3.

Полтора года, прошедшие с того времени, как заболел Саймон, показались Элинор тысячелетием. Каждый день проходил на налитых свинцом ногах, каждая ночь наполнилась страхом, постоянным прислушиванием к затрудненному дыханию мужа. И когда его дыхание затихало, вместе с ним, казалось, останавливалось и время.

Тогда были лишь периоды света и тьмы, по которым Элинор различала день и ночь, были звуки, в которых она узнавала собственный голос; порой даже слышался звук, который, как она знала, был смехом. Ничто из этого не имело особенного значения. Потом время вновь начинало двигаться, но это было еще хуже. Каждый день казался бесконечным, и тем не менее дела, которые требовали своего разрешения, так и оставались недоделанными.

Приезд Иэна разрушил угрюмую очередность «я должна» и «я могу». Его физическое присутствие каким-то образом наполнило ее проблемы срочностью и реальностью разрешения, и Элинор вдруг нашла в себе силы подступиться к ним. И дело было не в том, что она рассчитывала на какую-то серьезную помощь самого Иэна.

После трех месяцев горя, сомнений и тревог, оказавшись в уютном доме Элинор, Иэн совершенно размяк. Он спал сутками, просыпаясь только для того, чтобы проглотить порцию еды, дать перевязать себе раны и снова вернуться в постель, когда прикажут. Он так отупел от усталости, что не видел даже ужаса в глазах детей. Точно таким же стал перед смертью их отец, а значит, Иэн никогда не будет больше с ними играть.

Элинор тоже забеспокоилась, но ее утешало, что он ел за троих. Она успокаивала Адама и Джоанну заверениями, что он просто очень устал и через два-три дня опять будет здоров и весел, как всегда.

Тем временем жизнь, казалось, возвращалась. У Элинор появилась причина ходить гулять с детьми — если она не сделает этого, они разбудят Иэна. Появилась причина заниматься кухней, проверять, чтобы прачки как следует стирали постельное белье и одежду Иэна. Элинор перебрала его багаж, откладывая в сторону вещи, которые испортились в дороге и не подлежали ремонту. Часть из них можно было заменить из гардероба Саймона: рубашки, штаны и грубые домотканые туники, которые надевались под кольчугу. Однако верхняя одежда…

Свет померк на мгновение в глазах Элинор, когда она развешивала серые плащи Саймона. Саймон всегда носил серое. Никто не будет больше носить эту одежду. Это не было сантиментами. Просто серый цвет совершенно не идет Иэну. Его внешность требует ярких цветов драгоценных камней — рубин, изумруд, сапфир прекрасно оттенят его красоту.

Перерыв и обыскав давно не используемые сундуки, Элинор выбрала куски красного бархата, а также мягкое плотное зеленое шерстяное полотнр. Служанок будили с первыми лучами солнца и на целый день усаживали за работу. Она сама, склонившись над пяльцами, вполуха слышала, как опять болтали, пели и смеялись работницы. Элинор давно уже забыла эти звуки — она уже не помнила, когда слышала что-либо в женской половине дома, кроме угрюмого шепота.

На четвертый день Иэн сам проснулся на рассвете. Дежуривший мальчик бегом бросился сообщить об этом хозяйке, и вскоре в комнату вошла сонная Элинор в небрежно накинутом халате, чтобы обмыть и перевязать спину Иэна.

— Куда ты отправляешься? — спросила она, обрабатывая его раны.

Этот вопрос доставил ему удовольствие и придал уверенности. Это было не вежливое любопытство по отношению к покидающему дом гостю, а требовательный вопрос, утверждавший право спрашивающего знать все.

— Туда, где я нужен в первую очередь. Когда я приехал, то почувствовал, что Бьорн хотел о чем-то поговорить со мной, но у меня не было времени — следовало уладить более важные дела.

— Ты готов поговорить с ним?

Иэн повернул голову и покосился на нее.

— А почему бы и нет?

Элинор сжала губы и жестом приказала служанкам и оруженосцам удалиться из комнаты.

— У меня создалось впечатление, что ты приехал сюда ненадолго, направляясь куда-то дальше.

Раздражение было той небрежной демонстрацией власти, с которой Элинор удалила его слуг. На душе Иэна вовсе потеплело.

— Ах, это… — Он положил голову на сложенные руки. — Я не знал, до какой степени ты разозлишься, когда я предложу тебе стать моей женой. Это было объяснение для детей на случай, если ты велишь мне убираться.

Наступившая пауза показалась Иэну неестественной. Он снова приподнял голову и с недоумением увидел на лице Элинор обиду и настоящий гнев. Он развернулся, сел и взял ее за руки:

— Элинор, что я такого сказал?

— Спроси лучше, чего ты такого не сказал.

Иэна охватила причудливая смесь надежды и разочарования. Единственное, что он не сказал, было то, что он давно любит ее. По мере того как в нем росла уверенность, что Элинор все-таки выйдет за него замуж, в нем возникала потребность быть любимым ею. Но он полагал, что это последнее, что она хотела бы услышать.

Если бы она смогла полюбить его, это стало бы райским блаженством. Но если Элинор любила Саймона, может ли она перемениться в одночасье? Так скоро стереть из памяти годы пылкой любви? Сколько же лет на это потребуется?! Имеет ли это значение? Если бы она хоть раз посмотрела на него такими же глазами, какими смотрела на Саймона, этого было бы достаточно.

Противоречивые чувства, разом проснувшиеся в душе Иэна, заставили его замешкаться с ответом.

— Ты думаешь, я забыла, как ты говорил, что собираешься посадить в клетку волка?!

— Какого еще волка?! — выпалил Иэн, совершенно растерявшись, поняв только, что его первая догадка оказалась верной. Элинор не ждала от него слов любви.

— Волка, который любит Англию.

Иэн понял, что речь может идти только о Джоне, но что же такое он мог сказать? Все его воспоминания о первом дне в Роузлинде потускнели от усталости и казались ему совершенно незначительными в сравнении с главным делом, ради которого он мчался сюда.

— Я должен помнить, конечно, но не помню. Я еле держался на ногах.

— Ты сказал, что можешь многое поведать мне насчет поимки в клетку волка, но что ты слишком устал, чтобы препираться со мной. Тебе придется попрепираться со мной сейчас или взять назад свое предложение о женитьбе. Я не собираюсь быть бессловесной и покорной рабыней. Там, где затрагиваются интересы моих земель и моих людей, я должна все знать прежде, чем делать шаг вперед. Я не собираюсь втягиваться против воли в заговор. Если только я не увижу причину для этого — или скорее какую-то надежду на успех, поскольку причина почти очевидна…

— Элинор, — резко остановил ее Иэн. — Ни в сердце, ни в мыслях моих нет никакой измены. Джон — король Англии, и я, готов сделать все, чтобы он оставался таковым.

В искренности его заверений сомневаться не приходилось. Элинор разозлилась на себя. Она знала, что Иэн присягал на верность Джону. Такой честный идиот, как он, не способен нарушить клятву. Она сделала неудачный ход, пытаясь выяснить то, что хотела знать.

— Я знаю, что ты не хочешь низложения короля, — миролюбиво произнесла она, — но не существуют ли другие формы измены?

— По моему мнению, нет.

Все было сказано предельно ясно. С точки зрения Иэна, дискуссия была окончена. Он выпустил руки Элинор, но она сама схватила его ладони. Иэну казалось, что он хорошо знал Элинор — они были друзьями долгие годы. Ему приходилось спорить с ней и раньше, но ее аргументы были направлены всегда на его благо. Но ему еще предстоит узнать, кто такая Элинор, когда чувствует угрозу для себя. Ему еще предстоит узнать, что, когда она согласилась стать его женой, он автоматически попал в положение «ее — ей». Это означало не только то, что его и ее блага отныне становились неразрывно связанными в ее душе, но и то, что никакая часть его мыслей и души не могла оставаться в покое, пока Элинор не извлечет ее на свет и не изучит со всем тщанием.

— Иэн, — проговорила она мягко, но настойчиво, — а как по мнению короля?

Его губы с горечью скривились.

— По его мнению, не существует иного слова или действия, кроме «слушаюсь», — только это не измена. Разве он не содрал с Пемброка все шкуры, какие возможно было, лишь за то, что тот подал ему добрый совет? Даже это, с точки зрения короля, — измена. Если что-то сделано не по его приказу — это измена. А то, что он приказал сам вчера, может оказаться изменой завтра.

Элинор сложила руки Иэна вместе и держала их в своих руках.

— И все-таки ты будешь следовать за ним и подчиняться?

— Ничего другого не остается! — выкрикнул Иэн. — Неужели ты не понимаешь? С тех пор, как три года назад отдали Филиппу Нормандию, Англия — это все, что осталось у английских лордов. Нам нужен король, который понимает ситуацию.

— Ты уверен, что Джон ее правильно понимает? По-моему, все его интересы сосредоточились на том, чтобы обезопасить свои провинции во Франции и отвоевать Нормандию, — саркастически заметила Элинор.

На щеках Иэна заиграли желваки.

— Это правда и все-таки не совсем. Джон не может спокойно смотреть, как у него отнимают отечество, — ну ты сама, Элинор, подумай. Как бы ты отнеслась, если бы кто-то отнимал твои земли? И я тоже?

Его замечание было честным и разумным. Элинор кивнула.

— Но при всем этом Джон понимает, что Англия — самое главное, — продолжал Иэн. — Именно Англия является его домом и местом, которое он любит больше всего. Сюда он приезжает отдохнуть и развлечься…

— И собрать налоги для оплаты своих развлечений и войн во Франции, — парировала Элинор.

— И что из того? А кому бы ты предпочла платить? Сыну Филиппа Луи? — холодно спросил Иэн.

Элинор в негодовании вскочила на ноги, и Иэн рассмеялся.

— Ну так как? — настаивал он. — Или кому-то еще? Сыновьям дочерей Стивена Блуа?

— Есть еще Солсбери, — мягко подсказала Элинор. К ее удивлению, Иэн не вскочил с протестом и не посоветовал придержать язык. Он лишь покачал плечами и вздохнул.

— Кто был бы против? Но это безнадежно. Солсбери сам не согласится. Ему заморочили голову. Старый король Генрих хорошо поработал над ним. Мысль, что он не может быть королем, крепко вбита в его мозги. Не качай головой, я знаю его, а ты — нет. И есть еще одна важная вещь: одного пусти — все полезут. Разве не востребуют свои отнюдь не меньшие права остальные внебрачные дети первого Генриха? Представь, что в одночасье явится целая дюжина таких «королей». Джона можно считать кровоточащей раной, но свергни его — и начнется чума.

Он был прав, и Элинор понимала это.

— Так как же ты собираешься загнать волка в клетку? — едко спросила она, возвращаясь к своему первоначальному вопросу.

— Ты знаешь, что дела пошли хуже после того, как в прошлом году умер Губерт Уолтер. Следовательно, первым шагом неплохо было бы поставить на место архиепископа Кентерберийского человека столь сильного, как Уолтер, человека, который мог бы при необходимости остановить Джона.

Элинор уже была готова услышать какие-то неопределенные общие слова и какую-нибудь безнадежную иллюзорную чепуху. Простая практичная идея вызвала в ней живой отклик.

— Я думала, что король уже выбрал на роль архиепископа этого лизоблюда Грея. Как можно предложить другого? Кого? — радостно спросила она.

Иэн осторожно высвободил руки и снова лег.

— Заканчивай со мной, Элинор, — предложил он, — пока я рассказываю. Мне еще нужно заняться более насущными для нас делами.

— Разумеется. Повернись-ка немного в эту сторону. — Она протерла еще одну рану на его спине, а затем вздохнула. — Это прекрасная мысль. Но я не вижу…

— Ты была занята другим делом, — напомнил ей Иэн.

Иэн стал рассказывать ей о своих планах, и Элинор восхищенно слушала его. Да, этот человек будет ей хорошей парой!

Элинор замотала повязку и с отсутствующим видом протянула Иэну рубашку. Улыбнувшись, он принялся натягивать ее на себя. Элинор, слегка нахмурившись, смотрела на него, но явно ничего не видела. Ее мысли витали в хитросплетениях политических проблем, которые они обсуждали. И снова Иэн испытал удовлетворение, смешанное с душевной болью. Он — совершенно очевидно — не был уже в доме почетным гостем, которого обхаживают со всех сторон. Мужья сами могут заниматься своими делами, когда их жены заняты другим. Отсутствие формальной вежливости вдохновляло его, но, с другой стороны, Иэн не был еще прижившимся мужем. Он был скорее молодым любовником. И ему хотелось, чтобы его госпожа смотрела на него не только с уважением, но и с желанием.

Элинор с машинальной ловкостью продолжала одевать его. Опустившись на колени, она принялась натягивать на него штаны. Рука Иэна потянулась к ее распущенным волосам, таким же черным, как и его волосы, но густым и прямым, словно лошадиный хвост, и таким длинным, что они касались пола, когда она стояла на коленях.

Прежде он видел ее волосы лишь дважды: когда впервые познакомился с ней и она еще носила старомодный головной убор из вуали под венком, он сумел разглядеть под вуалью волосы, заплетенные в косы. А другой раз, когда у нее случился выкидыш. Саймон привел его в их спальню, чтобы Иэн поговорил с ней и утешил. Тогда ее волосы были так же распущены, как и сейчас.

Иэн вовремя отдернул руку. Усилие, которое он сделал над собой, имело успех. Голос его звучал ровным тоном.

— А что делать дальше, посмотрим. — Он помолчал немного и с какой-то нерешительностью продолжал: — Свадьба — хороший повод встретиться с людьми, не вызывая подозрений.

— Превосходная мысль, — охотно поддержала его Элинор.

В ее голосе не слышалось и намека на разочарование. Она понимала, что брак для Иэна — лишь удобная возможность устроить свои политические и личные дела. И было совершенно естественно, что он рассуждает о свадьбе с практической точки зрения. Она не могла понять только, почему сама относится к этому иначе. Ведь в ее любви к Сай-мону перемен не произошло. И все же, когда она думала о будущей семейной жизни с Иэном, ее дыхание чуть учащалось, губы чуть улыбались, а по телу разливалось тепло. Придется быть очень осторожной, чтобы он не почувствовал этого: было бы нечестно выказывать какой-то интерес и влечение, на которое он не мог бы ответить.

— Встань. — Элинор застегнула ему штаны, снова опустившись на колени, и подтолкнула его правую ногу. Он приподнял ее так, чтобы она могла просунуть под штанину подвязку. — Приподними штанину.

Иэн ухватился за ткань на ноге и подтянул ее вверх, обнажив голень, пока Элинор ловкими движениями обернула его ногу подвязкой и завязала ее под коленом. Та же процедура повторилась и с левой ногой. Затем Элинор подняла голову и совершенно естественным движением протянула руки, чтобы Иэн помог ей подняться. Она могла только молиться, что царивший в комнате полумрак скроет горячую краску, выступившую на ее щеках. Потом она опустила глаза и спросила:

— Когда же состоится наша свадьба? Он вдруг крепче сжал ее руки.

— Скоро.

Иэн ответил с таким пылом, что Элинор удивленно уставилась на него. Он был, однако, сам изумлен не меньше ее. К тому времени, когда ее глаза нашли его лицо, он уже смотрел в сторону, крепко сжав рот.

— Это должно быть сделано очень скоро, — продолжал он, отпустив ее руки. — Я знаю, что король намерен провести Рождество в Англии, так что вполне реально предположить, что он вернется за неделю или две до праздника. Следовательно…

— В начале декабря или, для пущей уверенности, в конце ноября. — Элинор приложила руку к щеке. — И на скольких гостей я должна рассчитывать?

— С моей стороны будет около двадцати знатных лордов. У пятерых, по крайней мере, будет большая свита.

— Ты пригласишь Ллевелина?

— Да. Я, конечно, не уверен, что он приедет, но надеюсь. Надежда есть потому, что у него будет, кроме всего прочего, возможность повидаться со своим сыном Оуэном, который находится при мне, и, если Джон к тому времени еще не вернется в страну, это будет достаточно безопасно.

— Достаточно безопасно? Разве Ллевелин не женат на дочери Джона? И это, по-моему, случилось не так давно. Этот Оуэн…

Иэн засмеялся:

— Мои оруженосцы, как на подбор, внебрачные дети, но все они хорошие ребята. Оуэн — старший родной сын Ллевелина. А Джеффри — сын Вильяма Солсбери. — Он кивнул, заметив довольное выражение ее лица, но тут же вернулся к тому, что его беспокоило: — Если Ллевелин не приедет, мне самому придется съездить в Уэльс. Боюсь, что его ждут неприятности, я должен поговорить с ним об этом. Ты ведь сама понимаешь, что, если король перестанет метаться между французскими землями и нашими островами, его сила здесь значительно возрастет. К тому же бароны, которые не захотели отправиться с ним во Францию, охотно встанут под его штандарт, чтобы подчинить Уэльс, Шотландию или Ирландию.

Элинор слушала его вполуха. Голова ее в основном была занята сложением и умножением, а глаза расширялись все больше.

— Ох, Иэн, вместе с теми, кого я должна пригласить, получится не менее сорока лордов с супругами и примерно… примерно тысяча слуг.

— Да. — Иэн прикинул в уме ее расчеты. — Похоже, что так. Правда, некоторых мы, безусловно, посчитали дважды. Так что будет немного меньше.

— Это будет стоить годового дохода Роузлинда.

— Наверняка, — согласился Иэн. — Это не может иметь значения. Ты провела слишком много времени, не выезжая из дома.

— Но…

Он чуть отвернулся.

— Тебе не нужно оправдываться передо мной. Я знаю, с чем это было связано. И тем не менее пришла пора закончить твое вынужденное заточение. Ты должна проехаться по своим владениям и, естественно, побыть недолго в каждом замке и привести там все в порядок.

Более привыкшая к укорам, что она слишком пристально присматривает за делами своих вассалов и кастелянов, Элинор на некоторое время притихла.

— Ладно, мы и так слишком много времени потратили на это, — продолжал Иэн, и глаза его блеснули огнем в занимающемся утреннем свете. — Когда дети отправятся спать после ужина, мы сможем составить список тех, кого нужно пригласить. — Это замечание навело его на следующую мысль. Он улыбнулся: — Кстати, я проголодался.

— Если ты будешь продолжать только есть и спать, то растолстеешь, как боров.

— Нет. Я уже много лет пытаюсь нарастить себе немного дополнительного мяса. Это бы мне очень пригодилось на турнирах. — Но мысли его были уже слишком далеко от шуток. — Элинор, ты не знаешь, чем обеспокоен Бьорн? Я имею в виду, это связано с его обязанностями или у него какие-то личные проблемы?

— Я уверена, что это связано с беззаконием, которое творится на дорогах. С личным делом он бы обратился ко мне. Разбойники ускользают от него все с большей легкостью, и он не знает, почему и как их призвать к покорности. Он не умеет наблюдать, как они действуют, и предвидеть, что они предпримут в следующий раз. Он всю жизнь лишь подчинялся приказам — моего деда, сэра Андре, а потом — Саймона. Они приказывали — он исполнял. И теперь он не знает, что делать, а я не могу ему объяснить.

— Именно этого я и боялся. Я видел сгоревшую деревню. Я проедусь с ним сегодня же и посмотрю, что можно сделать… Дьявол! — вдруг воскликнул он. — Тебе придется снять с меня эту повязку, я не натяну на нее кольчугу!

— Не сниму и тебе не позволю! Раны только-только начали подживать. Я не буду уничтожать плоды моих трудов. Ты можешь надеть доспехи Саймона.

Наступило напряженное молчание. Это было совсем другое, нежели просто предложить одежду Саймона. Одолжить одежду любому знатному посетителю замка было обычным делом, но не драгоценную кольчугу.

Затем Элинор мягко продолжила:

— И не вздумай надевать щит, чтобы снова натереть спину. Пусть его возьмет один из оруженосцев. Иэн покачал головой и вдруг улыбнулся.

— Разреши мне взять с собой Адама. Он достаточно крепок, чтобы тащить щит, мне кажется. Я скажу Бьорну взять десяток людей дополнительно, которые будут охранять его. Впрочем, сомневаюсь, что мы встретим какое-либо сопротивление.

Элинор с улыбкой ответила:

— Это очень мило с твоей стороны. Он будет на седьмом небе от счастья. Но ты уверен, Иэн, что он не доставит тебе лишних хлопот?

Он лишь громко рассмеялся.

— Ну, разумеется, с ним будут хлопоты. Если бы дело обстояло иначе; следовало бы немедленно пригласить врача, чтобы он обследовал его. — Потом серьезным тоном добавил: — Не волнуйся. Я не дам его в обиду, но, в общем-то, ему пора выезжать и учиться, как должны исполняться боевые приказы.

В его рассуждениях был слышен легкий оттенок просьбы. Иэн знал, что Элинор очень разумная женщина, не такая, чтобы стремиться держать сына до старости под своим крылышком. Однако ее положение было не совсем нормальным. Когда перед ее глазами день и ночь находился умирающий по кусочкам муж, она могла начать испытывать ужас перед мыслью о любой опасности, неважно насколько отдаленной, грозившей ее единственному сыну.

— Тебе не нужно объяснять мне. Давно уже пора. Бьорн не взял бы его. Я говорила с ним об этом, но это его так расстраивало, что я не могла настаивать, ибо и так возложила на него слишком много ответственности.

— Мне нужно было приехать раньше, — виновато произнес Иэн, — но…

Он оборвал себя. Он не должен говорить ей, почему задержался.

— Я понимаю, — успокоила его Элинор. Иэн не стал оспаривать ее заблуждение. Она полагала, что это король задержал его по злобе или капризу. Хотя на этот раз Джон был ни при чем, Иэн особо не стеснялся возлагать вину на него. Король был виновен достаточно часто, и одним грешком больше или меньше, уже не имело значения.

— О Боже! — воскликнула Элинор, когда полоса солнечного света достигла порога спальни Иэна. — Как мы заболтались! Мы уже пропустили первую мессу. Мне нужно бежать одеваться. Я пришлю к тебе оруженосцев.

— Подожди, Элинор. Ты говорила Адаму и Джоанне? Как… ты хочешь, чтобы я обращался к ним? И они ко мне? Она не вернулась и даже не повернула головы.

— Я ничего им не говорила.

— Ты хочешь, чтобы я им сказал? Что, ты думаешь, мне следует сказать им?! Они расстроятся? Рассердятся?

Элинор медленно развернулась, прижимаясь спиной к дверной раме, чтобы Иэн не видел, как она вцепилась в нее руками.

— На каждый твой вопрос я могу ответить только одно: я не знаю.

— Ради всех святых, Элинор, ты должна верить, что я не имею желания отнять у детей Саймона их отца.

— Тут ты ничем не можешь помочь, — прошептала она. — Очень скоро Адам вообще забудет его — он останется просто именем в твоих или моих устах. Ему шел только шестой год, когда Саймон заболел. Он сам захочет забыть отца, который не мог подняться по лестнице или взять в руки меч.

— Тебе не стоит беспокоиться об этом. Я увековечу его память.

Бесполезно было объяснять Иэну, что память об отце будет иметь имя Саймона, но облик Иэна. Элинор знала, что это было бы лучше всего. Так Адам не будет страдать от вины, что изменил отцу. Для него Саймон и Иэн станут одним отцом. С Джоанной, правда, дело обстояло сложнее. Элинор согласно кивнула на предложение Иэна и выразила свою последнюю мысль вслух:

— Не огорчайся, если Джоанна поначалу немного рассердится.

— Как это ты предлагаешь мне не огорчаться? — взволнованно произнес Иэн. — Как я смогу не огорчаться, если Джоанна, которая всегда любила меня, после этого возненавидит?!

— Она не возненавидит тебя, — уверила его Элинор. — Только прояви терпение. Дай ей немного времени.

К счастью, все прошло гораздо проще, чем ожидали Иэн и Элинор. Когда Иэн вышел к столу, уставленному хлебом и вином, которыми обычно прерывался ночной пост, он был в полном обмундировании, за исключением шлема и рукавиц. Тут же поднялся двойной крик протеста:

— Ты обещал остаться на день! Ты проспал почти все время. Это нечестно!

— Тихо! — прогремел Иэн.

В комнате воцарилась тишина. Дети вытаращили глаза. Слуги в страхе застыли. Даже Элинор затаила дыхание. Иэн никогда не кричал на детей.

— Я никуда не уезжаю, — сказал он, улыбнувшись, — но как я могу что-то объяснить, если вы хором кричите и я не слышу собственного голоса?

Адам соскочил с лавки, пролез под столом и страстно обнял ноги Иэна. Элинор тихо посмеивалась. Слуги, оцепеневшие было от ужаса, как если бы хорошо знакомый гость вдруг стал бы им угрожать, занялись своими делами. Оруженосцы, стоявшие за его спиной, чувствовали себя неуютно. Они знали, как принято вести себя оруженосцам гостя замка, но в этой неформальной семейной обстановке растерялись. Старший из них, Оуэн, сын Ллевелина, просто ждал. Он хорошо знал своего господина и был уверен, что ему без злобы или необоснованных наказаний прикажут, что надо делать. Младший, Джеффри, сын Вильяма Солсбери, прежде чем оказаться в свите Иэна, был придворным пажом. Месяца хорошего обращения было недостаточно, чтобы стереть из его памяти ужасы трех лет службы у королевы Изабеллы. Он застыл, стараясь изо всех сил скрыть страх.

— Как долго ты пробудешь здесь? Сколько? — умоляюще спрашивал Адам.

Возможность объясниться с детьми представлялась слишком удачной, чтобы не воспользоваться ею, и Иэн был слишком хорошим тактиком, чтобы не увидеть этого. Он опустил руку на голову мальчика, но глаза его уперлись в Элинор.

— Я вообще не собираюсь уезжать никогда, если только мне не придется откликнуться на зов короля или заняться каким-то важным делом, где тебе будет опасно быть со мной. — Он готов был остановиться на этом, но глаза Элинор поддержали его, и он продолжал: — Я попросил твою маму стать моей женой, и она согласилась. Отныне и навсегда я буду твоим опекуном.

— Мама?! — выдохнула Джоанна.

— Лорд Иэн оказал мне честь, предложив стать его женой, и я приняла его предложение, — сухо подтвердила Элинор. — Отныне ты должна слушаться его, как слушалась бы своего отца и мать.

— Ты научишь меня сражаться на турнирах? — радостно спросил Адам.

— Когда ты немного подрастешь.

— Я уже и так подрос. Я большой и сильный. Ты сам говорил…

Элинор наблюдала за лицом Иэна, где происходила самая интересная борьба, пока Адам терзал его. Давняя привычка и большая любовь уговаривали его уступить мальчику. Но новое ощущение ответственности остановило его. В прошлом он обычно выступал в роли защитника детей перед их родителями. Но тогда он знал, что все равно ни Элинор, ни Саймон не уступят ни на йоту в том, что было действительно важно или могло оказаться вредным. Теперь же, особенно в том, что касалось обучения Адама, он сам становился высшим судьей. Он с сожалением покачал головой.

— Ты недостаточно вырос. Ты должен еще многому научиться, прежде чем речь зайдет о турнирах.

— Ну, Иэн…

— Ты что-то новое хочешь сказать? Если нет, то попридержи язык, или я буду воспринимать это как лишнее доказательство, что ты еще слишком мал, чтобы быть разумным и послушным. А если ты не разумный и не послушный, то я не смогу позволить тебе отправиться вместе со мной и Бьор-ном на розыски разбойников, которые нападают на крепостных. А ведь я собирался доверить тебе нести мой щит!

Глаза мальчика округлились, рот приоткрылся. Усилием воли Адам проглотил остававшиеся у него возражения. Отправиться с Иэном было слишком чудесным подарком, чтобы выпрашивать еще что-нибудь. Кроме того, ничто не помешает ему вернуться к вопросу о турнирах после охоты за разбойниками. Адам был убежден, что если достаточно часто просить о чем-то, то обязательно это получишь. Между просьбой и получением вполне можно заработать шлепок, и не один, но если эта вещь не стоит одного-двух шлепков, то и нечего выпрашивать ее. Он последовал за Иэном вокруг стола и принялся втискиваться между матерью и своим кумиром.

— Сядь слева от матери, Адам, — приказал Иэн.

— Но, Иэн, я хочу сидеть рядом с тобой. Я хочу узнать…

— Джентльмены не сидят рядом, когда присутствуют дамы, — упрекнул его Иэн, — и не разговаривают о вещах, которые не интересны остальным гостям.

На лице Адама настолько явственно отразился ужас, что Элинор пришлось прикусить губу, а рот Иэна против воли начал растягиваться. Мальчик нахмурился.

— Теперь, когда ты мой опекун, ты не такой интересный, как раньше, когда просто был моим другом, — пожаловался он.

— Это правда, потому что теперь мой долг следить, чтобы ты превратился в мужчину, достойного своего происхождения и положения. А исполнение долга гораздо важнее всего остального, даже удовольствия сидеть рядом с тобой или радости доставить тебе удовольствие.

Задумавшись над этой довольно сложной фразой, Адам сел на место, которое ему указали. Иэн тем временем перешагнул через лавку и сел между Элинор и Джоанной. Ожидавшие оруженосцы подошли с двух сторон к столу, чтобы наполнить вином кружки. Наблюдавший за их действиями Иэн увидел, что рука Джеффри так сильно дрожит, что вино немного пролилось.

Элинор вежливо заметила, что она велела подать сыр и холодный паштет, поскольку «мужчины» отправляются в поход. Иэн сухо поблагодарил ее. Затем она повернулась к Адаму, а Иэн — к Джоанне. Он услышал, как Элинор прошептала сыну, что было бы вежливо с его стороны предложить ей немного паштета и сыра, который нарезали оруженосцы. И снова Иэна начали раздирать радость и боль: удовольствие оказаться внутри этой семьи, осознавать себя неотъемлемой частью ее, чего ему прежде было не дано, и столь же сильный страх, что он присвоил себе то, что не должно принадлежать ему.

— Могу я подать вам сыр, леди Джоанна? К нему повернулись серые, подозрительно влажные глаза.