25

— Итак, ты взялся за книгу.

Алисия стояла в дверях библиотеки с бокалом фруктового пунша в руке.

Том резко обернулся.

— Алисия! Я не знал, что вы здесь!

Он встал, подошел, чтобы расцеловать ее в обе щеки. Такому приветствию она сама научила его, прежде чем отправить в Кембридж. Однако подобное приветствие подобает лишь ей одной.

— Вы останетесь здесь? — спросил он.

Она качнула головой.

— Нет, в гостинице «Колокол». Теперь я никогда не останавливаюсь в этом доме. — Поставив бокал на полку, Алисия повернулась к нему.

— Что с тобой происходит, Том? Ты выглядишь ужасно.

Тревога, слышавшаяся в ее голосе, разоружила его. Интерес к собственной персоне всегда льстил Тому.

— Я… плохо сплю. Как-то не получается в этом доме.

— Только не рассказывай мне, что и ты оказался жертвой этого фокуса с тремя ночами. — Она передернула плечами, будто отмахивалась от пустяка. — Менее всего я жду этого от тебя.

Он в смущении глотнул.

— Это… словом, не мне решать. Просто так случилось.

Недолго помолчав, Алисия посмотрела на него.

— И теперь ты живешь в коттедже садовника вместе с наемной прислугой, — сказала она наконец.

Том улыбнулся, радуясь тому, что тема переменилась.

— Бирну не платят за его работу.

— Но ты умудрился не попасть в рабочие списки Рут. — Разговаривая, она приближалась к столу и, наконец остановившись, положила руку на стопку листов, но не взяла ни одного. Только спросила: — Это твоя рукопись, Том? Ну, как здесь пишется?

Он покраснел. Как сказать ей об этом? В памяти возникли кое-какие колоритные сценки. Ведь это ее семья и ее бывший муж.

— Получается… — неуверенно начал он. — Нечто вроде семейной саги.

— Женское чтение? Едва ли. — Ее проницательные глаза не оставляли его лица. Том с неловким чувством подумал, что Алисия умеет читать его мысли. Почему она всегда держит его на грани? Почему ей всегда нравится дразнить и конфузить его?

— Рут говорила, что ты расспрашивал ее о Банньерах. Неужели ты нашел плодотворный сюжет? Или ты пытаешься, как я предполагала, основываться на реальных фактах?

— Боже мой, нет! — Это следовало отрицать. — Не совсем. Я пользуюсь хронологией семьи в качестве основы. Ну о том, как Родерик и Элизабет росли вместе, о тем, почему его лишили наследства…

— Да, та самая старая история. А я не находила ее достаточно яркой для литературных целей. Мерзкий маленький инцидент, раздутый вне всяких пропорций.

Так что же произошло здесь по ее мнению?

— Расскажите мне об этом, — предложил он. — Все что вы знаете.

Она опустилась в кожаное кресло на другой стороне стола.

— Нет, давай сперва выслушаем твою версию. Тепленькую, прямо из-под пера.

— Вы хотите прочесть? — Он поворошил стопку листов на столе и разделил ее пополам. В первой части не упоминалось о Питере Лайтоулере. Незачем раньше времени обращаться к этой проблеме.

— Благодарю. — Алисия достала сигареты из кармана жакета и зажгла одну.

Том оставил библиотеку, зная, что не сможет писать, пока она читает. Она уже читала его работы, и он знал, что может довериться ее суждению. В детстве он всегда писал ради нее, а потом она стала его наставницей.

Но на самом деле он хотел переговорить с Кейт и помириться с ней.

Том не сумел отыскать ее. Кейт не было в доме, и он не заметил ее из всех доступных ему окон. Наконец, он спросил у Рут; сидя на террасе, она вырывала сорняки из щелей между серыми камнями.

— Кейт? Она уехала в Тейдон, к подруге. Разве она вам не сказала? — Голос ее был добрым. — Она собиралась остаться там на обед.

Его как будто окатили ведром холодной воды. Неужели Кейт настаивает на своем? Неужели она действительно не понимает, почему он не может оставаться в доме?

— А где живет ее подруга, вы не знаете?

— Боюсь, что нет, Том. Она может отправиться к кому угодно. Кейт выросла здесь и знает всех в деревне. Она взяла велосипед. Можете искать по нему.

— Спасибо. — Он отвернулся от нее и направился через двор к конюшне, где держали велосипеды. Том не видел, как нахмурилась Рут, провожавшая его взглядом.

Ему незачем было ездить по деревне, Том знал, где искать ее. Он не сомневался, что обнаружит ее надежный горный велосипед прислоненным к стене георгианского дома, стоящего на краю лужайки.

Том постучал в дверь.

Она распахнулась.

— Хелло! — окликнул он, делая шаг внутрь. — Хелло! Кейт? Мистер Лайтоулер?

Но за дверью никого не было. Ответило ему только холодное эхо. Том поежился.

Он открыл дверь гостиной. Нет никого. Лишь ряды книг, скрывшие стены. Остальные комнаты на первом этаже также оставались пустыми.

Значит, они ушли вместе, подумал Том, и по его коже побежал холодок от мысли, что Кейт осталась наедине с Питером Лайтоулером. Том повернулся к входной двери, но, еще не оставив его, услыхал слабый шелест где-то наверху.

— Хелло! — окликнул он снова. — Есть там кто-нибудь?

Вновь шелест, дуновение ветра, перебирающего листья. Что-то непонятное, может быть, кошка? Или та странная женщина, дочь кухарки, о которой рассказывал Бирн? Словно сучья или ветви скребут о голые доски пола.

Том нахмурился. Вдруг его охватила тревога, и в ужасе он побежал вверх по лестнице, распахивая дверь за дверью, выкрикивая имя Кейт, наполняя им весь дом.

Ничего — ни ответа, ни звука.

В конце площадки обнаружилась еще одна лестница, узкая и тесная. Оттуда и доносился шорох…

Чердак был пуст. На задвижке фонаря висела сумка Кейт, покачивавшаяся в теплом воздухе. В ярости и отчаянии Том поймал ее руками.

И увидел обращенный к нему глаз. Линза большого телескопа смотрела прямо на него, поблескивая в солнечном свете.

И тут, наконец, он заметил их. Значит, они стояли здесь все время, невозмутимо ждали, пока он закричит, пока начнет бегать по дому, пока подымется на чердак.

Том видел их в лесу в тот день, когда приехал сюда. Грязью назвал он их тогда и не находил причин менять свою оценку.

— Кто вы? — неловко спросил он чуть дрогнувшим голосом.

Стоявшая слева женщина отделилась от группы… она казалась невероятно худой, почти скелетом, кожа обтянула изможденное лицо. Глаза — крошечные темные точки в кольце черной туши, под ногтями красные полоски, на ее черных лохмотьях пятна блестящей краски.

Женщина подошла ближе, и Том инстинктивно отодвинулся. Ум призывал его к бегству. Но остальные двое незаметно для него сошли с места и преградили ему путь к двери. Том не хотел даже видеть эту пару, не говоря уже о том, чтобы пробиваться мимо них к лестнице. Фонарь предлагал более привлекательный способ бегства.

— Где Кейт? Что вы сделали с ней?

— Она с твоим дедом, — проговорила ближайшая к нему женщина голосом хриплым и более громким, чем он ожидал. Она остановилась на расстоянии протянутой руки от него, и на Тома пахнуло кислой вонью ее тела, пробивающейся сквозь крепкий мускусный запах духов.

— Не с моим дедом, — ответил он автоматически, — Куда они ушли?

— Из дома, — сказала она спокойно. — Не беспокойся. Они вернутся прежде, чем стемнеет.

— Куда они отправились?

— В лес, куда ходят всегда. — Мужчина оторвался от стены и направился по голым доскам к Тому. — Почему бы тебе не присоединиться к ним? Я уверен, что мистер Лайтоулер будет восхищен новой встречей.

Том нахмурился.

— Кто вы? — спросил он снова. — Откуда вы знаете столько о Кейт?

— Разве ты еще не понял? — Рот мужчины скривился. — У тебя уже есть все ключи, ученый мальчишка. Я подарил тебе еще один бесплатно… не благодари, не за что. Трое — это компания, четверо — толпа…

Разъяренный этими играми, этими тайнами, Том ощутил внезапный гнев.

— Ради Христа, почему вы не можете сказать мне, кто вы?

И все же он не смел взглянуть на третью, притаившуюся у двери. Она ждала, скрывая в тени свое лицо.

Мужчина усмехался. И с болезненной уверенностью Том узнал пародию на черты Питера Лайтоулера: тот же шрам между ртом и глазом, то же ровное выражение глаз. Но когда незнакомец улыбнулся, губы его растянулись, обнажая желто-зеленые зубы.

Том отступил назад, споткнулся о кресло. И обнаружил себя сидящим в нем.

Мужчина нагнулся к нему. Он говорил уверенным голосом старого друга, с рубленым устаревшим акцентом высших слоев общества.

— Тогда намекну тебе, парнишка. Мы к тебе настолько добры, готовы и молоком напоить как младенца. Вот что, плоть от моей плоти, слушай меня. Ищи в северных небесах огромный кольцевой замок. Вот тебе и ответ, вот и оправдание всему.

Протянув руку, он погладил волосы Тома, отводя их от вздрогнувшего лица. Мягкие сухие губы прикоснулись к коже на виске молодого человека.

— Запомни, — сказал старик. — Трое — это компания, четверо — толпа. И следи за звездами, следи за северным небосводом.

А потом они вдруг исчезли, все трое, и Том повалился вперед, приникнув к стволу телескопа, который, как он осознал позже, уже был направлен на северное небо.

Выбежав из дома, Том сел на велосипед и бросился в поместье, ярость затмевала рассудок. Он не заметил две фигуры, стоящие у дороги в тени деревьев: старика и хорошенькую девушку в алом платье.

Она держала его за руку, словно направляя. Или же он опирался на нее? Они проводили взглядом Тома, свирепо налегавшего на педали, удалявшегося от них в лес по аллее, а он даже не повернул головы к ним. Солнце, пронзавшее листву, освещало бесцветные волосы и иссохшую кожу старика.

Губы Тома побелели от раненой гордости. Все здесь играли им. Пользовались. Алисия, Кейт, это ужасное трио, и все остальные. Жуткие игры: куклы и маски, кошки и мышки, игра по ролям без текста.

Игры садистов.

— Кейт здесь? — Он ввалился в кухню.

Саймон и Алисия сидели за столом, мирно срезая стручки фасоли.

Саймон пристально посмотрел на него.

— В чем дело?

— Она пошла к этому сукину сыну, Лайтоулеру.

— Абсолютно точное описание, но ты, Том, ведешь себя неразумно. — Алисия опустила нож.

— Еще эти проклятые твари, мужик и две бабы… — Том отодвинул кресло от стола и рухнул в него. — Они сказали, что Кейт отправилась гулять с Лайтоулером в лес и я, мол, могу их там отыскать. Мне это не нравится, мне это совсем не нравится. Эти трое — отбросы общества… кем еще они могут оказаться… компания скверная…

Он ожидал от них недоверия, но только не презрения.

— Если ты так волнуешься за Кейт, то почему не отправился искать ее?

Алисия опустила нож и встала, вытирая руки о чайное полотенце.

— По-моему, ты достаточно вырос, чтобы не пугаться дешевой сценки, устроенной парой бродячих актеров.

— Что? В них нет ничего театрального, одна грязь, мерзость…

— А ты попрекаешь меня тем, что я пью, — сказал Саймон матери, игнорируя слова Тома.

Алисия снимала свой жакет с крючка у двери. Она посмотрела на него пренебрежительно, будто он сделал faux pas[44], воспользовался не той вилкой или допустил подобный промах.

— Я не пьян! — завопил Том, ударяя кулаком по столу. — Я просто хочу отыскать Кейт!

— Как трогательно! — проговорил Саймон. — Какая преданность!

— Скажи мне, Том, что именно тебе известно. Почему, по-твоему, она не может погостить у своего деда? — спросила Алисия.

— У своего деда? Нет, это не так, ты все перепутала; он родственник по вашей линии, ваш бывший муж, и не имеет ничего общего с Кейт или Рут.

— Ты так действительно думаешь? — Саймон резанул словно бритва.

— Заткнись, Саймон! — По лицу Алисии трудно было что-нибудь прочитать, но голос ее сделался яростным. — Почему ты не хочешь продолжать свою книгу, Том? — Она стояла у двери, взявшись за ручку. — Самое лучшее, что ты можешь сделать для Кейт, это написать свою книгу. В ней будут ответы на все вопросы, если у тебя хватит терпения. Однако, по-моему, материал нуждается в некоторой перекомпоновке. Ты не интересовался еще Джоном Дауни, мужем Элизабет?

— О чем вы говорите? Я не хочу слушать литературную критику, мне нужно найти Кейт!

— Тогда я предлагаю тебе выполнить рекомендацию слуг моего отца, его ручных актеров, — объявил Саймон. — Пройдись-ка по лесу. Идея мне кажется великолепной. Потом вернешься и вновь приступишь к своей книге или займешься чем-нибудь другим, и мы, как всегда, останемся втроем.

— Трое — это компания, а четверо — толпа! — Все еще крича, Том повернулся к Алисии. — Куда вы едете?

— В Эппинг. Мне надо распаковаться, — сказала Алисия, открывая дверь. — Прости, Саймон, но, похоже, тебе придется удовольствоваться обществом одной Рут.

— Здесь всегда есть садовник, — с горечью проговорил Саймон. — Добрый старый Физекерли Бирн. Он никогда не остается в поместье: дом не принимает его. Нет, тебе придется остаться, Том, хотя бы до возвращения Кейт. Приступай же к своему magnum opus[45]. Мы все на это рассчитываем.

— А когда она вернется? — Том был возбужден и расстроен.

— Не беспокойся о Кейт, она вполне способна позаботиться о себе. — Алисия закрывала дверь за собой. — Только лучше не говори об этом Рут, — добавила она задумчиво.

Том обернулся к пьяному Саймону.

— Что вы знаете обо всем этом? — Он пытался вести себя чуточку спокойнее. — Как это ваш отец может оказаться дедом Кейт?

— Все ходит по кругу, нас кружит небесный ангел, восторг греховного пола.

— Почему вы не отвечаете мне прямо? Что вы скрываете?

— Погляди. — Саймон указал в уголок комнаты. Там в тенях затаилась Лягушка-брехушка, и на мгновение свет сделал ее больше, окрасил рыжиной заката.

— Саймон, скажите мне. Я действительно ничего не понимаю! — Ему казалось, что он что-то разбивает.

— Ты знаком со звездами? Помнишь про астрономию?

— О Боже! И вы туда. Они — эти трое — советовали мне следить за северным небом.

— За Северной Короной. Это вращающийся замок Арианрод[46], мы кружим вокруг него, и никто не знает, как прекратить кружение… — Саймон все больше и больше сливал слова, и Том понял, насколько пьян сейчас его собеседник. — Он кружит и кружит, а за грехи отцов будет платить и третье поколение, только пусть будет четвертое; лучше звучит — за грехи предков, а не дедов или прадедов… Их, конечно, должно быть три, три поколения, три женщины, подобные добрым богиням, чтобы можно было сосчитать по пяти пальцам…

— Заткнитесь! Что это такое?

Саймон нагнулся над столом, обратив к Тому затуманенный взор.

— Это все есть в книгах, — сказал он. — И в том, что ты пишешь. Все приходит через слова, вдохновение поэтов… — Саймон встал и широким движением руки обвел вокруг открытой книги в бумажной обложке на подоконнике над раковиной, небольшой стопки возле телефона, кулинарных книг на полке у холодильника, журналов и газет, грудой наваленных у двери.

— Я хочу увидеть Кейт, я должен поговорить с ней. Почему она ушла с этим стариком?

— Похоже, ты малость опоздал с рождением. В подобном разгуле собственнического инстинкта я вижу нечто неандертальское. Ну, почему девушка не может съездить в гости к своему деду?

— Он не дед ей!

— Умненький маленький Том, если не он, тогда кто же? Спроси об этом себя. И по-моему, — проговорил Саймон неторопливо, — тебе пора приступить к распутыванию родословной. Книга не сложится, если ты не разберешься в ней.

26

Алисия ехала в Эппинг лесной дорогой, руки ее стискивали руль.

Боже, что я наделала? Что я затеяла, что станется с нами теперь? Что сделает Кейт?

Ничего, ответила она себе. Кейт отвергала эту мысль, Рут подавляла… Элла тоже отвергала ее. Алисию внезапно кольнуло острое сожаление: ведь Эллы больше нет, старой подруги, некому посмеяться в такой серьезной ситуации.

Элла всегда смеялась; она всегда осмеивала все, что Питер говорил и делал. В конце концов это не помогло ей, однако Алисия не могла не сожалеть об этих тонких шутках, об их колкости. Пит, звала она его за спиной. Старина Пит нынче не в настроении, лучше убраться с дороги…

Однако она не успела вовремя уйти с дороги. Да и разве могло быть иначе? Откуда она могла догадаться? Воспитанная в поместье двумя горькими любительницами тайн, Элизабет и Маргарет, она росла под их опекой и воспитывалась в невежестве. Более того, Элла выросла в невинности, каковую вовсе невозможно защитить.

Эллу послали в монастырь в Эппинге, там они и познакомились с Алисией. Девочки вскоре подружились, хотя сестры-монахини не поощряли близких отношений между воспитанницами. Сами монахини с их тривиальными и забавными правилами служили легкой мишенью для насмешек.

Алисия помнила, как они познакомились. Однажды в возрасте девяти лет она одела туфли из патентованной кожи. Сестра Анна возмутилась.

— Подобная обувь представляет собой искушение, — сказала она, опуская уголки рта. — Другие могут увидеть отражение того, что следует скрывать. Носить такие туфли неблагоразумно, они служат приглашением для слабовольных и сладострастных.

Алисия захихикала и обменялась взглядами с Эллой.

Они стали делить секреты и все прочее; носили одежду друг друга, читали дневники. Иногда Элла оставалась на ночь с Алисией в Эппинге. Естественно, это всегда совершалось с разрешения Элизабет. Она доверяла отцу Алисии, доктору Шоу, старинному другу. Мать Алисии нередко приезжала в поместье на чай — уж на кого-кого, а на Шоу Элизабет могла положиться.

Она была готова верить, что Алисия и ее семья позаботятся об Элле за пределами поместья.

Но Джеймс и Дорис Шоу были людьми деловыми, отдавшимися чрезвычайно активной общественной жизни. Они были людьми религиозными, играли в гольф и пели в местном церковном хоре. Они нечасто оказывались рядом. Практически за всем, что могло случиться с Эллой вне поместья, могла проследить только Алисия. Даже Джейми Уэзералл появился лишь потом, много позже, а больше никого не было.

Алисия и Элла встретили Питера Лайтоулера в теннисном клубе, и он постарался очаровать их. Он был таким забавным. Сложно признать это по прошествии столь долгого времени, однако Алисия до сих пор помнила, как он двигался… стремительную, изящную поступь. Он умел подражать людям, мог до смерти рассмешить их своими шутками и сатирами в потоке нелегального алкоголя и сигарет, всегда в изобилии текшего вокруг него. Им были приятны его шутки. Как и сам Питер Лайтоулер.

— Он заново переживает свою юность, — сказала рассудительно Элла. — Но почему бы нам не попользоваться им по возможности? Это ведь так забавно, правда?

И это было забавно. Невзирая на слова Эллы, Питер был все еще молод, когда они познакомились с ним. Той весной он перебрался в Красный дом, и девушки часто бывали у него в гостях. Он показывал им свое собрание картин, делал для них коктейли.

Алисия вздохнула. Питер всегда хорошо одевался, держал в порядке волосы, поддерживал стройную фигуру. Если не считать шрама, который лишь придавал ему, по словам Эллы, лихой вид, кожа его была гладкой и не имела морщин. Он понимал, как девушкам скучно на краю Эппингского леса. Им хотелось посещать ночные клубы и дансинги… У него были записи — граммофонные, так это тогда называлось, — и они плясали под Эллингтона, Теда Хита и Каунта Бейси. И Алисия вышла за него замуж.

Алисия ни в коей мере не одобряла отношений, которые завязались между Кейт и ее бывшим мужем, но теперь, во всяком случае, можно было не беспокоиться. Хотя Питер до сих пор не утратил стройности и волос, ему шел уже девятый десяток, лицо его покрылось морщинами. В Красном доме больше не будет танцулек. Сама идея казалась абсурдной.

Впрочем, других способностей не отымешь. Очарования, остроумия… Потом, Кейт никогда не знала отца.

Ох, и что же она наделала? Неужели Кейт встанет на сторону Питера, решит, что с ним обошлись жестоко, что Алисия и Рут заключили между собой некий феминистический заговор против старого и дряхлого человека?

Теперь еще книга Тома. Уж по крайней мере она продвигалась в соответствии с планами Алисии. «Пежо» потряхивало на лесной дороге, она обратилась мыслью к странным писаниям Тома.

В самом факте не было ничего нового: Алисия сама пережила подобное. Пережитое как раз и подсказало ей идею. Давным-давно, после смерти Эллы, едва став опекуншей новорожденной Рут и хозяйкой поместья, она пыталась писать в библиотеке дома. Алисия с трудом находила время для этого. С детьми ей помочь было некому: Маргарет умерла вскоре после рождения Рут. Питер уже не жил с ней. Она избегала его насколько возможно, хотя иногда ей приходилось оставлять детей в Красном доме (какая же это была ошибка!).

Она пыталась заниматься своей диссертацией в библиотеке.

Алисия выбрала безумную и немодную тему: фигуру Серридвен — Арианрод — Блодвидд, воспетую уэльскими бардами. Несколько лет спустя Роберт Грейвс выполнил куда более качественную работу, чем сумела состряпать она. В источниках она была ограничена и потому не подумала сравнить Арианрод с прочими проявлениями этой богини. Но и при всем этом ее диссертация получила собственную жизнь. Алисия обнаружила, что ее захватывают потоки слов, описывающих Арианрод как мстительную и страшную силу. Она подобрала литературу о кружке звезд, даже поискала на астрологической карте другие варианты местоположения таинственного замка. Северная Корона, решила Алисия и на этом остановилась.

Лишь недавно, когда смерть Эллы уже отошла в прошлое, она обнаружила в прессе среди всякой трепотни упоминание о том, что северное кольцо звезд содержит катастрофическую переменную, которая в последний раз вспыхивала весной 1905 года, как раз когда строили дом. Журналисты усматривали в этом лишь забавное совпадение. Алисия не обнаруживала склонности к гороскопам и предсказаниям. Информация эта осталась на задворках ее ума — на всякий случай.

И вот этим летом, перед концом века, накануне нового тысячелетия, Алисия поняла, что время пришло.

Яркая звезда освещала северные небеса в короткие ночные часы, тревожа и отвлекая. И Алисия была твердо убеждена (что ни в коей мере не связано с рассудком или логикой): в поместье должно что-то случиться. Она привыкла видеть в этом доме проявление вращающегося замка, но это была всего лишь фантазия, нечто такое, о чем она не хотела говорить с другими. Возбуждение поставило ее на грань срыва, однако ужаса Алисия не ощущала.

Она всегда была вне этого дома. Даже проживая в поместье, она ощущала себя чужой. Она любила Эллу, они были лучшими подругами, и хотя после случившейся трагедии казалось вполне нормальным, что Алисия должна воспитать Рут, дочь Эллы, она никогда не чувствовала себя непринужденно в поместье.

Нечего говорить о том, что ее взаимоотношения с Питером давно окончились. По завещанию Эллы, которое она написала, как только узнала о своей беременности, Алисия назначалась опекуншей ребенка, если что-либо случится с Джейми или с ней самой. Она не упоминала Питера Лайтоулера.

Глядя в прошлое, теперь казалось, что Элла, должно быть, предвидела недолговечность брака Алисии и Питера. Ну а ее дружба с Питером завершилась вскоре после того, как на сцене появился Джейми Уэзералл.

И теперь, сорок лет спустя, Алисия решила действовать. Она успела обнаружить, что Кейт подружилась с ее бывшим мужем. К тому же осталось очень немного времени до того, как поместье должно было перейти в новые руки.

Сперва Алисия не знала, что делать. Она ждала знака, события, способного вновь запустить знакомый сюжет. И почти сдалась, когда Том Крэбтри вдруг решил стать писателем.

Все это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

Алисия не теряла времени. Она действовала решительно и осторожно. Пригласила на ленч Кейт и случайным образом представила ее Тому.

Затаив дыхание, она слушала, как они прощупывают друг друга, пытаясь завязать разговор: читали ли вы это? А нравятся ли вам «Близнецы» Кокто?[47] Сходства оказалось достаточно, нашлись интригующие различия.

Счастье не отказало Алисии. Она надеялась, что Кейт понравится Тому, но вскоре их связало нечто более глубокое, чем простая симпатия. Это еще раз подтвердило, что время настало и теперь ей пора действовать.

— Ты по природе писатель, — сказала она Тому несколько недель спустя, когда их отношения с Кейт уже установились. — Твой ум использует правильные масштабы, видит сложности и взаимосвязи.

Она видела, как он проглотил новость, начиная приспосабливаться к роли писателя, и ей стало больно. С ее стороны это было нечестно. Возможно, из мальчика и мог выйти писатель, только она не усматривала пока никаких признаков дарования, выходящего за пределы обычных академических способностей. Быть может, однажды он действительно напишет нечто значительное, но сейчас дело было не в этом. Она просто хотела, чтобы Том засел в библиотеке поместья и начал писать там все, что ему придет в голову. Она не сомневалась в том, что получится нечто достойное внимания. Обычная манипуляция, ворожба, интрига — хобби Алисии.

В Кембридже она замечала, как глаза Тома просматривают каждую комнату, как выхватывают мелкие подробности, знаки, выдающие характер и настроение. Она знала, что он носит с собой записные книжки и позволил себе легкую эксцентричность: научился готовить японские блюда и начал слушать только французскую музыку.

Как же это выходит, думала она, однажды завороженно слушая записи мелодий Форе, и едва не спросила: как там насчет Дюпарка, этих двенадцати песен? Но было еще слишком рано, и легко было все испортить.

Она не знала, как далеко можно зайти. Что сказать, а что предоставить на волю случая. В конце концов, единственный риск заключался лишь в том, что Том с Кейт сбегут, но и это уладилось.

Кейт предложила Тому посетить Голубое поместье, без всяких намеков со стороны Алисии. Так было надо, она знала это. И книга приняла правильный оборот, такой, какой и должна была принять…

Алисия доехала до гостиницы «Колокол» и остановила машину, радуясь анонимности массового гостеприимства.

В баре она заказала пакетик арахиса и большую рюмку виски. Алисия ощущала, что ее переполнила странная энергия: или искры вот-вот посыплются с кончиков пальцев, или волосы встанут дыбом на голове.

Соленые орешки хрустели под ее еще крепкими и белыми зубами, она улыбалась.

Алисия не чувствовала ужаса.

27

Займись родословной и тем, что случилось. А потом Алисия додумалась обратить его внимание на Джона Дауни. Следует ли доверять ей? Следует ли по-прежнему доверять Алисии, проявившей такую безумную надменность?

Том сидел за столом в библиотеке, обдумывая разговор с Алисией и Саймоном. Напротив из холла доносились звуки, с которыми Саймон в кухне готовил ужин. Рут, как обычно, находилась в саду.

Том посмотрел сквозь окна на листья, трепетавшие под легким ветерком, и удивился тому, что так разволновался из-за Кейт. Самым нелепым образом он уделил столько внимания этому жуткому трио: что это нашло на него? Алисия и Саймон не усматривали в отсутствии Кейт ничего ненормального. Они даже не потрудились рассказать об этом Рут.

Из него сделали дурака. А жаль. Ему хотелось, чтобы Кейт поскорее вернулась, он чувствовал себя несправедливо заброшенным ею. Он сожалел, он ужасно сожалел о том, что приехал… но в самом ли деле? Он получил свою книгу, первые странноватые ее главы, повествовавшие вовсе не о том, что он хотел.

Но Том не собирался сдаваться, следовало воспользоваться этим летом, воспользоваться семьей и закончить свою книгу.

Джон Дауни, искалеченный на войне ветеран.

Как же он относился к интрижке своей жены с вездесущим Питером Лайтоулером? Дауни… такой ранимый, такой патетичный… но что еще ему оставалось? Отравленный горчичным газом калека, заточенный в кресло на колесиках. Оттуда он и идет — запах аммиака.

Удобно устроившись за столом, в кресле Ренни Макинтоша, ожидая, пока в нем не пробудится вдохновение, он ощутил внезапный холод. Карандаш вывалился из рук.

Аммиак сочился по длинному коридору, изгоняя дыхание из его тела.

С этой вонью ему не справиться, она убьет его.

И все же чистая бумага ждала, и карандаш лежал рядом — так мог бы положить его только художник, — указывая острием в начало листа.

Том снова взял карандаш — медленно и нерешительно. Нужно было еще кое-что. Задержав дыхание, словно ожидая прикосновения ножа хирурга, он подошел к пианино. Ноты песен Дюпарка лежали открытыми на клавиатуре.

Карандаш был в его руке, отточенный и готовый.

Том вернулся к столу и начал писать:

«Руки его устают даже после того, как он расчешет волосы. Чтобы завязать шнурки на ботинке, нужно несколько минут; при этом приходится несколько раз передохнуть. Ему сказали, что лучше не будет. В легких его просто не осталось достаточно здоровой ткани, которая могла бы позволить ему дышать и делать что-либо, кроме самых скупых движений.

Отчаянные были дни, когда Джон Дауни впервые начал понимать собственные возможности. Увечье простерло свое влияние на все области жизни. Самое простое — не бегать, не играть в крикет и не проехаться на коне. Все это пустяк в сравнении с истинным унижением: ему не открыть окно, когда слишком жарко, не надеть пиджак, когда холодно. Не встать, когда женщина входит в комнату.

Запрещено. Не по силам.

— Вы должны ограничиться жизнью наблюдателя, — увещевал его один из рассудительных докторов. — Действия теперь не для вас. Книги, музыка… культура поддержит вас. Карты, шахматы. Я могу не говорить вам. — Доктор откинулся назад в кресле, закинув руки за голову. Он был стар, лыс и не следил за одеждой. Разговор этот состоялся как раз после войны. Десять лет назад. Он провел в приюте уже десять лет. Глаза доктора лучились симпатией, в голосе слышалась доброта. — Вы из университетских?