Две лодки, привязанные к молу, в конце сада качались в тени. Здесь и там, вдоль берега сквозь густой туман виднелись освещенные окна. На противоположной стороне, несмотря на позднюю осень, казино светилось бесчисленными огнями. Несколько звезд выглянуло из-за туч. Легкий ветерок волновал поверхность озера. Арсен Люпен вышел из беседки и, склонившись к молу, крикнул:
      — Гроньяр? Балу?.. Где вы?
      Из каждой лодки высунулось по человеку, и один из них ответил:
      — Здесь, патрон.
      — Приготовьтесь, я слышу шум автомобиля, на котором едут Жильбер и Вошери.
      Он обошел сад и строящийся дом в лесах и осторожно открыл калитку, выходящую на аллею Сейнтюр. Он не ошибся. Яркий свет блеснул на повороте, и из большого открытого автомобиля выскочили два человека в пальто, с поднятыми воротниками и в фуражках.
      Это были Жильбер и Вошери. Жильбер — молодой человек, лет двадцати или двадцати двух, с симпатичным лицом, гибкой и сильной походкой. Вошери — пониже, с седеющими волосами, с бледным и болезненным лицом.
      — Ну, — спросил Люпен, — вы видели депутата?
      — Да, патрон, — ответил Жильбер, — мы заметили, что он уехал семичасовым поездом в Париж.
      — Итак, мы можем действовать?
      — Да, вилла Мария Терезия в нашем распоряжении.
      Обратившись к шоферу, Люпен сказал:
      — Не оставайся здесь. Это может привлечь внимание. Вернись в половине десятого, мы будем нагружать машину… если только наша экспедиция не провалится.
      — Почему вы думаете, что она провалится?
      Автомобиль уехал, и Люпен вместе с товарищами возвратился на берег озера.
      — Почему я думаю? Потому что не я подготовил все дело, а в таком случае я доверяю только наполовину.
      — Ба! Патрон, я уже три года работаю с вами… Я уже начинаю осваивать свое дело!
      — Да, мой мальчик, начинаешь, — сказал Люпен, — вот почему я и боюсь провала… Ну, садись в лодку… А ты, Вошери, возьми другую… Хорошо… Теперь — гребите как можно тише, ребята!
      Гроньяр и Балу, оба гребца, направили лодки к противоположному берегу, немного левее казино.
      Им попалась навстречу лодка, в которой сидели обнявшись мужчина с женщиной. Лодка неслась по воле течения. В другой пели во все горло.
      Люпен наклонился к товарищу и сказал шепотом:
      — Скажи, Жильбер, это все пришло в голову тебе или Вошери?
      — Право, не знаю… Мы уже несколько недель говорим об этом.
      — Видишь ли, я не доверяю Вошери. У него скверный характер. Не знаю, почему я от него не отделаюсь.
      — О, патрон!
      — Ну, да! Это опасный парень. Уже не говоря о том, что на его совести, наверное, несколько жизней.
      Он помолчал несколько мгновений, потом сказал:
      — Ты уверен, что видел депутата Добрека?
      — Своими собственными глазами видел.
      — И ты знаешь, что у него есть дело в Париже?
      — Он поехал в театр.
      — Хорошо. Его прислуга осталась в вилле?
      — Кухарка отпущена; что касается лакея Леонарда, доверенного депутата Добрека, то он ждет своего господина в Париже, откуда они не могут вернуться раньше, чем в час ночи. Но…
      — Но?..
      — Нужно иметь в виду случайный каприз депутата Добрека, перемену настроения, неожиданное возвращение, и поэтому мы должны все закончить в час времени.
      — Когда ты собрал все эти сведения?
      — Утром. Мы с Вошери сразу решили, что наступил благоприятный момент. Я выбрал местом отъезда этот строящийся дом, который мы только что видели, потому что он не охраняется по ночам. Я предупредил двух товарищей, чтобы они приготовили лодки, и позвонил вам. Вот и все.
      — У тебя ключи?
      — От подъезда, да.
      — Это вот та самая вилла, окруженная парком?
      — Да, вилла Мария Терезия. Так как обе соседние виллы необитаемы, то мы успеем вывезти все, что нам понравится, и клянусь вам, патрон, что это дело стоит труда.
      Люпен пробормотал:
      — Слишком спокойное приключение. Никакого удовольствия.
      Они причалили к небольшой косе, откуда подымалось несколько каменных ступенек. Люпен сообразил, что нагрузить мебель будет нетрудно. Вдруг он сказал:
      — В вилле есть люди. Посмотрите, там свет.
      — Это газовый рожок, патрон. Свет не мигает.
      Гроньяр остался на страже возле лодки, в то время как Балу, второй гребец, направился к забору, выходящему на аллею Сейнтюр, а Люпен со своими товарищами исчезли в темноте, направившись к подъезду.
      Первым поднялся по ступеням Жильбер. Он нащупал замочную скважину и вставил в нее ключ. Дверь поддалась легко, и доступ в дом был свободен.
      В вестибюле горел газовый рожок.
      — Видите, патрон, — сказал Жильбер.
      — Да, да, — ответил Люпен шепотом, — но мне кажется, что тот свет, который я заметил, шел не отсюда.
      — Откуда же?
      — Право, не знаю… Гостиная здесь?
      — Нет, — ответил Жильбер, который не боялся говорить громко. — Он из предосторожности все собрал в первом этаже, в своей комнате и смежных с нею.
      — А лестница?
      — Направо, за портьерой.
      Люпен направился к портьере и уже стал ее раздвигать, как вдруг в четырех шагах слева открылась дверь и показалась голова со смертельно бледным лицом и глазами, полными ужаса.
      — Спасите! Убивают! — заорал появившийся человек и поспешно скрылся в своей комнате.
      — Это Леонард, лакей! — прошептал Жильбер.
      — Если он будет сопротивляться, я его убью, — сказал Вошери.
      — Ты не посмеешь! — приказал Люпен и бросился вслед за лакеем.
      Он пробежал через столовую, где вокруг лампы еще стояли тарелки и бутылка, и нашел Леонарда в глубине буфетной, где он тщетно старался открыть окно.
      — Ни с места! Ах, животное!
      Заметив, что Леонард подымает руку, он бросился на землю. В полутьме буфетной комнаты раздались три выстрела. Потом он опрокинул лакея, вырвал у него оружие и начал душить.
      — Вот тебе, животное! Еще минута, и он меня уничтожил бы… Вошери, свяжи-ка этого джентльмена.
      Он осветил лицо лакея своим карманным фонарем и с насмешкой бросил:
      — Не очень хорош собой… Совесть, верно, не совсем чиста, Леонард; впрочем, доверенный депутата Добрека… Ты закончил, Вошери? Мне не хотелось бы здесь задерживаться.
      — Никакой опасности, патрон, — сказал Жильбер.
      — Да? Ты думаешь?.. А выстрел, по-твоему, не слышен?
      — Совершенно невозможно допустить.
      — Все равно! Нужно все сделать скорее. Вошери, бери лампу и пойдем.
      Он схватил за руку Жильбера и увлек его в первый этаж:
      — Дурак! Так-то ты наводишь справки? Разве я не прав был, что не доверял?
      — Позвольте, патрон, я не мог знать, что он передумает и после обеда вернется домой.
      — Нужно все знать, когда имеешь честь нападать на людей.
      Вид мебели в первом этаже успокоил Люпена, и он начал перебирать инвентарь с чувством любителя.
      — Вещиц немного, но зато хорошие. У этого народного трибуна есть вкус. Четыре кресла Обюсон, столик, бьюсь об заклад, Персье-Фонтэн… Настоящий Фрагонар и поддельный Натье, которого американский миллиардер схватил бы даже недоделанным… Одним словом, целое состояние. Есть же такие брюзги, которые говорят, что не найдешь ничего настоящего. Черт возьми! Пусть поступают, как я! Пусть поищут!
      Жильбер и Вошери, по указаниям Люпена, принялись сейчас же выносить вещи, начиная с самых громоздких. Через полчаса первая лодка была нагружена, и решено было, что Гроньяр и Балу поедут вперед и начнут нагрузку автомобиля.
      Люпен наблюдал за отъездом. Когда он вернулся в виллу и проходил через вестибюль, ему послышался какой-то голос, исходящий из буфетной. Он бросился туда. Леонард был один и лежал плашмя на животе со связанными на спине руками.
      — Это ты ворчишь, доверенный? Не волнуйся, все кончено. Но если ты закричишь, мы примем более крутые меры. Хочешь закуски? Мы тебе сейчас заткнем ею рот.
      Как только он вышел, он опять услышал те же звуки и, прислушавшись, разобрал слова, произнесенные хриплым и придушенным голосом, уже вполне достоверно идущим из буфетной:
      — Спасите! Убивают! Спасите! Меня убьют!.. Предупредите полицию!
      — Он совсем спятил, этот джентльмен, — пробормотал Люпен. — Черт возьми, беспокоить полицию в девять часов вечера… Как неделикатно!
      Он принялся за работу. Это продолжалось дольше, чем он полагал, потому что нашел шкафы, полные ценных безделушек, которыми было бы глупо пренебречь; со своей стороны, Жильбер и Вошери вносили в свои розыски такую тщательность, что рассердили его.
      Наконец, он не вытерпел.
      — Довольно, — приказал он. — Из-за этих нескольких безделиц мы провалим все дело. Я отчаливаю.
      Они были уже на берегу, и Люпен спускался по ступеням. Жильбер удержал его.
      — Послушайте, патрон. Нам надо еще раз сходить туда. На пять минут, не больше.
      — Но зачем это, черт возьми!
      — Нам говорили, что там есть одна старинная реликвия. Нечто поразительное…
      — Ну, и что же?
      — Жалко ее прозевать. И я думаю, что она в буфетной, там есть стенной шкаф с большим замком… Вы же понимаете, что мы не можем…
      Он уже направлялся к подъезду. Вошери бросился за ним.
      — Десять минут, ни минуты больше! — крикнул Люпен. — Через десять минут я уезжаю.
      Прошло десять минут, а он все еще ждал.
      Люпен посмотрел на часы.
      — Четверть десятого… Безумие!
      Ему стало казаться странным, что во время всего этого нападения Жильбер и Вошери вели себя как-то особенно, не расставались и как будто следили друг за другом. Что бы это такое значило?
      Незаметно Люпен, толкаемый каким-то необъяснимым беспокойством, прислушиваясь к странному шуму, доносившемуся со стороны Энжиена, подошел к дому. Шум как будто приближался.
      Должно быть, гуляющие.
      Люпен свистнул. Выждав минуту, он подошел к забору, чтобы осмотреть аллею. Вдруг раздался выстрел, сопровождаемый ужасным стоном. Он побежал назад к подъезду и бросился в столовую.
      — Черт возьми! Что вы тут делаете?
      Жильбер и Вошери, сцепившись друг с другом, катались по паркету. Их платья были запачканы кровью, Люпен бросился на них. Но Жильбер уже уложил своего противника и выхватил у него из рук предмет, которого Люпен не успел разглядеть. Вошери истекал кровью: он был ранен в плечо и потерял сознание.
      — Кто его ранил? Ты, Жильбер? — спросил Люпен.
      — Нет, Леонард.
      — Леонард! Он был связан…
      — Ему удалось развязаться и взять револьвер.
      — Где он, каналья?
      Люпен схватил лампу и прошел в буфетную.
      Лакей лежал на спине с бескровным лицом. Изо рта вытекала красная струйка.
      — Ого, — пробормотал Люпен, осмотрев его, — он мертв.
      — Вы думаете?.. вы думаете?.. — спросил Жильбер. Голос его дрожал.
      — Говорю тебе, мертв.
      — Это Вошери ударил его…
      Люпен схватил его, побледнев от гнева.
      — Вошери… А ты тоже, негодяй! Ты был тут же и позволил ему. Кровь… Кровь! Вы хорошо знаете, что я не хочу крови. Это мое правило. У меня не убивают, а скорее позволяют убить себя. Тем хуже для вас, ребята. Вы за это заплатите, если понадобится. А стоить это будет дорого. Берегитесь!
      Этот труп смутил его. Яростно встряхивая Жильбера, он допытывался:
      — Зачем, зачем его понадобилось убивать?!
      — Он хотел его обыскать и взять ключ от стенного шкафа. Когда он над ним наклонился, он заметил, что тот развязан… Он испугался и ударил его…
      — А выстрел?
      — Это Леонард. У него револьвер был в руках. Он перед смертью был еще в силах его направить.
      — Ну, а ключ?
      — Вошери взял его.
      — Он открыл?
      — Да.
      — И нашел?
      — Да.
      — А ты хотел у него отнять этот предмет. Какой предмет? Реликвию? Нет, это было что-то маленькое… Что же это, отвечай!
      По решительному выражению лица и по молчанию Жильбера Люпен понял, что не получит ответа. Он проговорил с угрозой:
      — Ты заговоришь у меня, дорогой мой. Я тебя заставлю исповедаться. Но сейчас нужно убираться отсюда. Ну, помоги, надо унести Вошери.
      Они вернулись в столовую, и Жильбер наклонился над раненым.
      Вдруг Люпен остановил его.
      — Послушай!
      Они обменялись беспокойным взглядом. В буфетной разговаривали… Странный, тихий, отдаленный голос… Но они только что убедились, что там никого не было, никого, кроме мертвеца — труп его виднелся в темноте.
      Голос послышался снова, то пронзительный, то приглушенный, дрожащий, неровный, крикливый и страшный. Доносились неразборчивые слова, какие-то нечленораздельные звуки.
      Люпен чувствовал, что у него выступает холодный пот. Что это за таинственный, замогильный голос?..
      Они устремились в буфетную, и Люпен склонился над лакеем. Голос умолк, затем зазвучал снова.
      — Посвети, — сказал Люпен Жильберу.
      Он слегка дрожал от страха, который не в силах был побороть. Ужас ситуации заключался в том, что Жильбер снял с лампы абажур, и стало очевидно — голос исходил от мертвеца, а между тем тело было неподвижно, губы не вздрагивали.
      — Патрон, мне страшно, — проговорил Жильбер.
      Опять тот же шум, тот же носовой голос.
      Вдруг Люпен, разразившись смехом, схватил труп и переложил его на другое место.
      — Превосходно! — проговорил он, заметив блестящий металлический предмет… — Превосходно. Нашел! Правда, я на это ухлопал время!
      На том месте, где лежал мертвец, валялась телефонная трубка. Шнурок от нее шел к стене, туда, где был прикреплен аппарат.
      Люпен приложил трубку к уху. Почти сейчас же шум повторился; это был многоголосый разговор, смесь всяких восклицаний, междометий, перекрестных вопросов, так, как будто перекликалось несколько человек:
      — Где вы?.. Он не отвечает… Это ужасно… Его убили… Где вы? Что случилось?.. Мужайтесь… Помощь послана… агенты… жандармы…
      — Черт возьми! — вскричал Люпен, бросив трубку.
      Действительность предстала перед ним во всем своем ужасном виде. В самом начале еще, в то время когда они переносили вещи, Леонард, будучи плохо связан, дотянулся до аппарата и снял трубку, должно быть, зубами; она упала на пол и он позвал полицию из Энжиенского Бюро.
      Вот почему Люпену послышались слова: спасите! убивают! меня убьют!
      И вот теперь по телефону отвечали… Так вот откуда шел тот отдаленный шум, который Люпен слышал в саду несколько минут назад!
      — Полиция… Спасайся, кто может! — произнес он и бросился через столовую.
      Жильбер заметил:
      — А Вошери?
      — Тем хуже для него!
      Но Вошери пришел в себя и умолял его:
      — Патрон, не оставляйте меня!
      Люпен, несмотря на опасность, все же остановился и с помощью Жильбера уже поднял раненого, как вдруг снаружи послышался шум.
      — Слишком поздно, — сказал он.
      В этот момент в дверь заднего хода посыпались удары. Он бросился к переднему подъезду. Люди уже окружили дом. Может быть, и удалось бы достигнуть лодки, но как отчаливать под выстрелами врага?
      Он запер дверь на замок.
      — Мы окружены, пропали, — пробормотал Жильбер.
      — Замолчи, — приказал Люпен.
      — Они видали нас, патрон. Послушайте, они стучат.
      — Замолчи, — повторил Люпен. — Ни слова! Ни движения!
      Он сам оставался совершенно бесстрастным, со спокойным лицом, с задумчивым видом человека, имеющего достаточно времени, чтобы со всех сторон обдумать тонкое дело. Он пребывал в одном из таких состояний, которые называл «лучшими минутами жизни», теми минутами, которые придают цену и смысл существованию. В таких случаях, какова бы ни была опасность, он начинал медленно считать про себя: «Раз, два… три… четыре… пять… шесть», — до тех пор, пока биение его сердца становилось совершенно нормальным. Тогда он начинал рассуждать — и с какой проницательностью! С какой удивительной силой! С каким глубоким предвидением всех возможных обстоятельств! Он взвешивал все, все допускал. И принимал решение, полное логики и спокойствия.
      Через тридцать или сорок секунд, в то время как снаружи взламывали дверь, он сказал своему товарищу:
      — Следуй за мной.
      Он вошел в гостиную и тихонько поднял занавес окна, выходившего на берег. Вокруг были люди. Казалось, побег был невозможен. Тогда он закричал изо всех сил:
      — Сюда… На помощь!.. Я держу его… Сюда!..
      Он выстрелил два раза в сад, подошел к Вошери, склонился над ним и выпачкал свое лицо и руки его кровью. Потом, повернувшись к Жильберу, яростно схватив его за плечи, опрокинул.
      — Что с вами, патрон, что вы хотите делать?
      — Повинуйся, — проговорил властно Люпен, — я отвечу за все… Я отвечу за вас обоих… Повинуйся… Я вас освобожу из тюрьмы… Но для этого нужно, чтобы я был свободен.
      На дворе заволновались и подбежали к открытому окну.
      — Сюда! — кричал он снова. — Я их поймал! На помощь!
      И шепотом спокойно обратился к Жильберу:
      — Подумай хорошенько. Не нужно ли мне что-нибудь передать, поручить? Сделать какое-нибудь сообщение, которое может нам оказаться полезным?
      Жильбер яростно отбивался, слишком он был взволнован, чтобы понять планы Люпена. Более сообразительный Вошери, рана которого к тому же делала невозможной мысль о побеге, проскрежетал:
      — Повинуйся, идиот… Главное, чтобы патрон отсюда выскочил… Разве это не самое важное?
      Вдруг Люпен вспомнил о вещи, которую Жильбер сунул в карман после того, как отнял ее у Вошери. Теперь он, в свою очередь, решил завладеть ею.
      — Ну нет, никогда! — вскричал Жильбер, которому удалось освободиться. Люпен уложил его снова. Но тут внезапно два агента показались в окне. Жильбер, повинуясь, быстро передал какой-то предмет Люпену, который, так и не разглядев его, сунул в карман. Жильбер успел пробормотать:
      — Держите, патрон, вот она. Я вам объясню… Вы можете быть уверены, что…
      Он не успел закончить. Агенты и вслед за ними несколько жандармов со всех сторон сбежались на помощь Люпену.
      Жильбера сейчас же схватили и связали накрепко. Люпен поднялся:
      — Здорово поколотил меня этот негодяй. Я ранил второго, а этот…
      Комиссар второпях спросил его:
      — Вы видали лакея? Они убили его?
      — Не знаю, — ответил он.
      — Вы не знаете?
      — Ну да, я вместе с вами пришел из Энжиена, когда услышал об убийстве. Вы обошли дом слева, а я справа. Тут было открыто окно. Я влез в тот самый момент, когда бандиты хотели улизнуть. Я выстрелил, — он указал на Вошери, — и уложил его товарища ударом кулака.
      Как могли его заподозрить? Он был испачкан кровью, он предавал убийц лакея. Человек десять присутствовало при развязке героической борьбы.
      Впрочем, тревога была слишком сильна для того, чтобы рассуждать и терять время в сомнениях. Воспользовавшись общей растерянностью, посторонние наводнили всю виллу. Все обезумели, бегали взад и вперед, вверх и вниз, перекликались, кричали, никто и не подумал проверять вполне правдоподобные утверждения Люпена.
      Однако, обнаружив в буфетной труп лакея, комиссар вспомнил о своей ответственности. Он сейчас же распорядился освободить дом от посторонних и разместить агентов у забора, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти. Потом без промедления осмотрел место и начал опрос. Вошери назвал свое имя, Жильбер отказался под предлогом, что будет говорить только в присутствии адвоката. Но как только речь зашла об убийце, он закричал на Вошери. Тот защищался, нападал на Жильбера; оба говорили сразу, желая, очевидно, отвлечь внимание комиссара. Когда тот хватился Люпена, чтобы призвать его в свидетели, то обнаружил, что неизвестный пропал.
      Ничего не подозревая, он обратился к одному из агентов:
      — Найди этого господина, я хочу ему задать несколько вопросов.
      Бросились искать. Кто-то видел, как он у подъезда зажигал папиросу. Заметили, что он предлагал папиросы жандармам и что он удалился по направлению к озеру, сказав, чтобы в случае нужды позвали его.
      Его звали, но никто не откликался.
      Прибежал жандарм. Он видел, как этот человек отчалил от берега и принялся усиленно грести.
      Комиссар посмотрел на Жильбера и понял, что его провели.
      — Задержите его! — закричал он. — Стреляйте вслед! Это соучастник…
      Он сам бросился вперед, вслед за двумя агентами в то время, как несколько других остались стеречь пленников.
      С берега, метрах в ста от себя, комиссар заметил беглеца, который помахивал своей шляпой.
      Один из агентов выстрелил несколько раз, но напрасно.
      Ветерок принес им обрывки слов. Человек пел, налегая на весла:
 
Плыви, мой челн,
По воле волн…
 
      Комиссар заметил какую-то лодку у соседней виллы. Пришлось перелезть через забор, разделявший оба сада, чтобы отвязать ее; приказав солдатам осмотреть весь берег озера и задержать беглеца, когда он начнет причаливать, комиссар с двумя помощниками бросились вслед за Люпеном.
      Это было нетрудно, потому что при свете луны можно было проследить за всеми его действиями, за тем, как он держит вправо, направляясь к деревне Сен-Гратьен.
      Впрочем, комиссар скоро заметил, что, благодаря своим агентам или, может быть, легкости лодки, он в сравнении с противником выигрывал в скорости. Через десять минут расстояние между ними уменьшилось вдвое.
      — Он в наших руках, — сказал комиссар. — Нам даже не нужно жандармов, чтобы не дать ему вылезть на берег. Мне очень хочется узнать этого негодяя. Это ловкий парень.
      Но странно было то, что расстояние уменьшалось в какой-то удивительно ненормальной пропорции, как если бы беглец, придя в отчаяние, считал всякую борьбу бесполезной. Агенты удваивали усилия. Лодка летела с невероятной скоростью. Еще сотня метров, и они нагонят свою жертву.
      — Стой! — скомандовал комиссар.
      Противник, склонившийся силуэт которого они различили в полутьме, не двигался с места. Весла болтались вдоль лодки. В этой неподвижности было что-то вызывающее беспокойство. Такого рода бандит был способен подпустить к себе врага, чтобы дорого продать свою жизнь или огнем выстрелов подавить нападение.
      — Сдавайся! — крикнул комиссар.
      В эту минуту стало совсем темно. Все трое забились в глубину лодки, так как им показалось, что беглец сделал угрожающий жест. Лодка по инерции приближалась к лодке бандита.
      Комиссар пробормотал:
      — Не давайте себя убивать.
      Он снова закричал:
      — Сдавайся!.. или…
      Никакого ответа.
      Противник не двигался.
      — Сдавайся! Отдай оружие… Не хочешь! Тем хуже… Я считаю… Раз… Два…
      Агенты, не дождавшись команды, выстрелили и сейчас же, склонившись над веслами, так сильно толкнули лодку вперед, что сразу достигли цели.
      Комиссар с револьвером наготове внимательно следил за всеми движениями.
      Он протянул руку:
      — Ни одного движения, или я пробью тебе голову.
      Но враг не двигался, и комиссар, в тот момент, когда лодки сцепились и агенты, бросив весла, приготовились к опасному прыжку, понял причину всей этой пассивности.
      В лодке никого не было. Беглец бросился вплавь, оставив победителям кое-какие вещи, на которые водрузил свой пиджак и шляпу таким образом, чтобы в полутьме все это можно было принять за человека.
      Они принялись рассматривать при свете спичек брошенное неприятелем добро. Никакого инициала не могли найти ни на подкладке шляпы, ни на платье. В карманах нигде ни бумаг, ни бумажника. Но вдруг было обнаружено нечто, что должно было придать делу особенное значение и страшно повлиять на судьбу Жильбера и Вошери: в одном из карманов оказалась забытая беглецом визитная карточка с именем Арсена Люпена.
      Почти в то самое мгновение Арсен Люпен пристал к тому месту, которое он покинул два часа назад.
      Здесь его встретили два товарища — Гроньяр и Балу. Бросив им наспех несколько слов в объяснение того, что случилось, он вскочил в автомобиль и, поместившись посреди мебели депутата Добрека, закутался в мех и приказал себя везти по пустынным улицам к мебельному складу в Нейли, где он оставил шофера. В Париж он доехал в таксомоторе и вышел возле Сен-Филиппа-ди-Руль.
      Недалеко отсюда, на улице Матиньон, находился принадлежавший ему особняк — не известный никому из его банды, за исключением Жильбера.
      Он с большим удовольствием умылся и переоделся, потому что, несмотря на свой сильный темперамент, окоченел от холода. По привычке он перед сном осмотрел свои карманы и только тогда разглядел предмет, переданный ему Жильбером в последнюю минуту.
      Он был очень удивлен. Это была пробка от графина, маленькая хрустальная пробка, какие вставляют в бутылки с ликером. В этой пробке не было ничего особенного. Только плоскости каждой из многочисленных граней были позолочены вплоть до горлышка. Но все-таки он не находил в этой пробке ничего такого, что было бы достойно внимания.
      — За этим-то кусочком стекла так упорно гнались Жильбер и Вошери? Вот из-за чего они убили лакея, из-за чего теряли время, рисковали! Тюрьма… Суд… Эшафот… Черт возьми, это все-таки странно!..
      Слишком утомленный, чтобы дольше на этом задерживаться, он положил пробку на камин и лег в постель.
      Он видел дурные сны. Стоя на коленях, на полу своих камер, Жильбер и Вошери протягивали к нему руки, испуская крики ужаса.
      — На помощь! Спасите! — кричали они.
      Но он, несмотря на все усилия, не мог двинуться. Он сам был связан невидимыми оковами. И весь дрожа, охваченный чудовищными видениями, он присутствовал при том, как приготовляли к смертной казни его друзей.
      — Черт возьми, — сказал он, проснувшись после целого ряда кошмаров. — Какие скверные предзнаменования! К счастью, мы не грешим слабостью духа! Нет!
      И прибавил:
      — Впрочем, у нас есть талисман, который, судя по поведению Жильбера и Вошери, с помощью Люпена позволит заклясть дурную судьбу и приведет к торжеству дела. Посмотрим эту хрустальную пробку.
      Он поднялся, чтобы взять эту вещь с камина и внимательно ее изучить. Вдруг он вскрикнул. Хрустальная пробка исчезла.

      Еще одна вещь, которая, несмотря на мои дружеские с Люпеном отношения и лестные проявления его ко мне доверия, оставалась для меня непроницаемой. Это — организация его шайки.
      Существование этой шайки не оставляет никакого сомнения. Некоторые приключения Люпена можно объяснить исключительно только существованием бесчисленного количества преданных людей, сильных сообщников, наделенных непреодолимой энергией, повинующихся одной непоколебимой воле.
      Но как именно проводится эта воля? Через каких посредников и каких исполнителей? Этого я не знаю. Это тайна Люпена, а если он хочет сохранить тайну — она непроницаема.
      Единственное предположение, которое я позволю себе сделать, это то, что шайка эта очень солидарна и, по моему мнению, тем более опасна, что состоит из самостоятельных единиц, из временных отделений, вербуемых во всех частях света, во всех странах, из агентов, служащих исполнителями воли, часто им самим неизвестной. Между ними и руководителем действуют посвященные, преданные товарищи, те, что играют первые роли под непосредственным управлением Люпена.
      Из числа последних, очевидно, были Жильбер и Вошери. Вот почему правосудие было по отношению к ним так неумолимо. В первый раз у него в руках были истинные неоспоримые помощники Люпена, и эти сообщники совершили убийство. Стоит только доказать, что убийство преднамерено, найти неопровержимые улики, и они — на эшафоте. Но одно из доказательств было несомненно: это крики Леонарда по телефону: «Спасите! Убивают!.. Меня убьют!»
      Этот отчаянный призыв слышали двое: служащий бюро и его товарищ, и категорически это утверждали. Этот крик и послужил причиной того, что сейчас же вызванный полицейский комиссар поспешил в сопровождении группы жандармов и агентов к вилле Мария-Терезия.
      С первых же дней Люпен точно учел всю грозящую ему опасность. Жестокая борьба, поднятая им против общества, входила в новую и страшную фазу. На этот раз дело шло об убийстве, явлении, против которого он сам восставал, а вовсе не об одном из тех забавных нападений, когда, почистив какого-нибудь спекулянта или темного дельца, он умел насмешкой привлечь на свою сторону и умиротворить общественное мнение. Сейчас дело шло о том, чтобы защитить себя и спасти головы своих товарищей.
      Вот небольшая заметка, списанная мной из его записной книжки, в которую он часто заносит замечания о наиболее затруднительных из тех положений, в какие он попадал:
      «Прежде всего я уверен, что Жильбер и Вошери провели меня. Энжиэнское нападение, имеющее будто бы целью ограбление виллы Мария-Терезия, имело скрытую цель. Все время они преследовали эту цель и под мебелью, и в глубине шкафов они искали только одно — хрустальную пробку. Ясно, что по каким-то таинственным причинам этот кусочек стекла имеет в их глазах неизмеримую цену… И, очевидно, не в одних только их глазах, потому что этой ночью кто-то дерзко и ловко проник в мою комнату и украл этот самый предмет».
      Эта кража, жертвой которой он сделался сам, страшно интриговала Люпена.
      Две задачи, одинаково неразрешимые, стояли перед ним. Во-первых, кто был этот таинственный посетитель? Одному только Жильберу, который пользовался его полным доверием и был его личным секретарем, известно существование этого убежища на улице Матиньон. Но Жильбер в тюрьме. Можно ли допустить, что он выдал его и напустил на него полицию? В таком случае почему она, вместо того, чтобы арестовать его, Люпена, удовольствовалась лишь кражей пробки?
      Тут было нечто еще более странное: можно было допустить, что двери его квартиры были взломаны, хотя никакого доказательства не было налицо. Но как могли проникнуть к нему в комнату, если по всегдашней и неизменной своей привычке он перед сном повернул ключ в дверях и повесил, кроме того, замок? Все-таки факт неоспорим — хрустальная пробка исчезла, а между тем оба замка нетронуты. И несмотря на то что Люпен обладал необыкновенно тонким слухом даже во сне, никакой шум не разбудил его ночью.
      Он недолго ломал над этим голову. Он слишком хорошо знал такого рода загадки, чтобы надеяться, что и эта раскроется — и не из-за каких-то его усилий, а совсем иначе. Но очень расстроенный и встревоженный, он сейчас же запер свой особняк на улице Матиньон, поклявшись никогда, никогда больше не возвращаться сюда.