– Я должна вернуться домой.
      – Нет.
      Голос Дарлингтона казался сонным, однако в нем чувствовалось столь безмерное удовлетворение, что Гризелда чуть не рассмеялась.
      – Я устала и слишком стара для таких развлечений. – Она с трудом села в постели.
      – Ты выйдешь за меня?
      Гризелда наклонилась, чтобы поднять чулок, оказавшийся на полу спальни. Эти слова доходили до нее медленно, будто были произнесены шепотом. Затем она выпрямилась, держа в руке чулок, и повернулась к нему.
      – В этом нет необходимости. – Она тоже была довольна хотя бы тем, что ее любовник оказался человеком чести. – И все равно я тебе благодарна за этот вопрос. Многие люди беззастенчиво продолжают свои интрижки, в то время как...
      То, что Гризелда увидела в лице своего любовника, сразу заставило ее замолчать, и она замерла.
      – Не говори этого, – взмолилась она. – Не надо.
      – Я должен. Я не могу думать ни о чем, кроме тебя, и чувствую твой аромат, даже когда тебя нет рядом. Я не могу выдавить из себя ни одного остроумного слова, потому что единственный человек, с кем мне хочется разговаривать, – это ты.
      – Друг мой, ты просто увлечен – с молодыми людьми такое случается нередко...
      Внезапно Дарлингтон поднялся с постели и направился к ней; при этом он не казался таким уж юным.
      – Возраст не имеет к этому никакого отношения.
      – Еще как имеет, – возразила Гризелда. – Встреть я тебя, когда была моложе, все было бы иначе.
      – В таком случае прими меня.
      – Принять и обладать – разные вещи. Я не приму тебя, потому что у тебя вся жизнь впереди. Ты еще найдешь женщину своего возраста, и она родит тебе дюжину младенцев. – Гризелда потянулась к Дарлингтону и отвела с его лба непокорный локон. – А я, мой дорогой, буду танцевать на твоей свадьбе, но никогда не стану твоей женой, хотя твое предложение для меня огромная честь.
      Его глаза пылали.
      – Ты меня любишь!
      Гризелда вздернула подбородок:
      – Я ценю тебя и горжусь тобой.
      Дарлингтон прищурился:
      – Гордишься, как гордилась бы своим сыном?
      Гризелда напомнила себе, что молодые люди обладают пылкими страстями; но она уже и сама начинала сердиться.
      – Разумеется, я не мать тебе, но могла бы ею быть.
      – Прекрати! Сколько тебе лет, Гризелда Уиллоуби?
      – Ну, на сколько-то лет я тебя все же старше. – Гризелда пошла на попятный, надеясь сохранить атмосферу спокойствия.
      – Я снова спрашиваю: сколько тебе лет?
      Гризелда крепко сжала губы: они никогда не говорили о ее возрасте. Никогда.
      – Послушай, Гризелда, тебе тридцать два, и ты вполне способна родить мне полдюжины детей, если пожелаешь. Мне двадцать семь, почти двадцать восемь. Пять лет – вот и вся разница между нами.
      – Ты знал, – прошептала она. – Но неужели двадцать семь?
      – А ты думала, восемнадцать?
      – Я вообще не думала об этом.
      – Ну так подумай. Даже будь тебе тридцать девять, я все равно попросил бы тебя о том же, и даже если бы тебе было сорок девять... А пока же ты едва ли можешь претендовать на роль моей матери, учитывая, что тебе исполнилось всего четыре года, когда я родился.
      – Пять. И потом, я слишком мало знаю о тебе.
      – Но ведь ты всегда можешь спросить. Если это так важно, я писатель.
      – Что? – Гризелда почувствовала себя сбитой с толку, словно потеряла нить разговора.
      – Писатель, – повторил Чарлз спокойно. – Ты спрашивала, как мне удается содержать дом. Я пишу.
      – Романы?
      – Нет, мой жанр ниже рангом. Я пишу рассказы о преступлениях, которые никогда не совершались, сенсационные памфлеты для низкопробных листков, отчеты об исповеди убийц. По правде говоря, иногда я даже писал сами исповеди.
      – Откуда ты мог их знать? Где ты их слышал?
      Дарлингтон пожал плечами:
      – У меня есть друзья среди полицейских; если мне случается набрести на интересный материал, я не скуплюсь на гинеи.
      Гризелда долго смотрела на него, и наконец губы Чарлза изогнулись в понимающей улыбке.
      – Я согласен, средства к существованию достаются мне не слишком благородным образом. Я чернорабочий. По правде говоря, я и сам иногда стыжусь себя, а моя семья находит мои занятия омерзительными. Отец не желает даже слышать о моих занятиях, и это одна из причин, почему он помешан на идее женить меня на деньгах.
      Гризелда нахмурилась. Как он смеет считать ее настолько заносчивой?! И почему она должна отказываться от брака с писателем?
      – Я пишу как раз такое имеющее успех чтиво, о каком мы говорили вчера, – продолжал говорить Дарлингтон. – Мать убийцы непременно падает в обморок, услышав о том, что его заключили под стражу. Все жертвы – крепкие молодые люди, из которых получились бы замечательные мужья и отцы... Ну и так далее. – Он замолчал в ожидании ее реакции на его слова, но Гризелда не отвечала: она уставилась на полированную столешницу, напряженно о чем-то размышляя. Потом вдруг она прижала руку ко лбу и, покачнувшись, упала ему на руки.
      На какое-то мгновение Чарлз растерялся. Что, черт возьми, происходит? Неужели это он довел ее до обморока?
      В отчаянии он стал оглядываться по сторонам, вспомнив, что, если женщина падает в обморок, ее следует приводить в чувство нюхательными солями. К сожалению, у него на кухне был только лук.
      Наконец он уложил ее на кушетку. Лицо Гризелды казалось мертвенно-бледным: должно быть, она испытала гораздо более сильный шок, чем он предполагал.
      – Гризелда, – осторожно позвал Чарлз. – Пожалуйста, открой глаза!
      Ответа не было. Тогда Чарлз быстро принес с кухни кувшин с водой и высоко поднял над головой, собираясь, если понадобится, вылить его на Гризелду.
      Слегка приоткрыв один глаз, Гризелда тут же решила, что ей пора очнуться, и издала звук, который, по ее мнению, можно было бы истолковать как проявление отчаяния, после чего Дарлингтон, к ее немалому облегчению, немедленно поставил кувшин на стол.
      – Дорогая... – Он с озабоченным видом склонился над ней. – Как ты себя чувствуешь?
      Гризелда испустила слабый стон и драматическим жестом поднесла руку ко лбу.
      – Не может быть! – слабым голосом произнесла она. Дарлингтон принялся растирать ей руки, и она, услышав, как он бранится себе под нос, чуть не расхохоталась.
      – Неужели я это услышала? Не может быть! Конечно, нет!
      Пожалуй, тут попахивало ненужным повторением, но для человека, не связанного с литературой, она действовала совершенно правильно и убедительно.
      – Гризелда, – начал Дарлингтон. – Я искренне сожалею, что...
      – Что мой любовник... – Она широко открыла глаза и в упор посмотрела на него. – Мой любовник – всего лишь обыкновенный наемный работник!
      – Но...
      Больше Гризелда не могла продолжать эту комедию.
      – О, убей меня сейчас же! – возопила она. – Я себя опозорила, запятнала! Моя жизнь разрушена! Моя репутация, мое тело, моя...
      Она сделала паузу и уже подумала, не упасть ли снова в обморок, как вдруг заметила, что Чарлз весело улыбается, глядя на нее.
      – А ты неплохая актриса...
      – Слава Богу, что ты наконец это заметил! Поверь, я смогла бы описать подобную сцену не хуже тебя.
      – Это всего лишь клише, – добродушно возразил Чарлз. – И к тому же женщины в моих книгах никогда не издают стонов.
      – А жаль, – усмехнулась Гризелда. – Я от всего сердца наслаждалась этой сценой, и мне пришлось прервать представление только потому, что ты собрался окатить меня водой.
      – Ясно. Я только не понял, к чему вообще вся эта комедия...
      – Ну надо же мне было узнать, как ты обращаешься с женщинами, потерявшими сознание. – Гризелда уселась поудобнее и поправила волосы. – Прежде у тебя не было такого опыта, верно?
      – Нет.
      – Ты что, считаешь меня дурой, неспособной понять, чем ты занимаешься?
      – Но ты...
      – Я вполне довольна тем, что мой возлюбленный – автор живой прозы, которой наслаждаются сотни людей. Ты ухитрился разбогатеть и избавить себя от необходимости жениться ради приданого; разве это не замечательно? Кстати, если бы ты покорился отцу и женился на деньгах, Дарлингтон, мы никогда бы не встретились и не узнали друг друга.
      – В библейском смысле – да.
      Прежде чем Гризелда поняла, что случилось, Чарлз опустился на колени и схватил ее за руки.
      – Гризелда, выходи за меня! После всего, что произошло между нами, мы с тобой никогда не сможем полюбить кого-нибудь еще.
      – Так я должна выйти за тебя именно потому, что не подойду больше никому?
      – Точно. Я тебя обесчестил, и теперь ты моя навек. – Чарлз принялся целовать ее, и, казалось, ответа ему вовсе не требовалось, потому что они оба уже знали – ответ запечатлен в ее сердце.

      – Не знаю, что дальше, – сказала Джози со смехом. – В моих любимых романах всегда на этом все и заканчивается.
      Мейн сделал несколько шагов по направлению к ней, а Джози все продолжала говорить: она нервничала, и от этого ей хотелось болтать без конца.
      – Зато благодаря этим романам я могу описать любого, – убежденно добавила Джози.
      Мейн рассмеялся:
      – В таком случае приступай. Опиши меня прекрасной прозой, которую ты так любишь.
      Джози протянула руку и дотронулась до его бровей. В этот моменту обоих возникло ощущение, будто сейчас они – единственные на свете мужчина и женщина.
      – Две брови, черные, как ночь, – сказала Джози, слегка проведя по бровям пальцем. – Ресницы, слишком длинные для мужчины и... Ужасно усталые глаза, утомленные развратом, длившимся столетия!
      – Столетия? – изумился Гаррет. – Я что, древний грек?
      – Возможно, – кивнула Джози. – Нос благородных очертаний... Губы темно-вишневого оттенка хранят меланхоличное выражение. – В глазах Джози заплясали смешинки. – Они являются свидетельством дикости и необузданности, намекая на вакхическое происхождение их владельца.
      – Эти губы, – серьезно заметил Мейн, – и в самом деле несут в себе нечто вакхическое; вот только что знают юные леди о Вакхе? – Он неожиданно усмехнулся. – А теперь моя очередь описать твое лицо, и ты должна мне помочь, потому что я прочел не так много романов.
      – Вряд ли это потребуется, – возразила Джози с улыбкой. – Я полагаю, что ты опишешь меня как одну из лошадей, о которых постоянно читаешь.
      – Да уж, из тебя получилась бы славная кобылка! – Мейн внезапно и в самом деле почувствовал себя Вакхом, опьяненным лунным светом и своей прекрасной молодой женой. – Кстати, у некоторых лошадей такие же длинные ресницы, как у тебя...
      Джози кивнула.
      – И у некоторых – такая же густая черная грива, как у тебя. – Мейн намотал на палец ее локон. – Твои губы, – продолжил он, – не тускло-красные, а темно-алые, именно такого цвета, который лишает мужчину сил и делает его слабым. Они полные и соблазнительные; тот, кто смотрит на них, непременно захочет их поцеловать. Смотреть на твои губы – значит желать попробовать тебя на вкус. И вся ты похожа на королеву фей Титанию из пьесы Шекспира...
      – На королеву? – Джози рассмеялась. – А мне-то казалось, что я пухлая, обожаю глупые романы и боюсь ездить верхом.
      – Господи! – Мейн явно получал наслаждение от этой дискуссии. – У тебя масса достоинств, которые ты могла бы предложить супругу!
      – Правда, я очень жизнерадостна, – поспешно сообщила Джози, – и даже иногда могу быть забавной. Я очень честная, и мне всегда внушали, что это достоинство, хотя иногда оно оборачивается против меня.
      – А красота?
      Джози покачала головой:
      – Никакой, по сравнению с другими женщинами.
      – Теперь позволь сказать, какой вижу тебя я...
      – Не стоит: я терпеть не могу ложь.
      – Тогда я не стану утомлять тебя описанием губ или волос, глаз или кожи, хотя у тебя самая прекрасная кожа, какую я имел удовольствие видеть вблизи. Лучше я буду говорить с тобой руками.
      Мейн дотронулся пальцем до ее щеки, и прикосновение это оказалось сладостным, как поцелуй ребенка. Потом палец медленно заскользил, и Джози глубоко вздохнула.
      Большой палец приблизился к ее нижней губе, и когда он на мгновение остановился, она сжала его губами. Вкус пальца показался ей необычно мужественным, и она затрепетала.
      – Сделай это снова! – Голос его слегка охрип.
      Ее губы вновь сомкнулись вокруг пальца, потом Джози игриво прикусила его.
      В этот момент руки Мейна заскользили ниже, оставляя огненный след на шее Джози.
      – Посмотри на меня!
      Она покорно посмотрела в его притягивающие глаза, потом опустила взгляд. В лунном свете руки Мейна казались огромными и сильными.
      Его теплые пальцы спустились к вырезу ночной рубашки, потом к расстегнутым пуговицам.
      Джози затаила дыхание. Что он сделает? Его руки прошлись по всей длине ее рук, и он ощутил их совершенную форму, нежность и красоту.
      – Ты когда-нибудь видела портреты возлюбленной Рафаэля?
      Услышав этот вопрос, Джози подняла глаза и ощутила, как пылают ее щеки. Тем временем Мейн поглаживал ее запястья, ожидая ответа.
      – Нет, – прошептала она.
      – У нее твоя фигура, – ответил он тоже шепотом. – Такие изгибы, однажды увидев, мужчина не сможет забыть.
      Пальцы Мейна поднялись вверх по ее рукам, но на этот раз его движения стали еще нежнее. Потом его руки нырнули в вырез ее ночной рубашки и принялись описывать там круги, пока он не потянул рубашку за вырез вниз.
      Джози слабо вскрикнула, ощутив прохладной от вечернего воздуха кожей тепло его ладоней.
      Одно движение – и рубашка упала к ее бедрам.
      – Посмотри вниз! – приказал Мейн.
      Джози опустила глаза. Руки Мейна кружили по ее груди, будто пытались открыть неизвестную землю.
      Опустив глаза, Джози увидела свою грудь его глазами. Она вызывала чистое желание, ее холмы казались нежными и живыми, а соски приподнялись после того, как Мейн дотронулся до них.
      Джози прикусила губу, чтобы не позволить своим бедрам рвануться ему навстречу, когда его руки снова заскользили вниз, отмечая свой путь на шелковистой коже, и под мгновенным движением его пальцев ночная рубашка сползла с бедер и упала к ее ногам. Его руки тут же пробежали по изгибам ее бедер и окружности ягодиц, а потом Джози внезапно поняла мужское желание глубже окунуться в эту мягкость.
      – Скажи, – задыхаясь, пробормотала Джози. – Все эти женщины, все твои женщины... Они были стройными, очень стройными, поэтому ты влюбился...
      Она умолкла, чувствуя, что ее сердце бьется все быстрее и быстрее.
      Потом ощутила нежное прикосновение его руки между своих бедер.
      – Они были тощими, – неожиданно шепнул Мейн ей на ухо. – А ты необыкновенно нежная.
      Джози вздохнула.
      Его смеющиеся глаза были устремлены на нее, a oнa растерялась и не знала, что сказать.
      – Тебе довелось любить столь многих!
      – Это неправда. И ни одна женщина не смотрела на меня так, как ты.
      – Даже Сильви?
      – Даже Сильви. Стыдно в этом признаться, но, когда ты так смотришь на меня, я чувствую себя красивым. А когда я смотрю на тебя, то не могу сдержаться. Я никогда не позволял себе приблизиться ни к одной женщине, способной заставить меня испытывать подобные чувства; я даже еще не вполне уверен в том, что мы на самом деле женаты...
      – На самом деле мы не женаты.
      – Ничего, теперь уже скоро.
      В тот же миг Джози оказалась в его объятиях, а через секунду Мейн уже укладывал ее на диван.
      – Ты хочешь меня, а иначе не зашла бы так далеко, – уверенно произнес он, стоя возле нее и срывая с себя одежду.
      При этом Джози даже не пыталась принять такое положение, чтобы все линии ее тела выглядели скромнее, потому что ей вдруг стало трудно дышать. Причина была в том, что она увидела все его мускулистое тело с широкой грудью, сужающейся к талии и бедрам, и то, что было ниже.
      Мейн проследил за ее взглядом.
      – Никогда еще не спал с девственницей, – сказал он, и между его бровями появилась морщинка.
      – Я тоже ни разу не спала с мужчиной, – Джози протянула к нему руки, – но хочу попробовать.
      Вместо того чтобы, получив согласие Джози, тут же наброситься на нее, Мейн осторожно прилег рядом и принялся осыпать поцелуями ее глаза и щеки, а она трепетала под этими поцелуями. Заниматься любовью с Мейном таким образом – настоящее чувственное пиршество, думала она, и все это требует времени. Однако уже скоро Джози жадно изучала его тело, касалась и гладила его.
      Мейн поцеловал ее в щеку, в шею, потом принялся осыпать поцелуями плечи... И все время он нашептывал ей нежные слова, а его руки блуждали по ее телу.
      Наконец терпение Джози кончилось.
      – Гаррет, – осторожно сказала она. – Не то чтобы это не доставляло мне наслаждения, но не думаешь ли ты, что пора перейти к более решительным действиям?
      – Чего бы ты хотела теперь, Джози? Может, так? Или так?
      К этому времени ничто из того, что он говорил, уже не имело значения: гораздо больше Джози занимало то, что Мейн делал руками, а потом и ртом... Она изогнулась и могла только отвечать на его ласки тихими стонами, пытаясь в то же время вести себя достойно, как подобает настоящей леди. Получалось это у нее плохо, потому что она издавала неподходящие для леди звуки и никак не могла заставить себя перестать тянуться к нему. Наконец Мейн раздвинул ее колени, и когда он навис над ней, она на мгновение испугалась его вида. Этот образ остался в ее памяти навсегда – Гаррет с суровым лицом и глазами, в которых она видела одновременно деликатность и безумие.
      Теперь она ему окончательно поверила и не сомневалась, что все это для него так же ново, как и для нее.
      Внезапно Мейн тяжело задышал и качнулся к ней; потом она расслышала гортанный звук, слетевший с его губ, когда он вошел в нее.
      Одна из причин, почему Джози запомнила все происшедшее так ярко и живо, была та, что секунды через две после его вторжения ей пришлось признать, что все обстоит не так уж хорошо. Когда лихорадочный жар, снедавший нижнюю часть ее тела, спал, ей тут же захотелось чертыхнуться, употребив слова, слышанные ею только от грумов на конюшне. Она ощущала, как плоть ее мучительно болезненно растягивается, и вообще все было совсем не так, как обещала Аннабел.
      Когда Мейн посмотрел на нее сверху вниз, она ответила слабой и напряженной улыбкой.
      – Это все? – Она постаралась, чтобы в ее голосе не прозвучала слишком явная надежда.
      – Не совсем. Как мне лучше двигаться – быстрее или медленнее?
      – Господи, да как угодно! – Она гадала, не слишком ли поздно аннулировать их брак. К сожалению, у нее все получилось совсем не так, как у сестер. Она не... – О! – вскрикнула Джози, окончательно впадая в ярость. – Черт!
      В этот момент Мейн сделал рывок, и в ней что-то лопнуло.
      – Прости, Джози! – Он замер и несколько секунд не двигался, зато Джози ерзала и извивалась, стараясь не думать, что погубила свою жизнь навеки...
      Наконец она пробормотала:
      – Пожалуй, сейчас немного лучше...
      Действительно, теперь Джози было уже не так больно, и она смогла подумать о том, какими странными вещами они занимались или, точнее, какие странные вещи проделывал с ней Мейн.
      Как только боль спала, Джози вновь ощутила жар, охвативший нижнюю часть ее тела. Она пробежала пальцами по его мускулистым плечам, и от этого жар только усилился.
      Мейн склонился к ней, его лицо коснулось ее груди, и тут неожиданно Джози стало казаться, что все не так уж плохо.
      Потом его движения стали медленнее, мягче в ее теле, потому что она ощутила, как его пронзают огненные молнии.
      Джози вцепилась в его руки.
      – Теперь не так больно, да, Джози? – спросил он.
      Странный гортанный звук его голоса, столь непохожий на обычный светский безукоризненный тон, заставил сердце Джози забиться еще быстрее; невольно ее бедра сами стали подниматься ему навстречу...