Хроники Роузлинда (№6) - Сладкая месть

Несмотря на промозглую погоду, Сибель наслаждалась поездкой в Рыцарскую Башню. Они дали большой крюк до Билта, проехали его и направились к западу от Джилверн Хилл, где под Цефнллисом встретились с Саймоном и Рианнон, находившимися с главными силами, которые Ллевелин послал на воссоединение с армией Пемброка. Там они провели ночь. Утром повернули на северо-восток в направлении Пенибонта и присоединились к армии Ричарда к югу от Глог-Хилла. Передовые подразделения, не обремененные повозками с провизией, двигались очень быстро и в течение часа добрались до ворот Рыцарской Башни.

Уолтер осведомился о сэре Гериберте и, получив ответ, что того в замке нет, обменялся с Ричардом многозначительными взглядами. Затем Уолтер просто потребовал, чтобы его как сюзерена впустили в замок. Начальник гарнизона знал семью де Клеров и то, что прежний сюзерен мертв. Он смерил взглядом полчища людей, ожидавших на полях, что простирались вокруг замка, и взвесил в уме количество воинов, готовых защищать Рыцарскую Башню. Он понимал, что даже с сэром Герибертом было бы невозможно противопоставить армии де Клера достаточные силы. Он выкрикнул приветствие и велел своим людям открыть ворота их новому господину.

Уолтер вежливо переговорил с ним, но дал понять, что он и его люди должны отправиться с графом Пемброкским, в то время как люди Уолтера примут на себя оборону Рыцарской Башни. Уолтер не знал об этом человеке ничего плохого, и, похоже, он исправно нес свою службу, ибо воины отличались дисциплинированностью и исполнительностью. Они собрали свое оснащение и вышли из замка в организованном порядке, явно прельщенные идеей боевых действий и возможностью получить добычу.

Слуги же находились отнюдь не в лучшем состоянии. Они ходили в грязной, оборванной одежде и всего пугались. Их явно плохо кормили, и Уолтер начал подозревать, что они уже давно пребывают в таких условиях. Был ли виновником этому начальник гарнизона, не имело значения, поскольку он и его отряд уходили с армией. Те, кто вернется после кампании на Шрусбери, будут отправлены в Голдклифф, где их быстро научат новым порядкам.

На следующий день армия Ричарда тронулась в путь, а Уолтер с Сибель погрузились в детальное исследование своих новых владений. Оба были заняты весь день и находили все больше и больше причин радоваться выбору спутника жизни. Благодаря долгим годам холостяцкого житья Уолтер гораздо больше других мужчин ценил обязанности женщины в замке. Он с радостью ухватился за возможность переложить на плечи Сибель учет провизии, проблему распределения обязанностей среди слуг, управление кладовыми, садами, сыроварнями и ткацкими мастерскими. Тем не менее, его интересовали дела этих жизненно важных организмов, ибо он понимал – без них Рыцарская Башня не сможет оставаться независимым поместьем: любой замок, лишенный припасов, может стать легкой добычей для захватчиков.

С другой стороны, Сибель, прекрасно обученная управлению собственными землями, гораздо лучше обычной женщины разбиралась в вопросах оборонительного значения, в кузнечном деле, в вопросах сбора урожая и выпаса скота, в охотничьих собаках и лошадях и в проблемах разведения таких животных, в торговле и в управлении городками и деревнями, прикрепленными к замкам. Таким образом, ее интересовали дела Уолтера не меньше, чем Уолтера ее обязанности.

Хотя за ними никто не следил и они были вольны поступать так, как им заблагорассудится, они встречались наедине друг с другом только раз, и то без всякой цели. Поскольку в Рыцарской Башне, кроме них, никого из знати не было, Сибель смело вошла в покои Уолтера. Он с радостью приветствовал ее, но очень скоро, когда они, сидя у огня, страстно обнялись друг с другом, отпрянул в сторону.

– Любовь моя, нам не следует этого делать, – сказал он. – Мы искушаем судьбу. Я могу забыться. – Губы его растянулись в улыбке. – И вы совсем позабыли о своем обещании сопротивляться мне.

Сибель могла бы возразить ему, но ее озадачила эта фраза «искушаем судьбу». Хотя она знала, что слова священника помогут укреплению их брака не больше, чем устное соглашение и обязательства друг перед другом, что-то в поведении Уолтера встревожило ее. Она знала, что он действительно чем-то взволнован и разрывается на части между страстью и каким-то страхом, в котором не хотел сознаться.

Не оставалось сомнений, что он сдастся, если она не перестанет соблазнять его, ибо хотя он и сказал, что им не следует искушать судьбу, но объятий не ослабил. По сути дела, он так сильно прижимался к ней, что его набухшая упругая плоть крепко упиралась ей в живот. Он прервал их поцелуй, но теперь, несмотря на произнесенное предостережение, снова жадно потянулся к ней губами.

Сибель пришла в палату Уолтера, готовая заняться с ним любовью, но все же плотское возбуждение действовало на нее не так сильно, как на него, а напоминание о ее обещании сопротивляться прозвучало, как мольба о помощи. Она слегка отвела в сторону лицо.

– Вы чем-то недовольны, мой дорогой, – вздохнула она. – Что-то мешает вам отдаться любви.

Уолтер медленно и неохотно ослабил здоровую руку и непринужденно перевел ее с бедер на плечо Сибель.

– Ваши родители предоставили вас моим заботам, но как опекун я обманул их ожидания, – сказал он.

Уолтер гладил Сибель по щеке, но думал о Мари и о том несчастье, которое, по его мнению, доставила ей его необузданная похоть. В отличие от Ричарда, он опасался, что Мари действительно беременна. Она ни разу не призналась в обратном, и было ясно, что она очень боится своего зятя. Из-за страха она могла отказаться от своего признания. Ждала она ребенка или нет, одного того, что он своей греховной похотью причинил ей страдания, было вполне достаточно. Мысль о том, что Сибель могла понести наказание по той же самой причине, была невыносимой. Пусть они лучше помучаются от воздержания до тех пор, пока их страсть не будет нести печать греха. Уолтер не сомневался в том, что их свадьба состоится достаточно скоро, если нападение на Шрусбери окажется удачным.

Хотя Сибель была еще довольно молода, она отлично разбиралась в любой мужской реакции, связанной с какими-либо волнениями. Сибель много повидала и узнала из примера нежной и открытой семейной жизни Роузлинда. Саймон обычно смеялся и убегал прочь. Иэн и Адам впадали в ярость и кричали. Но ее отец запирал свои тревоги в себе, при этом улыбался и бросал печальные, неясные взгляды. Так что Сибель удалось распознать эти признаки; Уолтер что-то скрывал. Она полагала, что с помощью любовных ласк и уговоров ей удастся выведать у него причину беспокойства, но Уолтер был слишком умен, чтобы тотчас же не угадать ее цели. А это могло стоить очень дорого, ибо он, в конечном счете, перестал бы доверять и ей, и себе.

Сибель решила, что со временем еще успеет узнать причину беспокойств Уолтера без всякого нажима и уверток. Скорее всего, они пробудут в Рыцарской Башне некоторое время, до тех пор, пока не заживет его плечо. Теперь они не сомневались в истинности утверждения сэра Гериберта о том, что собственность находилась в плачевном состоянии. Полуголодные серфы угрюмо работали, деревенские старосты хитрили и виляли, слуги, стремившиеся как можно меньше трудиться и как можно больше украсть, лгали и дерзили, обвиняя во всех грехах других. Более того, исправить это положение было делом нелегким, поскольку любая попытка улучшить что-либо воспринималась как новый знак притеснения.

Они стояли, немного отодвинувшись друг от друга. Сибель взглянула в озабоченные глаза Уолтера.

– Мои родители не так уж и строги, – непринужденно сказала она, – но, если вы столь благопристойны и не в меру щепетильны, я не стану дразнить вас.

– Я люблю вас, – ответил он с таким чувством, несмотря на низкий тон, что на глаза Сибель навернулись слезы. – Ни за какие чудеса света, даже за надежду оказаться в раю, я не сделаю ничего, что может причинить вам страдания. Я боюсь, что наша взаимная страсть и бессилие перед искушением повлекут за собой неприятности, которые причинят вам горе, а ведь мы оба знаем, что достаточно скоро сможем насладиться радостями любви с благословения Божьего.

Это утверждение еще больше встревожило Сибель. В Клиро Уолтер превращал признания в своих грехах в шутку (хотя бы вспомнить ту ночь, когда он сказал, что «согрешил на простыни», и добавил потом, что чуть было не вступил в добрачную связь). Не оставалось сомнений, что в то время его не беспокоили результаты их «страсти», если не считать практических соображений, связанных с его желанием, чтобы она оставалась девственницей. Но за этот промежуток времени явно что-то случилось, и скорее всего случилось в Абергавенни. А если это произошло в Абергавенни, то наверняка не без содействия Мари.

Эта мерзкая тварь, должно быть, застала Уолтера наедине и сказала ему нечто такое или пригрозила какой-нибудь чушью, которая прочно засела у него в голове. Поскольку они с Уолтером могли пожениться только после наступления мира или, по крайней мере, перемирия между Ричардом и королем, Мари, несомненно, можно было ожидать среди приглашенных на их свадьбу, поскольку Ричард станет одним из первых гостей. Не предпримет ли Мари попытку бросить тень на их брак, оспаривая свое право на Уолтера или утверждая на утренней церемонии, что кровь на простынях принадлежит не Сибель?

Какое бы ядовитое растение ни взрастила Мари, Сибель решительно настроилась вырвать его со всеми корнями, но время для этого пока не настало. Пусть шрамы памяти немного зарубцуются.

– Любовь между будущими мужем и женой не может причинить горе, если вы только не имеете в виду боль разлуки или утраты. – Сибель улыбнулась. – Но я не в силах избежать этого, если только вы не подарите мне радость, никогда не расставаясь со мной, а за такую радость стоит немного пострадать. Разве вы не чувствуете то же самое?

– Клянусь Богом, меня пугают только ваши страдания, не мои! – пылко произнес Уолтер.

– Я знаю это, – мирно ответила Сибель, – но пока вы живы и любите меня, вам не следует бояться, что вы причините мне страдания. – Она потянулась вперед, поцеловала его в щеку и, повернувшись, покинула комнату.

24

Сер Гериберт скакал в Глостер во весь опор, но, прибыв на место, понял, что, как бы он ни задерживался в пути, это не сыграло бы большой роли. Его новости уже не были новостями. Шпионы уже несколько недель назад доставили сведения, что граф Пемброкский намеревается напасть на Шрусбери. Хуже того, эту информацию воспринимали теперь лишь как очередную ловушку, вроде той, что подготовили для Джона Монмутского с целью внушить тому, что Пемброк покинул южный Уэльс, оставив свои тамошние замки фактически без людей и провизии, тогда как на самом же деле Пемброк залег в засаде и не только наголову разбил армию Монмута, но так опустошил и разорил земли вокруг Монмута и на многие мили к востоку и северу, что в этих районах едва Ли осталась хоть одна корова или бушель[16] пшеницы для поддержания жизни.

Доподлинные сведения Гериберта о том, что Пемброк действительно двигался сейчас на север с целью напасть на Шрусбери, тоже не имели значения. У короля Генриха фактически не было ни людей, ни оружия, ни денег. Ни о каком походе или помощи Шрусбери не могло быть и речи. Следовательно, сообщив королю новости о нападении на Шрусбери, он лишь подлил бы масла в огонь.

К счастью, сэр Гериберт узнал об этом до того, как встретился с Генрихом. Он вошел в зал, выискивая глазами какого-нибудь придворного служащего, который попросил бы для него аудиенции у короля; однако Генрих как раз находился в зале, беседуя с епископами Сент-Дэвидса, Чичестера и Херефорда. Они по очереди описывали королю разруху, воцарившуюся в стране, рассказывали о бесчисленных убитых воинах, разграбленных и разлагавшихся теперь на дорогах и полях, беззащитных перед когтями и клювами хищных птиц и животных, питающихся падалью.

– Мой король, ради всего святого, этому безумию пора положить конец, – взмолился Ральф Чичестер. – Мне известно, что граф Пемброк...

– Не называйте при мне это имя! – взревел Генрих. – К людям я имею жалость. Если бы я мог, то облегчил бы их положение, но я не собираюсь кланяться этому изменнику. Я не буду иметь с ним никаких дел, во всяком случае до тех пор, пока он сам не приползет ко мне на коленях с удавкой на шее и не признает себя грязным и подлым разрушителем моего трона и всего королевства.

Сэр Гериберт, стараясь не привлекать к себе внимания, проклял Мари за то, что она втянула его в эту дурацкую затею и проявила при этом сама непростительную глупость, не упомянув о серьезном поражении, которое потерпели королевские войска. Он отлично понимал, что Генрих был на грани бешенства от досады и гнева, к тому же эти чувства лишь усиливались неподдельным страхом, который намеренно отрицался королем. Но Гериберт отнюдь не желал отказаться от единственной надежды, не попытавшись улучшить свое положение. Позже он нашел Питера де Роша, епископа Винчестерского, и попросил его о деловой беседе, на что тотчас же, к своему немалому удивлению, получил согласие.

Епископ был человеком беспокойным и взволнованным. Он никогда не поворачивался спиной даже к самому мелкому рыцарю, которому предположительно мог найти хоть какое-нибудь применение. Как правило, поражения сторонников короля не доводили его до отчаяния. Людские и материальные потери были, конечно, непоправимыми, но англичане относились к богатой нации, и в стране имелось еще огромное количество неисчерпанных ресурсов. Винчестер считал, что, в конечном счете, графа Пемброкского обязательно ждет неудача. Вся беда была в том – Винчестер лишь недавно пришел к такому выводу, – что Генрих отнюдь не относился к числу настойчивых людей.

Король был порывистым и нетерпеливым. Винчестер являл ему идеал, страну, в которой король обладал бы такой силой, что знать старалась бы жить друг с другом в мире и согласии, ибо справедливый и милосердный король мог бы разрешить их споры без войны. Все богатства и мощь такой страны можно было обратить против внешних врагов или направить на улучшение и процветание королевства. Но Генрих не умел медленно и целенаправленно идти к своей цели; он двигался неосторожными рывками, оскорбляя тех, кого бы следовало незаметно и тайно вести по своей тропе до тех пор, пока они не пришли бы к выводу, что им гораздо полезней урезонить себя в том, что, по их мнению, являлось их правами и привилегиями.

Таким образом, Винчестеру волей-неволей пришлось смириться с попыткой сломать силой помыслы той части знати, которая противостояла абсолютной власти короля. Теперь он бы не пошел по этому пути, но в самом начале эта тропа не пугала его. Он полагал, что нужно всего лишь устранить или уничтожить Ричарда, графа Пемброкского; остальные, увидев падение самого могущественного бунтаря, с готовностью преклонили бы колени перед королем. Следовательно, Винчестер подталкивал Генриха только к таким действиям, которые могли оскорбить и разозлить Ричарда Маршала, надеясь поначалу поймать и арестовать бунтовщика, оставив таким образом мятежников без предводителя.

Когда этот план рухнул, Винчестера тем не менее не покинула уверенность. Он не сомневался, что стоит Пемброку бросить открытый вызов, как армия иностранных наемников, собранная королем, захватит все замки Пемброка один за другим. Но война получилась иной. Валлийские разбойники грабили обозы, а Пемброк предавал огню свои собственные владения, так, чтобы не оставить врагу никаких средств к существованию. Поражения не имели бы такого большого веса, если бы не отношение Генриха к ним. Пока королю сопутствовал успех, он действовал решительно, но перед лицом поражений он терял твердость духа.

Винчестер уже предпринял шаги, чтобы избавить Англию от графа Пемброкского иным способом. Он написал дворянству Ирландии, предположительно собиравшемуся заключить с Пемброком союз, что граф объявлен преступником, а заодно и перечислил все беды, что свалятся на тех, кто не внемлет совету держаться подальше от бунтовщиков.

Генрих лениво и равнодушно подписал и скрепил это письмо печатью, не зная даже его содержания. Винчестер не осмелился передать его ему. Генрих был непредсказуем. Он мог разозлиться и не на шутку перепугаться, чтобы одобрить подобное письмо, а мог просто прийти в неописуемый ужас от такого предательского плана. Однако Винчестер не сомневался, что, как только Пемброк погибнет или попадет в плен, король не станет допытываться, каким путем его врага постигла такая участь.

Прежде чем отправить письмо, Винчестер с помощью всевозможных средств посеял беспорядки внутри огромных ирландских владений графа и вызвал набеги на земли Пемброка со стороны всех врагов, каких только имела семья Маршалов. Джилберт, брат Ричарда, управлявший ирландскими владениями от имени Пемброка, не припоминал, чтобы на него когда-нибудь обрушивалось столько несчастий за один раз. Не зная о планируемой измене, он отослал к Ричарду гонцов с просьбой приехать самому и посмотреть, не сдержит ли его присутствие волнения и беспорядки. Винчестер знал о просьбе Джилберта, и атака Джона Монмутского должна была состояться после отъезда Пемброка. Но Пемброк не уехал, а для успокоения короля нужна была хоть какая-нибудь победа, ибо, несмотря на громкие слова и гневные речи о мести, Генрих испытывал все больший и больший страх. Таким образом, все, даже сам Винчестер, задрожали от страха, когда доставили новости о том, что Пемброк движется на север и скоро их постигнет новое несчастье.

Винчестер никоим образом не преуменьшал значения такой опасности. До некоторой степени он недооценивал Генриха, но не забывал о привычке короля перекладывать вину за пагубные последствия его собственных поступков на других. Если военная ситуация не изменится в ближайшее время или мятеж не будет сломлен каким-нибудь иным обстоятельством, скажем смертью Пемброка, Винчестер понимал, что Генрих набросится на него с той же яростью, с какой набрасывался на предыдущего канцлера, Хьюберта де Бурга. Поэтому, когда сэр Гериберт доложил секретарю епископа, что его дело касается Уолтера де Клера, Винчестер нашел время в своей загруженной делами жизни, чтобы поговорить с неизвестным рыцарем.

– Чем я могу вам помочь? – спросил епископ после того, как сэра Гериберта проводили в комнату.

– Даже не знаю, – честно признался сэр Гериберт, сообразив, что бессмысленно изображать из себя самоотверженного патриота перед таким проницательным человеком, как Питер де Рош. – Я приехал, чтобы сообщить новости о нападении на Шрусбери, но оказалось, что здесь об этом уже знают. Помимо этого, я прибыл потому, что мой новый сюзерен, Уолтер де Клер, открыто выступает в числе бунтовщиков. Он также предоставил замок Рыцарская Башня, кастеляном которого я являлся, к услугам графа Пемброкского и отослал с графом на Шрусбери весь гарнизон.

– Уолтер де Клер не объявлен вне закона, – сказал Винчестер.

Сэр Гериберт пожал плечами.

– Его бы следовало объявить преступником. Получить доказательства его измены весьма нетрудно.

Винчестер на минуту призадумался, вызывая в памяти все, что ему было известно об Уолтере де Клере. На передний план выдвинулся один-единственный факт: де Клер имел с Пемброком давние, дружественные связи. Но почти тотчас же этот факт перевесило всплывшее в памяти воспоминание о недавних слухах, будто бы Джеффри Фиц-Вильям принял предложение де Клера стать мужем его взрослой дочери. Это уже было хуже. Генрих испытывал большую привязанность к лорду Джеффри. Епископ понимал, что в нынешнем настроении Генриха ему нужно лишь представить сэра Гериберта, и де Клера объявят вне закона. Но хотя в данное время король злился на Джеффри и не стал бы переживать, если бы наказал де Клера, будущая реакция Генриха на то, что он оскорбил члена своей семьи, была бы в десять раз хуже.

Все же Винчестер чувствовал, что неразумно было бы отказываться от возможности изобличить в де Клере изменника. По мнению Винчестера, с помощью свидетельства нового отступничества у него появлялся шанс использовать гнев короля, чтобы обеспечить хотя бы несколько дней благосклонности для себя, если Генрих вдруг пожелает сорвать злость на нем. Но данное время не подходило для принятия меры, которая могла иметь пагубные последствия. Как раз сейчас Генрих был очень зол и пока не испытывал неотвратимого страха полностью потерять свое королевство и отказаться от грез о славе. По сути дела, свидетельство об оказываемой Пемброку открытой поддержке де Клера может склонить чашу весов в обратную сторону и заставить Генриха отвергнуть Винчестера и все, что тот отстаивал.

– Сейчас не время для дальнейших проскрипций[17], которые еще больше взбесят баронов, – сказал Винчестер, – но я полагаю, что ваше отсутствие в Рыцарской Башне в это время будет замечено сэром Уолтером?

– Он велел мне возвращаться, – ответил Гериберт, – но я не сделал этого. Он знает о моем неприязненном отношении к делу бунта. – Утверждение не являлось правдой, но Гериберт надеялся с помощью этой лжи показать, что он дал Уолтеру все основания желать его смерти. – Таким образом, думаю, что я потерял свое место и средства к существованию.

Винчестер снова на мгновение призадумался, а затем сказал:

– Вы хотели добра королю Генриху и из-за этого потеряли все, что имели. Сейчас я не могу сделать для вас очень много. Однако, в конечном счете, король должен одержать триумф, поскольку в его руках находятся богатство и сила всей нации. Когда это время придет, настанет час расплаты, и враги короля Генриха, открытые или тайные, будут изобличены и наказаны, так же как его друзья вознаграждены.

– Я тоже надеюсь на это, – мрачно сказал Гериберт, – но что мне делать до этого времени? В моем отряде почти пятьдесят человек. Как я их прокормлю? Если я их распущу...

– В этом нет необходимости, – перебил его Винчестер. – В настоящее время они... и вы... получат жилье в моем доме.

Сэр Гериберт успокоился и улыбнулся.

– Благодарю вас, милорд. Знайте, я всегда к вашим услугам и с большой радостью сделаю для вас все, что смогу.

Заключив этот союз, сэр Гериберт пришел в неописуемый восторг. Он знал, что епископ был самым влиятельным человеком в королевстве. И хотя время от времени королю нравилось играть во власть, тот факт, что он очень скоро уставал от дел управления, ни для кого не являлся секретом. Таким образом, Винчестер всецело правил Англией от имени короля, как правил до него Хьюберт де Бург. Сэр Гериберт решил, что он поставил ногу на первую ступеньку лестницы успеха.

Он так радовался своей удаче, что даже почувствовал себя виноватым за проклятия, обрушенные на голову Мари. Несмотря на всю ее глупость, именно она дала ему толчок в этом направлении. Затем он вспомнил, что обещал оповестить ее о том, как пойдет дело. «Почему бы и нет?» – подумал Гериберт. Мари рассердится, если он не выполнит своего обещания, а ведь она может пригодиться ему в будущем. Сэру Гериберту не грозит опасность, если сэр Паланс де Тур напишет письмо леди Мари де ле Морес.

Итак, письмо отправилось к адресату. Смысл его был достаточно неопределенным, чтобы любой прочитавший его понял бы лишь то, что сэр Паланс добрался до места, о котором говорила Мари, и получил там радушный прием.

«Дело, о котором вы просили меня, – писал он, – пока не может быть выполнено. Однако я получил обещание от самого епископа, что он ускорит его выполнение, как только представится такая возможность». Приняв во внимание чистое место, которое осталось на листе, Гериберт заполнил его искренними благодарностями и цветистыми комплиментами. За них не нужно было платить.

Примерно десять дней спустя Гериберт уже гораздо меньше радовался своему положению. В Глостер прибыли новости о сожжении и разорении Шрусбери и об опустошении всех окрестностей. Гериберт начал сомневаться, к той ли стороне он примкнул, и сомнения эти лишь усилились, когда долетели слухи о том, что Пемброк снова возвращается на юг, а король отдал приказ отступать к Вестминстеру, оставив для защиты западных крепостей лишь незначительные гарнизоны. Винчестер довольно много говорил о силе короля, но Гериберт не замечал ее признаков. Да и, как бы там ни было, тому, кто боится использовать свою силу, не хватит никакого ее количества.

Единственное, о чем не сожалел Гериберт, так это о письме, отправленном Мари. Судя по ее туалету и исполнительности слуг, зять леди Мари не испытывал к ней той ненависти, какую она испытывала к нему, либо ее сестра умела повлиять на Пемброка и защитить Мари. Но если королю придется уступить Пемброку, Мари окажется на стороне победителя.

Итак, сэр Гериберт мог погибнуть и исчезнуть, но сэр Паланс мог припеваючи поживать под покровительством леди Мари. Прежде чем отправиться с домочадцами епископа Винчестерского на восток, Гериберт снова написал Мари под предлогом извинений, что он пока не выполнил возложенное на него поручение. Но это письмо содержало гораздо больше комплиментов о ее манерах и красоте, нежели первое.

Еще примерно две недели спустя сэр Гериберт благодарил Бога за единственную оставшуюся у него надежду. Третьего февраля сэр Паланс снова писал леди Мари, заявляя, что у него не осталось ни единого шанса осуществить возложенный на него план. На совете, состоявшемся в Вестминстере в день очищения Святой Марии, новоизбранный архиепископ Кентерберийский, Эдмунд Эбингдонский, резко упрекнул короля за разногласия с графом Пемброком. Эдмунд во всеуслышание заявил, что советы, которые король Генрих получал от епископа Винчестерского, были голосом сатаны, что Винчестер и его сторонники ненавидят англичан и отдаляют короля от его народа, после чего попросил короля отстранить этих злых советников. Генрих не впал в ярость и не отрицал доводы новоизбранного архиепископа. Он лишь попросил об отсрочке, смиренно сказав, что не может так внезапно отстранить своих советников, по крайней мере, до тех пор, пока те не представят ему отчет о вверенных им деньгах.

Возможно, еще не все потеряно, продолжал сэр Паланс. Может быть, им удастся достигнуть цели леди Мари иным способом. Он возвращается на запад и останется в красуоллском приорате. Если она хочет продолжить начатое ими дело, то может написать ему в этот монастырь, и он приедет и встретится с ней в удобное для нее время. Он добавил пару фраз, подчеркивающих, что будет счастлив встрече с ней, даже если она не намерена больше вести это дело.

Сэр Гериберт намеренно сделал в своем письме намек, что спешит именно увидеть Мари. На самом деле он хотел как можно дальше находиться от Винчестера, когда тот потеряет свою власть, и ему необходимо было покинуть епископа до того, как тот потерпит полный крах. Гериберт узнал, что епископ планирует использовать его для того, чтобы снова разжечь гнев Генриха против бунтовщиков; Винчестер обсудил с ним, что и как ему следует говорить.

Однако Гериберт чувствовал настроение двора, заметил нарастающее отчаяние Питера Ривольского и Стефана де Сеграве, наиболее влиятельных сторонников Винчестера, и догадался, что епископ уцепился за него, как за последний, отчаянный акт, который почти не имел надежды на успех. Более того, сам Винчестер ничего не терял при этом. Если бы попытка провалилась, пострадал бы Гериберт, ибо король был бы зол. И если Генрих не захотел бы выместить свой гнев на бунтовщиках, он, несомненно, сорвал бы его на тех, кто пытался посеять вражду между ним и его «верноподданными».

Кроме запада, Гериберту некуда было ехать. У него не было знакомых на востоке Англии, и он уцепился за надежду, что Мари не забыла о своей ненависти. Он все еще мог как-то использовать ее, чтобы уничтожить Уолтера. Если он добьется этого, то, возможно, вернет себе и Рыцарскую Башню. Король не знал о его сговоре с епископом Винчестерским.

В тот же самый день с самыми быстрыми гонцами на лучших лошадях было отправлено еще два письма. Джеффри более полно написал Ричарду о наставлениях Эдмунда королю и доступно дал понять, чего можно от этого ожидать. У Ричарда Маршала появилось время заняться делами брата, и через день после письма Джеффри Ричард и пятнадцать рыцарей отправились в Ирландию.

Ричард не взял с собой Мари и Жервез. Во-первых, Жервез умоляла позволить ей остаться в Клиффорде, и Ричард знал, что в Англии, где у нее не было ни собственности, ни друзей, к которым можно обратиться за помощью, она не могла причинить ему неприятности. Во-вторых, Ричард не думал, что в Ирландии у него найдется для нее время, к тому же он не собирался задерживаться там. С тех пор как Жервез покинула Пемброк, они столь прекрасно ладили друг с другом, что Ричард снова обрел надежду иметь наследника. Было бы глупо злить Жервез и мириться с ее нытьем и раздражительностью, когда она могла с полной для себя безопасностью остаться в Англии.

Второе письмо Джеффри было гораздо короче и отправилось к Сибель и Уолтеру в Рыцарскую Башню. В нем сообщалось лишь о том, что близится мир, и что Джеффри получил разрешение короля Генриха на брак его дочери с Уолтером де Клером. Джеффри побуждал Уолтера и Сибель побыстрее прибыть в Роузлинд, где он более подробно сообщит им о том, как короля склонили переменить точку зрения. Если их это устраивает, продолжал он, они могут пожениться немедленно, устроив небольшую, домашнюю церемонию, поскольку время пока не соответствовало для шумного, веселого сборища. Будет не очень приятно, писал он в конце, если король соотнесет их счастье с радостью празднования победы.

Если первое письмо Джеффри было получено с удовлетворением, второе восприняли с восторгом, готовым вот-вот перерасти в безудержную радость. Хотя и Уолтер, и Сибель упорно пытались совладать с собой, их плотская страсть достигла критических пределов. Пока они находились в одном замке, Уолтер не искал удовлетворения даже среди шлюх. Частично он делал это из-за того, что знал – он будет несправедлив по отношению к Сибель, если удовлетворит свою плоть, в то время как ей придется страдать от нестерпимого желания; частично – из-за того, что удовлетворение не принесет ему наслаждения. Он уже пытался однажды утолить свою страсть с Мари, но это не уменьшило его желания к Сибель.