24

ОГНИ БОГОВ

Есть двенадцать тайных путей применения китовой ворвани, и в ту ночь Элоко, вдова Кулагука и мать Ноло и Авранны, обещала показать Садалаку один из них. Элоко — женщина хоть куда: зубки у нее мелкие, как у ребенка, а живот толстый, как у белой медведицы. Не первой молодости, правда, но Садалак не придавал этому значения. Когда одна из женщин племени хочет утешить старика, это следует отпраздновать, а не разбирать по частям, как убитого кита. Элоко вдовеет десять месяцев — с кем ей приличнее нарушить свой траур, как не со старейшиной племени? Это знак уважения, и сам Ледовый Бог не упрекнул бы ее.

Но Слышащий не позволил себе слишком долго думать об Элоко и ее обильном запасе ворвани. Она ждала десять месяцев, а сам Садалак еще больше. Не будет никакого вреда, если они еще несколько часов побудут на разных концах стойбища — она в мазанке из плавника и глины, он в своей землянке, укрепленной китовой костью, — и полюбуются Огнями Богов.

Небо нынче ясное, черное и блестящее, как зрачок в глазу, и Огни Богов бушуют над северным горизонтом, переливаясь зеленым и розовым — цветами всего живого. Каждую зиму они разворачивают свои знамена на ясном ночном небе. Их ленивое колыхание напоминало Садалаку водоросли на голубой воде, такие же невесомые. Если прислушаться как следует, можно их услышать. Их звук похож на щелканье корабельных парусов под ветром. Говорят, такой же звук слышишь, когда умираешь, но об этом Садалак ничего не знал.

Зато он знал, что эти огни — послание богов. «Смотри на нас, — говорят они. — Смотри, как мы великолепны и ужасны. Смотри, как мы приходим к тебе глубокой зимой, когда мы нужнее всего твоим сыновьям и дочерям».

Нельзя было отрицать существование богов, глядя на эти северные огни. Лутавек, тот, кто слушал до Садалака, говорил, что, когда огни станут красными, Ледовые Ловцы узнают, что близок конец света. «Боги непременно предупредят нас, — сказал он в ту ночь, когда они разбивали лагерь на морском льду, разделывая тюленей. — Они зальют небо кровью». Садалак же, посмотрев на свои окровавленные руки, спросил его: «Откуда ты знаешь?» Лутавек посмотрел на него так, как умел только он. «Ты задал неправильный вопрос, Садалак. Не важно откуда — важно почему». «Хорошо — скажи почему?» «Чтобы мы узнали об этом первыми». Садалак закончил разделку своей туши в молчании. Он не совсем понял, что Слышащий хотел этим сказать, но не захотел больше спрашивать. Он был молод тогда и почитал Слышащего, как подобало молодому охотнику племени. Теперь, глядя, как пляшут Огни Богов на северном небосклоне, он сожалел, что больше ни о чем его не спросил. Огни казались тусклее, чем ему помнилось — розовые были глубже, а зеленые мигали и как-то странно кривились. Иногда Садалаку мерещились красные проблески по краям короны. Это ничего, говорил он себе. Красное всегда хоть немного, да проглядывает.

Но этой ночью оно как будто бы стало ярче. Нахмурившись от такой сумасбродной мысли, Садалак повернулся к небу спиной и ушел в землянку. Элоко, чего доброго, выйдет из терпения и захлопнет дверь перед самым его носом. С женской гордостью шутки плохи: заставлять их ждать — одно дело, но заставлять ждать слишком долго — совсем другое. А ведь так хорошо бывает, когда чьи-то теплые руки обнимают тебя и касаются твоего лица.

Почему же он тогда не может выбросить из головы слова Лутавека? «Чтобы мы узнали об этом первыми». Теперь Садалак понимал гордость этих слов. Ледовые Ловцы всегда обо всем узнают первыми. «Мы живем на краю мира, — сказал Лутавек в другой раз, летом, когда в воздухе кишел гнус и даже собаки не высовывали носа наружу. — Мы платим великую цену голодом и смертью за то, чтобы служить посланцами богов. Мы к ним ближе всех других людей, Садалак. Не забывай об этом. Когда меня не станет, ты должен будешь слушать свои сны и ждать посланий!»

Садалак досадливо поцокал языком. Будь у него хоть капля ума, он надел бы сейчас свою медвежью доху, рукавицы и отправился к Элоко. Она сама его звала, путь недалекий, и он будет обмороженным дураком, если упустит такой случай. Но ум изменил ему, и Огни Богов его тревожили, и прошло уже тридцать дней и ночей с тех пор, как Черный Коготь должен был вернуться домой. Видно, уже не вернется. Эта мысль причинила Садалаку боль, потому что он любил Черного Когтя больше всех других воронов, и представлять его мертвым в каком-нибудь ледяном кратере или на замерзшем озере было не по-обычному грустно. Что умертвило его — другие птицы или руки человека? Доставил ли он письмо до того, как упасть, или клочок еловой коры попал не в те руки? Слышащий отогнал от себя тревогу. Это всего лишь ворон, сказал он себе. Одним прожорливым клювом меньше в долгую зимнюю ночь.

Садалак взялся жесткими старыми руками за косяки двери. Давно пора отправить еще одно письмо. Древняя кровь должна знать, что тени начали свой танец. Пусть пришлет к нему своих землепроходцев, пусть они спросят его о будущем и увидят Огни Богов своими глазами.

Сняв кусок бересты с колышка у двери, Садалак напоследок взглянул на небо. Оно мерцало красным огнем.

Загремели железные цепи, заскрипел металл, по снегу протопали ноги.

— Выпей это. Выпей.

Райф невольно отпрянул от холодных, едких, плывущих на него паров. Пить ему не хотелось.

Грязные, неприятно пахнущие пальцы вторглись в его рот и раздвинули челюсти. Жидкость наполнила рот и полилась в горло. Райф, захлебнувшись, приподнял голову и стал отплевываться.

— Надо выпить, парень, — нахмурился Ангус. — Я знаю, эта штука смахивает на лампадное масло, но тебе пойдет на пользу, вот увидишь.

Райф посмотрел вокруг. Солнце зашло за гору, и серебристое небо заволакивалось тьмой. Он лежал на мягком снегу у ворот. Решетка была поднята, и шесть трупов лежали в мешанине из крови, снега и грязи по ту ее сторону. Райф нащупал свой амулет. Клюв, гладкий, как вырванный зуб, был теплее кожи. Райф выпил еще, чувствуя, что тело начинает гореть, как настеганное. В голове у него прояснилось, и он понял, что Ангус ранен: из дыры в дядином полушубке текла кровь. Райф попытался встать, но Ангус надавил ему на плечо и уложил обратно.

— Тихо, парень. Пусть призрачное питье сделает свое дело.

— Призрачное питье?

— Твое лекарство. — Ангус оглянулся через плечо и поморщился от боли. — Иди сюда. Не бойся. Мы тебя не тронем.

Райф не сразу сообразил, что дядя обращается к кому-то другому. К девушке. Подвинувшись немного, Райф увидел ее у воротного столба. Она смотрела на них. Ветер трепал обрывки ее платья. В светлых волосах поблескивал лед, запекшаяся кровь обвела рот двумя черными линиями. Девушка молчала. Ангус с трудом держался на ногах, прижимая руку к груди.

— Ты должна ехать с нами. С Райфом. Они скоро вернутся. Тебе нельзя здесь оставаться.

— Кто вы? И почему помогли мне?

Райфа удивило спокойствие ее голоса. Ее серые глаза смотрели холодно, и держалась она с неожиданной для нищенки уверенностью.

Ангус взглянул на город у нее за спиной.

— Я Ангус Лок из Иль-Глэйва, а это мой племянник Райф Севранс. Мы помогли тебе потому, что ты нуждалась в помощи, и опять поможем, если ты нам позволишь. Тебе нужны пища, одежда и защита. Едем с нами, и мы отвезем тебя в безопасное место.

— Куда?

Райф сдержал улыбку. Эту девочку не проведешь обычными недомолвками Ангуса Лока.

Ангус, как ни странно, улыбку сдерживать не стал и ответил:

— В Иль-Глэйв.

Девушка, медленно кивнув, посмотрела на Райфа. В это время в городе послышались крики и конское ржание, и ее лицо напряглось.

— Решайся же, — поторопил Ангус. — Клянусь всем, что для меня дорого, я не причиню тебе вреда.

Райф никогда еще не слышал, чтобы дядя говорил так тихо, и забеспокоился. Почему Ангус рискнул своей жизнью для спасения этой худышки?

— Мы поедем отсюда, от Тупиковых ворот? — Спокойствие девушки таяло по мере того, как шум в городе усиливался. «К воротам!» — проревел чей-то голос, и ее плечи дрогнули.

— Вы с Райфом — да, а я опущу за вами ворота, чтобы создать видимость, будто вы остались в городе вместе со мной. Я поведу Рубак в другую сторону и встречусь с вами на восточной дороге после полуночи.

— Нет. Тебе нельзя идти в город одному. — Райф стиснул кулаки и встал, пересиливая боль и тошноту. — Я с тобой.

— Нет. Ты останешься с девушкой. Всякого, кто выехал за ворота города, легко обнаружить — кому-то надо отвлечь Рубак. — Вся сердечность исчезла с лица Ангуса, и он вдруг показался Райфу чужим. — Поезжайте — я приказываю это тебе как твой дядя. — И Ангус, не дожидаясь ответа, направился к воротам. Рука его дернулась, когда он проходил мимо девушки, но Ангус, так и не притронувшись к ней, пошел к воротной башне.

Миг спустя он выбил стопор, колеса заскрипели, и решетка обрушилась вниз. Пики с грохотом вошли в свои гнезда, и со свода осыпался лед, обнажив изображение какого-то чудища. Девушка двинулась к Райфу. Ее яркий пристальный взор будил в нем какое-то воспоминание, но он не мог сообразить какое. Пожав плечами, он спрятал фляжку с остатками призрачного питья за пазуху. Голова его стала легкой, и тело наполнилось ложной силой. Что ж это за зелье такое, во имя всех богов?

Ангус вышел из башни. Кровавое пятно на его полушубке ширилось, и его качало на каждом шагу.

— Езжайте верхом, — сказал он Райфу. — Призрачное питье действует недолго — когда стемнеет, тебе опять станет худо. Держите на юго-восток. Примерно через час вы доберетесь до звериной тропы над лиственничной рощей. Следуйте по ней — тогда вас никто не увидит со стороны. Как доедете до Злых ворот, сворачивайте на восток. Я найду вас там, на дороге.

«Позволь мне пойти вместо тебя», — вертелось на языке у Райфа. Но он промолчал, догадываясь, что ответит Ангус: дядя знает город, а он нет. Кланнику, да еще чужому в городе, от красных клинков не уйти. При взгляде на дядины медные глаза Райфу осталось только кивнуть и сказать:

— До полуночи. — Все прочие слова только отняли бы у Ангуса время.

Топот подкованных копыт приближался. Слышались команды и шорох клинков, вынимаемых из кожаных ножен.

— Позаботься о девушке, — напомнил Ангус и ушел, не успел Райф опомниться. Райф повернулся к воротам спиной. Четверо человек лежали за ними с его стрелами в сердце, и он не желал на это смотреть.

Девушки уже не было с ним рядом — она бежала по рыхлому снегу и каменной осыпи на склоне. Райф сбегал за лошадьми, догнал ее и заставил отойти обратно к стене. На востоке уже темнело, и тени ползли по снегу, как черное масло. Райф прислонился спиной к известковому камню стены — холодному и такому гладкому, точно это и не камень. Земля под ним содрогнулась — это прибыл к воротам вооруженный отряд. Он слышал, как красные клинки осаживают коней, и дыхание царапало ему горло. Поднять ворота им будет проще простого.

После невероятно долгого мгновения все затихло. Райф представлял себе, как красные клинки молча стоят над телами убитых, переводя взгляд с одного мертвеца на другого. Лось фыркнул, и Райф впился в него таким взглядом, что в пору было пасть мертвым на месте. Снег заскрипел под сапогами, и решетка ворот тихо зазвенела, тронутая то ли чьей-то рукой, то ли ветром. Пусть они уйдут, молился про себя Райф. Боги, пусть они уйдут.

В городе раздался крик, протяжный, словно волчий вой, и Райф сразу узнал голос Ангуса. За воротами поднялся шум, и земля сотряслась еще раз: красные клинки кинулись в погоню.

Райф перевел дух, чувствуя гнев против девушки. Это из-за нее Ангус ушел в город один. Он повернулся к ней и увидел, что она стоит на снегу на коленях. Голова ее упала на грудь, и лицо как-то странно застыло, будто она спала. Что с ней такое? Не в себе она, что ли?

Девушка не подняла головы, когда он подошел к ней. Впервые он заметил, как она бледна — точно ледяная статуя. Как только он собрался что-то сказать, ее руки начали подниматься. Словно невесомые, словно бескостные, они тянулись к чему-то, чего Райф видеть не мог. Глаза ее были закрыты, и ему стало страшно.

Он не знал, что побудило его к дальнейшим действиям. Он знал только, что с девушкой творится неладное и что это надо остановить. Он схватил ее за руку, опять разбередив свой волдырь.

Протяни нам руку, прекрасная госпожа. Разорви наши кровавые цепи. Так близко теперь... так близко. Протяни.

Голоса вторглись в ум Райфа — страшные, нечеловеческие, обезумевшие от нетерпения, шипящие, словно гнилостные газы, что выходят из разлагающегося тела. Страна черного льда открылась перед ним, с острыми пиками и черными щелями. Талисман жег Райфу грудь. Первым его побуждением было убрать руку, порвать связь между собой и этим местом, где он не должен был находиться. Его удержало присутствие девушки. Он сразу узнал ритм, в котором билось ее сердце, и она перестала быть ему чужой.

Его вороний амулет, словно раскалившись добела, жег мышцы сквозь кожу. Райф глотнул воздуха. Девушка как будто проникала ему в грудь вместе с амулетом. Она открыла глаза — серые, — и Райф понял, где видел ее раньше. Священный камень показал ее ему.

Память окатила его, как холодной водой. Вложив в это всю ложную силу, приданную ему призрачным питьем, он убрал руку. В воздухе что-то щелкнуло, и капли крови Райфа образовали между ними красную дугу. Девушка пошатнулась, шаря рукой по снегу в поисках опоры, Райф прижал нарывающую руку к груди с таким чувством, будто обмакнул ее в субстанцию некого иного мира.

Девушка застонала, но Райф отвернулся от нее и распахнул тулуп. Здоровой левой рукой он рвал тесемки одежды, спеша добраться до кожи. Амулет остался прежним, темным и холодным — бескровным клювом давно издохшей птицы, — и даже кожа как будто не пострадала. На ней осталась краснота и легкое углубление, но ни раны, ни багрового ожога не было. Райф нахмурился. Но ведь он чувствовал! Чувствовал до сих пор, что бы это ни было — ожег, чужое присутствие, пятно. Точно раскаленную кочергу ввели ему под кожу.

Страх возродил в нем гнев, и Райф повернулся к девушке.

— Вставай. Пора ехать.

Она смотрела на него с выражением, разгадать которое он не мог, зажимая правой ладонью то место на левой руке, которого он коснулся.

— Сколько времени прошло?

Райф не понял ее и потому не ответил.

— Я спрашиваю, сколько времени? Долго ли я простояла здесь на коленях, прежде чем... ты меня разбудил?

Слово «разбудил» показалось Райфу странным.

— Всего несколько минут, — сказал он.

Девушка кивнула. Видя, что она больше ничего не говорит и не встает, Райф поторопил ее:

— Нам надо ехать. Красные клинки еще вернутся.

— А с ним ничего не случится? — спросила она, слабо кивнув на ворота.

Он хотел сказать, что случиться может все, что Ангус подвергает себя серьезной опасности по ее вине, но почему-то сказал совсем другое:

— Ангус не дурак и способен постоять за себя. Если из города можно хоть как-то выбраться, он выберется. — Эти слова не так уж обнадеживали, но Райф, сказав их, почувствовал себя лучше — он почти что сам поверил, что это правда.

Девушка, немного успокоившись, стряхнула снег с изодранной юбки и поднялась. Райф хотел было помочь ей, но удержался. Ему как-то не очень хотелось прикасаться к ней снова.

— Ты не мог бы оставить меня ненадолго одну? Я подойду к тебе, как только... как только закончу.

— Только поскорее. — Райф выразительно посмотрел на ворота, повернулся к ней спиной и отошел прочь вместе с лошадьми. Его разбирало любопытство — он не думал, что она просто хочет облегчиться, — но он не собирался спрашивать ее или шпионить за ней. Чтобы занять себя, он достал из поклажи Ангуса одеяла, лишнюю пару перчаток, зажаренную вчера ржанку в промасленой тряпице, лепешку из сыворотки и бараньей крови, мех с натаянной водой, которой лошадиное тепло не давало замерзнуть, и баночку с воском. Все это предназначалось для девушки.

Когда он все приготовил, жжение у него в груди сменилось легким зудом. Руку все еще дергало, но в этом, должно быть, был виноват нарыв. Поморщившись, Райф отгородился от того, что видел и слышал. Это дело девушки, а не его.

— Я готова ехать, — сказала она, подойдя к нему.

Он не слышал ее шагов и, чтобы скрыть удивление, спросил, умеет ли она ездить верхом. Когда она кивнула, он подставил ей сложенные руки и подсадил на гнедого. У ее сапог были толстые подошвы, так что он как бы не прикоснулся к ней по-настоящему — за это, пожалуй, следовало быть благодарным.

Первым делом он подал ей одеяла и баночку с воском. Она приняла это так, как будто привыкла, что ей все подают. Но при виде жареной ржанки спокойствие изменило ей — впившись в птицу зубами, она обглодала ее дочиста и облизала пальцы.

Райф, садясь на Лося, улыбнулся. Такой она ему больше нравилась.

— Как тебя звать?

— Аш.

— А меня Райф.

— Я знаю. Тот человек... Ангус... сказал.

Райф почувствовал, что его поставили на место. Он придумывал, что бы еще сказать, но все, что приходило ему на ум, казалось слишком опасным, чтобы обсуждать это здесь и сейчас.

— Райф, ты должен пообещать, что разбудишь меня снова, если я... усну. — Их глаза встретились, и он понял, что она знает о вещах, которые он видел и слышал. Она снова потрогала его руку. — Они меня зовут. Голоса.

Райф кивнул. Это он уже понял. Зная, что не вправе расспрашивать ее, он передал ей кровяную лепешку и мех с водой. Их пальцы встретились, но он не почувствовал ничего.

— Я послежу за тобой.

Пики Смертельной горы исчезли во мраке безлунной и беззвездной ночи. Красные огни сторожевых башен за спиной у всадников заставляли их тени метаться по снегу. Снегопада не было, но ветер нес с горы поземку краткими свирепыми рывками.

Оленью тропу они нашли без труда. У Райфа создалось чувство, что конь Ангуса уже ехал по ней, поскольку тот знал заранее о каждом изгибе и повороте. Райф только порадовался, что лошади способны обойтись без него. Его нестойкая временная сила пропала, словно ее и вовсе не было. Раз это питье называется призрачным, то понятно, что ничего настоящего оно дать не может. Единственным, что держало его в сознании, была знакомая боль от швов. Она да еще обещание, которое он дал девушке.

Он посмотрел на нее. Она сидела сгорбившись, закутанная в одеяла, но голова была поднята и кивала в такт шагу коня. Они давно уже не разговаривали — им мешала тень Вениса. Райфу казалось немыслимым говорить о пустяках, когда Ангус оставался там, в городе. У девушки были свои беды, у него — свои, и молчание не разделяло их, а сближало.

Райф все время смотрел на нее, пока они ехали между сосен. Не мог не смотреть. Она околдовала Ангуса с одного взгляда, а стоило ему самому прикоснуться к ней, она... что она? Райф повернул к себе руку с нарывом, багровым и вздутым, как насосавшийся крови клещ. Что произошло между ними, пока она стояла на коленях в снегу?

Ему никогда не забыть этих голосов — они останутся с ним навсегда.

Дрей... Тоска по брату вдруг переполнила его, вызвав небывалую усталость. Будь Дрей сейчас здесь, он знал бы, что сделать и что сказать. Он не позволил бы Ангусу уйти одному. Губы Райфа сложились в слабую улыбку. И даже если позволил бы, то стоял бы у ворот и ждал, когда Ангус вернется. Дрей всегда ждет. Из всех качеств брата это вдруг показалось Райфу самым лучшим.

— Злые ворота.

Голос девушки вернул его назад. Она кивнула на мерцающую черную громаду, которую представлял собой ночью Венис. Кольцо голубых огней окружало ворота на триста футов ниже оленьей тропы.

— У них там фонари горят днем и ночью. Через эти ворота проходит больше всего народу.

— Восточная дорога начинается прямо от них?

— Не знаю точно.

Райф посмотрел на девушку — на Аш, напомнил он себе. Она живет в этом городе, а его дорог не знает. Кто же она такая? Каких бед от нее ожидать? Райф, пожав плечами, сказал себе, что ему нет до этого дела.

— Проедем еще немного на восток, а потом начнем спускаться.

Девушка, словно смущенная своим незнанием, не ответила.

Райф сосредоточил внимание на поземке и осыпях северо-восточного склона Смертельной горы. Спеша отыскать восточную дорогу и встретиться с Ангусом, он опередил Аш.

Чем больше они удалялись от города, тем темнее делалась ночь. Венис затаился за спиной, как враг. Райф даже ногой в него не ступил, но уже убил там несколько человек. Теперь на его счету еще четверо. Горечь ожгла ему рот, как крепкая водка, и Райф заставил себя не думать о том, что он сделал и кто он такой. Главное — встретиться с Ангусом.

Внизу показались огни, разбросанные во тьме, как зерна посева. Некоторые из них двигались. Повозки — с легким волнением догадался Райф. Огни — это факелы. Восточная дорога. Оглянувшись и убедившись, что Аш следует за ним, он начал спускаться к движущимся огням.

Все, что росло на Смертельной горе, было кривым и жестким. Лось шел осторожно, когда гора колебалась или из-под снега высовывался сухостой. У Райфа от усталости болели глаза. Ангус должен быть здесь. С ним ничего не должно случиться.

Когда они спустились к дороге, освещенные повозки давно проехали, а пригородные деревушки уступили место распаханным полям, огороженным пастбищам, хуторам и крепостям, сложенным из дикого камня. Вдалеке ехал одинокий всадник, но Райф видел, что это не Ангус: слишком он тонок и слишком прямо держится для раненого. Дорога была широкой и хорошо укатанной, так что снег на ней сделался твердым, как лед. К северу лежала Долина Шпилей — плодородная местность, простирающаяся на тридцать лиг. Ангус говорил, что в ее середине находится скопление гранитных шпилей. Большинство людей полагают, что их создала природа, изваяв за сто тысяч лет посредством ветра и града, но некоторые верят, что это дело рук человека. Будто бы эти шпили вытесали чародеи-ваятели, посвятившие этой работе всю свою жизнь. А еще кое-кто тихо рассказывает о четырех табунщиках и невиданных чудовищах, насаженных на гранитные зубья. Райф не знал, что об этом и думать. Порой он готов был поклясться, что Ангус рассказывает ему такие вещи только для того, чтобы посмотреть, как они на него подействуют.

Райф подождал Аш, прежде чем выехать на дорогу и двинуться на запад. Облегчение от езды по гладкому месту почти вытеснило страх остаться без прикрытия. Стоял сильный мороз, и Райф чувствовал, как стынут нити в его швах. Не обращая на боль внимания, он стал доставать из ближней сумки еду и питье. Он не особенно проголодался, но думал, что еда поможет скоротать время. Провяленная на ветру баранина, купленная Ангусом десять дней назад, жесткостью и вкусом напоминала старую подошву. Ее легче было сосать, чем жевать. Не полагаясь на себя, Райф не стал пить спиртного и запил мясо водой.

Вытерев рот рукой, он вдруг испытал чувство отрешенности, которое бывает, когда засыпаешь, и что-то стиснуло грудь под амулетом.

Райф, не раздумывая, обернулся к Аш.

Ее глаза закрылись; и голова упала на грудь.

Райф натянул поводья и спрыгнул с Лося, не успел тот еще остановиться. Велев гнедому стоять на месте, он снял Аш с седла. Она почти ничего не весила. Просунув левую руку ей под ноги, он почувствовал что-то мокрое и подумал: только бы не кровь.