– Это правда? – спросил я.

– Безусловно, – авторитетно подтвердил он.

Я был потрясен.

– И эти бриллианты действительно существуют? На Даунинг-10!

Бернард удивленно поднял брови.

– На самом деле? Невероятно!

– Но вы же сами только что сказали!

– Нет, господин министр, ничего такого я не говорил.

– Как не говорил? – Ну уж нет, просто так ему не отделаться. – Вы сказали, что ходят слухи. Я спросил, правда ли это, и вы ответили «безусловно». Разве не так?

– Да, так, но я имел в виду «безусловно, это только слухи».

– Нет, Бернард, не совсем так. Вы сказали, что сами слышали, что так оно и есть.

– Нет, господин министр, я сказал, что только слышал, что так оно и есть.

Тут Энни неожиданно перебила нас:

– Извините, ради Бога, что вмешиваюсь в столь животрепещущую дискуссию, но вы что, на самом деле верите в эту чепуху с бриллиантами?

Нет, конечно же, ни я, ни Бернард (как постепенно становится ясным из его упрямых аргументов) не верим. Это не невозможно, но поскольку официально это никогда не опровергалось, мы можем практически не принимать это во внимание. Ведь, как гласит одно из главных правил большой политики: «НИКОГДА НЕ ВЕРЬ НИЧЕМУ, ПОКА ЭТО НЕ БУДЕТ ОФИЦИАЛЬНО ОПРОВЕРГНУТО!»

Затем мы, уже куда более спокойно, обсудили возможные варианты развития событий. Всеобщих выборов, само собой разумеется, не будет, это ясно. У нашей партии безусловное влияние, и единственное, вокруг чего все закрутится – это достижение согласия по новой кандидатуре на пост премьер-министра.

Энни поинтересовалась, не хочу ли я им стать.

Честно говоря, я даже не думал об этом. Не до того как-то было… Им будет либо Эрик (Эрик Джеффрис, канцлер казначейства – Ред.), либо Дункан (Дункан Шорт, министр иностранных дел – Ред.). Я попытался объяснить Энни кое-какие азы нашего дела.

– Видишь ли, дорогая, так заведено, что вообще-то им должен был бы стать именно Рей, поскольку он является первым заместителем председателя партии, но так как ему из-за того прискорбного случая уже пришлось подать в отставку, то, зна…

Я прервал себя на полуслове. До меня вдруг дошло: вот, значит, почему ПМ уходит в отставку! По сути, он ведь ненавидел Рея. Который всегда был его наиболее естественным преемником. Поэтому-то он и не торопился с уходом. Чтобы его место не досталось Рею! А вот теперь совсем другое дело, теперь все в порядке.

(Премьер-министр, очевидно, решил последовать примеру Клемента Этли,[8] который, несмотря ни на что, не уходил со своего поста ровно до тех пор, пока точно не убедился, что Герберт Моррисон, министр внутренних дел того периода, «вдруг выбыл из гонки». – Ред.)

Я, как можно проще, объяснил все это Энни и Бернарду. Последний был просто тронут тем фактом, что официальное заявление ПМ прессе оказалось чистой правдой.

– Значит, досрочная отставка нужна только для того, чтобы дать возможность для «раскрутки» нового лидера! – радостно воскликнул он.

– Особенно, когда нашего министра МВД в определенном смысле уже «раскрутили», – с невинным видом добавила Энни.

После чего мы, естественно, принялись обсуждать двух наиболее вероятных кандидатов. Сегодня днем они оба по очереди задержали меня сразу же после заседания Кабинета, причем буквально хватаясь за лацкан моего пиджака.

– Эрик предлагает мне поддержать его, – сказал я Энни и Бернарду. – А что, думаю, он вполне подойдет. Совсем не так уж плохо поработал канцлером казначейства, ну и все такое прочее… В принципе, я уже дал ему понять, что мои самые искренние симпатии на его стороне.

Энни удивленно на меня посмотрела.

– А как же Дункан?

Да, она права. Дункан тоже вполне реальный вариант.

– Слушай, а почему бы и нет? – Я даже слегка прищурил глаза. – Он ведь тоже совсем не плохо поработал в МИДе. Значит, вполне справится и с премьерством. Может, имеет смысл перенести мои самые искренние симпатии на его сторону?

– Значит, ты собираешься искренне поддерживать и Эрика, и Дункана? – поинтересовалась она.

Чудовищно! Чудовищно и невероятно! Какой же выбор мне прикажете сделать?

– И что теперь? – недоуменно спросил я. – Ведь если я поддержу Эрика, а Дункан узнает об этом, то… то тогда все, мне конец. А с другой стороны, если я поддержу Дункана, и Эрик узнает об этом, то… то тогда будет то же самое…

– Тогда не поддерживай ни того, ни другого, – пожав плечами, предложила Энни.

Господи, если бы все было так просто.

– Что ж, пусть будет, как будет.

Она все поняла. И даже спросила, кого все-таки я собираюсь поддержать. На что я ей решительно ответил:

– Я поддержу Эрика… Или Дункана?

Эрик, надо признать, не терял времени, чтобы успеть меня, так сказать, «обработать». Позвонил во время обеда и сообщил, что собирается заскочить «на рюмку чая». Если, конечно, я не возражаю.

Конечно же, нет. На самом деле он действительно прекрасный человек. Высокий, элегантный, с благородной сединой в волосах и вполне интеллигентными манерами… Вполне подходящий экземпляр для предложения электорату в качестве кандидата. Ведь они не знают и вряд ли когда-либо узнают о его обратной стороне – зловредности, подлости, чудовищной неврастеничности… Не успев перешагнуть порог моего кабинета, он тут же принялся обливать Дункана грязью.

– Он такой неискренний, любит всех сталкивать друг с другом лбами… Ничего хорошего от него ни партии, ни тем более стране не будет, – ну и все такое прочее.

Поскольку я еще не принял окончательного решения, то лихорадочно пытался найти верный путь, чтобы выйти из затруднительного положения. То есть не связать себя ни с одним из них конкретно. Даже заметил, что пока еще не вижу конкретного варианта открыто помочь Эрику, но он сам разъяснил свою позицию.

Его аргументы «за» и «против» были ясными и предельно откровенными: моя публичная поддержка его кандидатуры имеет принципиальное значение, потому что меня любят практически все. (Да, в каком-то смысле против этого трудно что-либо возразить). Он также подчеркнул, что у меня прекрасный публичный имидж и, кроме того, все считают меня абсолютно надежным.

Пришлось и ему объяснить мою проблему. Нет, конечно, я не поделился с ним своими переживаниями по поводу естественного опасения поставить не на ту лошадь. Ведь как председатель партии я просто обязан выглядеть беспристрастным. Говорил я вполне искренне и, думаю, убедительно, но при этом, слава богу, не проговорился, что на самом деле главная проблема для меня – это не ошибиться в выборе.

Эрик попытался сыграть на моей партийной лояльности. Напомнил, что мы оба принадлежим к крылу умеренных, что у нас практически одинаковые цели, и что если это место достанется Дункану, партию ждут тяжелые времена.

Старая и вполне ожидаемая песня. Но затем он сказал нечто совсем удивительное.

– Если все пройдет хорошо, Джим, то Дункана в МИДе больше не будет, это я гарантирую, и мне, само собой разумеется, потребуется новый министр иностранных дел. Надежный, лояльный ну и, конечно же, куда более основательный.

Намек более чем понятный. Он имеет в виду меня! Что ж, заманчиво, даже очень заманчиво! Но вместе с тем – и очень опасно: а вдруг он проиграет? Но ведь и отказываться от вероятных возможностей, по-моему, тоже глупо. Поэтому в заключение я сказал Эрику, что, оставаясь внешне полностью беспристрастным, безусловно, найду должные пути оказать ему всю необходимую поддержку. Само собой разумеется, абсолютно беспристрастно.

Думаю, в конечном итоге я все-таки буду поддерживать Эрика.

Вчера вечером ко мне заскочил Дункан. В мою лондонскую квартиру. Не знаю почему, но впечатление было такое, будто он уже кое-что прослышал о нашей беседе с Эриком.

Дункан совсем не то, что Эрик – тоже яркий, но не мелочный и не зловредный. Нет, он, скорее, прямолинейный и упрямый как бык! Ему я также попробовал прежде всего объяснить, что председатель партии должен быть совершенно беспристрастным или хотя бы выглядеть таковым, но он со свойственной ему бесцеремонностью даже не дал мне договорить.

– Председатель партии имеет куда больший вес, чем до того, как им стать. Нет реальных врагов. Пока.

Это что, угроза? Похоже, что да. Причем явная. Хотя не совсем понятно, кому и зачем…

После чего он стал, как всегда, напористо и многословно объяснять мне, какая катастрофа ждет всех нас, если Эрик, упаси господи, окажется на Даунинг-10. Я все время кивал, что, с одной стороны, можно было принять за знак согласия, а с другой, как простое подтверждение того, что я его внимательно слушаю.

Затем, точно также как и Эрик, он стал разыгрывать гамбит партийной лояльности. Оскалил зубы, как ему, видимо, казалось, в теплой и дружелюбной улыбке.

– Послушай, Джим, мы же на одной стороне, разве нет?

Я сказал «Да», поскольку простое «Да» вполне могло означать только то, что как коллеги по партии, мы чуть ли не автоматически должны быть на одной стороне. (Совсем не обязательно. – Ред.) Главное в нашем деле – это стараться не лгать. (На самом деле между понятиями «не лгать» и «не говорить правду» имеется принципиальное различие. Термин «правда» в политике означает любое заявление, которое нельзя официально и/или достаточно доказательно назвать «неправдой». – Ред.)

– Отлично, – довольным тоном произнес он. Но, боюсь, Дункан не совсем поверил в искренность моего «Да», так как сразу же добавил: – В моей победе мало кто сомневается, Джим, ты же сам знаешь. Равно как и то, что тех, кто меня предает, я никогда не прощаю. Ни-ког-да!

Да, в чем, в чем, а в деликатности и политическом такте Дункана не упрекнешь, это уж точно. Пришлось развести руками и сказать, что моя поддержка его кандидатуры, в любом случае, не может быть слишком явной.

– А ей и не надо быть слишком явной, – тут же ответил он. – Просто пусть все об этом знают, только и всего. Ну а после того, как я перееду на Даунинг-10, а Эрик… (тут он мстительно хихикнул), а Эрик в Северную Ирландию, кто, по-твоему, может стать следующим канцлером казначейства?

Еще одна привлекательная вакансия! Причем предлагается она именно мне. Хотя без угрозы не обошлось и здесь.

– Если, конечно, тебе самому не захочется отправиться в Северную Ирландию…

Наверное, мне все-таки следует поддержать Дункана. Мало ли что…

(Во время рождественских каникул ничего, естественно, не происходило. Хэкер, как и следовало ожидать, прекрасно отдохнул и даже «не работал на вечность», то есть практически ничего не надиктовывал для своих собственных мемуаров. Впрочем, две кассеты мы получили, но поскольку сделаны они были в праздничный период, там все было настолько невнятно и малопонятно, что мы тактично решили отнести это на счет технических неполадок в диктофоне.

В самом начале нового года сэр Хамфри Эплби встретился с сэром Арнольдом Робинсоном за ланчем в клубе «Атенеум».[9] Содержание их беседы нам посчастливилось обнаружить в личных дневниках сэра Эплби. – Ред.)

Сегодня вечером в МИДе была небольшая «пирушка». Для наших европейских друзей. Таких бы друзей да…

Там я познакомился с одним функционером из ЕЭС по фамилии Краут, который выглядел настолько настоящим тевтонцем, что я даже спросил его, откуда он.

– Только что из Брюсселя, – вежливо улыбнувшись, ответил он.

– Значит, вы из Бельгии? – удивленно поинтересовался я.

– Да, вы правы, Брюссель действительно находится в Бельгии, – с готовностью подтвердил он.

Действительно тевтонец, ничего не скажешь!

Тут мне на помощь пришел Бернард.

– Думаю, господин министр имеет в виду, бельгиец вы или нет.

Функционер помотал головой и улыбнулся.

– Нет, я немец.

– А кто вы в ЕЭС? – столь же любезно спросил я.

– Тоже немец.

Да, терпение и выдержка сродни таланту.

– Это само собой разумеется, – сказал я и бросил умоляющий взгляд на стоящего рядом Бернарда. Ну выручи же меня еще разок!

– Э-э-э… полагаю, господин министр хотел спросить, кем вы там работаете, сэр, – осторожно заметил Бернард.

– А, вот оно что, – снова оскалив зубы в улыбке, ответил Краут. – Я работаю там «шеф-дивизионом».

– Это что-то вроде помощника министра, – прошептал мне на ухо Бернард.

Я, тоже шепотом и тоже на ухо, поинтересовался, может ли наш немецкий друг помочь нам в вопросе о «еврососиске». Бернард согласно кивнул и спросил у немца, в чем конкретно заключается его работа.

Тот немедленно и с видимым удовольствием объяснил.

– Конкретно моя работа связана со стандартизацией сельскохозяйственной продукции. Я должен проследить за тем, чтобы европейские фермеры получали больше денег, чтобы производить больше еды.

Вот это да! А ведь мне казалось, мы в Европе производим слишком много еды. То есть наша проблема – это ее избыток! Что я не постеснялся ему сказать.

Немец со значительным видом кивнул.

– Слишком много еды, чтобы есть? Да!

Потрясающе.

– А для чего же еще еда? – с искренним недоумением спросил я.

– Видите ли, мы не производим еду для еды. Для нас еда – это оружие.

Ничего не понятно. Может, это просто потому, что он немец?

– Оружие? Вы имеете в виду… – Я лихорадочно пытался сформулировать правильный вопрос, но в голову, как назло, ничего не приходило. – Значит, вы имеете в виду… Нет, а что, собственно, вы имеете в виду?

Он удивленно на меня посмотрел.

– Как что? Еда – это всего лишь оружие. Зеленое оружие.

Зеленое оружие? Что это такое и, главное, зачем! Мы что, собираемся воевать с русскими едой? Сельхознемец начал терять терпение и даже несколько раздраженно объяснил мне, что русские здесь ни при чем. Они наши друзья, наши покупатели. А воюем мы с американцами!

С американцами? А русские, значит, наши друзья? Ну и как это прикажете понимать? Мое искреннее недоумение, равно как и просьба объяснить это чуть поподробнее, его явно обрадовали. Глазки заблестели, осанка стала горделивой, бровки полезли вверх… еще бы, что может быть лучше, чем говорить о своем любимом занятии? За которое к тому же совсем неплохо платят!

– Да, это война, господин министр. Торговая война. Используя продукты питания, мы можем весьма существенно расширить сферу своего влияния на страны третьего мира. Видели бы вы лицо Генри Киссинджера,[12] когда мы пригрозили, учтите, всего лишь пригрозили, что будем продавать зерно Египту. – Он весело хихикнул. – Египет был нужен ему самому. Понимаете, если третий мир, так сказать, переключится с американской пшеницы на европейскую, то на следующих выборах президент США потеряет как минимум миллион голосов на Западе. Тем самым стандартизированная сельхозполитика в Европе дает нам громадный фактор влияния на Америку, вам понятно? Прошлая война – пушки, нынешняя война – масло!

– Это правильно, масло лучше, – игриво заметил я, но он, похоже, совсем понял моего юмора. Поэтому пришлось спросить его еще раз, в чем конкретно состоит его роль в этой исторической пищевой войне.

– Проследить за тем, чтобы у фермеров было достаточно субсидий для производства всех возможных пищевых продуктов. У нас достаточно складов и подземных хранилищ, уже полных нашими «зелеными ракетами». – Мы стояли у стойки мини-бара, и он начал сгребать к себе бокалы, соломинки, салфетки, ложечки, а затем изображать из них наглядный театр боевых действий. – Вот смотрите: мы двигаем одну дивизию масла в Бангладеш, угрожаем Египту тремя бригадами пшеницы, но это… – с неподдельным триумфом в голосе воскликнул он. – Но все это всего лишь отвлекающий маневр! На самом деле у нас в полной боевой готовности еще шесть воздушно-десантных дивизий говядины, только и ждущих приказа выдвинуться в Китай. Ну а потом…

Он неожиданно замолчал, а потом вдруг почему-то громко расхохотался. Мы с Бернардом долго и озадаченно смотрели на него. После чего я все-таки поинтересовался, а в чем, собственно, юмор.

– Да, масло лучше! – Он снова захихикал, я бы даже сказал, захрюкал.

– Смешно. Очень смешно!

Бернард деликатно взял меня за локоть и, вежливо кивнув немцу головой, не привлекая излишнего внимания, отвел в сторонку, где представил некоему мосье Жану Пенгле, который тоже работал «шеф-дивизионом» ЕЭС в Брюсселе.

По-немецки я, само собой разумеется, не знаю ни слова, а вот по-французски можно попробовать. А почему бы и нет?

– Парле ву Франсе, месье Пенгле?

– В общем, да, – с ледяной вежливостью ответил он.

– Ну а чем вы там, в вашем ЕЭС, занимаетесь?

– Вообще-то, моя основная работа – это заниматься пищевыми излишками, – с тем же самым ледяным спокойствием ответил он.

– Вы имеете в виду экспорт или хранение?

Он даже несколько смутился.

– Нет-нет, месье, ни то, ни другое. Моя задача – платить фермерам за то, чтобы вся излишняя продукция была вовремя уничтожена.

Теперь в каком-то смысле смутился я сам.

– Уничтожена? Зачем?

– Как это зачем? – с типично галльским пренебрежением переспросил он. – Разве вам не известно, что Сообщество производит слишком много пищевых продуктов.

С трудом, но мне все-таки удалось сдержаться.

– Послушайте, прошу меня, конечно, извинить, но вон тот парень, ваш коллега, – я ткнул пальцем в сторону нашего улыбчивого немецкого друга, – платит фермерам именно за то, чтобы они производили излишки пищевых продуктов! Кстати, он называет их «зеленое оружие».

– Да, естественно. Он делает очень нужную работу. И делает это очень хорошо. Еда – это оружие. Сильное оружие…

Господи, да в чем же тут смысл?

– Ну тогда зачем же вы платите своим фермерам за уничтожение продуктов ?

С точки зрения нашего французского друга, здесь нет никакого противоречия.

– Любое оружие надо делать слегка устаревшим. Тогда можно спокойно платить людям, чтобы они производили новое. Только и всего.

– А что, разве нельзя просто продолжать его складировать? Только и всего.

– Нет-нет, месье, утилизировать еду намного дешевле, чем складировать, перерабатывать в жидкое состояние, а иногда даже просто обезвоживать.

– Или переправлять ее в другие части света? – с невинным видом заметил Бернард.

– Вот именно, – охотно подтвердил наш французский друг.

Вон оно что! Постепенно, так сказать, «зеркальный подход к проблеме» начинал в общем проясняться.

– Значит, вы не можете продавать еду по рыночной стоимости, потому что тогда цена упадет, и ваши фермеры получат меньше денег, так ведь?

Француз был просто в восторге от того, что суть вопроса я наконец-то понял.

– Вот именно! – довольно улыбнувшись, сказал он.

Но я все-таки решил довести дело до конца. До логического конца.

– То есть вы хотите сказать, что наш немецкий друг платит вашим французским фермерам, чтобы они производили слишком много еды, а вы платите тем же самым французским фермерам, чтобы они эти излишки уничтожали!

– Вот именно, – снова ухмыльнувшись, подтвердил он.

Впрочем, одно темное пятно все-таки осталось.

– Ну а почему бы вам, в таком случае, не платить фермерам, чтобы они просто ничего не делали и вообще не выращивали еду? – вполне искренне предложил я. – Так ведь было бы куда разумнее, разве нет?

Наш французский друг явно обиделся.

– Мистер Хэкер, – чуть ли не высокомерно ответил он. – Французские фермеры никогда не хотели и не хотят, чтобы им платили за ничегонеделание. Благотворительность нам не нужна!

(Откровенная ксенофобия Хэкера явно просматривается в приведенных выше диалогах. Его совершенно неприемлемое желание видеть всех не в человеческом, а прежде всего в национальном стереотипе, то есть не как людей, а только как французов или только как немцев, можно считать как его личной слабостью, так и политической силой. Чуть ниже мы увидим, как это стало его козырной картой в самый критический момент карьерного взлета, когда, образно говоря, ему пришлось влезать на самый верх густо намазанного жиром столба.[13] – Ред.)

Добрался до министерства только чуть ли не в самом конце рабочего дня. И хотя дел было по горло, сконцентрироваться на самом главном я так и не смог. Почему-то вдруг захлестнуло чувство полнейшей бессмысленности всего, что мы делаем. Как в ЕЭС, так и у себя в стране…

Я долго сидел за своим письменным столом. Размышляя, раздумывая, пытаясь понять, что, собственно, вокруг меня происходит. Но потом, минут через пять, вдруг осознал, что рядом со столом стоит мой главный личный секретарь. Мимикой и жестами всячески пытаясь привлечь мое внимание.

Я бросил на него мрачный взгляд.

– Зачем все это, Бернард? Что мы делаем? Кому все это надо? В чем смысл всего этого?

От моего прямого вопроса он на какую-то долю секунды даже как бы растерялся.

– Вообще-то теология не совсем моя область, господин министр.

И что теперь? Снова и снова объяснять ему мои проблемы?

– Причем здесь теология, Бернард? Я имел в виду то, как выбрасываются на ветер ресурсы. Платить фермерам с одной стороны, чтобы они производили огромные количества еды, а, с другой стороны, чтобы они, как у тех принято говорить, ее «утилизировали»! Не говоря уж о совсем не бедных зарплатах многих тысяч бюрократов, которые только и делают, что пишут, пишут, пишут, а затем запускают между собой по кругу все эти бумаги. Вас не смущает бессмыслица этого процесса?

– Вообще-то нет, господин министр, – несколько озадаченно ответил он. – Я ведь на государственной службе.

– Да, ну а если все попросту бессмысленно? Ведь лично я пришел в большую политику с одной единственной целью: сделать жизнь наших людей хоть чуть-чуть более счастливой!

– Но, господин министр, они и так уже чуть-чуть более счастливы. – Похоже, он пытался меня чуть-чуть приободрить. Не знаю, зачем, но точно пытался. – Ведь люди, занятые делом, наверняка чувствуют себя намного более счастливыми чем те, кому абсолютно нечего делать, разве нет?

– Даже если они делают абсолютно бесполезную работу?

– Конечно. Возьмем, к примеру, ваш личный секретариат. Им всем куда лучше, когда Вы здесь и они заняты делом.

Я не совсем понял смысл его фразы и, нахмурившись, заметил, что работа в моем секретариате, наверное, имеет некий конкретный смысл.

Бернард вроде как бы не совсем согласился.

– И да, и нет, господин министр. Большая часть вашего личного персонала с утра до ночи занята написанием черновиков заявлений, которые вы никогда не делаете; речей, которые вы никогда не произносите; пресс-релизов, которые никто не публикует, которые никто никогда не читает и которых, откровенно говоря, никто просто не замечает.

Да, некий смысл в его замечании, конечно же, был. Что расстроило меня еще больше. Поэтому я тут же спросил его, не имеет ли он в виду, что моя работа также бессмысленна, как у всех этих функционеров ЕЭС.

Он сразу же и весьма категорично отверг даже саму возможность такого обвинения.

– Да упаси Бог, господин министр! Как вы могли об этом подумать? Вы ведь пришли в большую политику с единственной целью сделать людей хоть чуть-чуть более счастливыми. В принципе, именно этим вы и занимаетесь. Например, в нашем секретариате все вас очень любят… Равно как и в других местах, – поспешил он добавить.

Покончив с этим, мы приступили к обсуждению вопроса о кандидатах на премьерское кресло. Точнее, о крысиной гонке за этот сомнительный приз.

– А знаете, Бернард, я уже побеседовал на эту тему и с Эриком, и с Дунканом. И, по-моему, обещал поддержать первого.