Голос ослабел, вместо слов из заболевшего горла вырывались только хриплые стоны. Он замолчал. С тоской вслушиваясь в великую тишину, словно свинцовой пеленой одевшую каменные стены.
По-прежнему все тихо. Ни звука. Никто не придет. Никто не может придти к нему на помощь.
Образ Флоранс возник перед ним.
Вспомнил он и Мари-Анну Фовиль, которую обещал спасти. И она умирает голодной смертью. Она и Гастон Саверан, и он сам, Арсен Люпен. Все они жертвы одного и того же чудовищного преступления.
Тоска еще больше усилилась, когда погас фонарик, который он не выключал все время. Было одиннадцать часов вечера. Кружилась голова. Дышалось с трудом. Воздуха не хватало. Вместе с физическими страданиями мучали ведения — проплывала прекрасная Флоранс или смертельно-бледная Мари-Анна. И в галлюцинациях он слышал взрыв отеля Фовиля, видел префекта полиции и Мазеру, убитых, изуродованных.
Он впал в полуобморочное состояние и только бормотал невнятно:
— Флоранс… Мари-Анна, Мари-Анна…
Глава 2
Взрыв на бульваре Сюше
С вечера толпился народ на бульваре Сюше. Любопытные тянулись и из центра города и с окраин. Были даже и приезжие из провинции. Волновали последние события: арест Гастона Саверана, бегство его сообщницы Флоранс Девассер, непонятное исчезновение дона Луиса Перенны.
Полиция оцепила отель и ближе, чем на 100 метров ни с одной стороны никого не подпускала, взобравшихся на насыпь, против отеля, заставила спуститься в ров.
Ночь была темная. Тяжелые грузовые тучи носились по небу, лишь изредка выглядывала из них бледная луна. Сверкали молнии, глухо грохотал гром. Но толпа не унывала. Затягивали песни. Мальчишки подражали крикам птиц, животных. Разместившись группами на скамьях и просто на тротуарах, люди пили, закусывали, спорили.
Часть ночи прошла спокойно. В отеле Фовиля, в кабинете инженера, в котором он был убит, с десяти часов дежурили: префект полиции и его секретарь, начальник полиции, его помощник Вебер, бригадир Мазеру и два агента, пятнадцать полицейских были расставлены в остальных комнатах отеля, а двенадцать других на крыше, в саду и перед главным входом.
Предварительно был снова произведен самый тщательный обыск, не давший никаких результатов.
Решено было, что все должны бодрствовать. Если четвертое письмо доставят, виновный будет пойман с поличным.
Для полиции не существует чудес.
Несмотря на протесты Мазеру, префект распорядился, чтобы во всех комнатах горело электричество и все двери были открыты настежь. Он будто боялся появления дона Луиса и хотел ему помешать.
Часы проходили, и нетерпение начало овладевать собравшимися. Приготовившись к борьбе, они испытывали потребность разрядить энергию. Около часа произошла ложная тревога. Два полицейских, делая обход во втором этаже, не узнали друг друга и один из них выстрелил вверх.
На бульваре толпа поредела, но наиболее рьяные расположились ближе к дому, пользуясь тем, что полиция перестала усиленно охранять подступы к дому. Увидев это, Мазеру подумал вслух:
— Хорошо, что сегодня не приходится опасаться взрыва, а то эти зеваки пострадали бы вместе с нами.
— Взрыва не будет и через десять дней, — пожал плечами Демальон.
Было два часа десять минут.
В два часа двадцать минут префект закурил сигару. Начальник пошутил:
— В следующий раз вам придется отказаться от этого удовольствия, господин префект.
— В следующий раз я не стану сторожить здесь, — возразил Демальон, — видимо, историю с письмами надо считать оконченной.
— Как знать? — вставил Мазеру.
Прошло еще несколько минут. Демальон опустился в кресло. Всеобщее молчание. Вдруг все вскочили, изумленные. Раздался звонок. Кто мог звонить?
— Телефон! — сообразил Демальон.
Он направился к аппарату.
Новый звонок.
Префект снял трубку.
— Алло! В чем дело?
Послышался издалека слабый голос, невнятное бормотание.
— Что такое? Говорите громче. Кто у телефона? Алло! Не понимаю. Повторите. Как? Дон Луис Перенна?
Он проворчал в сторону присутствующих:
— Мистификация… шутник какой-то развлекается — сделал было движение, чтобы повесить трубку, но невольно прислушался.
— Да объясните же, наконец! Вы дон Луис Перенна?
— Да.
— Что вам надо?
— Который час?
— Который час! — префект гневно пожал плечами. Вопрос был нелепый, но голос дона Луиса он на этот раз прекрасно узнал.
— Это еще что за выдумки? Где же вы?
— У себя в отеле под потолком кабинета.
— Под потолком?
— Да, и порядочно-таки задыхаюсь…
— Вас сейчас выручат, — улыбнулся Демальон.
— Это успеется, господин префект. Сначала ответьте мне. Скорее. Я теряю силы… который час?
— Но…
— Прошу вас…
— Без двадцати три.
Страх, прозвучавший в тоне дона Луиса, казалось, вернул ему силы, голос его окреп, и он заговорил, умоляя, настаивая, требуя.
— Уходите, господин префект… уходите все. Очистите отель… В три часа отель взлетит на воздух… клянусь вам… Сегодня назначенный день… Через десять дней после четвертого письма. Но четвертое письмо опоздало на десять дней. Вспомните, что сказано в листке, найденном сегодня утром Вебером: «Взрыв произойдет независимо от появления писем, в три часа утра». Умоляю вас! Верьте мне, я знаю правду об этом деле. Угроза будет приведена в исполнение, это неотвратимо. Уходите… О, это ужасно! Я чувствую, что вы не верите мне, а силы изменяют… Уходите все… уходите.
Он говорил еще что-то, но так невнятно, что префект не мог разобрать.
Префект повесил трубку.
— Господа, — сказал он, улыбаясь, — теперь без семнадцати минут три. Через семнадцать минут мы взлетим на воздух. Так утверждает, по крайней мере, наш друг дон Луис.
Раздались шутки, но в них чувствовалось всеобщее смущение.
— Вы уверены, что говорили с доном Луисом, господин префект?
— Несомненно. Он забрался в какую-то нору под своим кабинетом и от голода и усталости слегка помешался, должно быть. Мазеру, ступайте-ка, захватите его… если только в этом нет новой ловушки… Мандат при вас?
Мазеру подошел к префекту. На нем лица не было.
— Господин префект, это он сказал вам, что мы взлетим на воздух?
— Ну да, он ссылается на записку, которую Вебер нашел утром в томе Шекспира. Взрыв якобы должен произойти сегодня в три часа ночи.
— И вы не уходите, господин префект?
— Неужели вы думаете, что я стану выполнять капризы этого субъекта?
Мазеру заколебался, но несмотря на всю свою почтительность, не сдержался:
— Господин префект, это не каприз. Я знаю дона Луиса. У него, конечно, есть основания.
— Скверные основания.
— Да нет же, господин префект, — взволновался Мазеру. — клянусь вам, надо послушаться его. Он сказал: отель взлетит на воздух в три часа. Остается несколько минут. Уйдемте, господин префект…
— Довольно, — сухо прервал его Демальон. — Если вы боитесь, можете воспользоваться данным вам приказанием и поспешить к дому Луиса.
Мазеру щелкнул каблуками и козырнул, как старый солдат.
— Я остаюсь, господин префект.
И вернулся на свое место в углу комнаты.
Наступило молчание. Демальон шагал по комнате взад и вперед. Остановился перед начальником полиции.
— Вы согласны со мной, надеюсь?
— Конечно, господин префект.
— Еще бы, что за вздор! Бомбы сами с потолка не сыпятся. Откуда? Каким способом?
— Тем же, каким подбрасывались письма, — рискнул вставить секретарь префекта.
— Как? Вы, значит, допускаете?..
Демальон не договорил. Как и другие, он начал поддаваться какому-то гнетущему чувству, которое с каждой минутой становилось все мучительнее, все невыносимее.
Три часа! Эти два слова не давали покоя. Он несколько раз вынимал часы. Оставалось еще несколько минут… десять… Неужто в самом деле?
— Идиотизм! Идиотизм! — сердито воскликнул он, топнув ногой. Но, взглянув на своих товарищей, он увидел, что лица у всех напряженные и почувствовал, что у него как-то необычайно сжалось сердце. Он не боялся, нет, как не боялись и они. Но все невольно вспомнили о проницательности и интуиции дона Луиса, проявленных им в этом деле.
Сознательно или бессознательно, но они привыкли смотреть на него, как на исключительное, одаренное сверхчеловеческой прозорливостью существо.
И он-то настаивал, чтобы они обратились в бегство. Он выдал себя, чтобы предупредить их об опасности. Значит, время не терпит. Еще семь минут, шесть — и отель взлетит на воздух. Демальон продолжал ходить по комнате, но тревога его росла, в ушах звучал умоляющий голос Перенна. Он видел дона Луиса в деле. Он не имеет права при данных обстоятельствах игнорировать предупреждение, сделанное таким человеком.
— Уйдемте, — сказал он.
Слова эти были произнесены совершенно спокойно. Они вышли, не торопясь и не толкаясь, как люди, которые не бегут, а добровольно подчиняются во имя предосторожности.
Префект вышел из комнаты последним, не выключив электричества. В вестибюле он предложил начальнику полиции свистком созвать людей. Когда все собрались, он дал им выйти и запер дверь за собой.
Затем приказал полицейским, снаружи охранявшим дом:
— Отодвиньте народ как можно дальше и как можно скорее.
— А вы, господин префект! — подошел к нему Мазеру. — Уже без двух минут три…
— Наш друг Перенна говорил о трех часах, а не о трех часах без двух минут.
Префект перешел улицу и вместе с остальными выбрался на противоположный откос.
— Следовало бы пригнуться, — сказал Мазеру.
— Пригнемся. Но, если взрыва не будет, я пущу себе пулю в лоб, настолько буду чувствовать себя смешным.
— Взрыв будет, господин префект, — уверенно сказал Мазеру.
— Однако, как вы доверяете нашему другу Перенна.
— Вы тоже, господин префект.
Они мучительно ждали, отсчитывая секунды. Где-то вдали пробило три часа.
— Вот видите! — изменившимся голосом сказал префект, — ничего не будет… Идиотство, что за фантазия! — проворчал он.
Пробили другие часы, еще дальше. Наконец, вблизи, на башне соседней церкви отчеканили три удара.
Не успел отзвучать третий удар, как раздался треск, потом страшный взрыв. Поднялся огромный столб пламени и дыма, куски стен — это напоминало исполинский фейерверк. Продолжалось все это несколько секунд, а когда извержение вулкана кончилось, все затихло.
— Вперед! — крикнул префект. — К телефону. Вызвать пожарную команду.
Он схватил за руку Мазеру.
— Берите мой автомобиль, спешите к дону Луису, разыщите, освободите, привезите сюда.
— Арестовать его, господин префект?
— Арестовать? Вы с ума сошли!
— Но, если Вебер…
— Вебер успокоится. Я поговорю с ним. Спешите.
Мазеру с радостью бросился исполнять поручение.
Когда выяснилось наверняка, что дон Луис бежал, в отеле по распоряжению префекта оставлены были только полицейские, которые сидели в одной из комнат нижнего этажа. На вопрос Мазеру они ответили, что никакого шума не слышали. Он один поднялся в кабинет.
— Патрон! Патрон! — окликнул он.
Никакого ответа.
— Но ведь он говорил по телефону, — подумал встревоженный Мазеру.
Он издали заметил, что трубка снята, вошел в телефонную кабину, пол был усеян обломками штукатурки, кирпичей…
Повернул выключатель и увидел… свесившуюся с потолка руку, вокруг нее в потолке была дыра, но не настолько большая, чтобы вслед за рукой могло пройти и плечо. Головы видно не было. Мазеру вскочил на стол, схватил руку.
— Это ты, Мазеру, — раздался голос, словно издалека.
— Да, я. Вы не ранены? Ничего серьезного?
— Нет, ослабел только… дурно… Слушай, открой левый ящик моего стола, там ты найдешь…
— Что же, патрон?
— Плитку шоколада…
— Но…
— Ступай… я голодал достаточно.
Подкрепившись, дон Луис бодрее продолжал:
— Теперь достань мне воды и хлеба, а потом помоги мне отсюда выбраться. Только иди кругом: через комнату мадемуазель Девассер и потайным ходом до лесенки к люку.
Следуя указаниям дона Луиса, Мазеру добрался до углубления в стене, расчистил его от обломков и за ноги вытянул дона Луиса из норы.
— Однако, патрон, — воскликнул он, — как это вы проделали такую штуку, да еще на голодный желудок. Ведь вы больше метра прорыли, лежа на животе! Каких это усилий вам, наверное, стоило!
Удобно расположившись у себя в комнате и закусив, дон Луис рассказал:
— Да, задача была нелегкая! Голова кружилась и мысли мешались. Воздуха не хватало. А я рыл, рыл, почти не сознавая, что делаю, как в кошмаре. Посмотри, на что похожи мои пальцы. Но я все время думал об этом проклятом взрыве, хотел предостеречь и углублял свой туннель. И вдруг рука моя провалилась… Где я? Над телефоном, разумеется. Я в самом деле нащупал на стене провод. Еще полчаса ушло на то, чтобы добраться до аппарата. Рука не доставала. Я зацепил трубку бечевкой и держал ее сантиметрах в тридцати от рта. И как я кричал! Я просто вопил. Вдруг бечевка порвалась, и я выбился из сил. Но вы… вы… уже были предупреждены. Взрыв произошел, не правда ли?
— Да, патрон.
— Ровно в три часа?
— Да. И Демальон лишь в последнюю минуту распорядился очистить отель.
— В последнюю минуту?
Дон Луис засмеялся.
— Я так и думал, что он будет сомневаться. Ты провел скверные полчаса, потому что ты-то, друг Мазеру, конечно, сразу поверил мне?
Приняв ванну и побрившись, дон Луис вышел к Мазеру.
— Теперь в путь.
— Зачем спешить, патрон? Вы бы соснули. Префект подождет.
— Ты с ума сошел! Мари-Анна Фовиль? Ты что думаешь, что я брошу ее и Саверана на произвол судьбы? Нельзя терять ни минуты.
И Перенна, снова радостный, свежий, как только что вставший с постели, вместе с недоумевающим Мазеру направился к автомобилю.
На бульваре Сюше было столько народу, что им пришлось выйти из автомобиля, не доезжая до отеля.
Пока Мазеру ходил предупреждать префекта, дон Луис поднялся на откос, напротив отеля Фовиль. При слабом свете, лившемся с бледного утреннего неба, на котором носились клочки туч, дон Луис рассматривал причиненные отелю повреждения, менее значительные, чем можно было ожидать. Хотя в нескольких комнатах и провалились потолки, но в общем стены выдержали, а пристройка с кабинетом инженера совсем мало пострадала, даже электрический свет не погас. В саду и на мостовой валялись груды мебели и вещей, которые охранялись солдатами и полицейскими.
— За мной, патрон, — позвал дона Луиса Мазеру.
Они вошли в кабинет. Часть пола была сорвана, в одной стене образовалась брешь. Но в целом взрыв не оказал того действия, на которое рассчитывал тот, кто подготовил его.
Появление Дона Луиса вызвало волнение. Префект тотчас пошел к нему навстречу и сказал:
— Примите нашу благодарность, месье. Ваша проницательность выше похвал. Вы спасли нам жизнь, мне уже вторично.
— И лучший способ вознаградить меня, господин префект, это дать мне возможность до конца довести мою задачу.
— Вашу задачу?
— Да, господин префект. Я только начал. Заверением должно быть освобождение мадам Фовиль и Саверана.
Демальон улыбнулся.
— Ого! У вас есть неопровержимые доказательства их невиновности?
— Да.
— Вам, может быть, интересно будет знать, что мы обнаружили там, где помещалась адская машина? При входе в эту переднюю, прямо под паркетом.
— Это не существенно, господин префект. Важно, чтобы вы узнали всю правду, убедились воочию.
Префект подошел ближе. Чины полиции и магистратуры окружили их. За каждым словом и жестом дона Луиса следили с лихорадочным вниманием. Неужто истина открыта, наконец?
После предупреждения о взрыве малейшее заявление дона Луиса приобретало значение факта. Люди, которым он только что спас жизнь, готовы принять все самые неправдоподобные утверждения его.
Дон Луис заговорил:
— Господин префект, вы тщетно ждали сегодня ночью появления четвертого письма. Случаю угодно, чтобы мы все присутствовали при его появлении сейчас. И тогда-то обнаружится, что все преступления — дело одной и той же руки, и обнаружится, чья это рука.
Бригадир Мазеру, соблаговолите запереть дверь и задернуть занавески на окнах. Электричество…
— Мы его выключим…
— Одну минуту… Нет ли у кого-нибудь карманного фонарика? Впрочем, можно воспользоваться свечкой.
Он вынул из канделябра свечу, зажег ее и выключил свет. Потом со свечой в руках направился к столу.
— Думаю, что надо ждать. А там факты будут сами говорить за себя.
Несколько секунд полного молчания были из тех, что не забываются.
Дон Луис сидел на краю стола, рассеянным взглядом обводя комнату и грызя плитку шоколада, закусывая ее корочкой хлеба. Видно было, что он голоден, но вполне спокоен.
Другие сидели в самых напряженных позах, подавленные ожиданием взрыва и того, что должно было произойти. На стенах плясали тени.
Прошло больше времени, чем рассчитывал, видимо, дон Луис. Тридцать-сорок минут, тянувшихся бесконечно. Но вот Перенна немного поднял свечу и шепнул: — Наконец.
И все увидели: с потолка спускалось письмо. Оно медленно кружилось, как лист, падающий с дерева в тихую погоду. Слегка задев дона Луиса, оно легло на паркет против средней части стола.
Дон Луис поднял его и подал Демальону, говоря:
— Вот, господин префект, то четвертое письмо, которое вы ждали.
Глава 3
Ненависть
Префект смотрел то на письмо, то на потолок, ничего не понимая.
— Тут нет никакой фантасмагории, — заговорил дон Луис. — В сущности все очень просто и в то же время трагично до ужаса. Бригадир Мазеру, отдерните занавеси — побольше света.
И, взяв стремянку, оставленную рабочими в углу, дон Луис поставил ее посреди комнаты и взобрался на нее, очутившись, таким образом, на уровне люстры.
Это был, собственно, плафон, состоящий из большого медного круга с хрустальными подвесками и трех лампочек, расположенных в углах медной же треугольной рамы, маскировавшей провода.
Перерезав провода, дон Луис стал развинчивать плафон. Затем пришлось молотком отбивать часть штукатурки. Наконец, с помощью подоспевшего Мазеру дон Луис спустил тяжелую люстру вниз и положил ее на стол.
Сейчас же обнаружилось, что к плафону приделана металлическая, формы зуба, коробка, которая и входила в потолок между железными крючками, почему и понадобилось повредить потолок.
— Что это значит? — воскликнул Демальон.
— Загляните сами, вот крышка, — ответил дон Луис.
Префект приподнял крышку: внутри колеса, пружинки, целый механизм, напоминающий часовой.
— Разрешите, господин префект? — спросил дон Луис. И приподняв механизм, обнаружил позади другой, соединяющийся с первым лишь зубчатыми колесами и представляющий собой почти точную копию автоматических приспособлений для разматывания ленты с напечатанными объявлениями. В глубине коробки, в том месте, где она соприкасалась с краем потолка, была щель и у этой щели письмо…
— Пятое и последнее разоблачающее письмо, — сказал дон Луис. — Тут находились и предыдущие, приготовленные заранее, и в определенное время искусно сделанный механизм выбрасывал их в щель, скрытую от глаз лампочками и хрустальными подвесками.
— Допустим, — сказал префект, — но каким образом преступники могли устроить такую штуку в отеле, в комнате, охраняющейся день и ночь?
— Очень просто, господин префект, устроено это было тогда, когда отель еще не охранялся.
— То есть, до убийства?
— До убийства, господин префект.
— В чем же дело? Объясните: почему вы оттягиваете свои разоблачения?
— Раз тайна писем раскрыта, мы близки к истине. Вы сами назвали бы уже преступника, если преступление не было бы настолько отвратительно, что это само по себе отводит подозрения.
Демальон внимательно смотрел на дона Луиса.
— Так вы полагаете, что письма эти были помещены сюда исключительно с целью погубить Саверана и мадам Фовиль? И помещены еще до убийства, а, следовательно, коварный замысел предшествовал убийству?
— Совершенно верно, господин префект. Стоит только допустить, что Гастон Саверан и мадам Фовиль невинны, и придется признать, что все улики против них подстроены искусственно, их слишком много. Выезд в тот вечер мадам Фовиль и тот факт, что она не может объяснить, где провела время с двенадцати до двух, ее необъяснимая прогулка и появление ее кузена близ отеля, все это результат махинаций. Следы зубов на яблоке — тоже! Да еще какая дьявольская махинация! Все это было заранее подготовлено, устроено, предусмотрено. И все шло с точностью вот этого самого часового механизма.
Демальон задумался.
— Но ведь в этих письмах господин Фовиль обвиняет свою жену? Следовательно, одно из двух: или он имел основания или письма подложные.
— Эксперты признали, что они написаны Фовилем.
— Но в таком случае…
— В таком случае…
Демальон вздрогнул. Он начал догадываться.
— Не понимаю.
— Нет, вы понимаете, господин префект. Понимаете, что раз письма были одним из орудий против Гастона Саверана и мадам Фовиль, то и содержание их специально к этой цели приноравливалось.
Наступило молчание. Все были взволнованы.
Наконец, префект заговорил, не спуская глаз с дона Луиса, и подчеркивая каждое слово.
— Кто бы ни был виновник, трудно представить себе, что-либо страшнее и отвратительнее.
— О, вы еще не знаете, господин префект, какова была сила ненависти человека, замыслившего все это. Я понял это, только выслушав рассказ Гастона Саверана и тогда в своих рассуждениях пошел от этой ненависти. Кто мог ненавидеть таким образом? Кто избрал своими жертвами Гастона Саверана и Мари-Анну Фовиль? Какой злой гений так искусно оплел их сетью? Я раньше не обратил внимания (и говорил об этом бригадиру Мазеру) на математическую точность доставки писем. Если бы в этом был замешан человек, случились бы, несомненно, нарушения, сроки не соблюдались бы так, и я понял: тут действует механизм. Раз и навсегда установленный, функционирующий с непреложностью закона природы. Я сопоставил эти два положения: о ненависти, преследующей двух невинных людей, и о механизме, использованном ненавидящим, и тогда… и тогда… тогда вспыхнула искра, я вспомнил, что Ипполит Фовиль был инженером.
Присутствующие слушали дона Луиса с глубоким вниманием. По мере того, как проливался свет на драму, тревога у всех росла и тоска сжимала сердце.
Однако Демальон нашел возражение.
— Заметьте, что письма появлялись в определенные дни, но в разные часы.
— Вернее, время их появления колебалось в зависимости от того, дежурили мы при свете или в темноте. Именно эта подробность и послужила мне путеводной нитью. Письма появлялись в темноте. А когда электричество горело, что-то удерживало их. Несомненно, что эксперты придут в восторг от искусства изобретателя и подтвердят мои догадки. Но, как бы то ни было, раз механизм с письмами Фовиля обнаружен в потолке этой комнаты, разве я не прав, утверждая, что устроен он был Фовилем, инженером-электриком?
Истина проявлялась все определеннее. И трепет ужаса пробежал по собравшимся, хотя этим людям приходилось не раз уже сталкиваться с самыми чудовищными и противоестественными преступлениями. Они еще не принимали правду, еще боролись с ней, как с противником, который схватит за горло и вот-вот осилит.
Префект резюмировал общее настроение, проговорив глухим голосом:
— Так по-вашему Фовиль писал эти письма, чтобы погубить жену и любившего ее человека?
— Да.
— И зная, что ему угрожает опасность, хотел, чтобы в случае, если угроза будет осуществлена, обвинены были они?
— Да.
— Но в таком случае он как бы становится соучастником убийцы? Он боялся смерти… Он боролся… И в то же время рассчитывал на то, что в связи с его смертью будут наказаны те, кого он ненавидел? Так?
— Почти так, господин префект. Вы проделываете тот же путь, что проделал я и так же останавливаетесь перед последним выводом, который придает всей драме такой зловещий нечеловеческий характер.
Префект, вдруг возмутившись, ударил кулаком по столу.
— Нелепость! — воскликнул он. — Дурацкая гипотеза! Человек, которому угрожает смерть, с максимальной настойчивостью готовит гибель жене! Что вы говорите? Вспомните, как он вбежал ко мне в кабинет. Он весь был охвачен страхом смерти, и в такие минуты мог заниматься установкой механизма, расставлять ловушки! «На случай, если меня убьют — я спокоен — обвинят Мари-Анну». Так, что ли? Кто станет принимать такие зловещие меры, разве только человек, уверенный, что будет убит? Но в таком случае, значит, он принимает свою судьбу: он соглашается подставить горло под нож убийцы, он, значит…
Демальон остановился, как бы озадаченный ходом собственных рассуждений. Смущены были и другие. Дон Луис не спускал глаз с префекта и ожидал решающих слов.
Демальон прошептал:
— Не станете же вы утверждать?..
— Я ничего не утверждаю, господин префект. Логический ход ваших мыслей приводит вас к тому.
— Знаю, знаю. Я и стараюсь доказать нелепость вашей гипотезы, допуская ее, приходится допускать и то, что Фовиль был соучастником преступления, жертвой которого стал сам.
Он рассмеялся, но смех прозвучал неискренне.
— Вот к чему мы пришли, — признаете ли вы это?
— Признаю.
— Итак?
— Итак, Фовиль (вы это сказали) был соучастником преступления, жертвой которого стал.
Сказано это было самым спокойным образом и с такой уверенностью, что все промолчали. Логический ход размышления завел их в тупик, из которого им было не выбраться.
Фовиль был соучастником — ясно. Но какую именно роль он играл? По доброй воле или по принуждению? Кто же был его соучастником или его палачом? Все эти вопросы требовали ответа. Дон Луис мог быть уже заранее уверен, что его объяснения будут приняты. И он начал свой рассказ, стараясь быть возможно кратким.
— За три месяца до убийства Фовиль написал ряд писем одному из своих друзей, Ланджерио, умершему несколько лет тому назад, что ему не могло не быть известно. Письма эти отправлялись по почте, затем возвращались способом, на котором нам пока незачем останавливаться. Вытравив штемпели и адреса, он поместил их в специальный аппарат с тем, чтобы они появлялись в заранее зафиксированные дни: первое через две недели после его смерти, остальные с промежутками в десять дней. Несомненно, все было детально предусмотрено им. Ревнуя жену к Саверану, он, очевидно, знал, что тот проходит по средам мимо отеля и что Мари-Анна садится у окна. Заметьте: преступление было совершено в среду, и мадам Фовиль вышла из дому в тот вечер исключительно по настоянию мужа, — дон Луис на минуту приостановился, потом продолжал: — Итак, в эту среду все было готово: часовой механизм заряжен, позднейшие улики приготовлены в дополнение к улицам ближайшим, о которых скажу потом.
Мало того, господин префект, вы были предупреждены письмом об опасности, угрожавшей ему на следующий день, то есть на день, следующий за его смертью. Словом, имелись все основания думать, что все так, как того хотел ненавидящий. И вдруг одно обстоятельство чуть не погубило все: на сцене появился агент Веро, которому было поручено собрать сведения, касающиеся наследников Морнингтона. Что произошло между этими двумя людьми никто никогда не узнает. Но нам известно, по крайней мере, что агент Веро был здесь, что он захватил здесь плитку шоколада, на которой мы впервые увидели отпечаток «зубов тигра», и что он неведомо каким путем раскрыл планы Фовиля. Веро сам — и с какой тревогой говорил об этом. Веро предупреждал, что убийство совершится в ближайшую ночь. Веро изложил это в письме, которое было похищено. Фовиль знал об этом, и чтобы отделаться от противника, отравил его, но заметим, что яд действует медленно. Он имел смелость последовать, загримировавшись и одевшись под Гастона Саверана, чтобы навести на того подозрение, за Веро вплоть до кафе, подменить там письмо, спросить затем у прохожего дорогу в метро на Нейи, где жил Саверан! Вот на что был способен этот человек, господин префект.
Дон Луис говорил горячо, с силой глубокой убедительности, и правда вставала из-за его слов. Он повторил:
— Вот на что был способен этот человек! Обеспокоенный возможностью со стороны Веро выдать его, он отправился затем в префектуру, чтобы убедиться, что жертва погибла, не успев никого предупредить. Вы помните эту сцену, господин префект, мольбы о помощи и «на следующий день».
Вот почему наше с Мазеру появление у него в тот вечер в отеле, видимо, смутило его. Но он вскоре успокоился, он принял все меры. То, что должно было произойти, произойдет и при нас, без нашего ведома.
И комедия, вернее, трагедия, была разыграна, как по нотам: подробности вам известны — визит к мужу перед отъездом мадам Фовиль, ваза с фруктами, припадок отчаяния, демонстрирование нам тетради в сейфе. Когда дверь за мной и Мазеру, расположившимися в передней, закрылась, поле действия было свободно. В одиннадцать часов мадам Фовиль (вызванная, очевидно, подложным письмом от Гастона Саверана) уедет из Оперы и будет недалеко от отеля; в это же время в отель, как всегда в среду, направится Саверан. Объяснить свое присутствие возле отеля они не пожелают, не ясно ли, что они должны быть обвинены?
А на всякий случай была заготовлена еще одна неопровержимая улика — яблоко со следами зубов Мари-Анны. Затем должны были начать появляться письма. С какой изобретательностью предусмотрены все детали. Вы помните бирюзу из моего кольца, очутившуюся в сейфе? Лишь один из четырех человек мог увидеть и поднять ее. И вы сразу исключили Фовиля, а это именно он воспользовался случаем и положил бирюзу в сейф, чтобы скомпрометировать человека, которого считал опасным для осуществления своих замыслов.
Это был последний ход. Лишь один жест и ненавистные жертвы пойманы. Жест этот сделан. Ипполит Фовиль умер.
