11

В освещенной лишь одной лампой комнате царила тишина. Джеймс давно ушел — чуть ли не взашей выгнанный. Так и не скинув вечернего костюма, освободившись только от галстука, Адам сидел в мягком кресле, развалившись и с закрытыми глазами. Он ждал. Несмотря на поздний час, усталость и не до конца вышедший хмель, сон не приходил. Куда там! Адам был полон яростной энергии и непрестанно ерзал в кресле при каждом воспоминании о Флоре, какой он ее видел сегодня — и раньше, без одежды и в самых соблазнительных позах… Он то обновлял в памяти былое, то фантазировал о предстоящем. Возбуждало и первое, и второе. Сколько он к ней не притрагивался? Две недели? Три? Нет, хуже того — больше месяца, намного больше месяца… а по ощущению — так целый год!

Пальцы Адама время от времени вцеплялись в подлокотники кресла с такой силой, что фаланги белели. Потом он утешал себя мыслью, что Флора вот-вот появится, и ослаблял хватку. Насидевшись вдоволь, молодой человек в нетерпении вскочил и пару раз обежал большую комнату, слепо натыкаясь на столы и стулья, которых в номере оказалось вдруг не меньше сотни.

Затем, еще не зная плана будущих действий, решительными шагами направился к двери.

Но как только он открыл ее, в прихожую, мимо него, вскользнула Флора — как если бы она только и ждала, чтобы дверь отворилась.

— Уф-ф! — выдохнула девушка и скороговоркой сообщила: — Просто ужас какой-то! Знал бы ты, какое уму непостижимое количество людей шляется по гостиничным коридорам в три часа ночи! И что им, чудакам, не спится! — При этом она опустила на пол небольшой полотняный сак. — Ну, Бог миловал, добралась. И вроде никто не заметил.

Флора подняла на слегка ошарашенного Адама смеющиеся глаза.

— Не будь я такой доброй, — сказала она, — я бы тебя заставила разработать стратегию моего исчезновения и попадания в твоей номер!

Её глаза смотрели тепло и радостно: ей припомнилось, как он по утрам, крадучись, уходил от нее, спящей. Как давно это было! Полторы вечности назад!

— Ну, похоже, ты сама отлично справилась, — с мягкой улыбкой произнес Адам, беря с пола ее полотняный сак, а из рук — предметы для верховой езды.

— Просто мне очень повезло, хотя задачка была не из легких, — капризно пожаловалась Флора. — Кстати, вернувшись от Фисков, мы с папой встретили в холле Джеймса.

— Да, он уехал в становище.

— Ха! Но ты не знаешь, что и я уехала с ним! Он у тебя молодец — мигом сообразил что к чему. Как только я услышала, что он покидает город, меня вдруг осенило. И я с ходу заявила, что еду с ним, потому что мне интересно побывать в лагере горных Воронов. Отец принял все это за чистую монету и не возражал. Договорились, что мы с папой воссоединимся в поселке Четырех Вождей через несколько дней. Джеймс поднялся в наш номер и подождал, покуда я соберу вещи. Умница Джеймс! Он так мил со мной!

— Главное, чтобы он не переборщил с «милостью», — буркнул Адам.

Фиалковые глаза Флоры шаловливо сверкнули.

— Эге! Да ты никак ревнуешь? Люблю, когда ты так вот сердишься.

— Была бы охота ревновать! Не обольщайся.

— Ах, ты так? В таком случае, я еще успею догнать милейшего Джеймса. — В глазах девушки прыгали чертики.

Адам небрежно швырнул на пол все вещи, шагнул к Флоре и порывисто обнял ее. Не век же им топтаться в прихожей!

Держа Флору в своих объятиях, он по инерции бросил:

— Если хочешь, беги за ним.

— А если не хочу? Что мне будет, если я останусь здесь? Стоило ли мне претерпевать такие трудности, чтобы пробраться к тебе?

— Будет хорошо — гарантирую.

— Не слишком ли вы самоуверенны, милорд?

— С тех пор, как я уехал с ранчо, я только о тебе и думал… А сейчас я ждал тебя, — тут он метнул взгляд на часы, — я ждал тебя, ерзая в кресле, час и семнадцать минут.

— Ты провел время так бездарно? Только ерзал в кресле — и ничего больше? — рассмеялась девушка.

— Нет, я ерзал со смыслом, — сказал Адам с понимающей улыбкой. Для обоих этот полунелепый обмен репликами был полон чувственных обертонов.

— Ты бывал так великолепен в своих жарких импровизациях, — шепнула Флора, горячо дыша ему в подбородок. — Я вся дрожу при мысли, как хорош ты будешь во время тщательно спланированной встречи.

— Тщательности тут не ахти сколько! — воскликнул Адам, наклоняясь и с ласковой шутливостью целуя ей кончик носа. — Это, считай, опять встреча на ходу — каких-то жалких сорок восемь часов!

— Целых сорок восемь часов! — упоенным шепотом возразила девушка. — Благословение Божье! Ты разве забыл, что прежде нам не доводилось проводить вместе больше одной ночи подряд — да и то все эти ночи были обрезаны по краям. Господи, какое счастье, что я проиграла свою дополнительную ставку!

— Для меня это тоже великое счастье, — сказал Адам, обжигая ее страстным взглядом. — А теперь — к черту твою одежду. Она не надобна для той верховой езды, которой ты здесь займешься.

Он подхватил девушку на руки и понес в спальню. Там усадил возлюбленную на край постели и принялся дрожащими руками расстегивать пуговки ее блузки, заправленной в амазонку. На третьей пуговице внезапно брызнула в глаза голая плоть — под шелком ничего не было.

— И Джеймс видел тебя в таком виде! — укорил Адам. — На тебе же нет ни корсета, ни нижней сорочки!

— Не будь ханжой, — поспешно сказала Флора, видя что он готов вот-вот нахмуриться. — Извини меня, но я так спешила! После бала я Бог весть сколько времени снимала свои вечерние доспехи: нижние юбки, шнуровка и все прочее — рехнуться можно! Ты же сам понимаешь, без служанки это целое приключение! Поэтому у меня не хватило сил возиться с одеванием: я набросила на себя только самое необходимое…

— Он небось видел торчащие соски под тонкой тканью блузки!

Адам натянул шелк — и действительно набухшие соски выдавались вперед самым неприличным образом.

— Я не хотела дразнить его или нарушать приличия, — вздохнула Флора. Ей было так приятно это его баловство с шелком. От сосков по всему телу расходились сладостные мурашки. — К тому же ночь, света мало, никто и не заметил мою маленькую шалость…

— Возможно, возможно, — тихо бормотал Адам, продолжая расстегивать блузку. — А теперь оставайся здесь. — Он слегка надавил руками на ее голые плечи, как бы подчеркивая свой приказ. — А когда я сяду вот там, — сказал он, кивая головой в сторону окна, — иди ко мне.

Молодой человек снял руки с ее плеч, пересек комнату и опустился в кресло у окна, критически щурясь на ее фигуру.

С расстегнутой на груди блузкой Флора продолжала сидеть на краю кровати — ноги не касаются пола, руки разбросаны у бедер, а в голове сущий сумбур: она не знала, как реагировать на команды Адама. Охваченная вожделением, девушка всегда терялась, когда он становился властным: начинало тянуть в разные стороны — плоть звала к утехам, а разум закипал от сознания, что ее используют как вещь. Щеки у нее горели, во рту пересохло, во всем теле была истома давно лелеемого желания.

Даже в простенькой блузке и заурядной амазонке Флора излучала такую животную страсть, что Адам закипел ревностью — темной, беспредметной. Ее неподвижность была полна внутреннего движения, и ему чудилось, что сейчас блузка сама по себе сползет с плеч, гонимая прочь одной лишь силой хозяйкиной похоти.

Еще несколько минут назад, до ее долгожданного прихода, он готовился немедленно опрокинуть Флору и овладеть ею чуть ли не в прихожей. Теперь же он сидел и внутренне кипел от злобы по поводу ее чрезмерной, бьющей через край чувственности. Эти пламенеющие щеки, этот порочный взгляд, эта лестная для него и все же такая мерзостная готовность расстелиться под ним с раскинутыми ногами — наглая, красивая, волшебно-манящая тварь! Черт возьми, ведь, в конце концов, неприлично — возбуждаться так вот легко! А может быть, он вправе обвинять ее в том, что у него возникает какое-то торможение по отношению к ней и он становится пленником сомнений и подозрений? Нет ли в ней некоего отталкивающего избытка женственности и чувственности? Должен ли он подавлять свои животные импульсы и отчаянное желание смять ее, покорить… и в конечном счете обуздать? Плыть по течению ее страсти для него было нестерпимо, почти унизительно. Она руководит их отношениями и направляет их по своему усмотрению — это касается даже хода интимных встреч. Тогда как главный — он, и это ей должно плыть по течению его страсти! Тонкость не такая уж глупая, если вдуматься хорошенько.

Эти полубессознательные, почти не расчлененные на слова размышления в действительности заняли секунду-другую, но после месяца разлуки, при распахнутой блузке, рдеющих в свете лампы щеках две секунды — суть половина вечности.

Наконец Адам произнес с хрипотцой:

— Сюда.

Однако мощь внутреннего протеста была такова что это «сюда» прозвучало словно «к ноге!» или «пиль!».

Флора так и подхватилась с постели навстречу этой грубой команде. К ноге так к ноге! Она уже не могла прислушиваться к интонации. Она не виделась с возлюбленным больше месяца, она его хотела каждой клеточкой своего тела — и он был великолепен, истинный самец, уверенный в себе и потому подзывающий ее одним коротким словом.

И все было бы хорошо, не будь эта комната так велика — и охота же им затевать такие хоромы в Богом забытой Хелене, от которой до Вашингтона, кажется, за три года не доскакать! Флора все шла и шла к Адаму, а комната все не кончалась и не кончалась… Бальный зал в Тюильри можно было бы вдвое скорее перейти! А он все смотрит, и так угрюмо, так испытующе, так безлюбовно… И груди — ее прекрасные легкие и красиво поднятые груди — вдруг превратились в две неподъемные дыни, которые нарочито, отвратительно бухали под блузкой при каждом шаге. Собственное тело вдруг стало противно Флоре.

— Ну видно же, видно, что под блузкой у тебя голые сиськи! — мрачно сказал Адам.

— Я это не нарочно… — пролепетала Флора. Она остановилась в паре шагов перед ним и, как нашкодившая девочка, пыталась оценить глубину неудовольствия «папочки».

Похоже, Адама заклинило на Джеймсе, потому что в следующий момент он с маниакальным упрямством вернулся к этой теме:

— Джеймс, наверное, просто млел, на тебя глядя.

— Он… он не подал виду…

Она пыталась говорить нормальным голосом и вернуть Адама к реальности. Нельзя же так замыкаться на пустяке!..

Адам, казалось, не слушал ее слов. ОН медленно, не глядя на нее, снял сюртук, предварительно вынув из него четыре карты, сунутые в карман по завершении последней партии в покер. Откинув сюртук на ближайший стол, Адам откинулся в кресле и, далеко выставив правую руку с четырьмя картами, потряс ею перед Флорой, которая стояла перед ним, растерянно переминаясь с ноги на ногу.

— Ну-с, скажи-ка мне, случалось тебе раньше ставить себя на кон за карточным столом? А впрочем, зная тебя, даже глупо задавать подобный вопрос.

— Всегда удивлялась тому, что ты такой оголтелый собственник! — дрогнув ноздрями, сказала Флора. Чем больше в ней гасло желание, тем сильнее разгорался гнев.

Было бы много чести ответить ему простым и честным «нет». «Нет, мне не случалось ставить себя на кон за карточным столом». Коротко и ясно.

Но ее прошлое — это ее прошлое. Она не намерена отчитываться перед ним за каждый прошлый день и за каждый прошлый роман.

Адам в сердцах швырнул карты на стол и тяжело вздохнул.

— Что ж, мы оба это затеяли, и рыло в пушку у обоих… Извини, что я вдруг закатил сцену… — Он раздраженно передернул плечами. — Ума не приложу, отчего я реагирую на тебя с каким-то варварским ожесточением…

Тут он внезапно сверкнул белозубой улыбкой, обворожительной и зовущей. Как будто маска угрюмости слетела с его лица, и перед ней опять возник страстный, трепещущий любовник. Голова кругом шла от этих мгновенных метаморфоз!

— Ну а коль скоро ты здесь… Потешь меня — разденься передо мной.

Он удобно развалился в кресле — так, что почти лежал в нем, и смотрел на Флору чуть исподлобья. Даже сейчас, когда Адам был хмур, его темные глаза влажно блестели в слабом свете лампы и были непередаваемо прекрасны.

Она вздохнула про себя, тряхнула головой и томно улыбнулась. Ссориться не хотелось.

— Только обещай, что не будешь злиться!

— Договорились, — сказал он и снова одарил ее восхитительной, слепящей улыбкой. — Так лучше?

— В тысячу раз лучше! — отозвалась Флора весело и тоже улыбнулась, светозарно и вместе с тем вызывающе игриво. — А теперь, господин граф, все внимание на меня. Оп-ля!

Залихватским движением она сбросила одну туфлю, другую и затем принялась расстегивать остальные пуговицы блузки.

Адам рассмеялся.

— Не родился еще дурак, который отвел бы от тебя глаза в такой момент!

— Считать это комплиментом?

— А это и есть комплимент! Разве я не говорил тебе, что нахожу совершенно неотразимыми женщин с золотисто-каштановыми волосами и наклонностью изучать абсарокскую культуру?

— Это удачное совпадение, — посмеиваясь, заявила она, — потому как мне, ты нравишься как никто.

Тут девушка осеклась. До сих пор она никогда так внятно не формулировала вслух свое чувство к нему. Глупо давать ему в руки такой козырь. Он ощутит себя хозяином положения. Но Адам, как выяснилось, воспринял ее слова иначе. Он им не обрадовался, он за них не уцепился. Они его нахмурили.

Заметив это. Флора поспешно навесила на лицо кокетливую улыбочку и, наморщив носик, сказала:

— Кто-то обещал не злиться!

Он шевельнулся в кресле и закинул ногу на ногу, Теперь его поза была совсем расслабленной и небрежной до неприличия.

— Ты права, права. Я должен быть на высоте.

— А сможешь?

Адам хмыкнул, отметив про себя случайную двусмысленность ее вопроса. И ответил не без намека:

— Постараюсь, лапочка. А по истечении сорока восьми часов ты оценишь мою работу по десятибалльной шкале.

Теперь и она уловила двусмысленность и подхватила:

— Сколько помнится, ты всегда работал на «отлично». И я всегда принимала твою работу на «ура».

При этом она расстегнула последнюю пуговицу и выдернула блузку из-под пояса. Еще мгновение — и груда шелка отлетела в сторону. Флора осталась голой по пояс.

— Тебе нравится то, что ты видишь?

Что он видел, ему нравилось, и нравилось безусловно.

И поэтому она снова ощутила свою грудь как сад блаженства, как безотказное оружие, как длани богини Любви. «Два сосца твоих, как два козленка».

Но темные мысли продолжали ходить в голове Адама. Пожирая эту дивную грудь глазами, он возлежал в кресле и словно чугунные шары ворочал в мозгу: она голая для меня, и эти чудные, чудные груди — мои, но мои они только сегодня и завтра, две ночи и два дня. А потом — чьи они будут?

Он сцепил пальцы, затем разъял ладони и в молчании потрещал костяшками. В ночной тишине эти звуки были неожиданно звучны.

— Потрогай свои соски, — велел Адам. Невзирая на сладострастную улыбку, это было все то же знакомое «пиль!».

И снова она проигнорировала тон, а отозвалась на смысл — всем телом отозвалась, и прежде всего низом живота. Собственное прикосновение к своим соскам Флора ощутила как его прикосновение, и все в ней запело, задрожало, затрепетало, заходило ходуном. Она ощутила потребность сжать соски — сдавить их с мужской неловкостью. И это было так хорошо, что она закрыла глаза, и горячие волны побежали от груди в пах.

— Открой глаза и посмотри на меня, — приказал Адам. — Ну же!

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы вынырнуть из моря наслаждения, вернуться к действительности и открыть глаза.

Она натолкнулась на внимательные спокойные глаза.

— Добро пожаловать обратно. Если ты еще помнишь, я твой любовник на ближайшие сорок восемь часов. Я тебя выиграл в покер. И желаю, чтобы ты была здесь и развлекала меня по высшему классу. Итак, три и мни свои сосцы — пусть они набухнут как виноградины, пусть они вытянутся и станут твердыми-претвердыми. А я буду смотреть. — Вдруг его голос сделал новый кульбит и стал бархатистым голосом страстно влюбленного. — Ты ведь не против?

Адам знал, что она не в силах сказать «нет». Он видел, что ее соски уже как виноградины, уже вытянуты и тверды будто сталь. На этой груди двумя вишнево-коричневыми иероглифами было начертано: я хочу тебя, я твоя раба.

— Отвечай же мне, — вкрадчивым тоном приказал он.

— Я не против, — вымолвила Флора. Адам плыл перед ее глазами, приходилось делать усилие, чтобы держать в фокусе его лицо. — Говори мне, чего ты хочешь.

— Сдави их что есть силы, — ласково произнес он. — Чтобы пробило до самой дыры между ног.

Последние слова больно хлестнули девушку и широко распахнули ее глаза.

Теперь Флора четко видела его лицо. И на этом лице играла непонятная улыбка.

— Сдави свои соски так, чтоб я увидел, как у тебя все сжалось под лобком.

— Я не стану, — заявила девушка с дрожью в голосе.

— Станешь, и мы оба знаем, что станешь, — сказал он и сделал театральную паузу, чтобы следующая фраза поглотила все ее внимание. — Ты хочешь меня внутри себя, и это для тебя — единственный способ добиться цели.

Его хамство так возбуждало, что Флора поднесла пальцы к левой груди и легко стиснула сосок. Операция оказалась болезненной, хотя совсем недавно она давила свои соски, что называется, со всей дури — и ничего. Но только прежде это было по своему желанию и под настроение.

— Недостаточно, — процедил Адам, разбрасывая руки по сторонам кресла. — Мне не нужна имитация. Заруби себе на носу: я тебя выиграл на двое суток. И ты обязана выполнять мои указания неукоснительно.

Она подчинилась и так ущипнула себя за сосок, что в глазах выступили слезы. И ни черта под лобком она не ощутила.

В первый раз с лютой ненавистью прожигая его своими чистыми фиалковыми глазами, Флора бросила ему в лицо:

— Ж-жопа!

— Не торопись, — врастяжечку отозвался Адам. — Будешь хорошей девочкой — и до этого места дело дойдет.

— Ненавижу тебя!

— Позволь не поверить.

— Я ведь и уйти могу.

— Действительно? — насмешливо повел Адам темной бровью.

— Ты не заставишь меня остаться! — жестко продолжала она. Но ее пальцы машинально теребили сосок. И это не укрылось от него.

— Еще как заставлю, — безмятежно проронил он, кривя губы в издевательской улыбке. — Я что угодно могу с тобой сотворить. А теперь брось кукситься и делай что велено. Ты же сама чувствуешь, как это приятно. Кончай ломаться.

— Как ты груб!

В этой ситуации так сформулированный упрек звучал будто игриво-кокетливое одобрение.

— Пусть я груб, но ты-то самая горячая штучка всех, что я встречал, — воркующим голосом сказал Адам. — И вспомни, ты первая выдвинула идею о сутках вместе. Я только удвоил ставку.

— Я могу и передумать.

Было трудно сказать, чего в ее фиалковых глазах больше: ярости против него или вожделения.

— Поздно передумывать, — спокойно прожурчал Адам. — Слово чести, и так далее, и так далее. А потому делай что говорю и не тяни время!

Она бросила на него испепеляющий взгляд. Но он, жаростойкий, этот взгляд выдержал с прежней неопределенной улыбочкой на губах.

Флора в растерянности переступила с ноги на ногу. Адам многозначительно повел глазами в сторону часов.

Вся эта комедия закончилась тем, что она, под его инквизиторским взглядом и по его новой команде, должным образом нащипала себе соски, кляня себя и млея от удовольствия.

— Так-то оно лучше, — заявил Адам, наблюдая пристально из своего полулежачего положения за тем, как Флора трудится над своими сосками.

А результатом было то, что она довела себя до такого экстаза, что уже по своей воле, без понукания, сунула руку себе между стиснутых ног и ладонью сгребла лобок под тонкой материей, чтобы хоть как-то умерить остроту ощущений.

— Уже вся мокрая? — тихонько осведомился Адам.

Голос не сразу подчинился ей. Наконец она хрипло выпалила:

— Я мокрая, да будет вам известно, мистер Серр, с того самого момента, как увидела вас за карточным столом!

Он довольно ухмыльнулся.

— Надо было сразу сказать мне.

— Как будто ты сам не догадался! — Флора дышала короткими хватками, пытаясь умерить дергающее ощущение между ногами.

— Я догадался, — заявил он, надменно пожевав губами. — Я носом почувствовал, что ты вся возбуждена. — Вдруг его голос словно надломился, и он громким, истеричным шепотом выкрикнул: — Я и сейчас слышу запах твоего возбуждения. Покажи мне, какая ты мокрая. И я, может быть, помогу тебе справиться с этим.

Флора с готовностью подняла свою юбку — потому что безумно желала его и потому что понимала: беспрекословное подчинение — единственный путь к его члену.

Сейчас, когда ее заголенные ноги и пах были в двух шагах от него и свет бил прямо на них, Адам видел, что рыжеватые волосы между ее бедрами заметно темнее, обильно орошенные ароматной влагой ее возбуждения.

Обычным голосом, словно заказывая ужин, Адам произнес:

— Та-ак… Ну-ка, сунь палец внутрь. Хочу убедиться, что ты полностью готова ко встрече со мной.

Продолжая одной рукой зажимать собранную у талии темную тяжелую габардиновую амазонку, Флора ввела себе во влагалище два пальца другой руки. Делать это под его пристальным взглядом было несказанным наслаждением. Она содрогнулась всем телом — повело бедра, и в согласии с ними аппетитно колыхнулись обнаженные груди. Мозг заливала волна горячего удовольствия.

Адам не спускал взгляда с ее правой руки, пальцы которой ходили туда-сюда, туда-сюда… На эту бесстыжую мастурбацию, на это непристойное представление в театре одного зрителя он смотрел холодными глазами театрального критика, которому наутро писать отчет об увиденном. Конечно, он был возбужден до предела, но сейчас не это было главным. Важней — чтоб она делала все, как нужно, по высшему классу и согласно приказам.

Молча переждав еще несколько движений ее руки, Адам сказал с едва заметной дрожью в голосе:

— А теперь давай сюда доказательства. Покажи мне свои пальцы.

Она тут же подчинилась — сделала шаг к его креслу и протянула к лицу любовника свои влажные пальцы. Все плыло перед ее полуприкрытыми глазами. Голос Адама доносился откуда-то издалека; тело приятно ломала истома.

— Э-э, да ты вся мокрая, — негромко констатировал он и потрогал пальцем влагу на ее руке. Затем медленно прошелся взглядом по ее телу: от дрожащих колен к слипшимся волосам под лобком и выше, к голой груди с возбужденно торчащими сосками. Увиденным он остался доволен. — Ты явилась в мой номер, чтобы я воткнул тебе?

Казалось, эти слова вошли в ее мозг, словно Адам силой, внаглую взял ее душу. Сказано было так смело, так четко — и так хорошо. Никто из вежливых слюнтяев бывших с ней, не осмелился бы произнести такое. Флоре почудилось, что из ее лона хлынул настоящий поток — до такой степени все ее существо было потрясено происходящим, до такой степени она рвалась ощутить его в себе.

— Отвечай! — тихо прикрикнул на девушку Адам. В его голосе была и нежность, и железная воля.

— Да… нет… я хочу сказать…

По-прежнему держа смятую юбку на талии, Флора стояла перед ним как смятенная школьница, робеющая перед строгим ментором. Ее вожделение достигло той степени, когда язык уже не ворочается, когда есть ощущение, что вот-вот умрешь, если прямо сейчас не наступит разрядка.

А он с инквизиторским спокойствием и терпением ожидал внятного ответа. И его густые брови начинали грозно сходиться у переносицы.

— Да!!! — выпалила она, избегая холодного испытующего взгляда. — Я пришла сюда для… для этого.

— Стало быть, ты думала не головой, а совсем другим местом, — произнес Адам, снова убирая из голоса все нежные обертоны. Молодого человека бесило, что она так хороша и что он не в силах контролировать свое желание, — и новая черная туча наползала на его сознание. — По пути сюда ты могла наскочить на какого-нибудь мужчину. И любой сукин сын сразу заметил бы, что у тебя под блузкой голые груди!

— Я была очень осторожна, я приняла все меры, чтобы никого не встретить, — залепетала Флора. О, сколько он будет мучить ее, когда все так просто! Она бы мигом сорвала с него штаны и села ему на живот… Если бы он только позволил!

— А если бы ты все-таки повстречалась в коридоре с мужчиной, — гнул свое Адам, словно одержимый какими-то демонами. — Ты бы отдалась тому, кто подвернулся первым?

— Нет. Я хочу только тебя.

— Мне не нравится, что другие мужчины пялятся на тебя, когда ты в таком виде!

— Адам, ради всего святого, прости — и забудем. — Это было произнесено горячечным шепотом. — Я поступила глупо, неосмотрительно. Мне надо было надеть что-то более основательное: корсет, нижнюю сорочку и нижние юбки. Или хотя бы просто не такую тонкую блузку. Но, честное слово, никто меня не видел по пути сюда.

— Большая удача, — криво улыбаясь, изрек Адам. — Любой, кто встретил бы тебя в таком виде, не смог бы удержаться. Задрал бы тебе юбку и всадил по самый корень!

Было странно говорить так много, когда ее рыжевато-каштановый лобок находился на расстоянии протянутой руки. А он все говорил и говорил — именно для того, чтобы показать себе, как успешно он может преодолевать соблазн.

А у нее в голове колыхнулось едва внятное возмущение: по-твоему, любой бы задрал юбку — но ты-то чего ждешь?

— Адам, умоляю тебя: Ты не прав…

— Ах, я не прав? Скажешь, ты не заигрывала с Джеймсом? Ну-ка, погляди мне прямо в глаза! — грубо приказал он. — Да и откуда мне знать — может, сегодня вечером ты уже успела между делом совокупиться с кем-нибудь. Хотя бы с тем же Эллисом Грином. Ты тоже давала ему нюхать это? — Тут Адам вытянул руку и бесцеремонно мазнул пальцами по ее мокрому клитору. — Говори, он заваливал тебя где-нибудь перед балом у Фисков?

Флора лишилась дара речи. Ее шатало. Наконец она выдавила из себя дрожащим голосом:

— Я ни с кем не… не совокуплялась… ни с кем… с того времени, как мы расстались.

Адам вскинул голову — до этого его взгляд был словно приклеен к спутанным влажным волосам между ее ногами — и, глядя Флоре прямо в глаза, приказал:

— Повтори!

— Я ни с кем не… не спала… после тебя.

Он сделал глубокий вдох. И взгляд опять соскользнул на ее манящий пах.

Не врет. Она не врет. Кажется. Но ему-то что? Спала или не спала… Нет, нужно быть дураком, чтобы делить такое роскошное тело с кем-то другим. В этом собственническом чувстве, в этой безумной ревности нет ничего противоестественного, ничего необычного…

Придя к этой практической и удобной мысли, Адам сделал медленный выдох. Выдох облегчения? И облегчения по какому поводу?..

Да, подобную горячую штучку надо держать запертой подальше от других самцов. И его желание единолично владеть своей женщиной старо, как мир.

— Посмотри, как я отреагировал на твое сообщение, что ты так долго не была с мужчиной, — сказал Адам и, отодвигая локоть, показал внушительный бугор в паху.

Очевидно, его член давно был в таком состоянии, но лишь сейчас Адам соизволил явить ей зрелище своего возбужденного естества.