37

В БАШНЕ

Его отделили от Ангуса и Аш, за что он был благодарен. Теперь ему было за что зацепиться в грядущей тьме: Аш ничего не увидит и не узнает.

Челн быстро резал воду, гладкую и черную, как вулканическое стекло. Буря давно прошла, и Волчья река, провыв всю ночь на луну, мирно уснула. От воды и впрямь шел густой звериный запах: весной эта река так раздувается и несется с такой силой, что убивает больше лосей, горных баранов, лесных котов, медвежат и мелкой дичи, чем самая большая стая волков на Севере. Она и теперь пахла этой добычей, этой падалью, застрявшей в воде столь густой и холодной, что должна была сохраниться неиспорченной до весны.

Впереди лежала Ганмиддишская Пядь. Гранитная глыба, пенящая воду на середине реки, походила на купол древнего, давно затонувшего храма. На острове стояла башня, и кормчий челна правил на красный огонь у нее на вершине.

Близился рассвет — Райф судил об этом по расположению звезд и постоянному движению воздушных потоков. Он лежал связанный на дне челнока, придавленный сапогами бладдийского гребца. Веревочное кольцо на переносице затрудняло дыхание, другое, захлестнувшее горло, почти не давало шевелиться. Райфа не били, но и не церемонились с ним. От такого обращения свежие швы на груди опять открылись. Плевки бладдийцев еще не просохли на его лице, и кровь из ссадин на лбу и висках сочилась в лодку.

Клафф Сухая Корка стоял на носу, уперев одну ногу в планшир и всем телом подавшись к Пяди. По пути к Ганмиддишу он распустил свои косы, и черные, длиной до пояса, волосы развевались у него за спиной на предутреннем ветру.

Райф был о нем наслышан, как всякий житель клановых земель. Правая рука Собачьего Вождя, его приемный сын, не знающий отца порубежник, прозванный Сухой Коркой из-за первой трапезы, которую съел в клане Бладд, а ныне известный как Сухая Кость. Единственный, по слухам, человек, кому Собачий Вождь доверяет, единственный, способный говорить и драться, как сам вождь, и лучший боец на мечах на всем Севере.

Днище челна, заглушив журчание воды, заскрежетало о гранит у берега Пяди. Гребцы убрали весла и волоком втащили лодку на остров. Клафф Сухая Корка работал наравне со своими людьми, макая концы волос в пахнущую мертвечиной воду.

Райф посмотрел на громадную пятиугольную башню, стоящую здесь с самого основания клана. Водоросли, грязь и минеральные осадки кольцами окружали ее нижние этажи, отмечая уровень былых паводков. Запах реки прочно въелся в трещины камня. С карнизов, выступов и причальных колец свисали обломанные ветром зеленые и рыжие от ржавчины сосульки.

Кормчий привязал челн к ближнему кольцу и стал в один ряд с гребцами, ожидая приказа Сухой Корки.

Время шло, а Сухая Корка все стоял по пояс в воде, созерцая красный огонь в тридцати этажах над собой. На его лице лежала усталость — должно быть, захват ганмиддишского дома и владений дался Бладду недешево.

Наконец Клафф произнес, по-прежнему не сводя ярко-голубых глаз с огня на башне:

— Тащите его внутрь и всыпьте ему.

Слова упали тяжело, и шестеро гребцов с кормчим взялись за дело молча и основательно.

Холодные руки схватили Райфа за плечи и лодыжки. Где-то впереди скрипнула железная дверь, и желудок впервые за всю ночь предал Райфа, съежившись от страха. Его вынули из сырого вонючего челнока. В лицо повеяло свежестью, но веревки на носу и горле мешали дышать глубоко. Бладдийцы, несшие его в башню, тоже дышали хрипло и отрывисто.

Внутри было тихо и темно, как в рудничной шахте. Под сапогами бладдийцев хлюпала мокрая грязь, на спины им падала медленная капель. Запах реки, ставший еще гуще, душил смесью сырого мяса, минералов и грязи — только сочащийся сверху запах дыма немного разбавлял его. Райф смотрел в плывущий над ним каменный потолок. Он думал, что его понесут наверх, но нет — бладдийцы спускались вниз.

Грязь под ногами сменилась сначала слизью, потом густой кровавого цвета водой. Все молчали, и никто не зажигал огня. Из невидимых Райфу источников к ним проникали проблески рассвета. Слышен был только шум реки. Даже зимой, когда течение стало ленивым от ледяного сала, она билась о стены башни, как сердце могучего жеребца, и повсюду лилась, капала, шуршала и журчала вода, рождая в башне эхо, как в морском гроте.

Открылась вторая дверь, и вокруг щиколоток бладдийцев заплескалась вода, а потом Райфа швырнули на пол. Он ударился плечом и виском о камень, набрав воды в рот и в нос, а веревка на горле чуть его не задушила.

— Развяжите его, — сказал кто-то, и кожи коснулась холодная сталь.

Райф увидел полукруглую глухую стену, край каменной скамьи и решетку, через которую проходило столько же света, сколько в замочную скважину. На полу стояла дурно пахнущая, студенистая от водорослей речная вода, доходя до середины икры. Больше Райф ничего не успел разглядеть до первого удара.

Боль прошила голову, сделав мир беловато-серым и наполнив рот горячей кровью. Следом посыпались другие удары — быстрые, умелые, направленные в самые чувствительные места. Бладдийцы рычали. Вода плескалась о стены, обдавая камеру брызгами, точно нос корабля в бурю. Райф поднимался и падал вместе с волнами, глотая то воду, то воздух, царапая пальцами по камню.

Он попеременно сжимал и разжимал челюсти, принимая удары. Носки сапог били по спине, костяшки пальцев — по ребрам... снова и снова как заведенные. Сапоги нащупывали под водой его ляжки и пах. Райф бился, как пойманная на крючок рыба, испытывая такие же ужас и смятение. Боль ошеломляла, заставляя втягивать в легкие воду. Он уже потерял счет пинкам и кулачным ударам. Перед глазами пылали белые круги. Рвота подступала ко рту и откатывала назад, словно мусор во время прилива.

Вскоре он перестал понимать, где находится и что с ним происходит. Остались только удары и борьба с болью. Вода охватывала его со всех сторон, но не охлаждала. Из ободранной спины сочилась кислота вместо крови. Желудок волнообразно сокращался, но когда Райф пытался подтянуть колени к груди, чтобы унять спазмы, ноги в сапогах погружали его под воду и били там.

Он потерял ощущение времени, но несколько оплеух привели его в чувство, а тяжелый кулак двинул в грудь, выбив воду из легких. Чьи-то пальцы нащупали амулет и обмотали шнурок вокруг горла, как удавку, не давая дышать.

Время снова исчезло. Райф судил о прибывании света сквозь закрытые глаза. Веки склеились, но Райф не знал, что их держит — кровь, гной или просто опухоль. Горло горело огнем, дыхание причиняло муки. Голос выкрикивал слова, которых он больше не понимал, а после что-то, могущее быть только человеческой рукой, снова окунуло его голову под воду.

Снова придя в себя, он оказался уже не в воде, а на твердом камне, режущем хребет и ребра. Одежда на нем промокла насквозь, дневной свет угас, люди ушли. Он был один в темноте со своей болью.

Прошли часы, прежде чем он нашел в себе силы пошевелить правой рукой. Поднять распухшие веки или облизнуть губы, ссохшиеся так, что дыхание через рот заставляло их кровоточить, он даже и не пытался. Он весь сосредоточился только на том, чтобы поднять руку к горлу.

Пытаясь совершить это, он терял сознание несколько раз. Какая-то кислота во рту щипала десны. Ужасно хотелось пить, хотя бы глотнуть воды, но желание потрогать амулет было сильнее.

И вот распухшие пальцы стиснули вороний клюв на горле. От крови амулет стал скользким и был облеплен чем-то липким, но Райф наконец зажал его в кулаке.

Aш. Он сразу ощутил ее присутствие, словно теплый ветерок или солнечный луч на спине. Она была здесь, и с ней ничего не случилось.

Она здесь, и с ней ничего не случилось.

Эти слова помогли ему вынести новое избиение.

К нему пришли где-то среди ночи, а может, на следующую ночь, ведь он мог проваляться без сознания целые сутки. На этот раз ему на голову натянули колпак. Он хотел сказать, чтобы они не беспокоились, поскольку глаза у него все равно не открываются, но почувствовал, что от слов ему будет только хуже. Они били его все так же молча, только рычали, нанося удары, и сопели, утомившись от усилий. Кто-то порезал ножом его ляжки и ягодицы, кто-то помочился на раны.

Дни шли за днями. Ежедневно Райфа подвешивали на несколько часов к вбитым в стену крючьям, и руки у него совсем отнялись. Из-за мешка на голове он все время дышал собственным прокисшим потом. Есть ему не давали, и он пил только воду с пола своей темницы, которая то прибывала, то убывала, смывая его нечистоты.

Она здесь, и с ней ничего не случилось.

Каждый раз, очнувшись, он произносил про себя эти слова. Со временем он перестал понимать их смысл, но они все равно успокаивали его, как молитва на незнакомом языке.

Ему часто виделся Дрей. Брат бегал в высокой летней траве на выгоне; брат учил его ставить верши для ловли форели на зимнем замерзшем озере; брат ждал его на границе лагеря в день, когда они предали огню тело Тема. События на Дороге Бладдов всегда разыгрывались чуть медленнее, чем в действительности, и Райф снова и снова видел две твердые точки глаз Дрея, заносящего свой зазубренный для войны молот над головой бладдийки.

Нет, нет. Райф в своих снах боролся с этой памятью. Это не его брат опустил свой молот в тот день на Дороге Бладдов. Не тот Дрей, которого он знал.

Голод, грызущий тело Райфа, постепенно перекинулся на ум, отнимая рассудок и не давая ни минуты покоя. Ожидание было еще хуже побоев — ведь в эти промежутки он оставался совсем один, и его мучили мысли и сны. Инигар Сутулый указывал на него пальцем, называя Свидетелем Смерти. Тем, охваченный пламенем, вставал из костра на Пустых Землях и шевелил губами, произнося имена своих убийц, но Райф, как ни силился, не мог его расслышать.

Эффи стояла рядом с ним по колено в воде и хладнокровно перечисляла тех, кого он убил... Среди них почему-то оказывались Шор Гормалин и Бенрон Лайс, и Райфу хотелось сказать Эффи, что она ошибается, что он никогда не убивал черноградцев, но она исчезала, не дождавшись его слов. Потом под водой стал являться Мейс Черный Град — он скалил свои желтые волчьи зубы, смеялся и говорил: «Я предупреждал, что ты доведешь меня, Севранс».

Райф уходил от боли, впадая в беспамятство, и к ней же возвращался, приходя в себя. Синяки покрывали его тело, но он их не видел. Ссадины заживали, гноились и открывались снова, оставляя рубцы и язвы, которые он знал только на ощупь. Невидимые бладдийцы каждую ночь хватали его за горло и окунали его голову под воду, так что легкие чуть не лопались, и душили шнурком от амулета. Теперь тошнотворный мрак беспамятства полностью заменял ему сон.

И вдруг побои прекратились. Пробужденный от бесчувствия скрипом двери, Райф ждал первого удара. Он весь оцепенел от боли, его тошнило от нее. Руки, на которых он висел, тупо ныли. Каждый вздох давался с трудом.

Она здесь, и с ней ничего не случилось. Кто? Эффи? Разве она здесь?

Он уловил дуновение воздуха, и все мысли вылетели у него из головы. Он ненавидел свое тело за то, что оно дрожит, ненавидел страх, охвативший его внезапно, как ребенка, которому мерещатся чудища в темноте.

Ожидаемый удар так и не обрушился. Вместо этого кто-то стал отвязывать веревку, на которой он висел. Во рту стало кисло от собственного бессилия. Обычно его так и били, подвешенного, а потом, когда он уже не мог уберечь себя от падения, роняли на скамью или на пол. Изменение этого распорядка вызвало в нем тревогу. Когда сильные руки подхватили его под мышками, он издал что-то вроде шипения.

Пальцы, вцепившись в колпак у основания, запрокинули его голову назад.

— Не время драться, черноградец. — Голос был грубый, с чужим выговором.

Его обладатель подержал Райфа на весу, разрезая последние путы, и опустил на скамью.

Облегчение пропитало Райфа, как вода, сделав его холодным и вялым. Еще чьи-то руки стиснули ему горло, но Райфу было уже все равно. По крайней мере его будут бить лежа.

Нож, уколов кожу, перепилил веревку, удерживающую на месте колпак из мешковины. Между губами проступила кровь. От бладдийца с ножом разило горелым салом и жареным луком, и этот запах забивал Райфу рот. Закончив резать, бладдиец сдернул колпак.

Райф зажмурил глаза еще крепче. Он давно уже не видел лиц людей, избивавших его, и не имел желания видеть их теперь. Свежий воздух, хлынувший в лицо, тоже был неприятен. Райфу вдруг очень захотелось, чтобы побои начались поскорее.

Раздался плеск — это ушел человек с ножом. Райф услышал, как закрылась дверь, но продолжал лежать тихо, не доверяя своим чувствам. Раньше его никогда не оставляли вот так, в сознании. Шли минуты. Волчья река с громом катилась за стенами башни. Где-то высоко через равные промежутки, как пульс, капала вода. В темнице не чувствовалось никакого движения. Райф сосредоточился на дыхании — это по крайней мере он еще мог делать.

— Открой глаза и посмотри на меня.

Голос шел от двери — не тот, прежний, но с тем же бладдийским выговором. Этот был жестче, старше и звучал устало.

Вода плескалась о стены камеры.

— Я сказал, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!

Райф разлепил склеенные веки, и из них потекла кровь. Сквозь ее пелену он увидел крепко сбитого, грузнеющего человека среднего роста с такими ослепительными сединами, что его длинные косы казались сотканными из серебра.

Собачий Вождь.

Райф сразу понял, что это он. Этот человек наполнял темницу, как священный камень. Нельзя было не смотреть в его голубые глаза, нельзя было не ежиться от его присутствия. Сколько же он простоял здесь в полной тишине, не давая о себе знать?

Собачий Вождь молчал. Он смотрел на Райфа, прожигая его взглядом насквозь, вытягивая из него ответы, он давил на него всем своим существом так, что Райф не мог дышать.

Выдерживая его взгляд, Райф думал о четырех бладдийцах в печном доме Даффа, думал о бегущих по снегу женщинах и детях и сгорал от стыда.

А Собачий Вождь все смотрел, видя его насквозь, и вода у него под ногами колыхалась от тяжелого дыхания, словно в нее бросали камни. Он двинулся с места, и Райф напрягся, готовясь к удару, но Бладд повернулся к нему спиной.

Этот исполненный презрения жест пронзил сердце Райфа холодным кинжалом. «Ты недостоин моего кулака, — говорил он. — Недостоин моего взгляда».

Собачий Вождь открыл дверь темницы и вышел вон, а Райф почувствовал себя усохшим, как слетевший с дерева лист. Он ничто. Презрение бладдийского вождя отняло у него то, что не могли отнять побои. Он клятвопреступник, изгой, душегуб. Слух о том, что он сотворил у печного дома, разошелся повсюду, как и предсказывал Ангус. Теперь имя Райфа Севранса и его деяния известны всем. Все знают, что он был на Дороге Бладдов и предал свой клан.

Райф подтянул колени к груди, молясь о приходе сна и забвения. Ни думать, ни чувствовать ему не хотелось. Но одной боли было недостаточно. Гноящиеся глаза, надломленные ребра, рассеченные уши и губы, надорванные мышцы рук и ног — все это вдруг стало терпимым. Райф лежал в тусклом свете, и голоса из прошлого мучили его.

«Ты не годишься для этого клана, — вещал Инигар Сутулый. — Ты избран быть Свидетелем Смерти».

«Ты же знал, что я все равно уйду! — кричал на него Райф. — Почему ты не помешал мне дать Первую Клятву?»

Инигар качал головой из мрака, позванивая серебряными медальонами на кафтане из свиной кожи.

«Спроси об этом Каменных Богов, Райф Севранс. Они лепят твою судьбу, не я».

Райф отворачивался, собирая в комок пышущее жаром тело. «Будь с ней ласков, Райф Севранс, — говорила Рейна об Эффи. — Вы с Дреем — все, что у нее осталось».

«Я поручусь за него», — откликался Дрей со двора круглого дома.

Райф завыл в голос.

Несколько часов спустя он все-таки забылся лихорадочным сном. Когда он очнулся, мир был размыт по краям. Кто-то поставил рядом с ним на скамью миску с густой серой жижей. Райф смотрел на нее, не шевелясь. Его трясла лихорадка и мучила жажда, но он не мог двинуться, чтобы напиться. Он мог только смотреть на миску, а потом и ее перестал видеть.

38

ВОЖДИ И ДЕВИЦЫ

Вайло Бладд сунул в рот квадратик черной жвачки. Полуволк и другие собаки расположились кругом около него, стиснув мощные челюсти и прижав уши в знак повиновения. Время от времени кто-то из них постанывал, словно от боли.

Вайло сидел в тишине и жевал. Вдали черной лентой блестела Волчья река, и на ее середине выступала бугром Ганмиддишская Пядь. Стоял мороз, но Собачий Вождь почти не чувствовал холода. Над кланом простиралось безоблачное ночное небо с месяцем и тысячью льдисто-голубых звезд. Сидя на плоском камне, где обычно тупили молоты или разделывали выловленную в реке форель, Вайло видел и Ганмиддишскую башню, и круглый дом. И то и другое принадлежало теперь ему, как вся земля до Горьких холмов.

Позади по снегу захрустели шаги. Собачьему Вождю не надо было оборачиваться, чтобы знать, кто идет. Он видел это по поведению собак.

— Он жив еще?

Клафф Сухая Корка не ответил, но Вайло и без того знал, что его вопрос услышан и понят. Клафф присел на корточки рядом с собаками и посмотрел на реку, грея руки о шею полуволка. Немного погодя он сказал:

— Он все еще в горячке. Каудо не понимает, как он умудрился протянуть последние пять дней. Говорит, всякий другой черноградец давно бы помер.

Вайло выплюнул жвачку в перчатку. Ему вдруг захотелось уйти с холода, сесть у очага и обнять двух оставшихся внуков. Он молча встал.

Собаки были такой же частью его, как седые косы, и они вскочили в тот самый миг, как скрипнули сапоги их хозяина. Сухая Кость тоже встал. Он мог бы и не делать этого — после взятия Ганмиддиша он завоевал себе такое уважение, что мог не вставать ни перед кем, даже перед своим вождем, — однако встал так же быстро, как всегда. Другие могли приписать это силе привычки, но Вайло было лучше знать. Клафф — бастард, а бастарды всегда встают.

Вайло положил руку ему на плечо, и они вдвоем вернулись к круглому дому.

Ганмиддишский круглый дом по сравнению с дхунским и бладдийским был невелик. Построенный из базальта и зеленого речного камня, он стоял на высоком берегу над рекой, в старой дубраве под названием Гнездо. Главное здание поднималось над землей на полных шесть этажей, оправдывая девиз Ганмиддиша: «Мы возвышаемся над горами и над врагами». Вайло, как почти все северные кланники, не доверял круглому дому, вздымающемуся к облакам. Круглый дом должен черпать силу из земли и живущих в ней Каменных Богов, но многие южные кланы строили себе высокие дома, изобличая влияние горных городов и воздушного, небесного, неосновательного бога, которому там поклонялись.

Собачий Вождь покачал головой, подходя с Клаффом к отполированной бурями южной стене круглого дома. Эта победа почти не доставила ему радости. Краб Ганмиддиш, здешний вождь, пришел к власти всего через пять лет после самого Вайло. Краб ругался, как зверолов, мог полезть в драку со всяким, кто не так на него посмотрел, и зачал столько незаконных детей, сколько другому обедов не съесть, но Вайло он нравился. Краб никогда не лгал, охотно признавал своих побочных отпрысков, а десять лет назад, когда ветрянка скосила всех ягнят клана Визи, послал им в подарок шестьдесят голов.

Вайло всосал воздух сквозь больные зубы. Он ничего не имел против Краба, если не считать недавней дружбы, которую тот завязал с Градским Волком. Поход на Баннен породил в Крабе тревогу, и он, не полагаясь на один Дхун, начал переговоры с Черным Градом. Дхун слаб, разбит и всего лишен — Черный Град силен и крепнет с каждым днем. Кто упрекнул бы ганмиддишского вождя за то, что он решил поплясать под две скрипки? Что до Мейса Черного Града, он сражался за Баннен рядом с Дхуном, а вернувшись в свою темную вонючую берлогу, посмотрел, должно быть, на юг и спросил себя: «И что же я получил за свои хлопоты?»

Вайло тряхнул косами. Вряд ли Градский Волк, отправившись в следующий раз на защиту кого-нибудь из вассалов Дхуна, вернется домой с пустыми руками. Честолюбия ему не занимать — Вайло это сразу почуял.

— Краб бежал на восток, в Крозер, — сказал Сухая Кость, следуя, как всегда, за мыслями своего вождя. — Он собрал вокруг себя восемьсот человек и занял старый форт.

Вайло проворчал что-то в ответ. Враги потихоньку скапливаются на его границах. Дхун разделился между Гнашем, Банненом и Молочным Камнем, Ганмиддиш теперь окопался в Крозере. В другое время это поглотило бы все его внимание, но сейчас он никак не мог сосредоточиться на чем-то одном. Черноградец слишком близко. Половина окон круглого дома смотрит на башню и на Пядь. Стоит только поднять голову, и увидишь.

Вайло посмотрел и теперь, напоследок, пока Сухая Кость не закрыл тяжелую входную дверь, оставив за порогом мороз и ночь. Тридцать этажей зеленого гранита высились над рекой, как указующий в небеса перст Каменного Бога. Там, где башня выходит из воды, сидит Райф Севранс — Свидетель Смерти.

По телу Собачьего Вождя прошла дрожь, и все его семнадцать зубов задребезжали.