Лорд Чарлз Дарлингтон отправился в Гайд-парк в фаэтоне, подаренном ему отцом на день рождения.
      – Если бы ты пошел в служители церкви, как я тебе советовал, – сказал ему при этом отец, – церковь позаботилась бы о тебе.
      Чарлз фыркнул:
      – Подумать только, сколько удовольствия я получил бы, бесплатно посещая похороны!
      Поскольку беседы с отцом всегда заканчивались подобным образом, Чарлз уже повернулся, чтобы уйти, но Дарлингтон-старший не забыл оставить последнее слово за собой:
      – Ради всего святого, найди себе жену и перестань приводить в ярость всех, кто имеет влияние в этом мире!
      Кружа по дорожкам Гайд-парка в поисках изящной маленькой вдовушки, не собиравшейся за него замуж, Чарлз раздумывал над тем, что едва ли сможет преуспеть в этом деле. Зато теперь у него появилось время на то, чтобы заметить, как юные девушки краснеют, едва только его взор останавливается на них, а потом бросают испуганные взгляды на своих матерей.
      Он все яснее осознавал, что превращается в их глазах в зубастого монстра, о чем приятно было бы посплетничать в своей компании, но...
      Разумеется, Чарлз уже заметил Термана, дважды отчаянно махавшего ему рукой из экипажа, но оба раза Чарлз отводил глаза. Правда заключалась в том, что он сам навлек на себя неприятности из-за бесконечного раздражения и язвительности, которые постоянно распространял вокруг себя. Как правило, всю свою ярость он направлял на молодых девушек, единственной провинностью которых было только то, что они родились в семьях торговцев шерстью или съели больше шотландских паштетов, чем остальные. Теперь же, испытывая отвращение к самому себе, Дарлингтон счел это добрым знаком.
      Леди Гризелды нигде не было видно – должно быть, дав согласие на встречу в Гайд-парке, она и не думала выполнять обещанное. Очевидно, леди Гризелда, как опекунша мисс Эссекс, и флиртовала-то с ним, только чтобы заставить его прекратить распространять нелестные слухи о своей питомице, и это его задело.
      Чарлз приехал домой в ярости и отправил записку леди Гризелде Уиллоуби; при этом он использовал бумагу, столь же роскошную, соблазнительную и дорогую, как она сама.
      «Боюсь, как бы мое только что обретенное раскаяние не улетучилось. Завтра в десять часов вечера...»
      На этом месте его перо остановилось. Если бы он и впрямь осмелился, ему следовало назначить ей свидание в отеле, но она никогда бы не явилась туда. Никогда леди с безупречной репутацией и высоким положением не пойдет в отель. Ну и черт с ней! «...в отеле "Грийон"», —дописал Чарлз и поставил уверенную подпись: «Дарлинг».
      Потом он посмотрел на свою папку и извлек оттуда бумажку в сто фунтов, полученную от издателя. Если бы ему потребовалось, он мог бы стать служителем церкви и научиться зарабатывать на жизнь, стоя на коленях и отбивая поклоны. Кстати, разве он не мог бы точно так же встать на колени перед Гризелдой?
      Дарлингтон задумался. В этой женщине было нечто такое, что превращало его в сгусток бешеного желания. От этого воплощения изящества и женственности веяло свежестью и духами; как обычно пахнет от особ, проводящих утро за приятными занятиями, ночь – на балах. И они никогда не кричат на своих детей.
      Слава Богу, Уиллоуби, кем бы он ни был, давно отошел в лучший мир; почему-то Чарлзу казалось, что Гризелда ни за что не стала бы спать с ним, если бы ее муж был жив.
      Но была ли она из тех женщин, что способны завязать роман? Вполне возможно, если втянуть ее в интрижку лестью и желанием. Дарлингтон чувствовал, что нравится ей – он прочел это в ее глазах, – и знал, что ее могут очаровать стремительность и натиск.
      Вложив деньги в конверт, он отправил слугу в «Грийон» с требованием выделить лучший номер на следующую ночь.
      Дарлингтон был не единственным мужчиной, кто в тот день катался в Гайд-парке в надежде увидеть знакомых, которые так и не появились.
      Гарри Гроун старел, и теперь ничто не радовало его более, чем возможность погреть ноги у камина и поразмыслить о днях славы. Тем не менее в настоящий момент он тяжело топал по парку и глазел на фейерверк.
      Каким-то непостижимым образом дни славы внезапно вернулись. Они в нем нуждались. Та самая «Тэтлер», что выгнала его на пенсию, ни с того ни с сего затребовала его для экспертизы, и работа эта славно оплачивалась. Вот почему Гарри Гроун решил нанять карету, чтобы прокатиться до Гайд-парка и посмотреть, как там обстоят дела; обычно он называл это экскурсией в старые добрые времена. К сожалению, теперь Гарри утратил хватку и готов был первым признать это: многих встреченных молодых людей он даже не мог назвать по имени.
      И тем не менее ему позарез нужно было узнать, кто скрывается под псевдонимом Хеллгейт.

      Сильви де ла Бродери находила скачки вместе с беговыми дорожками и трибунами весьма продуктивными только в одном отношении: в искусстве порождения скуки и пыли, – и ни то ни другое ей не нравилось. Пыль она еще могла как-то терпеть при определенных обстоятельствах, но остальное...
      По правде говоря, она имела в виду нечто похожее на пикник, когда позволила Мейну повезти себя на скачки, но беговые дорожки Эпсомских меловых холмов довольно сильно отличались от прелестных льняных скатертей, разостланных на траве под изящной гибкой ивой где-нибудь поблизости от Сены, и Сильви с трудом подавила невольный вздох. Разве не жестоко прерывать прекрасную жизнь, которую обещал ей Париж? Французы много лучше понимали вкусы и наклонности утонченного человека, чем лишенные воображения англичане. Ее жених должен был сразу догадаться, что скаковые дорожки – неподходящее место для его невесты; однако, вместо того чтобы понять это, Мейн с воодушевлением и живостью описывал ей все преимущества их позиции. У них были места в ложе, принадлежавшей его другу герцогу Холбруку, и Сильви одобряла эту дружбу, считая, что иметь в качестве друзей герцогов совсем неплохо. Свободные манеры Холбрука свидетельствовали о том, что титул принадлежал его семье издревле, а когда речь заходила о происхождении семьи, Сильви не могла устоять. Когда они жили в Париже, ее maman постоянно обсуждала при ней выезды в свет, и потому Сильви хорошо знала, о чем идет речь.
      К несчастью, отец увез их из Франции и поселил Маргерит и ее в этом дождливом холодном месте. Бедной маленькой Маргерит исполнился только год, и потому она не знала, чего лишилась, но Сильви никогда об этом не забывала. Сильви невольно вздохнула. Единственное, что ей нравилось здесь, – это возможность элегантно одеваться. В соседней ложе леди Феддрингтон сидела в шляпе, похожей на меренгу, перевязанную лентой, и хотя шляпа не казалась Сильви особенно красивой, в этом по крайней мере была некоторая оригинальность. К тому же ее соседка обмахивалась веером, украшенным прелестными янтарными висюльками, образовывавшими бахрому.
      Решив непременно узнать, где леди Феддрингтон достала такой веер, Сильви посмотрела направо, где Мейн, хмурясь, глядел в книгу, которую ему вручили при входе.
      – Когда бежит ваше животное? – спросила Сильви, стараясь быть по возможности любезной. Ей пришлось задать этот вопрос дважды, пока наконец он обратил на нее свое внимание.
      – Я поставил сразу на двух лошадей, – пояснил Мейн, – на маленькую изящную молодую кобылку по кличке Шерон и на ленивого гнедого мерина, который только что протрусил рысью мимо нас.
      – О Господи! – воскликнула Сильви. – Вам следовало сказать мне, что ваша лошадь только что пробежала мимо: я бы непременно обратила на нее внимание.
      – Простите, но мне нужно пойти в конюшню к моему жокею, – сказал Мейн. – До каких пор можно так проигрывать! Я хочу, чтобы он воодушевился к тому моменту, когда придет очередь Шерон. Вы желаете пойти со мной?
      – На конюшню?
      – Если вам интересно.
      – Нет уж, лучше я навещу леди Феддрингтон! – Сильви одарила жениха улыбкой, полной нежного укора. Ему следует знать, куда надлежит приглашать женщину.
      Поднявшись, Сильви подождала, пока Мейн возьмет ее ротонду, ридикюль и веер; зонтик от солнца она решила нести сама.
      – Леди Феддрингтон, – сказала она, когда Мейн открыл небольшую дверцу между их ложами. – Надеюсь, я не помешала вам. Мы с вами познакомились два дня назад на празднике у Маунтджоя.
      – А, мисс Бродери! – воскликнула леди Феддрингтон, вложив в приветствие как раз столько гостеприимства, сколько хватило, чтобы успокоить слегка задетые чувства Сильви. – Я в восторге от того, что вижу вас. Пожалуйста, входите и скрасьте мне скуку этого дня.
      Именно это и следовало сказать при Мейне, который непременно должен был понять, как скучно ей самой.
      Когда Мейн удалился, Сильви заняла место рядом с леди Феддрингтон, и через несколько минут они уже говорили с той степенью откровенности, какую Сильви находила прелестной и достигнуть которой всегда стремилась. Леди Феддрингтон, или Люси, как вскоре выяснилось, оказалась приятной собеседницей, и Сильви тотчас же забыла о том, что находится в столь неподобающем месте.
      – Я испытываю то же чувство, что и вы, – призналась ей Люси несколько позже. – Конечно, я изо всех сил стараюсь поддержать Феддрингтона в такие моменты – ведь он держит большую конюшню и всегда очень волнуется на крупных скачках. Откровенно говоря, я прошу его оставить меня в ложе одну, потому что мне вовсе не нравится быть рядом с мужчиной, вспотевшим от возбуждения. Надеюсь, вы, дорогая Сильви, никогда не будете так страдать: невозможно представить, чтобы Мейн из-за чего-нибудь покрылся испариной.
      Сильви согласно кивнула: одной из главных причин, почему она выбрала Мейна, была та, что он всегда выглядел безупречно, и в этом отношении он был почти что французом.
      – К сожалению, Мейн часто бывает рассеянным, – пожаловалась она Люси. – По правде говоря, он почти не обратил внимания на мои чувства по поводу того, что его лошадь проиграла заезд.
      – Они все такие. – Люси явно старалась ее утешить. – Я замужем уже три года и в силу обстоятельств стала экспертом в этой области. С вами, дорогая, произойдет то же самое, потому что конюшни Мейна еще больше, чем у Феддрингтона. Мужчины так возбуждаются по мере приближения дня скачек – за несколько недель до скачек в Аскоте Феддрингтон временами даже просыпался среди ночи, можете себе представить? Когда он нервничает и не может ночью спать, то навещает меня...
      – И он смеет будить вас ночью? – ужаснулась Сильви. Ее отец никогда и ни при каких обстоятельствах не разбудил бы maman, комнаты которой были священным местом, предназначенным для сна. Даже ее горничная предпочитала не входить в комнату до восьми утра.
      – Мне еще предстоит отучить его от этой привычки, – заметила Люси со вздохом. – Разумеется, мой сон важнее его лошадей, но, похоже, пока я не смогла убедить его. А вот и мой близкий друг леди Джемайма! Я попросила ее навестить меня сегодня днем. – Люси понизила голос. – Она была обручена четыре года назад, но ее жених умер. Я припоминаю, что это был маркиз. С год она носила траур, а потом объявила, что никогда не выйдет замуж.
      Сильви, прищурившись, посмотрела на леди Джемайму: у нее было слишком длинное лицо, а рот свидетельствовал о холодном интеллекте. Когда она вошла в ложу и сделала реверанс, Сильви также обратила внимание на то, что ее зеленые глаза опушены густыми ресницами такого же цвета, как волосы.
      Несколькими минутами позже выяснилось, что леди Джемайма невероятно забавная особа: она довела собеседниц чуть ли не до колик, рассказывая о вещах, какие не полагалось знать незамужней даме.
      Пробираясь к Сильви, Мейн энергично лавировал в толпе возбужденных мужчин, но, заметив, что она все еще находится в ложе леди Феддрингтон, с облегчением вздохнул. Сильви смеялась настолько весело, что даже зонтик не могла держать прямо, и лишь когда леди Джемайма повернула голову так, что Мейн смог видеть ее профиль, он понял причину этого смеха: Джемайму обожали все, за исключением нескольких брюзгливых пуритан, поэтому он смело мог оставить Сильви в ее обществе еще на полчаса.
      Круто развернувшись, Мейн направился к длинному низкому зданию конюшни, где Шерон дожидалась своей очереди. Нынче утром он заметил в поведении кобылы нечто странное, но не мог сказать с точностью, в чем дело, тогда как жокей клялся, что с ней все в порядке.
      – Возможно, ее несколько напугали толпы зрителей, – предположил его грум Билли.
      Однако Мейн продолжал недоумевать. Опустив голову, он начал пробираться сквозь толпу, когда его окликнули; подняв голову, Мейн увидел Гризелду и рядом с ней Джози. После выпитого недавно шампанского она вовсе не выглядела хуже, и причиной тому, должно быть, была ее юность.
      – Дорогой, мы, разумеется, просто мечтаем увидеть твоих лошадей, – обратилась к брату Гризелда. – Не мог бы ты проводить нас в конюшни?
      Слушая эти слова, Джози мило улыбалась Мейну; при этом в ее улыбке не было и следа робости.
      – Я не уверен, что вам будет там интересно. – Мейн критически оглядел дам. – К тому же вы можете напугать лошадей.
      – Чепуха, – возразила Гризелда, размахивая зонтом так, будто старалась показать, что способна прогнать страх из сердца любой норовистой лошадки.
      Пожав плечами, Мейн взял Гризелду под руку, а другую руку предложил Джози. Разумеется, он уже заметил, что на ней нет корсета. Теперь уже ничто не скрывало ее восхитительной фигуры, хотя туалет ее выглядел довольно странно. Тем не менее многочисленные линии швов лишь подчеркивали ее достоинства.
      – Сегодня утром мы были у модистки Гризелды, – прошептала Джози ему на ухо.
      – А это значит, что благодаря вам Рейф скоро станет банкротом. – Мейна радовало, что теперь глаза Джози сияют, как два бриллианта.
      – Возможно, – сказала Джози с плутовским видом. – Но стоит ли вникать в такие мелочи!
      Тем временем они уже подошли к конюшням и, войдя, остановились у Шерон. Гризелда тут же пришла в восторг, оттого что могла заглянуть через перегородку и пощелкать языком, призывая Шерон, будто кобыла была котенком, которого можно заставить мурлыкать.
      Разумеется, кобыла не обратила на нее никакого внимания, и тогда Джози, открыв дверь бокса, вошла внутрь.
      – Не запачкай туфли! – крикнула ей Гризелда.
      Но Джози, не обращая внимания на ее слова, бесстрашно подошла к Шерон и заговорила вполголоса. Лошадь изогнула шею и, уткнувшись носом в ее руку, тихонько заржала, и тогда Джози, сняв перчатку, провела рукой по ее боку.
      Билли сделал шаг вперед, но Мейн остановил его.
      – Вот тут, – сказала Джози тихо, и ее пальцы замерли, а потом сдвинулись в сторону, чтобы позволить Мейну ощупать это место.
      Обнаружив под кожей маленькие затвердения, Мейн поднял глаза на Джози.
      – Что это такое, черт возьми? – обеспокоенно спросил он.
      – Ничего страшного, – успокоила его Джози. – Грум моего отца называл это... – Она запнулась.
      Лицо Билли помрачнело.
      – Да, я знаю: это называется дьявольскими орехами, – огорченно сказал он. – Я их пропустил, а молодая леди нашла. Меня следует выгнать с работы.
      – Вовсе нет. – Джози покачала головой. – Ребенком я ухаживала за лошадьми, поскольку конюшни отца были очень большими и кто-то должен был следить за здоровьем животных. Я с лошадьми с двенадцати лет...
      – Вот как? Ну и что нам теперь делать с этими орехами? – Мейн явно был растерян.
      – Шерон не сможет участвовать в скачках с этими штуками, и вам лучше проверить остальных лошадей, – сказала Джози. – Зараза распространится по конюшне, как лесной пожар.
      Мейн с досадой поморщился:
      – Черт меня возьми, я должен был раньше узнать об этом.
      – У нас в Лондоне всего пять лошадей, – сообщил Билли, словно обращаясь к самому себе. – Болезнь длится всего неделю или две, иначе я бы это заметил.
      – Ладно, тут мы оба проглядели. – Мейн вздохнул, а Джози похлопала Шерон по носу.
      – Нам никогда не удавалось справиться с этой хворью: что бы мы ни делали, она идет своим чередом. Кстати, примочки из окопника облегчают течение болезни, и я непременно пришлю вам рецепт. А у Шерон еще будет возможность выиграть. – Говоря это, Джози перегнулась через ограждение и почесала шею лошади.
      Когда они вышли из конюшни, Джози смутила Гризелду утверждением о том, что она много потеряла, не зайдя в денник.
      – Денник! – немедленно возмутилась Гризелда, хватая за руку Мейна так, будто ее только что лягнул бык. – Не могу понять, что именно так привлекает вас в конюшне!
      – Там особый мирный запах, – примирительно сказала Джози. – Отчасти это запах смазки для упряжи и новых веревок, но лучше всего пахнет сено.
      – А по-моему, ты слишком много времени проводишь в конюшне, – упрекнула брата Гризелда. – Помню, maman всегда беспокоилась, что ты походишь на грума.
      Мейн широко улыбнулся:
      – Было время, когда я точно знал, сколько котят родила черная кошка.
      – Котята! – Джози усмехнулась. – Я знала, сколько мышей наши кошки ловят за неделю, поскольку они приходили показать мне добычу, прежде чем съесть.
      Услышав эти леденящие душу подробности, Гризелда содрогнулась:
      – Не будете ли вы так любезны сменить тему? – Она умоляюще взглянула на брата и успокоилась лишь тогда, когда он милостиво кивнул в ответ.

      Гризелда взяла письмо с подноса, принесенного Бринкли, и тут же вспомнила непритворное смущение в глазах Дарлингтона, когда он обещал не насмехаться больше над Джози. Но это приглашение...
      Оно заслуживало того, чтобы задуматься.
      Гризелда неподвижно уставилась на розовые стены своей спальни. Если она совершит эту чудовищную, восхитительную и соблазнительную глупость, то это будет последний раз в жизни; да и вряд ли ее ждет что-то новое по сравнению с предыдущими двумя краткими романами, которые продлились не долее одной ночи. Правда, те мужчины были старше ее и отлично понимали правила игры, а Дарлингтон так молод...
      – Гриззи! – крикнула Аннабел, заглядывая в спальню. —Не желаешь подняться наверх и составить мне компанию, пока я буду заниматься Сэмюелом? С минуту на минуту он должен проснуться, а ты, кажется, хотела при этом присутствовать.
      – Когда это я давала тебе разрешение называть меня столь гадким прозвищем? – с негодованием спросила Гризелда.
      – Ну конечно, никогда, – последовал ответ. – Но я теперь замужняя дама, и ты больше меня не опекаешь. Поэтому я позволяю себе свободу и называю тебя как хочу.
      Гризелда поднялась с кресла и поспешно засунула записку Дарлингтона в рукав.
      – Как Сэмюел спал прошлой ночью? – осведомилась тона по дороге в детскую.
      – Замечательно! Он в самом деле прелестный ребенок.
      Гризелда невольно вздохнула. В зрелом возрасте она вдруг ощутила настоятельную потребность в ребенке, а для того, чтобы достигнуть цели, следовало обзавестись мужем...
      Впрочем, Сэмюел тут же отвлек ее от грустных мыслей, так как принялся кряхтеть и ворковать, словно приветствуя их.
      – Ну же, смелее, – со смехом сказала Аннабел. – Возьми на руки этого маленького негодяя.
      Сэмюел отбивался как мог, пуская в ход толстенькие коленки, и улыбался самой пленительной улыбкой, будто вознамерился заставить всех любить себя. И все же Гризелде удалось схватить его в объятия. При этом она не заметила, как записка выскользнула из рукава.
      Вскоре младенец начал издавать писк, означавший, что ему пора подкрепиться, и Гризелда, обернувшись, увидела, что Аннабел, удобно расположившись в кресле, лукаво улыбается ей. Эта улыбка явно не имела никакого отношения к ребенку.
      – Ах, какая милая записочка! – пропела Аннабел, размахивая над головой клочком бумаги.
      Гризелда опустила Сэмюела ей на колени и выхватила у нее из рук записку.
      – Отель «Грийон». – Аннабел продолжала громко хохотать. – Это то место, где была погублена моя репутация. Теперь позволь напомнить твои слова о том, что леди не должна посещать подобные заведения!
      – Я и не посещала, пока твоя сестра Имоджин не вынудила меня отправиться туда. – Гризелда разорвала записку и бросила в камин.
      – Ладно-ладно! – Аннабел указала ей на стул напротив. – А теперь расскажи мне, кто этот «Дарлинг», который приглашает тебя в отель «Грийон». Может быть, это Дарлингтон?
      Гризелда весьма неизящно опустилась на стул.
      – Да, так и есть.
      – Но ведь никто не требовал от тебя жертвовать своей добродетелью ради того, чтобы этот тип прекратил свои гадкие шутки, – искренне удивилась Аннабел. – И Сильви вовсе не имела в виду, что ты его соблазнишь, когда просила тебя немного пофлиртовать с ним.
      Гризелда улыбнулась:
      – Видишь ли, дело в том, что Дарлингтон...
      – Он тебя шантажирует! Мерзавец! – Аннабел подбоченилась и расправила плечи. – Он шантажирует не только тебя, но и всех нас, считая, что, заставив тебя прийти в отель, вынудит завязать с ним роман. Вот что я тебе скажу: Рейфа здесь нет, он в свадебном путешествии, но мой муж сотрет Дарлингтона в порошок, а муж Тесс разорит его.
      Гризелда невольно поежилась.
      – Если я правильно тебя поняла, ты не советуешь мне идти в отель «Грийон»...
      Аннабел чуть не задохнулась от возмущения.
      – Ты даже думать об этом не должна! Никто из нас не посмел бы требовать от тебя такой жертвы, включая Джози. Ах он, маленький наглый сморчок!
      – Ну, положим, я не считаю его чересчур маленьким, – возразила Гризелда. – Он такого же роста, как Рейф.
      – Я вовсе не это имела в виду. – Аннабел неожиданно замолкла. – Гризелда Уиллоуби, – начала она затем подозрительно медленно, – может, ты все-таки скажешь мне, что происходит?
      – Ну, поскольку ты замужняя женщина...
      – Вне всякого сомнения. Итак?
      Гризелда невинно опустила глаза, потом снова подняла.
      – Я подумываю о свидании с этим человеком, – сказала она, внимательно наблюдая из-под ресниц за реакцией Аннабел.
      – И это никак не связано с тем поручением?
      Гризелда покачала головой:
      – Дарлингтон обещал в будущем не говорить гадостей о Джози, и я ему верю. У него вид человека, который наконец осознал, что вел себя отвратительно.
      – Но почему, ради всего святого, ты решила завести роман с этим самым «отвратительным» человеком?
      Гризелда рассмеялась:
      – Похоже, дорогая, брак не избавил тебя от изрядной доли наивности, которой ты всегда отличалась.
      – Что? Я никогда не была наивной! – возмутилась Аннабел, ловко перемещая Сэмюела к другой груди. – Насколько я понимаю, в Дарлингтоне есть что-то... волнующее, так?
      Гризелда молча улыбнулась.
      – В таком случае, – решила Аннабел, – я буду развлекать Джози, пока ты станешь шалить в отеле «Грийон».
      – Вот уж не знаю... Я, пожалуй, старовата для него.
      – Старовата?
      – Ну да. Ему вряд ли больше двадцати четырех.
      – Ну и что же? Подумай, сколько браков состоялось при разнице в возрасте лет в двадцать.
      – Тогда это будет моим последним приключением. – Гризелда обреченно прикрыла глаза.
      – Разумеется, дорогая, – поддержала ее Аннабел. – Тебе давно пора выйти замуж и завести маленького Сэмюелчика. А как ты полагаешь... Дарлингтон в этом смысле перспективен?
      – Вряд ли. Я же сказала тебе, что ему нет и тридцати: за мужчину такого возраста нельзя выходить замуж, а вот танцевать с ним...
      – Или встречаться в отеле... – перебила Аннабел.
      – О Боже, нет! Я не могу пойти в отель, – неожиданно изрекла Гризелда испуганным полушепотом.
      – И где тогда вы будете встречаться?
      – Разве нельзя сделать это в собственном доме?
      – Значит, то, что ты стала нас опекать, помешало твоей личной жизни?
      – О, конечно, нет! До того как появились вы, девочки, и Рейф попросил меня присматривать за вами, моя жизнь текла довольно пусто и бессмысленно... У меня просто раскрылись глаза, и это еще слабо сказано, когда вы все влюбились. Не сомневаюсь, что и Джози рано или поздно встретит свою любовь.
      – А у тебя есть кто-нибудь на примете? Я имею в виду брак.
      Гризелда покачала головой:
      – Нет, но теперь я намерена серьезно этим заняться.
      – Ну да, после того как позволишь себе еще одно, последнее, приключение! – Аннабел разразилась веселым смехом.
      – Тише ты! Не заставляй меня чувствовать себя легкомысленной вертихвосткой. – Гризелда и сама едва удерживалась от смеха.
      – Постой, думаю, я знаю, какой он, этот Дарлингтон: у него светлые волосы, впалые щеки и распутный вид! Я права, а?
      Гризелда виновато потупилась, и Аннабел расхохоталась так, что чуть не задохнулась.
      – Я пошутила, прости. На самом деле это совершенно прелестный человек и совершенно необузданный: как раз такой, с каким стоит встречаться в отеле «Грийон».

      Прошедшая неделя выдалась для Элиота Гоувернера Термана на редкость тяжелой. Ни Дарлингтон, ни Берик, ни Уисли в «Конвенте» не появлялись, хотя он изо дня в день дожидался их до двух часов ночи.
      Итак, он потерял сразу троих человек, которых считал друзьями, и это, разумеется, стало для него ударом.
      Теперь Терману сделалось окончательно ясно, что без замечаний Дарлингтона, острот Берика и кислых кивков Уисли он ничто.
      Все же Терман всем сердцем надеялся, что Дарлингтону не удастся найти жену. Да и кому он нужен такой – без единого пенни в кармане, зато со злым, язвительным языком!
      Продолжая дрейфовать из комнаты в комнату, Терман откровенно не знал, как убить время. Ему хотелось хохотать до упаду, стучать кулаком по столу и, заказав всем еще по кружке, с гордостью заплатить за это, но, увы, теперь в его деньгах никто не нуждался. Наконец он решил назавтра поехать на бал к леди Маклоу, где Дарлингтон непременно должен быть. Да, он поедет на бал и найдет там Шотландскую Колбаску, которая явилась главной причиной разлада между ним и Дарлингтоном. Возможно даже, ему удастся сделать что-нибудь по-настоящему остроумное – например, заставить Колбаску вообразить, что он за ней ухаживает. Может быть, он даже поцелует ее, а потом сделает какую-нибудь гадость и, придя в «Конвент», расскажет всем, как забавно это было.