А Хамфри по-прежнему тянул резину, продолжая и продолжая задавать свои провокационные вопросы.

– Скажите, если внутри французского сектора из британского поезда выбрасывается какое-либо тело, то под чьей юрисдикцией это следует рассматривать?

– Французской? – попробовал я угадать. Никакого ответа. Тогда я попытался зайти с другой стороны. – Нет, британской… нет-нет… м-м-м…

– Ну, а если британский грузовик загружается на французский поезд в британском секторе, – безжалостно продолжал он, – то чьей считать юрисдикцию в таком случае?

К этому времени я уже окончательно запутался. (Как и раньше. – Ред.). Равно как и Бернард. Потому что, не скрывая интереса, он спросил:

– А нельзя ли разделить уголовную юрисдикцию на две ветви? Скажем, внутреннюю и внешнюю…

Хамфри его просто проигнорировал.

– Как вы думаете, господин премьер-министр, стоит ли нам установить посредине туннеля пограничный пост или нет?

– Да, стоит, – автоматически ответил я. Он, не мигая, смотрел на меня, и мной снова овладела неуверенность. – Нет, наверное, не стоит…

– А может, имеет смысл установить таможенные и иммиграционные посты на одном из концов туннеля?

Постепенно до меня начало доходить, насколько сложным и запутанным все это оказывалось на самом деле.

– Нет, – нерешительно ответил я, но затем, подумав, все-таки сказал: – Да.

– Или лучше на обоих?

Поскольку возможности и варианты решения казались бесконечными, я счел за лучшее согласиться.

– Да.

Сэр Хамфри открыто намекнул на мою нерешительность. Так оно и есть.

– Но ведь все эти вопросы, как я уже отмечал, должны решаться юристами в ходе соответствующих переговоров.

– Совершенно верно, господин премьер-министр, – подтвердил он. – Но мне показалось, вы сказали, что хотели бы решать все эти вопросы сами. Или я что-то не так понял?

– Да, не так, – раздраженно сказал я. – У меня нет ни малейшего желания копаться в безнадежно запутанных юридических хитросплетениях международного права. Мое дело – это базовые политические вопросы.

– Вот как, – произнес секретарь Кабинета, изобразив на лице нарочитое удивление. – Значит, суверенитет уже не является вопросом политическим? Надо же, как интересно.

Неужели ему нравится так зло шутить? Он ведь прекрасно знает, что я имел в виду!

(Иначе чем чересчур оптимистичным назвать это утверждение Хэкера было просто нельзя. Сэр Хамфри вряд ли даже догадывался, что премьер-министр имел в виду. Даже мы, после столь долгих лет внимательнейшего изучения его более чем откровенных дневников, до сих пор точно не знаем, что он тогда имел в виду. – Ред.)

Более того, он и не думал заканчивать свой неуместно дерзкий перекрестный допрос.

– Полагаю, господин премьер-министр, вы согласны с тем, что данный туннель должен строиться с использованием самых современных технологий?

– Естественно!

– Прекрасно. Значит, тем самым вы фактически согласились с тем, что девяносто процентов всех контрактов будут отданы французским компаниям. Кстати, вы хотите, чтобы надписи делались сначала на французском, и только потом на английском?

– Нет! – твердо заявил я.

– А французы хотят.

– Нет, мы не согласны.

– Тогда мы не сможем провести торжественную церемонию до тех пор, пока не согласимся.

Чуть подумав, я предложил компромисс:

– А почему бы нам не делать надписи на английском первыми на нашем конце, а на французском – на их?

– А как насчет поездов?

Меня все это начинало просто бесить.

– Ради бога, Хамфри, ну какое это может иметь значение?

Он равнодушно пожал плечами.

– Для французов может… Далее. Как быть с меню? На английском или на французском?

– А что, разве их нельзя просто менять местами посередине?

Секретарь Кабинета печально покачал головой.

– Увы, французы будут непоколебимы. Именно поэтому название британского авиалайнера «конкорд» пишется на французский манер – с буквой «е» на конце[51]. Конечно, если вы захотите уступить французам по всем этим пунктам, соглашение с ними могло бы быть подписано немедленно… Или, – он пожал плечами, – вы можете позволить МИДу сделать все, на что они способны.

Все, на что они способны? Похоже, секретарь Кабинета и сам не очень-то верил в их способность достойно представить нашу сторону в этом соглашении.

Хамфри тут же полностью подтвердил мои опасения.

– Боюсь, они тоже мало что смогут сделать, но все-таки у них, надеюсь, это выйдет лучше, чем вышло бы у вас, господин премьер-министр.

В общем-то он прав. И тем не менее, в этом не было никакого здравого смысла.

– Послушайте, Хамфри, – спросил я, – неужели в отношениях с французами нам никогда не удается настоять на своем?

– Нет, удается. Иногда.

– И когда такое было в последний раз?

– В 1815 году. В битве при Ватерлоо, господин премьер-министр.

Пока я, напрягая свою энциклопедическую память и исторические познания, пытался вспомнить, так ли это на самом деле, сэр Хамфри придумал для меня очередной каверзный вопрос.

– А что если террористы «угонят» поезд? И будут угрожать, что взорвут его вместе с туннелем…

Чудовищное предположение! Впрочем, почему предположение?

– Господи, – воскликнул я, – так не лучше ли передать французам юрисдикцию над всем этим проектом. Целиком и полностью! Тогда им самим придется ломать голову.

Сэр Хамфри довольно усмехнулся и покровительственно произнес:

– Вот видите, господин премьер-министр? Если бы переговоры вели вы сами, то уступили бы французам по всем пунктам. Без исключения! К тому же, французы, я в этом практически не сомневаюсь, тайно готовят какой-нибудь коварный план, о котором пока нам ничего не известно. Полагаю, вы догадывались об этом, господин премьер-министр?

И хотя его неприкрытый сарказм был недопустим, мне пришлось признать, что эти переговоры с французами не для меня. С любой другой нацией – да. С ними – никогда! И кроме того… (Господи, почему же мне не пришло это в голову раньше?). Кроме того, мое неучастие будет мне более выгодным.

– Хамфри, если эти переговоры связаны с унизительными уступками, мне бы хотелось, чтобы их вел наш министр иностранных дел.

– А вот это мудро, очень мудро, господин премьер-министр, – одобрительно пробормотал секретарь Кабинета, и, не теряя времени, перешел к другому неприятному делу, которое вызывало у меня сильнейшее раздражение все последнее время. – Не могли бы мы теперь обсудить уже всем порядком надоевший вопрос о мемуарах вашего предшественника?

Мало нам было проблем с его восьмой главой, так он уже приступил к написанию последней – той самой, в которой описывается его отставка и мое возвышение на премьерство. Для чего ему необходим доступ к определенным правительственным документам…

Я спросил, не могли бы мы найти хоть какой-нибудь способ остановить эти чертовы мемуары, пока они окончательно не испортили мою репутацию. Хамфри печально покачал головой.

– Мемуары, увы, это профессиональная опасность. – И он глубоко и шумно вздохнул. Будто вспоминал былое.

С чего бы это ему вздыхать? Ведь четвертовать собирались не его, а меня! Причем самым удручающим было не то, что мой предшественник писал про меня, а сам факт предательства. Ведь до того, как мы прочли первые восемь глав этой книги, я искренне считал его своим другом!

Например, в черновике, который нам доставили сегодня утром, он называл меня… двуличным!

– Это совсем не так, – заявил мой главный личный секретарь, когда я показал ему текст.

Мне, признаться, было приятно услышать его слова.

– И непростительно опрометчиво, – продолжил Бернард. Я с удивлением посмотрел на него. – Опрометчиво?

– И совсем не так, – с подчеркнутым выражением повторил он.

– Как ему не стыдно писать обо мне такую ложь? – риторически спросил я.

– Какую ложь? – спросил Бернард, но потом добавил: – Ах да, понятно…

Иногда мой главный личный секретарь на редкость несообразителен. С чего это он мог подумать, что я собираюсь сменить тему? Оказалось, подумал.

Интересный вопрос: почему бывший премьер-министр счел нужным написать всю эту грязную стряпню? Просто потому, что рассчитывает тем самым увеличить тираж своей книги? Думаю, нет. Некоторые люди лгут не столько потому, что этого требуют их интересы, сколько потому, что это заложено в их натуре.

– Мой предшественник – это подлый, вероломный, мстительный мерзавец, – заявил я Бернарду. – И если ему мало уже имеющихся почестей, королевских комиссий и прочих «теплых местечек», и он рассчитывает на какие-нибудь еще, то, боюсь, его ждет горькое разочарование! Ни миллиграмма официального признания! Во всяком случае, пока я здесь и…

Но тут мою совершенно справедливую вспышку гнева перебил звонок телефона. Бернард снял трубку.

– Да? Послушайте, это важно, потому что… Что? Не может быть! Боже мой! Умер по прибытии? Так, понятно.

Он медленно и необычно торжественно опустил телефонную трубку.

– Плохие новости, Бернард? – поинтересовался я.

– И да и нет, – осторожно ответил он и после многозначительной паузы торжественно объявил: – Только что от сердечного приступа скоропостижно скончался ваш предшественник, бывший премьер-министр Великобритании и Северной Ирландии.

– Какая трагедия! – немедленно отреагировал я. Кому, как не мне, знать, что и как произносить в подобных случаях.

– Да, трагедия, – в унисон поддержали меня Хамфри и Бернард.

– Великий человек, – сказал я. Для протокола.

– Великий человек, – повторили они хором.

– Нам его будет очень не хватать, – грустно покачав головой, сказал я. (В конце-концов, кому-то ведь его на самом деле будет не хватать.)

На противоположной стороне стола тоже грустно покачали головами.

– Нам его будет очень не хватать…

– Равно как и его мемуаров, – добавил я.

– Которые теперь вряд ли когда-нибудь увидят свет, – с видимым сожалением констатировал Бернард.

– Увы! – вздохнул Хамфри.

– Увы! – Я развел руками.

Видимо, поняв, что этого достаточно, мой главный личный секретарь сменил тему.

– Господин премьер-министр, в свое время… ну, еще тогда, до… кончины, он выражал надежду, что его похоронят с достойными почестями. Однако, учитывая ваше желание не оказывать ему больше никаких почестей…

Бернард снова ошибся. Похороны были той самой почестью, которую мне было вдвойне приятно оказать. Я сказал ему, что он совершенно не так меня понял.

– Не сомневаюсь, на похоронах пожелает присутствовать немало людей, Бернард. Причем каких людей!

– Чтобы отдать ему дань уважения, господин премьер-министр?

– Естественно.

Это, безусловно, была одна причина. Вторая же… чтобы собственными глазами убедиться в его кончине.

(Такого рода похороны нередко становятся самой лучшей формой встреч на высшем уровне. Специально собравшись вместе по вполне определенной причине, государственные деятели, политики и дипломаты имеют прекрасную возможность для неформального общения друг с другом во время приемов, в церквях, на кладбищах, в ходе которого они могут добиваться несравненно более значимых результатов, чем на многих официальных «семерках», «восьмерках», «десятках»… Вот почему Хэкер, не раздумывая, согласился на пышные государственные похороны своего не очень оплакиваемого предшественника. – Ред.)

Список согласившихся принять участие в траурной церемонии впечатляет. Среди них семь премьер-министров стран Британского Содружества, вице-президент США, российский министр иностранных дел и шесть премьер-министров западноевропейских стран – просто замечательно. И я хозяин! Среди великих мира сего! В центре мировой сцены! Неся свою печаль со стойкостью и подобающим достоинством. Такая благородная скорбь утраты отлично воспринимается избирателями. Особенно когда разделяешь ее вместе с другими мировыми лидерами. Удивительная это штука – смерть. Неизбежная и, главное, бесспорная…

Впрочем, в этом списке был один любопытный пробел – французский премьер-министр. Я спросил об этом Бернарда и Хамфри, когда мы все собрались обсудить важные детали предстоящей траурной процедуры.

– Наверное, именно для этого французский посол и хочет завтра встретиться с вами, – объяснил Хамфри.

Я согласился, хотя в тот момент, признаюсь, меня куда больше интересовало конкретное расположение телекамер на месте событий.

– Проследите, чтобы камеры равномерно расставили следующим образом: у выхода из Номера 10, вдоль всего маршрута движения, у Вестминстерского аббатства, внутри него и еще одну так, чтобы она была направлена прямо на церковную скамью, на которой должен сидеть я.

Хамфри с сомнением покачал головой.

– Да, но для этого придется поставить камеру прямо на кафедру.

– И что?

– Для архиепископа останется слишком мало места.

– И откуда он тогда будет читать свою проповедь?

– Думаю, с кафедры.

Похоже, проблема несколько сложнее, чем мне казалось.

– Ну и где тогда будет стоять моя камера?

Секретарь Кабинета ненадолго задумался.

– Ну, скажем, на алтаре. Но он тоже может понадобиться архиепископу…

Значит, на этот раз ему придется обойтись без него. (Очевидно, архиепископу просто не собирались говорить, что это будет не религиозная церемония, а трансляция партийно-политического митинга. – Ред.)

Сегодня встречался с французским послом. Все оказалось хуже, чем я предполагал.

Но сначала ко мне зашел Бернард.

– Французский посол уже в пути, господин премьер-министр. И мне известно, какую новость он вам намерен сообщить: французский премьер-министр не приедет, вместо него будет президент.

– Президент? – радостно переспросил я. – Но ведь это же прекрасно!

– Увы, господин премьер-министр, это ужасно!

Секретарь Кабинета, похоже, тоже уже был в курсе, поэтому поспешил к нам присоединиться. Причем выглядел он необычно обеспокоенным.

Интересно, почему? Лично я не видел никакой проблемы. Во всяком случае, пока. Наверное, потому что у меня было не так много практического опыта общения с французами. Заметив это, мой главный личный секретарь попытался мне объяснить.

– Три года тому назад, когда королева была с официальным визитом во Франции, она подарила президенту щенка Лабрадора. И вот теперь он везет с собой одного из щенков того щенка, чтобы сделать ей ответный подарок.

Хамфри откинулся на спинку стула.

– Это ужасно! Значит, это правда?

– Боюсь, что да, сэр Хамфри, – замогильным тоном подтвердил Бернард.

– Так я и знал, – с обреченным вздохом произнес секретарь Кабинета. – Знал, что французы наверняка приготовят какую-нибудь каверзу.

Мне по-прежнему было совершенно непонятно, почему они оба так обеспокоены.

– Что тут особенного? По-моему, всего лишь милый дружеский жест, только и всего.

– Милый-то милый, – Хамфри кисло улыбнулся. – Но вряд ли дружеский.

– Почему?

– Потому что Ее Величеству придется от него отказаться. А это неизбежно повлечет за собой… последствия!

Вся проблема заключалась в карантине. Ведь собаку нельзя просто вот так взять и ввезти! Значит, этому королевскому «лабрадорчику» придется провести как минимум шесть месяцев в карантине.

В принципе, никакой трагедии в этом я не видел.

– Уверен, французы это поймут.

– Конечно же, поймут, господин премьер-министр. В частном порядке. Но понять это официально они откажутся. Именно поэтому французы и заготовили такой подарок.

Он прав. В этом-то вся проблема и заключается. Французы намеренно создают некий дипломатический инцидент, чтобы в конечном итоге сделать все по-своему в вопросе суверенитета над туннелем. Я поделился своим открытием с Хамфри и Бернардом и, убедившись, что они оба по достоинству оценили мою проницательность, немедленно послал за Питером Гасконом, моим новым личным секретарем по иностранным делам.

– Что будем делать? – спросил я его.

– Не знаю, господин премьер-министр, – печально протянул он. Видимо, уже слышал последние новости, которые, похоже, повергли его в состояние самой настоящей депрессии.

Такого ответа я от него никак не ждал. Госслужба всегда что-нибудь придумывает, всегда говорит, что следовало бы сделать.

– Но вы ведь мой личный секретарь по иностранным делам, – напомнил я ему. – И мы вправе ожидать от вас позитивных предложений.

– Простите, господин премьер-министр, но за карантин отвечаем не мы, а МВД.

По-моему, он просто пытается переложить на других ответственность. Или щенка… Пришлось послать за Грэхемом Френчем, моим личным секретарем по внутренним делам. Пока мы ждали его, я попросил Питера подумать: нельзя ли сделать так, чтобы французы сами нашли повод не делать этот подарок.

– Нет, господин премьер-министр, мы уже перепробовали все возможное, – с искренним отчаянием ответил он. – Чего только не предлагали: портрет щенка в полный рост, бронзовый бюст, фарфоровую статуэтку… Безуспешно!

– А вы не пробовали предложить им его набить? – спросил я.

В разговор неожиданно вмешался секретарь Кабинета.

– Нет ничего желаннее для нас, чем набить… Ах, вы имеете в виду таксидермию? Практически исключено.

В кабинет торопливо, даже не постучавшись, вошел Грэхем.

– Послушайте, – без лишних предисловий обратился я к нему. – Не могли бы вы попросить своих приятелей в МВД найти хоть какой-нибудь способ обойти правила карантина?

Его ответ меня, признаюсь, озадачил.

– Боюсь, это не подлежит обсуждению, господин премьер-министр.

Так открыто противоречить премьер-министру? Я попросил его объясниться.

– Простите, господин премьер-министр, но, во-первых, – он нервно сглотнул, – мы строжайшим образом следим за неукоснительным выполнением всех положений как британскими гражданами, так и иностранными подданными. Без каких-либо исключений! А во-вторых… во-вторых, закон о карантинной службе подписан Ее Величеством. Она не может быть единственной, кому позволено нарушать ее собственные законы! Это было бы неверно с этической точки зрения, недопустимо по причинам медицинского характера и… не подлежит обсуждению.

В это время зазвонил интерком – прибыл французский посол. События развивались слишком стремительно, и замедлить их движение было уже невозможно хотя бы потому, что похороны состоятся не далее как через три дня.

Поэтому пока посол, ожидая приглашения войти, ненадолго задержался в приемной, я еще раз напомнил всем собравшимся, что нам просто необходимо найти выход из положения. А затем велел Питеру немедленно вернуться в МИД и попросить кого положено срочно переговорить с МВД. То же самое предстояло сделать и Грэхему в МВД. Оба должны были держать постоянную связь с Бернардом, а тот, в свою очередь – с Дворцом. В задачу секретаря Кабинета входило проконсультироваться с нашими юристами на предмет нахождения легальных лазеек (услышав это предложение, они все дружно замотали головами), а также отвечать за координацию всего этого дела.

– Какого этого дела? – озадаченно поинтересовался Хамфри.

– Любого дела, которое мы придумаем, чтобы свести на нет французские козни, – объяснил я.

– Ах, этого дела… Конечно же, господин премьер-министр. Я немедленно распоряжусь устроить в моем офисе штаб по решению этой задачи.

Неужели ни у кого, кроме меня, не возникает ничего конкретного? Я спросил у Хамфри, есть ли у него какие-либо предложения? Он, не раздумывая, предложил не заставлять господина посла ждать слишком долго. Что ж, не совсем по теме, но верно. Я распорядился пригласить его и заодно попросил секретаря Кабинета остаться. Так сказать, для поддержки…

– Мне понадобятся какие-нибудь материалы? – поинтересовался он, недовольно поморщившись при мысли о предстоящей конфронтации.

– Только губка и полотенце, – мрачно ответил я и хотел добавить кое-что еще, но тут дверь открылась и в кабинет вошел французский посол. Небольшого роста, худощавый, чертовски обаятельный…

– Господин премьер-министр! Как же мило с вашей стороны уделить мне ваше драгоценное время, – на практически безупречном английском обратился он ко мне.

Я не менее любезно ответил, что мне тоже очень приятно видеть столь высокого гостя.

Впрочем, он тут же перешел к делу.

– Насколько мне известно, вам хотелось бы как можно скорее подписать соглашение по ламаншскому туннелю, это так, господин премьер-министр?

– Да. Как можно скорее, – начал было я, но, уловив краем глаза, как Хамфри медленно, почти неуловимо покачивает головой, явно призывая меня к осторожности, тут же дал задний ход. – Хотя, с другой стороны, особых причин для спешки пока не имеется. – Уверен, посол ничего не заметил.

Более того, он буквально горел желанием оказать посильную помощь.

– Да, особых нет. Но все равно, было бы совсем неплохо, если бы нам удалось достигнуть некоторых согласованных решений, как вы считаете?

– Неплохо? – Я бросил взгляд на Хамфри. Он пожат плечами. – Да, неплохо, – согласился я. – Никаких вопросов.

– Кроме того, – продолжал посол, – по мнению моего правительства, чтобы полнее использовать преимущества предстоящих похорон… кстати, примите мои искренние соболезнования, трагическая потеря…

– Да-да, трагическая! – скорбно повторил я.

– … преимущества предстоящих похорон, где вы с нашим президентом могли бы обменяться парой слов…

– Само собой разумеется, – нетерпеливо перебил я его. – Но надо принять во внимание тот факт, что мне, как хозяину приема придется уделять внимание большому количеству высокопоставленных гостей, и я не уверен…

Посол изобразил обиженный вид.

– Вы что, не желаете говорить с нашим президентом?

– Естественно, желаю! – Я обнадеживающе улыбнулся. – Конечно же, желаю, хотя, сами понимаете… – Полностью осознавая опасность оказаться вольно или невольно вовлеченным в прямые переговоры с французами, особенно после той беседы с Хамфри пару дней назад, я постарался дать понять, что переговоры, как таковые, не являются для меня приоритетными.

Такого рода высокомерие ему было вполне понятно, но и уступать он, похоже, не собирался.

– Господин премьер-министр, вам не кажется, что маленькие ссоры между друзьями лучше всего улаживать простым человеческим разговором, так сказать, лицом к лицу?

– Между друзьями – да, – не задумываясь, ответил я. Хамфри слегка побледнел.

Посол был по-прежнему невозмутим.

– Думаю, наш президент может почувствовать обиду. Не лично за себя, конечно, а за Францию. За намеренное пренебрежение к ней.

Я, как мог, заверил его превосходное превосходительство, что у нас нет ни малейшего намерения пренебрегать Францией и что лично я рассматриваю французов, как настоящих друзей.

Его, видимо, это полностью удовлетворило, и я надеялся, что он тут же раскланяется и уйдет. Но не тут-то было. Оказывается, у него имелась своя «повестка дня», поэтому нам пришлось перейти к пункту два.

Его очень беспокоил вопрос обеспечения безопасности французского посольства в ходе визита президента. Интересно, почему? Я бросил быстрый взгляд в сторону секретаря Кабинета – есть ли причины для столь неожиданного беспокойства? Похоже, нет, никаких. По выражению лица Хамфри было ясно, что это не более, чем очередная уловка коварных французов. Мы дружно заверили господина посла, что у нашего МВД все, абсолютно все под контролем.

Послу нашего заверения оказалось мало.

– Мое правительство настаивает на том, чтобы к охране нашего посольства были допущены и французские полицейские, – официальным тоном заявил он.

Хамфри почему-то сощурил глаза и усердно заиграл мышцами лица. Очевидно, посылал мне какие-то сигналы. Весь его вид, казалось, красноречиво говорил мне: «Не соглашайтесь, ни в коем случае не соглашайтесь!». Поэтому я довел до сведения французского посла, что удовлетворить данное требование невозможно.

Он изобразил нечто вроде искреннего негодования.

– Но, надеюсь, не абсолютно же невозможно?!

Я решил не обороняться, а перейти в наступление.

– Не хотите ли вы этим сказать, что не доверяете британской полиции?

– Мое правительство не допускает каких-либо высказываний в адрес британской полиции, – осторожно ответил он. – Но господину президенту было бы спокойнее, если бы он знал, что его охраняют французские полицейские.

Заметив, что секретарю Кабинета буквально не терпится задать ему хорошую трепку, я спустил его с поводка, а сам с облегчением откинулся на спинку стула.

– Проблема, ваше превосходительство, заключается в том, что в Лондоне насчитывается семьдесят три иностранных посольства, – вкрадчиво начал Хамфри, каким-то неуловимым образом заставляя слово «превосходительство» звучать, как оскорбление. Или почти как оскорбление. – И все они, несомненно, захотели бы иметь своих собственных полицейских, большинство из которых будут вооружены пистолетами и автоматами. Правительство Ее Величества совсем не уверено, что это сделает Лондон более безопасным местом.

Иронию посол, конечно, заметил, однако отказ принял со свойственной французам дипломатической грацией.

– Правительство моей страны будет весьма разочаровано, – ледяным тоном произнес он, но тут же, любезно улыбнувшись, продолжил уже совсем другим тоном: – Ну а теперь мы можем перейти к вопросу более приятного свойства. Наш президент привезет с собой маленький подарок, который собирается подарить Ее Величеству.

Я с трудом изобразил некое подобие улыбки.

– Как мило.

– Маленький щенок, – объяснил он. В чем не было никакой необходимости. Ему ведь наверняка было известно, что нам и без него это было прекрасно известно! – Он из помета того самого Лабрадора, которого Ее Величество милостиво подарила мсье президенту во время ее государственного визита во Францию.

Я молча ждал. Не выражая ни радости, ни благодарности. Поэтому ему пришлось продолжить.

– Тогда, надеюсь, вы не откажетесь поделиться с нами процедурными деталями церемонии вручения этого дара доброй воли?

– Ваше превосходительство, – со вздохом сказал я. – Все это, конечно, очень мило, по своему даже трогательно, но… Видите ли, этот подарок может быть вручен только через шесть месяцев. Таковы наши строгие карантинные правила.

Он, естественно, ничего не хотел понимать. Заявил, что это просто нелепо, и напомнил мне, что королева подарила собаку во время своего государственного визита.

Я терпеливо объяснил ему, что мы были бы счастливы, если бы президент смог сделать то же самое. Но, увы, закон есть закон!

– Скажите, – заметно менее приятным тоном спросил он, – ведь ваши законы наверняка направлены на то, чтобы исключить только инфицированных животных, так?

– Да, так.

– Тогда, надеюсь, вы не хотите сказать, что президент Франции может подарить королеве Англии заразного щенка?

– Конечно же нет.

– Значит, вопрос решен?

– Нет, не решен, – твердо возразил я. – И мы вынуждены попросить вас предложить господину президенту найти другой подарок.

Сначала его превосходительство демонстративно официальным тоном довел до моего сведения, что это не подлежит обсуждению. Но затем, как бы сомневаясь, произнес:

– Вообще-то, если бы мсье президент был один… – Он пожал плечами. – Дело в том, что так решила жена господина президента, наша первая леди. И отговорить ее…

Ловкий ход, ничего не скажешь. Ведь теперь, если я скажу «нет», то фактически нанесу оскорбление леди. Первой леди!

Пришлось пообещать ему, что мы постараемся сделать все возможное. Но это вполне может оказаться невозможным. (На языке дипломатии это было самой жесткой формой отказа. – Ред.)

Посол медленно поднялся со стула.

– Господин премьер-министр, полагаю, нет надобности говорить вам о масштабах обиды, которую будет испытывать мое правительство, если Ее Величество будет вынуждено отказаться принять подарок в обмен на тот, который президент в свое время принял от Нее. Боюсь, это будет единодушно воспринято как оскорбление и национальное, и личное. Нашему президенту и его жене!

Ну все, хватит! Сколько можно слушать эту чепуху? Я тоже встал.

– Ваше превосходительство, не затруднитесь, пожалуйста, посоветовать господину президенту, чтобы он не брал с собой эту сучку. Вообще!

Секретарь Кабинета тяжело задышал. Посол смертельно побледнел. А до меня вдруг дошла вся двусмысленность моих слов.

– Нет-нет, щенка! – торопливо поправился я. – Конечно же, маленького лабрадора…

Наконец-то спокойный вечер с Энни у себя в квартире над кабинетом. Нам надо было обсудить ее приготовления к предстоящей церемонии похорон. Она поинтересовалась, почему нам всем так надо перекладывать подготовку многих визитов на хрупкие плечи своих жен. Я со вздохом сказал, что так настоятельно рекомендует наш МИД – это заставляет их приложить усилия. Они могут побыть со своими мужьями, а мужья – при деле.

– Только на самих похоронах, – заметила Энни.

Я терпеливо объяснил ей, что она не понимает самой сути похорон: там делают политику. Это рабочие похороны. Например, когда несколько месяцев тому назад мы все присутствовали на похоронах в Норвегии, то переговоры в отеле с немцами и французами о сельхозквотах ЕЭС оказались настолько интенсивными, что мы чуть не пропустили поминальную службу в соборе.