С той же живостью, с какой она подскочила к нему в тот момент, Адам вспомнил игру чувств, выражающихся на лице Джиллиан, пока она говорила. Сначала глаза ее загорелись и щеки заалели. Потом она вновь побледнела, и на лице отразился испуг. Сразу же вслед за этим кровь опять прихлынула к ее лицу, и она зарделась так сильно, что стала похожа на темную розу. В этот момент Джиллиан пробормотала что-то насчет того, как она довольна, извинилась и убежала. Адам снова повернул в руке кубок и наклонил его, чтобы свет упал на поверхность.

Снова задумавшись над тем, что могла бы значить подобная реакция Джиллиан, Адам вернулся в воспоминаниях к тому дню, когда они прибыли сюда и обсуждали, правдиво ли ее уверение, что она была выдана замуж насильно и ненавидела своего мужа. Адаму очень не хотелось думать об этом, но все было взаимосвязано. Он вспомнил, как возражал тогда:

– Нам нужно знать только, действительно ли Людовик окажет помощь, которую просит де Серей, или даже приедет сам, если она говорит правду, что новый хозяин уехал именно за этим.

– Куда же еще он мог поехать? – спросил Джеффри.

– К вассалам Невилля, – тут же ответил Иэн.

Джеффри наморщил лоб в смущении от своей недогадливости, и Адам кивнул, хотя чувствовал себя нехорошо. Если Осберт уехал собирать людей Невилля, чтобы защитить или отнять назад Тарринг, Джиллиан могла сказать, что он уехал к Людовику, чтобы усыпить бдительность. Ведь местные вассалы и кастеляны могли отреагировать гораздо раньше, чем Людовик. Предупреждая их о будущей угрозе, она могла заставить их расслабиться сегодня. Преодолевая свое нежелание плохо отзываться о Джиллиан, Адам высказал эти мысли вслух.

– Очень может быть, – согласился Иэн. – Но неужели девчонка способна разобраться в таких вещах?

– Мы не можем судить об этом, не дождавшись результата, – заметил Джеффри. – Если через неделю или две появятся люди Невилля, тогда мы узнаем.

– Мы узнаем, что де Серей отправился за ними. Но докажет ли это что-нибудь? – не удержался от вопроса Адам.

Наступила короткая пауза.

– С женщиной вообще ничто ничего не доказывает, – наконец ответил Джеффри, – но отчасти это связано с тем, что мужчина верит в то, во что ему хочется верить, несмотря ни на какие факты.

Адам раздраженно выругался, осушил кубок в три глотка и, жестом предложив Олберику располагаться поудобнее, отправился спать. Он не считал, что обманывал себя, игнорируя факты, но и уверенности в нем не было. Ничего не оставалось, как напрямую расспросить Джиллиан. Кто знает, не удастся ли ему испугать или смутить ее, заставив откровенно изложить свои истинные намерения.

Адам неспешно разделся. Он отказался от услуг Джиллиан или ее служанок, хотя взгляды некоторых из них обещали ему услуги настолько полные, какие только мог пожелать любой мужчина. Джиллиан не останется в неведении, если одна из ее женщин окажется в его постели, и эта мысль ужаснула его. А то, что она будет ждать своей очереди, только осложнит его взаимоотношения с ней. Фактически после отъезда Иэна и Джеффри Адам в течение пяти минувших дней старался избегать ее общества, насколько это было возможно.

Досадуя на самого себя, Адам швырнул башмак, оказавшийся в его руке, в стену с такой силой, что он рикошетом отскочил и ударил хозяина. Реакция Джиллиан на его поведение была еще одной загадкой, которая мучила его. Поначалу казалось, что она сама старалась избегать его, как и он ее. Когда они все-таки встречались, она отчаянно краснела и молча спешила прочь; когда их общения требовали правила приличия – например, за едой, она оставалась бледной и молчаливой, грустной, совсем не похожей на ту женщину, которая так цвела в обществе Иэна и Джеффри. Два дня они обедали вместе в абсолютной тишине. Сегодня же Джиллиан сошла к обеду вся красная. Она завела беседу, которая казалась достаточно невинной, по преимуществу касаясь семьи Адама, но в конце дошла до вопроса о его присяге королю Генриху.

Тогда это показалось Адаму совершенно естественным. Он разъяснил ей политическую ситуацию, с растущим энтузиазмом отзываясь о вечном мире между баронами и королем, гарантированным Хартией вольностей. Джиллиан слушала в некотором замешательстве, спрашивая, не лучше ли иметь сильного короля, который защищал бы вассалов, чем мальчика, связанного правилами, которые могут и не сгодиться на каждый случай. Адам пояснил ей, что такое ничем не ограниченная власть и к чему она ведет, на что Джиллиан возразила рассуждением о хаосе и его последствиях. Она не пользовалась никакими специальными словечками; более того, когда Адам употреблял их, она останавливала его и просила объяснить, что они означают, что придавало их спору прелесть детской невинности и все глубже и глубже увлекало Адама в беседу.

Сомнения пришли к Адаму совершенно внезапно, когда он поймал себя описывающим уже не абстрактные теории, а факты и цифры: количество воинов, время перехода, необходимые запасы. Он оборвал себя на полуслове и уставился на Джиллиан, ошеломленный как ее красотой, так я ужасным подозрением, что он разболтал сведения, которые следовало бы держать при себе. В то же мгновение он сделал еще одно открытие: Джиллиан была одета наряднее обычного и выглядела просто ослепительно. Под его пристальным взглядом Джиллиан виновато опустила глаза и жарко зарделась. Адам тоже отвел взгляд. Он должен был бы разозлиться – на себя самого, которого так провели, и на Джиллиан за ее хитрость. Вместо этого он почувствовал совершенно необъяснимую гордость за ее ум, с трудом подавляя в себе желание обнять ее и поцеловать.

Наступила короткая неловкая пауза, закончившаяся тем, что Джиллиан, все еще покрасневшая, извинилась, с трудом выговаривая слова, и ушла. Адам остался за столом. Когда он смог размышлять более трезво, он еще раз прокрутил в голове их разговор и с некоторым облегчением решил, что не рассказал ничего особенно секретного. С другой стороны, однако, он со скорбной отчетливостью понимал, что просто по случайности не успел рассказать всего.

Женщина околдовала его, а это, подозревал Адам, случайностью не было. Она ловко приучила его к своей холодности и сдержанности, которую навязала его пылкой и живой натуре. Потом она оделась – не шикарно, что было бы слишком заметно и подозрительно, но с таким изяществом и вкусом, чтобы запорошить ему глаза, и одарила его таким теплом и повышенным вниманием, к какому он был привычен и по которому очень соскучился. Она наверняка ожидала, что он так воспылает желанием воспользоваться происшедшей переменой в ее поведении, что разговорится на любую тему, к которой она подведет его, не задумываясь над тем, что говорит. И она оказалась совершенно права! Только по милости Господа и всех святых он не рассказал ей всего, что знал.

Адам с той же силой швырнул в стену и второй башмак. Довольно уловок, пора дать понять Джиллиан, что они подозревают, будто она вовсе не такая уж простая и подневольная женщина. Притворство привело только к тому, что у нее освободились руки, чтобы расставлять ловушки, в одну из которых он и попался, как несмышленое дитя. Ужасная правда, размышлял Адам, слишком поглощенный мыслями, чтобы нырнуть в постель, хотя дрожал от холода, состояла в том, что даже теперь, получив урок, он не доверял себе, не был уверен, что не попадется и в следующую ее западню. Простейшим выходом было бы допросить ее и заявить напрямик, что он знает ее враждебные замыслы.

Пока Адам тихо лежал в кровати, застывший в своей холодной решимости, мучительно ожидая забвения во сне, Джиллиан ворочалась с боку на бок в горячей беспокойной нерешительности. Она знала, что ее желания неприличны и грешны. Если она поддастся им, ей уготована дорога в ад. Ей казалось совершенно непонятным, почему она должна соблюдать верность супружеской клятве, которую дала, находясь без сознания; с другой стороны, не дело простого смертного подвергать сомнению божественную волю. Раз брак заключен, было бы грехом предать его душой или телом.

Проблема заключалась, однако, в том, что она не могла удержать свою душу от грехопадения. Ее тянуло к Адаму с того самого мгновения, когда она услышала его голос. И изо дня в день, чем дольше они оставались вместе, тем сильнее становилось ее желание. Если она уже погрязла в грехе и проклята, есть ли смысл терзать тело? Может ли случиться что-то еще худшее, если она уступит? Джиллиан знала ответ на это. Наказание за дурные мысли не шло ни в какое сравнение с наказанием за дурные поступки.

К сожалению, понимание этого нисколько не приблизило Джиллиан к решению, которое ей следовало принять, – отвергнуть Адама. Ну, будет более суровое наказание, а потом она получит отпущение грехов. Таким образом, больший грех или меньший – разница невелика. Джиллиан вздохнула и повернулась на другой бок. Так почему же она не уступила, когда вдруг слова застряли в горле Адама, и он в упор посмотрел на нее с сомнением и желанием? Почему она убежала? Джиллиан вздохнула снова. Вовсе не стыдливость прогнала ее прочь. В желании Адама мелькнула какая-то тень – вот что. Вздохи Джиллиан сменились тихими рыданиями. Если бы она уступила, он принял бы ее за шлюху.

Вот почему она сопротивляется. Джиллиан не боялась ада. Она так долго жила в аду, что маленькое счастье казалось ей справедливым вознаграждением за все ее страдания. Что она не могла решить с самого начала, так это то, будет ли какое-нибудь счастье в том, что она уступит Адаму. Еще неизвестно, что окажется хуже – сопротивляться Адаму или переживать его презрение, после того как он снизойдет попользоваться ею.

Джиллиан не сразу столкнулась с этой проблемой. Ее страх быть изнасилованной незваными гостями исчез почти одновременно со страхом быть убитой. Еще в тот же день, когда Тарринг был захвачен, Джиллиан поняла, что эти захватчики гораздо порядочнее, чем были когда-либо ее так называемые покровители. Она видела также, что Адаму она нравилась, но лорд Иэн и лорд Джеффри относились к ней иначе. Для одного она была ребенком, для другого – врагом, а если не врагом, то кем-то, нуждающемся в пристальном наблюдении. В тот же день за обедом она узнала, кроме всего прочего, что лорд Иэн и лорд Джеффри были так привязаны любовью к своим женам, что ни на кого больше не поглядывали.

Через несколько минут Джиллиан нашла успокоение, переключившись мыслями на то, что рассказал ей Адам о своей матери и сестре. Она и не подозревала, что могут быть такие женщины и что мужчины могут принимать их такими. Однако было очевидно, что Адам любил и уважал их; фактически – Джиллиан поняла это, хотя Адам не произнес этого напрямую, – он смотрел на женщин иного склада с добродушным презрением. Они ему казались подобными собакам и лошадям, которых нужно использовать и лелеять, как они того заслуживают, даже ценными в некотором смысле, но не существами мыслящими и чувствующими. Она поняла также, что восхищение, читавшееся в глазах Адама, отчасти относилось к тому, что то, как она сдала Тарринг, обеспечив безопасность не только слуг, но даже отряда наемников, он ошибочно посчитал доказательством ее ума и мужества.

Хотя ей поначалу было трудно в это поверить, теперь Джиллиан убедилась, что дело обстояло именно так. Ее спор с Адамом о долге короля перед своими баронами и баронов перед королем доказывал это. Саэр вбил бы ей обратно в рот ее первые же слова. Женщине не подобало, по мнению Саэра, даже слушать такие разговоры, а уж осмелиться высказать свое суждение, пусть и соглашаясь, значило нарываться на побои. Адам, напротив, воспринял ее вторжение в разговор как похвальный знак интереса, и, когда, осмелев, она рискнула не согласиться с чем-то, ей не велели придержать язык. Без тени раздражения Адам просто попытался убедить ее в правоте своей точки зрения.

Это была напрасная трата времени. Джиллиан поверила бы даже, что свиньи летают или что снег горячий, если бы это утверждал Адам. Однако она обладала достаточной проницательностью, чтобы сообразить, что Адам вовсе не хочет этого. Он хотел, чтобы она понимала, что он говорит, спрашивала, если не поняла, и высказывала возражения, если они у нее есть. Только после того, как она заметила что-то насчет снабжения провизией отряда в походе, Адам запнулся и посмотрел на нее с той самой смесью сомнения и желания. Джиллиан затаила дыхание, остановив рыдания. Она опять вернулась к корню проблемы – отдаться или не отдаться.

Когда Адам сказал, что останется в Тарринге после отъезда лорда Иэна и лорда Джеффри, ее первоначальная радость уступила место недолгому страху перед тем, что он будет способен сделать, когда сдерживающая сила в лице его отца и зятя исчезнет. Почти в то же мгновение, когда страх коснулся Джиллиан, его затмил поток страстного удовольствия. Мысль оказаться в объятиях Адама была вовсе не страшной. Ее пронзил такой приступ желания, что голова ее закружилась, и тут же она покраснела от стыда за свое вожделение и убежала.

В течение нескольких последующих дней Джиллиан страдала странным раздвоением чувств. Ее тело жаждало Адама, томилось по нему, но она переживала опасение, что он окажется не идеальным. Джиллиан, наконец-то, увидела в реальной жизни мужчин, которых описывали книги, пересказываемые менестрелями, мужчин, которые разговаривали так вежливо, наклонялись к ее руке, отрезали лучшие куски мяса, чтобы предложить ей. Они просили, а не приказывали, они не набрасывались на нее, не оскорбляли, хотя у них не было никаких причин уважать ее. Ведь она была ничто, беспомощная пленница.

С одной стороны, Джиллиан боялась увидеть, как Адам упадет с этого пьедестала. Если он добьется ее, то станет не многим лучше Саэра или Осберта, человеком, только прикрывающим свою животную сущность фиговым листком сладких фальшивых слов. Боясь разочароваться в своем божестве, Джиллиан избегала его, почти не отвечая, когда он заговаривал с ней. Но прошел день, потом другой, еще один, а Адам оставался вежливым, даже когда Джиллиан чувствовала его обиду и злость, если она отказывалась разговаривать с ним. Когда же он замыкался в оскорбленном молчании и все-таки не оскорблял ее в ответ, Джиллиан приходила в ужас от того, что она натворила, потому что, если называть вещи своими именами, она хотела, чтобы Адам «изнасиловал» ее.

Она не совсем понимала, что подталкивает ее, пока не увидела за обедом выражение глаз Адама. Джиллиан много думала о нем, но не позволяла себе задуматься, почему, если она не хотела, чтобы он надругался над ней, проводила почти все свое время, спешно выкраивая новые и более красивые платья. Было неприлично и невежливо, убеждала она себя, не разговаривать с гостем. Потом она что-то такое сказала или, может быть, коснулась его руки, что возбудило его желание, и он посмотрел в ее глаза и на ее новое облегающее платье.

Джиллиан не сомневалась, что Адам находил ее привлекательной и желал ее, но в этом взгляде было нечто большее, чем просто желание. Там была испуганная догадка – Джиллиан выдала себя. Она приоделась и завела беседу, чтобы соблазнить мужчину, а вовсе не для того, чтобы развлечь гостя, и Адам понял это. Он слепо брел по дорожке, которую Джиллиан столь же слепо проложила для него, пока вдруг что-то не разбудило его. Она казалась ему милой и желанной, но соблазнение он считал грязью. Джиллиан поняла, что если она останется в комнате и продолжит соблазнять его, Адам удовлетворит похоть, но она потеряет его навсегда. Когда Адам шутливо говорил о верности лорда Иэна и лорда Джеффри своим женам, она поняла, что эти жены заслуживали такой жертвы. Она тоже была замужем. Если бы она открыто попыталась соблазнить Адама, не стала бы она в его глазах шлюхой?

Результатом их размышлений, которые шли параллельными, но далекими друг от друга путями, была возросшая неловкость, с какой Адам и Джиллиан встретились утром. Адам уже сидел, жуя хлеб и сыр, и на его лице была черная туча, когда она вошла в зал. Увидев Адама, Джиллиан сразу остановилась. Оба на мгновение застыли. Потом Адам медленно поднялся.

– Идите сюда, леди Джиллиан, – сказал он. Джиллиан охватила паника. Голос принадлежал Адаму, но интонация – Саэру. Долгий опыт научил Джиллиан, что убегать бесполезно – спрятаться было негде. Побелев, как мел, она двинулась вперед. Однако ударов не последовало. Скамья была отодвинута все с той же вежливостью и затем придвинута на место.

«Она уже знает, что я разгадал ее попытку», – подумал Адам. На мгновение решительность изменила ему. Побелевшее лицо и испуганные глаза Джиллиан тронули его сердце. Но только на мгновение. Если она действительно намеревалась поймать его в ловушку, а разоблачение могло вызвать такой страх и бледность, то она попытается сделать это еще раз, если не дать ей ясно понять, что он не станет терпеть это.

– Пора нам понять друг друга, – сказал он. – Я захватил Тарринг и намерен удерживать его. Я человек короля Генриха, и ничто не заставит меня нарушить присягу.

Джиллиан уставилась на него, ничего не понимая. Самой заветной мечтой ее сердца было то, чтобы Адам оставался в Тарринге, и она не понимала, как его присяга связана со всем этим.

– Вы понимаете меня? – прогремел он.

– Я понимаю ваши слова, милорд, – запинаясь, произнесла Джиллиан, – но не понимаю, почему вы обращаетесь с этим ко мне. Я добровольно сдала вам замок, хотя, как вы знаете, не имела на это право, так как он уже не мой. А что до вашей присяги, то, какое отношение она имеет ко мне?

Адам раздраженно сжал губы, хотя в душе не переставал восхищаться Джиллиан. Умная ведьма – ничего не отрицает, не лжет, но и ни в чем не признается.

– Какое это имеет отношение к вам? Я полагаю, вы предпочли бы видеть меня человеком Людовика, а не Генриха. Разве не вы сказали, что де Серей… – Адам не нашел в себе силы сказать «ваш муж», – уехал, чтобы привести против нас войска? Однако Людовик направился в совершенно противоположном направлении, к землям моего брата Джеффри. Вот я и думаю, не служило ли ваше предупреждение лишь средством заставить нас застрять здесь, развязав руки Людовику?

Глаза Джиллиан от удивления распахнулись.

– Я вам в точности передала то, что Осберт сказал мне, – возразила она, но голос ее был слабый. До нее дошло, что сомнение, отразившееся на лице Адама вчера, могло и не быть связано с ее добродетельностью или отсутствием таковой.

– Что он сказал вам? – рявкнул Адам. – Вы имеете в виду, полагаю, что он сказал вам для передачи нам?

– Я не знаю, – пробормотала Джиллиан, потрясенная такой возможностью, которая никогда не приходила ей в голову. – Я имею в виду, что он не говорил передать вам эти слова, но, вполне возможно, рассчитывал на это. Он знает, что я ненавижу его, я не делала из этого тайны. Он знает, что я готова на что угодно, чтобы навредить ему. Он такой хитрый, такой скользкий, что вполне мог обмануть меня, надеясь, что я повторю ложь вам.

Адаму вдруг полегчало. Это было слово «скользкий». Он мог представить женщину, которая говорит, что ненавидит любимого мужчину, чтобы содействовать его интересам, но называть любимого «скользким», по его мнению, было невозможно ни по каким мотивам. Джиллиан могла бы сказать «жестокий» или «грубый», в таких словах есть какая-то сила, но слово «скользкий» исключает какую-либо привязанность.

Лицо Джиллиан под его пристальным взглядом зарделось, а губы скривились почти в оскал, какой только может себе позволить приличная женщина.

– Мерзавец! – прошептала она скорее про себя. – Это все ложь, – она подняла глаза на Адама. – Он сказал, что вы чудовище и что вы убьете меня. Это была ложь. Он сказал, что вы беспощадно перережете всех воинов и слуг, а женщин отдадите солдатам. И это была ложь. Очень может быть, что он солгал и насчет своей поездки к Людовику. Он, должно быть, знал, что вы без причины не причините мне вреда. Он рассчитывал, что я перескажу вам его слова, и когда станет ясно, что я ввела вас в заблуждение, вы убьете меня и тем самым сделаете его, моего наследника, хозяином Тарринга.

Всеми фибрами души Адаму хотелось поверить ей. Если бы он не так жаждал этого, сомневаться в искренности слов Джиллиан было бы невозможно. Но он не доверял даже самому себе. Раз попавшись, как ему казалось, Адам был теперь слишком насторожен.

– Если это правда, – сказал он, с трудом выдавливая слова, – почему же он не убил вас сам? Вы не проведете меня во второй раз, леди Джиллиан. Если де Серей не собирался звать Людовика на помощь, куда же он отправился? И зачем? Возможно ли, что он отправился собирать людей Невилля, чтобы попытаться отвоевать Тарринг?

Джиллиан совершенно пропустила мимо ушей сарказм, звучавший в вопросе Адама. Злость отпустила ее, и на лице отразилась надежда.

– Неужели вы думаете, что он мог совершить такую глупость? – пробормотала она.

Этот вопрос привел Адама в такое же замешательство, как смутили Джиллиан его первые слова.

– Что вы имеете в виду под словом «глупость»? – отрывисто произнес он. – К кому же отправляться за помощью, как не к вассалам и кастелянам?

– Но они ненавидят Осберта, – ответила Джиллиан. – Он был груб и высокомерен с ними, когда они заезжали навестить Гилберта.

– Вот как? – подозрительно спросил Адам. – Но если они терпели это тогда, почему это стало нетерпимым для них теперь?

– Тогда был жив Саэр, – сказала Джиллиан. – Они никогда не присягали Осберту.

Однако мысли ее уже витали в другом месте. Выражение лица Адама сейчас точно повторяло вчерашнее. Она поняла, что Адам подозревал ее в политической измене, а вовсе не в супружеской. Она едва не улыбнулась от облегчения, но здравый смысл удержал ее от этого. Джиллиан было все равно, будь королем Англии хоть Великий Турок. Если бы это устраивало Адама, она нашла бы это превосходной идеей, однако чувствовала, что не стоит позволять Адаму понять, насколько ей это безразлично. Это вряд ли согласовывалось с его представлениями о «приличной» женщине. Не могла она и дать ему понять, что охотно переметнется от Людовика к Генриху, если только он захочет. А если она скажет, что всегда была предана только Генриху, он все равно не поверит…

– Люди Невилля согласились с правлением Саэра? Почему?

Голос Адама оторвал Джиллиан от ее раздумий. Она усилием воли переключила мозг на его вопросы. Первым ее порывом было закричать: «Я женщина. Как я могу знать такие вещи?». Но этот ответ лишь усилил бы презрение Адама к ней либо просто убедил бы его, что она лжет и, следовательно, лгала во всем остальном. Джиллиан напрягла мозг, собирая воедино обрывки разговоров, которые ей приходилось слышать, намеки, которыми обменивались Саэр и Осберт в ее присутствии.

– Саэр был силен, и они думали, что у него есть покровители в окружении Людовика. Я не могу быть уверенной, конечно, но мне кажется, они боялись, что у них отнимут земли, раз их господин умер, а бедный Гилберт был совершенно беспомощен.

– Значит, вы думаете, что они тверды в своей преданности Людовику? – спросил Адам.

Вопрос был задан спокойно, почти безразлично. Либо это мало интересовало Адама, либо это была еще одна проверка. Ни то, ни другое не имело значения для Джиллиан. Сэр Ричард был добр к ней. Джиллиан не хотелось говорить ничего такого, что могло бы навредить ему. Она знала только одно, в чем человека упрекнуть нельзя и что делало поступки сэра Ричарда вполне приемлемыми.

– Не думаю, что это так, – отрицательно покачала головой Джиллиан. – Я не знаю, кого они поддерживают и поддерживают ли вообще кого бы то ни было. Вассалы и кастеляны Гилберта – хорошие люди и следовали его воле.

Сказав это, Джиллиан ясно увидела и свой собственный путь. Ее отец был вассалом Джона. У нее были все основания оказаться на стороне Генриха, невзирая на то, что она совершенно не знала Англии. Не имело значения, поверит ли ей сразу Адам. Было бы, наверное, даже лучше, если бы не поверил. Это заставит его внимательнее приглядеться к ней, а чем ближе он к ней будет присматриваться, тем больше ей это будет нравиться. В конце концов, ему придется поверить, что она лояльна по отношению к его партии, поскольку, по правде говоря, она всем сердцем и душой готова была поддержать любую партию, к которой принадлежал он.

– Итак, – как хлыстом, хлестнул Адам, – вы знаете людей Невилля.

Адам был уверен, что она готовит следующую западню. Глаза ее засияли ярче, и он мог видеть, как она сдерживала улыбку.

– Разумеется, я знаю их, хотя и не всех. Четверо приезжали на мою свадьбу с Гилбертом.

– Но не на вашу свадьбу с де Серей? Зарождавшаяся улыбка и блеск в глазах померкли.

– Я не знаю, – прошептала Джиллиан. – Я уже говорила вам, что была не в себе. Кто-то взял мою руку, чтобы поставить мою метку на экземплярах договора, и, может быть… Я точно не помню, но мне кажется, что кто-то толкнул мою голову, чтобы я кивнула, когда потребовалось подтвердить согласие. О нет, я не думаю, что сэр Ричард мог быть здесь. Я говорила ему о своем страхе перед Осбертом, и он сам видел, как жесток был Осберт по отношению к бедному Гилберту. Я не могу поверить, что он способен участвовать в том, что непременно принял бы за насилие.

– Вы именно так выходили замуж? – спросил Адам сдавленным голосом.

– Я думаю, что так, – ответила Джиллиан, отчаянно сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. – Я не помню, я же сказала вам.

Это было настоящее. Сомнения сомнениями, но Адам не мог поверить, что чувства, которые Джиллиан раскрывала последние полчаса, были притворством. Она ненавидела де Серей и была очень больна в течение примерно недели после смерти ее первого мужа. Накануне Джейми, Тостиг и Олберик осторожно допросили прислугу, так что Адам уже знал некоторые факты, окружавшие смерть Невилля. Джиллиан смотрела в пол, крепко сжав ладони. Адам, не раздумывая, положил свои руки поверх ее.

– Вам больше не нужно бояться де Серей, – сказал он ласково. – Он больше никогда не появится рядом с вами – обещаю вам.

Джиллиан подняла глаза, блестевшие от выступивших слез. Губы ее задрожали. Не в силах сопротивляться влечению, Адам потянулся вперед. Губы Джиллиан раздвинулись, голова ее потянулась вверх. Затем, сообразив, что происходит, она отпрянула и отвернулась.

– Как вы можете обещать такое? – спросила она дрожащим голосом. – Сейчас-то вы здесь, но я не такая дура, чтобы не понимать, что у вас есть и другие земли, и другие обязанности… к королю Генриху, например. Рано или поздно, даже если не возникнут личные дела, король призовет вас, и вы уйдете. Возможно, вы постараетесь оставить меня в надежных руках, но пока я жена Осберта…

– Я никогда не даю пустых обещаний, – сказал Адам, но голос его был очень холоден.

– Почему вы рассердились? – воскликнула Джиллиан, слишком напуганная резкой переменой в голосе и поведении Адама, чтобы осторожничать.

– Вам должно быть ясно, какой я идиот, – рявкнул Адам, – поскольку вы уже дважды провели меня, заставив распустить язык, когда мне следовало бы помалкивать, но не думаете же вы, что я такой уж дурак, чтобы не понимать, что попался в хитрую западню? Не спешите радоваться. Вы не получите того, на что рассчитывали. Вы не свяжете меня обещанием, которое вырвали, чтобы заставить меня нарушить клятву.

Джиллиан смотрела на него в испуганном изумлении.

– Я никогда и не думала об этом, – запротестовала она, когда поняла, в чем ее обвиняет Адам. – Это вы утверждаете, что я на стороне Людовика. Вы ведь даже не спрашивали меня. Людовик для меня – ничто. Я не клялась ему ни в чем. Я ему ничем не обязана.

– Саэр де Серей был его человеком.

– Саэр убил моего отца, и я была отдана ему под опеку. Вы полагаете, у меня есть какие-то причины любить Саэра? – выпалила Джиллиан, поддавшись сильнейшему за многие годы приступу гнева. – Он не выдавал меня замуж, чтобы выдоить досуха земли моего отца. Потом он привез меня сюда и выдал за безумного калеку, – гнев ее отступил, и глаза снова наполнились слезами. – Бедный Гилберт! Он, во всяком случае, был ласков со мной, – слезы не покатились. Приступ ярости высушил их. – Но Саэр не знал об этом. Он не огорчился бы, если бы Гилберт оказался буйным сумасшедшим, сдирающим мне мясо с костей. Что я должна была чувствовать к Саэру, кроме радости от его смерти? Как, я должна относиться к его клятвам и долгу?

Адам неотрывно смотрел на нее. Жар гнева раскалил ее, темные глаза светились красным светом, и у Адама было ощущение, что, если он коснется ее пальцами, то обожжется. Он много раз видел разъяренных женщин, его мать быстро приходила в буйство, но гнев Джиллиан был другим. Это не вспышка из искры, как загорается сухой хворост, который быстро выгорает. Это было похоже на огонь в камине, сильный и яркий, который почти невозможно погасить. Джиллиан не орала и не размахивала руками. Голос ее был тихий, но жаркий, как ненависть в ее глазах.

– Я ничего не знаю о Людовике и еще меньше о Генрихе, – продолжала она, несколько поостыв, – но мой отецвассалом короля Джона.

– Джона? – переспросил Адам. – Где земли вашего отца?

– Возле Шоне. Точно не знаю. Саэр очень старался, чтобы я не знала, что именно принадлежит мне.

Это было очень похоже на правду, но гораздо важнее было то, как Джиллиан говорила о своих землях. Саэр «не выдавал ее замуж, чтобы выдоить их насухо»; Саэр «старался, чтобы она не знала, что принадлежит ей». Значит, если она не беспокоилась об Осберте, а теперь Адам был почти уверен, что это правда, и не связана с Людовиком, что было еще сомнительно, но возможно, тогда ясно, что она расставила свои ловушки для него ради своих земель. Адам был доволен. Он не собирался оспаривать собственнические инстинкты женщины. Они казались ему справедливыми и разумными, поскольку так же вели бы себя его мать и сестра.

Адаму оставалось понять, зачем же Джиллиан все-таки расставила свои ловушки. Он мог завладеть ее собственностью не иначе, как, убив ее и де Серей, но она явно не подозревала его в намерениях причинить ей вред. Он возьмет с Тарринга только то, что причитается, чтобы восполнить ущерб, нанесенный Саэром городу и населению, и возместить расходы на эту экспедицию. Но такой уж срочной нужды в средствах он не испытывает, и всю компенсацию можно было бы организовать так, чтобы не нанести ущерба собственности Джиллиан.

Внезапно его осенило. Джиллиан хотела, чтобы он заставил людей Невилля повиноваться ей. Адам не подумал об этом первым делом потому, что ни его мать, ни Джоанна не нуждались в помощи, чтобы добиться повиновения своих вассалов, но Джиллиан была в ином положении. Поместья не принадлежали ей по праву крови. Она была чужестранкой, женой законного наследника, не имея даже ребенка, чтобы закрепить подданство. В придачу ко всем ее трудностям мелкие землевладельцы в эти времена искали поддержки сильных господ, которые могли бы привести армию, чтобы помочь им в быстро меняющейся обстановке гражданской войны. Джиллиан понимала это. И она намекнула ему на это, когда объяснила, почему люди Невилля приняли покровительство Саэра.