Куорлос. Прелестное насекомое. Я о нем очень высокого мнения.
      Уосп. Дюжина болячек на ваш треклятый ящик! И на того, кто его сколотил, и на того; кто его купил, и на ту, что за ним пошла, и на все ваши уловки, каверзы и дела! Посмотрите-ка, сэр!
      Литлуит. А что, добрейший мистер Оса?
      Уосп. Если уж я оса, то вы шершень. Растуды вас! Придержите язык. Вы думаете, я не знаю, кто вы такой? Отец ваш был аптекарем и продавал клистирные трубки, обжуливая покупателей. Я уж знаю. Ах, растуды ее! Вот она идет наконец, женушка-то ваша!
      Входит миссис Литлуит со шкатулкой.
      Ничего! Я ей покажу, хотя она и хороша с этой своей бархатной драченой на голове.
      Литлуит. Да будьте же вежливы, мистер Нампс!
      Уосп. Ну, а если я не желаю быть вежливым, что тогда? Кто меня заставит быть вежливым? Уж не вы ли?
      Литлуит. Ну, вот наконец шкатулка.
      Уосп. Еще раз повторяю: дюжина болячек на вашу проклятую шкатулку! Пусть ваша женушка в нее мочится, когда ей захочется! Сэр, я хотел бы, чтобы вы меня поняли и эти джентльмены тоже, с вашего позволения.
      Уинуайф. Мы рады вас слушать, сэр!
      Уосп. Я имею человека на попечении, джентльмены!
      Литлуит. Они прекрасно понимают это, сэр.
      Уосп. Простите меня, сэр, но тут уж ни они, ни вы понять меня не в силах. Вы - осел. Моему молодому хозяину сейчас уже пора остепениться и жениться; и все заботы о нем теперь легли на меня. Учителя у него все были дураки: только и делали, что слонялись вместе с ним по всей округе, выпрашивая у его арендаторов разные угощения, и почти вконец его испортили. Он ничему не научился. Только и умеет, что распевать "Трам-там-там" да "Мегги-Мегги" и прочие глупости. Я не решаюсь оставлять его одного из опасения, что он наберется всяких дрянных песенок и будет их потом повторять за ужином, а то и во время молитвы. Стоит ему только завидеть на улице какого-нибудь возчика, если только меня около него на тот час не будет, так уж его не оттащить: все переймет, особенно песенки, и всю ночь будет их насвистывать, даже во сне. Голова у него набита всяким вздором. Я принужден был на то время, что отлучился, оставить его на попечении порядочной женщины. Она жена мирового судьи и дворянка, и вдобавок еще приходится ему сестрой! Но мало ли что может случиться с юношей, оставленным на попечении женщины! Джентльмены, вы его не знаете. Вы его даже представить себе не можете: ему всего только девятнадцать лет, а он уже на голову выше любого из вас, благослови его бог.
      Куорлос. Должно быть, красивый парень!
      Уинуайф. Ну, положим! Он, вероятно, приукрасил своего хозяина.
      Куорлос. Полно толковать об этом: ведь и вопрос-то весь гроша ломаного не стоит.
      Уосп. Нет, вы послушайте, джентльмены...
      Литлуит. А не хотите ли вы выпить, мистер Уосп?
      Уосп. Да как вам сказать... Я ведь не так уж много разговаривал, чтобы у меня в горле пересохло. Или вам мои слова не по вкусу? Хотите меня выпроводить?
      Литлуит. Нет, зачем же! Но вы ведь сами только что говорили, что торопитесь, мистер Нампс!
      Уосп. А хотя бы и так! Тороплюсь, но пока остаюсь. Потолкуйте со своей супругой, вашей Уин: у нее ума так же мало, как и у ее мужа. А мне нужно поговорить с другими.
      Литлуит. Что ж, она моя законная супруга, и ума у нее не меньше, чем у меня. Что из того?
      Уосп. Правду вам сказать, джентльмены, мы с моим хозяином пробыли в городе только полтора дня. А вчера вечером мы совершили прогулку по городу, чтобы показать Лондон его невесте, мисс Грейс. Но пусть уж меня лучше утопят, как старую кошку, в родном пруду, чем пережить еще один такой день! Вы представьте себе: он только и делал, что останавливался перед каждой лавчонкой и читал вслух каждую вывеску. А уж если где увидит попугая или мартышку - оттуда его не выманишь! Там уж он прирос, и вокруг него целая толпа зевак. Я думал, что он с ума сойдет, когда он увидел в Баклерсбери * черномазого мальчишку, торгующего дряным табаком.
      Литлуит. Это вы правду сказали, мистер Нампс: есть там такой мальчишка.
      Уосп. Есть или нет, это вас не касается.
      Куорлос. Посмотрите-ка, пожалуйста! Он нашему Джону слова сказать не дает.
      Входят Коукс, миссис Оверду и Грейс.
      Коукс. А, Нампс! Так ты здесь, Нампс! Вот я и пришел, Нампс, и мисс Грейс тоже. Ну, пожалуйста, не сердись и не хмурься, Нампс. Вот я, вот моя сестра! Мы все тут! Я же ведь не пришел один!
      Уосп. Ну что из того, вы ли пришли с нею или она с вами?
      Коукс. Мы пришли за тобою, Нампс. Мы тебя искали.
      Уосп. Искали меня! Почему же это вам всем вздумалось меня искать? Может, вы подумали, что я заблудился или убежал с вашими четырнадцатью шиллингами? Или потратил их на ярмарочные безделушки? Удивительное дело! Они меня искали!
      Миссис Оверду. Ах, добрейший мистер Нампс! Ну, пусть он невоздержан, зато вы проявите снисхождение, как говорит мой супруг, мистер Оверду: проявите снисхождение во имя сохранения мира!
      Уосп. А ну-ка, подайтесь отсюда, добрейшая супруга господина судьи. Подумаешь, разоделась на французский манер! Плевать мне на ваши заморские замашки, с вашего позволения! Вы с чего это приводите мне словечки вашего Адама? Думаете, что вы еще у власти, миссис Оверду, когда я здесь налицо? Ничего подобного! Будьте уверены: власть ваша кончена, когда я тут!
      Миссис Оверду. Охотно подчиняюсь вам, сэр, и признаю вашу власть. Да и ему бы следовало сделать то же самое, но, видите ли, для этого нужно, чтобы и вы управляли своими страстями.
      Уосп. В самом деле? Боже ты мой! До чего вы навострились после того как побывали в Бедламе! Может, там поэт, господин Уэтстон,* так отточил вас, а?
      Миссис Оверду. Ну, знаете! Если вы не умеете держать себя пристойно, так я-то умею.
      Уосп. Ну и распрекрасно.
      Коукс. Это и есть брачное свидетельство, Нампс? Ради всего святого, дай-ка мне поглядеть. Я никогда не видел еще брачного свидетельства.
      Уосп. Не видели? Ну так и не увидите.
      Коукс. Милый Нампс! Ну, если ты меня любишь...
      Уосп. Сэр, я люблю вас, но я не люблю, когда вы дурачитесь. Успокойтесь, пожалуйста, ничего в этом документе нет, кроме пустых и трескучих слов; ну, для чего вам его разглядывать?
      Коукс. Я только хочу посмотреть, как он выглядит и каких он размеров. Я хочу посмотреть! Покажите мне!
      Уосп. Не здесь. Не время, сэр.
      Коукс. Ну, ладно. Посмотрю дома, а пока посмотрю хоть на шкатулку.
      Уосп. На шкатулку, сэр, можете посмотреть, - ему нужно уступать в мелочах, джентльмены. Это - причуды, болезнь юности; это все у него пройдет, когда он наберется ума и опыта. Я прошу вас понять меня и извинить его и заранее благодарю вас.
      Куорлос. А ведь этот старикашка хорошая нянька; и, знаете ли, он толковый!
      Миссис Литлуит. Нет, мне больше нравится этот теленок, его молодой хозяин. Видели ли вы когда-нибудь, чтобы выражение лица так изобличало в человеке осла?
      Куорлос. Изобличало? Да зачем его изобличать? Он сам признается в этом. Как жаль, что эта милая девушка достанется такому олуху.
      Уинуайф. Очень обидно.
      Куорлос. Она кажется очень рассудительной и, по-видимому, столь же скромна, как и миловидна.
      Уинуайф. Да, поглядите только, с каким скрытым презрением она следит за всеми его речами и выходками!
      Коукс. Ну, Нампс, теперь у меня новое дело: ярмарка, Нампс; а уж потом...
      Уосп. Господи, спаси и помилуй! Помоги мне и укрепи меня! Ярмарка!
      Коукс. Ну, полно, Нампс! Не волнуйся и не сердись. Я настойчив, как настоящий Варфоломей! Просить тебя уж я ни о чем не стану. Целью моего путешествия было показать мисс Грейс мою ярмарку. Я называю ярмарку моей, потому что она Варфоломеевская ярмарка. Мое имя Варфоломей, и ярмарка Варфоломеевская.
      Литлуит. Эта острота придумана мною раньше, джентльмены, еще сегодня утром, когда я составлял его брачное свидетельство. Ей-богу! Поверьте мне: тут уж я первый.
      Куорлос. Полно, Джон. Боюсь, что твоя претензия на остроумие дорого тебе обойдется.
      Литлуит. Это почему же, сэр?
      Куорлос. Ты из-за этого так наглеешь, Джон, и так перехватываешь через край, что если вовремя не уймешься, ей-богу, эта твоя склонность не доведет тебя до добра.
      Уинуайф. Да, да! Не поддавайся этой страсти, Джон, будь осторожнее. Остри время от времени, но помни, что остроумие в наш век - вещь опасная. Не усердствуй особенно.
      Литлуит. Вы так думаете, джентльмены? Что ж, я это учту на будущее.
      Миссис Литлуит. Да уж, пожалуйста, Джон.
      Коукс. Ах, какая милочка эта миссис Литлуит! Вот бы мне на ней жениться!
      Грейс (в сторону). Женись на ком хочешь, только бы мне избежать нашей свадьбы!
      Коукс. Нампс, я посмотрю на ярмарку. Нампс, это уже решено; не огорчайся из-за этого, пожалуйста.
      Уосп. Смотрите, сэр, смотрите, пожалуйста, смотрите. Кто вам мешает? Почему вы сразу же не отправились туда? Идите.
      Коукс. Ярмарка, Нампс, ярмарка!
      Уосп. По мне, уж пусть бы лучше вся эта ярмарка со своим шумом и гамом была у вас в брюхе, чем в мозгу! Если бы теперь побродить в вашей голове, то, наверно, можно было бы найти зрелище позанятнее, чем на ярмарке, и славно поразвлечься. Там, в голове у вас, всюду развешаны ракушки, камушки, соломинки, а местами попадаются и цыплячьи перья и паутина.
      Куорлос. Да он, вообще говоря, и сам-то, пожалуй, приспособлен для ловли мух: посмотри-ка на его паучьи ноги.
      Уинуайф. А его слуга Нампс годится для того, чтобы сгонять мух. Славная парочка!
      Уосп. Храни вас господь; сэр, вот тут шкатулка с вашим сокровищем. Забавляйтесь, сколько душе угодно, и да послужит это вам на пользу. (Передает Коуксу шкатулку.)
      Коукс. Не сердись, Нампс, ведь я же твой друг, а ты такой несговорчивый!
      Куорлос. А ну-ка, Нампс. (Дергает Уоспа за рукав.}
      Уосп. Словом, джентльмены, вы все свидетели: что бы ни случилось, моей вины в этом нет.
      Миссис Оверду. Уж вы его все-таки, голубчик, удержите, не отпускайте, не позволяйте ему далеко уходить.
      Коукс. А кто это сумеет меня удержать? Да я откажусь от его услуг скорее, чем от удовольствия побывать на ярмарке.
      Уосп. Вы, джентльмены, не знаете, какие неприятности все это может навлечь. И сколько хлопот у меня с ним бывает, когда он в таком настроении! Ведь вот, если он попадет на ярмарку, он будет покупать все решительно, даже живых младенцев, пеленки и прочее. Если бы он мог как-нибудь отвинчивать собственные руки и ноги, он бы их тоже промотал. Помоги мне только бог увести его с ярмарки целым и невредимым! Он ведь, знаете, такой любитель фруктов, что просто ворует их с лотков. Вы не поверите, каких хлопот мне стоило уладить дело с одной торговкой, у которой он этак вот груши хапнул! Это невыносимо, джентльмены!
      Уинуайф. Но вы не должны бросать его на произвол судьбы, Нампс.
      Уосп. Ну да! Он отлично знает, что я его не оставлю, потому он и куражится. Ну, сэр, идете вы или нет? Если уж у вас такой зуд в ногах, так идите на ярмарку. Чего вы стоите? Я вам не помеха. Идите же, идите, сэр. Почему же вы не идете?
      Коукс. Ах, Нампс, я тебя, кажется, вывел из себя? Идемте, мисс Грейс! Идемте, сестрица! Я решителен, как Варфоломей, ей-богу!
      Грейс. По правде говоря, меня ярмарка вовсе не прельщает, и особенного желания видеть ее я не имею. Вообще приличные и порядочные люди туда не ходят.
      Коукс. Ах, господи! Извините меня, мисс Грейс, порядочности у нас достаточно, а что до приличий - предоставьте это дело Нампсу: он все устроит.
      Куорлос. Ишь, мошенник! Он даже и понять ее слов толком не в состоянии!
      Уинуайф. И еще собирается жениться на ней! Нет, на сегодня я отложу свою охоту за вдовой и отправлюсь на ярмарку. В жаркую погоду мошки и бабочки неизменно вселяют в нас желание заняться их ловлей.
      Куорлос. Всякий, у кого есть хоть крупица здравого смысла, рассудил бы так же. До свиданья, Джон!
      Куорлос и Уинуайф уходят.
      Литлуит. Уин! Оказывается, очень модно посещать ярмарку. Мы с тобой тоже должны побывать на ярмарке, Уин. У меня есть кое-какие дела на ярмарке, Уин. Я, видишь ли, сочинил пьеску для кукольного театра, и эту пьеску моего сочинения тебе бы надо посмотреть, Уин.
      Миссис Литлуит. Я охотно пошла бы с тобой, Джон, но матушка моя ни за что не согласится на такое нечестивое предложение, как она выражается.
      Литлуит. Ну, мы придумаем какую-нибудь хитрость, ловкую этакую хитрость; только ты немножко помоги мне, ну, ну, миленькая! Пожалуйста!.. Вот я уже придумал, Уин, ей-богу, придумал, и очень тонко придумал. Вот послушай: Уин мечтает о свинине, моя прелестная Уин хочет поесть свинины на ярмарке, именно на ярмарке, а не в какой-то там закусочной! А твоя матушка, Уин, сделает все, чтобы удовлетворить твое желание, ты это знаешь. Ну, начинай сразу, миленькая Уин. Притворись больной, а я пойду и скажу ей. Распусти шнуровку и притворяйся получше, моя прелестная Уин.
      Миссис Литлуит. Ну уж нет, я из-за этого не стану неряхой. Я смогу отлично притворяться и не распуская шнуровки.
      Литлуит. Ты права: ведь ты выросла в такой семье и приучена к этому. Матушка наша уж такая лицемерка, всех превзошла в притворстве, - и вот уже семь лет обучает нас этому искусству, как настоящих дворян.
      Миссис Литлуит. Не осуждай ее, Джон, она недаром считается мудрой вдовой и почитается сестрой псалмопевцев.* И меня не осуждай: я от матушки кое-что унаследовала, вот увидишь! Зови ее. (Притворяется, что ей дурно.) Зови ее! Ах, ах!
      Литлуит уходит.
      Ах! Ах! Ах!
      Входят Литлуит и вдова Пюркрафт.
      Вдова Пюркрафт. Пресветлое пламя добродетели да отгонит всякое зло от дома нашего! В чем дело, дитя мое, что с тобой? Милое дитя мое, ответь мне.
      Миссис Литлуит. Мне плохо...
      Вдова Пюркрафт. Посмотри на меня, милая дочь моя, вспомни, что имя твое - Винуискупающая. И не позволяй врагу рода человеческого входить во врата твоего разума. Вспомни, что ты воспитана в чистоте. Какой это язычник впервые упомянул в твоем присутствии скверную тварь свинью, дитя мое?
      Миссис Литлуит. Ах! Ах!
      Литлуит. Только не я, матушка, клянусь честью. Она уже часа три как томится и только недавно призналась, чего ей нужно. Кто внушил тебе эту мысль, Уин?
      Миссис Литлуит. Нечестивое черное существо с бородой, Джон.
      Вдова Пюркрафт. Противься ему, Винуискупающая, это совратитель, презренный совратитель! Это сразу видно по одному слову "свинья". Укрепи дух свой против его нападений, ибо он стремится поработить и плоть и кровь твою. Молись и старайся противиться плотским желаниям, милое дитя мое! Любимое дитя мое, молись!
      Литлуит. Милая матушка, я попросил бы вас позволить ей вдоволь поесть свинины. Не пугайте свое собственное дитя, а быть может, и мое дитя, рассказами о совратителе. Как ты себя чувствуешь, Уин? Тебе плохо?
      Миссис Литлуит. О да! Очень плохо, Джон! Очень, очень плохо! Ах! Ах!
      Вдова Пюркрафт. Что же нам делать? Позовем ревностного брата нашего Бизи и попросим его благочестивой помощи в борьбе с врагом рода человеческого.
      Литлуит уходит.
      Дитя мое! Милое дитя мое, успокойся! Ты поешь свинины, дорогое дитя мое.
      Миссис Литлуит. Да, да! И на ярмарке, матушка!
      Вдова Пюркрафт. Поешь и на ярмарке, если только можно будет найти этому какое-нибудь оправдание!
      Входит Литлуит.
      Ну где же наш брат Бизи! Придет ли он сюда? Ободрись, дитя мое!
      Литлуит. Сейчас придет, матушка! Он только оботрет бороду. Я застал его уплетающим индейку. В левой руке он держал огромную белую булку, а в правой - стакан с мальвазией.
      Вдова Пюркрафт. Не клевещи на братьев, нечестивец!
      Литлуит. А вот и он сам идет, матушка.
      Входит ребби Бизи.
      Вдова Пюркрафт. Ах, брат Бизи! Мы взываем к вашей помощи! Умудрите и укрепите нас: дочь моя, по имени Винуискупающая, обуреваема естественным недугом женщины, именуемым желанием поесть свинины.
      Литлуит. Да, сэр, и притом варфоломеевской свинины, на ярмарке.
      Вдова Пюркрафт. И вот я прошу вас, мудрейший в вере наставник щш, разъяснить нам, могут ли вдова, участвующая в святой общине, и дочь этой вдовы совершить такое, не сея соблазна среди малых сих?
      Ребби Бизи. Воистину, недуг желания есть недуг, и плотский недуг; и таковым является аппетит, свойственный женщинам. Но поскольку это плотский недуг и поскольку он свойствен, он естествен, очень естествен. Теперь рассудим далее: свинина есть мясо, а мясо питательно и может возбуждать желание быть съеденным. Мясо может быть съеденным, даже великолепно съеденным. Но есть мясо на ярмарке, и притом мясо, именуемое "варфоломеевская свинья", не подобает, ибо самое название "варфоломеевская свинья" уже являет собою некий вид идолопоклонства, а ярмарка - это капище языческое. Так я понимаю, и так, безусловно, оно и есть: капище языческое!
      Литлуит. Да, но в случае особенных обстоятельств местом можно было бы пренебречь, мистер Бизи! Я все же надеюсь...
      Вдова Пюркрафт. Добрый, добрый брат наш! Ревнитель! Поразмыслите, как бы все-таки сделать это дозволенным.
      Литлуит. Да, да, сэр, и поскорее, пожалуйста. Это неотложно: вы видите, в какой страшной опасности моя женушка, сэр.
      Вдова Пюркрафт. Я нежно люблю свою дочь и не хочу, чтобы у нее был выкидыш или чтобы первый плод ее пострадал от какой-то простой случайности.
      Ребби Бизи. Точно. Рассудить можно и иначе. Но это требует размышлений, ибо это может ввести в соблазн малых сих, ибо это опасно и нечисто. Но на все опасное и нечистое можно набросить покров, сделать его как бы незаметным. Итак, примем, что свинину можно есть на ярмарке, в лавочке или даже в палатках нечестивцев. Место действительно не имеет значения, во всяком случае, не имеет большого значения: ведь можем же мы оставаться верующими среди язычников. Но только вкушать свинину надлежит со скромностью и смирением, а не с плотоядной жадностью и прожорливостью, ибо грех и опасность заключаются только в этом. Ибо ежели дочь твоя пойдет на ярмарку любоваться этим скопищем, восторгаться нечестивыми нарядами, тешить суетность очей своих и услаждать похоть желудка, - сие будет дурно, непристойно, ужасно и зело греховно.
      Литлуит. Ну вот, я так и знал! Я ведь говорил то же самое. Не падай духом, Уин, мы наберемся смирения, отыщем самую скромную лавочку на ярмарке, - за это уж я ручаюсь, - и съедим все, что там окажется.
      Вдова Пюркрафт. Да, да! И я сама пойду с вами, дитя мое, и брат наш Ревнитель тоже пойдет с нами, дабы совесть наша была совсем спокойна.
      Миссис Литлуит. Ах! Ах!
      Литлуит. Да, и Соломон пойдет с нами, Уин. Чем больше людей, тем веселей. (В сторону, к миссис Литлуит.) А ребби Бизи мы оставим где-нибудь в лавочке. Соломон! Мой плащ!
      Соломон. Вот он, сэр.
      Ребби Бизи. Во поощрение малых сих я тоже пойду с вами и буду есть. Я буду много есть и проповедовать. Ведь, как пораздумаешь, из этого можно извлечь большую пользу: поедая свиное мясо, мы тем самым утверждаем свою святую ненависть и отвращение к иудейству, которым заражены многие братья наши. Посему я буду есть. Да, буду без устали есть!
      Литлуит. Прекрасно! Ей-богу, прекрасно! Я тоже буду есть до отвала, ибо не хочу, чтобы меня приняли за иудея: мне это кичливое племя не по душе. И, кажется, мой сынишка пойдет в меня. Видите, он просит свинины уже в утробе матери!
      Ребби Бизи. Очень возможно, весьма возможно, зело возможно!
      Уходят.
      АКТ ВТОРОЙ
      СЦЕНА ПЕРВАЯ
      Ярмарка. Ряд лавок, палаток, прилавков. Ленторн Лезерхед, Джоан Треш и
      другие сидят около своих товаров. Входит судья Оверду, переодетый.
      Оверду. Итак, во имя короля, правосудия и общего блага! Адам Оверду! Ты должен пренебречь мнением всего мира, если тебе нужно это обличье и вся эта выдумка; ибо, клянусь, ты поступил правильно. Хотел бы я теперь встретить этого Линкея с орлиным глазом, этого зоркого эпидаврского змея, как его называет мой Квинт Гораций.* Хотел бы я посмотреть, сумеет ли он угадать, что под этим обличаем скрывается старший мировой судья. Они, пожалуй, много раз видали дураков в одежде судьи, но никогда еще до сего времени не видали судьи в одежде дурака. Но именно так должны поступать мы, пекущиеся об общем благе, и так именно поступали мудрые государственные мужи во все времена. Так из лжи рождается истина, - нужно только найти правильный путь. Никогда я не попрекну уважаемого человека, за свою мудрость высоко чтимого согражданами, ежели он вдруг осенью переоденется носильщиком, или возчиком, или собачником, а в зимнее время - продавцом огнива и трута. Что будет он делать во всех этих обличьях? Господи боже мой! Да он будет заходить в каждый кабак, спускаться в каждый погреб, он все заметит, все измерит, все проверит: и колбасы, и горшки, и жестянки; для этого ему понадобятся только шнур да палка. Он и буханки хлеба взвесит на руке, а потом из дому пошлет за ними и раздаст колбасы - беднякам, хлеб - голодным, а драчену - ребятишкам. Он сам все искоренит, не доверяя своим изолгавшимся служащим. Он все сделает сам. О, если бы все люди, стоящие у власти, последовали этому достойному примеру! Ибо мы, люди, облеченные доверием общества, - что мы знаем? И что мы можем знать? Мы слышим чужими ушами и видим чужими глазами. Кто осведомляет нас обо всем? Глуповатый полицейский да сонный сторож! Такие иной раз клевещут "по должности", как они выражаются, а мы, тоже "по должности", принуждены им верить. Вот совсем недавно они заставили меня понимаете, даже меня! - принять честного и усердного хранителя веры за католического попа, а благонравного учителя танцев - за сводника. Вот каким ошибкам подвержены мы, находясь на высоких постах. Все наши сведения неточны, а все наши осведомители - мошенники; и, с позволения сказать, о нас-то самих ничего хорошего не скажешь, мы-то сами отъявленные дураки, ежели мы им доверяем! Ну так вот: я, Адам Оверду, решил, что лучше на будущее время приберечь деньги, отпускаемые на осведомителей, и самому присмотреться ко всему окружающему. На этой ярмарке ежегодно совершается множество беззаконий; я сам имел честь в качестве ярмарочного судьи * иной раз дня по три подряд разбирать всякие кляузные дела и споры между продавцами и покупателями. Но сегодня особенно удачный день для раскрытия всех этих беззаконий. Я захватил с собою записную книжечку на этот случай. Это обличье - облако, скрывающее меня; под этой личиной я смогу многое увидеть, оставаясь сам невидимым. Смелее! Вспомни о Юнии Бруте! * Закончу свою речь теми же словами, какими начал: во имя короля, правосудия и общего блага! (Подходит к лавкам и становится в стороне.)
      Лезерхед. Ну, разве это ярмарка? Просто можно подумать, что все перемерли от чумы! Что бы это значило, почему так мало народу? Эй, ты там, сестрица Треш, рыночная барыня! А ну-ка сядь подальше со своими пряниками, не заслоняй вид на мою лавку, а то, чего доброго, я разглашу на всю ярмарку, из чего ты мастеришь свой товар.
      Треш. А из чего же особенного, братец Лезерхед? Из продуктов, полезных для здоровья, будьте уверены.
      Лезерхед. Ну, понятно: из заплесневелого хлеба, тухлых яиц, прокисшего имбирного пива и застоявшегося меда, это ясно.
      Оверду (в сторону). Вот! Я уже столкнулся с беззаконием.
      Лезерхед. Ох, испорчу я тебе торговлю, старая!
      Треш. Испортишь мне торговлю? Поди, какой ловкач! Делай, что хочешь, мне начихать на тебя и на всю твою конюшню с деревянными лошадками. За место на рынке я уплатила, как и ты, а если ты вздумаешь обижать меня, рифмоплет несчастный, кляузник паршивый, я найду приятеля, который за меня заступится и сочинит песенку на тебя самого и на все твое стадо. С чего это ты так нос задираешь? Товаром гордишься, что ли? Мишурою грошовой?
      Лезерхед. Иди ты ко всем чертям, старая, мы с тобой после потолкуем. Я тебя еще сволоку к судье Оверду; он тебя сумеет унять.
      Треш. Сумеет унять! Да я перед его милостью не побоюсь встретиться с тобой лицом к лицу, если только у тебя на это хватит духу. Хоть я малость и кривобока, а действую прямо, честно, как любая женщина из Смитфилда. Слышали? Он сумеет меня унять! А?
      Оверду (в сторону). Отрадно слышать, что мое имя все же внушает страх. Вот плоды правосудия!
      По сцене проходят несколько посетителей ярмарки
      Лезерхед. Что прикажете? Что вы желаете купить? Что вам угодно? Трещотки, погремушки, барабаны, алебарды, деревянные лошадки, куколки самые лучшие, скрипки отличные!
      Входит торговец фруктами, за ним Найтингейл.
      Торговец фруктами. Покупайте груши! Груши! Замечательные груши!
      Треш. Покупайте пряники! Золоченые пряники!
      Найтингейл. Эй! (Поет.)
      Ярмарка начинается,
      Ну, запевай, не робея!
      Всякая тварь насыщается
      В праздник Варфоломея.
      Пьянчужки уже шатаются,
      А шлюхи уже наживаются,
      На ярмарке так всегда полагается!
      Покупайте песенки; новые песенки!
      Выходит из своей лавочки Урсула.
      Урсула. Тьфу! Каково это тратить молодые цветущие годы на то, чтобы жарить свиней? Ведь можно же было выбрать профессию попрохладней! Да после моей кухни ад покажется прохладным погребом, честное слово. Эй, Мункаф, олух!
      Мункаф (из лавочки). Я здесь, хозяйка.
      Найтингейл. Ну, как дела, Урсула? А ты все в своем пекле?
      Урсула. Стул мне скорее, паршивый шинкарь, и мое утреннее питье! Живо! Бутылку пива, чтобы немножко прохладить меня, мошенник! Ох, Найтингейл, соловушка ты мой! Я вся - пылающее сало. Боюсь, что скоро вся растоплюсь и от меня останется только одно адамово ребро, из которого была сделана Ева.* Ей-богу, из меня жир так и капает! Где ни пройду, оставляю следы.
      Найтингейл. Что поделаешь, добрейшая Урсула! А скажи, не Иезекииль ли сегодня утром был здесь?
      Урсула. Иезекииль? Какой такой Иезекииль?
      Найтингейл. Иезекииль Эджуорт, этот самый, по Прозванию Мошнорез, ну, словом, вор-карманник; ты его хорошо знаешь, тот самый, что каждый раз потчует тебя всякой похабщиной. Я зову его моим секретарем.
      Урсула. Помнится, он обещал зайти сегодня утром.
      Найтингейл. Когда придет, скажи, чтобы подождал: я сейчас вернусь.
      Урсула. Промочи-ка лучше глотку, соловушка!
      Входит Мункаф со стулом.
      Ну-ка, сэр, поставь стул. Я что тебе приказывала? Чтобы стул был по моим бокам, чтобы можно было ляжки расправить! Ты разве что-нибудь соображаешь? Хозяйка об твой стул обдерет себе весь зад, а тебе и нипочем. Ублюдок! Для твоих комариных бедер этот стул в самый раз. Ну, что ты стоишь? Забился в угол с огарком свечи: будешь искать блох в штанах, пока не подпалишь всю ярмарку? Ну, наливай, хорек вонючий, наливай!
      Оверду (в сторону). Я знаю эту непристойную женщину и запишу ее вторым номером из числа обнаруженных мною беззаконий. Вот уже больше двадцати лет, на моей памяти, как ее каждый год привлекают к ярмарочному суду за разврат, мошенничество и сводничество.
      Урсула. Наливай еще! Ах ты, ползучая тварь!
      Мункаф. Пожалуйста, не сердитесь, хозяйка! Я постараюсь сделать сиденье пошире.
      Урсула. Не надо! Я сама сокращусь до его размеров к концу ярмарки. Ты воображаешь, что рассердил меня? Да я, несчастная, чувствую, как источаю из себя пот и сало: по двадцати фунтов сала в день - вот сколько я теряю. Только тем и жива, что хлещу пиво. За ваше здоровье, соловушка! Да еще курю табак. Где моя трубка? Опять не набита? Ах ты, черт паршивый!
      Найтингейл. Легче, легче, Урсула, ты обдерешь себе язык, если будешь так ругаться.
      Урсула. Да как же мне надеяться, что он как следует исполняет свое шинкарское дело, коли он ничего не помнит из того, что ему говоришь? Зря я ему доверяю!
      Найтингейл уходит.
      Ну-ка, сударик, да постарайся же! Набей мне трубку лучшим табаком да прибавь на четверть вот этой травки - белокопытника, чтобы его подкрепить. Я так нажарилась у огня, что хочу потешиться дымком. А за пиво я надбавлю по двадцати шиллингов за бочку разливного и по пятидесяти на каждую сотню бутылок. Я тебя учила, как взбивать его. Когда наливаешь, смотри, чтоб в кружках было побольше пены, бездельник, а как откупориваешь бутылку, хлопни ее по дну да слей первый стакан, и каждый раз пей сам - даже если ты в самом деле пьян; тогда тебе легче их обсчитывать и стыдно не будет. Но главная твоя уловка, балда, должна заключаться в том, чтобы всегда суетиться и второпях убирать недопитые бутылки и кружки, не слушая никаких возражений, и быстренько приносить новые, чтобы успокоить потребителей. Ну, дай-ка мне еще пивца!
      Оверду (в сторону). Вот воплощенное беззаконие, огромное, как ее туша! Надо это все записать, все до мельчайших подробностей.
      Стук.
      Урсула. Посмотри, сударик, кто там. И помни: моя цена пять шиллингов за свинью - самое малое; а если супоросная свинья, так на шесть пенсов больше, а если покупательница сама на сносях и просит свинины - надбавь еще шесть пенсов за это самое.
      Оверду. О tempora, о mores! {О времена, о нравы! (Лат.).} За одно то, чтобы раскрыть это беззаконие, стоило поступиться и своим званием, и почтенным положением. Как здесь обдирают несчастных потребителей! Но я доберусь и до нее, и до ее Мункафа и выведу на чистую воду бездну беззаконий. (Подходит к Урсуле.) Простите, пожалуйста, милейшая. Вы - самое жирное, что есть на ярмарке. Вы масляны, как фонарь полицейского, и сияете, как его сапоги. Скажите, достаточно ли добротен ваш эль и достаточно ли крепко ваше пиво? Способны ли они развязать язык и порадовать душу? Пусть ваш прелестный племянник пойдет и принесет.
      Урсула. Это что еще за новый пустомеля?
      Мункаф. Господи! Разве вы его не узнали? Это ж Артур из Бредли,* который читает проповеди. Славный учитель, достопочтенный Артур из Бредли! Как вы поживаете? Добро пожаловать. Когда мы услышим вас снова? Устраивайтесь поудобнее да поговорите о чем-нибудь таком... Я ведь был одним из ваших почитателей в свое время.
      Оверду. Дай мне выпить, паренек, с твоей тетушкой, предметом любви моей; тогда я стану красноречивее. Но дай мне выпить чего-нибудь получше, не то у меня во рту будет горько и слова мои обрушатся на ярмарку.
      Урсула. Что же ты не принесешь ему выпить и не предложишь сесть?