18

Внезапное твердое «тук-тук» в дверь спальни заставило Флору вздрогнуть. Это не тетушка. Стук очень мужской.

Флора замерла с расческой в руках. Лицо в зеркале исказил легкий испуг.

Да не посмел бы он, мелькнуло у нее в голове.

И все же было похоже, стучал кто-то очень уверенный в себе. Флора быстро покосилась на серебряные часики, лежащие на туалетном столе. Половина второго. Возможно, ей просто померещилось. Слуга, проверяя лампы в коридоре, мог случайно чем-то громыхнуть.

Но дверь медленно распахнулась, и Флора увидела в зеркале знакомую высокую фигуру в безупречном вечернем костюме. Затем аккуратно, беззвучно Адам прикрыл дверь за собой.

Флора так растерялась, что расческа выскользнула из ее руки на ковер. Не было сил повернуться. Сарин старый особняк не так уж велик, ночью здесь каждый звук слышен. Не тетушка, так слуги, но кто-нибудь непременно проведает об этом ночном визите!

Адам двинулся к девушке. Флора замерла: ей чудилось, что доски под ковром ходят ходуном, скрипят и все слуги в доме уже проснулись и спрашивают себя или друг друга: что за гость на втором этаже?

Подойдя к девушке, Адам сперва ласково провел по волнам ее рассыпанных по плечам волос. Этим жестом он как бы утверждал свою власть. Флора сидела прямая и неподвижная, как изваяние. Тогда рука Адама скользнула вперед, по голой шее. Нежно приподняв ее лицо, он склонился к ней и шепнул:

— Не мог больше ждать. Я истомился по тебе. Быть другом — это не по мне…

— Ты пьян, — сухими губами прошептала Флора, чувствуя неприятный запах коньячного перегара.

— Не преувеличивай, я не пьян, — едва слышно сказал Адам и, ловко подхватив девушку обеими руками за бока, поднял с пуфика. — Хотя мне надо бы мертвецки напиться…

Он крепко прижал ее к себе, ощущая горячее тело сквозь тонкий атлас ночной сорочки.

— Так ты пришел сюда, чтобы не напиться, — тихо произнесла Флора, насмешливо глядя в черные омуты его глаз. — Занятный повод.

Ее тело постепенно оживало, и она положила руки на отвороты его сюртука, окунаясь в море знакомых ощущений.

— Да, чтобы не напиться, — машинально повторил за ней Адам.

— Но ты пришел не поэтому.

— Я еще не придумал, почему пришел.

Тесно прижатая к груди молодого человека, она чувствовала, как бешено колотится его сердце.

— Говоришь, истомился… — задумчиво прошептала девушка. — Может, это просто любовь?

Адам скорчил неопределенную гримасу и промолчал.

Она улыбнулась, потешаясь над его упрямством. Дурашка, не хочет признать очевидное!

— Уверена, мы способны быть только друзьями, — лукаво произнесла Флора.

Молодой человек хмуро сдвинул брови — и опять промолчал.

— Но ты пришел сюда не за дружбой, да? — проказливо спросила она, кладя щеку ему на плечо и глядя искоса на его серьезное лицо.

Долгое молчание. Флора спокойно изучала игру теней на красивых чертах возлюбленного.

— Я пришел потому, — наконец выдавил он из себя, — что жить без тебя не могу.

— Знаю, — коротко и безмятежно отозвалась Флора, поглаживая шелковые лацканы его сюртука, ощущая под ними могучие мышцы, всю твердыню его тела. — Мне тебя очень не хватало.

Адам стрельнул глазами на часы на туалетном столе.

Флора вздрогнула, словно комнатный щенок, которого хозяин со словами «Не гадь! Не гадь!» внезапно ткнул мордой в свежую горячую кучку. Вот он, характер их связи, весь в этом воровском скосе на часы!

Прелестно, коротко, изредка.

Дивно, романтично.

Любовь с оглядкой на циферблат.

«Доблестный рыцарь Отойди-Зашибу страстно полыхнул очами и перевернул песочные часы: „У нас целых три минуты на любовь, о владычица моего члена!“

— Ты спешишь? — язвительно спросила Флора. — У тебя еще одно свидание на носу?

Объятая внезапной яростью, она оттолкнула Адама и попыталась вырваться из его объятий.

— Узнаю твою горячую кровь — все такая же брыкливая, — сказал он, не выпуская ее.

— Брось этот снисходительный тон! — прошипела девушка, продолжая вырываться и молотя Адама кулачками по груди. — Ты куда-то торопишься, черт бы тебя забрал?

— Нужно быть в гостинице к тому моменту, когда Люси проснется.

— О Господи! — уронив руки, устало прошептала она. — Как унизительно!

— А мне не унизительно явиться сюда? — спокойно возразил Адам. — По уговору я не должен был.

Но желание опять кружило ей голову, и вместо того чтобы возобновить борьбу и выгнать его вон, Флора спросила, стыдясь себя и бессильная бороться с собой:

— Сколько у тебя времени?

— Три часа. От силы — четыре. Решай. Надеюсь, слуги крепко спят.

— Мне следует прогнать тебя, — прошептала она.

— Но ты этого не сделаешь.

— Нет…

— Вот и хорошо, — сказал Адам. Несмотря на большое количество выпитого, он держался прямо и даже с некоторым светским лоском. Но в его глазах горело необузданное желание. И следующая реплика подтвердила дикость его темперамента: — Я бы в любом случае не ушел.

Он властно протянул руки к поясу пеньюара.

Флора тихо млела, ощущая его пальцы у своего тела. Пока он развязывал пояс пеньюара, тысяча мыслей пронеслась в ее голове.

Боже, как давно они не были вместе!

Недели и недели.

Скольких часов наслаждения они лишились!

Сейчас, рядом с ним — могучим, прекрасным, возбужденным — Флора диву давалась, зачем она столько размышляла об их отношениях, зачем тратила столько умственной энергии… тогда как надо было отдаться без вопросов и колебаний этой тяге, этому неизбывному желанию.

Пеньюар упал на пол, а за ним и ночная сорочка.

Адам безмолвно любовался ее телом.

Затем вдруг взял руку Флоры и стал медленно, с чувством целовать фаланги ее пальцев.

— Ты дрожишь.

— Здесь свежо, — прошептала Флора со счастливой улыбкой.

— Кто-то должен согреть тебя.

— На то ты и пришел сюда.

Его губы замерли. Он поднял голову, а потом и вовсе отступил от нее. Ответ девушки неприятно поразил прямотой. То романтическое, что шевельнулось в нем и направило его губы не к ее голым соскам, а к пальцам, было убито ее грубым словом.

— Я просто увидел свет в твоем окне.

— Прямо из клуба?

Он ухмыльнулся.

— Нет, оттуда твое окно не видно.

Флора посмотрела на постель, потом на возлюбленного, вздохнула и промолвила:

— Ну, раз уж ты заглянул на огонек, так хотя бы дверную задвижку закрой.

Он направился выполнять приказ, по дороге с раздражением пьяно ворочая в голове не характерную для него по сложности мысль: «И как эта женщина умудряется, порой на одном дыхании, приманивать меня и тут же отпугивать, словно я раз за разом хватаю чашу с желанным горячим пуншем и вынужден раз за разом мгновенно разжимать пальцы, потому что излишне печет…»

Надежно закрыв дверь, Адам повернулся. Флора раскинулась на постели в позе опытной куртизанки. И сразу в нем поднялась волна злобы: какую школу надо пройти, чтобы вот так бесстыже раскиды-ваться?

Не дойдя до постели, он свернул к креслу и сел напротив кровати. Эрекция пропала. Адам уже упрекал себя за то, что нелегкая принесла его к этому дому и свет в окне подвиг на безумство. Но план дальнейших действий был ясен.

Последний хмель вышел из головы. Трезвыми глазами он смотрел на голую женщину, лежащую перед ним. Красива, игрива — и молча манит его взглядом, словно нимфа с картины Буше. Какое нежное розовое тело!.. Но на этом сходство с нимфой Буше заканчивается. У Флоры вид менее ангельский, более искушенный. Не кокетливая девственность, а прихотливая в страсти эгоистичная женственность…

— А знаешь, зачем я приехала в Саратогу? — сказала Флора, наблюдая за своим насупленным избранником, который лениво растянулся в кресле, стоящем ближе к изножью кровати. — Я приехала соблазнить тебя. Неужели мне действительно надо заманивать тебя в свою постель?

— Не надо.

— У тебя вид, словно тебе сейчас придется в прорубь сигануть, а не хочется.

— И все-то ты про мужчин знаешь.

— Никак ревнуешь? Можешь признаться, потому что я говорю без стеснения, что ревную тебя, и даже очень.

Адам вскинул глаза на нее и снова потупил взгляд.

— Ну, ревную! — выпалил он. — И от этого факта мне не уйти, не удрать, даже если галопом мчаться тысячу дней и ночей. Я хочу держать тебя в своих объятиях. Я хочу, чтобы никто не целовал тебя, кроме меня. Я томлюсь по наслаждению, которое я испытываю, когда обладаю тобой.

— Не ты один получаешь наслаждение, — мягко перебила его Флора. — И во мне живет точно такое же собственническое желание, как и в тебе. Не смотри на меня такими странными глазами. Тебе первому я говорю подобные слова.

— Если я гляжу странно, то прошу прощения, — сказал Адам. — Но я чувствую себя таким опутанным, таким… не своим. Как будто нарушена дистанция.

Он растерянно поводил глазами, избегая ее взгляда.

— Та самая дистанция, на которой ты держал всех прежних? — вкрадчиво спросила Флора, с лету понимая его косноязычные признания.

— Ты везде, — продолжал молодой человек усталым голосом. — В моих снах, на стекле витрин… В зеркале я вижу вместо себя — тебя. И я не уверен, что хочу… этого.

— Ты не уверен, что хочешь быть влюблен?

— Скажем так: я не уверен, что готов внести кардинальные изменения в свою жизнь.

Наконец он посмотрел ей прямо в лицо. В свете лампы поблескивал бриллиант заколки на его галстуке, переливались бриллиантики запонок и искрился сапфир на его перстне.

Только глаза Адама были тусклы в этот момент.

— А я ни в чем не раскаиваюсь и ничего не боюсь! — тихонько воскликнула Флора, легко подхватилась и спустила ноги с кровати. — Любовь не пугает меня.

Она встала и направилась к нему.

Пока девушка делала эти три-четыре шажка, Адам смотрел на нее с тревожным напряжением храброго человека, который видит, как что-то ползет к нему по траве, но не может понять, что это: ядовитая змея или просто уж.

— Боишься быть стреноженным? — насмешливо спросила Флора, опускаясь на колени перед ним. — О да, мой большой мальчик боится, что любовь вышибет его из привычной колеи.

— Сам не знаю, чего хочу, — произнес он. Ее близость возбудила его, он ощутил это по учащенности своего дыхания. И клял себя за эту машинальную реакцию.

А Флора тем временем положила руки на колени возлюбленного и раздвинула их.

— Что ж, во всем этом есть хотя бы одна прочная вещь, — мягко сказала она, ощущая боками тепло его бедер и сознавая, что он мог уже сто раз оттолкнуть ее, но не оттолкнул. — Эта действительно прочная вещь — наша с тобой дружба, — пояснила девушка, кладя руку чуть ниже его пояса. — Думаю, мы оба согласны в этом, — прошептала она и, кокетливо улыбаясь, высвободила из петли верхнюю пуговицу его панталон. Флора неспешно расстегнула и остальные пуговицы — все с тем же трепетным хладнокровием опытной в любви восточной гурии.

Адам тем временем крепко стискивал подлокотники кресла, дабы держать в узде свои разноречивые и бешеные импульсы.

От ее волос поднимался густой пьянящий аромат духов, прекрасные груди колыхались совсем рядом с его лицом. Оторви руки от подлокотников — и эти груди твои.

В голове Адама, полуосознанные, клубились быстрые мысли. Неужели это и есть любовь? Неужели эта загадочная амальгама странных чувств и есть любовь? И стоит ли лишаться свободы ради… ради того, без чего свобода теперь ничего не стоит?

Флора управилась с пуговицами, вытащила наружу сорочку и принялась стаскивать с Адама панталоны. Было приятно ощущать в паху и на бедрах ее теплые и ласковые прикосновения. Все философские спекуляции в голове молодого человека вдруг разом прекратились, как только его напряженный член очутился на свободе.

Что-то тяжелое выпало из кармана панталон и шлепнулось на пол. Флора тихо вскрикнула и шепотом спросила:

— У тебя пистолет?

Адам скосился на «дерринджер».

— Для слуг. На всякий случай, — тоном фальшивого равнодушия сказал он.

— Правду! — твердо приказала Флора.

— Колдуэлл дал в клубе.

— Зачем? — строго осведомилась Флора.

Адам нетерпеливо передернул плечами.

— У Колдуэлла приступ осторожности.

— С чего бы ему стать осторожным?

— А шут его знает, дорогая, — улыбнулся Адам и нежно мазнул пальцем по серьезной морщинке между ее вопросительно сведенными бровями. — Какие у тебя восхитительные жемчужные серьги! Мне нравится, когда на тебе ничего нет, кроме этих милых штучек.

Он наклонился к ней и, изогнувшись, нашел ее губы. Поцелуй был неторопливый, прочувствован-ный и такой упоительный, что Флора позабыла о лежащем на ковре оружии и о насилии — одном из неизбывных элементов жизни ее избранника. Впрочем, и Адам к тому моменту, когда он оторвался от ее губ, уже не вспоминал глупого Фрэнка Сторхэма, идиотски вторгшегося в клуб.

Сейчас она опустится на колени между его ногами… Это было ясно по особенной истоме в ее глазах — он имел случай видеть ту же истому в глазах других женщин и знал, что за этим следует.

В следующую секунду его член оказался словно в горячей печи. Она все умела. Ее язык и губы действовали правильно, а пальцы облегли добычу хоть и нежно, но с должной силой. Вдыхая идущие от ее волос волны жасминового аромата, Адам унесся в запредельные выси: больше не было Саратоги, спальни, были только губы, скользящие по его члену.

Флору возбуждало, что он так возбужден, что его член так огромен. Она чувствовала жар у себя между ногами. Кровь раскаленными иглами ходила по всему ее телу. И будоражило ощущение власти над Адамом. Сейчас она была его Евой, его единственной, и он легким постаныванием признавал ее абсолютную власть над ним.

Все это удесятеряло остроту наслаждения девушки. Она слушала ритм учащенного дыхания возлюбленного и то, как он тихо и коротко ухал, когда она вбирала его в себя до задней стенки горла. В эти моменты она нарочно задерживалась, и тогда его бедра неуловимо двигались на нее — он словно хотел невозможного: войти еще глубже в раскаленную печь ее рта. Каждое его довольное уханье заставляло Флору довольно, победно улыбаться про себя.

Он то гладил ее волосы, то ерошил их, то почти больно впивался в них. И эти полунепроизвольные ласки были упоительно хороши. Она повелевала им, он был как в сладостном капкане. Мой! Мой! Мой — и ничей больше!

Как вдруг Адам мягко отстранил ее голову.

— Погоди, я еще не все, — сказала она, поднимая на него почти обиженные глаза.

— Не могу и не хочу годить! — воскликнул он и подхватил ее на руки словно пушинку.

Адам отнес Флору на кровать и, не раздеваясь до конца, тотчас вошел в нее. Его тело явно истосковалось по ней, он не стал тратить время на то, чтобы дразнить, — вошел сразу и мощно и двигался с яростью, быстро и ритмично, как пароходный поршень.

Через минуту этой страстной гонки он как бы отчасти насытился и опомнился — и превратился из торопливого самца в настоящего любовника. Он опять стал самим собой — тем Адамом Серром, который при любых обстоятельствах, в любой обстановке и с любым настроением, голый, полуголый или только с расстегнутыми штанами работал членом с мастерством виртуоза. В любви он обладал искусством пианиста. Он знал, как двигаться: когда менять темп и глубину, когда входить нежно, а когда грубо. Он умел поцеловать женщину так, что у нее дыхание пресекалось и оргазм наступал от одного только поцелуя. Умел, без сопения и спешки, поцеловать и исследовать языком все тайные местечки на ухе женщины так, что она восходила к пику наслаждения от одной этой хитрой манипуляции. Умел правильно поцеловать сосок и даже куснуть грудь — интуитивно чувствуя, какую меру боли хочет женщина. Умел…

Впрочем, что перечислять! Он умеет все, снова и снова ревниво думала Флора, но в следующий момент уже забывалась в наслаждении. Как искусно он балансирует на грани нежности и грубости, на грани ласки и насилия. Вот мужчина, для которого член — лишь дополнительное приспособление для любви, ибо женщину до экстаза он может довести одними ласками и эротическим разговором. Однако это «дополнительное приспособление» Флоре очень нравилось, и она радовалась, что оно существует.

Все дальнейшее было вихрем ощущений, из которого мало что запоминается, но после которого остается упоительное чувство легкости и блаженства…

Прощаясь, Адам вдруг шепнул ей в ухо:

— Я начинаю думать, биа, что подобное безумие и есть любовь. — Он быстро поцеловал ее и, бросив короткое: — Увидимся в восемь, — быстро вышел на цыпочках из комнаты.

Флора, ошарашенная всем, что произошло этой упоительной ночью, вернулась в постель — и тут же заснула.

После быстрого завтрака в обществе Люси Адам вышел из отеля.

В ожидании, когда к парадному входу «Кларендона» подадут экипаж, граф размышлял над тем, каким должен быть следующий шаг в отношениях с Флорой.

Разумеется, его брак был главнейшим препятствием к созиданию чего-то основательного, долговременного. Устроить быстрый развод в Монтане ничего не стоит. Однако католичка Изольда не примет этот документ всерьез. Католическая церковь и французский закон не признают развода. Адам в достаточной степени знал супругу, чтобы понимать: после монтанского одностороннего развода она будет продолжать воспринимать его как мужа, то есть, не претендуя на близость, станет мучить его и изводить материальными и прочими требованиями. Главным козырем в ее игре будет Люси.

Таким образом, с Изольдой полумеры не пройдут. С ней следует разделаться раз и навсегда. И самым эффективным способом будет церковная аннуляция брака.

Легко сказать, труднее сделать… Надо потратить достаточно нервов, денег и сил. «Аннуляция брака». Эти слова окатывали холодной водой. В них была какая-то пугающая окончательность. Он станет свободен, то есть совершенно свободен отдать свою свободу Флоре. До сих пор он норовил сохранить свой негодный брак. То ли как стену, за которой его не достанет никакая другая женщина, то ли по какой-то более благородной, глубинной причине — ведь он, в том числе и по семейным традициям, был убежден в святости брака, в том, что венчание налагает обязанности на всю жизнь. Впрочем, раздельное житье с Изольдой было так удобно, что он мог не думать о разводе просто из лени: как говорится, от добра добра не ищут. Готов ли он теперь к такому решительному шагу, как формальный развод? Готов ли он оголить себя, сняв доспехи неудачного брака?

Созрел ли он для того, чтобы передать свою недавно обретенную свободу в чьи бы то ни было руки, даже в руки любимой Флоры? Ведь Флора потребует верности. А способен ли он покончить со всеми приключениями на стороне? Он добровольно не изменял ей на протяжении нескольких недель. Но, когда у него появится обязанность хранить верность — как он поведет себя?

Тут подали экипаж.

Адам широко улыбнулся кучеру:

— Доброе утро, Монти. Экий ты свежий! Приятно видеть в столь ранний час неизмятого и бодрого человека.

— Кой-кто ночами спит, господин граф, — насмешливо отозвался работник с ранчо Адама, взятый на другой конец страны в качестве кучера.

— Добрая привычка, — со смехом сказал Адам, забираясь на сиденье. — Надо бы и на себе попробовать. Давай на Франклин-сквер, номер десять.

Не проехали они и квартала по саратогскому Бродвею, как Адам крикнул: «Стой!»

— Забыли что? — спросил Монти, останавливая экипаж и поворачивая к тротуару.

— Просто минутку хочу подумать.

Надо ли прямо сейчас телеграфировать Джеймсу, чтобы тот начал процедуру аннуляции брака? Адам был в замешательстве. На что решиться?

Тупо уставившись в спину Монти, он продумывал этапы борьбы с Изольдой. Переговоры с Ватиканом затянутся. Жена будет делать все возможное и невозможное, дабы помешать ему. Тут сомневаться не приходится: она такая же жадная, как и все остальные члены ее аристократической семейки. Изольда и полчище ее адвокатов — конечно же, лучших в Европе — постараются выжать из него максимум долларов. Чем сговорчивее он будет, тем быстрее она отпустит его на свободу.

С другой стороны, если борьба с Изольдой затянется на годы, то спешить с телеграммой Джеймсу необязательно. Несколько дней не сделают погоды. Стало быть, сегодня утром можно избавить себя от резких движений, оставив время подумать на досуге.

Сейчас, после восхитительной ночи Флора кажется венцом творения, самой желанной в мире женщиной… но посмотрим, что ты станешь думать к середине дня… или завтра…

Очень трудно сменить ничем не ограниченную независимость на покорность жене.

Однако так ли обязательно покоряться жене? Да и вообще, нужна ли ему новая жена? Адам тяжело вздохнул, потом медленно задрал подбородок и как-то неодобрительно прищурился на солнце. Лучше ничего не решать сгоряча. Поживем — увидим.

— Ладно, Монти, давай… на Франклин-сквер.

Воспоминания о перипетиях прошлого или, сказать точнее, почти прошлого брака загасили вдруг вспыхнувшее желание вступить в новый.

Адам поудобней устроился на мягком кожаном сиденье, и его мысль пошла знакомыми кругами. Жениться или не жениться? Сохранить Флору или нет? Если он не предложит ей руку и сердце — чем это кончится? Расставанием?

Он ругнулся про себя. Такие колебания не были характерны для него, человека решительного во всем. Сейчас бы хороший бокал коньяка! Без выпивки тут не разберешься!