Убийца внутри меня

Он вдруг повернулся и затопал по коридору. Я прислонился к стене – ждал, когда он зайдет в спальню и включит свет.

Я услышал его:

– Здар-рово, Джойс, старушка, ста-ста-стар-р-р… – Услышал глухой удар, какое-то бульканье, словно его душили. Затем он сказал – завопил: – Джойс… Джойс… Лу!

Я медленно зашел. Он стоял на коленях, и все руки у него были в крови, а через подбородок шла широкая полоса, где он вытирал ладонь. Он смотрел на меня, раззявив рот.

Я рассмеялся – пришлось, иначе я бы сделал что похуже, – а у него глаза прижмурились, и он заревел. Я же вопил от хохота, сгибаясь пополам и шлепая себя по коленям. Меня крючило, я ржал, пердел и хохотал еще и еще. Пока смех из меня весь не вышел. Я израсходовал весь хохот на свете.

Элмер поднялся с пола, размазывая кровь по лицу рыхлыми руками, тупо глядя на меня.

– К-кто это сделал, Лу?

– Самоубийство, – ответил я. – Совершенно точно покончила с собой.

– Н-но т-тут же явно…

– Здесь явно только это! Так оно все и было, ты меня слышишь? Самоубийство, слышишь меня? Сама, сама, сама! Я ее не убивал. Не смей говорить, что я ее убил. ОНА УБИЛА СЕБЯ САМА!

Тут я и застрелил его – прямо в раззявленный дурацкий рот. Я разрядил в него весь пистолет.

Нагнувшись, я сложил ладонь Джойс на рукояти пистолета, затем бросил ее руку рядом с телом. Вышел из дому и снова двинулся через поля – и ни разу не оглянулся.

По дороге я отыскал доску и принес с собой к машине. Если машину кто заметил, эта доска – мое алиби. Мне пришлось сходить найти ее, чтобы подсунуть под домкрат.

Домкрат я водрузил на доску, поднял машину и поменял колесо. Бросил инструменты в машину, завел мотор и задним ходом выехал на Деррик-роуд. Обычно я не стал бы выезжать ночью задним ходом на шоссе с выключенными огнями – скорее уж без штанов бы поехал. Но сегодня – не обычно. Я просто не подумал.

Если бы «кадиллак» Честера Конуэя ехал чуть быстрее, я бы сейчас вам этого не рассказывал.

Он, ругаясь, вывалился из машины, увидел, кто я, и выругался еще крепче:

– Черт бы тебя драл, Лу, ты-то должен понимать! Убиться хочешь, за-ради Христа? А? Ты вообще что тут делаешь?

– Пришлось заехать – колесо спустило, – ответил я. – Простите, что…

– Ладно, поехали. Давай двигаться. Что, всю ночь тут стоять, языками трепать?

– Двигаться? – переспросил я. – Но еще ж рано.

– Черта с два! Четверть двенадцатого, а этого проклятого Элмера до сих пор нет дома. Обещал сразу же вернуться, а сам сидит. Новых хлопот, видать, на свою голову нашел.

– Может, ему еще чуток времени дать? – спросил я. Мне нужно было выждать. Я не мог вернуться в этот дом прямо сейчас. – Вы б ехали домой, мистер Конуэй, а я…

– Я еду сейчас туда! – Он направился к своей машине. – И ты поедешь за мной!

Хлопнула дверца «кадиллака». Конуэй сдал назад, объехал меня и опять заорал, чтоб я ехал за ним. Я крикнул, что еду, и он прибавил газу. Быстрый какой.

Я закурил сигару. Завел двигатель и снова заглушил. Завел и заглушил еще раз. Наконец глушить не стал, не хотелось ему умирать, и я поехал.

Подкатил по дорожке к дому Джойс и остановился в самом конце. Во дворе все равно места не было – там стояли тачки Элмера и старика. Я выключил мотор и вышел из машины. Поднялся по ступенькам и прошагал по крыльцу.

Дверь стояла открытой, а старик в гостиной разговаривал по телефону. Лицо у него было такое, будто ножом с него срезали всю рыхлость.

Казалось, он даже не очень возбужден. И не очень грустит. Деловитый такой, и от этого все казалось страшнее.

– Еще бы, конечно, плохо, – говорил он. – Не надо мне этого повторять. Я и так знаю, насколько все плохо. Он мертв, и тут ничего не поделаешь, а меня интересует она… Ну так шевелиться надо! Да, сюда. Мы же не хотим, чтоб она подохла, правда? Во всяком случае – просто так. Я хочу посмотреть, как ее поджарят.

7

Только часа в три ночи я закончил говорить – главным образом, отвечать на вопросы шерифа Мейплза и окружного прокурора Хауарда Хендрикса; думаю, понятно, что мне было не очень хорошо. Меня как бы тошнило, и при этом – ну, я был довольно-таки обижен, зол. Не так все должно было обернуться. Все как-то неразумно до тупости. Неправильно.

Я сделал все, что было в моих силах, избавился от пары нежелательных граждан аккуратно, без выхлопа. И тут выясняется, что одна еще жива, а насчет второго поднимается такой шум, что уши закладывает.

Выйдя наконец из суда, я поехал к Греку и взял себе кофе, хоть и не хотелось. Его мальчишка устроился подрабатывать на заправку, а старик не соображал, хорошо это или нет. Я ему пообещал заехать и поглядеть, как там что.

Домой мне ехать было не с руки – Эми начнет выспрашивать. Я надеялся, что, если задержусь посильнее, ей надоест ждать и она уйдет.

Мальчишка Грека Джонни Паппас работал у Ловчилы Мёрфи. Когда я подъехал, он возился в моторе своей тачки сбоку от заправки. Я вылез из машины, и он медленно двинулся ко мне – как-то с опаской, вытирая руки комком ветоши.

– Слыхал, у тебя новая работа, Джонни, – сказал я. – Поздравляю.

– Ну… – Он был высокий, симпатичный; совсем не похож на отца. – Тебя папаша прислал?

– Он мне сказал, что ты теперь тут работаешь, – ответил я. – А что-то не так?

– Тебе не спится, я гляжу.

– Да, – рассмеялся я. – Тебе, я вижу, тоже. Залил бы ты мне бак да масло проверил, а?

Он занялся делом, а когда закончил, подозрений у него, считайте, никаких и не осталось.

– Извини, что взъерепенился, Лу. Меня папаша пилил – он же не понимает, что парню в мои годы свои настоящие деньжата нужны. Вот я и подумал, что он тебя послал меня проверять.

– Ты ж меня знаешь, Джонни.

– Еще б не знать, – тепло улыбнулся он. – Меня и так все пилят, а никто, кроме тебя, толком и не помог. Ты у меня во всем этот паршивом городишке единственный друг. Зачем ты это делаешь, Лу? В чем тебе выгода – возиться с тем, кого все пинают?

– Ой, да не знаю, – сказал я. Я и не знал. Я даже не понимал, как могу стоять тут и с ним разговаривать, когда мне о стольком нужно подумать. – Может, потому, что совсем недавно и сам был таким же. С отцами вообще смех и грех. Лучшие как раз и не дают тебе спуску.

– Ну… да…

– В какую смену работаешь, Джонни?

– С полуночи до семи, только по субботам и воскресеньям. Как раз на карман хватает. Папаша думает, я буду слишком уставать в понедельник перед школой, но я не буду, Лу. У меня все отлично получится.

– Конечно получится, – сказал я. – Вот только знаешь что, Джонни? У Ловчилы Мёрфи неважная репутация. Мы так и не доказали, правда, замешан он в разборке угнанных машин, или нет, но…

– Знаю. – Джонни смущенно пнул гравий на площадке. – Лу, я не вляпаюсь.

– Нормально, – сказал я. – Ты слово дал, а я знаю, ты слова своего не нарушаешь.

Я заплатил ему двадцаткой, взял сдачу и поехал домой. Ничего про себя не понимая. Всю дорогу качал головой. Я же не прикидывался. Мне этот парнишка был по-настоящему небезразличен, беспокоил меня. Я – и беспокоюсь о его неприятностях.

Дома было темно, но так и надо – что с Эми, что без. На многое я и не рассчитывал. Раз я не явился вовремя, как обещал, она, вероятно, тем паче захочет меня дождаться; вот как пить дать возникнет, как раз когда я с ней вообще никаких дел иметь не хочу. Так я смекал – так оно и вышло.

Она лежала в постели в моей спальне. Рядом – две переполненные пепельницы: она все время курила. И злилась! Я никогда в жизни не видал, чтоб малышка так злилась.

Я сел с краю кровати и стащил сапоги. За следующие двадцать минут я не сказал ни слова. Не удалось. Наконец она стала притормаживать, и я попробовал извиниться.

– Мне очень жаль, солнышко, но я ничего не мог поделать. У меня сегодня были неприятности.

– Ну еще бы!

– Ты будешь слушать или нет? Если не хочешь, так и скажи.

– Ох, валяй, валяй! Я столько твоего вранья уже слышала, столько оправданий, что могу и потерпеть.

Я рассказал ей, что случилось, – то есть как оно должно было выглядеть – и она еле сдерживалась, пока я не закончил. Едва я договорил, она опять на меня напустилась:

– Как ты мог так сглупить, Лу? Как вообще можно было связываться с какой-то жалкой проституткой и этим жутким Элмером Конуэем! А теперь раздуют большой скандал, и ты, наверное, потеряешь работу и…

– Почему это? – буркнул я. – Я ж ничего не сделал.

– Я хочу знать, зачем ты с ними связался!

– Ну как бы услуга такая, понимаешь? Честер Конуэй хотел, чтоб я вытащил Элмера из этой переделки, поэтому…

– А почему надо было к тебе обращаться? Почему ты всегда кому-то оказываешь услуги? Для меня ты ничего не делаешь!

С минуту я ничего не отвечал. Но думал: «Это тебе так кажется, солнышко. Я оказал тебе услугу уже тем, что не размозжил тебе голову».

– Отвечай, Лу Форд!

– Ладно, – сказал я. – Не надо было мне впутываться.

– Вообще надо было выгнать отсюда эту женщину!

– Да, – кивнул я. – Надо было.

– Ну?

– Я не идеален! – рявкнул я. – Я кучу ошибок делаю. Сколько мне еще каяться?

– Ага! Я только хочу сказать…

То, что она хотела сказать, она бы говорила всю оставшуюся жизнь; а я отнюдь не был настроен ее слушать. Я схватил ее за промежность.

– Лу! Прекрати немедленно!

– Почему? – спросил я.

– П-прекрат-ти! – Она задрожала. – П-перестань, а не то… Ох, Лу!

Я лег с нею рядом не раздевшись. Ну а что делать? Иначе Эми не заткнуть.

И вот я лег, а она вся прижалась ко мне. И когда она так делала, с нею все было хорошо, – большего от женщины и просить нельзя. Да только много чего нехорошо было со мной. Джойс Лейкленд – вот что со мной было нехорошо.

– Лу… – Эми чуть замедлилась. – Что такое, дорогой мой?

– Все эти неприятности, – ответил я. – Наверно, расстроился.

– Бедняжечка мой. А ты забудь про все, кроме меня, и я тебя поласкаю, пошепчу тебе, мм? Я…

Она меня поцеловала и прошептала на ухо, что сделает. А потом и сделала. И черт бы ее побрал, с таким же успехом она могла бы это делать столбу заборному.

Малышка Джойс обо мне хорошенько позаботилась.

Эми отдернула руку и стала вытирать ее о свою ногу. Потом схватила простыню, скомкала и давай вытирать – отскребать – ею бедро.

– Сукин сын, – сказала она. – Грязная, мерзкая сволочь.

– Чего-о? – спросил я. Как будто тебя под дых двинули. Обычно Эми не выражалась. По крайней мере, я не слышал.

– Ты грязен. Я чувствую. От тебя воняет. Ею воняет. Такого не смыть. Этот запах никогда не сойдет. Ты…

– Господи боже мой! – Я схватил ее за плечи. – Что ты несешь, Эми?

– Ты ее сношал. Ты все время это делал. Ты совал ее грязные внутренности в меня, ты меня ею пачкал. И ты у меня за это заплатишь. Даже если я больше ничего не сделаю в жизни, я…

Всхлипывая, она отпрянула от меня и выскочила из постели. Когда я встал, она попятилась за кресло.

– Н-не подходи ко мне! Не смей меня трогать!

– Да и на здоровье, солнышко, – сказал я. – Как скажешь.

Эми еще не осознала того, что сказала. Она думала только о себе, о том, что ее оскорбили. Но я-то знал: дай ей побольше времени – совсем чуть-чуть, – и она сложит цельную картинку. Реальных улик у нее, конечно, не будет. Ей останутся догадки – интуиция – и та моя операция, но, кажется, про нее Эми, слава богу, пока не вспомнила. Как бы то ни было, Эми распустит язык. И то, что у нее нет никаких улик, мне отнюдь не поможет.

Потому что улики тут не нужны, понимаете меня? Я видел, как работает закон. Нужно лишь намекнуть, что человек виновен. А уж потом – если он не крупная шишка, само собой, – все сведется к тому, чтобы заставить его эту вину признать.

– Эми, – сказал я. – Эми, золотце. Посмотри на меня.

– Я н-не хочу на тебя смотреть.

– Посмотри на меня… Это же Лу, солнышко, Лу Форд, помнишь? Ты с этим парнем всю жизнь знакома. И вот я тебя теперь спрашиваю: стал бы я поступать так, как ты говоришь?

Она замялась, покусывая губы:

– Но ты же поступил, – уже не так уверенно. – Я же знаю.

– Ничего ты не знаешь, – сказал я. – Просто из-за того, что я устал и расстроился, ты поспешно делаешь какие-то сумасшедшие выводы. Ну зачем, зачем мне валять дурака с какой-то прошмандовкой, когда у меня есть ты? Что мне эдакая дамочка способна дать такого, из-за чего мне стоило бы рисковать и терять такую девушку, как ты? А? Ну ведь бессмыслица же, а, солнышко?

– Ну… – Это до нее дошло. Это по ее гордости двинуло – туда, где больнее всего. Но чтобы совсем задавить в ней догадки, этого было мало.

Она подобрала трусики и стала их надевать, не выходя из-за кресла.

– Бессмысленно об этом спорить, Лу, – устало сказала она. – Наверное, мне надо счастливым звездам своим сказать спасибо, что я не подцепила никакой ужасной болезни.

– Да черт бы тебя побрал!.. – Я обогнул кресло и сгреб ее в объятья. – Черт возьми, хватит так говорить о девушке, на которой я женюсь! На себя-то мне наплевать, но про нее так не смей, слышишь? Нельзя говорить, что моя будущая жена готова спать с мужиком, который ходит по шлюхам!

– Пусти меня, Лу! Пус… – Она вдруг перестала вырываться. – Что ты?..

– Ты слышала, – сказал я.

– Н-но всего два дня назад…

– И что? – сказал я. – Никому не нравится, если его на аркане тянут под венец. Мужчине хочется делать предложение самому – вот его я сейчас и делаю. Черт, да мы уже и так долго оттягивали, по моему мнению. И сегодняшнее это безумие ночное – лишнее тому подтверждение. Будь мы женаты, ни ссор бы этих не было, ни недопонимания, как у нас сейчас.

1

«Джастин бутс» – марка ковбойских сапог, производятся одноименной компанией в Техасе с 1908 г. В середине ХХ в. считались эталоном качества ковбойской обуви.

2

«Третья степень» – на полицейском жаргоне интенсивный допрос с применением активного психологического воздействия, психического или физического насилия.

1

«Храмами труда» в США назывались общественные центры, где проводились занятия и собрания. «Храмы» обычно устраивались в церквах, но по характеру своему были светскими и, как правило, служили средоточием городской профсоюзной жизни. Первый «Храм труда» был основан в 1910 г. в Нью-Йорке пресвитерианским священником Чарлзом Стелцли в рамках движения «Социальное Евангелие»; в 1930-х гг. большинство «Храмов труда» в стране закрылись. – Здесь и далее примеч. переводчика.

2

Барон Рихард фон Крафт-Эбинг (1840–1902) – австро-немецкий психиатр и сексолог. Ойген Блёйлер (1857–1939) – швейцарский психиатр, исследователь шизофрении. Адольф Майер (1866–1950) – швейцарский психиатр. Эрнст Кречмер (1888–1964) – немецкий психиатр и психолог, создатель типологии темпераментов на основе особенностей телосложения. Эмиль Крепелин (1856–1926) – немецкий психиатр.

3

Гомстедами называли земельные наделы, распределявшиеся по закону о гомстедах (1862), который предусматривал право граждан США на безвозмездное получение до 160 акров земли (около 65 гектаров). По истечении пяти лет надел при условии его обработки переходил в собственность поселенца. Иногда так называли и наделы, захваченные до принятия закона.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.