13

От взрыва наслаждения, поразившего Джиллиан, когда Адам, наконец, закончил их любовную игру, она почти лишилась чувств. Очень смутно она осознавала, как Адам снял вес своего тела с нее, как его руки гладили ее сбившиеся волосы. Когда волна наслаждения начала спадать, чувства понемногу стали возвращаться к ней, и она поняла, что Адам теперь лежал рядом с ней, мерно дыша во сне. Джиллиан не представляла, что ей теперь делать. Она боялась шевельнуться, чтобы не разбудить Адама. Оставаться в постели она тоже боялась, считая весьма возможной ситуацию, что Адам, когда проснется, прогонит ее, как прогнал бы любую проститутку, исполнившую свою работу. Кроме того, ей не хотелось уходить и потому, что этот момент, возможно, был последней радостью ее любви.

Раздираемая страхом и любовью, она лежала так тихо, что вскоре сама погрузилась в сон и проснулась лишь через несколько часов, когда Адам повернулся во сне и навалился на нее. Всплеск страха сразу же сменился в ней трепетом радости, когда она сообразила, что это Адам, но затем ее вновь наполнило сосущее чувство отчаяния. Как же он, наверное рассердится, когда увидит ее лежащей здесь, словно на правах жены. Заморгав, чтобы остановить слезы, Джиллиан начала потихоньку выбираться из-под Адама, но тяжелая рука его, лежавшая у нее на груди, напряглась, удерживая ее.

– Господи, какие же мы идиоты – так заснуть, – сонно пробормотал он. – Прости меня, Джиллиан. Дело в том, что мы каждую ночь куда-то скакали и сражались, а днем спали только вполглаза, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Я очень устал, – он улыбнулся, все шире открывая глаза. – Особенно от этой последней скачки. Мне никогда не приходилось сидеть на более ретивой кобыле.

Джиллиан смотрела на него, вытаращив глаза. Голос и лицо были теми же, нежными, как и рука, ласкавшая ее волосы. Неужели она неправильно поняла его смех? Нет, потому что нельзя неправильно понять злобу, с какой он оттолкнул ее от себя во дворе.

Усмешка на лице Адама погасла, и он приподнялся на локте.

– Ну что ты, любимая, не сердись на меня так. Я ничего не мог с собой поделать, клянусь. Мне очень жаль, что я испортил твой хитрый план скрыть наши действия от служанок. Конечно, начнутся сплетни, и вполне справедливые, но если ты хорошенько отстегаешь первую же, которая косо посмотрит или скажет лишнее, в дальнейшем у тебя с ними проблем не будет.

Джиллиан настолько удивилась предположению Адама, будто она хотела скрыть их отношения от слуг, что лишилась дара речи. Затем ей вдруг показалось, что она поняла, почему он оттолкнул ее, когда она бежала к нему. Адам, возможно, просто пытался защитить ее от ее собственного легкомыслия. Как же она была глупа! С чего бы Адаму беспокоиться, чтобы его люди не узнали, что он спит с чужой женой? Для него-то ничего зазорного в этом нет. Это для женщины должно быть позором. В мозгу Джиллиан мелькнул огонек страха, что причиной осторожности Адама может быть его желание не связывать себя какими-либо обязательствами перед ней, но она отогнала эту мысль и протянула руку, чтобы прикоснуться к его лицу.

– Я не сержусь, – прошептала она. – Да и как я могла бы сердиться, если вся вина лежит на мне? Это мне не следовало засыпать, – она хотела, было добавить, что ее ничуть не волнует, что скажут или подумают служанки, но снова ощутила приступ страха. Может быть, все-таки сам Адам желал избежать огласки. Он, конечно, не женат, но, может быть, обручен или собирается обручиться и потому не хочет, чтобы распространились слухи о его связи с ней. – Девушки болтать не будут, – уверила она его. – Я позабочусь об этом.

Адам снова улегся, вполне удовлетворенный. Он еще раз убедился, что Джиллиан – самая кроткая женщина на свете.

– Ты не должна винить себя за мои грехи, – проговорил он, снова улыбнувшись. – Моя мать говорит, что я привык считать себя не иначе, как идеальным. Ты сделаешь меня совершенно невыносимым, если все время будешь потакать мне.

«Только не для меня», – подумала Джиллиан, но она поняла, что он шутит, и в качестве возражения сделала попытку подняться и сойти на пол. Адам поймал ее за руку.

– Пожалуй, мы уже перелили масла в огонь, – пробормотал он, с намеком потеревшись губами о ее грудь. – Побудь со мной еще немного.

Джиллиан почувствовала, что плоть ее отзывается, но попыталась уклониться, сказав дрожащим голосом:

– Ох, милорд, не надо.

– Ну почему же? – настаивал Адам, изгибая шею, чтобы поцеловать ее в ложбинку между грудей.

– Уже очень поздно, – жалобно произнесла Джиллиан. – Ну, дорогой, обеда не будет.

Но руки, которыми Джиллиан отталкивалась от груди Адама, вдруг стали бескостными, не производя никакого давления. А затем, когда губы Адама добрались до соска, ее ладони по собственной воле поползли вниз по его телу. Вскоре рот ее был уже слишком занят, чтобы возражать. Да и в голове у нее уже не оставалось ни одной мысли, кроме тех, что непосредственно относились к ее действиям. Поэтому, когда пик наслаждения миновал, и она выплыла из тумана, в который была повергнута, она удивилась, снова услышав смех Адама. Дыхание ее замерло, а глаза расширились в панике, но страх быстро исчез, как только Адам склонился над ней, целуя ее в нос и глаза.

– Какая женщина! – продолжал смеяться он. – Я удивляюсь, что ты еще не растолстела, как свинья. Ты думаешь только о еде. Разве сейчас время толковать об обеде? Я вспоминаю, как, когда мы только взяли этот замок и другая женщина на твоем месте потеряла бы сознание от страха, ты только очень сердилась, что мы мешали тебе готовить обед.

– Я беспокоюсь об обеде не для себя, – гордо возразила Джиллиан, – а для вас.

– О, я уже вполне насытился, – уверил ее Адам.

– Сейчас, может быть, – полушутя-полусерьезно ответила Джиллиан, – но когда вы усядетесь за стол, и вам не подадут ничего, кроме похлебки, вы будете думать по-другому, и именно я окажусь той, кто оценит степень вашего негодования по тяжести вашей руки.

Адам повернул голову, и глаза его гневно заблестели холодной сталью. Джиллиан не успела еще сжаться, как он уже обнимал ее.

– Ты никогда больше не ощутишь тяжести ничьей руки, Джиллиан. С одним из твоих обидчиков я уже рассчитался. Знай, я обо всем, он бы не умер так легко. Когда я найду второго, поверь мне, он переживет тысячу мук за каждый удар, нанесенный тебе.

– Нет! – вздрогнув, крикнула Джиллиан.

– Нет? – очень тихо спросил Адам, и руки его напряглись. – Почему нет?

– Я боюсь за вас, – прошептала Джиллиан. – Он очень хитрый и злой. О, я знаю, что ему не тягаться с вами в любом честном споре, – добавила она торопливо, почувствовав, как закипает от обиды и гнева Адам, и, вспомнив, что он посчитал себя оскорбленным, когда она беспокоилась о его безопасности. – Но Осберт не знает, что такое честь. Он применит какую-нибудь подлую хитрость против вас, до которой вы, как порядочный человек, даже не додумаетесь.

– Ты хочешь его смерти?

– Бог свидетель – да! – с горячностью ответила Джиллиан. – Я молюсь об этом, и меня даже не останавливает, что молиться о вреде другому человеку грешно. Пусть только он умрет от горячки, или на виселице, или как-нибудь иначе, но не от вашей руки, любимый мой. Я боюсь… Я боюсь, что, если вы убьете его ради меня, мой грех падет на вас. Адам, если с вами что-то случится из-за меня… я не вынесу этого.

Разгорячившись, Джиллиан высвободилась из объятий Адама и села. Она твердо смотрела ему в глаза, без малейшего намека на какую-либо заднюю мысль. Адам вздохнул. Он верил ей. Он должен был верить ей, потому что она была всем, чего он когда-либо мог желать. Неверие разорвало бы его на куски. Кроме того, он сам был твердо намерен убить Осберта, что бы ни говорила Джиллиан. Если Осберт обижал ее, был жесток с ней, он должен умереть. Если Джиллиан отвергнет его после смерти Осберта… Нет, он не будет даже предполагать такое, но для пущей верности он ничего не станет говорить ей о браке, пока ее муж не умрет и она не станет свободной. Тут Джиллиан поднялась с кровати и прервала ход его мыслей.

– Куда ты идешь? – строго спросил он. Джиллиан хихикнула.

– Я не решаюсь ответить вам, милорд. Адам тоже сел.

– Что ты этим хочешь сказать? – начал, было, он, а затем, сообразив, почему она смеется, усмехнулся сам. – Ничто не может отвлечь тебя от радостей кухни? Иди же, но возвращайся сюда, как только распорядишься насчет своего драгоценного обеда. Мы должны обсудить еще несколько срочных вопросов, даже если мне никогда не удастся убедить тебя, что есть вещи поважнее еды.

Просунув голову через ворот сорочки, Джиллиан взглянула на своего возлюбленного, и сердце ее сжалось. Под неделю не бритой порослью на подбородке кожа его была бледной, веки опухли. На повязке, обмотанной вокруг его ребер, проступило красное пятно. Ей не следовало позволять ему так напрягаться.

– Ты слышишь меня? – спросил Адам уже жестче. Быстрая раздражимость была еще одним свидетельством его переутомления. Джиллиан не решилась вернуться к кровати, поцеловать его и попросить, чтобы он лег и еще поспал. Она знала, чем это кончится. То, как его глаза следили за ее пальцами, застегивавшими лиф, было достаточно откровенным предупреждением. Сказать мужчине, что он изможден – лишь спровоцировать желание продемонстрировать свою выносливость. Может, он останется в постели и поспит, если она обратит все это в шутку.

– Да, я слышу, – дерзко ответила она, – но поскольку вы были так неосторожны, пообещав мне, что я никогда больше не испытаю тяжесть чьей-либо руки, отныне я буду непослушной.

– Что?! – воскликнул Адам, выпрямляясь. Джиллиан звонко рассмеялась.

– Да лежите вы, милорд. Я ведь только дразню вас насчет обеда. Конечно, есть более важные дела, и я совершила непростительный грех, позволив удовольствию… – ее голос слегка дрогнул, а глаза обласкали большое тело Адама, но она тут же продолжила, натягивая тунику: – отвлечь меня от моих обязанностей. Я должна осмотреть раненых, а также проследить, чтобы добычу, которую вы привезли, сложили куда следует. Вы позволите, милорд?

– Господи, ну, разумеется! – воскликнул Адам, испытывая укор совести. – Бедняги! Постарайся им чем-нибудь помочь. Это было жестоко – заставлять их скакать с такими ранами, но я не мог оставить их сзади, чтобы их захватили наши преследователи. И все-таки, когда освободишься, возвращайся. Мы должны решить, что делать с твоими вассалами: сказать ли им…

– Да, милорд, – прервала его Джиллиан. – Ждите здесь, где нас никто не подслушает. Я вернусь, как только перевяжу раненых и дам им лекарства.

Джиллиан присмотрела за всем – за обедом в первую очередь, поскольку для нее было важнее всего, чтобы Адам как следует, поел, потом за ранеными и за разгрузкой провизии. Когда все было сделано, Джиллиан снова задержалась возле кухни, проверяя, как там идут дела.

– Не раньше сумерек, – в отчаянии ответила на ее вопрос кухарка. – Может быть, господину предложить немного похлебки, пока все будет готово?

Джиллиан, рассмеявшись, взяла широкую миску, черпак и небольшой котелок с густым супом и вернулась в свою комнату. Адам крепко спал, раскинувшись на кровати, Джиллиан поставила котелок на каминную полку, чтобы не остывал, и села возле двери, где было больше света. Она поработала над одним из своих платьев, вышивая, в попытке сделать его поэлегантнее, но вскоре у нее вышел запас шелка, а выходить из комнаты за нитками ей не хотелось, чтобы не разбудить Адама. Он беспрестанно ворочался во сне. Джиллиан посидела еще немного просто так, но вскоре сообразила, что ее глаза неотступно глядят на Адама, от чего тот беспокоился еще больше. Наконец, она пристроила на пяльцы небольшую доску для письма и начала практиковаться.

– Кому ты пишешь?

Джиллиан подскочила и едва не разлила тушь.

– О, милорд, – выдохнула она, – как вы меня напугали. Я… Я никому не пишу.

– Но это не счетная книга, – сурово произнес Адам. – Я не знаю, что еще можно писать, если не письмо кому-то, – лицо Джиллиан стало наливаться краской, и у Адама екнуло сердце. – Дай мне посмотреть, – сказал он, протягивая руку.

– Я никому не писала, – настаивала Джиллиан, краснея еще больше. – Я только упражнялась в письме.

– Упражнялась? – повторил Адам. – Я видел, что ты пишешь так же свободно, как моя мать и сестра, которые умеют писать с детства, – он встал с кровати и подошел к ней.

– Это только потому, что я так часто писала эти слова, – на последнем дыхании пролепетала Джиллиан, – но… но…

Руки Адама вежливо, но с твердостью отстранили ее. Адам взглянул на доску, потом ошеломленно на Джиллиан.

– Это, конечно, ужасно бесполезная трата пергамента, – едва слышно проговорила Джиллиан, – но я соскребу все начисто, и он будет почти как новый…

Адам не дал ей договорить. Он прижал ее к себе и поцеловал. Потом отпустил ее губы, чтобы улыбнуться, и поцеловал еще раз. Пергамент сверху донизу был исписан его именем в сочетании с самыми нежными прилагательными.

– Я же просила вас не смотреть, – смущенно сказала Джиллиан, когда губы ее освободились.

– Нет, не просила, – возразил Адам, продолжая улыбаться. – Ты сказала только, что не пишешь никому, а это оказалось неправдой, или, может, ты осмелишься назвать меня никем?

На это нечего было ответить. Джиллиан тщетно попыталась толкнуть Адама в грудь, и он снова рассмеялся и поцеловал ее. Их губы встретились, и давление ее кулачков ослабло, но, когда он поднял голову, она сказала:

– Пустите меня. Я должна приготовить вам одежду. Адам, пустите. Вы замерзнете.

– Не «любимый Адам», – поддразнил он ее, – не даже «дорогой Адам»? Почему этому старому куску овечьей шкуры достаются сладкие слова, а не мне?

– Вы всегда так жестоко смеетесь надо мной, – пожаловалась Джиллиан, тоже, впрочем, улыбаясь. Затем она полностью прекратила сопротивление и, когда Адам в ответ ослабил хватку, мгновенно вывернулась и выскочила в переднюю. Вернувшись с ворохом одежды, она велела Адаму одеться. Пока он одевался, она сняла с каминной полки котелок и перелила содержимое в чашку. Повернувшись к Адаму, чтобы передать ему суп, она увидела его изношенный наряд и покачала головой.

– Вы такой большой, – сказала она, извиняясь, и подставила чашку на столик, чтобы помочь Адаму с завязками, – а у меня не было никакой ткани, чтобы сшить для вас одежду, До вчерашнего дня, когда… ох, мне надо столько рассказать вам, милорд. Французский корабль пришел в гавань, и мы захватили его. Надеюсь, мы имели на это право?

– Мы его захватили? Не говори только, что ты…

– Нет, – рассмеялась Джиллиан, – Олберик отправился в порт и… Думаю, будет лучше, если он сам расскажет вам, что сделал, потому что я не совсем все поняла, хотя он и объяснял. Но, Адам, груз предназначался лорду Льюиса и был очень богатый. Теперь я смогу сшить для вас подходящую одежду и…

– Льюису? – Адам скривил губы и присвистнул. – Его ограбили дважды за несколько дней. Мне придется усилить стражу на стенах и проверить оружие. Когда они узнают…

– О, я надеюсь, они ни о чем не узнают. Мы захватили капитана и команду в плен. Они внизу, ждут вашего суда, милорд. А судно мы отправили в Роузлинд – Олберик решил, что там его смогут лучше спрятать.

«Олберик?» – удивленно подумал Адам. Он никогда за всю свою жизнь ничего не думал. Не то чтобы начальник гарнизона был глуп или невежествен. Он был кладезем знаний и опыта, но никогда не использовал их по своей инициативе. Это Джиллиан подумала – не о Роузлинде, конечно, но о необходимости спрятать корабль. Когда она указала на это Олберику, он уже мог предложить гавань Роузлинда. У Адама мелькнула мысль, почему все-таки Джиллиан с такой неохотой соглашается признавать свои успехи, но она с новым восклицанием убежала в спальню, из которой минуту спустя вернулась с маленькой шкатулкой в руках.

– Посмотрите, что еще было на борту. Теперь у меня есть кое-что, чтобы расплатиться с вами, – Джиллиан раскрыла шкатулку, демонстрируя взятые с французского судна драгоценности.

Адам взглянул на них и перевел глаза на Джиллиан.

– Какова их стоимость? – спросил он, твердо подавляя в себе порыв сказать ей, что не возьмет их, чего – как он опасался, она и ждала.

– Как я могу судить, милорд? – смущенно ответила Джиллиан. – У меня никогда не было таких вещей, и, по правде говоря, у жены и дочерей Саэра тоже. Иногда, желая сделать красивый жест, он осыпал их драгоценностями, но потом забирал назад. Хватит ли этого, чтобы окупить расходы, которые вы понесли, спасая меня?