Вечером того же дня, около восьми часов какой-то человек, судя по одежде – ремесленник, вышел из Тюильри через Поворотный мост, с опаской прижимая руку к карману куртки, будто в нем была спрятана в этот вечер сумма более значительная, чем в другое время. Ремесленник повернул налево и из конца в конец прошел всю аллею, которая со стороны Сены является продолжением части Елисейских полей, называвшейся когда-то Мраморным или Каменным портом, а в наши дни носит название бульвара Королевы.
      Дойдя до конца этой аллеи, он оказался на набережной Савонри.
      В описываемое нами время набережная Савонри была днем весьма оживлена, а по вечерам освещалась бесчисленными небольшими кабачками, где в воскресные дни буржуа закупали вино и провизию и грузили их на за фрахтованные за два су с человека суда, после чего отправлялись отдохнуть на лебединый остров, где без провизии они могли бы умереть с голоду, потому что в будни остров был совершенно необитаем, а в праздничные дни, напротив, кишел людьми.
      Когда на пути человека в куртке мастерового вырос первый кабачок, он, казалось, вступил в жестокий бой с искушением заглянуть в кабачок и одержал победу: он прошел мимо.
      Но вот – другой кабачок, и то же искушение. На сей раз господин, незаметно следовавший за нашим мастеровым, словно тень, и не спускавший с него глаз, был уверен, что ремесленник не устоит: он отклонился от прямой линии, подошел к этому филиалу храма Бахуса, как тогда говорили, и уже занес над порогом ногу.
      Однако воздержанность мастерового опять одержала верх; вполне вероятно, что если бы на его пути не встретился третий кабачок и ему пришлось бы возвращаться назад, чтобы нарушить клятву, данную им самому себе, то он не стал бы этого делать и продолжал бы идти своей дорогой, – не совсем натощак, потому что путник успел принять солидную порцию той самой жидкости, которая веселит сердце человека; впрочем, он еще владел собой, а голова руководила ногами, заставляя их шагать вперед.
      К несчастью, на этой дороге стоял не только третий, но еще и десятый, и двадцатый кабачок… А соблазн был очень велик; сила сопротивления уступала силе желания. Третье искушение оказалось непреодолимым.
      Справедливости ради скажем, что эта сделка с совестью привела к тому, что ремесленник, так мужественно, но неудачно сражавшийся с демоном вина, войдя в кабачок, остался у стойки и заказал только полштофа.
      Демоном вина, с которым он сражался, был, казалось, этот незнакомец, следовавший за ним на расстоянии и прятавшийся в темноте, стараясь не попасться ремесленнику на глаза, однако сам незнакомец не упускал его из виду.
      По всему было видно, что незнакомцу доставляло удовольствие следить за мастеровым: он уселся на парапете прямо напротив входа в кабак, где ремесленник пил свои полштофа, а спустя пять секунд после того, как тот, прикончив бутылку, шагнул за порог и тронулся в путь, незнакомец поднялся и пошел за ним.
      Но кто может сказать, где остановится тот, кто хоть раз прикоснулся к роковой рюмке? И с особым, присущим только пьяницам удивлением и удовлетворением он отмечает, что ничто так не возбуждает жажду, как вино. Не прошел ремесленник и сотни шагов, как им овладела столь нестерпимая жажда, что он был вынужден остановиться и утолить ее. Правда, на этот раз он понял, что полуштофа будет маловато, и спросил полбутылки.
      Неотступно следовавшая за ним тень отнюдь не проявляла неудовольствия вынужденными задержками, вызванными необходимостью освежиться. Тень замерла на углу кабачка; и несмотря на то, что пьянчужка на сей раз со всеми удобствами развалился за столом и вот уже более четверти часа смаковал свои полбутылки, добровольно взявший на себя роль тени господин ничем не выдал своего нетерпения; когда ремесленник вышел, незнакомец пошел за ним таким же размеренным шагом, как и раньше.
      Еще через сотню шагов его долготерпение ждало новое и еще более суровое испытание; ремесленник в третий раз остановился и теперь, так как жажда все возрастала, он спросил целую бутылку.
      Неусыпный страж ожидал его еще полчаса, подкарауливая у выхода.
      Несомненно, эти все удлинявшиеся остановки сначала в пять минут, потом в четверть часа и, наконец, в полчаса пробудили в душе пьянчуги нечто вроде угрызений совести: он решил больше не останавливаться, но и не мог перестать пить и потому перед уходом из кабачка он взял с собой подружку – откупоренную бутылку.
      Это было мудрое решение: теперь он останавливался лишь затем, чтобы приложиться пересохшими губами к бутылке, и походка его становилась все менее твердой и уверенной.
      Ему удалось без помех вынести через ворота Пасси горячительные напитки, которые, таким образом, были освобождены от пошлины при вывозе за черту города.
      Незнакомец вышел вслед за ним, находясь, как и он, по-прежнему а прекрасном расположении духа.
      Отойдя шагов на сто от городских ворот, наш мастеровой похвалил себя, должно быть, за предусмотрительность, потому что теперь кабачки встречались все реже и реже и наконец вовсе исчезли.
      Но нашему философу все было нипочем. Он, подобно античному мудрецу, нес с собой не только свое состояние, Но и свою радость.
      Мы говорим «радость», принимая во внимание то обстоятельство, что в ту минуту, как вино в бутылке убавилось наполовину, наш пьянчуга затянул песню, а никто не станет отрицать, что пение, как и смех, – это один из способов выражения человеческой радости. Человек, тенью следовавший за пьянчугой, казалось, расчувствовался, заслышав его песню: он принялся едва слышно ему подпесать и с особенным любопытством следил за выражением этой радости. К несчастью, радость эта оказалась мимолетной, а пение – недолгим. Радость испарилась вместе с вином из бутылки: когда бутылка опустела, пьянчуга попытался выжать из нее еще хоть несколько капель… Итак, песня сменилась брюзжанием, а брюзжание скоро превратилось в ругательства!
      Ругательства были направлены по адресу неизвестных преследователей, на которых жаловался, едва держась на ногах, наш незадачливый путник.
      – Ах, подлец! – бормотал он. – Ах, проклятая!.. Старому другу, учителю дать отравленного вина!.. Тьфу! Пусть теперь только попробует послать за мной, когда понадобится вытачивать его дурацкие замки! Пусть-ка пошлет за мной своего предателя… Тоже мне, товарищ называется.., бросил меня… А я ему тогда скажу: «Здорово, государь! Пускай теперь твое величество само точит свои замки». Поглядим тогда, так ли это просто, как клепать декреты… А-а! Я тебе покажу замки с тремя суколдами!.. Я тебе покажу защелкивающиеся язычки!.. Я тебе покажу трубчатые ключи с фас.., с фасонными бородками!.. У, подлец!.. У, проклятая! Они меня как пить дать отравили!
      С этими словами несчастная жертва, сраженная, без сомнения, ядом, в третий раз рухнула во весь рост прямо на грязные камни мостовой.
      До этого наш путник поднимался сам. Дело это было не из легких, однако к чести своей он с ним справлялся. В третий же раз после безуспешных попыток он вынужден был признать, что задача эта оказалась ему не по силам. Со вздохом, похожим скорее на стон, он будто решился переночевать на груди нашей общей матери – земли.
      Незнакомец, как видно, только и ждал, когда наступит эта минута отчаяния и слабости: он с удивительным упорством преследовал ремесленника от самой площади Людовика XV. Понаблюдав издали за его безуспешными попытками подняться, которые мы только что попытались описать, он с опаской приблизился, насладился видом поверженного великана и кликнул проезжавший мимо фиакр.
      – Послушайте, дружище, – обратился он к вознице, – моему приятелю стало плохо. Вот вам экю в шесть ливров, погрузите несчастного в повозку и отвезите его в кабачок у Севрского моста. Я сяду рядом с вами.
      В предложении одного из двух приятелей, еще державшегося на ногах, не было ничего удивительного; а его желание ехать на облучке свидетельствовало лишь о том, что он был незнатного происхождения. С трогательной искренностью, свойственной простым людям в обращении друг с другом, кучер проговорил:
      – Шесть франков, говоришь? Ну и где они, твои шесть франков?
      – Вот они, дружище, – отвечал тот, ничуть, казалось, не обижаясь и подавая кучеру монету.
      – А как приедем, милейший, – спросил Автомедон, смягчившись при виде поистине королевской щедрости, – будет мне на чай?
      – Это смотря по тому, как будем ехать. Положи-ка беднягу в карету, получше закрой двери да постарайся, чтобы твои клячи не свалились с копыт раньше, чем мы будем у Севрского моста, а уж тогда поглядим… Как ты себя будешь вести, так и мы…
      – Отлично! Вот ответ – так ответ! Будьте покойны, милейший, уж я понимаю, что к чему! Садитесь на облучок и последите, чтоб мои индюшки не баловали: они в такое время чуют конюшню и торопятся домой. А я сделаю все, что полагается.
      Щедрый незнакомец без единого возражения выполнил данное ему указание; возница же со всею осторожностью, на какую только он был способен, поднял пьяницу, уложил его меж двух скамеек фиакра, захлопнул дверь, сел на свое место рядом с незнакомцем, развернул фиакр и огрел кнутом лошадей, двинувшихся неспешным шагом, привычным;
      Для несчастных четвероногих. Скоро они проехали деревушку Пуэн-дю-Жур и спустя час, по-прежнему неторопливо, подъехали к кабачку у Севрского моста.
      Десять минут понадобилось на то, чтобы перенести из фиакра в кабачок гражданина Гамена, которого читатель, без сомнения, давно уже узнал; мы снова встретимся с достославным мастером мастеров и всеобщим учителем, сидящим за тем же столом против того же оружейного мастера, которого мы видели в самой первой главе этой истории.

      Как же переносили мэтра Гамена и каким образом из состояния, близкого к каталептическому, состояния, в котором мы его оставили, он пришел в состояние почти нормальное?
      Хозяин кабачка у Севрского моста лежал в своей постели, и ни единый луч света не пробивался сквозь щели в ставнях, как вдруг щедрый покровитель, подобравший мэтра Гамена на улице, забарабанил в дверь. Он стучал так громко, что у хозяев дома, как бы крепко они ни спали, не должно было остаться сомнений в том, что они должны подняться с постели.
      Заспанный, дрожавший со сна кабатчик с ворчанием пошел сам отпирать дверь, приготовившись должным образом встретить наглеца, нарушившего его покой, если только, как он говорил про себя, игра стоила свеч.
      Вероятно, игра по крайней мере уравновесила свечи, потому что стоило только дерзко стучавшему господину шепнуть на ухо кабатчику одно словечко, как тот стянул с головы ночной колпак и, почтительно раскланиваясь, что выглядело особенно комично, принимая во внимание его костюм, пригласил мэтра Гамена и его провожатого в отдельную комнату, где мы уже видели его за бутылкой любимого бургундского.
      Однако на сей раз мэтр Гамен после обильных возлияний был в почти бессознательном состоянии.
      Так как возница и лошади сделали все, что было в их силах, незнакомец прежде всего рассчитался, присовокупив монету в двадцать четыре су в качестве дополнительного вознаграждения к шести ливрам, выданным им как основную плату.
      Обернувшись, он увидел, что мэтр Гамен сидит на стуле, уронив голову на стол; он поспешил спросить у хозяина пару бутылок вина и графин с водой, а сам распахнул окно и ставни, чтобы впустить в зловонную комнату свежего воздуха.
      Эта мера при других обстоятельствах могла бы вызвать подозрение. В самом деле любой мало-мальски наблюдательный человек мог бы сказать, что только люди определенного круга испытывают потребность вдыхать такой воздух, каким его создала природа, то есть состоящим из десяти частей кислорода, двадцати одной части азота двух частей воды, тогда как простой народ, живущий в смрадных лачугах, без всякого труда дышит воздухом, перенасыщенным углеродом и азотом.
      По счастливой случайности поблизости не было никого, кто мог бы сделать подобное замечание. Желая услужить, хозяин торопливо принес вино, а уж потом, не спеша, воду, после чего удалился, оставив незнакомца наедине с мэтром Гаменом.
      Незнакомец, как мы видели, прежде всего стал проветривать комнату и, не успев еще запереть окно, поднес флакон к раздувавшимся ноздрям слесаря, шумно сопевшего во сне и представлявшего собою отвратительную картину. Немало пьяниц могло бы навсегда излечиться от любви к вину, если бы они могли чудом, ниспосланным Всевышним, хоть раз увидеть себя спящими.
      Едва почуяв резкий запах содержавшейся во флаконе жидкости, мэтр Гамен широко раскрыл глаза и громко чихнул, потом пробормотал несколько невразумительных слов, из которых внимательно вслушивавшемуся собеседнику удалось разобрать лишь следующее:
      – Подлец.., отравил меня.., отравил…
      Оружейник, казалось, был очень доволен тем, что мэтр Гамен по-прежнему находился во власти тех же мыслей; он снова поднес к его лицу флакон. Это придало силы достойному сыну Ноя: он прибавил к прежним своим словам еще два, выдвинув обвинение тем более ужасное, что оно свидетельствовало и о чрезмерном к нему доверии, и о его неблагодарном сердце.
      – Отравить друга!., дру-р-руга!..
      – Это в самом деле отвратительно, – поддакнул оружейник.
      – Отвратительно!.. – пролепетал Гамен.
      – Подло! – продолжал первый.
      – Подло! – повторил другой.
      – К счастью, – заметил оружейник, – я оказался рядом и дал вам противоядие.
      – Да, к счастью, – пробормотал Гамен.
      – Но одной дозы при таком сильном отравлении не хватит, – продолжал незнакомец, – вот, выпейте-ка еще.
      Он добавил из флакона в стакан с водой пять или шесть капель жидкости, представлявшей собой не что иное, как нашатырный спирт, и поднес его к губам Гамена.
      – Ага! – пролепетал тот. – Это нужно выпить… Лучше уж пить, чем нюхать!
      И он с жадностью опрокинул стакан.
      Однако едва он проглотил дьявольскую смесь, как глаза у него полезли на лоб. Он стал чихать и, улучив минуту, заорал:
      – Ах ты, разбойник! Ты что мне дал?! Тьфу! Тьфу!
      – Дорогой мой! – отвечал незнакомец. – Я дал вам напиток, который спасет вас от смерти.
      – А-а, ну раз это пойло спасет меня от смерти, стало быть, вы правы. Но вы зря называете это напитком.
      Он опять чихнул, скривив рот и вытаращив глаза, словно маска в античной трагедии.
      Незнакомец воспользовался этой минутной пантомимой, чтобы запереть не только окно, – но и притворить ставни.
      Гамен не без пользы для себя во второй или в третий раз раскрыл глаза. В этом судорожном движении век, как бы ни было оно мимолетно, мэтр Гамен успел оглядеться и с чувством глубокого почтения, которое испытывают все пьяницы к стенам кабака, он узнал, где находится.
      Место в самом деле было ему хорошо известно; будучи ремесленником, он частенько бывал в городе и почти всегда заходил в кабачок у Севрского моста. В определенном смысле остановки в кабачке можно было бы счесть даже необходимыми, потому что вышеозначенный кабачок находился как раз на полпути к дому.
      Это почтение возымело свое действие: прежде всего оно вселило в слесаря веру в то, что он находится в дружественном лагере.
      – Эге! Отлично! – молвил он. – Похоже, я уже проделал половину пути.
      – Да, благодаря мне, – заметил оружейник.
      – Как это благодаря вам? – пролепетал Гамен, перегодя взгляд с предметов неодушевленных на предмет одушевленный. – Благодаря вам? А кто вы, собственно, такой?
      – Дорогой мой господин Гамен! – проговорил незнакомец. – Этот вопрос показывает, что у вас короткая память.
      Гамен взглянул на собеседника с еще большим вниманием, чем в первый раз.
      – Погодите, погодите… – сказал он, – мне и впрямь кажется, что я вас где-то уже видел.
      – Неужто? Как удачно!
      – Да, да, да! Но когда и где? Вот в чем вопрос.
      – Вы спрашиваете, где? Оглянитесь. Может быть, вам попадется на глаза какая-нибудь вещь, которая поможет вам вспомнить… Когда? Это другое дело. Возможно, нам придется выдать вам новую порцию противоядия, чтобы вы могли ответить на этот вопрос.
      – Нет, спасибо, – возразил Гамен, выбросив вперед руку, – не желаю я больше вашего противоядия. Кажется, я почти спасен, вот я на этом и остановлюсь… Так где же я вас мог видеть.., где я вас видел?.. Да здесь и видел!
      – Ну, слава Богу, вспомнили!
      – Когда же я вас видел? Погодите-ка, ну да! Это было в тот день, когда я возвращался из Парижа после.., секретной работы… Можно подумать, я подрядился делать секретные замки, – со смехом прибавил Гамен.
      – Отлично! А теперь скажите, кто я такой.
      – Кто вы такой? Вы – тот самый человек, который угостил меня вином, и значит, человек порядочный. Вашу руку!
      – Мне это тем более приятно, – отвечал незнакомец, – что между слесарем и оружейником не такая уж большая разница: достаточно лишь протянуть руку…
      – А-а, да, да, да, теперь припоминаю. Да, это было Шестого октября, в тот день, когда король возвращался в Париж; мы с вами тогда немножко о нем посудачили.
      – И мне было чрезвычайно интересно с вами разговаривать, мэтр Гамен; вот почему я, пользуясь тем, что к вам вернулась память, хочу продлить это удовольствие. Я хочу вас спросить, если, конечно, вы не сочтете это нескромностью, что вы делали час тому назад, лежа поперек дороги в двадцати шагах от повозки, которая уже готова была переехать вас надвое, не вмешайся я в эту минуту. Уж не горе ли какое-нибудь у вас, мэтр Гамен? Может, вы приняли роковое решение покончить счеты с жизнью?
      – Покончить счеты с жизнью? Могу поклясться, нет! Что я делал, лежа посреди мостовой?.. Вы точно знаете, что это был я?
      – Еще бы, черт подери! Вы только посмотрите на себя! Гамен осмотрел одежду.
      – Ого! – воскликнул он. – Достанется мне от госпожи Гамен! Она еще вчера мне говорила: «Не надевай но-вый сюртук, надень старую куртку: для Тюильри и так сойдет».
      – Как?! Для Тюильри? – переспросил незнакомец. – Так вы возвращались из Тюильри, когда я вас встретил?
      Гамен почесал в затылке, пытаясь привести в порядок; свои воспоминания.
      – Да, да, верно, – молвил он, – разумеется, я возвращался из Тюильри. Ну и что? В том, что я учил господина Вето слесарному мастерству, нет никакой тайны.
      – Кто такой господин Вето? Кого вы называете господином Вето?
      – Вы что, не знаете разве, что так называют короля? Вы что, с Луны свалились?
      – В этом нет ничего удивительного! Я делаю свое дело и не занимаюсь политикой.
      – Хорошо вам! А я, к несчастью, занимаюсь, вернее сказать, вынужден заниматься. Это меня и погубит. Гамен поднял к небу глаза и вздохнул.
      – Ба! Так вас вызвали в Париж для такой же работы, как в тот раз, когда я вас впервые встретил? – спросил незнакомец.
      – Вот именно! Только тогда я не знал, куда иду, потому что у меня была на глазах повязка, а в этот раз я знал, так как никто мне глаза не завязывал.
      – Вам, стало быть, не пришлось догадываться, находитесь ли вы в Тюильри или еще где?
      – В Тюильри? – переспросил Гамен. – А кто вам сказал, что я был в Тюильри?
      – Да вы сами, черт побери! Как же я узнал бы, что вы были в Тюильри, если бы вы сами мне об этом только что не сказали?
      «Верно, – подумал Гамен, – откуда же еще он мог это узнать, если я сам ему об этом не сказал?» – Я, может, совершил оплошность, – проговорил он, обращаясь к незнакомцу, – ну, тем хуже! Раз уж я вам об этом сказал, не буду отнекиваться: да, я был в Тюильри.
      – И работали там с королем, – подхватил незнакомец, – за что и получили от него двадцать пять луидоров, которые лежат у вас в кармане.
      – Эге! Да, у меня и вправду было в кармане двадцать пять луидоров… – согласился Гамен.
      – Они и сейчас там лежат, дружище.
      Гамен торопливо сунул руку в карман и выгреб горсть золотых монет вперемешку с мелкими серебряными монетами, а также несколькими су.
      – Погодите, погодите, – поговорил он, – пять, шесть, семь.., надо же! Я совсем запамятовал.., двенадцать, тринадцать, четырнадцать… А ведь двадцать пять луидоров – солидная сумма.., семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Да, такие деньги в наше время на дороге не валяются.., двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять! Ага! – с облегчением вздохнув, продолжал Гамен. – Слава Богу, все на месте.
      – Раз я вам сказал, вы могли положиться на мое слово, как мне кажется.
      – На ваше слово? А почему вы знали, что у меня при себе двадцать пять луидоров?
      – Дорогой господин Гамен! Как я уже имел честь вам доложить, я нашел вас лежащим поперек дороги в двадцати шагах от повозки, готовой вот-вот вас переехать. Я приказал владельцу повозки остановиться, потом кликнул проезжавший мимо фиакр, отвязал от кареты фонарь и, осмотрев вас при свете этого фонаря, приметил на мостовой несколько золотых монет. Так как эти монеты лежали неподалеку от вас, я предположил, что они вам и принадлежат. Я пошарил рукой в вашем кармане и, обнаружив в нем двадцать других луидоров, понял, что не ошибся. Кучер покачал головой со словами: «Нет, сударь, нет. – Что значит нет? – Нет, я не повезу этого господина. – Почему не повезешь? – Потому что он слишком богат для своего костюма… Двадцать пять золотых луидоров в дешевом жилете – да это попахивает виселицей, сударь! – Как?! Неужели вы думаете, что имеете дело с вором? Кажется, вас испугало это слово: „Вор, говорите? Я – вор?“ – Конечно, вор! – отвечал возница. – Откуда же у вас двадцать пять луидоров, если вы их не украли? – „У меня в кармане двадцать пять луидоров, которые мне Дал мой ученик, король Франции!“ – отвечали вы. Когда я услыхал ваши слова, мне в самом деле показалось, что я вас узнаю. Я поднес фонарь поближе: „Эге! – воскликнул я. – Вот все и объяснилось! Это же господин Гамен, учитель слесарного дела в Версале! Он работал вместе с королем, и король дал ему за работу двадцать пять луидоров. Я за него ручаюсь“. С той минуты, как я за вас поручился, кучер перестал спорить. Я вложил вам в карман деньги, которые вы потеряли; вас осторожно уложили в фиакр, я сел на облучок, потом мы вышли из этого кабачка, и вот так вы оказались здесь, слава Богу, жалуясь лишь на то, что вас бросил ваш подмастерье.
      – Я говорил о подмастерье? Я жаловался на то, что он меня бросил? – все более удивляясь, переспросил Гамен.
      – Ну вот! Он уж и не помнит своих слов!
      – Я?!
      – Ну да! Разве не вы только что говорили: «Из-за этого негодяя…» Я забыл его имя…
      – Луи Леконт.
      – Да, да… Как?! Не вы ли только сейчас говорили:
      «Из-за этого негодяя Луи Леконта я здесь… Он обещал вернуться со мной в Версаль, а когда настало время оттуда уходить, тут-то он меня и бросил»?
      – Я вполне мог так сказать, потому что это правда.
      – Ну, раз это правда, зачем отрицать? Разве вы не знаете, что, будь на моем месте кто-нибудь другой, такая игра в кошки-мышки по нашим временам могла бы плохо кончиться?
      – Да, только не с вами… – ласково поглядывая на незнакомца, заметил Гамен.
      – Не со мной? Что вы хотите этим сказать?
      – Я хочу сказать: «с другом».
      – Да уж, вижу я, как вы доверяете своему другу! Вы ему говорите «да», потом – «нет»; вы говорите: «это правда», а потом – «неправда». Прямо как в прошлый раз, слово чести! Когда вы мне рассказывали одну историю… Надо быть простаком, чтобы хоть на минуту этому поверить!
      – Какую я рассказывал историю?
      – О потайной двери, на которую вы ставили замок для какого-то вельможи, только вы почему-то не могли сказать, где этот вельможа живет.
      – Ну, хотите – верьте, хотите – нет, а в этот раз опять речь шла о двери.
      – У короля?
      – У короля. Только эта дверь вела не на лестницу, а в сейф.
      – И вы хотите меня уверить в том, что король, который и сам неплохо слесарничает, стал бы за вами посылать, чтобы вы поставили ему замок на дверь? Ха-ха!
      – Однако дело именно так и обстоит. Эх, бедняга! Он и впрямь думал, что может без меня обойтись, вот и стал наспех клепать свой замок. «Зачем Гамен? К черту Гамена! Кому нужен этот Гамен?» Да только заблудился он в суколдах, вот и пришлось звать на помощь Гамена!
      – Должно быть, он послал за вами одного из своих верных камердинеров: Гю, Дюрея или Вебера?
      – Не тут-то было! Он нашел себе помощника, который еще меньше его смыслит в этом деле; и вот в одно прекрасное утро этот компаньон приходит ко мне в Версаль и говорит: «Вот, папаша Гамен: мы с королем хотели сделать замок и ни черта у нас не вышло! Проклятый замок не работает! – Чем же я могу вам помочь? – отвечаю я. – Доделайте его, черт побери!» А я ему и говорю: «Врете! Вас прислал не король, вы заманиваете меня в ловушку! Тогда он мне и говорит: „Ну что ж! Чтобы вам доказать, что меня послал король, он поручил мне передать вам двадцать пять луидоров, так что можете не сомневаться. – Двадцать пять луидоров! – говорю. – Где же они? – Вот!“ И дал мне деньги.
      – Так это те самые двадцать пять луидоров, которые у вас сейчас при себе? – спросил оружейник.
      – Нет, это другие. Те двадцать пять луидоров были только задатком.
      – Дьявольщина! Пятьдесят луидоров только за то, чтобы починить замок! Тут что-то не так, мэтр Гамен.
      – Я тоже так подумал. Тем более что компаньон…
      – Что компаньон?
      – Мне показалось, что это не настоящий подмастерье. Мне пришлось проверить его в работе и погонять как следует.
      – Однако вы не из тех, кого можно провести, когда вы видите человека за работой.
      – А я не могу сказать, что этот парень плохо работал… Он довольно шустро управлялся с напильником и зубилом. Я сам видел, как он одним махом перерезал раскаленный железный прут и круглым напильником проделал в нем сквозное отверстие, да так, будто вынимал штопором пробку из бутылки. Но, как бы это сказать.., во всем этом было больше теории, чем практики: не успевал он закончить работу, как бежал мыть руки и мыл их до тех пор, пока они не побелеют. Разве у настоящего слесаря могут быть белые руки? Вот, к примеру, мои: их сколько ни мой…
      И Гамен с гордостью показал свои черные заскорузлые ладони, которые словно смеялись над кремом и мылом.
      – Что же вы делали, когда явились к королю? – спросил незнакомец, возвращая слесаря к интересовавшей его теме.
      – Было сразу видно, что нас ждали. Нас ввели в кузницу: там король вручил мне, признаться, недурно начатый замок. Но он запутался с суколдами. Еще бы: замок с, тремя суколдами! Не каждому слесарю такое по плечу, а тем более – королю, как вы понимаете. Я взглянул и сразу попал в точку. Я сказал: «Оставьте меня на час одного, и все пойдет как по маслу». Король ответил: «Работай, Гамен, дружище; будь как дома. Вот тебе напильники, здесь – тиски: работай, мой дружок, работай, а мы пойдем приготовим шкаф». Засим он и вышел с этим чертовым компаньоном.
      – По большой лестнице? – как бы между прочим спросил оружейник.
      – Нет, по потайной, которая ведет в его кабинет. Я, когда кончил работу, сказал себе: «Шкаф – только отговорка: они заперлись вдвоем и что-то замышляют. Спущусь-ка я потихоньку, распахну дверь кабинета – и бац! сразу увижу, чем они там занимаются».
      – И чем же они занимались? – спросил незнакомец.
      – А-а, то-то и оно, что они, как видно, держали ухо востро; я-то ведь не могу ходить, как танцор, понимаете? Хоть я и старался изо всех сил ступать тихо, ступеньки подо мной скрипели; они меня и услыхали. Они сделали вид, что идут мне навстречу, и в ту минуту, как я взялся за ручку двери, хлоп! дверь распахнулась. Кто остался в дураках? Гамен.
      – Так вы ничего не знаете?
      – Еще чего! «Ага! Гамен, это ты? – спросил король. – Да, государь, – отвечал я, – все готово. – Мы тоже закончили, – сказал он, – иди, я тебе дам другую работу». Он быстро провел меня через кабинет, но я все-таки успел заметить, что на столе была разложена большущая карта, наверно – Франции, потому что в углу я заметил три лилии.
      – А вы ничего особенного не приметили на этой карте Франции?
      – Как же нет? Я видел три длинные цепочки булавок, они выходили из центра, несколько раз почти соприкасались и подходили к краю: это было похоже на солдат, которые двигаются разными путями к границе.
      – Ну, дорогой Гамен, вас не проведешь! – с притворным восхищением воскликнул незнакомец. – И вы думаете, что вместо того чтобы заниматься шкафом, король и ваш компаньон стояли над этой картой?
      – В этом я уверен! – отвечал Гамен.
      – Вы не можете этого знать в точности.
      – Могу.
      – Каким образом?
      – Да все очень просто: булавочные головки были из разноцветного воска: черные, синие и красные. Во все время разговора король, сам того не замечая, ковырял в зубах булавкой с красной головкой.
      – Ах, Гамен, дружище! – проговорил незнакомец. – Уж если мне когда придется скрывать какой-нибудь оружейный секрет, я вас ни за что не пущу к себе в кабинет, даже на минутку, это точно! Или я вам завяжу глаза, как в тот день, когда вас вели к вельможе, да и то, несмотря на повязку, вы приметили, что крыльцо насчитывало десять ступеней, а дом выходил фасадом на бульвар.