Бен Джонсон
      Варфоломеевская ярмарка
      Комедия в пяти актах
      Перевод Т. Гнедич
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:*
      Театральный сторож |
      Суфлер } лица из интродукции.
      Писец |
      Джон Литлуит, стряпчий.
      Ребби Бизи, по имени Ревнитель, член Бенберийского братства, претендент на руку вдовы Пюркрафт.
      Уинуайф, молодой дворянин, его соперник.
      Том Куорлос, приятель Уинуайфа, игрок.
      Варфоломей Коукс, молодой дворянин из Хэрроу.
      Хемфри Уосп (Нампс), его дядька.
      Адам Оверду, судья.
      Ленторн Лезерхед, продавец безделушек.
      Иезекииль Эджуорт, вор-карманник.
      Найтингейл, певец.
      Мункаф, мальчишка-шинкарь, слуга Урсулы.
      Деньел Джордан Нокем, барышник с улицы Тернбул.
      Велентайн Каттинг, буян и забияка.
      Капитан Уит, сводник. Требл-Ол, сумасшедший.
      Брисл |
      Xеггиз } полицейские.
      Поучер |
      Филчер |
      } служители кукольного театра.
      Шаркауэл |
      Соломон, слуга Литлуита.
      Нортерн, суконщик.
      Паппи, борец.
      Миссис Уин Литлуит, жена Литлуита.
      Вдова Пюркрафт, ее мать.
      Миссис Оверду, жена судьи Оверду.
      Грейс Уэлборн, молодая девушка, находящаяся под опекой судьи Оверду, невеста Коукса.
      Джоан Треш, торговка пряниками.
      Урсула, торговка свининой на ярмарке.
      Алиса, гулящая девица.
      Торговец фруктами, крысолов, мозольный оператор, сторожа, носильщики, марионетки, прохожие, мальчишки, толпа и т. п.
      Действие происходит в Лондоне.
      ИНТРОДУКЦИЯ
      Авансцена
      Входит театральный сторож.
      Театральный сторож. Еще немножко терпения, джентльмены. Они сию минуту придут. У того, кто должен начинать, у мистера Литлуита, стряпчего, спустилась петля на черном шелковом чулке; но вы и до двадцати сосчитать не успеете, как все будет в порядке. Он изображает одного из столпов архиепископского суда. Это превосходная роль. Ну, а вся пьеса в целом, коли говорить правду, только не услышал бы автор или его подручный мистер Брум,* за занавесом, пьеса, кажется, самая настоящая дребедень, как говорится на простом английском языке. Когда вам тут ярмарку покажут, так вы не сможете даже определить, где это все происходит - в Виргинии* или в Смитфилде.* Автор не сумел изобразить характеры, он их не знает. С варфоломеевскими птичками он никогда не якшался. Он не вывел ни меченосцев, ни щитоносцев, ни Маленького Деви,* собиравшего в мое время пошлину со сводников, нет у него и добросердечного лекаря, на случай если у кого-нибудь в пьесе зубы заболят, ни фокусника с хорошо обученной обезьянкой, которая, гуляя на цепочке, умеет изобразить и короля английского, и принца Уэльского, а как сядет на задик изображает папу римского и короля Испании. Ничего этого в пьесе нет! Даже нет того, чтобы разносчик, торговец игрушками, ночью вырезал дыру в палатке и залез к своей соседке поживиться. Ничегошеньки! Нет, вот я знаю писателя, который, кабы его допустить к этой теме, устроил бы вам на сцене такую кутерьму, что вы подумали бы, будто на ярмарке землетрясение! Но у наших господ сочинителей есть свое собственное направление, дурацкое направление. Никаких советов слушать не хотят. А этот, спасибо ему за науку, несколько раз отдубасил меня в своей уборной только за то, что я предлагал поделиться с ним моим опытом. Ну вот, скажите по совести, джентльмены, ну разве я не прав? Ну разве не стоило бы разукрасить сцену попышнее? Ну и показать, конечно, блудницу в обществе остроумных господ из юридических корпораций? Что вы скажете о таком представлении, а? Так он ведь и слушать об этом не хочет! Я, по его мнению, осел! Это я-то! Да ведь я, благодарение богу, служил при театре еще во времена Тарлтона.* Эх, кабы этот человек дожил до того, чтобы играть в "Варфоломеевской ярмарке", посмотрели бы вы, как бы он вышел на сцену и принялся увеселять публику, как бы плут Адамc * увивался вокруг него, растрясая своих блох почем зря. А потом, как водится, явилась бы стража и уволокла бы их обоих, болтая чепуху, как это в пьесах полагается.
      Входят суфлер и писец.
      Суфлер. Ну? Что ты тут разболтался? А? Ровню 1 себе нашел, что ли? Ишь, как ты свободно держишься! Что случилось, скажи пожалуйста?
      Театральный сторож. Да только то, что эти умники из партера спрашивали мое мнение.
      Суфлер. Твое мнение, бездельник? О чем? О том, как подметать сцену и подбирать гнилые яблоки для медведей? * Пошел прочь, плут! Нечего сказать! До хорошего состояния дошли эти театры, если подобные вылезают со своими суждениями!
      Театральный сторож уходит.
      А вообще-то говоря, почему бы ему и не иметь суждения? Ведь автор писал как раз для людей его кругозора, в уровень понимания его сотоварищей по партеру. Джентльмены! (Выступая вперед.) Я и вот этот писец посланы сюда к вам не из-за отсутствия пролога, а потому, что мы предпочли сочинить новый и сейчас намерены огласить в некотором роде договор, наспех составленный между вами и автором. Просим вас все это выслушать, а то, что вам покажется разумным, даже одобрить. Сейчас будет вам показана и пьеса. Ну-ка, писец, читай договор, а мне дай копию.
      Писец. Пункты договора, заключенного между зрителями или слушателями театра "Надежда", что на берегу Темзы в графстве Серри, с одной стороны, и автором пьесы "Варфоломеевская ярмарка", поставленной в том же театре и в том же месте, с другой. Октября 31 дня 1614 года, в двенадцатый год правления нашего повелителя Иакова, защитника веры, короля Англии, Франции, Ирландии, а в Шотландии - в год его же правления сорок седьмой.
      Во-первых, принято и решено между обеими вышеупомянутыми сторонами, что вышеозначенные зрители и слушатели, как любопытствующие, так и завидующие, как одобряющие, так и осуждающие, и все посетители партера, способные к основательным и просвещенным суждениям, заключили сей договор и согласились оставаться на тех местах, которые предоставлены им за плату или из любезности, и оставаться на оных местах терпеливо в продолжение Двух часов с половиной, а может быть, и несколько более, в течение какового времени автор обещает изобразить перед ними, с нашей помощью, новую, весьма приличную пьесу, называемую "Варфоломеевская ярмарка", веселую, шумную, забавную, рассчитанную на то, чтобы всем понравиться и никого не обидеть, при условии, конечно, если зрители будут достаточно умны и честны, чтобы быть о себе правильного мнения.
      Далее, в договоре значится, что каждому предоставляется свобода суждения и выражения своего одобрения или осуждения, ибо автор с этого момента отходит в сторону, и каждый получает законное право вынести свой приговор на все шесть или двенадцать, или восемнадцать пенсов, или на два шиллинга, или на полкроны,* словом, в зависимости от того, сколько уплачено за место, лишь бы только это место не было лучше, чем тот, кто его занимает. А ежели кто уплатит за полдюжины мест, то ему предоставляется право вынести суждение за шестерых, лишь бы эти шестеро молчали. Словом, получается совсем так, как в лотерее. Ну, а если кто, заплатив шесть пенсов, критиковать вздумает на целую крону, то подобный поступок будет признан бесчестным и бессовестным.
      Далее, принято, что каждый здесь присутствующий произнесет свое собственное мнение и не будет произносить суждения из подражания или из доверия к чужому голосу и выражению лица соседа, будь он даже семи пядей во лбу; кроме того, каждый должен быть столь крепок и стоек в своем суждении, что уж ежели он кого-нибудь хвалит или порицает сегодня, то будет также порицать и хвалить и завтра, и послезавтра, и на следующей неделе, ежели понадобится, и не даст сбить себя с толку кому-нибудь из привыкших ежедневно обсуждать пьесы. Изъятия не будет даже для тех, кто клянется, что "Иеронимо" * и "Андроник" * лучшие в мире пьесы, доказывая этим устойчивость своих суждений, оставшихся за двадцать пять или тридцать лет неизменными. Пусть это невежество, но это добродетельное и почтенное невежество, а известно, что лучшая вещь на свете, после истины, это - укоренившееся заблуждение. Автор знает, где такого рода публика водится.
      Далее, договорено, условлено и решено, что, как бы ни были велики ожидания, никто из присутствующих не должен ожидать большего, чем то, что ему уже известно, не должен искать на ярмарке лучших товаров, чем те, какие она может предложить, а равно и не должен оглядываться на прошлое, вспоминая меченосцев и щитоносцев Смитфилда,* а должен довольствоваться настоящим. Вместо маленького Деви, собирающего подати со сводников, автор обещает показать вам хвастливо выступающих барышников, шатающегося пьяницу, да еще парочку их прихлебателей в самом лучшем виде, какой только можно себе представить. А вместо добросердечного зубодера вам покажут жирную торговку свининой, да еще несколько буянов для трезвона. Вместо фокусника с обезьянкой вам покажут глубокомысленного судью. Покажут и благовоспитанного вора-карманника, и сладкопевца, распевающего чудесные баллады, и лицемера высшей марки, наилучшего из всех, каких вы когда-либо видели. Это ничего, что на ярмарке нет ни порабощенных чудовищ, ни всяких иных харь. Автор не желает искажать природу, изображая всякие "сказки", "бури" * и прочую чепуху, кувыркаясь на все лады перед зрителями. Но если у вас большая страсть к танцам и джигам, это хорошо. А если кукольные пьесы кому-нибудь нравятся, так милости просим!
      Словом, принимая все это во внимание, заключен договор между выше упомянутыми слушателями и зрителями, что они сами не будут таить недобрых мыслей и не потерпят в среде своей присяжных толкователей, действующих в качестве этакой политической отмычки, субъектов, которые с курьезной торжественностью распознают, кого автор разумел под торговкой пряниками, кого - под торговцем игрушками, кого - под торговкой фруктами, или что именно подразумевается под их товарами. Такой субъект, чего доброго, в своем вдохновенном невежестве станет разъяснять, какое "Зерцало для правителей" * дано в образе судьи, или какая знатная дама изображена под видом торговки свининой, или какой государственный муж - под видом торговца мышеловками, и прочее, и прочее. Если подобные субъекты будут изловлены и выданы с головой автору, их провозгласят врагами театра и ложными истолкователями вашего смеха. Сказанное распространяется и на тех, кто стал бы со страху или по наглости молоть вздор, упрекая автора в непристойности на основании лишь того, что язык его персонажей будто бы попахивает Смитфилдом или кабаком, или свиной похлебкой, а то даже обвиняя автора в богохульстве, потому что в пьесе сумасшедший кричит: "Спаси, господи!" или "Господи, благослови!" В подтверждение того, что он валяет дурака, вы, уже платившие за свои места, можете пустить в ход другой способ выражения своего мнения - руки.
      Сейчас пьеса начнется. Хоть ярмарка целиком и не уместится на подмостках, она все же будет в достаточной мере показана. Притом вас просят не забывать, что автору приходилось соблюдать и некоторые приличия; а то ведь на нашей сцене бывает иногда такая же грязь и вонь, как в Смитфилде,
      Автор просит вас поверить, что его товар все тот же; иначе вы дадите ему справедливое основание подозревать, что те, кто слишком уж опасаются смотреть на пупсиков и игрушечных лошадок на сцене, сами охотно занимаются в другом месте такими же мошенническими делишками, в ущерб своим ближним и в издевку над ними.
      АКТ ПЕРВЫЙ
      СЦЕНА ПЕРВАЯ
      Комната в доме Литлуита. Входит Литлуит с документом в руке.
      Литлуит. Блестящая мысль! Находка! У меня настоящий талант удачно изобретать всякие эти тонкие выражения; и, главное, я, как шелковичный червь, выпускаю драгоценные нити из самого себя. Варфоломей Коукс, молодой дворянин из Хэрроу в Мидлсексе, заказал мне составить документ - брачное свидетельство для него и мисс Грейс Уэлборн. А когда он явится за ним? Сегодня! Двадцать четвертого августа! В день святого Варфоломея! Вот так штука! Варфоломей на Варфоломея! Кто бы другой умел так подстроить? До чего же ловко получилось! Такое бывает только в игре, когда на обеих костяшках по шестерке выкинешь! Продолжай в том же духе, Джон Литлуит! Стряпчий Джон Литлуит, один из самых тонких умов! Недаром тебя называют Джоном Литлуитом из Лондона! Называют, правда, еще и по-другому, но не в этом суть. Если только ты прозеваешь какую-нибудь уловку или каверзу противника и не успеешь вовремя заметить ее и принять все необходимые меры: притянуть его к ответу, привести в полицию и вообще показать, что ты Джон, а не Джек,* - эх, как я тут сострил! - словом если ты не разгадаешь его хитрости, так пускай тебя тащат из зала архиепископского суда прямо на кухню и там из тебя сделают котлету! Знай наших!
      Входит миссис Литлуит,
      Уин! С добрым утром, Уин! Ах, милая Уин, да ты совсем у меня красоточка! Эта шляпка сведет меня с ума! Лучше бы ты не надевала такую шляпку, да еще бархатную; ну носила бы простую, деревенскую, касторовую с медной бляхой вот как у торговки кроличьими шкурками в меховом ряду. Миленькая Уин, дай мне поцеловать тебя! А какие прелестные высокие сапожки - совсем как у знатной испанки! Дорогая моя Уин! А ну-ка, пройдись немножко по комнате! Мне так хочется посмотреть, как ты выступаешь в этих сапожках, моя славненькая Уин! Клянусь этой очаровательной шляпкой, я способен без устали целовать тебя!
      Миссис Литлуит. Да полно тебе! Какой ты, право, дурачок!
      Литлуит. Нет, половинка дурачка, Уин, а ты вторая. Муж и жена составляют вместе одного дурака, Уин. Ладно! Скажи мне, ну есть ли во всей округе хоть один стряпчий или доктор, которому выпало бы на долю счастье заполучить такую Уин! Я один владею Уин! Ишь, как складно у меня вышло! Заметила? У меня остроты сыплются скорее, чем язык ворочается! Чирей задави всех наших присяжных остроумцев! Они только бахвалятся, заседая в "Трех журавлях", "Митре" или "Сирене".* А как послушаешь, в них нет ни крупицы соли, ни капельки горчицы. Они умеют только занимать место до прихода настоящего остряка, да для форсу платить на два пенса больше, чем другие, за кварту Канарского вина. Вот и все. Но покажите мне человека, который мог бы быть вождем всех остряков, даже когда пьет простое пиво! Да, да! Человека, который был бы способен стать законодателем для всех поэтов и поэтишек в городе; они ведь только тем и занимаются, что собирают сплетни об актерах! Ах, растуды их! Есть и еще кой-кто, у кого женушки не хуже, чем у актеров! И хорошенькие, и нарядные женушки! Ах, Уин, подойди ко мне! (Целует ее.)
      Входит Уинуайф.
      Уинуайф. Чем это вы занимаетесь, мистер Литлуит? Измерением губок и ротика вашей женушки или изобретением новых форм поцелуев? Ну-ка, отвечайте?
      Литлуит. Да, по правде сказать, я немножко охмелел от красивого туалета моей Уин. Ну, посмотрите сами, мистер Уинуайф. Разве не прелестно? Что вы скажете, сэр? Быть может, ей не следовало бы так одеваться, но я держу пари, что второго такого туалета не найти ни в Чипсайде, ни в Мурфилде, ни в Пимлико,* ни у Биржи в летний вечер! А сапожки-то со шнуровочкой! Вы только посмотрите! - Ах, дорогая Уин, пусть мистер Уинуайф тебя поцелует. Он ведь собирается посвататься к нашей матушке, Уин, так что, возможно, будет приходиться нам папашей, Уин. Он ничуть не опасен, Уин.
      Уинуайф (целует ее). Нисколечко, мистер Литлуит.
      Литлуит. Мне нечего желать и некому завидовать, имея такое сокровище.
      Уинуайф. Еще бы! Женушка, у которой дыханье слаще земляники, губки алее вишен, щечки нежнее абрикосов, а бархатная головка - спелый персик! Да это клад!
      Литлуит. Вот здорово сказано! Отлично сказано! Я, видно, отупел, что не сумел сам придумать таких удачных сравнений! Ведь и я мог набрести на них так же, как он! А как ловко сказано: бархатная головка!
      Уинуайф. Но мне, мистер Литлуит, по вкусу плод более зрелый - почтенная матрона, матушка вашей жены.
      Литлуит. Да, да, мы знаем, что вы - претендент на ее руку. И я, и моя Уин желаем вам всяческого успеха. Клянусь вот этим документом, если только вам удастся заполучить ее, ваши имена будут вписаны в такую же бумагу: это ведь у меня приготовлено брачное свидетельство! Моя Уин была бы очень рада иметь молодого красивого отчима, с перьями на шляпе,* а уж ее матушка вместе с миссис Оверду привязали бы соколика и приручили его! Только вы, мистер Уинуайф, неправильно действуете.
      Уинуайф. Неправильно, мистер Литлуит, а почему?
      Литлуит. Вы недостаточно сумасшедший.
      Уинуайф. Помилуйте! А разве нужно быть сумасшедшим?
      Литлуит. Я помолчу, а только подмигну моей Уин. У вас есть приятель, некий мистер Куорлос; он сюда иногда захаживает.
      Уинуайф. Ну что же? Надеюсь, он не волочится за нею?
      Литлуит. Нет, ни чуточки! Я не замечал, могу вас уверить. Но...
      Уинуайф. Что такое?
      Литлуит. Из вас двоих он более похож на сумасшедшего. Вы меня, кажется, все еще не понимаете?
      Миссис Литлуит. Ах, не умеешь ты держать язык за зубами! Уж тебе не терпится все рассказать!
      Литлуит. Позволь мне рассказать, душечка Уин!
      Миссис Литлуит. Уж тогда я сама расскажу.
      Литлуит. Ну, расскажи и прими все выражения его благодарности, и пусть это будет на пользу твоему маленькому сердечку, Уин!
      Миссис Литлуит. Видите ли, сэр, знающие люди из Каулейна * составили для моей матушки гороскоп; они гадали по ее моче и уверили ее, что она не будет счастлива ни одной минуты, если не выйдет замуж на этой неделе, и притом обязательно за сумасшедшего.
      Литлуит. Да, но за дворянина притом.
      Миссис Литлуит. Да, так ей сказали в Мурфилде.
      Уинуайф. Но разве она верит этому?
      Миссис Литлуит. О да! С тех пор она по два раза в день наведывается в Бедлам: * все справляется, не поступал ли туда сумасшедший дворянин.
      Уинуайф. Помилуйте! Да все эти обманщики просто сговорились одурачить ее!
      Литлуит. Именно это я и говорю ей. Говорил ей даже, что, быть может, имеется в виду не то чтобы уж совсем сумасшедший, а просто молодой, несколько взбалмошный дворянин; ведь дьявол хитер, как лавочник, и его прорицания бывают двусмысленны. Вот почему я и советую вам быть впредь немножко взбалмошнее, чем мистер Куорлос.
      Уинуайф. Где же она теперь? Все хлопочет?
      Литлуит. Еще бы! Да как хлопочет! Сейчас она ублажает почтеннейшего старца из Бенбери.* Он аккуратно является, когда мы садимся за стол, и до изнеможения читает предобеденные и послеобеденные молитвы, восхваляя страждущих братьев и воссылая мольбы о том, чтобы выпустили на свободу псалмопевцев. Иной раз дух, накативший на него, бывает настолько силен, что, старец прямо выходит из себя, и тогда наша матушка или моя Уин стараются вернуть его в себя с помощью мальвазии и aqua coelestis. {Небесная вода. (лат.).}
      Миссис Литлуит. Да, в самом деле, нам трудненько приходится и с его питанием, и с его одеждой! Он обрывает все пуговицы и раздирает на себе платье при каждом слове, которое из себя исторгает.
      Литлуит. Он говорит, что не переносит людей моей профессии.
      Миссис Литлуит. О да! Он сказал моей матушке, что стряпчий - это коготь Зверя,* и что, выдав меня замуж за стряпчего, она почти совершила смертный грех.
      Литлуит. Он говорит, что каждая строка, написанная стряпчим для оглашения в архиепископском суде, - это длинный черный волос, вычесанный из хвоста антихриста.
      Уинуаиф. Когда же появился этот проповедник?
      Литлуит. Дня три тому назад.
      Входит Куорлос.
      Куорлос. Да что ты, сэр, прирос здесь, что ли? Хорошо еще, что я до тебя добрался, пробегав больше трех часов! Плохой же ты товарищ, если уходишь из дому в такой недозволительно ранний час! Судя по всему, ты отправился бродить по городу, когда все еще спали, кроме какой-нибудь шайки наемных музыкантов или тряпичников, разгребающих мусорные ямы, или слишком усердных молельщиков. Скажи, пожалуйста, отчего это тебе не спится? Что, тебе заноза в глаз попала, или у тебя колючки в постели?
      Уинуаиф. Уж не знаю. Во всяком случае, у тебя-то в сапогах колючек нет, если ты потратил столько труда, бегая и разыскивая меня.
      Куорлос. Да, конечно уж! Но будь уверен, если бы я охромел, я поднял бы на ноги всех ищеек в городе и все равно напал бы на твой след. А, мистер Джон Литлуит! Храни вас бог, сэр! Некоторым из нас пришлось-таки жарко вчера вечером, Джон. Не повторить ли нам сегодня? Чем ушибся, тем и лечись, как говорится, - не правда ли, стряпчий Джон?
      Литлуит. Помните ли вы, мистер Куорлос, что мы с вами обсуждали вчера вечером?
      Куорлос. Не помню, Джон, чтобы я вчера что-нибудь обсуждал или делал; при таких обстоятельствах у меня все вылетает из головы.
      Литлуит. Да ну? Даже и, то, что говорилось о моей Уин? Вы посмотрите-ка на нее: она сегодня одета именно так, как я вам обещал! А ну, послушайте-ка! (Шепчет ему на ухо.) Разве вы забыли?
      Куорлос. Клянусь головой, я буду впредь избегать вашего общества, Джон, когда я пьян: очень уж у вас опасная память. Определенно скажу: опасная память.
      Литлуит. Да почему же, сэр?
      Куорлос. Почему! Мы все были немножко под хмельком вчера вечером, после того как несколько раз опрокинули по стаканчику, и тогда мы уговорились со стряпчим Джоном, что я на следующий день зайду и кое-что сделаю с Уин - я не помню, что именно. И вот он мне теперь это напоминает; говорит, что уже собирался идти за мною. Клянусь честью, если вы, Джон, обладаете ужасной способностью помнить в трезвом состоянии все, что вы обещали в пьяном виде, Джон, то я буду вас остерегаться, Джон. Но на сей раз я сделаю то, что вы хотите. Пусть уж будет по-вашему. Где ваша жена? Идите сюда, Уин (Целует ее.)
      Миссис Литлуит. Да что это, Джон? Разве ты не видишь, Джон? Ах, да помоги же мне, Джон!
      Литлуит. Ах, Уин! Полно, что с тобой, Уин? Будь настоящей женщиной. Мистер Куорлос честный джентльмен и наш уважаемый, искренний друг, Уин; и притом он друг мистера Уинуайфа, а мистер Уинуайф - искатель руки твоей матушки, Уин, как я тебе уже говорил, Уин, и таким образом, быть может, станет нашим папашей, Уин; они оба почтенные добрые друзья. - Мистер Куорлос! - Ты должна поближе познакомиться с мистером Куорлосом, Уин; не ссорься с мистером Куорлосом, Уин.
      Куорлос (целует ее снова). Нет, мы еще раз поцелуемся и ограничимся этим.
      Литлуит. Да, вот именно, дорогая моя Уин!
      Миссис Литлуит. Нет, ты в самом деле дурак, Джон!
      Литлуит. Вот, вот! Так она меня и называет: дурак Джон! Обратите внимание, джентльмены! Ну как же, моя прелестная, бархатная миссис Литлуит? Дурак Джон? Да?
      Куорлос (в сторону). Вернее было бы назвать тебя Джон сводник, судя по твоему поведению! (Целует ее снова.)
      Уинуайф. А ну-ка, будь осторожнее, хотя бы из почтения ко мне!
      Куорлос. Ого! Каким ты вдруг стал почтенным! Боюсь, как бы это семейство не обратило тебя в реформатскую веру. Не поддавайся! Я понимаю: поскольку она в будущем может стать вашей падчерицей, ей придется просить у вас благословения, когда ей захочется в Тотнеме * покушать сладенького! Ладно! Я буду осторожнее, сэр! Но, ей-богу, ты бы хорошо сделал, если бы перестал охотиться за вдовой. Ну можно ли волочиться за старой, почтенной, кривоногой прелестницей? Стоит только в городе появиться какой-нибудь старой протухшей требухе, как ты уж тут как тут: обнюхиваешь, облизываешься и собираешься посвятить этому занятию всю жизнь. Ты штопаешь и вылизываешь старую рваную рукавицу, как заправский житель зловонных трущоб, где продают всякую дрянь, или, еще хуже, привязываешь себя заживо к трупу и всячески чистишь его скребницей, стараясь к нему подольститься! Ей-богу, многие из тех, за кем ты волочишься или волочился, настолько стары, что им уже недоступны ни радости брачной жизни, ни более невинные удовольствия. Почтеннейшие орудия размножения перестали служить им уже лет сорок тому назад. Имея с ними дело, ты попадаешь в склеп, где тебе нужен факел и три вязанки хворосту, и только тогда, пожалуй, ты заставишь их что-то почувствовать и получишь в меру своих заслуг. Славное занятие для мужчины расходовать этаким образом свое жизненное пламя, распутничая со старухой, чтобы выгребать себе богатство из-под груды золы! Да через какой-нибудь месяц после того как ты женишься на одной из них, ты станешь похож на больного желтухой или, хуже того, малярией, голосок у тебя будет, как у сверчка, а походка паучья. Уж лучше выслушивать по пятнадцати неистовых и оглушительных проповедей в неделю или поселиться в старом поломанном ящике, да с голодухи курить солому вместо табака из сломанного чубука. Неужели ты надеешься приучить свои уши и желудок к скучным застольным молитвам? Да притом еще твой названный сыночек, который по возрасту годится тебе в отцы, будет бубнить эти молитвы до тех пор, пока все кушанья на столе не простынут окончательно. А каково будет, когда собравшиеся за столом добрые труженики и усердные едоки поднимут шум по вопросу о предопределении,* который поставит ваша почтенная супруга, время от времени перемежая спор стаканом вина или изречением Нокса? * А как вам понравится сопровождаемое плевками в сторону сатаны поучение и увещание жить в трезвости, рассчитанное часов на шесть, поучение, лучшую часть которого составляют те места, где проповедник покашливает и запинается? А каково вам будет слушать бормотание молитв над железными сундуками, словно заклинание, отмыкающее замки? И все это вам придется переносить в надежде получить две-три серебряные ложки да миску для супа. Ведь большего она вам в завещании не откажет. Уж будьте уверены, имение свое она оставит не вам. Все вдовы таковы.
      Уинуайф. Увы, я теперь уже сбит со следа.
      Куорлос. Как так?
      Уинуайф. Оттеснен каким-то братцем из Бенбери, который явился сюда и, по слухам, уже все там захватил в свои руки.
      Куорлос. А как его зовут? Я, когда был в Оксфорде, знал немало этих бенберийцев.
      Уинуайф. Мистер Литлуит нам это скажет.
      Литлуит. Сию минуту, сэр! - Уин, мой дружок, уйди на часок! А если мистер Варфоломей Коукс или его дядька - этакий маленький старикашка придут за документом, пошли их ко мне.
      Миссис Литлуит уходит. Ну, так что вы говорили, господа?
      Уинуайф. Как зовут почтенного старца, о котором вы сообщили, - ну, этого, из Бенбери?
      Литлуит. Ребби Бизи, сэр; он больше чем старец, он пророк, сэр.
      Куорлос. О, я его знаю. Он ведь, кажется, булочник?
      Литлуит. Да, был булочником, но теперь у него появились видения и откровения, и он оставил свое прежнее ремесло.
      Куорлос. Да, помню, помню. Он уверяет, будто сделал это из-за угрызений совести: ведь его булочки пирожные служили угощением на свадьбах, на майских праздниках, когда танцуют моррис, * словом, на всяких мирских сборищах и увеселениях. Его подлинно христианское имя - Ревнитель.
      Литлуит. Да, сэр, именно так - Ревнитель.
      Уинуайф. Как! Да разве есть такое имя?
      Литлуит. О, у них у всех такие имена, сэр! Он был за мою Уин "поручителем" - ведь слова "крестный отец" они не признают - и назвал ее "Винуискупающая". А вы, вероятно, полагали, что ее полное имя Уинфред, не правда ли?
      Уинуайф. Да, признаться, я так думал,
      Литлуит. Он счел бы себя окаянным нечестивцем, если бы дал ей такое имя.
      Куорлос. Ну конечно: у одной леди в иссиня-белом туго накрахмаленном чепце было такое же имя. О, это лицемерный гад! Я его хорошо знаю. У него вся вера на роже, а не в сердце; он постоянно возмущается, призывает к исправлению нравов и порицает тщеславие. Это просто полоумный, который разыгрывает из себя избранника божьего. Хорошие дела за ним водятся. Он довел до разорения одного лавочника здесь, в Ньюгейте: тот доверил ему все свои средства и стал таким же очумелым, утверждает, что всегда пребывает в состоянии младенческой невинности. Древних он осмеивает, наук не признает; единственный его догмат - "откровение". Если с годами он и набрался кое-какого разума, то это сводится на нет его врожденным невежеством. Лучше с ним не связывайтесь: это нахальнейший и отвратительнейший субъект, уверяю вас!
      Входит миссис Литлуит и Уосп.
      А это кто такой?
      Уосп. Извините меня, джентльмены! Мое вам почтение! Пошли вам бог доброго утра! Мистер Литлуйт, дельце у меня к вам; это самое свидетельство готово?
      Литлуит. Готово, конечно! Вот оно, мистер Хемфри.
      Уосп. Вот это хорошо. Только не беспокойтесь разворачивать и читать его: это напрасный труд. Я ведь человек неученый и толку в писании не понимаю, ей-богу! Так что сложите его и дайте мне. Я верю вам на слово. Сколько вам за это следует?
      Литлуит. Мы об этом после поговорим, мистер Хемфри.
      Уосп. Ну нет уж: теперь или никогда, любезнейший стряпчий. Откладывать не в моих правилах.
      Литлуит. Дорогая моя Уин, скажи Соломону, чтобы он принес мне маленькую черную шкатулку из кабинета.
      Уосп. И поскорее, сударыня, уж я прошу вас! Я ведь занят по горло!
      Миссис Литлуит уходит.
      Так скажите, сколько вам за это следует, уважаемый мистер Литлуит?
      Литлуит. Да ведь вы же знаете цену, мистер Нампс.
      Уосп. Это я-то знаю? Ничего я не знаю! Что вы это такое говорите? Я сейчас спешу, сэр, и ничего не знаю и знать не хочу. Конечно, если рассудить, так выходит, что я кое-что знаю не хуже других. Словом, вот вам марка * за работу и восемь пенсов за шкатулку; кабы я принес свою, я бы сэкономил на этом деле два пенса. Ну ладно уж. Вот вам все четырнадцать шиллингов. Но, боже милосердный, как долго нет вашей женушки! Что ж это ваш клерк Соломон, мистер стряпчий, прости мне господи? Уж не грешным, ли делом он там...
      Литлуит. Славно сказано, ей-богу! Не беспокойтесь, Соломон всему время знает.
      Уосп. Фу ты, батюшки! Нет, уж, с вашего разрешения, мне такие штуки не по душе: это что-то мерзопакостное, грязное и поганое, уж простите меня. (Отходит в сторону.)
      Уинуайф. Вы слышите? Что это он так расшумелся, а? Джон Литлуит! Что он, собственно, из себя представляет?
      Куорлос. Какой-нибудь мастер по части кошельков на ярмарке.
      Литлуит. Не впадайте в ошибку, мистер Куорлос! Смею вас уверить, этот человек заменяет своему хозяину обе руки.
      Куорлос. Ну да! Чтобы натягивать чулки и сапоги по утрам.
      Литлуит. Сэр, если вы хотите подразнить его, то дразните осторожно, с оглядкой; как только он сообразит, что над ним насмехаются, он тотчас же набросится на вас. Это ужасно строптивый старикан! Недаром ведь его прозвали осой.