44

ПРОПАЖА

Эффи Севранс потеряла свой амулет.

Она искала повсюду, во всех своих тайных местах наподобие малого собачьего закутка, уголка в сенях под лестницей и даже в пахнущем плесенью погребе, где Длинноголовый выращивал грибы. Она ясно помнила, как еще вчера вечером сняла его с шеи и спрятала в мешочек для шерсти вместе с другими камнями — очень хорошо помнила.

Но она никак не могла вспомнить, что было потом. Мешок она таскала с собой все утро и могла почти поклясться, что он был при ней, когда она в полдень ела кровяной пудинг. Но в доме было столько работы теперь, когда половина мужчин отсутствовала, и Анвин Птаха так ее загоняла, что у Эффи в голове все перепуталось. Если подумать, то кровяной пудинг она могла есть и на ужин, да и на завтрак тоже. Он такой холодный и клейкий — жуешь его, жуешь и все никак не проглотишь.

Эффи не возражала против работы... лишь бы наружу не выходить. Приятно было чувствовать себя полезной. Кое-что у нее хорошо получалось: подсчитывать запасы масла и дров, делить молоко и яйца, служить посыльной между Рейной, Анвин и Орвином Шенком. Иногда Эффи на целые часы забывала о своем амулете и том плохом, что он ей показывал. Ей нравилось, что люди ждут ее сообщений или подсчетов и внимательно ее выслушивают. На думы и тревоги времени почти не оставалось.

Вчера утром древний, весь в коричневых пятнах Кот Мэрдок остановил Эффи на пороге кухни и сказал, что она напоминает ему свою матушку, когда та только что вышла замуж и приехала жить в круглый дом. «Видела бы ты Мег Севранс в ту пору, — сказал старик. — С цифрами управлялась не хуже любого мужчины, но до того была хороша, что ты об этом забывал и думал только о ее глазах».

Эффи уже в сотый раз повторяла про себя эти слова. Матушка хорошо умела считать, как и она.

— Эффи! Нечего сидеть на ступеньках без дела! — Голос Анвин взмыл вверх, словно зов боевого рога. Эффи посмотрела вниз, но могучая фигура домоправительницы скрылась за столбом кровавого дерева. — Знаешь, что бывает с теми, кто предается мечтам на лестнице?

Эффи подумала.

— Если будет пожар, их растопчут.

Негодующее фырканье Анвин могло бы спугнуть голубей с насеста. Эффи так и видела, как она качает своей большой головой.

— Ну, девочка, беда будет твоим ухажерам, как подрастешь. Говоришь ты не больше пары слов в день, но коли уж скажешь, то такое, что люди только рты пораскрывают.

— Извини, Анвин.

— Нечего тут. Извиняются только неверные мужья да плохие стряпухи. Беги скажи Инигару, что Орвин Шенк собирает в Большом Очаге совет и что его там ждут.

— Хорошо, Анвин. — Эффи стала спускаться. Она знала, что по-настоящему Анвин на нее не сердится. Анвин со всеми строгая, иначе бы она не успевала переделать столько дел. Вот и теперь она уже вернулась на кухню, не дожидаясь Эффи, отдавая на ходу приказ другому горемыке, подвернувшемуся ей под руку.

Эффи свернула в каменный коридор, ведущий в молельню. В это время, ближе к вечеру, она редко туда захаживала. Инигар оставался там до заката, а Эффи, хотя и любила дымный покой молельни, чувствовала себя там как-то неуютно рядом с Инигаром. И пахло от Инигара странно. После начала войны он сам резал свиней и добавлял их кровь в огонь, чтобы дым был погуще и держался подольше. А глаза у ведуна как темные зеркала, и человек, отражаясь в них, кажется себе очень маленьким. Эффи пригнулась, чтобы не стукнуться о смолистую бочку кровавого дерьма. Он смотрит на тебя этими глазами так, словно знает все твои тайны и другие мысли.

В кузнице круглого дома стоял грохот с тех пор, как Мейс Черный Град велел Брогу Видай перековать весь металл, какой найдется в клане, на молоты или наконечники стрел, но даже этот шум стал почти не слышен, когда Эффи приблизилась к зеленой двери молельни. Кузницу Эффи не любила. Там слишком светло и жарко, а работают там грубияны — издольщики под надзором голубых дхунских глаз Брога. Но к шуму она привыкла, и без него ей казалось, что вокруг чересчур тихо.

В коридоре, как во многих отдаленных частях дома, таилась сырость. У них не хватало мужчин, чтобы конопатить и штукатурить стены, да и женщинам Рейна Черный Град запрещала тратить на эти работы время, отрывая его у военных нужд. Больше всего забот было с провизией. Хотя все издольщики явились в круглый дом со своим зерном и скотиной, клану недоставало яиц, масла и молока. На мясо забили столько барашков, что туши висели по всему круглому дому. Рейна сражалась с издольщиками не на жизнь, а на смерть. «Хочешь, чтобы наши кланники шли в бой на одной овсянке с салом?» — кричала она, когда Хейс Муллит грозил угнать сорок своих овечек обратно в усадьбу. Рейна тогда пристыдила и его, и других. Они остались, но стоило пройтись по нижним этажам круглого дома, чтобы услышать, как негодуют овцеводы на клан.

Вот и этим утром Рейна распорядилась зарезать каждого пятого из родившихся этой весной барашков. Теперь, когда некому стало охотиться и разделывать лосей, с мясом у них тоже негусто. А барашки в неделю съедают столько корма, сколько сами весят.

Но перед дверью в молельню все мысли о войне покинули Эффи, и она набрала воздуху, как ныряльщик. Из двери сочился синий дым, несущий с собой запахи и тени молельни. Рука Эффи невольно потянулась к амулету, но его больше не было на месте.

— Его нет при тебе, Эффи Севранс? — Инигар вышел из мрака, окруженный дымом. Пятна сажи под глазами и на щеках делали его похожим на умирающего, изнуренного тяжкой болезнью. Рукава его кафтана из свиной кожи были опалены в знак военного времени. Как ведун он не мог сражаться или защищать себя с помощью оружия, но каждый раз, направляя чью-то молитву или откалывая долю воина от священного камня, он делал это окаймленными смертью руками. — Закрой дверь и подойди ко мне.

Эффи повиновалась. Дым щипал ей глаза, и она вдруг очень пожалела о том, что сняла амулет с шеи.

Инигар стоял молча, пока она шла к нему через молельню. Раньше Эффи непременно провела бы рукой по священному камню... но это было еще до войны. Теперь камень стал другим, холодным. Из него текли бледные соки, которые копились в трещинах и застывали, превращаясь в острые зубы.

Даже его многочисленные лица изменились: теперь они носили на себе следы зубила. Многие кланники гибли далеко от дома, и их тела лежали в чужой земле, поэтому Инигару приходилось отделять от камня их символические части, чтобы родные могли хоть над чем-то погоревать.

Тихо пройдя по каменной пыли и саже, Эффи остановилась перед ведуном. Инигар в эти дни только и делал, что молол, жег огни и разговаривал с умершими.

— Ты не ответила на мой вопрос, Эффи Севранс. Почему на тебе нет амулета?

Эффи, взглянув в черные глаза ведуна, тут же перевела взгляд себе под ноги.

— Я его потеряла.

— У тебя шнурок порвался?

— Нет.

— Значит, ты сама сняла амулет?

— Да.

Инигар помолчал. У Эффи горели щеки. Взгляд ведуна сжимал ей шею, как рука, вынуждая ее поднять глаза и выслушать следующий вопрос.

— Почему?

Эффи подумала, не соврать ли, но увидела свое отражение в глазах ведуна и поняла, что самой себе врать не может.

— Мне бывает нелегко с ним теперь, когда батюшка умер, а Райф уехал.

Плечи Инигара напряглись при упоминании Райфа.

— В военное время наши покровители бывают жестоки с нами. Как ты можешь утверждать, что твой обращается с тобой круче, чем другие?

Эффи мотнула головой. Она совсем не это хотела сказать.

— Он показывает тебе что-то, Эффи Севранс? Льет незрелый сок будущего в твои уши? — Костлявые пальцы Инигара впились ей в руку. — Скажи мне правду, дочь клана. Когда ты лежишь в постели с амулетом на груди, тебе снится то, что впоследствии становится явью?

Эффи выдернула руку. Она дышала часто и тяжело, и щупальца дыма лезли ей в легкие.

— Нет. Это не так. Он ничего мне не показывает и не приходит в мои сны. Он толкается — вот так. — Эффи стукнула себя в грудь. — А когда я беру его в руки, то узнаю что-то. Разные мелочи, вроде... вроде...

— Вроде чего?

Ну вот, попалась. Ни о каких мелочах камень ей не рассказывал. Надо было подумать, прежде чем ответить.

— Когда Мейс Черный Град вернулся с Пустых Земель на отцовском коне и сказал, что он один пережил набег, я знала, что это неправда. Знала, что Дрей и Райф вернутся.

Глаза ведуна блестели, как черные угли.

— Еще?

Эффи думала, что бы такое сказать. Ей не хотелось говорить о том, что случилось в Старом лесу, когда они с Рейной проверяли там капканы, или о той ночи, когда амулет разбудил ее и велел бежать. Это нехорошие тайны, и она убедилась на опыте, что рассказывать их не следует. Вскинув подбородок, она сказала:

— Я знала, что Райф уйдет из клана. Знала с того дня, когда он принес клятву.

— Вот как. — Лицо ведуна ничуть не смягчилось, но голос звучал уже не так гневно. — Твой брат должен был уйти, дитя. В этом клане нет места ворону.

— Но он вернется еще?

— Не таким, каким ты его знаешь.

Эффи сглотнула. Она не поняла слов Инигара, но от них у нее заныло внутри. Все эти месяцы после отъезда Райфа она ни с кем не говорила о нем. Его имя в клане больше не произносилось.

— Я вижу его иногда, когда держу амулет в руке. Вижу лед, бури, волков и мертвых людей. Мне хочется его согреть и сказать, чтобы он был осторожен, но он меня не слышит. — У Эффи выступили слезы. — Не слышит.

— Потому ты и не носишь свой амулет, дитя? Потому что он показывает тебе то, чего ты не хочешь видеть?

Эффи кивнула.

— Он все время толкает меня, и мне страшно. Не хочу видеть, как с Райфом и Дреем случается что-то плохое.

— Но ведь это твой амулет, который дал тебе ведун, мой предшественник. Кланница не должна отказываться от своего амулета.

— Я знаю. Я его совсем ненадолго сняла. Хуже всего, когда Дрея нет дома. Каждый раз, когда он толкается, я думаю, что...

— Не говори ничего, дитя. Я знаю, как ты любишь своего брата.

«Братьев», — поправила про себя Эффи.

— Ты должна носить свой амулет, Эффи Севранс. Наш клан ведет войну, и если Каменные Боги посылают тебе какие-то вести, разве имеешь ты право отворачиваться? Наши воины сражаются, перебарывая страх, — разве их бремя легче твоего?

Эффи не знала, что на это ответить. Все, что говорил Инигар, было правильно. Стоило только подумать о Дрее, чтобы понять, как глупы все эти страхи по сравнению с тем, что чувствует он. Дрей ездит от клана к клану через снег и ночь, не зная, когда будет следующий бой и что он с собой принесет. Юноши, с которыми он приносил свою клятву новика, уже убиты.

— Повесь свой амулет на место, — сказал ведун. — И не бойся, я не буду больше тебя расспрашивать. Ты дочь этого клана, и твой покровитель — камень, который делает тебя стойкой и молчаливой. Верю, что ты и с другими не будешь говорить об этом. Есть в клане люди, которые не поймут того, что дает тебе амулет, и назовут это именем, которого ты не заслуживаешь.

Эффи кивнула. Она понимала, что имеет в виду Инигар. Такими плохими словами называли Безумную Бинни, живущую в хижине над озером. Анвин говорила, что в свое время Бинни была первой красавицей клана. Тогда ее звали Бирна Лорн, и Вилл Хок с Орвином Шенком дрались на выгоне за ее руку. Орвин победил, но когда уже назначили свадьбу, пошли слухи, будто Бирна — ведьма. Она могла предсказать, которая корова падет, объевшись клевером, и которая овца выкинет плод. Кланницы опасались ее — ведь ей стоило только взглянуть на беременную женщину, чтобы сказать, родит та здорового ребенка или нет. За месяц до своей свадьбы с Орвином Бирна встретилась в огороде с первой женой Дагро Черного Града, Норалой. По словам Анвин, Норала сама тогда еще не знала, что ждет ребенка. Бирна же, увидев ее, сказала: «Дитя, которое ты носишь, умрет в твоем чреве». Три недели спустя Норала выкинула, а Бирну прогнали прочь из круглого дома, ибо Норала во всем обвинила ее.

— Эффи Севранс, — вторгся в ее мысли холодный, надоедливый голос ведуна, — надень свой амулет.

— Я не знаю, где он. Я положила его в мешочек с другими камушками, но не помню, куда их потом задевала.

— Твой мешочек лежит у меня под верстаком. Забери его и больше не теряй.

Слишком смущенная, чтобы радоваться, Эффи шмыгнула мимо Инигара в дальний угол молельни, где ведун работал с зубилом и жерновами. Какая же она дурочка! Конечно же, она была здесь вчера вечером! К собакам идти было слишком холодно, а ей хотелось побыть одной в каком-нибудь тихом уголке.

— Тебе кажется, что я слишком суров с тобой, дитя? — спросил Инигар, когда она подобрала с пола мешочек. Эффи затрясла головой, но он как будто и не заметил этого, вглядываясь в дым. — Мейс Черный Град — наш вождь, и он делает то, что подобает вождю в военное время, но далеко он не заглядывает. Он думает лишь о том, что может получить для себя, своей семьи и своего клана в пределах собственной жизни. Я его за это не виню — все вожди так устроены. Думать о грядущем — не его дело. Между тем грядут темные времена, и в Глуши собираются тени. Вскоре небо вспыхнет красным заревом, и Призрачный Город поднимется из льдов, и меч будет извлечен из замерзшей крови. Но для Мейса Черного Града это пустые слова. «Клан сражается с людьми, а не с тенями», — сказал бы он, услышав об этом, — и был бы не прав. Каменные Боги не останутся равнодушными к этой битве.

Эффи, стараясь делать это совершенно бесшумно, прикрепила мешочек к поясу. Она не понимала, какое отношение слова Инигара могут иметь к ней.

— Это мне предстоит вести клан через долгую ночь, что лежит впереди. Мой покровитель — ястреб, и я вижу дальше многих. Вот почему, когда твой брат пришел ко мне за руководством, я произнес слова, отлучающие его от этого клана. К этому побудил меня мой долг перед Черным Градом и богами, живущими в камне.

Эффи дышала едва заметно, слушая ведуна. Инигар стар и мудр, но она знала, что Райф уехал не из-за одних его слов.

— Ястребы в темноте не видят, — тихо сказала она. — Только совы.

Сморщенное, раскрашенное сажей лицо Инигара обратилось к ней, и взгляд нашел ее в дыму.

— Ты права, детка, но сов у нас в клане нет. Быть может, если бы ты родилась на два года позже, когда старый ведун умер и я принял на себя его обязанности, я выбрал бы твоей покровительницей сову.

Это были самые добрые слова, который Эффи когда-либо слышала от Инигара. Слезы от грусти за себя и за Райфа навернулись на ее глаза.

— Но ведун же не сам выбирает покровителей для новорожденных. Они являются ему во сне.

— Ради тебя и Райфа я бы пересмотрел свои сны.

Одинокая слеза скатилась по щеке Эффи.

— Ступай теперь, дитя, и не снимай свой амулет ни дней, ни ночью.

Эффи пробралась мимо Инигара осторожно, чтобы не коснуться ни его, ни священного камня, и только у двери вспомнила, зачем пришла.

— Орвин Шенк собирает в Большом Очаге совет и просит тебя прийти.

— Скажи, что я приду, как только налажу дымники. — Инигар погладил опаленный рукав своего кафтана. — И вот что, Эффи: побереги себя.

В этот миг Эффи чуть не проговорилась. Каким облегчением было бы рассказать кому-нибудь, как сын Нелли Мосс приходил к ней среди ночи. Только не Дрею: честь обяжет брата пойти прямо к Мейсу и выяснить это с ним. От этой мысли желудок Эффи скрутило узлом. Дрей никогда не должен узнать об этом. Она схватилась за мешочек у себя на поясе. Теперь амулет вернулся к ней, и он предупредит ее, если Катти Мосс придет опять.:, если это вообще случится. За эти дни, прошедшие с тех пор, как она слышала разговор Мейса и Нелли у собачьих закутков, амулет ни разу не приказывал ей бежать. Быть может, бояться больше нечего. Быть может, она попусту волновалась. Случившееся вспоминалось уже очень смутно.

— Что с тобой, дитя? — почти ласково спросил Инигар. Эффи хлопнула по мешочку с камнями.

— Я просто рада, что получила амулет обратно. — И она выскользнула в коридор, пока он не успел спросить что-нибудь еще. Сырой воздух освежил ее, и она пустилась бежать. Сейчас она найдет Орвина Шенка, но прежде всего исполнит повеление ведуна и вернет амулет на место. Это нельзя было сделать где попало — тут Эффи руководствовалась собственными тайными правилами. Она нуждалась в тихом углу, чтобы просто подержать амулет в руке, наверстать упущенное время.

Местечко в сенях под лестницей как раз годилось. Там уютно, темно и висят славные сухие паучки. Забившись поглубже, где потолок был ниже всего и на полу лежала пушистая пыль, укрывшаяся от метлы Анвин, Эффи запустила руку в мешочек. Гладкие безжизненные камешки тыкались ей в пальцы. Нахмурившись, она копнула поглубже, но амулета так и не нашла. Она быстро отцепила мешочек и вытряхнула его содержимое на пол.

Эффи смотрела, как оседает пыль, и холод проникал в ее тело. Амулета там не было.

45

ЖЕЛЕЗНАЯ КЕЛЬЯ

Весь секрет кровных заклятий, думал Пентеро Исс, вешая лампу из китового уса на вбитый в стенку гвоздь, состоит в том, чтобы извлечь мясную муху целиком. Всякий дурак способен надрезать кожу носителя под бугорком величиной с миндальный орех, подцепить муху щипчиками и вытащить. Беда в том, что она зачастую оказывается бесполезной. Как только скальпель касается кожи, с мухой делаются судороги. Она начинает сучить ногами, а крылья, сложенные до времени в защитную броню, расправляются и ломаются. Крепкими роговыми челюстями она впивается в тело носителя.

Хлопотное это дело и неприятное. Муха всегда теряет какие-то части тела, и как их ни выковыривай, все равно что-нибудь да упустишь. А потом эти кусочки загнивают, и у носителя начинается гангрена.

Исс хмуро оглядел железную камеру и Скованного, заточенного в ней. Свет здесь, в самой глубине Перевернутого Шпиля, горел как-то иначе, а воздух был гуще и труднее для дыхания. Скованный хрипел при каждом вздохе, и кожа у него на голове натянулась так, что Исс мог пересчитать жилы. Исс приблизился к нему с густо закопченными щипцами, которые целый час держал над огнем, и с ювелирным ножом, припасенным на всякий случай.

Тонкий, как проволока, мускул натянулся на предплечье Скованного, когда тот попытался шевельнуть рукой. Один глаз был у него молочно-белый, совершенно мертвый; другой белизна тронула только местами, и им Скованный мог видеть — так по крайней мере полагал Исс.

Став коленями на железный пол, Исс раздвинул складки просторной одежды Скованного. В верхней части спины виднелась нашлепка вроде тех, которые ставят на глаза. Чтобы извлечь муху целиком, ее надо усыпить: запечатать ее дыхательное отверстие каплей рыбьего клея, затянуть надрез кусочком пузыря и его по краям тоже заклеить. Восьми часов обычно хватает, чтобы муха уснула.

Исс приподнял щипчиками пленку, заклеивающую рану. Желтая обвисшая кожа Скованного прилегала к телу лишь в очень немногих местах. Исс, работая, старался не порвать ее.

Сняв пленку и соскоблив клей, Исс зажал надрез между большим и указательным пальцами. Чувствуя, как твердое тулово мухи скользит вверх, он испытал легкий жар волнения. Она уже полностью окуклилась — еще несколько дней, и она прогрызла бы выход наружу, тяжелая, налитая кровью. Превосходный образчик — вся, до последней реснички, сформировавшаяся в теле носителя.

Вот почему ее требовалось извлечь непременно целиком. Ничто не должно пропасть — ни одна капля пищеварительной жидкости, ни одна ножка, ни один полый зуб. Кровное заклятие может подействовать и когда образец не полон, но никогда оно не будет столь сильным, как в случае, если муха цела. Она вся — создание Скованного, его колдовское дитя. Во время своей восьминедельной инкубации она кормилась его телом, собирала в себя его силу и копила его кровь. Исс читал, что некоторые чародеи в подобных случаях пользовались другими паразитами: пиявками, вшами и червями, но его больше устраивали мясные мухи. Они сидят под самой кожей, их легко вводить и убирать, и они проводят в носителе два из трех своих жизненных циклов.

Муха уже показалась из разреза, устремив на Исса свой темный граненый глаз. Хорошо. Она уже близка к смерти, но реснички на ее теле еще трепещут под напором сочащейся из отверстия прозрачной жидкости. Исс пощелкал щипчиками, пробуя их гибкость. Когда он сунул их в отверстие, с губ Скованного сорвался легкий вздох.

Исса это не обеспокоило. Скованный порой издавал какие-то звуки. Слов у него не было. Речи, памяти и знаний его лишили пятнадцать лет назад, во время тридцатиоднодневной ломки. На тридцать первый день у него остались только животные нужды, и он издавал животные звуки вроде ворчания, когда боялся или испытывал боль. Тихого слова было достаточно, чтобы его успокоить.

Муха вышла наружу с влажным чмоканьем. Она уже потемнела и увеличилась, готовясь к брачной поре. Красноватые прозрачные крылышки, пронизанные сеткой прожилок, красиво переливались. Исс поднес ее к свету.

Это для тебя, названая дочка. Она покажет мне, что ты совершила вчера на рассвете.

Скованный застонал, когда Исс закончил свою процедуру. Его рука снова шевельнулась, и на миг Иссу померещился в его зрячем глазу проблеск ненависти. Исс был не из тех, кто легко вздрагивает, однако мышцы на его груди сократились. Да нет же, ему показалось. Скованный видит, но не воспринимает, существует, но не чувствует.

Со скованным чародеем так и должно быть. Его тело и дух следует сломать одновременно. Исс знал, как опасно ломать тело, оставив дух на потом. Вывернуть бедренные кости из таза, искорежить позвоночник на колесе и ввести во внутреннее ухо иглы для смещения крохотных барабанных косточек еще недостаточно, чтобы уничтожить разум. Усваивая этот урок, Исс потерял двух человек, а отброшенные назад чары сожгли ему всю эмаль на зубах.

Он дернул головой, отгоняя от себя это воспоминание, и впился бледными заячьими глазами в лицо Скованного, ища в нем признаки сознания. Зрячий глаз был мутным и бессмысленным — из этого отверстия ничего не проступало наружу.

— Ты знаешь, кто я? — спросил Исс. — Знаешь, что я сделал с тобой?

Скованный снова дернул рукой — на этот раз в сторону бобов, обернутых в вощеное полотно и висящих у Исса на поясе. Исс кивнул, чувствуя странную смесь умиления с облегчением.

— Проголодался, да? Ну конечно, милый мой зверь, конечно.

Повернувшись спиной к Скованному и его железному логову, Исс сосредоточился перед тем, как начать. Круглые стены железной кельи напоминали ему сухой колодец. Каменотесы даже на такой глубине позаботились, чтобы шпиль сужался постепенно. Стоило закрыть глаза, чтобы представить себе этот кол, всаженный в сердце горы, безупречно закругленный кол.

Ходили слухи, что Робб Кло, Властелин Четвертого Шпиля, строитель Крепости Масок и правнук Гламиса Кло, начал какие-то раскопки в Перевернутом Шпиле через пять лет после постройки Кости. Город Венис был тогда вдесятеро меньше нынешнего. Сто лет назад четверо лордов-бастардов перешли через Кряж и отняли Смертельную гору у суллов, а Робб Кло воздвиг город вокруг бревенчатого форта Четырех. Венис был его детищем, он сам чертил планы города, и говорили, что стены Вениса были бы вдвое выше, если бы Робб Кло дожил до окончания работ.

Исс полагал, что Робб Кло чего-то боялся. Не станет человек тридцать пять лет из своих пятидесяти строить крепость, которой мир еще не видел, не будучи убежденным в грозящей ему опасности. Терон и Рангор Пенгароны, Торни Файф и Гламис Кло подобных страхов не знали. Они просто двинулись на север и одержали победу. И вопреки героическим сказаниям о насаженных на колья чудищах, дымящихся от крови полях и битвах, длящихся девяносто дней и ночей, Исс подозревал, что Смертельная гора и Долина Шпилей достались им легко. Они поставили здесь первую свою крепость через каких-нибудь семьдесят дней после того, как перевалили через горы. Семьдесят дней!

Это настораживало. Суллы, известные на весь мир тем, что никому не уступали свою землю и яростно обороняли свои рубежи, едва обагрили клинки, защищая Смертельную гору. Историки, разумеется, твердили другое: Исс мог бы назвать с дюжину страшных кровавых битв, когда небо будто бы застилалось мраком от сулльских стрел, и луна гасла, сведенная с неба злыми сулльскими чарами, и на поле выходили чудища с дыханием холодным, как смерть, одним своим прикосновением лишавшие бойцов рассудка. Исс читал обо всех этих чудесах... но не слишком в них верил.

Две тысячи лет назад суллы сдали Четверым Смертельную гору, а за тысячу лет до того сдали земли за Горькими холмами свирепым, одетым в шкуры кланникам, которых Иргар Раскованный прогнал с Мягких Земель. Историки утверждали, что суллы допустили это переселение потому, что кланы не представляли для них угрозы: те держались обособленно, не стремились обратить суллов в свою веру и не преследовали их, а занятые ими негостеприимные земли суллам были не нужны.

Эти рассуждения резали Иссу слух, как фальшивая мелодия. Он вырос в Транс-Воре и знал о суллах все. Он видел, как сулльские воины всадили его отцу дюжину стрел в спину: четверо суллов, по три стрелы каждый. Это произошло в один миг. Дыхание вырвалось из груди Исса, как слиток белого льда. Отец вел себя как дурак! Потихоньку расширял свой надел, каждый год прирезал на ладонь чужой земли. С суллами это не проходит. У них шестое чувство на такие дела — они всегда знают, когда человек вторгается на Облачные Земли, в них заложена глубокая наследственная память обо всех ручьях, полянах, утесах и рощах, обозначающих их священные границы.

Эдия Исс действовал точно так же, как тысячи трансворских землевладельцев до него. Оглядывая свой болотистый, плохо осушенный надел, он обращал затем взгляд на лежащие по соседству плодородные земли суллов. «Они ее все равно не обрабатывают, — жаловался он теми же точно словами, что и его предшественники. — Хорошая земля пропадает попусту, а я бьюсь как проклятый на своей дерьмовой полоске».

Его, само собой, предупреждали. Суллы всегда предупреждают. Те самые четверо воинов, что после убили его, приехали как-то на рассвете в усадьбу Исса. Исс младший помнил, как разбудила его стрела, ударившая железным наконечником в обмазанный глиной очаг. Ему тогда было восемь, и он спал в ногах родительской кровати на собачьем, набитом соломой тюфячке. Стрела влетела через щель в стене, не шире детского ротика — Эдия Исс никак не мог собраться ее заделать.

Когда отец открыл дверь, маленький Исс стоял рядом с матерью. Четверо конных воинов, одетые в рысий мех, росомашьи шкуры и темно-синюю замшу, стояли полукругом около дома. Увидев их черные лакированные луки, украшенные полумесяцами и воронами, их серебряные металлические ножи, что позвякивали, как колокольчики, свисая с седел на серебряных же цепях, их стрелы с белоснежными зимними перьями ястребов, Пентеро Исс понял, что такое мужской страх, — до сих пор он знал только детские.

Суллы ничего не сказали — говорить у них было не в обычае. Они просто выждали некоторое время, а потом повернулись и уехали на восток. Мать Исса пришла в себя первая и так толкнула мужа, что он треснулся лбом о деревянный косяк.

«Дурак этакий! — кричала она. — Недоносок! Говорила же я, что они узнают о твоих проделках, как только ты посадишь свой лук на уворованной земле. Беги туда скорей, пока они твои луковицы с корнем не выдрали».