ПРОЛОГ

РОЖДЕНИЕ, СМЕРТЬ И УЗЫ

Тарисса прошептала, взглянув на небо:

— Хоть чуточку светлее бы. Ну пожалуйста.

Поверх скрюченных ветром сосен и растрескавшегося от мороза гранита она смотрела на солнце, но солнца не было. Тучи мчались по небу, гонимые ветрами, словно овцы — стаей волков. Буря не намеревалась пройти мимо — она оседала здесь, на вершине горы.

Тарисса попыталась успокоиться, сейчас не время для паники. Она посмотрела вниз. Город лежал в тысяче футов под ней — в тени горы он казался другой, более мелкой вершиной. Она ясно различала четыре башни города — две были встроены в стену, самая высокая пронзает тучи железным шпилем. До них еще несколько часов пути, и спускаться надо осторожно.

Положив руку на взбухший живот, Тарисса заставила себя улыбнуться. Подумаешь невидаль — буря!

Щебень, птичьи кости и обломанные ветки хрустели под ногами. Идти было трудно, а удерживать равновесие на крутом склоне — еще труднее. Приходилось то и дело обходить обрывы и трещины. Становилось все холоднее. Только сейчас Тарисса заметила, что изо рта у нее идет пар. Левую перчатку она потеряла где-то по ту сторону горы. Тарисса сняла правую, вывернула ее наизнанку и надела на левую руку, чтобы согреть закоченевшие пальцы.

Поваленные деревья загораживали тропу — гладкие, точно отполированные. Ухватившись, чтобы не упасть, за черную окаменелую ветку, Тарисса на миг остановилась, и вдруг ее пронзила боль внизу живота. Что-то там сместилось, и по ногам потекла влага. Кольнуло поясницу, и тошнота подступила к горлу. Тарисса закрыла глаза и на этот раз не высказала никаких пожеланий.

Когда она наконец перелезла через упавшее дерево, повалил мокрый снег. Перчатка стала клейкой от смолы, и к ней прилипли сосновые иголки. Щебень шелестел по скользкому граниту, трещали сухие шишки. Несмотря на холод, Тариссу бросило в пот. Боль грызла спину, а низ живота начал ритмично сокращаться — не замечать этого было уже невозможно при всем желании.

Нет. Нет. НЕТ. Ей еще не пора. Еще две недели — никак не меньше. Она должна добраться до города, найти пристанище. У нее даже деньги есть — хватит и на комнату, и на повитуху.

Найдя проход между скал, Тарисса прибавила шагу. Одинокий ворон, черный и блестящий, как подгоревшая печенка, смотрел на нее с кривой верхушки чернокаменной сосны. Какой, должно быть, смешной она ему кажется: пузатая, взлохмаченная, торопливо ковыляющая вниз по склону. Скорчив гримасу, Тарисса отвернулась — ей не хотелось смотреть на ворона.

Схватки участились, и Тарисса обнаружила, что, если двигаться, их легче переносить. Главное — не останавливаться, на ходу можно считать секунды и думать.

Из расщелин поднимался туман, снег бил в лицо, норовил забраться под плащ. Тучи неотступно следовали за Тариссой. Она шла, поддерживая живот рукой в перчатке. Жидкость, текущая по ногам, подсохла и теперь на каждом шагу склеивала ляжки. Ее бросило в жар, нос и щеки пылали.

Быстрее. Нужно идти быстрее.

Высмотрев ровный участок тропы, Тарисса свернула вправо. Юбка зацепилась за колючий куст, и Тарисса нетерпеливо рванула ее. Ворон поднялся в воздух. Его черные крылья на сильном ветру щелкали, точно зубы.

Еще шаг — и щебень пополз из-под ног. Тарисса почувствовала, что падает, и замахала руками в поисках опоры. Туман полз по земле, и ей подворачивались только неустойчивые камни да ломкие ветки. Ее швырнуло на скалу, и плечо прошила боль. Шишки и гравий сыпались на голову. Голой рукой она вцепилась в клок волчьей травы, но тело продолжало скользить вниз, и трава, вырванная с корнем, осталась в кулаке.

Тарисса ударилась бедром о глыбу гранита, ободрала колено. Снег хлестал в раскрытый рот, забивая крик.

Когда она очнулась, боль прошла — только какая-то дымка между ней и окружающим миром. Над ней, сколько хватал глаз, высилась стена отполированного, гладкого, как кость, известняка. Она добралась-таки до города с железным шпилем.

В нижней части тела что-то пульсировало. Она не сразу сообразила, что это работает ее чрево, выталкивая наружу ребенка. Тарисса ощутила вдруг острую тоску по людям, от которых сбежала. Уход из дома был ошибкой.

Карр!

Тарисса попыталась повернуть голову, и боль горячей иглой пронзила шею. Она лишилась чувств, а когда снова пришла в себя, ворон сидел на камне перед ней, без всякой жалости глядя на нее черными с золотом глазами. Он покачивал головой и топтался на месте, переставляя желтые чешуйчатые когти в гибельном танце. Закончив свою пляску, он цокнул, словно мать, успокаивающая дитя, взвился в пургу, и холодные вихри унесли его прочь.

Тело Тариссы продолжало сокращаться.

Она точно плыла куда-то, чувствуя неодолимую усталость. Только бы найти дорогу в этом тумане... только бы ее глаза хоть что-нибудь видели.

Когда ее веки сомкнулись в последний раз и ребра выжали из легких воздух, она увидела чьи-то ноги в сапогах, идущие к ней. Снежинки таяли на черной, смазанной дегтем коже.

Ему поставили пиявки — кольцами, по шесть в ряд. Один человек отскреб дочиста его тело, покрытое коркой из пота и грязи, с помощью оленьего сала и кедровой щепки, другой, в толстых перчатках из бычьей кожи, двигался следом с железными щипцами и сосновым ведерком.

Человек, забывший собственное имя, напрягся в своих путах. Толстая веревка охватывала его шею, руки у плеч, запястья, бедра и лодыжки, позволяя дергаться, дышать и моргать — ничего более.

Пиявок он почти не чувствовал. Одна присосалась к складке между бедром и промежностью, и безымянный на миг оцепенел. Тогда Пиявочник достал из холщовой сумки у себя на шее щепотку белого порошка — соль — и посыпал пиявку. Она отвалилась, и человек посадил другую, повыше.

Сделав это, Пиявочник снял перчатки и сказал что-то Подручному. Тот отошел в дальний угол и вернулся с подносом и лампой из мыльного камня. В ней светился красный огонек, подогревая расположенный вверху тигель. Увидев огонь, безымянный напрягся так, что веревка на запястьях врезалась в кожу. Огонь — вот все, что осталось в его памяти. Он ненавидел огонь и боялся его, но в то же время нуждался в нем. Говорят, что близкое знакомство порождает презрение, но безымянный знал, что это не все: знакомство рождает также и зависимость.

Завороженный танцем огня, он не заметил жгута из пакли в кулаке Пиявочника. Руки Подручного откинули его волосы и плотно прижали голову к скамье. Горячий фитиль, смоченный воском, вошел в левое ухо. Его конопатили, как потрепанный штормом корабль. Правое ухо тоже заткнули, и Подручный раскрыл безымянному рот, а Пиявочник вогнал в глотку третью затычку. Подступила рвота, но Пиявочник положил одну большую руку на грудь безымянному, а другую на живот и нажал. Мускулы расслабились, и позыв прошел.

Подручный продолжал держать рот безымянного открытым. Пиявочник, чьи руки отбрасывали на стену когтистые тени, занялся тем, что было на подносе. Когда он повернулся обратно, между его большими пальцами была распялена жильная нить. Подручный раздвинул челюсти еще шире, и безымянный почувствовал во рту толстые пальцы, отдающие мочой, солью и водой, где плавали пиявки. Пиявочник отжал язык вниз и обмотал нижние зубы жилой, закрепив его там.

В груди у безымянного зашевелился страх. Возможно, не только огонь мог причинить ему вред.

— Готово, — сказал Пиявочник, отступив назад.

— А воск? — прошелестел из мрака у двери третий голос — голос Отдающего Приказы. — Глаза тоже надо залепить.

— Воск слишком горяч — он ослепнет, если сделать это сейчас.

— Заклеивай.

Пламя в лампе заколебалось, когда Подручный снял с нее тигель. Безымянный почуял дым — это плавились заключенные в воске примеси. Ожог ошеломил его. После всего пережитого и перенесенного им он думал, что уже не способен чувствовать боль. Но он заблуждался. В последующие часы, когда Пиявочник молотом дробил ему кости одну за другой, а Подручный старательно растягивал переломы, когда его внутренние органы пронзались длинными и тонкими иглами, затрагивающими лишь нужные участки в сердце и легких, оставляя нетронутой окружающую ткань, он стал понимать, что боль — и способность чувствовать ее — покидают человека последними.

Когда Отдающий Приказы подошел и стал произносить слова заклятия, древнее, чем город, в котором они находились, безымянному сделалось все равно. Он вернулся мыслями к пламени — это по крайней мере была знакомая боль.

1

ПУСТЫЕ ЗЕМЛИ

Райф Севранс прицелился и «позвал» зайца к себе. Мир вокруг расплылся, стал нечетким, словно камень, канувший на дно озера, и в следующую долю мгновения Райф почувствовал сердце зверька. Краски, звуки и запахи исчезли — остался только сгусток крови в заячьей груди и трепет его сердца. Райф медленно и решительно отвел лук в сторону. Стрела расколола морозный воздух, как вымолвленное слово. Железный наконечник просвистел мимо зайца, и тот шмыгнул в заросли черной осоки.

— Давай еще раз, — сказал Дрей. — Сейчас ты нарочно промахнулся.

Райф опустил лук и посмотрел на старшего брата. Лицо Дрея полускрывал лисий мех, но твердая линия рта была видна хорошо. Райф помолчал, подыскивая возражения, потом пожал плечами и снова стал в позицию. Дрея не проведешь.

Поглаживая пальцами гладкий рог лука, Райф оглядел продуваемую ветром тундру. Проталины уже затянуло толстым льдом, а иней на жесткой траве под ногами у Райфа нарастал столь же неотвратимо, как плесень на вчерашнем хлебе. Деревьев было мало: на этой скудной почве росли только скрюченные от ветра чернокаменные сосны и карликовые лиственницы. Прямо впереди лежал мелкий овражек, заваленный камнями и поросший кустарником, жестким, как лосиные рога. Райф опустил взгляд чуть пониже, на плотный бурый лишайник вокруг кучи мокрых камней. Соленый лизунец не замерз даже в это холодное утро.

Еще один полярный заяц высунул голову из-за валуна. Он прислушивался, раздув щеки и насторожив уши. Лизунец манил его к себе. Животные со всей округи сходились сюда, к орошаемым солью камням. Тем говорил, что она сочится из подземного источника.

Райф поднял лук, достал стрелу из колчана на поясе. Одним плавным движением он наложил ее и оттянул тетиву к груди. Заяц повернул голову, уставившись темными глазами прямо на Райфа, но опоздал. Райф уже поймал на прицел его сердце, поцеловал тетиву и пустил стрелу. С тихим свистом прорезав туман, стрела пробила зайцу грудь. Если заяц и успел издать какой-то звук, Райф его не услышал. Сила удара отшвырнула зверька в соленый родник.

— У тебя уже третий, а у меня ни одного, — беззлобно произнес Дрей.

Райф притворился, что осматривает лук.

— Давай постреляем в цель. Зайцы все равно уж больше не покажутся, раз ты сбил этого в лизунец. Надо было выбрать стрелу, где наконечник поменьше. Твоя задача — убить зайца, а не потрошить его.

Райф вскинул глаза. Дрей усмехался, и он с облегчением ухмыльнулся в ответ. Дрей был на два года старше его и делал лучше все, что полагается делать старшему брату. Вплоть до этой зимы он и стрелял лучше — гораздо лучше.

Райф заткнул лук за пояс и побежал к овражку. Тем никогда не разрешал им стрелять просто так, для забавы, — зайцев следовало отнести в лагерь, ободрать и зажарить. Шкурки принадлежали Райфу. Еще немного — и он наберет на шубку для Эффи. Не то чтобы ей так уж нужна эта шубка. Она единственная из восьмилеток клана Черный Град, кто не любит валяться в снегу. Райф, нахмурясь, высвободил стрелу из тонких ребрышек зайца. Не поломать бы — ветки, достаточно прямые для изготовления стрел, в тундре встречаются редко.

Засунув добычу в сумку, Райф посмотрел на солнце. Скоро полдень. Далеко на севере уходили к востоку снеговые тучи, темные, точно дым костра. Райф вздрогнул. Там, на севере, лежит Великая Глушь. Тем говорит, что если буря начинается не в Глуши, то уж точно над ней разразится.

— Эй, усатый! Тащи сюда лук — будем дрова колоть. — Дрей пустил камешек через камни и лиственницы так ловко, что тот лег прямо у ног Райфа. — Или боишься, что твоя удача вся вышла?

Рука Райфа почти помимо воли потянулась к подбородку. Колючий, как промерзлая сосновая шишка. Он и впрямь усатый — не поспоришь.

— Размечай мишень, Севранс-кабысдох, и я покажу тебе, как надо стрелять, вот только перетяну свой лук для деревяшки.

Даже за сто шагов Райф увидел, как у Дрея отвисла челюсть. «Перетяну свой лук для деревяшки», — именно так сказал бы заправский мастер-лучник. Райф едва удержался от смеха, Дрей же, не принимая всерьез оскорбления и похвальбы, надергал травы и натер ею ствол убитой морозом сосны, изобразив корявый мокрый круг.

Он стрелял первым. Отойдя на сто пятьдесят шагов, он поднял лук на вытянутой руке. Лук Дрея был сделан из тиса, срубленного зимой и сушившегося полных два года, и снабжен насечками, смягчающими отдачу. Райф завидовал брату. Его собственный лук был общим для всего клана, и им пользовались все, кто имел подходящую тетиву.

Дрей тщательно, не спеша, прицелился. Лук он держал твердо, не колебля, и сила позволяла ему оттягивать тетиву, сколько выдерживали голые пальцы на морозе. Как раз когда Райф собрался воскликнуть: «Да стреляй же», Дрей отпустил тетиву, и стрела с глухим «чвак» вошла прямо в середину зеленого круга. Дрей без улыбки мотнул головой в сторону брата.

Райф уже выбрал стрелу. Древко первой еще дрожало в стволе, когда он прицелился. Сосна давно высохла и в отличие от зайца не откликнулась на его «зов». Пульс Райфа не участился, и позади глаз не возникла тупая боль, а во рту не появился вкус металла. Мишень оставалась мишенью — ничего больше. Разочарованный Райф стал искать линию, ведущую к ней. Не видя ничего, кроме дерева, он отпустил тетиву и сразу понял, что выстрелил неудачно. Он сжимал натяжной крючок слишком крепко и кончиками пальцев задел тетиву при отпуске. Лук отскочил назад, и плечо у Райфа заныло. Стрела вонзилась в ствол на добрых две ладони ниже цели.

— Еще раз, — холодно произнес Дрей.

Райф потер плечо и выбрал вторую стрелу. На счастье, он приложил ее оперение к вороньему клюву, который носил на шее. Второй выстрел был лучше, но все-таки на палец не попал в середину. Райф посмотрел на брата — очередь была за Дреем.

— Еще, — повел луком тот.

— Нет. Теперь твой черед.

— Ты оба раза промахивался нарочно. Стреляй.

— Ничего не нарочно. Я...

— Нельзя убить трех зайцев на бегу выстрелом в сердце, а потом промахнуться по мишени шириной с человеческую грудь. — Дрей откинул лисий капюшон, открыв потемневшие глаза, и сплюнул сгусток черной жвачки. — Я не нуждаюсь в твоем милосердии. Либо стреляй честно, либо вообще не стреляй.

Райф понял, что слова тут не помогут. Дрею Севрансу восемнадцать, и он новик клана. Прошедшим летом он стал вплетать в волосы полоски черной кожи и вдел в ухо серебряную серьгу. Прошлой ночью, когда Дагро Черный Град выжег все примеси из старой солодовой браги и обмакнул свою серьгу в оставшийся чистый спирт, Дрей сделал то же самое. Все взрослые проделали это. Металл, соприкасаясь с кожей на морозе, может вызвать обморожение. И нет в клане человека, которому не доводилось бы видеть черные участки обмороженной плоти... Всегда найдутся охотники рассказать о том, как у Джона Марро отмерз член. Дхуниты застали его, когда он облегчался в кустах, а когда они уехали и он смог наконец подняться с мерзлой земли, его мужское естество превратилось в кусок мороженого мяса. Говорят, он ничего не чувствовал, пока его не доставили в круглый дом и его тело не начало отогреваться. В ту ночь его крики не давали спать всему клану.

Райф провел рукой по тетиве, прогревая воск. Если для того, чтобы доказать Дрею, что он не плутует, нужен третий выстрел, то он выстрелит. Драться ему совсем не хотелось.

Он снова попытался позвать к себе мертвое дерево, найти черту, которая соединила бы стрелу с сердцем сосны. Дерево, хоть и погибло десять охотничьих сезонов назад, все-таки стоит и не валится. Хвоя с нее осыпалась, но в стволе осталась смола, и мерзлота Пустых Земель не дает завестись гнили. Тем говорит, что в Великой Глуши деревья остаются целыми сотни, а то и тысячи лет.

Мгновения шли. Райф целиком сосредоточился на мишени. Чем дольше он целился, тем более мертвым казалось ему дерево. Чего-то в нем недоставало. Не то что в зайцах — их тепло Райф чувствовал между глаз. Представляя себе, как пульсирует горячая кровь в их сердцах, он видел линию, соединяющую стрелу с сердцем, так же ясно, как собака видит свой поводок. Райф постепенно начинал понимать, что эта линия означает смерть.

В конце концов он отчаялся найти истинное сердце сосны и сосредоточился вместо этого на видимом сердце. Наведя прицел на оперение торчащей в мишени стрелы Дрея, он выстрелил.

В тот миг, когда он отпустил тетиву, где-то высоко каркнул ворон, и время будто раскололось. Ледяной палец прошелся у Райфа по хребту. В глазах помутилось, и рот наполнился слюной — густой, горячей, имеющей вкус металла. Качнувшись назад, Райф выронил лук, и тот ударился о землю одним концом. Стрела попала в дерево на вершок от стрелы Дрея, но Райфу было уже все равно. Черные мушки плясали у него перед глазами, точно копоть костра.

— Райф! Райф!

Сильные руки Дрея обхватили его за плечи. От брата пахло говяжьим клеем, дубленой кожей, лошадьми и потом. Подняв голову, Райф встретился с карими глазами Дрея. Брат смотрел с тревогой. Его замечательный лук валялся на земле.

— Сядь-ка. — Дрей, не дожидаясь ответа, опустил брата наземь. Мерзлая почва обжигала тело сквозь лосиные штаны. Райф, отвернувшись, сплюнул отдающую металлом слюну. Глаза щипало, боль в голове вызывала тошноту. Райф крепко-накрепко стиснул зубы.

Время шло. Дрей молча держал брата. Райфа, несмотря ни на что, подмывало улыбнуться. Вот так же Дрей стиснул его, когда он упал с лисьей сосны третьегодичной весной. При падении он отделался переломом лодыжки, а медвежьи объятия стоили ему двух сломанных ребер.

Как ни странно, это воспоминание оказало на Райфа успокаивающее действие, и голова стала понемногу проходить. Муть в глазах усилилась и вдруг прояснилась, а чувство чего-то плохого окрепло. Крутанувшись в руках брата, Райф посмотрел в сторону лагеря. Запах металла стоял вокруг — густой, как дым из салотопенных ям.

Дрей проследил за его взглядом.

— Что случилось? — В голосе брата слышалась тревога.

— Разве ты не чувствуешь?

Дрей мотнул головой.

Лагерь находился в пяти лигах к югу и отсюда не просматривался, укрытый в чаше долины. Райф видел только быстро темнеющее небо, низкие холмы и каменистые плоскогорья Пустых Земель. Однако он чувствовал что-то, чего нельзя выразить словами, — так бывало с ним, когда он просыпался в кромешной тьме от страшного сна или в тот день, когда Тем запер его в молельне вместе с телом матери. В ту пору ему было восемь, достаточно, чтобы воздать почести покойнице. Темную молельню наполнял дым, и выдолбленная липовая колода, в которой лежала мать, пахла сырой землей и гнилью. Изнутри колоду натерли серой, чтобы отогнать от умершей насекомых и стервятников, когда ее вынесут наружу.

Вот так же пахло и теперь. Металлом, серой и смертью. Вырываясь из рук Дрея, Райф крикнул:

— Мы должны вернуться.

Дрей отпустил его и встал сам. Вынув собачьи рукавицы из-за пояса, он натянул их.

— Зачем?

Райф потряс головой. Боль и тошнота прошли, но их заменило нечто другое — сильный, вызывающий дрожь страх.

— Лагерь.

Дрей кивнул и собрался что-то сказать, но передумал. Протянув Райфу руку, он поднял его с земли одним рывком. Пока Райф отряхивал со штанов снег, Дрей поднял оба лука и стал выдергивать стрелы из сухой сосны. Когда он отошел от дерева, Райф заметил, что хвосты стрел, зажатые у брата в кулаке, дрожат, и этот признак страха встревожил его больше всего остального. Дрей старше его на два года и никогда ничего не боялся.

Они покинули лагерь перед рассветом, когда угли костра еще не остыли. Никто, кроме Тема, не знал, что они ушли. Это была их последняя возможность настрелять дичи до того, как свернуть лагерь и вернуться зимовать в круглый дом. Ночью Тем предупредил их, что одним в тундру ходить опасно, хотя и знал, что никакие его слова на них не подействуют.

— Сыны мои, — сказал он, качая большой седеющей головой, — лучше уж выбирать клещей у собаки, чем говорить вам, что следует делать, а что нет. Там по крайней мере есть надежда к концу дня очистить животину на совесть. — Тем хмурился, говоря это, и кожа у него над бровями собиралась в складки, но глаза каждый раз выдавали его.

Утром, приподняв входную шкуру их чума, Райф увидел у теплого камня небольшой сверток — еду для охотников. Тем уложил туда двух копченых куропаток, крутые яйца и столько полосок вяленой баранины, что ими можно было заделать дыру с лося величиной. Все, чтобы его сыновья не проголодались во время охоты, идти на которую он им строго-настрого запретил.

Райф улыбнулся. Тем Севранс хорошо знал своих сыновей.

— Надень рукавицы, — сказал ему Дрей, исполняя обязанности старшего брата. — И капюшон подними. Холодает.

Райф повиновался. Собственные руки при надевании рукавиц показались ему большими и неуклюжими. Дрей прав: похолодало. Дрожь снова прошла по спине, и Райф передернул плечами.

— Пошли. — Медлительность Дрея начинала его раздражать. Надо скорей вернуться в лагерь — там что-то неладно.

Тем неоднократно предупреждал их, что нельзя тратить все свои силы, передвигаясь бегом на морозе, но Райф не мог остановиться. Он все время отплевывался, но металлический вкус во рту не проходил. В воздухе дурно пахло, и казалось, что тучи над головой стали еще ниже и темнее. На юге тянулся ряд голых безликих холмов, а к западу от них находился Прибрежный Кряж. Тем говорил, что это из-за него в Пустых Землях и в Глуши так сухо: Кряж выдаивает каждую каплю влаги, встав на пути бурь.

Три зайца, подстреленных Райфом, прыгали у него в котомке. Райфу было противно их тепло, противен запах убоины. У Старого Лебяжьего озера он сорвал сумку с пояса и зашвырнул в черную воду. Озеро еще не успело замерзнуть. Его питает река — морозы должны простоять не меньше недели, чтобы его проточные воды сковали льды. Когда сумка Райфа плюхнулась в воду, на ней закачались масляные пятна и клочья лосиной шерсти.

Дрей выругался. Райф не расслышал его слов, но догадался, что брат недоволен.

Дальше к югу местность стала меняться. Деревья становились прямее и выше и росли гуще. Пятна лишайника сменились высокой травой, кустарником и осокой. Лошади и дикие звери протоптали тропы на тронутой морозом листве под ногами, в подлеске перепархивали жирные перепелки.

Райф всего этого почти не замечал. Так близко от лагеря они уже должны были увидеть дым, услышать лязг металла, голоса и смех. И приемный сын Дагро Черного Града Мейс, уж верно, выехал бы им навстречу на своем приземистом коньке.

Дрей снова выругался — тихо, почти про себя. Райф с трудом подавил желание оглянуться на брата. Его пугало то, что им предстояло увидеть.

Дрей, отменно владеющий луком и боевым молотом, опередил Райфа на склоне к лагерю. Райф поднажал, сжав кулаки и выпятив подбородок. Он не хотел терять брата из виду, не хотел, чтобы Дрей вступил один в жилой круг.

Страх сдавливал его, как сохнущая шкура, стискивал кожу и нутро. В лагере оставалось тринадцать мужчин: Дагро Черный Град со своим сыном Мейсом; Тем; Чед и Джорри Шенк; Мэллон Клейхорн и его сын Дарри, прозванный Полумачтой...

Райф потряс головой. Тринадцать человек на Пустых Землях вдруг показались ему очень легкой добычей для кого угодно: дхунитов, бладдийцев или Увечных... И для суллов, которые тоже рыщут здесь.

Внизу уже виднелись темные, потрепанные непогодой чумы. Все тихо — ни лошадей, ни собак. В середине черной дырой зияло кострище. Входные шкуры чумов хлопали на ветру, как знамена в конце сражения. Бегущий впереди Дрей остановился и подождал Райфа. Он дышал тяжело и часто, выпуская воздух струйками белого пара, и не оглядывался на брата.

— Достань оружие, — прошипел он.

Райф уже достал, но теперь провел полумечом по кожаным ножнам, делая вид, что вынимает его. Дрей, услышав этот звук, двинулся вперед.

Первым делом они наткнулись на труп Джорри Шенка. Он лежал в канаве-кормушке рядом с коновязью. Дрею пришлось перевернуть тело, чтобы обнаружить смертельную рану. Рану в сердце, с кулак величиной, нанес длинный меч, и крови почему-то было совсем мало.

— Может быть, кровь замерзла, когда вытекла, — промолвил Дрей, положив мертвого обратно. Это прозвучало как молитва.

— Он даже оружие не успел вынуть. Смотри. — Райф сам удивился, что говорит так спокойно.

Дрей, кивнув, стиснул плечо Джорри и встал.

— Лошадиные следы — видишь? — Райф ковырнул ногой землю у первого загона. Легче было сосредоточиться на том, что он видел здесь, в лагере, чем заняться потрепанным, чиненым-перечиненым чумом Тема Севранса. — Это не черноградские кони.

— Подковы с желобком. Бладдийские.

Такими же пользовались в других кланах и даже в некоторых городах, но Райф не стал противоречить брату. Клан Бладд рос как на дрожжах, и нарушения границ вкупе с угоном скота в последнее время участились. У Вайло Бладда было семеро сыновей, и поговаривали, что он каждому хочет дать собственный клан. Мейс Черный Град утверждал, что Вайло убивает и ест своих собак, даже когда у него над очагом жарится на вертеле лосятина и медвежатина.

Райф этому не верил — поедание собственных собак почиталось в кланах чем-то вроде людоедства и могло быть оправдано только голодом в условиях снегового плена — но другие, в том числе и Дрей, верили. Мейс Черный Град был тремя годами старше Дрея, и когда он говорил, Дрей его слушал.

Войдя в круг жилья, братья замедлили шаг. Мертвые собаки валялись повсюду — слюна замерзла на притупленных клыках, шкуры обледенели, морозный ветер пригладил взъерошенную шерсть. Остановившиеся желтые глаза смотрели с серых морд. Крови и здесь было очень мало.

Райф везде чуял едкий запах металла. Воздух вокруг лагеря стал какой-то другой, но Райф не находил слов, чтобы объяснить эту разницу. Воздух напоминал ему медленно густеющую воду Старого Лебяжьего озера. Что-то заставило воздух сгуститься — что-то не менее сильное, чем зима.

— Райф! Сюда!

Дрей опустился на колени около кострища. Над ямой, как обычно, висели на еловых кольях котелки и сохнущие шкуры, а рядом лежали приготовленные дрова. Райф видел даже частично разделанную тушу черного медведя, которого Дагро добыл вчера на заросшем осокой восточном лугу. Медвежья шкура, предмет его гордости, сушилась на ближней распялке. Дагро собирался подарить ее своей жене Рейне по возвращении в круглый дом.

Но Дагро Черный Град, вождь клана, никогда уже не вернется домой.

Дрей стоял на коленях возле его замерзшего тела. Дагро нанесли сзади мощный удар широким мечом. На его руках и на тесаке, зажатом в ладони, запеклась кровь. Это была не его кровь и не того, кто на него напал, а медведя; Дагро, должно быть, заканчивал разделку туши, когда на него бросились сзади.

Райф перевел дыхание и опустился рядом с братом. В горле стоял комок. Дагро Черный Град, сам похожий на медведя, смотрел на него, и в этом взгляде не было покоя — в глазах вождя застыла ярость. Обледеневшие борода и усы обрамляли гневно сжатые губы. Райф возблагодарил Каменных Богов за то, что его брат не любит попусту трепать языком. Они молча стояли на коленях, плечом к плечу, воздавая должное человеку, который правил кланом Черный Град двадцать девять лет, любимый и почитаемый всеми.

«Он честный человек, — сказал Тем о вожде в одно из тех редких мгновений, когда ему приходила охота поговорить о чем-то, помимо охоты и собак. — Невелика вроде бы похвала — многие в клане на моем месте превознесли бы Дагро до небес, но честность изо дня в день сохранять труднее всего. Вождю иногда приходится выступать против своих присяжных братьев и родичей, а это нелегко».

Это высказывание — одно из самых длинных, слышанных Райфом от отца.

— Тут что-то не так, Райф, — сказал, поднимаясь, Дрей, и Райф его понял. Верно — не так.

— Здесь побывали конные с длинными мечами — они увели с собой клановых лошадей и перебили собак. Лагерь стоит на открытом месте, предутренний караул нес Мейс Черный Град: конный отряд никак не мог остаться незамеченным. Всадники производят много шума, особенно здесь, на Пустых Землях, где промерзлая тундра откликается на все, что движется по ней. И почему нет крови?

Райф откинул капюшон и пригладил свои темные волосы, не сняв рукавицы. Дрей направился к их чуму. Райфу хотелось отозвать его, предложить посмотреть в других чумах, у салотопенных ям, у ручья, на той стороне лагеря — лишь бы не там. Дрей, точно мысли брата передались ему, обернулся и поманил младшего рукой. Боль двумя иглами кольнула глаза Райфа изнутри. Дрей всегда его ждет.

Сыновья Тема Севранса вместе вошли в отцовский чум. Тело лежало всего в нескольких шагах от входа. Тем, как видно, собирался выйти, когда меч раздробил ему грудину и ключицу, вогнав осколки костей в гортань, легкие и сердце. Он пал, схватившись за свой полумеч, но так и не успев обнажить его, как и Джорри Шенк.

— Опять широкий клинок. — Голос Дрея сорвался, но он справился с собой и добавил: — Любимое оружие Бладда.

Райф ничего не ответил. Все его силы уходили на то, чтобы просто смотреть на отца. В груди вдруг обнаружилось очень много пустого места. Тем казался не таким застывшим, как другие, и Райф, сняв правую рукавицу, наклонился и потрогал его щеку. Холодная мертвая плоть. Не замерзшая, но холодная, отсутствующая.

Райф отпрянул, как будто, наоборот, обжегся, и потер руку о штаны, точно пытаясь избавиться от чего-то прилипшего к ней.

Тема больше нет.

Он ушел.

Не дожидаясь Дрея, Райф быстро вышел в густеющий сумрак. Сердце колотилось бешено и неровно, и помочь ему можно было только одним — действием.

Когда Дрей нашел его четверть часа спустя, Райф заголил правую руку по плечо, и из трех порезов на ней струилась кровь. Дрей тут же вспорол собственный рукав и присоединился к брату, обходившему мертвых. Все они умерли, так и не обагрив своего оружия. Для кланника бесчестно погибнуть таким образом, поэтому Райф брал их клинки и прикладывал к своей руке, орошая собственной кровью. Это было единственное, что братья могли сделать для своего клана. Когда они вернутся в круглый дом и кто-нибудь спросит, как спрашивают всегда, достойно ли погибли охотники, Райф с Дреем смогут ответить: «Их оружие было обагрено кровью».