета? Ее пони совсем малюсенький, потому что она сама еще невелика, а его? Есть ли у него кто-нибудь дома? Живут ли у него кошки, собачки и есть ли игрушки?

Ставр отвечал на все вопросы Зои с добрым юмором, терпеливо рассказывая, чем они будут заниматься и что увидят на следующий день. А потом он просто улегся рядом с ней на полу и составил ей компанию в играх, заставляя малышку смеяться до слез и поражая Татьяну своими фантазиями. Она была растрогана вниманием, которое Ставр уделял ее дочери. С какой чуткостью он относился к девочке, у которой фактически никогда не было отца! Как серьезно и терпеливо! Она была невероятно счастлива, что он вновь с ней рядом, дома.

Почувствовав ее взгляд, он поднял глаза. Повернувшись к ней над Зоиной головкой, он одними губами изобразил — я люблю тебя.

Она улыбнулась и в ответ беззвучно проговорила те же слова, охваченная буквально осязаемым ощущением счастья.

Тонкий голосок Зои разносился по освещенной свечами детской, тихое воркование младенца звучало в ответ на разглагольствования сестры. С улыбкой на губах Ставр снова склонился, чтобы выслушать, как Зоя разъясняет своей кукле, что красное платьице надевают только по праздникам.

Татьяну переполняли нежные чувства. Вся семья снова в сборе, любовь ее жизни вернулась, избежав смертельной опасности. Какое же это счастье!

Позже, когда в доме воцарилась тишина и дети уснули, Татьяна и Ставр, взявшись за руки, направились вниз по коридору в ее спальню. Он тяжело ступал, его хромота поздним вечером стала более заметной, но улыбка оставалась по-прежнему завораживающей.

— Я не говорил тебе, как я благодарен тебе за сына? — Он крепко сжал ее руку.

— Пожалуй, не больше тысячи раз.

Он хмыкнул.

— Я вижу, что был недостаточно уважителен.

Она рассмеялась и, остановившись перед дверью спальни, коснулась губами его щеки.

— Ты сможешь повторить это еще тысячу раз завтра. А сейчас я уложу тебя в постель. Ты выглядишь совершенно измученным.

Он взглянул вверх и вниз, словно ища опору в окружающей обстановке, а затем тихо вздохнул.

— Подумать только, мы отправляемся спать, как все нормальные люди.

— Чудеса действительно случаются, — прошептала она.

Он кивнул, притянул ее к себе и крепко обнял. И две родные души, еще совсем недавно пребывавшие в полной безнадежности, ощутили всю сладость самого обычного эпизода каждодневной жизни.

— Кстати, о чудесах, — пробормотал он, отступив на шаг, выражение его лица изменилось на ее глазах, став несколько смущенным. — Первым делом завтра утром я позову священника, который обвенчает нас.

Она удивленно вскинула брови — в его голосе появилась излишняя резкость.

— Если ты, конечно, согласна, — добавил он быстро, заметив настороженность в ее глазах.

— Почему ты заявил об этом таким образом? — Его резкий голос напомнил ей Игоря.

Он опустил глаза, а когда снова посмотрел на нее, то не смог встретить ее взгляда.

— Прости. Я не знаю почему.

Охваченный бурей чувств, причем отнюдь не добрых, он пытался разобраться в мотивах своего поведения. Может, страх. Или инстинкт собственника. Вероятно, он слишком долго был гетманом.

— Ты мог бы попросить или предложить, но не утверждать или сообщать мне о твоем решении. — После еще столь свежего в памяти несчастного первого замужества она с опаской относилась к диктаторским замашкам мужчин. — Как вдова, я обладаю определенной независимостью. И не желаю больше выслушивать приказы. Категорически не желаю.

— Я понимаю. Прости меня. Я, наверное, просто устал.

Она пристально взглянула на него и произнесла:

— Что ж, ладно.

Он вдруг с раздражением погрузился в неожиданные размышления.

Повисло неловкое молчание.

Хотя он и собирался сделать ее своей женой, на мгновение его охватило необъяснимое беспокойство, и ему вдруг захотелось отказаться от своего намерения. Женитьба всегда казалась ему далекой, возможно, даже маловероятной и весьма сомнительной перспективой, и после ее снисходительного «Что ж, ладно» все его прежние холостяцкие убеждения вспыхнули с новой силой.

«Не будь глупцом, — возразил голос разума. — Вспомни, что именно любовь к Татьяне дала тебе волю и силы, чтобы выжить, спасла от неминуемой гибели».

Несмотря на все убеждения прежней жизни, он любил ее всем сердцем — это он знал точно.

Он сделал серьезное лицо, пригладил пальцами волосы и выпалил одним словом:

— Выходизаменязамуж!

Она прищурилась. Его сомнения невозможно было не заметить.

— А ты уверен, что хочешь этого?

— Нет, то есть, Господи, конечно же, да. Я именно это имел в виду. — Он пожат плечами. — Я никогда…

— Не собирался жениться таким молодым? — мягко спросила она.

— Нет, то есть да, да, но это совсем другое, — выговорил он, заливаясь краской, словно неловкий подросток. — Господи, прости меня. Правда. Я совершенно уверен.

Она посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. Она ни разу не видела, чтобы он терял самообладание, уверенность в себе, и, любя его всей душой, конечно же, ждала не меньшего чувства от него. Но еще в начале прошлого лета он говорил обо всем, что собирался сделать, о военных кампаниях и дальних странах, о радости, с которой скакал в атаку во главе дружины, о ликовании после одержанных побед. Может, именно поэтому он не был так уверен сейчас? Сомневается ли она в его любви к ней? Может ли она представить себе жизнь без него? Захочет ли даже рассматривать возможность подобного существования?

Она спросила быстро и уверенно:

— Твой священник или мой?

Он удивленно вскинул брови.

— Это имеет значение?

— Мой священник ближе.

— Тогда твой. Договорились. — На его лице читалось явное облегчение.

— Без обсуждений условий венчания или помолвки? — весело заявила она, входя за ним в спальню.

— Наш сын, возможно, будет против долгой помолвки, — шутливо продолжил он в том же духе, преодолев сомнения. Он закрыл дверь и оперся на нее спиной. — Что касается материальных условий брака, пусть все достанется тебе — мне все равно, пока у меня есть ты.

— Как мило. — Она прищурила глаза. — И неосмотрительно.

— Это не имеет значения в сердечных делах.

— Сердечное дело — в единственном числе, если не возражаешь.

— Конечно. Я мог бы потребовать того же от тебя. — Его улыбка при тусклом освещении показалась бледной. — И не обижайся. Вспомни, как мы встретились с тобой.

— Ты прав. Одно-единственное. Я согласна, — зарделась она.

— Итак, до утра. — Лукавая искорка промелькнула в его глазах. — Значит, у нас есть бездна времени…

— Абсолютно нет! — Она подняла руку в предостерегающем жесте. — Ты едва держишься на ногах. Тебе необходимо отдохнуть.

— А я так не думаю. — После того как он едва избежал могилы, сон не стоял в первых строках списка его приоритетов.

— Тебе нужно еще несколько дней, чтобы восстановить силы, милый, — мягко проговорила она, словно убеждая заупрямившегося ребенка. — Ты укладывайся, пока я распущу волосы, а потом мы обсудим этот вопрос.

Его охватило озорное веселье: надо было скакать две недели с самого Днепра, чтобы теперь спать одному.

— Мы, конечно, могли бы рассмотреть это сейчас, — пробормотал он, падая на постель. — У меня до сих пор не было случая обсуждать дела, занимаясь любовью. Ты всегда чересчур спешила.

— Очень смешно, — парировала она, усаживаясь за туалетный столик и стараясь не казаться не в меру самоуверенной. — Однако сейчас я никуда не тороплюсь, но ты слишком слаб, чтобы даже думать о подобных занятиях. Хотя бы один из нас должен быть практичным, здравомыслящим, наконец.

— Практичным… — повторил он, растягивая слово. — Интересное словечко. — Не то чтобы оно очень подходило для его первой ночи дома, но он хотел дождаться, когда она вытащит все свои заколки из волос. И пока свечи мерцали, а ночной ветер завывал среди деревьев, он чувствовал себя счастливейшим из людей, растянувшись на постели и наблюдая, как она вытаскивает янтарные шпильки и заколки из волос и снимает одну за другой драгоценности — жемчужные серьги и скифские кольца, золоченую цепочку для ключей с пояса, инкрустированный рубинами греческий крест с шеи. Она улыбнулась ему в зеркало, расчесывая волосы, и послала воздушный поцелуй.

Ловко подхватив его, он сделал вид, будто сунул его в карман.

— Ничего лучше быть не может в жизни, — прошептал он.

Повернувшись в кресле, она посмотрела на него, а глаза ее наполнились слезами.

— Я не знала, что можно быть такой счастливой. Я никогда не подозревала, что так может быть.

Его золотистые волосы, отросшие после болезни, были грубо острижены и торчали ежиком при свете свечи, худоба торса не слишком бросалась в глаза, скрадываемая тенью.

— Я чувствую себя просто в раю, когда ты рядом, милая Таня. — Он вернулся с самого края пропасти и знал это.

Слезы хлынули у нее из глаз.

— Я каждый день молилась об этом.

Он вдруг вскочил на ноги и в два шага оказался рядом, взял гребень у нее из рук, положил вниз и увлек ее в свои объятия.

— Я, наверное, услышал это, — прошептал он нежно, осушая поцелуями ее слезы.

— Ты не должен никогда, слышишь, никогда больше покидать меня.

Прозвучавший сквозь всхлипывания и сопение приказ вызвал слабую улыбку на его лице.

— Не волнуйся, любимая. Я ведь буквально выкарабкался из могилы, чтобы вернуться к тебе. И у меня нет ни малейшего желания вновь испытывать судьбу. — Вспоминая тот жуткий момент, он просыпался ночью в холодном поту.

— Из могилы? — Ужас отразился на ее лице.

— Я пришел в сознание от того, что комья грязи падали прямо на мое лицо.

Зловоние смерти вдруг снова ударило ему в нос. Отгоняя ужас, который всегда нападал на него при мысли об этом, он пытался говорить спокойно.

— Когда я понял, что меня закапывают заживо, я стал звать тебя, выкрикивая твое имя. — На щеке начался нервный тик при воспоминании о том, как он никак не мог привлечь внимание людей, закапывавших его живьем. Даже сейчас это вызывало у него невыразимую панику. — Мой крик был такой слабый, — продолжил он, взяв себя в руки, — что, как сказали потом закапывавшие меня люди, они меня не услышали бы, если бы не взглянули вверх на орла, кружившего у них над головами.

— Твой орел, — прошептала она.

— Наш орел.

— Он приносит нам счастье. Я помню каждую секунду того дня: улыбки, слова и прикосновения, любые желания. Он нашел тебя для меня и отправил домой. — Ее лицо было влажным от слез. — Хотела бы я знать это. Но никто не послал мне весточку. — Она бросила бы все свое хозяйство и отправилась за ним хоть на край света.

— Это было слишком опасно, — объяснил ей Ставр, кончиками пальцев утирая слезы с ее лица. — Люди, которые вытащили меня из могилы, никому не сказали из страха, что их обвинят в моей смерти. Да и когда я в конце концов пришел в себя, я не знал… — Он замолк, не желая упоминать ни имени ее мужа, ни рассказывать об их смертельной схватке. Она могла посчитать себя виновной.

— Ты не знал, не, ищет ли он все еще тебя.

Ставр кивнул.

— Я спросил о тебе лишь сегодня в последней деревне, через которую проходил, и узнал, что он уехал.

— Он умер от ран на обратном пути.

— Что ж, я рад.

По ее телу пробежала легкая дрожь, словно ее коснулись демоны из прошлого, но она тут же взяла себя в руки. Она вздернула подбородок.

— Я должна была сама найти способ, как избавиться от него.

— Понимаю. — Ставр не продолжил: «Но только если бы царь позволил тебе, а также двор, да и сам Шуйский». — Духи были добры к нам, — сказал он, оставив при себе эти мысли.

— Тебе нельзя больше искушать их и снова идти на войну.

— А я и не пойду. — В его голосе прозвучала твердая решимость.

— И ты будешь принадлежать только мне одной, весь без остатка, мой господин, — произнесла она шутливо в надежде прогнать мрачное выражение, появившееся на его лице.