Арсен Люпен - Хрустальная пробка

      «Где я ее видел?» — думал Люпен. Эти черты, взгляд, лицо были ему знакомы.
      Она стояла возле стола и бесстрастно слушала Добрека, который, тоже стоя, ей что-то с большим оживлением рассказывал. Он стоял спиной к Люпену, которому, благодаря зеркалу на противоположной стене, было видно его лицо. Он испугался, когда заметил, какими странными глазами, с каким зверским и диким желанием он смотрел на свою посетительницу.
      Она сама, видимо, была этим очень смущена, потому что села и опустила глаза. Добрек наклонился над ней и, казалось, вот-вот обхватит ее своими длинными руками. И вдруг Люпен разглядел крупные слезы на грустном лице женщины. От вида этих слез Добрек, очевидно, совсем потерял голову.
      Внезапно он обнял женщину и привлек ее к себе. Она оттолкнула его с ненавистью. И после короткой борьбы, во время которой лицо Добрека было перекошено яростью, оба стояли друг против друга, как два смертельных врага.
      Потом они замолчали. Добрек сел со злой, жестокой иронией в лице. И снова заговорил отрывисто, стуча по столу, точно ставил какие-то условия.
      Она слушала его спокойно, рассеянно, с отуманенным взором. Люпен не спускал с нее глаз, плененный этим энергичным и страдальческим лицом, и тщетно старался вспомнить, с чем связан в его памяти этот образ. Вдруг он заметил, что она повернула голову и незаметно скользила рукой по краю стола, в конце которого стоял графин с водой, заткнутой золоченой пробкой. Рука достала графин, нащупала его, слегка поднялась и схватила пробку. Быстрый поворот головы, взгляд, брошенный на пробку, и она опять на своем месте. Очевидно, это было не то, что она желала.
      «Черт возьми! — подумал Люпен. — И эта тоже находится в погоне за пробкой. Дело с каждым днем все больше осложняется».
      Но продолжая свои наблюдения, он был поражен, заметив неожиданное выражение ее лица, выражение неумолимое, страшное, дикое. Он видел, как рука продолжала двигаться вокруг стола, непрерывно скользя по краю, расталкивая книги, и медленно, уверенно приближалась к кинжалу, лезвие которого поблескивало посреди листков бумаги, рассыпанных по столу.
      Она нервно ухватилась за рукоятку.
      Добрек продолжал говорить. Над его спиной медленно подымалась рука, и Люпен видел блуждающие и злые глаза женщины, которые устремились в затылок, в намеченную для удара точку.
      — Вы собираетесь сделать глупость, прекрасная незнакомка, — прошептал Люпен.
      Он уже обдумывал план бегства его и Виктории.
      Вытянув руку, она поколебалась одно короткое мгновение. Но вдруг сжала зубы, все лицо сократилось ненавистью и она сделала страшное движение.
      В то же мгновение Добрек наклонился, прыгнул со стула и, повернувшись, схватил на лету нежную кисть женщины.
      Странное дело: не бросил ей ни одного упрека, как если бы все это его нисколько не удивило, как если бы это было естественно и просто. Он пожал плечами с видом человека, привыкшего к такого рода опасностям, и молча прошелся по комнате.
      Она бросила оружие и плакала, закрыв лицо руками, сотрясаясь от рыданий.
      Потом он снова подошел к ней, снова что-то сказал, стуча по столу. Она сделала отрицательный жест, и так как он настаивал, она, в свою очередь, топнула ногой и закричала так, что слышно было Люпену.
      — Никогда!.. Никогда!..
      Тогда, не говоря ни слова, он достал ее меховое пальто, накинул его ей на плечи. Незнакомка закутала лицо шалью.
      Он проводил ее.
      Через две минуты калитка сада закрылась.
      — Жаль, что я не могу последить за этой странной особой и поболтать с ней о Добреке. Мне кажется, что сообща мы поработали бы удачнее.
      Во всяком случае оставался вопрос, который надо было прояснить. Добрек, жизнь которого казалась такой правильной и примерной, не принимал бы своих посетителей исключительно по ночам, когда дом был свободен от надзора полиции?
      Он поручил Виктории переговорить с двумя членами своей шайки для того, чтобы они производили слежку по ночам возле дома в течение нескольких дней. В следующую ночь он не ложился и опять в четыре часа ночи услышал шаги. Депутат провел кого-то в дом, как накануне.
      Люпен быстро спустился по своей лестнице и снова занял свою позицию. Он увидел, что какой-то человек валяется у ног Добрека, обнимает его колени в исступленном отчаянии и слезах.
      Несколько раз Добрек его отталкивал, но человек хватался за него снова. Можно было подумать, что он сошел с ума. Должно быть, в действительном припадке безумия, он, приподнявшись, схватил депутата за горло и опрокинул его в кресло. Добрек, бессильный, с надутыми на шее венами, отбивался от него и вдруг, сделав необыкновенное усилие, взял верх над противником.
      Схватив его одной рукой, он другой нанес ему изо всей силы две пощечины.
      Человек медленно поднялся. Он был бледен и шатался. Он подождал мгновенье, как бы для того, чтобы собрать все свое хладнокровие, с ужасающим спокойствием вынул из кармана револьвер и направил его на Добрека.
      Добрек не тронулся с места. Он смотрел на это с улыбкой и без малейшего волнения, как если бы перед ним был детский пистолет.
      Это положение продолжалось пятнадцать — двадцать секунд. Потом с той же медлительностью и самообладанием, которое было тем поразительнее, что последовало за таким крайним возбуждением, человек спрятал оружие и из другого кармана вынул бумажник.
      Добрек приблизился к нему. Бумажник раскрылся, и показалась пачка банковых билетов.
      Добрек быстро схватил ее и стал считать.
      Там было тридцать тысячных билетов.
      Человек наблюдал. Он не проявил ни возмущения, ни протеста. Как видно, он понимал бессмысленность разговоров. Добрек был один из тех людей, которые непоколебимы. Зачем терять время и умолять или мстить напрасными оскорблениями и угрозами? Разве можно победить этого неуязвимого врага? Даже смерть Добрека не избавит от Добрека.
      Он взял свою шляпу и вышел.
      В одиннадцать часов утра Виктория, вернувшись с рынка, принесла Люпену письмо от его товарищей.
      Он прочел:
      «Человек, который был в эту ночь у Добрека, — депутат Ланжери, председатель левых независимых. Бедняк с многочисленной семьей».
      — Ну, — сказал себе Люпен, — Добрек, как видно, имеет большое влияние, но средства, которые он пускает в ход, несколько жестоки!
      События придали новую силу предположениям Люпена. Три дня спустя к Добреку пришел еще один человек и передал ему значительную сумму. Назавтра пришли опять и оставили ему жемчужное ожерелье.
      Первый назывался Дешамон, сенатор и бывший министр. Второй был маркиз Альбюфекс, бонапартистский депутат, бывший руководитель политического бюро принца Наполеона.
      Между ними и Добреком происходили приблизительно такие же грубые и трагические столкновения, как с Ланжери, заканчивавшиеся неизменной победой Добрека.
      «И так далее, и так далее, — думал Люпен, сделав эти наблюдения. — Я присутствовал при четырех посещениях. Если бы их было десять, двадцать, тридцать — я не нашел бы в них ничего большего. Мне достаточно знать через моих друзей их имена. Посетить их?.. Зачем? У них нет никакого повода довериться мне. С другой стороны, надо ли мне задерживаться здесь на поисках, которые ни к чему не приводят и которые Виктория может продолжать одна?» Он находился в сильном затруднении. Следствие, направленное против Жильбера и Вошери, обогащалось более тяжелыми уликами, время шло и не проходило ни одного дня, чтобы он не задал себе вопроса, — и с какой тоской! — не приведут ли все его усилия, если даже допустить, что они увенчаются успехом, к жалким и совершенно не относящимся к его главной цели результатам. Раскрыв в конце концов таинственные маневры Добрека, добьется ли он возможности помочь Жильберу и Вошери?
      В этот день одно событие положило конец его колебаниям. После завтрака Виктория слышала отрывки разговора Добрека по телефону.
      Из того, что рассказала Виктория, Люпен сделал заключение, что депутат назначил свидание в половине девятого какой-то даме и должен был ее отвести в театр.
      — Я возьму ложу бенуар, как шесть недель тому назад, — сказал Добрек.
      И добавил смеясь:
      — Надеюсь, что за это время меня не ограбят.
      Для Люпена этот разговор не заключал в себе ничего неясного. Добрек собирался в театр, как шесть недель тому назад, когда сделали нападение на его энжиенскую виллу. Узнать особу, с которой встретился Добрек, узнать, как это, может быть, в свое время сделали Жильбер и Вошери, что Добрек будет находиться в отсутствии с восьми вечера до часу ночи, было очень важно для Люпена.
      После полудня при помощи Виктории Люпен вышел из особняка, зная, что Добрек придет обедать раньше обыкновенного.
      Он пошел к себе на улицу Шатобриан и, вызвав по телефону трех своих друзей, одел фрак, причесался, по его выражению, под русского князя и налепил белокурые, коротко остриженные бакены.
      Товарищи приехали в автомобиле.
      В этот момент слуга его Ахил принес телеграмму, адресованную Мишелю Бомону, улица Шатобриан. Эта телеграмма гласила следующее:
      «Не ходите сегодня в театр. Своим появлением вы рискуете потерять все».
      На камине возле него стояла ваза с цветами. Люпен схватил ее и разбил вдребезги.
      — Ясно, совершенно ясно, — проскрежетал он. — Со мной играют так, как обыкновенно я играю с другими… Те же манеры… Только разница в том…
      В чем разница — он не знал.
      Верно было то, что он выбит из колеи, расстроен до глубины души и продолжает действовать только из упрямства, так сказать, по долгу службы, не внося в свою работу обычного прекрасного расположения духа и оживления.
      — Пойдемте, — сказал он товарищам.
      По его приказанию шофер остановился недалеко от сквера Ламартин. Люпен предполагал, что Добрек, желая избежать сыщиков, охраняющих его дом, вскочит в какой-нибудь таксомотор, и собирался ехать вслед за ним.
      Однако он просчитался.
      В половине восьмого ворота сада раскрылись, мелькнул яркий свет и через тротуар быстро помчался мотоциклет, обогнув сад, повернулся вокруг автомобиля и с такой быстротой направился к лесу, что было бы нелепо погнаться за ним.
      — Счастливого пути, — бросил Люпен вслед, пробуя шутить, чтобы не обнаружить своего бешенства.
      Он посмотрел на своих товарищей в надежде увидеть на чьем-нибудь лице насмешливую улыбку. Как он был бы счастлив, если бы мог на ком-нибудь выместить свой гнев!
      — Вернемся, — сказал он через минуту.
      Он предложил им пообедать, выкурил сигару, и они снова сели в автомобиль, объехали все театры, начиная с «Водевиля», которому, как он думал, Добрек должен был отдать предпочтение. Он брал кресло, осматривал ложи бенуар и уходил.
      Наконец, около десяти часов вечера он заметил в театре «Водевиль» ложу, почти совершенно закрытую ширмами, и при помощи денег узнал от билетерши, что там был мужчина средних лет и дама под густой вуалью.
      Соседняя ложа была пуста. Он взял ее, вернулся к своим друзьям, чтобы дать им необходимые приказания, и уселся возле парочки.
      Во время антракта при ярком свете Люпен мог различить профиль Добрека. Дама оставалась в глубине и была невидима.
      Оба заговорили шепотом, продолжая свой разговор при поднятии занавеса, но так, что Люпен не мог разобрать ни одного слова.
      Прошло десять минут. В их дверь постучали. Это был администратор театра.
      — Здесь депутат Добрек? — спросил он.
      — Да, — ответил изумленный Добрек. — Откуда вы знаете мое имя?
      — От господина, который вас просит к телефону. Он сказал, чтобы я обратился в ложу 22.
      — Кто же это?
      — Маркиз Албюфекс.
      — Вот как?
      — Что мне ответить?
      — Сейчас иду… иду…
      Добрек поспешно поднялся и пошел за администратором.
      Не успел он выйти, как Люпен открыл соседнюю дверь и сел возле дамы.
      Она подавила крик удивления.
      — Молчите, — приказал он… — Мне надо с вами поговорить… Это очень важно.
      — Ах! — произнесла она сквозь зубы. — Арсен Люпен!
      Он был ошеломлен. Целое мгновение он, не шевелясь, сидел с открытым ртом. Эта женщина знала его! Не только знала, но даже узнала, несмотря на его переодевания и грим! Как он ни привык к разным необыкновенным происшествиям — это его выбивало из колеи.
      Он и не думал протестовать и пролепетал:
      — Значит, вы знаете, знаете?..
      Вдруг, не давая ей времени сопротивляться, он приподнял ее вуаль.
      — Как! Возможно ли? — пробормотал он со все возрастающим изумлением.
      Это была та самая дама, которую он видел ночью у Добрека несколько дней тому назад, женщина, которая занесла нож над Добреком и хотела его убить в припадке ненависти.
      И она, в свою очередь, изумилась.
      — Как, вы меня когда-нибудь видели!
      — Да, в ту ночь, в особняке… я заметил ваше движение…
      Она шарахнулась в сторону, как бы желая бежать. Он удержал ее и быстро шепнул:
      — Мне надо знать, кто вы… Для того я велел вызвать по телефону Добрека.
      Она испугалась.
      — Значит, это не маркиз Албюфекс?
      — Нет, это один из моих сообщников.
      — Но Добрек сейчас вернется.
      — Да, но у нас есть еще время… Послушайте… Нам необходимо увидеться… Он ваш враг. Я вас спасу от него.
      — Зачем? Для какой цели?
      — Доверьтесь мне… Я уверен, что у нас общие интересы… Где мне вас найти? Завтра, не правда ли? В котором часу?.. Где?..
      — Ну, и что же…
      Она смотрела на него с явной нерешительностью, не зная, что делать, собираясь уже сказать, но сдерживалась, полная сомнений и тревоги.
      Он поторопил ее.
      — Умоляю вас!.. Отвечайте!.. Одно только слово, и сейчас же… Будет очень обидно, если он найдет меня здесь… Умоляю вас…
      Она отчетливо произнесла:
      — Имя мое… не нужно… Мы сначала встретимся, вы мне объясните… Да, мы увидимся завтра, в три часа, на бульваре…
      В это самое мгновенье дверь в ложу открылась и появился Добрек.
      — Черт! — пробормотал Люпен.
      Он был взбешен от того, что попался раньше, чем достиг цели.
      — Вот это хорошо… Я так и думал. Этот трюк с телефоном уже вышел из моды, сударь. Я вернулся с полдороги.
      Он толкнул Люпена к передней части ложи и, усевшись возле дамы, продолжал:
      — Итак, князь, кто вы? Слуга префектуры, очевидно?..
      Он рассматривал Люпена и подыскивал ему имя, не узнавая в нем того, кого прозвал Полонием.
      Люпен, не спуская с него глаз, думал. Ни за что на свете он не хотел бросить игру в тот момент, когда он достиг соглашения со смертельным врагом Добрека.
      Она, сидя неподвижно в своем углу, наблюдала их обоих.
      Люпен произнес:
      — Выйдем, сударь. Будет удобнее разговаривать.
      — Нет, здесь, князь, здесь, сейчас, во время антракта. Мы никому не помешаем.
      — Но…
      — Не трудись, мой друг, ты не тронешься с места.
      И он схватил Люпена за шиворот с очевидным намерением не отпускать его до антракта.
      Неосторожный жест! Как Люпен мог перенести подобное положение, в особенности перед женщиной, которой предложил свое сообщничество, перед женщиной, которая была красива и ему нравилась. Вся его мужская гордость возмутилась.
      Но он смолчал. Он терпел на своем плече тяжелую руку Добрека и даже согнулся вдвое, как бы побежденный, бессильный, почти испуганный.
      — Ага, — издевался депутат, — кажется, мы не станем упрямиться?
      На сцене актеры шумно спорили.
      Добрек чуть-чуть освободил руку, и Люпен счел момент благоприятным.
      Он сильно, как топором, ударил его по сгибу руки.
      Добрек растерялся от боли. Люпен освободился и бросился на него, желая схватить его за горло. Но Добрек вовремя отступил, и они сцепились руками.
      Нечеловеческая сила сосредоточилась в руках противников. Руки Добрека были прямо чудовищны. Люпену, схваченному как бы железными тисками, казалось, что он борется с гигантской гориллой.
      Они держались возле двери, согнувшись как борцы, высматривающие, в какое место нанести друг другу удар. Кости трещали. При первой же возможности побежденный был бы задушен. Все это происходило в полной тишине. На сцене в это время все слушали одного актера, говорившего шепотом.
      Женщина, прижавшись к стенке, смотрела на них с ужасом… Если б она одним жестом выразила свое сочувствие одной стороне — победа была бы сейчас же решена.
      Но кого она поддержит? Кем был Люпен в ее глазах? Другом или недругом?
      Она быстро перегнулась через ложу и, отодвинув ширму, сделала знак. Потом постаралась проскользнуть к двери.
      Люпен, как бы желая ей помочь, сказал:
      — Уберите стул!
      Он говорил о тяжелом стуле, который упал на пол и отделял его от Добрека.
      Женщина нагнулась и отодвинула стул. Этого только нужно было Люпену.
      Освободившись от препятствия, он ударил Добрека по ноге концом своего башмака. Результат был такой же, как от удара по руке. Боль вызвала одно мгновенье растерянности и испуга, которым он воспользовался, чтобы освободиться от рук Добрека и схватить его за горло.
      Добрек сопротивлялся, старался отнять пальцы, которые душили его.
      Но он задыхался и слабел.
      — Ага, старая обезьяна, — ворчал Люпен, опрокидывая его. — Почему не зовешь на помощь? Неужели ты боишься скандала?
      При шуме от падения кто-то постучал в перегородку ложи.
      — Ну вас, — сказал Люпен вполголоса. — Смотрите на сцену. А здесь мое дело, и пока я не покончу с этой гориллой…
      Это было почти уже сделано. Депутат задыхался. Люпен оглушил его ударом по подбородку; оставалось только убежать вместе с женщиной раньше, чем подымется тревога.
      Обернувшись, он заметил, что женщина ушла.
      Но она еще не успела далеко отойти. Выскочив из ложи, он побежал, не обращая внимания на билетерш и контролеров.
      Действительно, достигнув выхода, он заметил ее через открытую дверь. Когда он подходил к ней, она вскочила в автомобиль и задернула занавес.
      Он схватился за ручку и хотел потянуть. Но изнутри высунулся человек, который ударил его кулаком по лицу, не так ловко, но так же сильно, как он сам ударил Добрека.
      Как он ни был оглушен ударом, он все-таки успел узнать этого человека, а также того, который изображал шофера.
      Это были Гроньяр и Балу, друзья Жильбера и Вошери, короче говоря, его собственные, Люпена, сообщники.
      Вернувшись к себе на улицу Шатобриан и умыв свое окровавленное лицо, Люпен больше часу просидел в кресле как бы в забытьи. В первый раз он встретился с предательством. В первый раз его товарищи по борьбе повернулись спиной к своему предводителю.
      Желая чем-нибудь развлечься, он взял вечернюю газету. В отделе последних известий он прочел:
      «Дело виллы Мария Терезия. Наконец-то личность Вошери, одного из убийц лакея Леонарда, раскрыта. Это бандит чистой воды, рецидивист, уже два раза под другими именами приговоренный заочно к казни за убийство.
      Нет никакого сомнения, что так же будет раскрыто настоящее имя Жильбера, другого участника этого дела. Во всяком случае они очень скоро предстанут перед судом».
      В пачке газет Люпен нашел письмо. Заметив его, он вскочил: оно было адресовано де Бомону Мишелю.
      — Ага, — воскликнул он. — Письмо от Жильбера!
      Оно содержало следующие слова:
      «Спасите, патрон! Я боюсь… я боюсь…».
      Эта ночь для Люпена была опять бессонной и полной кошмаров. И в эту ночь его мучили отвратительные страшные видения.

Предводитель врагов

      «Бедняга! — думал Люпен, перечитывая утром письмо Жильбера. — Как он страдает!»
      С первой же встречи он привязался к этому рослому, беспечному, жизнерадостному парню. Жильбер был ему предан настолько, что мог бы по первому требованию отдать за него жизнь. А Люпен любил его за прямоту, наивность, за его всегда прекрасное расположение духа и дышащее счастьем лицо.
      — Жильбер, — часто говорил Люпен, — ты честный человек. Я на твоем месте бросил бы это ремесло и сделался бы настоящим честным человеком.
      — После того, как вы это сделаете, я готов, — говорил смеясь Жильбер.
      — Ты не хочешь?
      — Нет, патрон. Честный работает, вертится, как белка в колесе. Мне хотелось этого, пожалуй, когда я был мальчиком, но меня заставили это выбросить из головы.
      — Кто заставил?
      Жильбер умолкал. Он умолкал всегда, как только касались его детства, и все-таки Люпен знал, что он очень рано остался сиротой и что он бросался во все стороны, меняя свое имя и профессии. Тут была тайна, в которую никто не мог проникнуть. Не удавалось ее раскрыть даже суду.
      Но на решение суда непроницаемость этой тайны повлиять не могла. Не все ли равно, под чьим именем казнить участника преступления.
      — Бедняга, — повторял Люпен. — Ведь из-за меня его так жестоко преследуют. Они боятся побега и торопятся закончить сначала следствие, потом суд, а потом поторопятся с казнью… Парнишке двадцать лет! А ведь он не убил и даже не участвовал в преступлении.
      Увы! Люпену было известно, что это невозможно доказать и что нужно направить все свои усилия к другой цели. Но к какой же? Отказаться от погони за хрустальной пробкой?
      Он не мог на это решиться. Единственным его развлечением было съездить в Энжиен, где жили Гроньяр и Балу, и убедиться, что они исчезли с тех пор, как произошло убийство на вилле Мария Терезия. За исключением этого, он не занимался ничем другим, кроме как Добреком.
      Он даже отказался от разгадывания тех загадок, которые возникли в связи с изменой Гроньяра и Балу, их связью с седой дамой и тем шпионажем, которому подвергался он сам.
      — Спокойствие, Люпен, — говорил он сам себе. — Нельзя рассуждать второпях. Итак, молчи. Никаких выводов! Нет ничего глупее, как считать одни факты следствиями других, не имея твердой исходной точки. Так-то и попадаются. Подчиняйся своему инстинкту. Действуй по интуиции, вопреки рассудку, вопреки логике; ты убежден, что дело вертится вокруг этой проклятой пробки…
      Арсен приступил к делу прямо, не тратя времени на размышления. Не успел он еще закончить своей мысли, как уже сидел в образе мелкого рантье в стареньком пальто, с кашне на шее — на скамейке бульвара Виктора Гюго, на довольно большом расстоянии от сквера Ламартин. Это было через три дня после происшествия в «Водевиле». Соответственно инструкциям Люпена, Виктория каждое утро в один и тот же час должна была проходить мимо его скамейки.
      — Да, — повторил он, — хрустальная пробка… Все дело в ней… Когда она будет в моих руках…
      Виктория приближалась к нему с корзинкой для провизии в руках. Он сейчас же заметил, что она бледна и необыкновенно взволнованна.
      — Что случилось? — спросил Люпен, идя рядом со своей кормилицей.
      Она вошла в большой бакалейный магазин, где было много народу, и тогда только сказала голосом, пресекающимся от волнения: смотри, вот то, что ты ищешь.
      И, вынув из корзины какой-то предмет, сунула его Люпену. Он вздрогнул. Он держал своими собственными руками хрустальную пробку.
      — Возможно ли? Возможно ли? — бормотал он, как если бы неожиданность этой развязки выбила его из колеи.
      Но факт, ощутимый и видимый факт, был налицо. По форме, по размерам, по стертому золоту граней он безошибочно узнавал уже виденную им когда-то хрустальную пробку. Все было так вплоть до маленькой царапины на шейке, которую он ясно тогда запомнил.
      В общем, этот предмет имел те же самые свойства и ни одного такого, которого не было бы в том. Это была хрустальная пробка — вот и все. Ничего такого, что ее отличало бы от других пробок. Ни знака, ни шифра, вырезанная из одного куска, совершенно однородная, не содержащая никакого другого вещества.
      Ну и что же?
      И Люпен внезапно понял все свое заблуждение. На что ему нужна была эта хрустальная пробка, если он не понимал ее назначения? Этот кусочек стекла не был важен сам по себе, он был ценен только благодаря тому значению, которое ему придавалось. И кто мог его уверить в том, что он не делает глупости, отбирая ее у Добрека?
      Этот неразрешимый вопрос стоял перед ним во всей своей необыкновенной остроте.
      — Не промахнись! — сказал он себе, положив в карман пробку. — В этом дьявольском деле промахи непоправимы.
      Он не спускал глаз с Виктории. В сопровождении приказчика она в толпе покупателей переходила от одной стойки к другой. Наконец она вновь прошла мимо Люпена.
      Он приказал тихим голосом:
      — Свидание позади лицея Жансон.
      Она нагнала его в пустынной улочке.
      — А если за мной следят? — спросила она.
      — Нет, — сказал он уверенно. — Я хорошо посмотрел. Слушай. Где ты нашла пробку?
      — В ночном столике.
      — Но ведь мы там искали?
      — Да. И я смотрела еще вчера утром. Это, конечно, положено туда сегодня ночью.
      — И, конечно, он снова оттуда захочет ее взять, — заметил Люпен.
      — Очень может быть!
      — И если ее не найдет?
      Виктория перепугалась.
      — Отвечай, — сказал Люпен, — если он не найдет ее, тебя ли обвинит он в воровстве?
      — Очевидно, меня.
      — Ну так поди положи назад, и поскорее.
      — Боже мой! Боже мой! — простонала она. — Хоть бы он не успел заметить. Дай мне ее скорей!
      — Вот она, — сказал Люпен.
      Он поискал в карманах своего пальто.
      — Ну, где же она? — спросила Виктория, протягивая руку.
      — Так, — сказал он через мгновение, — ее нет… У меня ее выкрали.
      Он разразился смехом на этот раз без всякой горечи.
      Виктория возмутилась.
      — И ты еще смеешься! При подобных обстоятельствах!
      — Чего ты хочешь? Признайся, что это действительно смешно. Мы уже разыгрываем не драму, а феерию. Как только у меня будет время отдохнуть, я напишу повесть: «Магическая пробка» или «Злоключения бедного Арсена».
      — Но все-таки… кто же ее взял?
      — Что ты там ноешь? Взял? Она сама улетела. Она испарилась из моего кармана.
      Потом более серьезным тоном сказал:
      — Пойди, Виктория, домой и не беспокойся. Очевидно, кто-нибудь видел, как ты мне давала пробку, и, воспользовавшись давкой, вытащил ее у меня из кармана. Все это доказывает, что за нами следят лучше, чем я полагал, и наши соперники — люди высокого порядка. Но еще раз повторяю: будь спокойна. Честные люди всегда говорят последнее слово. Тебе нечего больше сказать мне?
      — Да, вчера вечером, когда Добрек вышел, кто-то приходил. Я видела это по свету, который падал на деревья сада.
      — А привратница?
      — Она еще не ложилась.
      — Ну, тогда это сыщики, они все еще ищут. До скорого, Виктория. Ты меня впустишь к себе сегодня?
      — Как, ты хочешь опять?
      — Чем я рискую? Твоя комната на третьем этаже. Добрек ничего не подозревает.
      — А те?
      — Те? Если б они хотели что-нибудь со мной сыграть, они бы уж попытались. Я их стесняю, только и всего. Они не боятся меня. До свидания, Виктория, как только пробьет пять часов.
      Люпена ждал еще один сюрприз. Вечером его старая нянька доложила ему, что, когда она из любопытства открыла ящик ночного столика, она нашла там хрустальную пробку.
      Люпена больше уже не поражали этого рода чудеса. Он только сказал себе:
      — Значит, ее положили на место. И та особа, которая необъяснимым образом проникла в дом, эта особа, подобно мне, считает, что пробка не должна была исчезнуть. А пока что Добрек, который знает, что за ним следят даже в его комнате, снова оставил эту пробку в ящике, как если бы не придавал ей никакого значения!
      Хотя Люпен еще не составил себе определенного мнения, он не мог удержаться от некоторых рассуждений, от обобщения некоторых мыслей, которые давали ему смутное ощущение света, такое, какое предчувствуют, приближаясь к выходу из тоннеля.
      — По существу, неизбежно — говорил он себе, — должна состояться встреча между мной и теми. Только тогда я буду хозяином положения.
      Прошло пять дней, не давших Люпену ничего нового. На шестой день утром к Добреку приходил депутат Лайбах, который, как и его товарищи, тщетно валялся в ногах депутата и в конце концов дал ему двадцать тысяч франков.
      Прошло еще два дня, и ночью около двух часов Люпен, притаившийся на площадке второго этажа, уловил скрип двери, ведущий из вестибюля в сад. Он скорее угадал, чем рассмотрел в темноте две фигуры, которые остановились на первом этаже перед комнатой Добрека.
      Что они там делали? Войти в эту комнату нельзя было, потому что каждый вечер Добрек закрывался на все замки. В таком случае, на что они надеялись?
      Очевидно, там производилась какая-то работа, так как Люпен различал глухой шум. Потом до него долетели произнесенные шепотом слова:
      — Подвигается?
      — Да, чудесно, но лучше отложить до завтра, потому что…
      Люпен не расслышал конца фразы. Они уже ощупью спускались вниз. Затем дверь легонько закрылась и скрипнула калитка.
      «Это все-таки любопытно, — думал Люпен. — В этом доме, где Добрек так тщательно скрывает свои гнусности и не без основания оберегается от выслеживаний, в этот дом все желающие проникают точно на мельницу. Пусть меня впускает Виктория, а сыщиков проводит привратница. Кто же помогает им! Неужели они действуют самостоятельно? Но какая смелость! Какое знание места!»
      После полудня, во время отсутствия Добрека, он осмотрел дверь комнаты на первом этаже. С первого же взгляда он понял все: одна из нижних дощечек, ловко вырезанная, держалась только в двух незаметных местах. Значит, одни и те же люди действовали и здесь, и на улице Матиньон, и на улице Шатобриан.
      Он установил также, что эта работа была проделана гораздо раньше и так же, как у него, отверстие было приготовлено на всякий случай в предвидении благоприятных обстоятельств или непосредственной необходимости.
      Ночь для Люпена промелькнула быстро. Он все узнает. Он узнает не только, как его противники используют эти отверстия, на вид бесполезные, потому что при их помощи нельзя было достать верхнего замка, но узнает также, кто именно его деятельные, изощренные соперники, лицом к лицу с которыми он неизбежно столкнется.