— Река! — сказал он. — Я чувствую Реку!
      И он, спотыкаясь, заковылял к берегу. Я уже проятнула было руки, ловить его — потому что со стороны казалось, что Гулл сейчас пойдет прямо в воду. Но он остановился на берегу. Его шатнуло.
      — Я слышу ее, — сказал он. — Она мне снилась. Половодье приближается!
      И Гулл заплакал, совершенно беззвучно, как иногда плачет Робин. Слезы градом покатились по его лицу.
      Я посмотрела на Хэрна, а Хэрн посмотрел на меня. Мы не знали, что делать. Тут из дома выскочила Робин и вцепилась в Гулла. И потащила его в дом, бросив на ходу:
      — Я хочу уложить его в постель. Что-то мне не по себе.
      — Половодье приближается, — сказала я.
      — Знаю, — крикнула Родин через плечо. — Я его чувствую. Сейчас я загоню Утенка домой.
      Она втолкнула Гулла внутрь и захлопнула дверь.
      Мы с Хэрном потащили лодку наверх. Тащить ее было ужасно трудно — она здорово увязла в грязи. Хорошо, что Хэрн куда сильнее, чем кажется с виду. В конце концов нам удалось затащить лодку на самый верх склона. К этому времени тошнотворно зеленая вода уже принялась подниматься, и некоторые?волны были настолько высоки, что захлестывали выемку, в которой мы оставили лодку.
      — Похоже, это половодье переплюнет все предыдущие, — сказал Хэрн. — Кажется, не стоит оставлять лодку здесь. Что скажешь?
      — Угу, — согласилась я. — Давай лучше уберем ее в дровяной сарай.
      Дровяной сарай у нас пристроен к дому, а дом стоит на возвышении. Хэрн застонал, но согласился со мной. Мы взяли последние оставшиеся поленья, сделали из них катки и так умудрились всего вдвоем вкатить тяжеленную лодку наверх. Мы уже подтащили лодку к сараю, когда дверь отворилась, и из сарая вышел Утенок.
      — Что-то ты не сильно спешил, — сказала я.
      — Извините, — сказал Утенок. — Мы укладывали Гулла в постель. Он сразу же заснул. На него просто смотреть страшно. По-моему, у него внутри ничего не осталось!
      И Утенок расплакался. Хэрн ухватил меня за руку, и мы попытались обнять Утенка с двух сторон.
      — Он поправится, — сказала я.
      — Он поспит, и ему станет лучше, — добавил Хэрн.
      А я подумала, что непонятно, кого мы с ним утешаем, Утенка или себя.
      — Теперь Гулл у нас за старшего, — сказал Утенок и зарыдал еще сильнее. А я позавидовала мальчишкам: хорошо им, они могут плакать!
      — Утенок, прекрати, — одернул его Хэрн. — Половодье началось. Самое сильное из всех. Нам надо попрятать вещи в сарай.
      А Река с тихим шипением начала подниматься и разливаться. К вони, стоявшей с самой зимы, добавился новый запах, запах сырости. Но он все-таки был не такой противный. Я почувствовала, что земля у нас под ногами мелко подрагивает — из-за идущего издалека массивного потока.
      — Я слышу, — сказал Утенок. — Я просто не выдержал. Я сейчас перестану.
      И перестал — только еще какое-то время всхлипывал. Мы затащили лодку в сарай. Я сказала, что надо загнать сюда кур. Куры — занятные существа. Мозгов у них никаких, но при этом они откуда-то знают про половодье. Когда мы пошли их искать, оказалось, что они сидят на холме, рядом с домом тети Зары, и нам никак не удавалось загнать их домой. Они даже на зерно не приманивались. А корова впервые не полезла в огород. Обычно ей только дай волю — она сразу же шасть туда, и давай жевать капусту. А теперь мы ее и толкали, и тянули — потому что думали, что оставлять ее на берегу Реки опасно, — и в конце концов привязали так, чтобы она могла объедать траву с дорожки в огороде.
      — Все равно она съест капусту, — сказал Утенок. — Вы только гляньте, как она на нее смотрит!
      Мы стали убирать капусту с тех грядок, до которых корова могла дотянуться, и тут из дома вышла Родин.
      — О, правильно! — сказала она. — Наберите-ка вы овощей, чтобы нам хоть на неделю хватило. А то, похоже, к завтрашнему дню наш огород затопит. Такого сильного половодья еще не бывало.
      Мы надрали капусты и лука, и повыдергали последнюю морковь, и свалили это все в чулане, в котором Робин моет посуду. Но Робин сказала, чтобы мы подобрали овощи с пола и сложили на полки, потому что вода дойдет и сюда.
      Робин — самая старшая из нас, и лучше всех знает Реку. Потому мы ее послушались. К тому времени, как мы управились с овощами, уже стемнело. Река негромко рокотала. Робин принялся доить корову, а я пошла взглянуть на Реку. Вода из зеленой сделалось коричневой, а течение стало сильнам, словно мускулы в ногах. Полоса грязи уже скрылась под водой. Я увидела, как под самым берегом из-под воды цепочкой поднимаются желтые пенящиеся пузырьки. Постепенно вода светлела и из коричневой превращалась в желтую. Так всегда бывает во время половодья — только сейчас вода почему-то была не такая, как всегда, а темно-желтая. Пахло землей — чистый, свежий запах, который всегда несет с собой половодье. Мне подумалось, что сейчас этот запах сильнее и резче, чем обычно.
      — Да просто в горах, откуда течет Река, погода не такая, как всегда, только и того, — сердито сказал Хэрн. — Может, разбудить Гулла и дать ему молока?
      Гулл спал так крепко, что разбудить его нам не удалось. Потому мы оставили его в покое и поужинали сами. Нас обуревало какое-то странное чувство: с одной стороны, рокот Реки вызывал возбуждение, а с другой, мы чувствовали себя несчастными. Нам захотелось чего-нибудь сладкого. Когда мы получили сладкое, нам захотелось соленого. Мы попытались уговорить Робин приготовить что-нибудь из соленой форели — и тут послышался какой-то странный звук. Мы умолкли и прислушались. Сперва мы не услышали ничего, кроме гула и рокота Реки. А потом стало ясно, что кто-то скребется в заднюю дверь — именно скребется, а не стучится.
      — Я схожу гляну, — сказал Хэрн. И отправился к задней двери, прихватив по дороге тесак.
      За дверью обнаружился дядя Кестрел. Он прижал палец к губам, призывая к молчанию. Мы развернулись и уставились на него. Дядя, хромая, вошел. Сейчас он выглядел куда аккуратнее, чем во время первого визита, но все равно дрожал.
      — Я уж думал, что к нам заявился какой-нибудь варвар, — сказал Хэрн.
      — Самая компания для вас, — сказал дядя Кестрел и улыбнулся. Он взял у Робин из рук пирожок с вареньем, и сказал: «Спасибо, золотце», — но теперь это и выглядело, и звучало как-то неестественно. Видно было, что он чего-то боится.
      — У нас дома побывал Звитт, — сказал дядя. — И он обзывал вашу семью варварами и колдунами.
      — Мы не варвары! И не колдуны! — возмутился Утенок. — Это все знают!
      — А знают ли? — спросил дядя Кестрел. Он наклонился над столом — так, что его огромная, дрожащая тень накрыла собою полки с чашками и тарелками. В сочетании с дядиным длинным трясущимся носом и подбородком это выглядело так угрожающе, что безраздельно завладело моим вниманием. Мне стало страшно. — Все ли это знают? Теперь кое-кто из шеллингцев видел варваров собственными глазами. И они помнят, что ваша матушка — да, моя Робин, она была настоящей красавицей, — выглядела в точности как варварка. А потом Звитт заявил, что вы не чтите Реку…
      — Чушь какая! — оборвал его Хэрн. С каждой дядиной фразой он становился все злее. Хорошо, что дядя Кестрел не обидчивый.
      — Вы плавали к старой мельнице, малый, — сказал дядя, — и просидели там до вечера. Правда, я и сам туда плаваю, когда собираю беззубок. И, к сожалению, ни вы, ни ваша корова не подхватили болезнь, которую принесла Река.
      — Как — не подхватили? — возмутилась Робин. — Мы все переболели! Утенка целую ночь тошнило!
      — Но он выжил, а многие его ровесники умерли, — сказал дядя Кестрел. — Робин, золотце, с Звиттом не поспоришь. Его поддерживает весь Шеллинг. Если бы Утенок умер — они и этому нашли бы объяснение. Неужели ты не понимаешь? Неужели никто из вас не понимает?
      Он обвел нас взглядом, и огромная тень на стене затрепетала. И я поняла, что мы стали чужаками в родном селе. Но я знала это и раньше. Да и Робин, похоже, тоже. Утенок остался спокоен, а вот Хэрн едва не сорвался на визг.
      — Все я понимаю! Теперь, когда папа умер, Хэрн нас больше не боится!
      Тень покачала головой и наслонилась над полками.
      — Он вас боится, малый. В то-то и проблема. Все они боятся. Варвары их побили. Они хотят свалить на кого-нибудь вину за поражение. И заклинания тоже наложили варвары. Вы только послушайте Реку!
      Мы прекрасно ее слышали. Точнее, ее трудно было бы не услыхать — при таком-то грохоте! Дом — и тот дрожал.
      — Похоже, будто Река стремится вниз по течению, чтобы в устье сразиться с варварами, — негромко произнес дядя Кестрел. — Я слыхал, что именно там, в устье, они и творили свои заклинания.
      Хэрн нарочито оскорбительно хмыкнул.
      Но тут подал голос Утенок.
      — Я понял, — сказал он. — Звитт хочет убить нас. Верно?
      — Утенок! — возмущенно одернула его Робин. — Что ты такое несешь? Как будто…
      Она посмотрела на дядю Кестрела.
      — Ведь это же неправда!
      Тень на стене дрогнула. Мне показалось, будто она смеется. Я посмотрела на дядю Кестрела. Он был совершенно серьезен — это просто сказывалась его новоприобретенная старческая дрожь.
      — Это правда, моя Робин, — сказал он. — Звитт заявился ко мне домой и принялся пилить меня за то, что я не убил Гулла, пока у меня была такая возможность. Похоже, что Гулл передал заклинания варваров вам.
      На мгновение воцарилась тишина — лишь слышался рокот Реки, и рокот этот был подобен грому. Потом Робин прошептала:
      — Спасибо, дядя Кестрел.
      — И как они собираются нас убить? — спросил Хэрн. — И когда?
      — Вот они как раз сейчас и собрались, чтобы это решить, — сказал дядя Кестрел. — Я слыхал, будто некоторые хотят бросить вас в Реку. Но Звитт предпочитает холодную сталь. Это частенько бывает с теми, кому не доводилось собственным глазами видеть, как ее пускают в ход.
      Он встал, чтобы уйти, и, к моему облегчению, тень поднялась вместе с ним — и сделалась такой большой, что уже перестала умещаться на стене.
      — Я, пожалуй, пойду, — сказал он, — раз вы все поняли. Если Зара узнает, что я здесь был, она меня сожрет.
      — А где сейчас тетя Зара? — спросила я.
      — На этом собрании, — сказал дядя Кестрел. Он, наверное, заметил мой взгляд, потому что объяснил, хромая к двери: — Зара тоже в сложном положении. Ты пойми — она боится, что ее причислят к вам и тоже захотят убить. Вот ей и пришлось пойти. Ну, а я — дело другое. Вы ж понимаете.
      На самом деле, я вовсе не понимаю, в чем тут разница, и почему для дяди Кестрела это было безопаснее. Даже Робин, и та не понимает.
      Я открыла дверь, чтобы выпустить дядю Кестрела, и в дверной проем ворвался грохот, идущий со стороны Реки. Он был настолько громким, что мне пришлось зажать уши. Я не слыхала такого шума даже во время бури. Но при этом ветер бы несильный, и дождь еле-еле накрапывал. Это шумела Река. В полосе света, падающего из двери, стало видно, что черная вода поднялась уже до середины склона.
      Дядя Кестрел прокричал мне что-то — правда, я ничегошеньки не расслышала, — и заковылял прочь. Я захлопнула дверь, а потом мы с Хэрном забаррикадовали окна и двери. Нам даже не потребовалось ничего обсуждать. Мы просто носились, как угорелые, и заклинивали дверные ручки самыми тяжелыми стульями, а лавки и полки пристраивали поперек ставен. Дверь дровяного сарая мы подперли лодкой. Мы здорово нашумели, пока закрывали окно наз кроватью Гулла, но Гулл не проснулся.
      Все это время Утенок простоял, склонив голову, перед нишей с Бессмертными, а Робин так и не встала из-за стола с остатками ужина.
      — Я не могу в это поверить! — сказала она. А когда мы на следующий раз пробегали мимо нее, добавила: — В конце концов, мы знаем это только со слов нашего несчастного дяди Кестрела. А он сильно сдал. Он мог неправильно понять Звитта. Мы же прожили в Шеллинге всю жизнь! Они не могут…
      — Еще как могут! — сказал Утенок, который так и стоял перед нишами. — Нам надо уходить.
      Робин принялась заламывать руки. Ей всегда хотелось быть настоящей леди.
      — Но как мы уйдем?! На Реке половодье! И куда мы поведем Гулла, когда он в таком состоянии? Куда нам идти?
      Я видела, что Робин сделалась совершенно беспомощна. А я терпеть не могла, когда она становилась такой.
      — Мы можем отправиться вниз по Реке и найти какое-нибудь другое место для жизни, получше этого, — сказала я.
      Я никогда в жизни не говорила ничего более волнующего. Мне всегда хотелось посмотреть: а что там, дальше?
      — Вот именно. Нельзя же притворяться, будто этой зимой нам здесь хорошо жилось, — сказал Хэрн. — Так что давайте и вправду уплывем.
      — Но там же варвары! — воскликнула Робин и снова принялась заламывать руки. Мне захотелось ее стукнуть.
      — Тв что, забыла? Мы на них похожи, — сказала я. — Так почему бы нам этим не воспользоваться? Все равно мы из-за этого уже натерпелись. Наверное, тетя Зара сказала нам, чтобы мы убирались прочь, потому, что думала, что мы — варвары.
      — Нет, — возразила Робин. Теперь в ней, в дополнение к беспомощности, взыграла честность. От такого сочетания взбеситься можно. — Не могла она ничего такого думать. Она просто имела в виду, что мы выглядим иначе. У нас волосы светлые и вьющиеся, а у всех остальных джителей Шеллинга — черные и прямые.
      — Сегодня из-за этой разницы можно и умереть, — заметил Хэрн. Я всегда говорила, что он не дурак.
      — Но мы же знаем об этом только со слов дяди Кестрела! — снова возразила Робин. — И кроме того, Гулл спит.
      И мы уселись, так ничего толком и не решив. Спать никто из нас не пошел. А впрочем, никто и не смог бы заснуть — из-за шума половодья. Оно журчало, рокотало, бурлило, бормотало. Вскоре к этому добавился стук дождя по крыше и шипение дождевых капель, падающих через трубу в очаг. А Река лаяла, ревела и била, словно в барабан. Весь этот шум так меня запутал, что мне уже начало казаться, будто я различаю сквозь шум половодья чьи-то пронзительные крики.
      А потом, уже посреди ночи, раздалось отчаянное мычание — это смыло нашу корову. Робин вскочила из-за стола и закричала: «Помогите!»
      Хэрн дремал сидя. Утенок свернулся калачиком на коврике у очага. Я была самая несонная, потому я встала и помогла Робин расчистить заднюю дверь. Но как только мы убрали задвижку, как дверь распахнулась, и на нас обрушился вал желтой воды.
      — Помогите! — снова крикнула Робин. Нам кое-как удалось закрыть дверь обратно. На полу осталась лужа, и я заметила, что из-под двери сочится вода.
      — Давай через дровяной сарай! — крикнула Робин.
      И мы побежали в дровяной сарай, хотя я ясно слышала, что коровье мычание уже удаляется. А из-под двери дровяного сарая тоже текло. Мы отодвинули лодку — это оказалось совершенно нетрудно, потому что она уже плавала. А когда мы открыли дверь, оттуда хлынуло. Робин решила, что нам надо выйти в огород и отыскать корову, и уперлась на своем. Мы подоткнули подолы и пошлепали наружу; приходилось одновременно придерживать одежду, сохранять равновесие и пытаться хоть что-то разглядеть. Дождь лил как из ведра. Он шипел, и Река шипела, и вода бурлила, да так, что меня едва не сбило с ног. Я видела, что это все без толку. Корову уже было еле видно. Но Робин все-таки ухитрилась одолеть несколько ярдов, и лишь после этого сдалась и признала поражение.
      — Что же мы будем делать без молока? — сказала она, и добавила: — Бедная корова!
      Нам не удалось закрыть дверь дровяного сарая. Я привязала лодку к балке, мы пробрались обратно в главную комнату и закрыли дверь. Дровяной сарай — он на ступеньку пониже дома. Но вскоре и из-под этой двери потекли ручейки воды, словно темные жадные пальцы.
      Робин села у очага. Я опустилась рядом.
      — Если вода поднимется еще, мы утонем, — сказала Робин.
      — А Звитт скажет «скатертью дорога!» и добавит, что это Река нас покарала, — сказала я. Я сидела, прислонившись к Робин, и смотрела, как с моих волос капает вода. Каждая капелька по дороге проделывала поворотов двадцать, потому что воловы у меня, когда намокают, начинают сильно виться. И я поняла, что теперь нам и вправду нужно уплывать. Коровы у нас больше нет. Папы нет, и поле вспахать некому. Бедолага Гулл пахать не сможет, а у Хэрна пока для этого маловато сил. Денег, чтобы покупать еду, у нас нету, потому что никто не покупает мои накидки. А если бы деньги и были, вполне могло бы оказаться, что жители Шеллинга не захотят нам ничего продавать. А потом я вспомнила, что они все равно собрались нас убить. Я думала, что заплачу. Но опять не получилось. Я смотрела на Младшего — в свете очага казалось, будто он улыбается, — на Утенка — он сопел во сне, и то приоткрывал, то закрывал рот, — и на воду, которая сочилась из дровяного сарая и собиралась в лужу. Робин была теплая и мягкая. Она, конечно, иногда может здорово разозлить, но все-таки она старалась как могла.
      — Робин, — сказала я, — а мама выглядела так же, как мы? Она была из варваров?
      — Я не знаю, — отозвалась Робин. — Я плохо ее помню. Мне кажется, что волосы у нее были такие же, как у нас, — но, может, я это выдумываю. Я почти ничего не помню. Я даже не помню, как она учила меня ткать.
      Я, честно говоря, удивилась, что Робин ничего не помнит. Ей же было почти восемь лет, когда мама умерла. Вот я была намного младше, когда Робин учила меня ткать, а я все прекрасно помню. Я помню, что Робин не знала нужного узора для некоторых слов, и мы с ней рассчитывали узор вместе. Я сильно сомневаюсь, что хоть кто-то, кроме нашей семьи, сможе бы это прочесть — даже те, кто умеет читать тканье. Все прочие просто примут мою историю за очень красивую и необычную накидку, только и всего. Но я тку ее для себя. Когда я излагаю нашу историю на полотне, я лучше понимаю смысл нашего путешествия. Но сейчас мне придется прекратить, а то стук ткацкого станка беспокоит бедную Робин.

@GLAVA = 3