19.

Если бы Элинор видела лицо Иэна, когда он вышел из дома, несколько большего по размерам и более элегантного, чем их собственный, горести ее бы значительно поубавились. Он не был похож на человека, покидавшего с нежностью и грустью любовь всей своей жизни. К радости и удовлетворенности на его лице была примешана растерянность. ДаМа, которой он нанес визит и с которой его связывали действительно давние и приятные отношения, хоть встречались они весьма редко, заговорила достаточно откровенно, когда шею ее украсило великолепное и очень дорогое ожерелье, подаренное Иэном.

Иэну не приходилось сомневаться в ее словах. Сэр де Квинси, закадычный друг ФицУолтера, был одним из ее постоянных клиентов, а она обладала непревзойденной способностью извлекать информацию из мужчин. Иэн покраснел, вспоминая, что он сам разбалтывал ей время от времени. То, что она рассказала ему, однако, смутило его совершенно.

По всей видимости, существовали два совершенно независимых заговора против него. Один из них, тот самый, на который леди Мэри так любезно раскрыла ему глаза, можно было достаточно легко отнести на совесть короля, поскольку он явно нес печать его образа мыслей, хотя никогда не привел бы напрямую к Джону. Да и в любом случае, доказательства против Джона — это было последнее, что интересовало Иэна.

Этот заговор — аккуратная и убийственная комбинация открытого нападения посвященных в это дело врагов со стороны противника и предательства двух-трех рыцарей, записавшихся под его собственным флагом, — мог бы сработать идеально, если бы не было второго заговора. Иэн отчаянно шарил по закоулкам своей памяти в поисках кого-то, кого он мог когда-то обидеть или оскорбить, и кто мог бы желать его смерти, и кто в придачу еще так глуп, чтобы подготовить такой безнадежный план.

Впрочем, это не имело значения. Второй заговор не мог сработать, когда уже был раскрыт, а нераскрытым он не мог остаться по самой своей природе. Когда золото щедро сыплется на бедных странствующих рыцарей еще до того, как они выполнили свою задачу, их языки быстро развязываются за винными кубками и в домах терпимости.

Именно настороженность от подобной болтовни заставила Вески и Лестера прийти на помощь Иэиу, именно ее разоблачил ФицУолтер. Это был умный ход, подумал Иэн.

ФицУолтеру выгодно, чтобы в атмосфере турнира не витал душок предательства, но, если уж эта вонь распространилась, он мог надеяться извлечь из нее выгоду, направив внимание Иэна на ожидаемое нападение противника.

К тому времени, как Иэн добрался до ристалища, все его хорошее настроение пропало — Иэн мучился вопросом: сообщать или нет то, что он знает, остальным. Если он расскажет, то очернит имя короля, что достаточно рискованно;

если же промолчит, то подвергнет опасности людей, которые пытаются помочь ему.

Иэн с минуту непонимающе смотрел на турнирный шлем, который ему протягивал Оуэн. Затем он отшвырнул его в сторону.

— Не то! — рявкнул он. — Это будет битва. Мне нужно будет дышать. — И затем гневно добавил: — Только не говори мне, ради Бога, что ты забыл мой боевой шлем.

Никто ничего и не собирался ему говорить, когда он был в таком настроении. Оуэн засуетился, делая вид, что ищет, в то время как Джеффри уже выскочил из палатки и, взлетев на коня, бросился домой исправлять ошибку. Оруженосцам Иэна очень повезло, что именно в этот момент подъехали сэр Генри и сэр Уолтер. Не будь Иэн в такой злобе на Оуэна и Джеффри и все еще в нерешительности насчет своих дальнейших действий, он, возможно, заметил бы, с какой чрезмерной сердечностью с ним поздоровались его соратники.

Он ответил довольно вежливо, но лицо его было чернее тучи. Мужчины переглянулись. Они достаточно вовремя заехали к Иэну домой, чтобы сопровождать его на ристалище, но обнаружили, что он уже уехал. Это предоставило им сомнительное удовольствие сопровождать Элинор, которая была в таком настроении, что они обрадовались от всего сердца, когда наконец избавились от ее общества.

— Э-э-э… хороший день сегодня, — предпринял слабую попытку улучшить настроение Иэна сэр Генри.

— Погода держится замечательная, — несколько беспокойно согласился сэр Уолтер.

Иэн взглянул на одного, на второго и наконец принял решение.

— Погода — это, возможно, единственное, что улыбается нам сегодня, — заметил он. — Как вы могли понять по вчерашним событиям, некоторые люди считают, что я обошелся с ними нехорошо. Короче говоря, до моих ушей дошло, что большая группа противника выстраивается персонально против меня.

К удивлению Иэна, на лицах вассалов Элинор отразилось заметное облегчение, которое они тут же попытались скрыть. Иэн мог только догадываться, что те тоже слышали что-то и по какой-то причине не хотели говорить об этом. Тогда он понял, что нет нужды предостерегать Вески и Лес-тера. Очевидно, они тоже уже знали о той части заговора, которая несла опасность для них. Об измене на его собственной стороне Иэн говорить не осмеливался. Может быть, Лестеру и стоило сказать, но Вески со своими товарищами начнет активно искать доказательства вовлеченности в это дело Джона — и делать это они будут в мятежных целях.

Иэн вышел из палатки и прислушался к грубым проклятиям конюхов, которые седлали одного из серых жеребцов и явно испытывали проблемы. Какая жалость, что седло нельзя надеть вместе с всадником. Какая жалость также, что нельзя втолковать лошади разницу между пустым седлом, когда всадник еще не садился или спешился добровольно, и пустым седлом, когда всадник упал, раненый или убитый.

Другие тоже услышали жалобы конюхов, и все столпились вокруг, наблюдая. Никто из зрителей не пытался успокоить коня, который даже после того, как седло было надето и в него поднялся Иэн, продолжал брыкаться и стучать копытами еще несколько минут. К тому времени — и к счастью для всех заинтересованных лиц — Джеффри смог наконец протянуть, затаив дыхание, своему господину боевой шлем. Начались прения о преимуществах и недостатках шлема открытого типа и о достоинствах столь прекрасно обученных лошадей. Воины выезжали на битву в самом лучшем настроении.

Вид ристалища, где уже собралась большая часть участников, еще более воодушевлял. Солнце сверкало бликами на шлемах и покрывающих руки кольчугах, зажигало шишечки на щитах, отблескивало металлом в лошадиной сбруе. Яркие туники поверх доспехов и пестро раскрашенные щиты сияли в ярком утреннем свете. Единственно унылое зрелище представляла сама земля с пожухлой, втоптанной в пыль во время вчерашних потех травой. Пыль, поднятая копытами лошадей, скоро во многом скроет от глаз судей и зрителей происходящее на поле.

Когда эта мысль пришла ему в голову, Иэн угрюмо усмехнулся. Много ли могут сделать судьи даже при самом горячем желании помочь ему и даже если заметят, что происходит неладное?! Их полномочия были ограничены выявлением нарушений правил, виновные в которых лишались выкупа за лошадь и доспехи. Поскольку мертвецы и так не платят выкупа, наказание было не столь уж велико. Правда, теоретически судьи могут остановить состязание, если увидят какие-то серьезные нарушения. Это опять рассмешило Иэна. Остановить турнир — это не то что развести за уши двух дерущихся мальчишек. Для этого требуется время, за которое его успеют прикончить три раза.

— Я вижу, милорд, вы в хорошем расположении духа. Иэн повернул голову и посмотрел на ФицУолтера.

— Разумеется, — ласково ответил он. — Роль боевого командира на турнире особенно приятна тем, что ответственность заканчивается, когда стороны выстроены на исходных позициях. На войне командир должен постоянно помнить о безопасности и перемещениях своих людей, знаете ли — да знаете ли вы?

Лицо ФицУолтера побагровело. За него лично король дал выкуп, но многие из его людей, бывших в Водрее, продолжали томиться во французских застенках. Замечание Иэна было открытым оскорблением, и он нанес его совершенно сознательно, чтобы посмотреть, как далеко этот человек зашел.

Да, он явно прошел весь путь бесчестья — лишь губы ФицУолтера скривились в гримасе, которая означала улыбку. Спотыкаясь на словах, он ответил:

— Вы очень веселы, милорд, очень веселы и немножко возбуждены, я полагаю. Слишком возбуждены, чтобы взвешивать значение своих слов. Забудем это. Ввиду того, что я говорил вам два дня назад, я хотел бы Просить вашего позволения сражаться поблизости от вас.

— Вы очень любезны, — ледяным тоном произнес Иэн. — Знаете, я начинаю думать, что угроза, о которой вы слышали, была чьей-то шуткой. Так много людей осведомлены о ней — Лестер, Вески и многие другие, и все они просятся быть за моей спиной. Наверняка, если бы на меня готовилось покушение, следовало бы приложить больше усилий, чтобы удержать это в тайне. Однако, если вы сможете найти себе местечко в толпе остальных моих доброжелателей, милости просим.

Иэн с некоторым удовольствием наблюдал, как отразились на лице ФицУолтера его слова. Вполне возможно, что ему удалось одной репликой выбить почву из-под ног у заговорщиков. Кроме того, он удовлетворенно отметил, что ФицУолтера приняли не слишком любезно. Когда он попытался найти подходящую брешь, сэр Генри и сэр Уолтер подогнали своих лошадей поближе к Иэну. Люди Лестера тоже подтянулись, и сам граф приблизился на несколько шагов, словно собираясь заговорить с Иэном, но ничего не сказал Фиц-Уолтер переместился левее и нашел место позади людей Вески.

Хоть и мягкая зима, подумал Иэн, поглядывая на солнце, неподвижно сидеть без плаща холодновато. Он чувствовал, как напрягаются его усталые мышцы, с растущим раздражением наблюдал, как Пемброка и Солсбери вовлекли в очередную дискуссию. Иэн взглянул на цвета рыцаря, который, по всей видимости, поднял какой-то вопрос. Черт побери, это же тот самый юный шалопай Роберт де Реми! О чем он просил? Решение было принято явно негативное, с какой-то снисходительностью. Молодой человек поблагодарил за оказанную милость, затем развернул коня и во весь опор поскакал в сторону Иэна, перед которым резко остановился.

— Милорд, — сказал он, — я разговаривал с герольдами, но мне не позволили сменить команду. Я пытался увидеть вас вчера вечером, но ваша супруга велела передать мне, что вы были заняты…

— Вежливая отговорка. Я лежал в постели и стонал от синяков, некоторыми из них я обязан тебе. Ну давай быстренько, я уже замерз, чего ты хочешь от меня?

— Просто сказать вам, что мне очень жаль сражаться против вас, милорд, и что я надеюсь, вы не будете винить меня и… Я очень беспокоюсь насчет своей службы у вас…

— Роберт, — с раздражением перебил его Иэи, — ты говоришь так, словно тебе не двадцать один, а только один год. Как я могу винить тебя за то, на какой стороне ты сражаешься на турнире? Это же не бой между врагами.

Лицо юноши было частично скрыто под шлемом, но Иэну показалось, что выражение его изменилось. Вероятно, его обеспокоили эти слова. Однако Иэну оставалось только игнорировать смущение юноши.

— Просто старайся сражаться со мной во всю силу, на какую ты способен. Это только поднимет тебя в моих глазах. И, ради Бога, а также ради меня не приходи ко мне домой сегодня вечером. Подожди хотя бы до завтра. Мое предложение о службе остается в силе. А теперь давай начинать потеху, пока я совсем не окоченел в седле. И еще, Роберт, — сказал он смягчившимся тоном, — побереги себя. Ты мне нужен живым и здоровым.

— Вы тоже, милорд. Берегите… — Он запнулся, а затем наклонился поближе. — Берегите особенно свою спину, — прошептал он.

Странно, подумал Иэн, очень странно. Откуда мальчишка может знать что-то о втором заговоре? В этот момент раздался рев трубы, и Иэн отбросил все мысли, не относящиеся непосредственно к сражению. Воины выставили вперед щиты и обнажили мечи. Многие снимали нервное напряжение громкими бессмысленными шутками и замечаниями. В центр поля вышел герольд и зачитал официальное открытие турнира.

—…почтенный лорд Вильям, граф Арундельский, и, за короля, почтенный лорд Иэн, барон де Випон, выбрали…

Глаза Иэна тревожно заметались по трибуне, и щемящее беспокойство охватило его. Он ни разу не вспомнил об Элинор с тех пор, как вышел из дома. Как он хотел бы, чтобы она не сидела рядом с королем! Как хорошо, что Солсбери сказал, что леди Эла позаботится об Элинор. Иэн не был уверен, что даже Дева Мария, Царица Небесная, сумеет сдержать язык Элинор, если она увидит его падение.

Мысли Элинор текли в том же русле, что и мысли ее мужа. Давно она уже так не волновалась за собственный язык. В те времена, когда королем был Ричард, Элинор проводила много времени при дворе и многому научилась в дополнение к тем урокам, которые ей преподала старая королева. С людьми, которым она доверяла, Элинор еще могла, не подумав, обронить горячие слова, но в целом стала намного осторожнее. Теперь она боялась себя, так как ее гнев на Иэ-на вполне мог вылиться на любого, кто окажется рядом.

Столбняк, который охватил Элинор, когда Иэн так грубо оставил ее, сменился затем ливнем горьких слез. После брачной ночи она ни разу не вспомнила о своей сопернице, которая когда-то, по ее мнению, владела сердцем Иэна. Не было ни малейшего намека на то, что любовь мужа к ней была отражением другого образа. Он даже почти никогда не закрывал глаза во время любовных игр. Одна женщина, ненавидевшая своего мужа, рассказывала Элинор, что именно так она терпит ласки супруга — закрывает глаза и представляет себе другого мужчину. В то время это не произвело на нее особого впечатления — Элинор сама закрывала глаза, но не для того чтобы представлять себе другого мужчину, а чтобы полностью окунуться в того, которым обладала.

Когда ей удалось высушить слезы, она вернулась в мыслях в их медовый месяц, выискивая в каждом вспоминавшемся поступке и слове какие-то признаки и предзнаменования.

Ничто не выдавало, однако, его двуличия. «И я, как дура последняя, трачу время на эти глупости!»— сказала себе Элинор. Собственные слова Иэна подтверждали его удовлетворенность своей женой. «Чуть не забыл», — прошептал он. Что это за любовь, о которой можно «чуть не забыть»? Элинор не «забывала» Саймона. Она не думала о нем все время, так же как, если уж на то пошло, не думала все время и об Иэне. Но Саймон всегда был с ней — как и Иэн всегда был с ней.

Никогда, ни на какую долю правды она не смогла бы сказать, что она «чуть не забыла» о ком-то из них. Было безумием ревновать к женщине, к любви, о которых можно было «чуть не забыть». Но, что бы она ни думала, какие бы аргументы ни приводила сама себе, боль оставалась. То, что он оказался способен уйти вот так, не поцеловав ее, даже не оглянувшись, чтобы попрощаться с какой-то другой женщиной, было просто невыносимо.

Хандра Элинор обрушилась на служанок, которых она отшлепала ни за что ни про что, и на кастелянов, которые возносили глаза к небу и благодарили Бога за то, что не они ее мужья и что путь к ристалищу недолог. Пострадала бы наверняка и леди Эла, но она была слишком умна, чтобы дать своей страстной соседке хоть малейший повод для возмущения, и сильное, инстинктивное чувство самосохранения — даже более сильное, чем ярость, — заставило Элинор крепко стиснуть зубы и только трясти головой в ответ на каждое замечание, которое король адресовал ей. Пусть он считает ее испуганной, пусть он получит удовольствие. Если Иэн выберется живым из этой каши, она посмеется напоследок над этой гноящейся раной короля — и над Иэном тоже.

Трубный глас отвлек ее внимание… Если только Иэн останется жив… если… если… Леденящий страх боролся в ней с кипящим гневом. Элинор сидела неподвижно, как статуя, уставясь невидящими глазами на герольда, который речитативом изливал старые, всем известные фразы:

—…во имя Господа, к бою!

Вновь взревели трубы, и шеренги воинов двинулись навстречу друг другу; яркие щиты и туники придавали этому впечатление двух внезапно пришедших в движение цветочных клумб. Участники противоборствующих партий выкрикивали добродушные вызовы друг другу. Даже в центре, вокруг Иэна, первые минуты прошли неторопливо и непринужденно. Иэн и Арундель вновь сошлись друг с другом в своего рода дуэли, впрочем, скорее формальной. Удары наносились достаточно крепкие, но нацеливались туда, где легко могли быть отражены щитом или мечом противника.

Для Иэна эта разминка оказалась как нельзя кстати. Измученные мышцы, которыми всю ночь так преданно занималась Элинор и ее служанки, потеряли гибкость. Ударам, которые он наносил, недоставало привычной легкости, они причиняли боль и были слишком напряженными, что не предвещало ничего хорошего. Словно поняв, в чем дело, Арундель продержал Иэна дольше обычного, понемногу наращивая давление, увеличивая темп и силу ударов, вынуждая Иэна вытягиваться и наклоняться в защите и контратаках. Поначалу Иэн едва ли осознавал, что Арундель помогает ему, целиком поглощенный стремлением предотвратить боль.

Разогревшись, Иэн оценил заботу своего оппонента: турнир — не шахматная партия, и пленение «короля» противником не означало конца игры или победы противной стороны. Иэн понимал, конечно, что будут предприниматься совершенно честные, не связанные с каким-либо заговором усилия одолеть его, поскольку его конь и доспехи ценились выше, чем рядового участника. Предполагалось, что человек, избранный главным среди участников, должен быть самым сильным и опытным бойцом, и по логике вознаграждение за него тоже должно стать наивысшим.

Иэн усмехнулся этой мысли. Было бы очень забавно, если бы его сбросил с лошади и пленил какой-нибудь невинный рубака с достаточно крепкими руками, и так расстроил бы, ни о чем не подозревая, замыслы короля и заслужил вражду высочайшей особы.

То, что он мог бы всерьез позволить случиться такому или даже подстроить столь простое решение проблемы, Иэну даже не приходило в голову. Он подсознательно был неспособен вдруг прекратить оборону в пылу битвы. Он мог удерживать себя от борьбы в полную силу — как он это сделал к концу дуэли с Арунделем и как он это делал во всех тренировочных боях со своими оруженосцами, — но он не знал, как можно имитировать защиту. К тому же такие действия отдавали трусостью. Каким бы разумным и логичным это ни казалось, как бы ни маловероятно было то, что об этом узнает кто-то, кроме него самого, он не мог поступить так, не мог даже подумать об этом иначе как в виде шутки. Он будет знать. Он падет в своих собственных глазах. Он начнет опускаться в нравственную пропасть, которая когда-то поглотила его «незабвенного» отца.

К тому же Иэн любил бой. Когда разминка разогрела его задубевшие мускулы, наслаждение битвой затмило все остальные мысли и чувства. Поле боя предстало перед зрителями в виде пар сражающихся рыцарей, выдвигавшихся и отступавших за первоначально строгие и плотные ряды.

Племянник Пемброка, сэр Джон Маршал, переместился вправо, чтобы скрестить мечи с Арунделем, а самому Иэну бросил вызов граф Венневаль. Ему никогда не приходилось прежде сталкиваться с этим вельможей, хотя он знал его как близкого друга Джона и Солсбери.

Иэн считал его порядочным человеком, хоть и не слишком умным. Тем не менее расслабляться было нельзя. Глупость не обязательно влечет за собой неумелость рук. Взять хотя бы того же тупоголового Арунделя. Он был великолепным воином, с какой стороны ни глянь.

Иэн вскоре обнаружил, однако, что этот парадокс на Венневаля не распространялся. Он оказался такой же посредственностью во владении оружием, как и во всем остальном. Иэн предпринял отвлекающий маневр щитом и, когда Венневаль раскрылся, чтобы получше нанести удар, взмахнул мечом снизу, чтобы выбить оружие из его руки. В последний момент, однако, Иэн вспомнил, что Венневаль когда-то добивался руки Элинор. Заполучив этот самый великолепный из трофеев, Иэн решил пренебречь выкупом Венневаля. Пусть он достанется одному из рыцарей победнее, для кого эти деньги значили что-то.

Он стукнул Венневаля по пальцам и запястью — не очень ласково, но и не настолько сильно, чтобы ранить его или выбить оружие — и затем, развернув меч, кольнул им в открывшиеся справа ребра. Больше не прикасаясь к Венневалю, он приподнял меч в виде приветствия и, ударив коня коленом, резко повернул влево. Если бы Венневаль захотел продолжить бой, он мог последовать за ним; то, что он не сделал этого, означало, что он признал себя побежденным.

Иэн пробежался глазами по немедленно выставившимся навстречу ему щитам, разыскивая по гербам кого-нибудь, с кем ему интересно было бы помериться силой. Сэр Уолтер, который находился слева от него, теперь переместился за его спину, а сэр Генри давно уже ринулся вправо мимо Венневаля и сражался далеко впереди, рыча, как разъяренный бык.

Да, Элинор хорошо знала своих людей. Где находится Лестер, Иэн не имел понятия, но у Лестера всегда трезвая голова. Еще левее Роберт де Рос сражался сразу с двумя рыцарями из свиты графа Вареннского. Иэн пришпорил своего серого коня в ту сторону и бросил клич.